Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Не отыскать никогда могилу Офонаса Микитина. Не сохранились и его «тетрати». Многие руки переписывали его слова по многу раз. Вот Летописный извод; а водяные знаки — бычья голова со змеёй, да ещё перчатка, да ещё кувшинчики с одной ручкой. Вот Троицкий (а ещё зовётся Ермолинским) извод; а водяные знаки — папская тиара-корона, да голова бычья, да голова бычья с крестом, да гербовый щит с гербовыми же лилиями. А вот и Сухановский извод; а водяные знаки — шут с бубенцами, да кувшин двурукий, да гербовый щит с лилией...

Микаил, сын правителя Рас-Таннура, прожил долгую бурную жизнь. Одним из его потомков был Ибн Сауд[154]. Потомки Микаила и до сих пор, и в наши дни, правят королевством Саудовская Аравия.

... малютка-поэт, не конфузясь ни мало, медленно и внятно произнёс, положив обе ручонки в руки Пушкина: Индияди, Индияди, Индия! Индияди, Индияди, Индия! Александр Сергеевич, погладив поэта по голове, поцеловал и сказал: он точно романтик.

Весна долго не открывалась. Последние недели поста стояла ясная, морозная погода. Днём таяло на солнце, а ночью доходило до семи градусов; наст был такой, что на возах ездили без дороги. Пасха была на снегу. Потом вдруг, на второй день Святой, понесло тёплым ветром, надвинулись тучи, и три дня и три ночи лил бурный и тёплый дождь. В четверг ветер затих, и надвинулся густой серый туман, как бы скрывая тайны совершавшихся в природе перемен. В тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее двинулись мутные, вспенившиеся потоки, и на самую Красную Горку, с вечера, разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась настоящая весна. Наутро поднявшееся яркое солнце быстро съело тонкий ледок, подернувший воды, и весь тёплый воздух задрожал от наполнивших его испарений отжившей земли. Зазеленела старая и вылезающая иглами молодая трава, надулись почки калины, смородины и липкой спиртовой берёзы, и на обсыпанной золотым цветом лозине загудела выставленная облетавшаяся пчела. Залились невидимые жаворонки над бархатом зеленей и обледеневшим жнивьём, заплакали чибисы над налившимися бурою неубравшеюся водой низами и болотами, и высоко пролетели с весенним гоготаньем журавли и гуси. Заревела на выгонах облезшая, только местами ещё не перелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим, с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду весёлые голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры мужиков, налаживающих сохи и бороны. Пришла настоящая весна. Понимаете ли?..

На самом деле мы ничего не знаем об Афанасии Никитине, он не упоминается ни разу в современных ему писаниях. Единственное, что от него осталось, — его текст, позднее названный:

«ХОЖЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ».

Искренне благодарю Андрея Гаврилина, сочинившего семь песен для моего Офонаса; и также благодарю искренно авторов, живых, и ныне покойных, труды которых помогли мне написать эту книгу. Моя искренняя благодарность: Я. С. Лурье, М. Д. Каган-Тарковской, А. Д. Желтякову, Л. С. Семёнову, И. П. Минаеву, К. Гариной, В. Якубовичу, Р. Терегуловой, К. И. Кунину, Димитру Мантову, Адаму Олеарию, А. М. Ловягину, Г. Зографу, Н. Воронель, И. П. Глушковой, А. Кадыри, Л. Бать, В. Смирновой, А. М. Решетову, А. К. Байбурину, М. А. Родионову, П. И. Погорельскому, Е. И. Васильевой, Рашаду Сабри Рашиду, Р. Р. Рахимову, М. Н. Серебряковой, Де ла Невиллю, С. Цырину, И. Ю. Крачковскому, Д. Баянову, Джованни дель Плано Карпини, Гильому де Рубруку, Марко Поло, М. Б. Горнунгу, Зийа ад-Дину Нахшаби, Руи Гонсалесу де Клавихо, К. Б. Свечину, И. Ф. Бобылеву, Б. М. Гопке, А. Суворовой, Дж. Неру, Салману Рушди, А. Д. Салтыкову, Суруру Раджабу Алибегу, Т. П. Текутьеву, А. В. Кенеману, Е. Ч. Скржинской, М. Н. Тихомирову, Е. В. Анисомову, П. В. Засодимскому, С. Ф. Орешковой, Н. Ф. Колесницкому, Уильяму Джеймсу Мюллеру, Жерару де Нервалю, Кирше Данилову, Этторе Биокка, О. Сенковскому, Джеймсу Морье... И многим, многим другим.

КОНЕЦ