Семя зла

Прощай, дорогой брат

Незнакомцы доставляют неудобства. Когда устроишься в жизни, редко от кого можно услышать что-нибудь новенькое.

Но время от времени появляется человек, чьи случайные слова будоражат память, и я снова погружаюсь в размышления.

Такой гость прибыл на небольшую вечеринку, которую затеяли мы с супругой. Был он невысокого роста, подвижный, лет сорока на вид, возможно, под кумаром. С такими типами сложно утверждать наверняка. Его привел кто-то из наших друзей, а он, похоже, не осознавал, чей это дом.

У него рот попросту не закрывался. Я стараюсь избегать болтунов, но он припер меня к стенке, так что пришлось несколько минут пережидать очередной приступ трепа.

Потом я понял, что этот человек — не обычный болтун. Оказалось, что он недавно возвратился из экспедиции на Селентенис, Планету Холода.

Я оживился и принял участие в разговоре.

— Ах да, — проговорил я, — слыхал, туда вторую экспедицию отправляли. Что думаете об этом местечке?

— Ну, там просто экстремальный драбадан.

— Для вас слишком жестко, да?

— Да-да. — Он энергично закивал с таким видом, словно читает мои мысли. — Так холодно, что словами не описать. В этом месте и о температуре-то говорить не приходится. Черт побери, это какая-то мертвая зона мироздания, не иначе.

Я поразмыслил над услышанным. Мертвая зона мироздания…

Гость не отличался красноречием в описаниях, но мое воображение и память дополняли картину. Он прав. На Селентенисе энергии самая малость, и некоторые физики считают, что ее там нет вообще. Дискуссии еще ведутся. В любом случае, все атомы и молекулы на всей планете застыли в неподвижности. Никаких химических изменений. Никаких обменов энергией. Ничего. Мир застыл вне времени.

Интересно, каково это — обитать там, разглядывая темную поверхность через око телекамеры, выведенной за пределы купола из особого сплава (любой обычный материал попросту растрескивается), и знать: тут ничего не происходит. Вовеки.

Надо заметить, что это ведет к странным эффектам. Вещество планеты обладает сверхпроводящими свойствами, но там никогда не случалось ничего, способного произвести ток. Электричества там не существовало, пока не прилетели исследователи. Профессор Жукер в качестве эксперимента разрядил в почву миллион вольт. Разряд обогнул планету и стал постоянно циркулировать. Планета обрела своеобразную жизнь: она теперь заряжена миллионовольтным неубывающим током.

— Вы же не могли на самом деле почувствовать холод, — заметил я.

— Нет, но его можно увидеть. Блин, его почуять можно. Не своими органами чувств, конечно. Эмоциями. Понимаете?

— Да, думаю, что понимаю.

— Если бы там хоть звезды светили… хоть что-нибудь в этом роде… Одна тьма кругом. Мы видели только в отраженном свете своих прожекторов. Мне бы хотелось сбросить на планету парочку термоядерных бомб. Просто чтобы там хоть что-нибудь случилось.

— Это не оказало бы на нее существенного воздействия.

— Наверное, вы правы. — Он рассмеялся. — А вы отличный слушатель, вы это знаете?

— О, я про Селентенис все знаю. Мы с братом были на корабле, который открыл эту планету.

Он воззрился на меня с новым интересом.

— Тогда вы, надо полагать…

— Роберт Стемминг. — Я протянул ему руку.

Он энергично потряс ее.

— Как же это я не догадался, с кем говорю.

— Кстати, мой брат там, наверху, — продолжил я. — Вероятно, вам будет интересно с ним пообщаться?

Он встревожился.

— Нет! В смысле, у меня тут в соседней комнате… э-э, назначена встреча…

Он попятился. Настал мой черед рассмеяться.

Остаток вечера я пребывал наедине с собой, бросив гостей на попечение моей опытной и общительной супруги. Я не любитель толпы. В последнее время у меня развилась тяга к мирной уединенной жизни.

Около двух пополуночи я услышал, что шум вечеринки начинает стихать. В гостиной еще общались приглушенными голосами несколько человек, но и они, скорее всего, задержатся от силы на час.

Я решил, что могу теперь подняться наверх, к брату.

Джека навещают немногие, и не скажу, что виню их за это. Во всей истории ощущается нечто крайне мрачное.

Я же не боюсь его. Я взбежал по деревянной лестнице на чердак. Там мы держим Джека. Вместе с ним на чердаке поселилась плесень; Джанет никогда не утруждала себя подняться туда и убрать лестницу или сам чердак. Я то и дело смахивал с лица приставшую паутину. Остановясь у двери, я услышал мерное низкое гудение машин на той стороне.

Я открыл дверь и ступил внутрь. Чердак освещен тусклым желтым электрическим светом; лампочка все время горит, потому что я забыл установить выключатель. Справа от двери змеится по полу и уходит в стену толстый кабель энергопитания. Нам нужно много энергии, чтобы поддерживать низкую температуру.

На грязном столе напротив дверного проема покоился контейнер из силиконового полимера длиной два фута, окруженный охладительной аппаратурой профессора Жукера.

Закрыв дверь, я пересек помещение.

— Как ты сегодня, Джек? — спросил я.

Последовала заметная пауза, и наконец из динамика, присоединенного к канистре, раздался усталый голос.

— Не жалуюсь, Роберт, — обреченно проговорил он.

Братец Джек, а чего только я ни пережил рядом с тобой!

Мы были вместе с дня нашего рождения, Джек и я. Я появился на свет первым, а Джек неуклюже протолкался следом. По крайней мере, так мне нравилось думать.

Вероятно, я ему даже руку протянул. С тех пор я все время оглядывался через плечо и помогал ему выбраться из передряг.

Без передряг твоя жизнь немыслима, не так ли, Джек? Это в твоей натуре — влезать во всякие хлопоты. Сомнительное предприятие, занятие, чреватое компрометацией репутации, щекотливая ситуация — ты кидался туда без промедления, ни с кем не считаясь. Потому-то у тебя и по сотне врагов на каждом обитаемом мире.

Не хочу сказать, что ты это нарочно. У тебя просто натура такая; ты не устоишь перед соблазном кого-то околпачить. Но почему, блин, почему, Джек, ты раз за разом влезаешь в неприятности, когда ежу понятно, чем для тебя завершится это дело?

Я тут не исключение; в общем-то за свою жизнь я приучился не реагировать на проделки Джека. Когда мы были детьми, он мог одолжить мой велик покататься на час и загнать его за несколько фунтов на другом конце города. Потом прятался от меня целыми днями, чтобы я не узнал. Он все время прятался в таких ситуациях. А несколько раз уводил моих девчонок у меня за спиной.

Я тогда впадал в бешенство. Но Джек неизменно выбирался сухим из воды: иногда он напоминал мне насекомое, способное увернуться от любой подошвы. Приемы его были весьма просты. Прятаться. Пропадать из виду. Рано или поздно это надоедает, и теряешь охоту ему мстить.

Когда мы выросли, то решили открыть свое дело и стали изыскателями.

Изыскатели — эдакие малость облагороженные галактические старьёвщики. Им всего-то и нужно, что корабль, чья-нибудь поддержка по деликатным вопросам да неизведанное направление полета. Конечно, допустимо и стрелять наудачу в темноте, но это жест отчаяния. Прилетаешь, обыскиваешь новое место, а по возвращении пробуешь продать то, что там нашлось. За информацию современная цивилизация платит дорого. Везунчикам удается сторговаться о концессии на добычу сырья. Чаще получается с прибылью продать научные данные, поэтому изыскатели предпочитают странные места. Во всяком случае, за исследование ранее неизвестного мира правительство отстегивает десять процентов.

Позвольте заметить теперь, в дополнение к предшествующим претензиям в адрес моего братца Джека, что мы никогда не были особенно удачливы. Галактика велика и слабо изучена, по ней рыщут тысячи фрилансеров-изыскателей. Как правило, они обладают определенными техническими навыками (освоенными на скорую руку), но формальной квалификации лишены. Профессионалы их обычно презирают. Если честно, такая жизнь и должна быть противна квалифицированному специалисту. Мы с Джеком — превосходные экземпляры: торговали всякой рухлядью и оборудованием, а постоянной работы найти не могли.

Наши отношения были такими, каких и можно ожидать от двух братьев, но, оглядываясь назад, я вспоминаю почти исключительно неприятные моменты.

Ты никогда не играл честно со мной, правда ведь, Джек? Это проявлялось даже в мелочах. В мелких сделках. Тебе случалось исчезать на пару недель, а потом я получал письмецо вроде:

Дорогой Боб,

думаю, пора тебе узнать правду про тот чек. Я тебе все время говорил, что чек еще не прибыл, а потом — что я его не успел обналичить; это все нагромождение жалкого вранья, а в действительности, так уж вышло, я отчаянно нуждался в деньгах, и у меня хватило наглости истратить большую часть. Пожалуйста, ты на меня сильно не серчай. Я знаю, тебя нелегко разжалобить, так что я могу лишь попросить об отсрочке и надеяться, что когда-нибудь возмещу тебе эти…

Ну и так далее. Типичное послание. Признание в проступке, прослоенное нытьем и обещаниями на будущее. И все это ради каких-то пятисот фунтов или около того. Когда получалось с ним пересечься, он обычно говорил:

— Ну, Боб, я подумал, ты не будешь против. В конце концов, мы же братья.

Он оказывался прав. К тому моменту я уже выбросил происшествие из головы, хотя долг мне так никто и не вернул. В конце концов, мы же братьями были.

Лишь через много лет стало мне приходить на ум, что странно с моей стороны относиться к Джеку как к младшему братишке, хотя он мой близнец. Он казался намного младше меня, намного безалабернее.

Так вот мы и валандались по жизни вместе, и я приглядывал за братом. Джек, сколько раз я тебя вытаскивал из неприятностей? Мне приходилось убивать, чтобы спасти твою шкуру. Ты частенько забирался в такие кварталы, где с незнакомцами-пройдохами скоры на расправу.

А помнишь, как мы наткнулись на десятую планету звезды, у которой и имени-то не было, только цифровое обозначение? Ты потерял сознание, я не знал, жив ли ты еще. Но я двадцать дней волок тебя в скафандре по поверхности, к месту, куда должен был прилететь следовавший за нами корабль. Ни до, ни после не приходилось мне бывать в таком дерьме, я ни на минуту не верил, что получится оттуда вылезти, и радовался, что ты в отключке — не понимаешь, что произошло.

Ответил бы ты мне услугой за такую услугу? Думаю, да. Но, разумеется, это ты попал в передрягу, как всегда и происходило. У тебя никогда не было возможности оказать мне ответную услугу.

Как забавно, Джек, что при всей благосклонности судьбы в таких ситуациях ты раз за разом вляпывался по полной.

Так продолжалось тридцать пять лет. Каждые пять лет я оглядывался на свою жизнь и констатировал, что дела идут все хуже. Со мной не происходило ничего удовлетворительного. Я терзался недостаточной самореализацией. Джек пребывал в том же положении, но вряд ли вообще задумывался о таких вещах. Он был рожден для крысиных бегов.

Год за годом мы увязали в таком образе жизни все глубже. Потом я встретил Джанет.

Только не спрашивайте, как мне посчастливилось ее зацепить, ведь она, говоря напыщенно, из высших кругов общества. Она дочь профессора Жукера; среди ученых это имя много значит. Но мне повезло, в кои-то веки я наткнулся на что-нибудь стоящее. Находка стоила того, чтобы выползать из утробы, самую малость опережая нытика Джека.

Вскоре мы уже обсуждали, как сыграем свадьбу.

Оставался еще вопрос отношений с ее отцом, и я должен признать, что сильно нервничал в тот день, когда они с Джанет явились пообщаться с нами в заднюю комнатку обшарпанного офиса на третьем этаже здания по Стэйн-стрит. Не все сочтут изыскателя достойным женихом для благополучной молодой красавицы.

Вообразите мое несказанное облегчение, когда профессор Жукер оказался толстеньким коротышкой с аккуратно подстриженной бородкой, которому не было никакого дела до общественного статуса. Он интересовался лишь тем, что умеет собеседник. Через десять минут мы уже оживленно болтали.

— Ну что ж, — проговорил он наконец, — а чем вы сейчас заняты, братцы?

Джек вздохнул.

— Ничем, — признался я.

— Никаких заказов?

— У нас есть на примете одно местечко, но это скорее конфиденциально. Мы раздобыли кое-какую инфу с корабля, чиркнувшего по краю темной туманности Монтгомери. Как вы знаете, там внутри температура практически нулевая.

Жукер кивнул.

— В туманности был обнаружен плотный объект, — продолжил я. — Звездой он оказаться не может, значит, это одиночная планета. Ей даже дали предварительное имя. Селентенис.

— Физика низких температур — всегда прибыльное занятие, — вставил Джек. — Нам бы только стартовый капитал…

По глазам Жукера было видно, что он уже заинтересовался и строит планы на будущее. Выяснилось, что физика низких температур — особо пленительная для него область, и он с энтузиазмом поддержал нашу мысль, что поле деятельности там еще непаханное. Абсолютного нуля слишком тяжело достичь, и туманность Монтгомери уникальна: никто прежде не сталкивался ни с чем подобным.

Жукер решительно вознамерился обследовать планету. Не давая времени на раздумья, он вытащил деньги и заявил, что намерен сопровождать нас.

Мы ухватились за его предложение, как утопающие за соломинку.

— Вы не пожалеете, — горячо заверил его Джек, по своему обыкновению взявшись за соломинку не с того конца. — Вы получите свои деньги обратно. Все будет в порядке.

Профессор, похоже, пропустил его реплику мимо ушей. Джек завел разговор о необходимом оборудовании, а Джанет уселась на край стола и стала болтать ногами в воздухе.

Жукер тоже набросал список того, что хотел прихватить в экспедицию. Джек просмотрел записи.

— В Сан-Франциско есть места, где кое-что из вашего списка можно достать задешево, — заявил он. — Конечно, потребуется наше с Бобом участие, чтобы уломать на сделку.

— Сан-Франциско? — удивленно переспросил Жукер. — А тут, в Лондоне, разве не получится?

Джек передернул тощими плечами.

— Вы не поняли. Сан-Фран — лучшая в мире свалка для таких, как мы. Разница в цене того стоит.

— Ладно, вперед, — отозвался Жукер.

— Мне придется полететь с вами, — заметила Джанет, заговорив впервые за полчаса. — Подписать чеки.

— Э-э… — промямлил Джек, — ну да, кто-то ведь должен, я думаю.

И мы отправились в путь. Жукер, вероятно, был слишком доверчив, но, с другой стороны, что он терял? Попытайся мы его обмишулить, я бы лишился шанса на руку и сердце его дочки.

Но мы честно выполняли свои обязательства. Мы корпели в поте лица, собирая оборудование и устанавливая на верном нашем корыте картриджи для двигателей, с помощью которых надеялись допрыгнуть до Монтгомери. В этом залог успеха изыскательской партии: не в корабле, поскольку у большинства опытных фрилансеров так или иначе откровенные развалюхи, а в картриджах. Чем дальше хочешь забраться, тем дороже картриджи тебе потребуются.

Несколько раз Джек и Джанет отправлялись в вылазки за оборудованием вдвоем. В чем Джек меня превосходит, так это в умении торговаться. А я впервые за всю жизнь был счастлив. Я размышлял, как все пойдет, когда мы вернемся. Оглядываясь сейчас назад, я немного стыжусь своей беззаботности.

И вот настал день, когда мы с Джеком и Жукером отправились к Накопителю, где предстояло провести несколько часов, получая разрешение на вылет. Короткая задержка в Накопителе доставляла мне не виданное прежде удовольствие. Там, как всегда, яблоку негде было упасть от изыскателей. Закаленные жизнью и покрытые шрамами, молодые и неопытные, ленивые и умные, а также, что самое удивительное, искренние даже после многих лет на этой ниве. Незабываемое зрелище: толпа людей, рвущихся на поиски счастья в галактических просторах. Налет цивилизации с них малость облупился, но вместе с тем попадались тут и совершенно уникальные типы.

Я разговорился со старым знакомцем, который заявил, что напал на след богатой жилы времякристаллов, камней, преломляющих во времени, а не в пространстве[2]. Ох уж это Эльдорадо, предмет многолетних всеобщих шуток! Естественно, он не мог мне открыть, где именно расположена жила. Он и так разоткровенничался сверх меры: еще пара лишних слов, и по следу его двигателей устремятся полдюжины конкурентов.

Прилетали возвращенцы: взбудораженные успехом, разочарованные или попросту смертельно вымотанные. Они заполонили таверны Накопителя: кто-то отключался, роняя голову на столешницу, кто-то заливал фрустрацию дешевым виски или пробовал отвлечься в обществе местных шлюх.

Вскоре безвкусная громкая музыка, лампы без абажуров и давно не мывшиеся сотрудники службы досмотра остались позади. Мы отчалили в галактический мрак, где звезды подобны электронам в плазме, а несколько тысяч разлетающихся из Накопителя кораблей напоминают неуязвимые нейтрино.

Прошло около месяца, и мы достигли края темной туманности Монтгомери.

Зрелище было удивительное. Из большинства наблюдательных точек Галактики звезды видны во все стороны, насколько хватает взгляда. Такие места, как эта туманность, редки: их окружает непроницаемая тьма. На самом-то деле пыль и газ, слагающие туманность, разрежены сильнее, чем любой вакуум, доступный в лаборатории, но протянулись они на сотни световых лет, так что звездный свет блокируют отовсюду.

Другая особенность туманности Монтгомери: в ней самой звезд нет. Никто не знает, почему это так. Внутренность туманности поэтому не разогрета, в отличие от большинства аналогичных вроде Угольного Мешка, и, если нам повезло, окажется, что в глубинах Монтгомери тепловая активность отсутствует вовсе.

Мы стояли у обзорного иллюминатора и разглядывали близкую туманность. У Джека вид был унылый, а вот профессор Жукер просто лучился счастьем.

— Это обнадеживает! — восклицал он. — Это чрезвычайно обнадеживает!

Мы включили масс-детектор и, определив координаты участка туманности, где находилось самое крупное скопление вещества, двинули прямо туда.

И снова оказались во мраке: корабль рассекал носом непроглядную тьму.

Жукер с неутолимым интересом следил за показаниями сенсоров.

— Температура падает, — возвестил он.

— Ну а чего ж вы ожидали? — огрызнулся Джек.

Надо сказать, что, проведя месяц в полете, мы с Джеком оба дошли до предела. В тот день у меня было необычно хорошее настроение, и это, полагаю, злило Джека еще больше.

Жукер хмурился, наблюдая, как продолжает падать температура.

— У нас могут возникнуть проблемы, — предостерег он. — Да, знаю, мы приняли меры предосторожности, но учтите, что при околонулевых температурах физика материалов меняется, и ничего с этим не поделаешь.

— Я в курсе, — бросил Джек. — Вы ж не хотите сказать, что корпус треснет, ведь нет? Он атомно-силовой краской покрыт.

— Да, это, конечно, поможет. Ну ладно, поглядим. Возможно, придется подпитывать краску энергией, чтобы она сохраняла прочность.

Джек застонал, оглянулся на меня и хмыкнул.

— Если что-нибудь стрясется, я просто лягу в койку и натяну на голову одеяло.

— Что же до меня, — сказал я, когда Жукер покинул комнату, — то, если начнет холодать, я стану думать о возвращении и объятиях Джанет.

Он окинул меня странным взглядом, словно соль шутки до него не дошла.

— Я так и думал, что ты это скажешь. Ты всю дорогу только о девчонке и болтаешь.

— А почему бы и нет? — ощетинился я. — Ты просто ревнючка.

— Гм. Не в этом дело. Мы о добыче обязаны думать, и ни о чем больше. Не превращайся в невротика, пожалуйста.

Я слегка удивился, но промолчал. Джек сел за панель управления и с отсутствующим видом пробежался пальцами по регуляторам. Он еще некоторое время с натужной деловитостью болтал обо всем подряд — с ним иногда такое случалось, — но постепенно увял и поскучнел, а я и без того к нему не прислушивался.

Профессор Жукер проводил почти все время, отслеживая показатели сенсоров на корпусе. Они не были полностью отведены под мониторинг состояния корабля, так что сканеры дальнего охвата он распределил по всем направлениям. Ему не терпелось выяснить, сколько энергии просачивается через газопылевой покров.

Настал день, когда профессор торжествующе ворвался в рубку.

— Я уже час наблюдаю за детектором на корме, — заявил он. — С той стороны ничего не приходит!

Ничего. И со всех остальных направлений — тоже. Мы были отрезаны от внешней вселенной. Область пространства диаметром несколько сотен световых лет, полностью лишенная энергии.

Но еще несколько дней пути оставалось нам до Селентениса.

Профессор Жукер мог с уверенностью заявить, что ни один фотон лучистой энергии никогда не касался поверхности этого мира за всю историю до нашего прибытия. Мы обшарили ее лазерными лучами с расстояния сотен миль. Вскоре удалось провести уточненную оценку: планета не только не получала энергии извне, но и по каким-то причинам не источала собственного тепла.

Ни единой калории, ни одного кванта тепла на всей планете.

Она пребывала в полном одиночестве, лишенная тепла, жизни, движения. Мир безвременной смерти.

— Вот оно, ребята! — возгласил профессор Жукер, что есть силы похлопав нас обоих по спинам. — Бестемпературный Мир! Уверяю вас, здешняя материя радикально отличается по свойствам от привычной нам. Это волшебное место.

Мы осторожно стали опускаться на поверхность.

Все оказалось так, как и предсказывал Жукер. Кораблю нужно было активно помогать, чтоб он на части не развалился. Первый час на планете отняла установка микрообогревателей во всех частях судна, и это была нервная работенка.

Наконец мы с ней покончили и слегка расслабились. Собравшись в рубке управления, мы обратили к равнине внешние телесканеры.

Прожекторы, установленные на корпусе, очертили освещенный круг диаметром около сотни ярдов. За его пределами не было ничего, но там ощущались уходившие в вакуум тьма и холод.

Внутри круга почва выглядела почти ровной, но какой-то изломанной, ненадежной, с кочками и ухабами, происхождение которых обещало доставить свои загадки. В одном месте у периметра я заметил овражек. И цвет: унылый, тускло-зеленый.

А небо? Над головами попросту ничего не было видно. Напомню, что в обычном смысле неба у Селентениса нет, поскольку снаружи планеты не достигает ничто, а значит, для всех практических целей можно считать, что над ее поверхностью ничего нет.

Суммируя свои впечатления от этого мира, я мог бы лишь назвать его суицидально тоскливым.

Но, разумеется, у нас не было времени глазеть по сторонам, поддаваться поэтическим порывам или даже приходить в восторг. Нас ждала серьезная работа, которой мы и занялись без промедления и вопросов.

Жукер с радостью принял на себя командование большинством экспериментов, и действовал он куда методичнее, чем могли бы мы. Конечно, в том не было ничего удивительного, он же профессор, но, наблюдая за ним, я размышлял, как большинству изыскателей, судя по всему, попадает в руки лишь малая часть доступной информации, поскольку их собственные знания неадекватны задаче оценки потенциала планеты во всех отраслях, кроме пары-тройки. Глядя, как работает профессор, я приближался к пониманию подлинного научного метода, разительно отличавшегося от нашей привычки хватать то, что плохо лежит.

Энтузиазм профессора был колоссален. Мы шаг за шагом собирали аппаратуру для экспериментов снаружи и снова затаскивали ее внутрь, если появлялись подозрения, что оборудование пострадало от бестемпературных условий. В конце концов мы наладили минимальный обогрев, но до той поры мне и Джеку пришлось нешуточно попыхтеть.

После этого оставалось только помогать Жукеру в десятках намеченных ученым опытов. Он захватил с собой образцы всех материалов, какие смог достать, и теперь исследовал их поведение при полном отсутствии тепла. Мы были вынуждены продержать образцы снаружи продолжительное время, чтобы тепло полностью утекло из них, но затем, когда начались эксперименты, Жукер нарадоваться не мог.

— Ребята, — восклицал профессор, — вот с чего должны были начинаться исследования в области материаловедения. До этого момента природа вещества была замаскирована постоянным присутствием тепла. Впервые мы можем получить представление о том, как оно себя ведет в состоянии покоя!

Вскоре после этого он разрядил в планету миллион вольт. Он накапливал его в бортовом генераторе несколько часов, а опустошил за миллисекунду. Прошли часы, а напряжение не понизилось и на вольт. Планета налилась электричеством; ток сновал по миру, где все вещества обладали сверхпроводимостью, а сопротивление было нулевым.

Джек впечатлился.

— Ничего себе, ты только подумай! — заметил он. — Через миллион лет ток все еще будет тут!

Лично я уже не мог дождаться часа отбытия. Как справедливо указал гость моей вечеринки, эта планета тяготит своей мертвенностью. Если думаете, что Луна безжизненна, значит, Селентениса еще не видели.

На третий день я взялся строить конкретные планы.

— Чем ты займешься, когда мы с Джанет поженимся? — спросил я у Джека однажды, когда профессор возился в кладовой. — Если хочешь, можешь оставаться с нами. Мы наверняка купим большой дом за деньги, которые выручим после этой экспедиции и от всего, что тут найдется.

Он замахал руками.

— Может быть. Никогда не знаешь, как повернется.

— Ты что хочешь этим сказать? — спросил я, присматриваясь к нему.

— Да так, ничего.

— В любом случае, — сказал я, — мы будем тебе рады.

Возможно, я дал слишком щедрое обещание, но у меня душа пела, побуждая забыть прошлые горечи. Я сел почитать, а Джек принялся бесцельно слоняться кругом.

Вдруг он проговорил:

— Пойдем, профу нужны новые данные с вольтметра. Пойдем наружу.

— Это и одному можно сделать.

— Да, но… идем-идем, тебе полезно прогуляться.

Я встал и вместе с ним пошел в кладовую. Мы натянули скафандры и выбрались через воздушный шлюз наружу.

Я окинул коротким взглядом круг света. Когда поймешь, насколько пустынно безвоздушное холодное пространство за пределами скафандра, все происходящее в нем воспринимается на слух особенно остро, включая работу дыхательного модуля. Мы двинулись к вольтметру, который Жукер оставил в постоянном контакте с поверхностью, чтобы следить за сверхпроводником.

Показатели не изменились, как и во все предыдущие часы. Примерно миллион вольт.

— Как и следовало ожидать, — удовлетворенно констатировал я.

— Боб, — нервно начал Джек, — я хочу тебе кое-что сказать.

— Что?

— Про меня и Джанет.

У меня заледенели кишки.

— Ты что имеешь в виду — про и Джанет?

— Она не выйдет за тебя замуж. Мы с ней… в общем, мы сошлись.

Я целую минуту не осознавал смысла услышанного. Потом до меня постепенно дошло, и в голове вихрем закружились мысли.

Я не отвечал. Я продолжал смотреть на него.

— Честное слово, я не хотел, — быстро проговорил он. — Оно как-то само собой получилось. В поездке в Сан-Франциско. Мы ничего не смогли с этим поделать.

Он избегал моего взгляда.

— Ты что же это хочешь сказать, — прошипел я, — вы поженились втайне от меня?

— Ну, э-э, нет, но по сути…

Он попятился, видя, что во мне пробуждается ярость.

— Оно как-то само собой…

— Само собой! — выплюнул я. — Ты увидел возможность и стал на нее давить со всей дури, я уж тебя знаю! Ты наверняка поработал на славу!

Вид у него сделался жалкий, как всегда, стоило мне его застигнуть с поличным.

— Но на этот раз, — прорычал я, сбиваясь с дыхания, — на этот раз…

При этих словах я оценил сообразительность Джека. Когда он признавался, что напакостил, то обычно делал это на расстоянии или так, чтобы потом некоторое время не напоминать о своем существовании. Но куда он денется на корабле?

Поэтому он и выманил меня наружу. Он понимал, что нужно любой ценой замедлить мою реакцию, чтоб ему было проще выкрутиться. Я тоже это понимал, как ни разъярен был. Рано или поздно наступает момент, когда злиться уже нет сил.

Но я, может, и понимал это интеллектуально, а эмоционально все еще полыхал.

— На этот раз я собираюсь убить тебя, — закончил я.

Джек развернулся и кинулся наутек, но движения в громоздком скафандре давались ему нелегко. Все как обычно. Я пытался не отстать и не споткнуться, преследуя его. На самом-то деле я не собирался его убивать. Я только хотел его сцапать, затащить обратно на корабль и измолотить в кровавый пудинг.

В таком намерении я был искренен, и братишка, должно быть, почувствовал это, припустив еще отчаянней. Сначала он метался из стороны в сторону, делая частые случайные повороты и пытаясь использовать преимущества ухабистого ландшафта, но я настигал. Вдруг он бросился прямо на периметр круга света.

Я раскусил его стратагему. Он настроился какое-то время шнырять во мраке, где я его не найду. Когда решит, что я уже остыл, то вернется.

У края освещенного участка действия Джека стали целеустремленными. Он достиг замеченного мною ранее мелкого оврага и начал спускаться. Выбравшись по стенке с другого края, он оказался бы в безопасности.

Это мнение Джека было ошибочным.

В почве под нашими ногами бродил миллионовольтный ток. Электричество выбирает кратчайший маршрут, поэтому, пока мы перемещались по поверхности, ток не мог бы пронзить нас. Вы и на Земле наверняка замечали, что птицы без опаски сидят на проводах электросети.

Карабкаясь по противоположной стороне овражка, Джек потянулся ухватиться за другую стенку, чтобы легче было забраться наверх. Его тело превратилось в перемычку.

Миллион вольт мгновенно замкнулся через нее.

Я увидел вспышку, но из интеркома ничего не послышалось. Я продолжал бежать, но, достигнув овражка и заглянув в него, не увидел ничего сколько-нибудь крупного.

Я автоматически оглянулся на вольтметр, установленный позади. Напряжение ощутимо спало.

Учитывая, как Джек себя вел всю жизнь, такой конец рано или поздно просто обязан был его постигнуть. Однако я оставался его братом, и меня расстроило случившееся.

Это было еще не всё.

Когда я вернулся рассказать о происшествии Жукеру, то решил, что опущу детали про Джанет. Неуместно было бы разглашать историю ее отцу.

Меня охватила тоска, смешанная со странным чувством собственного ничтожества. Подступило одиночество. Я почувствовал, что оказался там же, откуда начинал, но на сей раз даже он не составил мне компанию.

Жукер это заметил. Он выразил искреннее сочувствие.

— Не позволяй этим чувствам тобой завладеть, — посоветовал он мягко. — Случившегося не воротишь. В будущем еще много всего предстоит.

Я мрачно кивнул. Жукер не знал, что палка эта о двух концах.

Селентенис давил на меня все сильнее.

Мы с Жукером продолжали работу. Нам удалось накопить огромное количество данных: графики, диаграммы, сводки измерений свойств бестемпературных материалов. Результаты отвечали всем нашим ожиданиям.

Жукер уже некоторое время раздумывал, как переместить образец селентенийского вещества на Землю, и счел такую задачу посильной. Он собрал в кладовой холодильную установку, облачился в скафандр и вышел. Спустя несколько минут он вернулся с осколком тускло-зеленого камня, который охлаждал водородным льдом.

— Я отколол эту штуку от одной из крупных глыб, — пояснил он. — Теперь можно провести по-настоящему подробное исследование.

Перенеся осколок в кладовую, он опустил пакет с водородным льдом в контейнер с четырехслойной корпусной защитой. Затем осторожно внедрил в лед электроды: непростая работка, ведь холодильная установка была громоздкой. В миг, когда зонды коснулись образца, экраны нескольких осциллографов ожили, по ним заметались кривые.

— Камень, как и остальное вещество планеты, несет электрический заряд, — объяснил мне Жукер. — Посмотрим, изменился ли он с того момента, как я пропустил разряд через почву.

Отойдя на шаг, он посмотрел на осциллографы.

Его взгляд застыл, став отстраненным.

— Боже мой, — пробормотал он.

— Что такое? — спросил я. Скачки кривых удивили и меня, но ведь этот мир сам по себе необычен.

— Роберт, это мозговые волны.

Меня как током ударило, и я понял, почему кривые показались мне отдаленно знакомыми. Разумеется, мне случалось видеть электроэнцефалограммы.

— Альфа-ритм проявляется совершенно четко, — прокомментировал Жукер, вглядевшись в сигналы. — Другие несколько искажены, но это, скорее всего, потому, что мы регистрируем два или больше ритма на одном графике. — Он говорил все быстрее. — Ты понимаешь, что происходит? Это Джек! Когда разряд пронзил его, произошла модуляция тока электрическими ритмами его нервной системы. — Он возбужденно хлопнул в ладоши. — А подумать только, на что еще способна бестемпературная среда!

— Вы хотите сказать… он еще жив?

Профессор с сомнением покачал головой.

— Так можно зайти слишком далеко, и…

Он осекся. Волны на экране осциллографа вдруг изменились, как происходит с энцефалограммами при перемене режима умственной активности.

Дальше отрицать очевидное было невозможно. Профессор Жукер вооружился частотным анализатором для разделения ритмов, потом подключил к нему микрофон и динамик. Мы и нескольких минут не провели за сканированием частотного диапазона, как наткнулись на речевую частоту Джека.

Я поднес микрофон ко рту трясущейся рукой.

— Джек?..

Спустя пару секунд прозвучал знакомый голос.

— Боб, это ты? — неуверенно произнес он.

Мы с Жукером уставились друг на друга, предельно шокированные. В дальнейших расспросах отпала нужда. Модуляция миллионовольтного импульса оказалась исчерпывающей. Вся личность Джека, все его мысли и воспоминания перенеслись туда, а теперь с тихим гудением беспрепятственно кружились в замкнутой всепланетной цепи. Какой фрагмент Селентениса ни отсекай инструментами, а все они будут содержать Джека.

Вот как я стал сторожем брату своему. В конце концов, мы ведь намеревались забрать пробы вещества на Землю. Что ж нам было еще делать, как не увезти его с собой?

Я услышал, как вдалеке слабо стукнула, открываясь и закрываясь, входная дверь дома: ушел еще один гость. Покосился на обломок зеленого камня, воспринимая его — в оболочке из водородного льда и предоставленной Жукером аппаратуры — скорей не глазами, а воображением. Задумался, каким бессильным и молчаливым стал теперь Джек.

За все годы, что мы провели вместе, я ни разу не давал себе труда пересмотреть наши с Джеком отношения: вплоть до тех последних дней на Селентенисе и обратного полета к Земле.

Любил ли я вообще когда-нибудь своего брата?

Сложный вопрос. Не думаю, что между братьями возможна любовь. Мы принимаем существование друг друга как данность. Были в нем черты, неприятные мне, но всякий раз, когда я на него злился, чувство это быстро проходило.

С другой стороны, когда бы ни случалось мне возненавидеть своего брата, сразу следом появлялось тошнотное ощущение, что я слишком на него похож.

Разница в том, что когда я мошенничаю, то забочусь замести следы.

Ну что ж, я снова выбрался сухим из воды. Джанет моя, так ведь? Она даже не заговорила с каменным обломком. Ни разу. Она вышла за меня замуж.

Сука? Если угодно. Может показаться странным, что я ее по-прежнему защищаю. Но человеческая натура — штука хрупкая. Выбирай лучшее, отбрасывай худшее.

Нет смысла притворяться.

Мы вели вполне достойную жизнь на вырученные от экспедиции на Селентенис средства. Как уже говорилось, я остепенился, и это меня устраивает.

Придвинувшись к контейнеру, я произнес:

— Джек, ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Ну, — отвечал он, — у меня мысли в последнее время немного путаются. Наверное, тепло просачивается.

Я кивнул. Неизбежный процесс. Впрочем, если бы температура обломка возросла сколько-нибудь заметно, вещество камня утратило бы сверхпроводимость, и Джеку пришел бы конец.

— С другой стороны, — продолжил он, — ты же знаешь, что главная моя версия все еще там, на Селентенисе. Я — эдакий отсоединенный фрагмент.

— Ты все еще полностью функционален как ее копия, Джек.

— Знаю. Но… гм… иногда меня одолевает желание воссоединиться с собой. Слиться с основным током.

— Ты хочешь вернуться?

— Был бы не против.

— Ну, не знаю, Джек, — сказал я после паузы. — Джанет может не понравиться мысль о новых расходах на картриджи для очередной экспедиции в туманность Монтгомери.

— Хочешь сказать, что не отвезешь меня туда? — спросил он жалобно.

— Ты же знаешь, что я бы это сделал, чего б мне оно ни стоило. Но нужно учитывать еще и Джанет.

— Приведи ее сюда, наверх, — требовательно проговорил он. — Я ее уломаю, Боб. Я знаю, я могу это. Мы ведь были однажды близки, помнишь?

Не было нужды мне напоминать.

— Ты знаешь, какая она. Ее сюда и под пытками-то не заставишь подняться. Она никогда не придет.

Повисло молчание, но мне чудилось, что я улавливаю болезненные отзвуки. Наконец Джек заговорил снова, сдавленным голосом:

— Боб, послушай, я… я хочу вернуться на Селентенис. Я уверен, что если она согласится со мной встретиться, я ее уговорю. Но дело не только в этом. Я просто хочу с ней поговорить, ты же понимаешь. Нехорошо, что она меня так вот игнорирует. Я знаю, она теперь твоя жена, но… Я всего лишь хочу попрощаться, и только-то. Ты не можешь меня за это винить.

Меня искренне тронули его слова.

— Пожалуйста, Боб, пожалуйста, упроси ее сюда прийти. Всего разок.

— Я попробую, — пообещал я.

Из динамика донесся слабый вздох.

— Приведи ее сюда, и больше я тебя ни о чем не попрошу.

Я повернулся и вышел в некрашеную дверь, спустился по скрипучей лестнице, вернулся в сферу досягаемости звуков, света и ароматов парфюмерии жилых комнат и немногочисленных оставшихся гостей. На ходу я лениво прикидывал в уме стоимость нового путешествия к Селентенису.

Я дождался, пока уйдут все гости, и лишь после этого изложил Джанет свою идею. Она резким, недовольным жестом оправила на себе платье.

— Слишком дорого, — отрезала она. — Мы не можем бросаться такими деньгами.

— Но он мой брат.

Она раздраженно пригладила прическу.

— Ты не можешь найти… другого способа избавиться от этой каменюки? Выбросить ее в море или что-нибудь еще? Вообще говоря, я давненько уже подумываю ее выкинуть.

Она поднялась, поправила блузку и склонилась перед зеркалом, критически изучая макияж. Я в ужасе уставился на нее.

— Джанет, — начал я, увидев, как она проводит по брови влажным пальцем, — он хочет поговорить с тобой.

— Ты меня не одурачишь, я не поднимусь туда!

— Он просит совсем немногого, — взмолился я. — Это личность, Джанет, личность человека, с которым ты… была когда-то знакома. Разве для тебя он ничего не значит? Он хочет лишь попрощаться. Никаких неприятностей не будет.

Она развернулась на шпильках и вышла из комнаты. Сам не свой, я вскочил и кинулся за нею, упрашивая прислушаться. Не просите объяснить, что со мной было. Для меня в ту минуту не осталось в жизни более важных задач, нежели исполнить последнюю волю моего брата Джека. Я битый час говорил с Джанет у нас в спальне, не закрывая рта, и с каждой минутой упорство Джанет ослабевало.

Наконец я проговорил:

— Он все еще жив, разве ты не понимаешь?

Конечно же, именно этого она никогда и не понимала.

Вероятно, подумалось мне, людей она вообще живыми не считает.

— А я тут при чем? — возмутилась она, борясь со слезами.

Но потом сдалась, поднялась на ноги и поплелась вместе со мной в заднюю часть дома.

Я чувствовал, как ей страшно подниматься по чердачной лестнице, и придерживал ее за руку. Бедная девочка, промелькнуло у меня в голове. Я открыл дверь и провел ее за собой на чердак, где пахло плесенью и стоял неумолчный низкий гул.

Она озиралась, испуганная чужеродностью всего окружающего. Она была как рыба, выброшенная на берег.

— Джек, — произнес я, — Джанет здесь.

Последовала едва уловимая пауза, и из динамиков прозвучал хриплый голос, потрясший даже меня напором горечи и ненависти.

— Наконец-то приперлась, грязная шлюха! — сказал голос. — Как охеренно благородно с твоей стороны!

Бестелый голос на миг умолк, точно собираясь с силами, потом изверг парализующий поток ругательств и оскорблений. Сквозь эту брань просачивались подлинные чувства, которые Джек копил в себе так долго: разочарование и отвращение. Я осознал, что Джанет значила для него не меньше, чем для меня: она заполнила собой пустоту в его жизни, как случилось и с моей пустотой. Именно поэтому Джек настаивал на том, чтобы поговорить с Джанет.

Он никогда не сдается. Не мытьем, так катаньем добивается своего.

Джанет испустила слабый вопль ужаса, развернулась и убежала. Я услышал клацанье шпилек по лестнице.

— Ты зачем это сделал? — взорвался я.

— Ей не помешает парочка годных кошмаров, — сардонически ответствовал он. — Кстати, я хочу тебе кое в чем сознаться. Ты помнишь все, что я тебе понарассказывал про нас с Джанет, что я ее у тебя увел? Так вот, это была ложь!

Больше я от него ничего не добился. Я остался стоять как громом пораженный. Джанет я про ее измену никогда не расспрашивал: боялся показаться ревнивцем.

Когда Джек сознался, я вдруг сообразил, какая это была невероятная глупость — поверить, что Джанет закрутила с ним интрижку, что, если уж на то пошло, она вообще могла мне изменить. Она просто не такая.

И все же я поверил ему. Джек точно просчитал ход моих мыслей и даже многолетнее молчание. В этом извращенном смысле он был подлинным гением.

За те несколько секунд я осознал весь масштаб трагедии Джека. Зависть, вылившаяся в жестокую провокацию. Затем, после непредвиденного исхода, бесконечные раздумья. Бедный братишка: у него же явно крыша поехала.

Я метнулся вниз по лестнице, но Джанет уже покидала дом. Она не потрудилась даже забрать красивую одежду и дорогие ювелирные украшения. Упаковала небольшой чемодан, хлопнула входной дверью, не сказав ни слова, и была такова.

На следующий день я попросил профессора Жукера приехать. Не слишком задержавшись на Джанет, я рассказал ему про Джека.

Он задумчиво покивал, выбил пепел из трубки и отложил ее.

— Ты прав, — произнес он, — к тому же надеяться сохранять ему жизнь бесконечно мы не можем. Температура неминуемо вырастет, пускай и на долю малую, а ему не будет утешения в мысли, что основной ток продолжает странствовать по Селентенису. Спасти ему жизнь — веление обычной гуманности.

Жукер оплатил закупку дорогих картриджей, и я улетел. Что касается Джека, то я не стал даже спрашивать, по-прежнему ли он хочет вернуться. Я не собирался предоставлять ему выбора, поскольку понимал, что когда он исчезнет, я смогу вернуть Джанет себе.

Опустив корабль на Селентенис, я вышел, постоял немного у воздушного шлюза, взял рукой в перчатке зеленый обломок и зашвырнул его подальше.

Я даже не увидел, где он приземлился.

Прощай, братец Джек, и долгих тебе лет жизни! Темная туманность Монтгомери обширна и малоподвижна, так что годы твои, надо полагать, действительно будут долги. Ты проживешь до тех пор, пока не нагреется Селентенис, и, вероятно, все еще будешь здесь, когда исчезнет Земля.

Благодари окружающий тебя мрак. Когда сквозь него начнут мерцать звезды, твое долгое бдение окончится.

Что же до меня, то я счастливей в собственных плоти и крови. Какое-то время я буду радоваться Джанет, затем позволю своему телу тихо сгнить.

Порой я слышу в ночи ее всхлипы, но тянусь к ней, обнимаю и утешаю, и все приходит в порядок.