Сентябрь

Между крышами домов мелькнула одинокая тень. Одна-единственная, то есть, не грозная.

Все, что было опасно, действовало в группах. Начиная от орд одичавших собак, наиболее эф­фективно регулирующих численность румынских нищих. В группы лепились и дети, слишком слабые, чтобы выжить поодиночке. В отряды объединялись партизаны и контрабандисты. Только так можно было выжить, выиграть в сражении с другими.

Какая-то часть разума Вагнера следила за мелькнувшей тенью, оценивая угрозу. Горб рюкза­ка, едва слышимый стук металла. Самый обычный мародер, обыскивающий развалины в поисках остатков электрических кабелей, пивных банок и другого ценного мусора. Такие чаще всего действо­вали по ночам, поскольку днем амбалы с налитыми, багровыми рожами и с повязками на рукавах, во­оруженные бейсбольными битами и трубами, в которые был залит свинец, били чрезвычайно больно и жестоко. Иногда — до смерти. Называлось это поддержанием порядка в городе городскими страж­никами и пользовалось поддержкой большинства общества.

Одинокие тени угрозы не представляли. Вагнер усмехнулся собственным мыслям. Одинокими и грозными были лишь такие, как он. Тут же усмешка сошла с лица. Теперь уже не только.

Автономные киборги. Словно Терминатор, реализующие миссию по уничтожению. Грозные, поскольку их трудно было локализовать.

Противник учился. Вагнер мотнул головой. Противник. Вновь были две стороны. Как и тогда, когда он выступил против них на свою войну, которой сам он не желал, и которую презирал.

Никогда у него не было иллюзий, будто бы сам он что-то меняет. Потери, наносимые им, мало что означали для страны, ежедневно высылающей новы и новые силы в ближневосточный ко­тел, где продолжалась игра, ставка в которой была ой какой высокой. Здесь был только тыл, усмирен­ный небольшими затратами, поддерживаемый, чтобы выиграть какое-то время.

Что означали одинарные танки и вертолеты? Америка — страна большая, сволочей в ней выше крыши, всегда придут новые. А после них — следующие.

Сожженные посты, разбитые отряды Пограничной Стражи; стычки, которые для Белок были серьезными сражениями, по сути своей ничему не служили. Из этой искры не возгорится пламя, не возвратит независимость. Все покроет ледник. Очень скоро он перемелет руины, дома и леса. Бежать некуда, будущего нет.

Можно ограничивать потери и уменьшать степень страданий. До сих пор это имело смысл. По крайней мере — для него самого.

Теперь же все это должно было измениться. Уколы, которыми были все их действия, кого-то разозлили. Настолько, что этот ʺкто-тоʺ решил положить им конец. Чтобы ввести новые порядки. Ото­брать то, что еще осталось.

В других обстоятельствах Вагнер, наверняка, имел бы причину для гордости, ибо никто не со­мневался, для каких задач предназначены автономные киборги. Для уничтожения таких, как он.

Вагнер криво усмехнулся. Веджьмин против Терминатора. Звучало это словно название пар­шивого комикса.

Он и не заметил, как прошел мимо последних застроек. Только подсознание, такое же бди­тельное, заставило сойти с шоссе, с асфальта на обочину.

Веджьмин против Терминатора. Интересно, что из этого выйдет. Иллюзий у него не было.

Шоссе несколько спадало вниз. Никто уже не населял периферии, можно было и расслабить­ся; сейчас его окружал лес, а в лесу он был у себя. Пока что у себя, подумал он, вскоре это может и измениться.

Восемь километров пешком до Брока. Полтора часа, возможно, два. Спешить не надо. На оче­редном повороте, неподалеку от разрушенной усадьбы, практически напротив гравийной дороги на Нагошево и Турки, он решил ненадолго присесть и перекурить. Когда вытаскивал из мятой пачки по­следнюю сигарету ʺкэмэлʺ, отметил, что когда-то уже на этом месте сидел. Но тогда он был кем-то со­вершенно другим, жертвой крушения, без дома и надежды, офицером побежденной армии.

Надежды все так же и не было. Точно, как и дома.

Щелкнула газовая зажигалка, язычок пламени он заслонил полой куртки. Глаза прикрыл, что­бы бледно-голубое пламя их не ослепило. Глубоко затягиваясь, Вагнер поглядел в темноту, прямо перед собой. Останки истребителя давным-давно исчезли, электронно-магниевый блок двигателя был слишком ценной вещью, чтобы оставаться здесь. Пожарище за эти годы поросло травой, только обгорелые стволы ольх над мелиоративным рвом могли напоминать те времена.

Жар сигареты блеснул в темноте. Это же сколько раз сидел он именно таким образом, холод­ной зимней ночью, пряча огонек в ладонях? Сколько это было ночей в темном, молчаливом лесу, в развалинах, в прибрежных лозняках?

Он припомнил, кем был тем сентябрьским днем, и что дало ему силу, чтобы пережить все те последующие годы.

Окурок очертил дугу, на миг блеснул в стоящей на дне рва воде. Сигарета, погасая, коротко зашипела.

Вагнер еще не поднимался. Еще глядел в темноту перед собой. Он думал о тех, которые из когда-то придуманной фикции сделали действительность.

В этом мире тоже имелись чудовища. Не одни только предатели, коллаборационисты и самые банальные бандиты, не только оккупанты. Такими занимались те, которые могли встать и их уничто­жить. Но существовало еще нечто такое, против чего они помериться силами не могли. Сторожевые автоматы, кибернетический разум. Бронированные вертолеты, кружащие над лесами и контрабан­дистскими тропами; снабженные датчиками, обремененные вооружением. Танки, броне которых лег­кое оружие никак повредить не могло. Антенны узлов связи и действующие в инфракрасных лучах датчики, поднимающие тревогу. Беспилотные летающие аппараты. Оснащение, которое в условиях обычной войны, осталось всего лишь оснащением, на захваченных территориях переродилось в пер­сонифицированных, убийственных монстров, которые применялись не только для усмирения населе­ния, но и для частных расчетов. Для укрепления власти участковых комендантов, которые, лишенные контроля, перерождались в удельных царьков.

Кто-то обязан был ликвидировать чудищ. И, в соответствии с глубоко укорененной традиции, обязан был делать это за деньги. Только лишь тогда он мог быть по-настоящему бесстрастным, ли­шенным эмоций и действующим без колебаний, потому что и чудовища были безликими, не было у них человеческих лиц. Почти что никогда их у них не было.

Они не должны здесь существовать. Это не их место, не их мир.

Страх существовал всегда. Даже тогда, когда все уже заканчивалось, когда следовало пере­дать договоренную оплату. Иногда для этого служили толстые конверты, тяжелые от бумажных ру­блей. Так бывало, когда заказ подавал контрабандист, для которого разблокирование дороги или обезвреживание надоедливого поста имело обмениваемую на валюту ценность. Контрабандисты платили лучше всего, что вовсе не означает, будто бы платили охотно. Торговались до последнего, хладнокровно оценивая, быть может будет выгоднее сменить трассу или вообще переждать.

Иногда оплата проводилась в оккупационных бонах. Эти предлагали лавочники, оптовики и самогонщики, которые не могли действовать в соответствии с законом; но их упадок, в свою очередь, означал бы голод для не столь предприимчивых остальных. Командующий любым участком приходил к выводу, что впервые в жизни может легко обогатиться. И начинал устанавливать собственные зако­ны вместо тех, которые обязан был защищать. Торговцы всегда поначалу решали справиться само­стоятельно, иногда — с помощью окружающих обитателей. Это им удавалось редко. Те ведь не были одни, привозили чудищ, они могли позволить себе оборудование, которого смета скромного пункта перехода в каком-нибудь захолустье никак не предусматривала. Это мог быть танк, взятый на время из подразделения, командир которого тоже желал иметь свою долю в бизнесе. Или самоходный ʺвул­канʺ, уже не слишком годящийся для борьбы с самолетами, безнадежно устаревший, но прекрасно го­дящийся, чтобы, к примеру, размолотить не желающую платить деревню.

Торговцы платили хуже, чем контрабандисты, зато меньше торговались. Как правило, после собственных неудачных попыток. В их глазах можно было увидеть страх, но это при условии, что в эти глаза удавалось взглянуть. Страх перед кем-то, кто померился силами с чудовищем, с которым сами они не справились или против которого даже не отважились выступить.

Бывали еще и вытащенные из укромных местечек и тайников обручальные кольца, драго­ценности, спрятанные на черный час, на тот миг, когда голод заглянет в глаза. Когда ними придется платить за жизнь.

Все эти люди, терроризируемые распоясавшимися коллаборационистами, элитой новой вла­сти могли лишь цепляться за самый малый шанс, торговаться эти уже и не пытались. Помимо страха в их глазах была печаль, даже по отношению к веджьмину, и так же было и на сей раз. Две тысячи ок­купационных бон, на вырост названных долларами. Но повсюду определяемые термином ʺмусорʺ.

Оплата паршивая, зато и работенка непыльная. Здешний участок только-только набирал силу, его команда лишь недавно осознала свои возможности. Пост, правда, стоял при не слишком бойкой дороге, но какие-то доходы он всегда обеспечивал. Состав поста был свежим, но существовала опас­ность, что вскоре ребята обнаглеют, что получат нечто большее, чем старенький М60, даже без реак­тивной брони. Потому Вагнер и принял этот заказ, желая сэкономить на риске и на работе в будущем.

Противники не грешили сообразительностью, действовали стереотипно. Проверки проводили наверняка, под прикрытием нацеленного в жертву танкового ствола, хотя исправных грузовиков ста­новилось все меньше, так что на посту не могли опасаться старого номера с прорыв через шлагбаум. Топлива не хватало, большую часть перевозок взял на себя гужевой транспорт. А чтобы ни у кого не было сомнений, что пост на дороге объехать не удастся, время от времени оккупанты объезжали округу на старом транспортере МI13, помнящем еще Вьетнам.

Из сведений, поспешно переданных, солдаты с поста знали, что вскоре к ним кто-то заявится и предложит оплату, которая будет включаться в стоимость перевозимых продуктов и самогона.

А потом они могут требовать уже больше. Начнут все больше требовать, и незаконный бизнес лишь возрастет в объеме.

Работа легкая, оплата ничтожная. Хватило одной пули, одного попадания. У каждого брониро­ванного чудища имеется слабое место. Дракона можно ранить в мягкое подбрюшье, Ахилла — в пят­ку. У этого слабое место тоже имелось. Пуля попала над самым кольцом подшипника башни, где бро­ня была не толще автомобильного капота. Высвободившаяся энергия зажгла циркониевый стержень, обломки которого разлетелись внутри камеры для боеприпасов в нише башни. У М60 не было легких потолочных защитных плит, которые бы направили выхлоп вверх. Пламя заполнило внутреннюю часть танка, к взрывающихся боеприпасов присоединились те, которые были складированы внутри. Сорванная башня взлетела в воздух, но шасси проехало еще пару десятков метров, сотрясаемое су­дорогами идущих друг за другом взрывов. Наконец развалина остановилась, бухая огнем из люков и щелей.

Непыльная работа; должно быть, у них не работал датчик лазерной подсветки. Танк никак не отреагировал, когда перед самым выстрелом, по панцирю прошелся луч, внесший последние поправ­ки в баллистический компьютер. М60 не повернул башни в направлении угрозы, резко не ускорил ход. Словно никуда дальше ехать ему и было не нужно, а сидящий на краю люка бедный придурок ничего и не ожидал.

Глядя через окуляр прицела, Вагнер покачал головой, не спеша с отходом. Бедного придурка нигде не было видно. И сомнительно, чтобы кто-нибудь когда-нибудь его еще увидит после того, как под самой задницей у него взорвались два десятка 105 мм снарядов. Шасси горело ровным огнем, из почерневшего, перевернутого черепа башни ветер выдувал остатки дыма.

Вагнер, не спеша, начал сворачивать свое местоположение. Он стрелял с пяти сотен метров, датчиков не расставлял. Еще год-полтора назад можно было ожидать прочесывающих округу верто­летов, возможно — скорых разведывательных машин. Теперь — уже нет.

Бедный придурок, подумал он. Нет, никакого придурка и не было. Я уничтожаю только чудищ. Теперь они будут сидеть, как мышь под веником, и прятаться при виде подъезжающей телеги. Ко­мандир подразделения составит рапорт о необходимости вычеркнуть танк с учета по причине плохого технического состояния и невыгодности его транспортировки в ремонтные мастерские. К рапорту под­колет протокол о разоружении.

Вагнер усмехнулся. И правда, техническое состояние послужившей машины ну очень резко ухудшилось. А последним документом станет донесение о дезертирстве четырех солдат. Ну что же, случается…

Четырех? Вагнер наморщил лоб. На корпусе двигателя тоже кто-то сидел. Но эту мысль он отогнал. Только чудища.

Работенка непыльная, оплата паршивая. Один патрон Nammo, дорогой как холера, и сейчас его все сложнее было достать, с тех пор, как норвежцы начали потихоньку ликвидировать произ­водство и готовиться к переезду. Десять рублей, сорок баксов. Вагнер перестал подсчитывать. Даже не зная точного курса ʺмусораʺ на черном рынке, он был уверен, что пришлось прибавить своих.

Подсчитывали замасленные, затрепанные боны, поглядывая друг на друга с выражением все большего оскорбления на лицах. При этом они искоса поглядывали на опиравшегося на стену Вагне­ра. Он не опасался того, что его обманут; в конце концов, в Оструви он больше тратил на свиную котлету. Но его веселило их взволнованность.

В косых, бросаемых ежеминутно взглядах Вагнер отмечал все меньше и меньше страха, зато все больше злости и презрения. Вот этого он ожидал, всегда так было.

Тот, что был потолще, с потной, поблескивающей рожей, чего-то буркнул. Ошибся при подсче­те. Клиенты начали считать по-новой, раскладывая банкноты по кучкам, поглядывая все более враж­дебно, со все большей злостью.

Толстяк не выдержал.

- А вы, пан веджьмин, так не пяльтесь, - прошипел он. - Потом пересчитаете, вас мы не обма­нем!

- Мы платим честно, до цента. - У второго было лицо чахоточника, которому осталось несколь­ко дней на земле, который не может себе позволить себе пообедать в благотворительной столовке. Правда это отрицал перстень на безымянном пальце. Раздраженно он бросил смятые боны на одну из кучек. - Мы честно платим! Было бы только за что!

Вагнер смерил его взглядом.

- Проверь-ка! - коротко бросил он.

Спекулянт что-то пробубнил, но взялся за тщательный подсчет.

Это тоже входило в ритуал, во всяком случае — среди такого рода клиентов. Спекулянты и торгаши подозревали всех окружающих в мошенничестве, меряя всех остальных собственной меркой. Вот контрабандисты и бедняки никогда не сомневались.

Ведь не проверят и будут обходить это место, как минимум, месяц. Смысла в этом не было — репрессии уже не случались.

Он и сам над этим не раз задумывался. Вот если бы применяли террор, спалили бы пару де­ревень, расстреляли бы немного народу… Оккупанты ведь знали, что его нанимает. Но нет. Все рас­ходилось тихо; американцы делали вид, будто бы ничего и не случилось. До следующего раза. И од­новременно, за нарушение законов военного времени карали со всей жестокостью. За хождение в лес — пять лет. За третий раз — пожизненное заключение. За торговлю военным имуществом — пуля в лоб, независимо от возраста. Точно так же и за наркотики, что никак не мешало тому, что большинство военных ходило под кайфом круглосуточно. Шумные извещения о казни то одного, то другого командира, который оказывался очередным шефом наркобизнеса, поступали с регулярно­стью времен года. Это тех пор года, что были когда-то: нынешние приходили, когда им вздумается.

Но действия веджьминов не вызывали никаких последствий. Нет, границы патрулировались, за всеми ними старались следить. Выделялись силы и группы прикрытия. На патрулирование опас­ных территорий высылали даже киборгов. Но вот официально ничего не происходило.

Нас нет, усмехнулся Вагнер себе под нос. Мы попросту не существуем, точно так же, как Бел­ки. Иногда лишь случаются необъяснимые инциденты, являющиеся делом безымянных вражеских сил.

Торгаши закончили считать. Страх исчез, его сменили отвращение и чувство обиды. Не говоря ни слова, Вагнер спрятал толстую пачку в карман.

- Пересчитывать не станете?

В голосе спекулянта прозвучало изумление. И надежда на то, что прямо сейчас услышат что-нибудь о взаимном доверии и джентльменских соглашениях. А вот вам фиг.

- Не пересчитаю. - Вагнер одарил их холодной усмешкой. - Еще пятьсот.

Клиенты испуганно переглянулись.

- Ч-чего? - наконец-то выдавил из себя тот, что был потолще.

- Вы слышали. Не хватает пяти сотен.

Под натянутой кожей худого заходило адамово яблоко. Он беспомощно оглянулся, его дружок отвел взгляд.

- Трис… Двести пятьдесят? - попытался он через какое-то время.

Вагнер отрицательно покачал головой.

- Пять сотен. Такая была договоренность: две тысячи. Вам бы стать более оригинальными и перестать все время наебывать на двадцать пять процентов…

Толстяк вытащил недостающие боны. Перед тем, как отдать, он их даже и не пересчитал. В глазах уже не было страха: только лишь гнев и отвращение.

Вагнер знал, о чем тот думает: У, жадный сквалыга. Деньги берет, вместо того, чтобы за­щищать земляков. Тьфу!

Еще он знал, что если случайно их встретит, они перейдут на другую сторону, делая вид, что его не знают. Быть может, даже сплюнут под ноги. А за спиной услышит произносимые вполголоса ру­гательства. Вплоть до следующего раза, когда он вновь будет им нужен.

Вагнер поискал сигарету, но не нашел; смял картонную коробочку, бросил в ров. От земли тянуло холодом. Пора выходить, путь неблизкий. Настырные мысли возвращались и не давали себя отогнать. Он глядел на страх и отвращение, на чувство обиды: и когда брал оплату, и когда заслонял­ся принципами затем, чтобы не слушать вопросов: а сколько стоит башка коменданта участка, сколь­ко нужно забашлять, чтобы навсегда исчез недавно назначенный староста.

Гораздо легче убивать чудовищ, чем осуждать людей. Никогда ведь не известно, то ли сбор­щик налогов действительно снимает с земляков последнюю шкуру или всего лишь выполняет соб­ственные обязанности, не пытаясь кому-либо нанести вред. Или же, а полицейский с бело-красной повязкой: это жаждущий власти садист или всего лишь парень, предпочитающий именно эту службу нахождению в иракской пустыне.

В противном случае, вскоре вы все заплатите, чтобы я убил кредитора, соседа или любовника жены. Именно для этого принципы и служат. Ради моей выгоды. Делайте это сами, добрые люди. Осуждайте, как хотите.

Женщина широко раскрытыми глазами глядела в темень. В более светлый прямоугольник окна. Ей было слышно ровное, спокойное дыхание Догги, словно бы рядом с ней маленький ребенок, а не машина для убийства. Понятное дело, она знала, что на самом деле Догги никогда не спит, толь­ко лежит с закрытыми глазами, расслабленный, но чуткий ко всему, следит за окружающим посред­ством функций подкорки или какими-то электронными, будучи готовым к немедленному действию.

До нее доносились приглушенные голоса: Аннакин с Корином ссорились уже долгое время. Фродо ушел, но успел обменяться с нею чуть больше, чем парой слов, когда они вышли из сарая.

Женщина пошевелилась, доски нар заскрипели. Дыхание индейца на мгновение сменило ритм, прежде чем вернуться к норме. Спи, Догги, в мыслях успокоила она его, это всего лишь я.

Отзвуки ссоры затихли. Женщина понятия не имела, сколько времени, свои часы отложила слишком далеко, впрочем, батарейка подсела, подсветка уже не работала. Не важно, и так она будет лежать до утра, пока прямоугольник окна не начнет светлеть, темнота посереет, извлекая из мрака интерьер помещения.

Неправда это, наверное, в тысячный раз подумала она с начала бессонной ночи. Это неправ­да, Фродо, ты ошибаешься. И что ты там знаешь; одна я знаю, как оно на самом деле. Только я и он. Это только лишь секс. В самом наилучшем случае: дружба, не больше. Встречи время от времени, редкие, ворованные минутки. Только лишь затем, чтобы не сойти с ума, испытать в этом ёбанном мире хоть чуточку тепла. Так что ничего это не значит.

Снаружи застонала сова, дыхание Догги тоже стихло. Наверняка, он слышал даже шелест крыльев птицы.

Все же, что она сама чувствует, значит так мало.

- И все же, выходит, что-то ты чувствуешь?

Фродо внимательно поглядел на женщину. Маргаритка прикусила губу, отвела глаза.

- Я неправильно выразилась, - ответила она через мгновение, стараясь, чтобы эти слова про­звучали холодно, даже безразлично. Но это ей не удалось. Фродо уловил в ее голосе фальшивую ноту. Ему самому уже осточертела эта странная пара, упрямо отрицающая очевидное. Он что-то бурк­нул себе под нос.

- Что ты сказал? - подняла глаза Маргаритка.

Низушок не выдержал:

- Курва мать! - заорал он так, что от леса отразилось эхо. - Курва мать, вот что я сказал!

Маргаритка заметила Корина, выглянувшего из ворот сарая. Вот же черт, подумала она.

- Не ори так, - холодно заметила она. - Не надо шоу, все всё слышат…

Никто ничего не слышал. Ведь разговаривали они тихо, если не считать последнего вопля Фродо; но Маргаритка и сама была в бешенстве.

- Знаешь что? - прошипел низушок со злостью, но теперь и вправду тише. - Осточертели вы мне, и ты, и он тоже. Вот как взрослые люди могут…

- Именно, - перебила она его. - Взрослые люди… Пойми, мы оба уже…

- Вот как будто слышу его самого, - продолжил за нее Фродо. - Эх, что тут говорить, два сапого пара. Ты когда-нибудь говорила ему? - неожиданно спросил он.

- Это что же? - буркнула Маргаритка, лицо ее потемнело.

- А то, о чем почти что проговорилась только что…

Нет, никогда и ничего не сказала. В этом союзе не было места словам, в соответствии с мол­чаливым договором, который они соблюдали. Были только лишь мгновения тепла и экстаза, без слов и деклараций. Короткие мгновения, когда кроме них двоих внешний мир не существовал. Мгновения забытья, которые никто из них не осмеливался называть счастьем. Они не отважились бы признать это, даже друг перед другом.

Так что ты знаешь, Фродо — подумала женщина. - Да что ты там знаешь…

- Знаю, что вы все портите, - Фродо говорил тихо, не глядя на женщину. - Эти ваши позы ро отно­шению ко всему миру и в отношении друг друга. Ведь все же закончилось, все то, что было важ­ным и на­стоящим. А теперь осталась одна повинность, один лишь долг…

Низушок вытащил смятую пачку.

- Хочешь? - подсунул он ее Маргаритке.

Та отрицательно покачала головой.

Фродо выудил едва живую сигарету, но сейчас только крутил ее в пальцах.

- Блин, вот совершенно не не знаю, что еще сказать…

- Тогда, лучше, ничего и не говори, - быстро перебила она его. - Не твое…

Треснула лопнувшая папиросная бумага, посыпался крупно нарезанный русский табак.

- Не твое собачье дело? - договорил за нее Фродо, тихо, как бы печально. - Да, ты права… Не мое.

Только тогда, когда Маргаритка это услышала, она почувствовала себя по-настоящему парши­во. И, что самое гадкое, она не знала, что ответить.

А хорошего ответа и не было. Ведь все это не от меня зависит, - пришла ей в голову мысль. Все это не так, как думает Фродо. Только не могла она забыть напряженного лица низушка, его взгля­да, когда он глянул ей в лицо. Он ошибался. Не могло быть так. Я в этом уверена.

- Знаешь, мне казалось, что у меня тоже есть шанс. Что таким образом… - Слова падали тя­жело и медленно. - Что он заберет меня с собой. И тебя, и меня… Он ведь может…

Фродо поглядел на нее.

- Мне и самому иногда все осточертевает. Да что я говорю, мне все осточертело уже постоян­но, вовсе не иногда. Слушай, а ты должна… Должна его убедить; ведь такое не повторится, ты не мо­жешь пустить это понапрасну… Вы не можете…

И действительно, подумала Маргаритка. Никто не подарит им второго шанса, во второй раз не появится офицер шведской разведки с неожиданным предложением. И что с того, что это предложе­ние было направлено не ей.

- Так что с того? - произнесла она вслух. А я ведь ничего не значу… Даже для него, подумала она при этом. - И что он просил тебя передать? - резко спросила Маргаритка. - Ну, говори.

Какое-то время Фродо молчал.

- Неважно, - наконец-то начал он. - Это неважно, что он просил передать. Важно то, что скажу тебе я…

Маргаритка отрицательно покачала головой еще до того, как коротышка закончил. Фродо не обратил на это ни малейшего внимания.

- Скажи ему, наконец, то, что чуть нее сказала только что. Скажи, перестань уже прятаться под этой своей маской. Перестань притворяться. Может быть, тогда… Ты же знаешь, что он первый.

- Ничего из этого, Фродо, не получится, - перебила его Маргаритка. Голос ее сломался.

Ничего из этого не будет. Смолистая темнота, до рассвета далеко. Что-то тихонько потрески­вает в стене, под штукатуркой.

Поздно уже что-либо менять. То, что когда-то было важным, осталось на узком шоссе, в пере­полненном автобусе, волочащемся в колонне, переполненной беженцами. Все закончилось, когда пи­лот самолета ʺtomcatʺ нажал кнопку на рычаге, и снаряды 20-мм пушки стали пробивать тонкий ме­талл корпуса.

В себя она пришла на обочине, куда ее выбросило, когда автобус врезался в дерево. Со всех сторон слышались крики плененных, горящих живьем людей, тех, которым не повезло, которых не до­стали осколки. И тут крики утонули в рычании двигателей возвращавшихся истребителей, пилоты ко­торых явно были уверены, что поцарапанные автобусы используются для переброски войск.

Но, прежде чем близкий разрыв заново лишил ее сознания, среди воплей она все время слы­шала один-единственный голос и понимала, что уже через миг останется сама. А сейчас я тоже сама, подумалось.

- Ничего из этого не получится, - с безнадежностью в голосе повторила она. Я понимаю, что с его стороны это очень благородно: отдать кому-то пропуск в лучший мир… - Голос ее сделался более твердым. – Только этот пропуск не для меня! Это ведь не меня шведы желают забрать отсюда, чтобы я строила в Австралии новую родину для них. Я ведь никто.

Фродо покачал курчавой головой.

- Вот сейчас как будто бы его слышу, - устало произнес он. – Знаешь, он говорил то же самое. Только о себе. – Наконец-то он вытащил следующую сигарету, закурил. – Да перестаньте же наконец обма­нывать себя, притворяться… Подумай об этом… Кася…

- Маргаритка, - жестко поправила его женщина. – Каськи нет и уже давно…

Нет Каськи, она осталась там, на шоссе, рядом с сожженными остатками автобуса. Рядом с золой, в которую превратилась ее дочка. А имеется только лишь Маргаритка

Прямоугольник окна, перечеркнутый крестом рамы, начал светлеть. Мрак переходил в се­рость, уже можно было различить формы сваленных под стеной ящиков, повешенной на спинку хро­моногого стула камуфляжной куртки. Уже удавалось увидеть затуманенные, покрытые каплями влаги стекла.

Только здесь и сейчас. Только тут еще имеется цель, ради которой стоит жить. Только тут еще имеются те самые короткие мгновения. Мгновения… счастья? Она даже боялась так подумать. Нет, не могла. Где-то глубоко что-то торчало, словно угрызение совести, словно жесткий взгляд теней, что ушли в небытие. Ты сама уже не имеешь права на счастье. Счастье… оно было когда-то и давным-давно ушло.

Это же всего лишь секс. Только мгновения забытья. Ничего не значащие и ничем не связываю­щие. И для него – тоже, ведь по-другому иначе быть и не может.

Маргаритка заснула под утро, прижимая к себе свернутый спальный мешок. Индеец подо­ждал, пока ее дыхание не успокоилось, стало ровным и ритмичным. Он поднялся тихонько, словно кот, прикрыл ее одеялом. Какое-то время глядел на то, как глазные яблоки движутся под веками. Ми­моходом подумал: а вот что может ей сниться…

В жизни бы не угадал.

Ей снилась степь с громадным массивом красной горной породы на горизонте.

Небо на востоке серело. Над головой Вагнера пролетели первые проснувшиеся птицы. Пора идти.

Ничего из всего этого не получится, подумал он, медленно идя по обочине. Она не послушает. Ведь для нее это только лишь мгновения забытья. Без каких-либо слов и деклараций.

То, что было важным, давно уже ушло. Осталось под развалинами, растрескавшимися облом­ками крупнопанельного дома; в той самой фазе войны, когда авиация союзников с хирургической точностью уничтожала стратегические цели, к которым явно причисляли и жилой дом на Урсынове[10]. Косвенные потери, неизбежные в ходе гуманитарных бомбардировок. В конце концов: имеет же ра­зумная бомба право на ошибку.

Существенным остается лишь настоящее. В котором нет места… счастью? Что-0то торчало где-то глубоко-глубоко, нечто вроде угрызения совести. А ты, Вагнер, права на счастье уже не име­ешь. Даже если тебе кажется, что это не так. Для нее ты ничего не значишь. Это всего лишь мгнове­ния забытья.

Он ускорил шаг.

Утро поднялось серое и туманное. Над Бугом вздымались испарения; мутная, несущая вымы­тый лесс вода поблескивала маслянистой поверхностью, которой не морщили порывы ветра. Только лишь за поваленными перекрытиями моста в Броке и заржавевшими столбами времененой перепра­вы образовывались водовороты; поверхность воды морщили круги: следы охоты судаков. Уклейки выскакивали в воздух широким веером, сбегая от зубастых пастей речных хищников, блестя капель­ками ртути над волнами.

Из леса донесся далекий, приглушенный отзвук взрыва: уменьшилась популяция сорок, а, воз­можно, Фонду придется принять под свою опеку еще одного ребенка без руки или, возможно, без глаз. Литовские поселенцы запрягали лохматых лошадок, готовясь выйти в поле, довольные уже тем, что удалось пережить ночь. Весьма немногочисленные, еще оставшиеся по деревням туземцы прята­ли обрезы, разделывали убитых браконьерским образом кабанов и серн.

В Оструви под заржавевшим БТР-ом лежал часовой в потертой шинели. Кровь уже впиталась в вытоптанный газон, застыв черными пятнами. Немногочисленные прохожие проходили мимо с без­различием; у покойника уже не было ни оружия, ни сапог, ни даже носок. Бледные, будто бы восковые ступни были измазаны грязью и свидетельствовали о том, что у часового вначале отобрали обувь, а только лишь потом ему перерезали горло. Не повезло пареньку, он являлся третьим документирован­ным случаем смерти на посту.

Самое обычное утро. Туман постепенно поднимался; на американской стороне, где-то на го­ризонте можно было увидеть столб черного, жирного дыма. На посту возле переправы простонал стартер, ʺбрэдлиʺ в окопе выпустил облако сизых продуктов сгорания из выхлопных труб. Как и каждое утро, нужно было подзарядить аккумуляторы, исчерпанные питанием приборов ночного видения.

Еще до того, как приползли тяжелые, темно-синие тучи, по небу прокатился гром. Едва замет­ный силуэт истребителя промелькнул высоко вдоль реки и линии разграничения. Истребитель при­надлежал русским, американцы не могли позволить себе шик ежедневной авиаразведки. «Предейто­ры» нужны были над пустыней.

И наконец, когда солнце поднялось выше, пришли тучи. А где-то около полудня начал падать снег – тихие, громадные хлопья, бесшумно кружившие в воздухе и тающие на земле. Самое обычное дело под конец августа.

С известиями было нелегко. Действовали лишь немногочисленные телевизионные станции, ретрансляционные башни и телекоммуникационные спутники, у которых еще имелось топливо, чтобы удержаться на своем отрезке геостационарной орбиты. Все еще действовала глобальная инфостра­да, но только лишь потому, что оказалась наиболее надежным средством коммуникации даже для обедневших, изо всех сил ищущих, на чем бы сэкономить, армий. Но вот спутников с телевизионными транспондерами не заменял никто, на это не хватало средств.

Функционировало радио. Смели пыль с древних длинно- и средневолновых мачт. Никто осо­бенно и не протестовал, даже меломаны, которые и так все скачивали из Сети в формате mp3. Сооб­щения передавались только лишь официальные. А, ну да, до сих пор еще действовал «Голос Амери­ки», но то, что на нем передавали, ничем не отличалось от новостей из Лодзи, столицы американской зоны.

Но не это было наибольшей проблемой. Поставки электроэнергии были ограничены обще­ственными зданиями, ратушей, русскими постами, казармами и пивной. Очередность отключений в случае падения напряжения тоже подчинялась очень строгим, освященным традицией правилам: ра­туша, русские военные объекты и пивная. Следует признать, что в пивной электричество отключали только лишь один раз. Но даже это закончилось возмущениями, в результате которых спалили два транспортера.

Так что специальная программа для пограничной зоны, высылаемая с передатчиков, вы­строенных за большие деньги сразу же после вторжения и установления сфер влияния, в большей мере попадала в пустоту. Последний в Оструви работающий телевизор находился в пивной и был на­строен на один из русских региональных каналов. Ну а русские давным-давно плюнули на пропаган­ду, транслируя различнейшую германскую порнуху, которую по кабелю пересылали из Кёнигсбер­га. Это было самым лучшим продвижением человеческого лица режима, если можно так сказать.

Американская программа поначалу завоевала верных зрителей, но со временем интерес упал, даже наибольшие сторонники культуры янки жаловались, что онлайн трансляции казней стано­вятся все более нудными, без каких-либо новых идей, сплошные тебе электрический стул, газ и уко­лы. Уж лучше было смотреть китайские фильмы на кассетах. Даже ответы на телетурнирах легко от­гадать, беглецу никогда не давали равных шансов, а марши мальчиков отличались ужасной затянуто­стью и неравномерным разложением напряжения.

Фильмы же о храбрых морских котиках пробуждали всеобщее веселье, в особенности же, с того времени, когда Кудряш посадил троих таких у себя на малине на цепь. За них никто не пожелал заплатить, так что вскоре он их выпустил, поклявшись всем и каждому больше в такие дурацкие раз­борки не влезать. Ведь даже за то, чтобы поглядеть на бравых «котиков» никто не давал и рубля.

Так что телевизор включали все реже, тем более, что ту мизерно выделяемую электроэнер­гию лучше было потратить на холодильник.

Источником информации могла быть «Белостоцкая Газета», но по-польски в ней печатали только название и официальные объявления. А все остальное, да, было двуязычным: русско-литовским. Тем не менее, средство массовой информации пользовалось успехом. Газетка была бес­платной и замечательно годилась на самокрутки.

Впрочем, голод на известия из широкого мира никогда чрезмерным и не был. Людей интере­совало нечто другое. Очередные атомные удары на дальних концах планеты, самое большее, только ускоряли неизбежное, увеличивая степень запыленности атмосферы. Это волновало немногих, со­всем уж немногие были способны это понять. Вот очередное уменьшение числа депутатов, новые вы­селения, слухи и сплетни о размещении новых постов – вот это уже было важным, поскольку каса­лось первоочередных дел и считалось в перспективе близящихся дней и недель. Все же остальное, близящаяся катастрофа, уничтожение всего мира? Да пускай такой мир катится к чертовой бабушке, лишь бы только не сейчас и не завтра. Именно это повторяли друг другу все менее многочисленные местные жители, поселенцы, солдаты-миротворцы и контрабандисты.

Потому-то никто и не включил телевизор, который поблескивал в задымленной пивной бель­мом слепого экрана. Новость разошлась только лишь по сети военной связи с предупреждением о се­кретности, ограничивающим ее распространение высшими ступенями командования. Одни лишь ста­рые солдаты сориентировались в том, что что-то произошло. Им и не нужно было иметь доступа к сети, чтобы знать: что-то такое готовится. А если готовится, то наверняка уж ничего хорошего. Сооб­щение дошло и до Фродо. Как обычно и бывает с секретными сведениями, прежде чем отданные при­казы дошли до боевых подразделений, причина всего замешательства уже очутилась в Интерне­те. Коротенький тридцатисекундный ролик.

Девушка заурчала сквозь сон, потянулась так, что застонали пружины лежанки. У Фродо быва­ли свои капризы; и вправду, даже зимой и осенью он мог спать, словно заяц в борозде, на серебри­стых термоизоляционных полотнищах, но вот в собственной норе, шумно называемой ʺквартиройʺ, ему требовался комфорт и шик. Ему необходимо было иметь пружинный топчан, с красивой плюше­вой обивкой, а не какие-то там кариматы или матрасы из пенки.

Даже Вагнер скептически оценивал засиженную мебель, которая походила на объемную карту Гималаев, чем на приличный объект меблировки, постоянно говоря о готовящемся вторжении клопов, которые, вне всякого сомнения, должны были населять внутренности. Он твердил, что у мебели, найденной на свалке – это обязательно на все сто процентов. Вот только низушок этот топчан честно купил у литовского мародера, заплатив просто невероятным объемом самогонки.

Фродо сидел на типичном и дешевом офисном кресле на колесиках. Босые супни свисали над полом. Если бы девушка на лежанке не спала, она могла бы раз и навсегда рассеять всяческие сплетни относительно волосатых пяток.

Пятнистый спальный мешок раскрылся, открывая обильную грудь. Фродо все время любил крупных женщин. И никогда не показывался с ними на публике.

Застучала головка диска. Звук, усиленный резонансом жестяного корпуса, привел к тому, что девушка снова беспокойно пошевелилась и что-то пробормотала. Коротышка недовольно глянул. Ему не хотелось, чтобы кто-либо, кроме него самого, увидал то, что появится сейчас на экране. И уж на­верняка не госпожа лейтенант из русской разведки. Он усмехнулся мимоходом, глядя на разбросан­ные на полу элементы обмундирования с огромным бюстгальтером уставного горохового цвета. Не­давно он размышлял над тем, способны ли службы снабжения предусмотреть все, и на объемистых складах держат и подобные размеры. А может, лифчик госпожи лейтенанта — это такой особый об­разчик, предусмотренный еще и в качестве камуфляжа для типовой башни танка Т-90 в версии со вплавленными в лобовую броню керамическими элементами, по причине необыкновенной выпукло­сти называемой западными аналитиками ʺДолли Партонʺ[11]. Диск вновь заскрежетал и затих. Пружины лежанки скрипнули, девица повернулась на другой бок. Через минуту ее дыхание сделалось глубоким и мерным. Теперь Фродо была видна спина, освещенная призрачным отсветом 17-дюймового мони­тора, вплоть до самых бедер, так что легко можно было заметить аппетитную канавку между двумя выпуклостями.

Их знакомство было коротким, зато интенсивным. Фродо смог узнать все ее тело, и ему следо­вало признать, что узнавать было много чего. Начиная с толстых щек и типично русского, чуть ли не из учебника, курносого носа, и вплоть до…

Ну, именно. Фродо, ожидая, пока сообщение загрузится, сморщил лоб.

...маленького шрамика на бедре. Едва видимого, намного легче его было обнаружить на ощупь. Малюсенький изъян на коже, как раз в том месте, к которому он прижимал ладонь, обнимая приподнятые ягодицы.

Местечко, не такое уже гладкое, помещающееся под кончиком пальца, воспринимаемое за­твердение под самой кожей, в жировой ткани, твердый комочек, словно свежий след после комарино­го укуса. А искал он долго, как только упал на пол громадный лифчик; искал тщательно, исследуя пальцами и губами каждый клочок ее кожи, пахнущей выданным по распределению мылом.

Результат вмешательства военных хирургов; а может даже и не хирургов, а самого обычного фельдшера. В принципе, нет здесь никакого искусства: надрезать кожу, поместить там не большую, чем горошинка, таблетку RFID[12], а потом сделать один, самое большее, пару швов.

Фродо знал, что где-нибудь он ее обнаружит. Как только девушка пересекла порог комнаты, светодиод начал мигать.

Вроде бы мелочь: маленькая таблетка с литиевой батарейкой. Но, благодаря ей, эта девушка в безвкусной форме, с лицом вечно удивленной куколки с льняными волосами, могла пройти через любую русскую военную базу. Перед ней открывались любые двери, включая бронированные, защи­щавшие подземные командные центры. Ей не нужно было предъявлять пропуска, идентификацион­ные карты или какие-либо документы. Она сама была документом, подтверждающим собственное тождество. Фродо понимал, что таблетка это еще не все. Остальное идентификационное оснащение, которого не показывали даже томографы, скрывалось в костной структур, под прикрытием мышц. Если, конечно же, там находилось. Оснащение низушка выявляло только таблетки RFID.

Девушка явно не была лейтенантом. Не было ей двадцати пяти, максимум, двадцати семи лет, на которые выглядела. Такие таблетки не прививают сопливым офицерам разведки, располагаю­щимся в этой глуши.

Наверняка, не подчинялась она и майору Кирпичеву, вечно пьяному коменданту в Оструви. Совсем даже наоборот.

Страница грузилась крайне медленно. Движение в Сети возрастало, а вот новых каналов в по­следнее время как-то не прибавлялось. Но вот эта страница посещалась исключительно часто. Фро­до пробормотал себе под нос ругательство, глядя на то, как поочередно высвечиваются рекламные баннеры. Да, можно было называть это иронией судьбы, только независимая хакерская информаци­онная страница содержалась за счет рекламы.

Он терпеливо ждал, пока загрузится баннер, рекламирующий очередную книжку чрезвычайно популярного в последнее время жанра: учебник для выживания в экстремальных условиях. Последую­щей рекламы он раньше не видел: та предлагала вступить в ППД, реформированную церковь Протобаптистов Предпоследнего Дня. Правда, предлагала не слишком-то деликатно, пред­ставляя красиво анимированный атомный грибок и призывая к обращению до того, как придет По­следний День. Этим днем занималось около сотни конкурирующих вероисповеданий.

Наконец-то появился анимированный логотип. Фродо в который уже раз подумал, что он такой крупный только лишь затем, чтобы было побольше времени на высвечивание реклам. Что, впрочем, совпадало с замыслом владельца страницы — анонимной банды хакеров, рассеянных по всему миру.

Когда низушок уже практически надеялся, что через мгновение появится столь желанная кноп­ка ʺnextʺ, пря­мо посреди экрана выскочило всплывающее окно, в котором скалил зубы негр с лицом жертвы эболы. Вопреки кажущемуся, это никак не был призыв о помощи для жителей Черного Конти­нента, угнетен­ных очередной засухой, эпидемией, военным переворотом или очередным стихийным бедствием, а всего лишь реклама спортивной обуви.

Фродо ругнулся погромче, пытаясь кликами мыши загнать негра назад в небытие. А вот фиг вам, программист был чуваком хитроумным, окошко не давало себя закрыть, разве что свернулось в трей, где и осталось.

Со вздохом облегчения коротышка кликнул “hot news”. Открылся медиа-плейер, быстро отоб­разилась полоска загрузки. Ролик не был длинным.

Камера ʺнимродаʺ[13] работала в типичном режиме слежения. Это означало, что фильм шел со скоростью в гораздо меньше кадров в секунду, ем обычно, что позволяло экономить память. Вообще-то уже давно и повсеместно применялись терабайтные диски, только RAF, как и всякое военное учре­ждение, экономили на всем. В особенности, когда это не имело какого-либо смысла.

Поэтому, вместо того, чтобы заменять в самолетах-разведчиках память на массово распро­страненную, что было бы и дешево, и просто, были расстроены алгоритмы сжатия. С точки зрения ар­мии, это было полезным, поскольку, хотя диск покупали на свободном рынке за пару сотен баксов и заменяли его в течение пяти минут, военным спецам по сжатию данным грозила безработица. Так что в этом тоже есть свои хорошие стороны, подумал Фродо.

Он отвел указатель на самое начало и нажал на кнопку покадрового воспроизведения. Клик­нул несколько раз, все так же видя серую плоскость борта, фрагмент палубы с поднятым отража­телем выпускных газов. Картинка изменилась, сделалась размытой, камера сменяла фокус. Еще один смазанный кадр, охватывающий более широкий план6 появилась вся палуба корабля и приличных размеров участок моря. А потом следующий, уже более резкий.

Объектив автоматически настроился на вспышку форсажных камер стартующего “хорнета”, выполнил приближение. Когда истребитель покинул катапульту, картинка вернулась к более общему плану. Точнехонько в момент, давший зафиксировать самые важные детали.

Три кадра. Первый, с нечетким, размытым силуэтом, появившимся откуда-то сбоку и наполо­вину обрезанным. Второй, самый лучший – крылатый предмет, снятый за мгновение перед ударом, точно в центре кадра. И третий: набухающий клубок огня, заполнивший весь кадр.

Остальная часть ролика показывала только лишь нарастающее облако взрыва.

Фродо прикусил губу, вглядываясь недолго в средний кадр. Учитывая обстоятельства, в кото­рых он был сделан, и устаревшее оборудование, он изумлял хорошим качеством. И все же,Ю это ка­чество было недостаточным.

Время экспозиции было слишком большим, изображение снаряда переместилось по матрице и было неестественно длинным.

Коротышка неодобрительно прошипел сквозь зубы, записал кадр в файл, одновременно раз­мышляя над тем, какая программа для анализа изображения будет наилучшей. В ходе записи активи­зировалась жертва эболы, выскочившая прямо посреди экрана. Фродо выругался, пытаясь попасть курсором в крестик, закрывающий рекламу. – Чертов черномазый, - буркнул он.

Удалось. Негр послушно вернулся в трей. Алгоритм поиска края изображения действовал дол­го, даже на достаточно быстром процессоре. Одновременно он улучшал разделительную способ­ность, генерируя псевдолинии, вставляемые между существующими, экстраполируя точки из окруже­ния. Даже в ограниченном пространстве маски это заняло несколько десятков секунд.

Коротышка наморщил лоб, смешно прикусил нижнюю губу. В неярком свете монитора его лицо ни в чем не походило на витрину титана интеллекта.

Все так же немного. Картинка была растянутой, деформирующей форму ракеты. Не хватало масштаба. Когда-то, в давние времена, предназначенные для анализа снимки приходили с комплек­том сведений, таких как фокусное расстояние камеры, полетный потолок, даже влажность воздуха и коэффициент преломления. Сейчас же Фродо мог полагаться исключительно на собственную интуи­цию. И опыт… Коротышка выдул губы и выпустил воздух с отзвуком, похожим на пердеж. Да, много сейчас подскажет опыт, со злостью подумал он. Вот как можно работать в таких условиях и с такими вот данными.

А больше всего его злило то, что он уже знал. С самого начала, когда крылатая ракета, зафик­сированная в кадре, представляла собой всего лишь размазанную кляксу. Но что-то из давних вре­мен, из устоявшихся навыков, заставляло выполнить работу до конца. Чтобы не только аналитик, но и самый тупой мудак из руководства мог распознать, что изображено на снимке, и, по крайней мере, не мог оспаривать представленный материал.

Снова застонали пружины, зашелестел спальный мешок. Задумавшийся Фродо не обратил на это внимания.

Он сменил пропорции изображения, беря поправку на деформации, где-то на глаз, приблизи­тельно. В обычных условиях он располагал бы временем экспозиции, которое подогнал бы к скоро­стям различных типов ракет. Компьютер сгенерировал бы трехмерные модели, поворачивая их под различными углами и сравнивая с каталогом. Фродо осознавал, что попросту мошенничает.

Он ввел одно числовое данное. Пространственная модель в виде сетки замигала, разверну­лась. В свободном до сих пор поле появился текст: тип крылатой ракеты.

Коротышке хотелось произнести это название вполголоса; он знал его еще до того, как оно высветилось на экране. Фродо набрал воздуха в легкие…

- Гранит, - услыхал он голос за спиной.

Низушок чуть не свалился со стула. Повернулся. Увидел круглощекое лицо.

Рука женщины успокаивающе опустилась ему на плечо; тяжелые груди заколыхались, на миг отрывая мысли от крылатых противокорабельных ракет.

Она даже не закуталась в спальник, мелькнула мысль, тут же приглушенная, как только в но­здри проникли ее феромоны, смешанные с запахом уставного мыла. Фроодо опустил глаза, чувствуя, как злость сменяется блаженством; глянул на темный треугольник подстриженных в соответствии с тем же уставом волос. Армия о гигиене заботилась.

Женщина погладила коротышку по лицу.

- Не сердись, - шепнула она.

По-польски, совершенно без акцента, который еще пару часов назад выразительно звучал в ее голосе. Даже во время оргазма она кричала по-русски.

Она наклонилась, коснувшись предплечья полной грудью. Под влиянием неожиданного им­пульса Фродо погладил ее голое бедро. По телу женщины прошла судорога.

- Погоди, не мешай… - шепнула она, так что низушок отшатнулся. Она это заметила.

- Ой, извини. – Женщина вглядывалась в экран, щуря глаза. Затем досказала остальное: - Гранит Антей…

Комплекс по уничтожению авианосцев. Подводные лодки с пусковыми комплексами само­управляемых ракет, предназначенные для уничтожения авианосных групп; инструменты проекции мощи Дяди Сэма в любой точке земного шара. Эти ракеты мог запустить только корабль, они были слишком тяжелыми для самолета, тяжелее “яхонтов”. Авианосец очутился слишком близко от одного из близнецов несчастного “Курска”.

Женщина придержала руку, которая вновь очутилась на ее бедре, погладила запястье…

- Погоди, еще немного…

В детском рефлексе он хотел отвести ладонь, но женщина не позволила. Улыбнулась, бросив коротышке быстрый взгляд.

Снова блеснули форсажные камеры “хорнета”, в облаке пара истребитель выстрелил из ката­пульты. Фродо машинально подумал, что это один из древних “нимицев”, единственный из оставших­ся в этом водном районе. Два остальных, это CV-77, снабженные электромагнитными катапультами.

Низушок скривился. Все время что-то комбинирую словно аналитик, даже держа руку на зад­нице красивой телки; умею идентифицировать цель нападения всего лишь по фрагменту борта и па­лубы. Оранжевый шар, который заполнял весь кадр, становился все менее четким. Амортизаторы ка­меры не могли справиться с тряской висящего в воздухе “нимрода”.

Лаймиз, должно быть, наделали в штаны, подумал Фродо. Слишком уж низко они находились. Это страшная невезуха, пролетать над кораблем в момент ракетной атаки. А вот интересно, долете­ли ли они до дому…

Ролик еще ни о чем не свидетельствовал. Он передавался в режиме реального времени че­рез спутниковый канал, откуда его и спионерили хакеры, постоянно мониторившие даже наиболее строго защищаемые каналы связи. Было возможным и то, что ʺнимродʺ со всем экипажем сейчас ле­жит на дне Северного моря.

Коротышка сморщил лоб, когда в голову пришла неожиданная мысль. Ладонь, глядящая жен­ское бедро, застыла.

- Отгони назад, - буркнул Фродо.

Лейтенант послушно выполнила указание.

- Теперь запусти. Кадр за кадром. Нет, не так, чуточку побыстрее… - Картинка дергается, раз­мывается, когда автомат, управляющий фокусировкой, не поспевает. - Вот, сейчас… Останови!

Крупные боеголовки позволяют увидеть ударную волну. Белый круг сжатого воздуха, расходя­щийся еще до того, как вспышка ослепит все светочувствительные элементы.

Изображение на следующем кадре было уже темным, но вот на предыдущем…

- Дальше.

Женщина послушно кликнула по кнопке воспроизведения. Снова мгновение стабилизации, об­лако нарастает, занимая уже практически весь кадр. Несколько похожих кадров с отрезком поверхно­сти моря, занимающим все меньше места. Все размывается.

Ему не пришлось говорить, чтобы остановила. Фродо снял руку с бедра женщины, даже не услышал негромкого вздоха. Коротышка придвинул голову к экрану. Даже без улучшения резкости на морской поверхности заметил ряд едва заметных белых точек. Нечто такое, что для не столь опытно­го глаза было бы только дефектом изображения, несущественной мелочью.

Фродо отодвинулся от столешницы.

Шесть тысяч человек, шестьдесят самолетов. Для Дядюшки Сэма день был не самым луч­шим. Глядя на изящную попочку госпожи лейтенанта, Фродо подумал, что никакое судно трех попа­даний никак не выдержит. Как минимум, трех. Он копался в памяти, пытаясь вспомнить характеристи­ки ракет ʺГранитʺ. Точно вспомнить не мог, картинка распыляла внимание, но и так выходило, что трех попаданий достаточно.

Женщина обернулась, поглядела на коротышку из под спадающих на глаза, несколько длин­новатых волос.

- Их прихватили со спущенными штанами, - буркнул Фродо. - И все отправились на дно, и к бабке не ходи.

Госпожа лейтенант выпрямилась.

- В фильме три попадания, - сказала она. - Зарегистрированных.

Фродо схватился за крышку стола, подъехал на кресле поближе.

- И достаточно…

- Был полный залп. Восемь. По одному на суда эскорта, как правило, фрегат класса ʺПерриʺ и эсминец, не знаю какой. Скорее всего, старый ʺКиддʺ или ʺСпрюансʺ, все ʺАрли Буркеʺ в Заливе…

Коротышка искоса поглядел на женщину. Он знал, что та была права.

- На эскорт хватило по одной. Оставшиеся шесть пошли на основную цель…

Лейтенант взяла карандаш, стукнула резинкой в экран.

- Видишь? - спросила она, указывая на едва видимые точки.

А она хороша. Кто же ты такая? - подумал Фродо. Наверняка уж не наивная девочка с детским личиком и большими сиськами.

- Подлетают следующие, - начал он. - Эти точки…

- Эти точки — это ʺфэленксʺ[14], - закончила женщина, усмехаясь.

Следовало признать, что она и вправду была хороша. Мало кто из аналитиков заметил бы это, кроме него самого, подумал Фродо без излишней скромности. Фонтаны воды, выбрасываемые снарядами с урановыми стержнями. Ракета должна была находиться уже близко; при таком угле воз­вышения — отрицательном, брызги не дальше ста пятидесяти, максимум — двух сотен метров от ко­рабля. Только это ничего бы уже не дало, ракета была уже слишком близко; даже продырявленная, она обязана была долететь, преждевременный подрыв мало бы чему помог. Впрочем, современные боеголовки так легко от попаданий в них не взрывались.

- Оружие последнего шанса, - медленно произнес Фродо. - Но в этот раз мало чем помогло…

Он улыбнулся пошире, маскируя прилив нежности, прекрасно чувствуя, насколько искусствен­на эта улыбка, просто-напросто: растяжение онемевших губ.

- А ты ничего…

В ответ женщина блеснула зубами, протянула руку, шутливо лохматя его волосы.

- А раньше, что, не замечал? Совсем еще недавно?

Фродо не ответил ей шуткой, так что лейтенант тут же нахмурилась, выводы делать она уме­ла и знала, что сейчас он начнет спрашивать. Внешне он вроде как не обратил на это внимания.

- Каким чудом? - покачал он головой. - Каким чудом позволили себя так… Черт, я же ведь знаю, эти миноносцы, понятное дело, что это не система ʺИджисʺ[15], но все же… Хорошие радары, ра­кеты ʺстандардʺ. Эти ʺфэленксыʺ, в конце концов… А тут: на тебе, бабах, и остается только мокрое пятно…

- Это свойства stealth, - возразила женщина. - Знаешь, они ведь вечно считали нас за идиотов. Глупые Иваны, повторяли они, умеют, самое большее, скопировать… Да и то сделают это хреново. А хренушки там, как раз в этом они начинают убеждаться.

- Так это вы? - спросил Фродо, внимательно глядя на женщину. - А я-то думал.

- Не надо делать из меня дурочку, - фыркнула та. - Понятное дело, сейчас ты скажешь, будто бы то норвежское судно. Его купили у нас, чтобы охранять нефтяные месторождения. Так утверждает CNN…

Женщина тряхнула головой, волосы рассыпались по щекам. Фродо не заметил в ее глазах злости, скорее — обиду. И что-то типа печали.

- Я не дурочка, - тихо произнесла женщина. - Не оценивай меня только лишь по тому, что я хо­рошо трахаюсь…

Она зябко повела плечами.

- Пошли, - предложил ей Фродо. - Здесь прохладно.

Он передвигал кончики пальцев по гладкой коже ее спины, по бусинкам позвонков. Глядел в зарешеченное окно, чуть более светлое пятно в мраке, перебиваемом лишь светодиодами блока бес­перебойного питания и выключенных мониторов.

Они ничего не говорили, и хотя лежали рядом, прижавшись друг к другу, между ними вырос невидимый барьер. Он разделял их, хотя они взаимно чувствовали тепло собственной кожи, а в ти­шине, наполненной едва слышимым шуршанием блока питания, слышали собственные дыхания и стук сердец.

Кооперативный банк в Броке когда-то заботился о собственной безопасности: решетки, солид­ные стальные двери. Замечательное местечко, тем более, что дом был прилично меблирован. У Фро­до особых требований не было, ему достаточно было иметь помещение с лежанкой, стулом на трех ножках, подпираемых кирпичами и с массой оборудования. Остальную часть дома занимал Вагнер.

Так кто же ты такая, размышлял коротышка, наматывая на палец локон светлых волос. Он уже понимал, что это не очередная легкая добыча. Время от времени российский центр активизиро­вался, тем более, когда приближалось время написания отчетов о деятельности подозрительных эле­ментов. Только все это было настолько лишенным смысла, что начальник разведывательной ячейки в Оструви, Кирпичев, совершенно не мог чего-либо сообщить. В действительности регионом управ­лял генерал-майор Ростиславский, с которым и у Фродо, и у Вагнера были налажены замечательные отношения. Ради обоюдной же пользы.

Только у Кирпичева, как и у всякого приличного шпика, случались приступы активности. Он пытался устраивать вроде бы как случайные встречи и пьянки, что обычно кончалось смешно, по­скольку, как для русского, спиртное он переносил с трудом. Правда, следовало признать, что он осо­знавал собственные недостатки и с помощью тяжелых тренировок пытался дойти до совершенства, что оставляло ему все меньше и меньше времени на служебную деятельность.

Поскольку знания он черпал, в основном, из фильмов про Джеймса Бонда, то и выдумывал все новые занятия для очередных секретарш, шифровальщиц и даже подготовленных сотрудниц раз­ведки. На коротышку он напускал объемных блондинок с обильными бюстами. Впоследствии им было о чем докладывать, вот только не по тем вопросам, которые так интересовали Кирпичева. А в иных случаях успехами он тоже не мог похвастаться. Вагнер с полной отдачей трахал всех очкастых малы­шек, которых подсовывал ему неудачливый шпион. Но всегда то были наивные девоньки, которые, слишком увлеченные карьерой Маты Хари, попросту выполняли приказы придурка. Но эта была дру­гой…

Фродо не знал – дело здесь только лишь в идентификаторе, вживленном в кожу на бедре. Женщина вздрогнула, когда он осторожно коснулся губами ее шеи.

Таблеточка RFID. Эта мысль мучила его, даже когда коротышка гладил голое плечо, когда перемещал губы вдоль позвоночника.

В сети он обнаружил множество совершенно секретных материалов по этой теме. На всякий пожарный случай он даже смонтировал соответствующий детектор, смеясь над самим собой. Никогда он не предполагал, что столкнется с кем-то, имеющим такой идентификатор. Только не в этой глуши. Паранойя, подумал он тогда. Но датчик активизировал, помня о том, что противоположность пара­нойи – это ошибочная, ничем не обоснованная уверенность, будто бы никто нас не преследует.

Перед самым его лицом находились крупные, ладные груди. Вжимаясь в них, Фродо чувство­вал деликатный запах пота. Сосок сам вскочил в рот, набухая под языком. Женщина застонала, вы­гибаясь всем телом.

Таблеточка RFID. Небольшое керамическое дерьмо. Фродо сильнее сжал зубы; стон сделался громче. Он почувствовал, как женщина отодвигает его голову и что-то бормочет по-русски. Не проте­стуя, он отодвинулся от нее. Таблеточка и этот акцент. А точнее – отсутствие акцента.

Ну вот скажи, дорогуша, ставишь ты Кирпичева по стойке “смирно”? Госпожа майор. Или, мо­жет, полковник? Что ты делаешь во всеми забытом медвежьем углу, который давным-давно перестал быть линией фронта? Сейчас это было удельное княжество Ростиславского, профессионального офицера в третьем поколении, и в том же поколении – лишенного совести вора, который начал свою карьеру, продавая моджахедам калаши за хаш, устраивая бизнес со всеми, с кем только было можно, не исключая американцев. Покровителя контрабандистов, торговцев наркотой и диверсантов.

- Что случилось? – спросила женщина, вплетая свои пальцы в его кудрявые волосы.

- Да ничего, - солгал Фродо.

У него пересохло во рту, тем не менее, он надеялся на то, что слова прозвучали убедительно.

Женщина тряхнула головой. Ее лицо было светлым пятном в темноте.

Не веришь, подумал коротышка. И правильно. Лучше скажи, откуда это ты здесь взялась. И зачем. Ведь не затем же, чтобы переспать со стареющим лилипутом, похожим на хоббита.

Он почувствовал , как что-то сжало в груди.

Придурок. Думаешь, будто бы ты ей понравился, что сюда она пришла исключительно по при­чине твоего личного обаяния? Думаешь, будто бы…

Она погладила его по лицу. Пальцы у нее были холодными и сухими.

- Не спрашивай, - шепнула.

Фродо вытянул руку и погладил женщину по щеке. По пальцу что-то стекло. Слеза.

- Извини…

Она отодвинулась. Отвернула голову, светлое пятно лица исчезло.

- Послушай… - начал он через какое-то время. – Не важно, кто ты такая, я не желаю знать. У тебя имеются свои тайны. У меня тоже. Мы встретились и вскоре расстанемся. Так уж оно устроено на этом свете…

- Ёбаном свете, - шепнула она.

Он фыркнул, что могло быть и смехом.

- Ну да. Другого уже нет, остался лишь этот. Послушай, спасибо тебе за все… Даже…

Фродо замолк. Женщина глянула на него. Во всяком случае, так ему показалось. А поскольку было темно, уверенным он быть не мог.

- Даже что? – спросила она наконец.

Фродо сглотнул слюну.

- Даже если… - То, что он хотел сказать, легким не было. Но сказать было необходимо. – Даже если ты сделала это, потому что… Потому что это следовало из условий задания… Спасибо тебе…

Женщина резко уселась на топчане, пружины запротестовали новым стоном. Какое-то время ему казалось, что женщина его ударит. Он ожидал этого с мазохистским удовлетворением. А ты чего думала, будто бы я не знаю, билась в голове гадкая мыслишка. Не знаю, это ради добра службы…

Не ударила. Ее плечи, выделяющиеся на фоне более светлого, зарешеченного окна, беспо­мощно опали.

- Ну и скотина же ты, Павел…

- А ты как думала! – взорвался он. – Думаешь, будто бы я идиот? Или ты просто мечтала переспать со мной? Потому что я скотина, так? Только я не такой…

И неожиданно он замолчал. И все-таки я идиот, пришла мысль. Во всяком случае, мало на­блюдательный.

- Как ты меня назвала? – буркнул коротышка.

Женщина не ответила.

Павел. Имя, о котором он сам давно успел забыть, оставив его по той стороне, в совершенно другой жизни.

Майор просматривал документы так, словно ему было противно к ним прикасаться. Страницы в толстом скоросшивателе он перелистывал с помощью резинки на конце обкусанного карандаша. Пара гражданских сотрудников, упакованных в стандартные костюмы, похожих на свежеотмытых под­свинков, блеклыми глазами всматривалась в сидящего на стуле без спинки заключенного.

Самая обычная картонная папка лежала посредине покрытого запыленным сукном стола. Один из конвоиров все время ужасно шмыгал носом.

Заключенный же подумал, что прогорклый мозг охранника наконец-то нашел выход и вот те­перь стекает каплями на пол. А вот интересно, что случится, когда он вытечет до конца. Свалится ли конвоир на пол, словно голем, или наоборот: именно тогда превратится в идеального жандарма.

Он бесстрастно регистрировал окружение: покрытый сукном стол; неухоженные, русые усы господина майора; рожи гражданских, так называемого самоуправленческого фактора, на которых напрасно было бы выискивать хоть какую-то мысль; орла в короне и с горжетом на груди; официаль­ное распятие на стене, соответствующий образчику, обязательному для размещения в кабинетах со­ответствующего ранга — не слишком большое и не слишком малое; в размерах распятий действова­ла строгая иерархия. И обязательный портрет, занимающий больше всего места.

Портреты прошли собственную эволюцию. Римский Папа Всех Времен уже добродушно не улыбался, не был он седеньким, миленьким старичком. Сейчас его сверлящий взор пронзал всех. Не хватало только вытянутого пальца и надписи: ʺА ты обратился уже в истинную веру?ʺ.

Заключенный невольно усмехнулся.

Майор опустил карандаш, грохнул кулаком по столу.

- И чему это ты, курва, радуешься? - рявкнул он.

- Жидок ёбанный! - прибавил один из гражданских. Вопреки своей внешности, он, оказывает­ся, умел пользоваться языком.

- А что, видно? - хотел спросить заключенный.

Но не спросил, едва заметная усмешка с лица исчезла. Майер довольно засопел, конвоир шмыгнул носом.

Офицер вернулся к перелистыванию содержимого папки. Неожиданно он поднял голову от бу­маг, оценивая заключенного взглядом глаз в кровавых прожилках.

- Павел… Лешневский… - медленно процедил он. - А интересно, откуда такая красивая фами­лия, и с каких это пор.

- От… - Владелец красивой фамилии хотел сказать, что от рождения.

Не успел, получив в бок прикладом ʺбериллаʺ. Когда неуклюже начал подниматься с пола, сопля свисающая с носа помогающего ем жандарма, болталась словно йо-йо.

- Спрашивал тебя кто-то? - пролаял второй конвоир, стоящий у дверей и играющийся своим ПМ-84. - Ну, спрашивал?

Майор одобрительно кивнул. Гражданские гоготали, приводя на ум неудачный результат меж­видового клонирования. Почка пульсировала тупой болью. Перед глазами кружили багровые круги.

- Ну чего, спрашивал? - снова задал свой вопрос солдат. - Сволочь!

- Не перегибайте палку, капрал, - доброжелательно укорил его один из гражданских. - Придер­жите свое правое возмущение, не выражайтесь!..

- Таточн!.. - в лае конвоира четко можно было услышать чувство обиды и непонимания.

- Оскорблять нельзя, - продолжил гражданский. - Законно, курва, надо…

Он еще сильнее побагровел.

- А ты, курва, хавало закрой, а не то так отхуярим, что… Тебя кто-нибудь спрашивал?

Заключенный мотнул головой, только это он мог себе позволить. Майор широко усмехнулся. Несмотря на внешность довоенного офицера, в высоких сапогах, в мундире с воротником-стойкой, он представлял собой лишь паршивую имитацию.

- Во-от, это же сколько времени укрывался… - начальник озабоченно покачал головой. - И где? В самом Генеральном Штабе…

Ясный перец, укрывался. Багровые хлопья редели, заключенный уже мог размышлять. Вот только эта тупая боль…

Укрылся. Мысли разбегались, собрать их можно было с громадным трудом. А откуда им было брать аналитиков? Участия в паломничестве и справке от приходского священника недостаточно, нужно что-то и уметь. А у вас это огромная редкость.

- Наверняка еще и вредительствовал, - решил выразить свое мнение второй из гражданских. Похоже, для себя какое-то мнение он создал.

- Этого, к сожалению, следствие не доказало, - майор задумчиво покачал головой. А жаль. Только что тут поделать. Такие времена. Ряды следует очищать, только, значит, гуманитарно. И ни­кто, курва, не станет нас обвинять в… Ну, того…

- Ксенофобии, - подсказал гражданский. Наверняка он внимательно слушал обязательные ежедневные беседы Отца Председателя общественного телевидения.

- Вот именно, - жилы на висках господина майора набежали кровью. - И никто не будет нам переписывать...

Наверное, приписывать, подумал скорчившийся на стуле без спинки заключенный.

Майор сопел, распространяя вонь переваренного спиртного. Конвоир сморкался, его коллега лязгал предохранителем автомата. Металлический лязг раздавался в беспокояще равных отступах времени. На предохранитель. С предохранителя. На предохранитель. Снят с предохранителя…

- Встать!…

Заключенный поднялся в самый последний момент. Удар стволом, точно нацеленный в почку, попал по ягодице.

- Курва, - обескураженно вякнул жандарм.

- Именем Святейшей Жечи Посполитой…

Конвоиры вытянулись по стойке смирно. Христос на распятии, могло показаться, глядел заго­ворщически, словно бы желая сказать: вот видишь, вечно нам лажа.

- ...военно-полевой суд в составе… согласно с положениям декрета Президента СЖП от…

Лязг предохранителя акцентировал отдельные слова.

- ...с особым правовым регулированием к этнически-чуждым и вредным элемен­там…

Лязг, затем булькающее и существенное шмыганье носом.

- ...объявляет следующий вердикт.

Заключенный перестал слушать. Он глядел в лица гражданских и майора. Вот интересно, раз­мышлял он, ведь это им по-настоящему нравится и никогда не надоест.

- ...подписи… председатель судебной коллегии, от лица прихода…

За запыленным окном кружат снежные хлопья. Снег… в такое время… ведь на дворе сен­тябрь.

Майор театральным жестом, шумно захлопнул черную книгу. Гражданский слева собрал бума­ги в папку, небрежно бросил ее на сукно. Сверху, выцветшими чернилами накаляканы имя и фами­лия. Павел Лешневский. Номер дела, дробь… Синие печати. Вот, значит, я стою, стою, стою. А перед ними в папке валяется моя жизнь. Не читают, не спрашивают, сидят, кто-то кашляет…

Все бессмысленно. Не о чем уже расспрашивать. И никто это не кашляет, а тольуо шмыгает носом, чтобы дерьмо, называемое мозгами, не вытекло между ушей.

Майор потер руки. Ну… вот мы все и устроили.

- Так что, жидок, к Лукашенко съебываешься…

Гражданский потянул майора за рукав. Тот сморщил кожу на лбу.

- А, ну да… - неохотно буркнул он; глянул исподлобья. - Встать! - рявкнул.

Опять же — приказ бессмысленный. Заключенный, с этой минуты лишенный гражданства, и так стоял.

- В силу и так далее, приговаривается к конфискации имущества с целью покрытия расходов на проведение судебного следствия и пропитания заключенного… Сесть!

Он поглядел по сторонам.

- Достаточно! - произнес в пустоту. - И так знают, в чем дело, жиды-жадины…

Гражданские загоготали. Заключенный тоже усмехнулся. Знания, знания, подумал он. А кон­фисковать нечего, это вам не Хрустальная ночь… Не покроете расходов даже на арестантскую жрат­ву, не говоря уже про билет первого класса в грузовике до Бреста. Увидав его усмешку, майор поси­нел.

- Судебное разбирательство закончено! - заорал он. - Вывести! И давай, курва, следующего, а то обед на носу, а у нас еще куча работы!

Фродо почувствовал дрожь вплетенных в его ладонь пальцев. Он глубоко вздохнул.

- Зачем я тебе все это рассказываю. - Она стиснула пальцы еще сильнее. - Эх, было-было, да прошло… В конце концов, там меня никто и пальцем не тронул…

Коротышка хрипло рассмеялся, в горле пересохло.

- Ну, может парочку раз, прикладом… Зато я ехал на грузовике, в котором выхлопные газы не направлялись в кузов.

Теперь он невольно стиснул пальцы в кулак.

А чего ты, курва, ожидал, размышлял он, подпрыгивая на неудобном, жестком сидении ʺста­раʺ. Ты же всю жизнь об этом знал. Не нужно было ждать, достаточно пойти к стадиону, поглядеть на стены, замалеванные аэрозольной краской: ʺЭй жиды-жидоба, у всей Польши от вас стыдобаʺ.

Или, к примеру, тот говнюк в автобусе у стадиона ʺЛегииʺ, не старше пятнадцати лет, с обри­той наголо башкой. Уже цитированный стишок он перемежал громкими Sieg Heil. Пассажиры благоже­лательно улыбались: ну что вы, детям следует выкричаться…

ʺСтарʺ подскакивал на выбоинах. Пограничные переходы с Белоруссией были закрыты уже давно, здесь никто не ездил, если не считать машин, перевозящих депортированных. Он усмехнулся, ведь он ехал в комфортных условиях, кроме него ехало только два человека: пожилой мужчина и мо­лодая девушка. Они не отзывались ни словом, уставив мертвые глаза прямо перед собой. Под под­вернутым сзади брезентом, на лавке в самом конце кузова сидели два солдатика из эскорта.

Поездка длилась долго. Всю зимнюю ночь..

Рокот двигателя изменился, когда грузовик въехал в улочку приграничного городка. Заскреже­тала коробка скоростей, машина закачалась на выбоинах. В конце концов, она остановилась, по же­стяному кузову прошла легкая дрожь во время работы дизеля на холостом ходу.

Вспышка фонаря, сноп света скользит по ссутуленным фигурам, беспомощно щурящим глаза. Из поблескивающей дождевыми потоками темноты звучит последняя шуточка:

- Aufmachen (Конечная остановка)… Auschwitz! Juden raus!

Шутка не слишком оригинальная. Тем не менее, на миг он заколебался, парализованный вне­запным бессилием, хотя и знал, что это все неправда. Что этот дебил просто насмехается.

Ночь и потоки дождя. В мокрой темноте маячит арамидовый шлем. Поблескивают влагой нит­ки рельс, теряющиеся в брусчатке; слышны окрики и вопли. Откуда я все это знаю? Пережил в преды­дущей жизни? Быть может, это уже в наших генах; память поколений?

Собрав все силы, он направился в сторону брезентового клапана, совершенно забывая о ми­зерном узелке. Где-то на половине кузова ʺстараʺ поскользнулся, упал на колени, чувствуя, что под­няться уже не сможет. Вставай, ведь все это неправда.

Это всего лишь депортация. Ты не первый и, наверняка, не последний. Хотя… Осталось уже мало кто, в последнее время хватают уже и еретиков. Когда евреев перестанет хватать, пригодится и еретик, а потом — наверняка — пойдут и коммуняки. Потому что педиков не депортируют, их лечат сексуальным воздержанием и трудом. А интересно, что они станут делать, когда останутся сами… Может, поделятся, и одна половина вывезет другую?

Рывок за плечо. Солдатик лично побеспокоился полезть в кузов, они ведь спешат. Хотят за­кончить работу — и в казармы, прочесть вечернюю молитвуи спать.

Он приготовился к тому, что его станут пихать. Никак не предвидел пинка, профессионально нанесенного, без какой-либо злости, просто для того, чтобы облегчить разгрузку. Валясь на мокрую, красную от позиционных огней мостовую, он успел вытянуть руки и амортизировать падение.

Когда поднялся, к нему вернулся страх. Подсознательный и иррациональный, который стано­вится уделом всякого, кого вывозят на грузовике в ночь, кому приказывают высаживаться. Он огля­делся по сторонам, чувствуя, как подгибаются под ним ноги.

Утихающий дождь в полосах прожекторов. Мостовая, блестящие влагой, накатанные рельсы. Да ведь это какая-то хренова посадочная площадка.

Лязг двери шоферской кабины, тихий разговор, слова понять невозможно. Тот, что помогал при разгрузке, уже спрыгнул с кузова, придерживая свисающий на поясе ʺбериллʺ. Вновь он посветил фонарем по лицам стоящих.

- Уже скоро… - утешительно буркнул солдат. В его голосе прозвучало нечто человеческое. Мол, сраная работа, пора завязывать…

Со стороны кабины кто-то подошел. Павел заставил себя не поворачиваться. Ему не хотелось показывать свой страх. Он глянул на стоящую рядом девушку, всматривающуюся пустыми глазами в ночь. Габаритные огни отражались на мокрой брусчатке и в ее темных глазах.

Он сделал глубокий вдох: холодный, сырой запах осенней ночи. Дождь уже переставал лить, тонкий туман образовывал светящиеся ореолы вокруг немногочисленных горящих фонарей. Ночь и туман.

- Ну-ка, подсветите!

Свет фонаря падает на лицо, скрытое под шлемом. Командир щурит глаза, раздраженно ма­шет рукой.

- Охренел, рядовой? Куда, курва, светишь?

Лицо унтер-офицера прячется в темноте. Белеют бумаги, какие-то жесткие картонные прямо­угольники, подсвеченные светом фонарика.

- Сейчас получите документы. Они, правда, нихрена не стоят, точно так же, как и вы сами… Покажете кацапу с другой стороны, может, вас и пропустят. А может — и нет…

Согласный гогот унтера и его подчиненных.

- Хватит! - отрезал он же через какое-то время. - Посмеялись и хватит. Выключай фонарь!

Свет гаснет, унтер — уже только лишь маячащий в темноте черный силуэт.

- Эти бумажки дают право только лишь на одно — покинуть территорию Святейшей Жечи Посполитой. И ни на что более, говоря по правде, больше мы вам ничего и не должны. Если попытае­тесь вернуться, будем стрелять. Ну а если с коммуняками не договоритесь…

Мгновение тишины. Нервный смешок кого-то из выскочившего из строя солдат. Правда, слишком рано начал: эту речь он слышал уже неоднократно и знал, что будет весело.

- ...советую сразу же с моста и в реку. Любой еврей, что лезет с востока — это шпион… Вода сейчас холодная, дело быстрее закончится…

Жесткие картонные прямоугольники кружат в воздухе, падают на землю.

- Хватит! Собрать паспорта и выматываться! Raus!

Кто я такой, чтобы ползать на четвереньках, разыскивать ёбаный ʺпаспортʺ? Ну почему я не встану и не уйду? Почему не сяду, пускай выбрасывают силой?

Он поглядел вверх, где под навесом шлема предполагал наличие всматривающихся в него холодных глаз. Лязг предохранителя. Как раз потому. Пляшущие тени на мокром асфальте, вытяну­тые, уже непохожие на людские. Медленные шаги, каждый из которых купленный усилием не обер­нуться. А там не осталось уже ничего, кроме света прожекторов, из-за которого доносятся гогот и оскорбительные покрикивания.

Столько раз они здесь были, стольких довезли до пограничного моста. И им еще все это не надоело. Они до сих пор еще смеются и целятся в спины..

И наконец-то до него дошло. Они и вправду ненавидят. Ждут, чтобы кто-то повернулся и побе­жал назад. Чтобы можно было нажать на спусковой крючок.

Тени становятся все длиннее. В конце концов, прожекторы гаснут.

- Ну, что такое, двигайся, двигайся! - доносится сзади вопль, уже приглушенный расстоянием — Что, курва, всю ночь собираетесь здесь стоять?!

Усиливающийся рев дизельного двигателя, огни разворачивающегося грузовика извлекают из темноты нечеткие формы построек на другом берегу. Уже можно выпрямить сгорбленную спину. В са­мый последний момент, когда луч прожектора передвигается по балюстраде, разум регистрирует све­жие следы от пуль, выгнутые, рваные стальные полосы.

Рев двигателя, удаляясь, стихает. Никто не поворачивается назад, не видит исчезающие в темноте, мутно светящиеся габаритные огни.

Качающаяся на проводе голая, слабая лампочка, в неустойчивом отсвете — фрагмент бело-красного шлагбаума. Темные силуэты в длинных плащах с пелеринами… Так что… уже сейчас?

Мокрый асфальт. Последний кусочек страны, в которой ты родился; а эта страна выплюнула тебя сейчас, словно мусор с картонной меткой, на которой написано: ʺимеет право пересечь границу ПНРʺ. И даже не приписано, что только лишь в одну сторону.

Еще пара шагов. Голая лампочка освещает блестящий от влаги шлем, потемневшую накидку. Шлагбаум поднимается со скрипом. Павел медленно поворачивается. Вокруг темнота, немногочис­ленные огоньки на том берегу начинают дрожать, размываться…

Так ведь я же не плачу. Не по чему, курва, плакать…

Белорусский пограничник отступает во мрак. Мокрой чернотой блестит воронение калаша. Он ждет. Он знает, что долго это не продлится. Что они всегда оборачиваются, вглядываются в темноту. Недолго. Последний шаг. Он уже за шлагбаумом. Пограничник вынимает из руки смятый, мокрый от пота и дождя клочок картона. И даже не читает напечатанных на нем букв. А может он не умеет чи­тать латиницу.

- Павел Лешневский, родившийся… гражданство — нет, место постоянного проживания — нет…

- Заходите, пан.

В голосе солдата слышно безразличие. Он уже давно успел привыкнуть.

Мигнул светодиод блока бесперебойного питания. Застучала головка чтения-записи диска; за­мигали огоньки кабельного модема. Фродо глядел в зарешеченный прямоугольник окна.

- И зачем я все это тебе рассказываю, - буркнул он наконец. - Какое тебе до этого дело…

Она же положила ему ладонь на губах. Холодные, мягкие кончики пальце. Женщина молчала.

- Умная ты, Маришка… Я правильно помню? Ты же, вроде как, успела представиться?

И он рассмеялся, сам размышляя: откуда в нем столько горечи и дешевого злорадства.

- Извини. Конечно же, помню и — как говорил раньше — спасибо за все. Даже если ты здесь по службе. Ты знаешь мое имя. Просматривала документы? Те самые, из Минска? Или более поздние, из Литвы?

Коротышка уселся на лежанке, так что скрипнули пружины.

- Выходит, Кирпичеву они тоже известны… И ты гляди, сукин сын, не проболтался.

Теперь уже встала женщина. Стащила спальник, окуталась им, словно неожиданно ей сдела­лось стыдно. Словно бы что-то вдруг оттолкнуло их друг от друга.

Женщина встала перед столом, на котором высились горы оборудования, оперлась на него.

- Здесь дело не в тебе, Павел. Можешь мне верить или не верить...

Неуловимый след певучего акцента, Фродо застыл на месте. Сейчас притворяется или при­творялась тогда? Женщина повернулась.

- Хорошо, как хочешь. Дело не в тебе, а в Вагнере. Ты не интересуешь… нас…

Она подошла поближе, все еще закутанная в спальный мешок. Опустилась рядом с лежанкой.

- Нас ты не интересуешь, - повторила женщина, опустив голову. - Это я… Я сама…

Он сидел, напрягшись, до сих пор не верил. Хотя и очень хотел.

Кооперативный банк в Броке был построен солидно. Параллелепипед в герековском стиле, на высоком фундаменте. Идеальное место для кого-нибудь, такого как Фродо. Толстые решетки в окнах, тяжелые стальные двери. Ограбления провинциальных банков перед войной сделались чуть ли не национальным видом спорта. Так что даже здесь, в небольшом отделении, было сделано все воз­можное, чтобы обеспечить безопасность.

Фродо мог спать спокойно. Его ценное оборудование находилось в безопасности, у мелких во­ришек и мародеров не было ни малейшего шанса добраться до него. Впрочем, он проживал здесь не один. Здесь находилось местопребывание веджьмина. Веджьминское гнездовище, как говаривали бо­лее начитанные. Которое охранялось электронными датчиками, которым помогал весьма вредный и злой пес.

До поры, до времени.

Тело вредного и злого пса сотрясла последняя судорога. Небольшая стрелка, торчащая из его шеи, заколебалась и застыла. Тетратоксин не оставляет много времени для последних судорог. В открытых собачьих глазах, на уже мертвой сетчатке отразился образ согнутых силуэтов в темно-серых, сливающихся с темнотой комбинезонах.

По бесшумному знаку силуэты отпрыгнули от двери, прижались к стене.

Грохот был на удивление приглушенны, когда направленные заряды срезали петли. Брониро­ванная дверь слегка дрогнула, но не выпала из стального косяка, так как ее продолжали удерживать засовы. Только лишь удар тяжелой кувалдой выбил ее, дверь потихоньку приотрылась, чтобы тяжело рухнуть вовнутрь, поднимая тучи пыли. Дом затрясся.

Фродо не успел даже что-либо подумать. Ведомый инстинктом, он свернулся в клубок, гото­вый завалится за лежанку, которая, помимо пружин, морской травы и, скорее всего, клопов, скрывала солидную стальную плиту. За лежанкой его ожидал дробовик Wingmaster. Так, на всякий случай.

И неожиданно он застыл, смешно согнувшись вперед, всматриваясь в ствол собственного же дробовика. Коротышка опустил руки, медленно и осторожно. Пальцев женщины он не видел, но был уверен, что один из них готов нажать на спусковой крючок..

Когда это она успела, только и подумал он. И был настолько ошеломлен, что даже не успел прибавить: ʺэта шалаваʺ. Вместо этого в голове крутилась другая мысль: о ёбаных русских датчиках, которые не срабатывают, когда это нужно. Размышление крайне несвоевременное. У них даже оста­валось мгновение друг для друга. Прежде чем люди в пятнисто-серых полевых комбезах спецназа вскочили в помещение, женщина успела сказать пару слов:

- Извини, Павел.

Коммандос схватили коротышку и прижали к стенке. Там его держали распятым, что ногами он не касался пола. Еще двое встали в дверях, обводя помещение стволами автоматов. Очки ночного видения придавали им вид чудовищных насекомых. Один подкрутил регулятор: в комнате уже начи­нало сереть, близился рассвет.

Женщина опустила ствол дробовика, совершенно бессмысленным движением поправила сползающий спальник. Из своего неудобного положения Фродо видел ее лицо и выражение изумле­ния на нем, когда в комнату зашел следующий мужчина.

У майора Кирпичева очков ночного видения не было.

На женщину он не обратил ни малейшего внимания. Осматривался майор как-то неуверенно, пытаясь проникнуть взглядом во все темные углы. Своим людям он доверял, но был напряжен.

По короткому жесту рукой коммандос сняли очки. Кирпичев щелкнул выключателем лампы. Отражатель выставил так, чтобы осветить распятую на стене фигуру.

Маришка все еще держала ʺвингмастерʺ, стыдливо собирая под шеей складки спальника.

- Положи это куда-нибудь, дура, - бросил один из коммандос.

Несмотря на свое неудобное положение, Фродо подставил уши.

Чужак говорил по-польски. С акцентом, но по-польски. Да что же, курва, здесь разыгрывается, размышлял коротышка, чувствуя, что времени на размышления осталось ой как немного.

Растянутая грудная клетка не позволяла хорошенько вдохнуть, комната как будто потемнела.

Так что здесь делает этот вечно пьяный Кирпичев? Вагнер, как только узнает, порвет ему зад­ницу до воротника, а Ростиславский добавит еще и от себя. В комнате сделалось еще темнее. А мо­жет Вагнер и не узнает.

- Брось винтовку, блядская дочка! - рявкнул Кирпичев. Коммандос приблизился к Маришке, та отступила на шаг, одновременно пытаясь удержать спальный мешок и дробовик. Удалось только с последним. Все согласно захохотали. За исключением коротышки, его просто так уже было не рассмешить. Коммандос подбросил вверх ствол автомата.

Это же ʺхеклер-и-кохʺ, дошло до Фродо. Это такой же спецназ, как из меня…

Свою мысль он не закончил. Кольцеобразная защита мушки МР-5 рассекла кожу на щеке Ма­ришки. Девушка скорчилась, прикрывая голову руками. ʺВингмастерʺ с грохотом упал на пол.

Легкий кивок Кирпичева. Композитный приклад очертил дугу; Маришка стекла без сознания на пол. Коммандос отбросил автомат за спину, склонился, схватил женщину за волосы; приподнял ее го­лову, открывая горло. Из-под полуопущенных век блеснули белки.

- Стой! - Поднятая для удара рука застыла. Кирпичев поглядел на девушку. - Еще нет, - пере­шел он на польский язык. - Пока что связать, пригодится. Этот здесь, похоже, ничего не скажет, даже если хорошенько прихуярить. Ладно, увидит, как мы будем разбираться с ней. Что скажешь, пан лили­пут?

Лилипут спокойно поглядел в ответ; во всяком случае, надеялся, что спокойно.

- Ебись в рот, урод, - прохрипел он на вдохе.

- Ага, наверняка скажешь, что тебе до нее нет дела? Ладно, поглядим, поглядим. Но поначалу попробуем традиционно.

Совершенно неожиданно, не замахиваясь, он приложил кулаком коротышке в желудок. Ноги Фродо задрожали, выбивая короткую дробь на стене. Когда уже он мог хоть что-то видеть и чувство­вать, то обнаружил себя сидящим, приклеенным скотчем к креслу на колесиках. Во рту было полно крови, но по причине кляпа сплюнуть он не мог. Кирпичев, похоже, насмотрелся американских филь­мов.

За окном занимался рассвет. Маришка лежала на полу, в запястьях и щиколотках связанная одноразовыми наручниками из нейлоновой ленты. Коммандос силы не жалел, ступни и ладони де­вушки уже посинели. Кирпичев присел на лежанке, крутнул колесико зажигалки, затянулся, выдувая клуб дыма прямо в лицо Фродо. Он курил ʺкэмелʺ, а как же. Помолчал. Пара фальшивых спецназов­цев заняла места у него по бокам, еще двое куда-то исчезли. Фродо не мог повернуть голов, мог раз­ве что глянуть в сторону, при этом ужасно кося.

- Нашли? - бросил Кирпичев в бок, не спуская глаз с лица Фродо. Откуда-то сзади раздалось подтверждающее мычание. Громкий треск. Кирпичев усмехнулся словно гиена.

- Ну, именно… Пагаварим…

Фродо проклинал собственную предусмотрительность, кабели были достаточно длинными, без проблем они доставали до аппаратуры от преобразователя и аккумуляторов аварийного питания.

Кирпичев игрался зажимом-крокодил. Пружина была сильной, зубчики оставляли на проводни­ках четкие следы. Майор нажал еще раз, отпустил… зубастые челюсти с треском сомкнулись.

Русский офицер поднял второй кабель. С замкнутых между собой ʺкрокодиловʺ посыпался сноп голубых искр. Майор бросил провода на пол, радуясь достигнутому эффекту..

- У меня имеется предложение, - начал он медленно, вглядываясь в окурок. - Простое и чет­кое, которое наверняка тебе понравится. Ты отвечаешь на все вопросы, в том числе и на те, которые касаются кодов доступа к этим твоим дровам. А потом я застрелю тебя, лично. Если нет…

Он наклонился, с обезьяньим любопытством глядя на лицо связанного пленника, и затушил окурок на его колене. Нога задергалась, мышцы напряглись, только клеящая лента держала крепко.

- Хочешь чего-нибудь сказать? - заинтересовался майор.

Фродо резко закивал. По его щекам стекали слезы. Майор одним рывком содрал скотч, заклеи­вающий рот. Несколько секунд Фродо только глубоко дышал. С губ стекала струйка крови.

- Ну? - подбодрил Кирпичев. - Что ты хочешь мне сказать?

Он испытывал разочарование. Что, вот так легко, прямо так сразу? Без электричества? Жаль.

Фродо сплюнул кровь.

- Хуй ты ёбаный! - харкнул он наконец.

И тут же замолчал, когда голова отскочила назад. Кирпичев растирал костяшки пальцев.

- А ты меня разочаровываешь, - буркнул русский через какое-то время. - Считаешь, что я рас­сержусь и сразу тебя пристрелю. Нет, на это не рассчитывай.

Он поднял провод с пола.

- Сначала займемся тобой. Не скажешь — тогда за нее. Потом снова за тебя…

С сомкнутых ʺкрокодиловʺ вновь посыпались искры.

- Время у нас есть.

Курва мать, отчаянно размышлял Фродо, хватит уже того, что он их присобачит. А когда за­жмет, а сам все пропою.

Лежанка заскрипела. Что-то, что в разуме коротышки с этой стороны еще не поглощенное волнами адреналина, заметило, что Маришка шевелится, как будто приходила в себя.

Трески слышались ближе. Фродо старался не глядеть вниз, чувствуя, как яички влезают во­внутрь, а вот то, что еще час назад имело достойные удивления размеры, превращается в маленько­го червячка, жалким глистом.

Напавшие профессионалами не были. Скорее всего: доверенные люди Кирпичева, выросшие за письменными столами штабисты, давным-давно забывшие даже курс молодого бойца. Ожидая зрелища, они сгрудились за своим командиром, пихая друг друга, чтобы получше видеть.

Треск. Ожидание, гораздо более худшее, чем ожидаемая боль. Фродо приоткрыл замкнутые веки. Он поглядел за спину Кирпичева, на девушку, словно желая запомнить вид этой женщины, ее детского лица, красивых грудей… Сейчас она лежала на боку, похоже, смогла приподняться, в напрасной надежде на…

На что? Фродо не знал. Связанные руки она подняла к лицу, закрывая рот.

Треск ʺкрокодиловʺ. Тело сжимается, насколько позволяет тесно спутавший его скотч. Треск.

...еще нет.

Последний взгляд, прежде чем весь мир зальется болью, а легкие лопнут от крика. Глаза его и Маришки встретились. Тут Фродо показалось, будто бы он сошел с ума, что, прежде чем его несчаст­ные перчик схватили своими зубьями ʺкрокодилыʺ, у него начались галюники.

Лента нейлоновых наручников медленно валилась вниз; пластик, армированный кевларом, как совершенно случайно коротышке было известно. Наручники были перегрызены. В мгновение бо­лее краткое, чем моргание, Фродо понял немой приказ Маришки. В отчаянном усилии вместе с кре­слом он бросился назад. По этой причине он потерял весьма любопытное начало. Еще до того, как голова Фродо с глухим стуком ударилась об пол, Кирпичев ʺрыбкойʺ метнулся вперед. Какое-то жи­вотное чутье заставило его сойти с линии атаки, не оглядываясь бессмысленно в поисках опасности.

Боевикам Кирпичева так сильно не повезло. Конечно же, никакими коммандос они не были, самые банальные бандиты. Двое даже не успели нажать на спусковые крючки, хотя какое-то время еще и прожили. Разорванный спинной мозг делает это невозможным; третий начал было поворачи­ваться, открывая таким образом шею. Хлесткий удар ногтями рассек артерию, сухожилия и мышцы. Очередь из ʺхеклер-и-кохаʺ пошла за молоком в потолок, разбрызгивая во все стороны обломки бето­на и куски штукатурки. Помещение затянула туча пыли.

Лежа на боку, лицом к полу, Фродо открыл глаза. Из этого неудобного положения он видел только лишь отрезок стенки, в которую с грохотом врезался последний коммандос, потом ʺстекʺ вниз, чтобы свалиться на пол. Вслед за ним по штукатурке стекали его мозги. Фродо с огромным усилием поднял голову. В поле зрения появился Кирпичев, во всяком случае, его рука, держащая пистолет.

- Берегись! - хотел крикнуть Фродо, но не мог, лента заклеила рот. Он только услышал звук, похожий на шуршание проволочной щетки по доске. Пистолеты ПСМ, штатное вооружение русской разведки, имели встроенные глушители.

Второй отзвук, чуть ли не сливающийся с первым: отвратительный, чавкающий, когда пуля по­пала в цель. Глухой удар, стон. Фродо стиснул веки.

Нервный смех Кирпичева. Вздох. И тишина. Конец — колотилось в голове коротышки. Конец. И тут внезапно мир взорвался. Фродо почувствовал во рту вкус крови, что-то тяжелое ударило его по голове.

Яркая вспышка и тьма. Кто-то разрезал скотч, не слишком-то осторожно отрывая от кожи отдельные его фрагменты. Фродо почувствовал на губах прикосновение пластика, потом закашлялся, глотнув жгучей жидкости.

Вагнер помог ему сесть, сунул в ладонь плоскую фляжку. Увидав, что Фродо не может ее удержать в онемевших ладонях, он придержал его пальцы.

- Спасибо, - буркнул коротышка. С огромным трудом он поднял фляжку, пластик застучал о зубы. Неожиданно он напрягся, пытаясь встать, и, ничего не понимая, разглядывался по сторонам. - Маришка, - простонал он, чувствуя колющую боль в ребрах. Лапа у Кирпичева была тяжелой.

- Сиди, - положил ему руку на плечо Вагнер. - Не надо.

- Но я должен, - беспомощно промямлил Фродо. - Я…

Вагнер отрицательно покачал головой.

- С ней все в порядке, - тихо буркнул он. - Это машина…

Фродо бессознательно глянул на веджьмина. - Да что ты пиз… - начал он. - Вагнер, он ее…

- С ней все в порядке… - повторил Вагнер. Он отложил оружие и помог коротышке подняться. - Погляди сам…

Маришка сидела на лежанке. Она даже не потрудилась прикрыться спальником; стыдливость куда-то испарилась. При этом она прижимала к телу, сразу же рядом с ключицей, персональный пере­вязочный пакет, уже пропитавшийся кровью.

Фродо огляделся по комнате.

Двое на полу: головы отброшены под неестественными углами, потемневшие лица, свиде­тельствующие о том, что умерли они не сразу, пытаясь заглатывать воздух, словно выброшенные на берег рыбы. Один с рассеченной шеей, открывающей гортань и белые сухожилия. И нечто вроде гру­ды тряпок под стеной с кровавыми подтеками. И, наконец, безголовый труп на полу.

- Пятеро… - крутил головой Фродо, не желая поверить глазам. - Пятеро…

- Четверо, - поправил его Вагнер, присаживаясь прямо на столе рядом с 17-дюймовым мони­тором. Все остальные сидячие места были либо заняты, либо окровавлены. - Вот этот, здесь — это мой. А при случае: я его знал?

- А что, не знаешь? - удивился Фродо, массируя себе шею. Все случившееся уже начало его перерастать, так что он уже не мог ни удивляться, ни анализировал — избыток раздражителей просто закупорил разум.

Вагнер отрицательно покачал головой, без какой-либо иронии. Он понимал, в каком состоянии находится сейчас коротышка.

- Узнать сложно… - сказал он. - А уж через тепловизор…

Фродо глянул уже более осмысленно. До него уже начинало доходить. Он поглядел на дыру в стене, разбросанные обломки обычных и пустотелых кирпичей. Простреленный монитор: как со зло­стью отметил, самый лучший; от него осталась только подставка. Отсутствие головы у Кирпичева, а точнее, ее избыток во всех возможных местах на стенах и потолке. И выходное отверстие в другой стене. Увидел и оружие, которое Вагнер со всей тщательностью поставил в углу.

- Ну, ну… - покачал он головой, кривясь по причине неожиданной боли, которую это движение вызвало. - Через стенку… А я думал, что это только в кино.

- Выходит, плохо думал, - засмеялся Вагнер.

Он крутил в пальцах мощный патрон, словно для авиационной пушки. На самом же деле такие боеприпасы применялись для хорватской противотанковой винтовки.

- Так как, - прибавил веджьмин. - Не будешь уже выступать, когда заставляю тебя носить теп­ловизор? Это тебе повезло, что я его взял, без него никак бы не смог.

- А монитор тоже обязательно было разбивать? - скривился Фродо. - Еще и самый лучший?

Вагнер спорить не стал. Он понимал, что все это только реакция на стресс. Сейчас он будет нести все, что в голову придет, а потом погаснет, словно задутая свечка.

- Ага… один через стены валит… А вторая…

Коротышка растирал запястья. Польшая часть волос с предплечья осталась на скотче.

- Черт подери, через стены… Ну, чего там?

Он глянул на Вагнера, который осторожно похлопал его по лопатке. Правда, не очень-то и осторожно, судя по судороге, пробежавшей по лицу Фродо.

- Ладно, оденься, - буркнул веджьмин. - А потом… - указал он на безголовый труп.

- Оденься… Ну да, - повторил за ним Фродо. - Понятное дело, что оденусь, прямо сейчас. Ага, а этот — это Кирпичев…

Вагнер даже не удивился.

- Оденься, оденься… - бормотал Фродо. - А ты?…

Его не способный сфокусироваться взгляд остановился на Маришке.

- Стыда ни на копейку?! - заорал он и вновь скривился от боли в висках.

Тем не менее, он схватил окровавленный, вспоротый очередью из ʺхеклер-и-кохаʺ спальник и накинул на плечи девушки. Но та отодвинулась.

- Я машина, - шепнула она, поглядывая на Вагнера. - Во мне нет стыда.

- Так ты… - медленно проговорил Фродо, глядя ей прямо в глаза. - Так ты…

Он грохнулся на колени.

- Так кто же ты, курва, такая? - очень медленно спросил низушок. - Стрига? Так почему…

- Почему я живу? - вскинулась та. - Ты же слышал — я машина…

Фродо показалось, что в ее голосе звучит горечь. Он отрицательно покачал головой.

- Нет, - шепнул он через какое-то время, настолько тихо, чтобы слышала только она. - Нет. Скажи, почему со мной…

В ее глазах блеснули слезы

- Русские все по-своему устраивают, - Вагнер задумчиво потер лицо….

Они сидели перед домом, солнце уже окрасило розовым небо на востоке. Фродо, закутавшись в одеяло, обнимал колени, глядя на мертвого пса и на сосенки, которые шевелились под утренним ветерком.

- Отсутствие нейронных имплантов, отсутствие электроники, ну, если не считать базовых идентификаторов, - продолжал Вагнер. - Все остальное, это классические химия с биологией. Дозато­ры, мутировавшая глазная сетчатка, чтобы видеть в темноте. Сухожилия она никогда себе не порвет, все армировано кевларом. Обычных человеческих мускулов достаточно, тем более, если прыснуть адреналинчику или химически стимулировать. Ногти — черт его знает из чего, но острые и не лома­ются. Все остальное: это дрессировка, электростимуляция и фармакология. Старик, он попал ей в же­лудок. Каждый из нас давно бы потерял сознание, а она… Если бы я его не пристрелил, она оторвала бы ему башку вместе с легкими. Стимуляторов в ней столько, что когда завтра отправится к фельд­шеру, который извлечет пулю, она будет как новенькая. Ну ладно, через пару дней. Ты же знаешь, что после попадания в сердце…

- Она перегрызла наручники… - перебил его Фродо, бездумно глядя прямо перед собой.

- Наручники? Нейлон, армированный кевларом? Легко режется ножом, когда-то пробовал. - Вагнер покачал головой. - Вот если бы из карборунда или чего-то подобного… Ты и сам бы перегрыз, если бы имел такие мышцы челюстей.

Коротышка, соглашаясь, мотнул головой. Ну да, давление сколько-то там килограммов на квадратный сантиметр…

- Откуда ты все это знаешь? - спросил он.

- От Ростиславского, - ответил на это Вагнер. - Вчера он мне сообщил, что как раз кого-нибудь такого можем ожидать. Только для нас опасности не представляет… И вообще, он был такой та­инственный… Ты меня не слушаешь.

Фродо очнулся.

- Так что там с тем сердцем? - спросил он, правда, без особого интереса.

- С сердцем? - задумался веджьмин. - Ага, с сердцем… Особый компонент крови заменяет ге­моглобин. После попадания сердце функционирует еще несколько десятков минут… Точно так же, как вертолет с головкой ротора из эластомера, о базы долетит, прежде чем полностью стереться…

Фродо вздернул голову.

- Функционируют, говоришь? Как вертолет? А потом отправляются в ремонт или в лом?

Вагнер кивнул. Лицо Фродо посуровело.

- Я с ней занимался любовью, - медленно произнес он. - Я… - он отвернул голову. Как тут опи­сать трах с киборгом.

- Я… Я ее…

- Фродо…

Коротышка отбросил протянутую руку.

- Отъебись, Вагнер, со всеми своими добрыми советами.

Он поднялся и прошел в дом, переступая через выбитую, валявшуюся в коридоре дверь. Ни­чего из этого не выйдет, со злостью подумал Вагнер. Абсолютно ничего. Сам не зная, что его так до­стает, он изо всей силы пнул валявшийся на дворе кусок кирпича. Ёбаный мир, прошипел он от боли.

Маришка лежала на тахте, как ее и оставили. Девушка была в сознании, продолжая прижи­мать к ране под ключицей почерневший от свернувшейся крови бинт.

Когда он взял ее за руку, девушка вздрогнула.

- Маришка, - шепнул Фродо. - Маришка…

Она же отрицательно покачала головой. Наверное, желала что-то сказать. Фродо нежно при­ложил ей пальцы к губам.

- Маришка, уже скоро, - тихо произнес он. - Сейчас тебя заберут в госпиталь, мы уже сообщи­ли. Тебя вылечат, а потом…

- Никакого потом не будет…

Низушок погладил ее холодную щеку. Гипотермия, подумал он. Замедление функций организ­ма. Все логично.

- Будет, - сказал он. - Вот увидишь. Мы еще увидимся. Да что я говорю… мы останемся вме­сте. Кроме этого здесь, курва, мира, имеется и другой… Будем вместе, уже навсегда…

Она примкнула веки. Фродо почувствовал, как стиснуло сердце, неожиданный страх: что, вот, уже… Коснулся артерии на шее, пульса не нащупал. Крепко закрыл глаза, беспомощно охватил голо­ву руками.

- Не, Павел, - услышал он. - Все это напрасно… Пульса не обнаружишь. Я же машина, не за­бывай. Седой был прав. Это же Вагнер, правда?

Облегчение стекло теплой волной.

- Я машина, - повторила она.

Фродо улегся рядом с ней, неуклюже, постанывая от боли при резких движениях. Он подло­жил руку ей под голову, радуясь касаниям ее светлых волос.

Он не видел Вагнера, который тихо встал в двери и глядел на них с серьезным, даже мрач­ным выражением. Не слышал он просыпающихся птиц и лая деревенских псов.

Фродо лежал, вслушиваясь в мерное дыхание. Пока наконец, после бесконечного ожидания, с грохотом лопастей на разрушенном шоссе не сел огромный Ми-24.

Коротышка вздрогнул, когда Вагнер тронул его за плечо. Стук ротора затих, заглушенный ле­сом вокруг. Ми-24 летел низко, чуть ли не прочесывая шасси кроны сосен; он исчез чуть ли не сразу после старта.

- Эй, малой…

В голосе Вагнера не было нетерпения. И как раз это разъярило коротышку, который продол­жал всматриваться в направлении, с которого доносилось едва-едва слышимое эхо двигателей.

- Слушай, да отъебись ты от меня, - взорвался он, даже не оборачиваясь, только все так же глядя на кроны раскачиваемых легким ветром сосен. Теперь уже ничего не было слышно, вертолет улетел слишком далеко. Вагнер повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Фродо глядел на сосны. Образ темно-зеленых веток размывался, дрожал. Вагнер остановил­ся, слыша шмыгание носом. Он не знал: то ли вернуться, то ли притвориться, будто бы ничего не слышит. В конце концов — не сделал ничего.

Веджьмин, опустив голову, стоял на обочине и глядел на пучки зелени, расширявшей щели, на стебли, ползущие по плитам тротуара. Еще пару лет, подумалось, еще немного нанесенной вет­ром земли, и бетон исчезнет под разгулявшимися сорняками.

Последний взгляд из-за мерцающего отражениями поцарапанного стекла. Последняя улыбка, едва заметное искривление побледневших губ. Фродо до сих пор видел ту улыбку, прежде чем ее заслонило облако поднятой пыли, когда пилот потянул на себя рычаг изменения шага винта, когда дрогнул корпус и удлинились амортизаторы шасси…

Шасси…

- Вагнер! - Фродо резко повернулся, не мороча себе голову вытиранием стекающих по щекам слез.

Тот стукнул лопатой по плиткам тротуара, когда коротышка подскочил к нему и схватил за руки.

- Вагнер… - просопел он. - Ты засек?

И он рассмеялся, заметив изумление в глазах веджьмина. Контраст между щеками, на кото­рых слезы проложили светлые канавки, и этим смехом был настолько велик, что Вагнер потерял дар речи.

У парня шарики за ролики зашли, подумал он, совершенно. Нужно что-то делать.

- Фродо, - как можно более спокойно попытался сказать он. - Пошли, тебе необходимо…

- Заткнись, - нетерпеливо перебил его коротышка. - Ты просек? Заметил? Эх ты. - Он покачал головой видя удивление на лице Вагнера. Фродо присел на бордюре. - Шасси, - сказал он через ка­кое-то время. - Шасси постоянное.

Вагнер все так же молчал, стуча лопатой. Его приятель медленно поднял голову.

Это снова давний Фродо, отметил Вагнер. Жесткий, циничный коротышка. С совершенно не­вероятным чутьем на мелочи и талантом объединения их в логическую цепочку.

- Ну, и чего ты так торчишь? - ехидно спросил циничный карлик. - И на кой ляд тебе эта лопа­та? – Он шмыгнул носом, вытер не засохшие еще слезы, размазывая полосы по покрытому пылью лицу. – Монолитное шасси. Это “беркут”, последняя модификация Ми-24, никакой никакая не долбан­ная вертушка времен Афганистана… Темные комья осыпались с шерсти. Еще несколько лопат, и ис­чезнет пока еще видимое лохматое ухо.

- Что-то происходит, Вагнер, - просопел Фродо, набирая очередную порцию земли, и скривил­ся, почувствовав боль растянутых мышц.

- Да успокойся ты… - Вагнер оперся на своей лопате, как уважающий себя строитель. – Не спеши так, я перекурю и засыплю…

Он затянулся сигаретой. Фродо покачал головой, бросил очередную порцию земли в мелкую ямку. Уха уже почти что не было видно.

Трупы Кирпичева и фальшивых коммандос должны были забрать русские. Малоразговорчи­вый лейтенант, прилетевший на вертолете, буркнул что-то про следствие, но Вагнер и так ему не по­верил.

Он подозревал, что следствие ограничится расстрелом всего персонала разведывательной резидентуры в Оструви без вникания в то, замешан кто в инциденте или нет.

Кудряш был прав. Кто-то желал сменить установленный порядок, желая добраться до прибы­лей.

Вагнер отбросил окурок, вытащил вонзенную в землю лопату. Время подумать надо всем этим еще будет. Пока же что надо делать свое. За остальной падалью приедут русские, но вот пса следует похоронить самому.

- Ты меня не слушаешь… - Фродо с размаху бросил очередную порцию земли в яму. Вытер вспотевший лоб, размазывая грязь еще сильнее. – Что-то творится… И это не случайность, здесь дело не в нас или делишках Кудряша. И не важно, какая мафия лучше: чеченская или московская. Да скажи же хоть что-нибудь, блин…

Вагнер с размаху вонзил лопату в землю. Мелкая могилка была засыпана. Достаточно будет утоптать, и их садик будет как новый. Он невольно усмехнулся: путаницу сорняков сложно было на­звать садиком.

- Ну, и чего лыбишься, как придурок? – недовольно бросил коротышка. – Вай, такой умный, а веришь всему, что тебе скажут. И кто? Дай-ка угадаю. Ростиславский?

Он насмешливо глядел на Вагнера, который неожиданно посерьезнел.

- Ну что, я попал? – в голосе звучала ирония. – В яблочко и с первого раза?

Закашлял стартер; генерал Ростиславский, салютуя, приложил пальцы к парадной фуражке, называемой аэродромом. УАЗ рванул вперед, выбрасывая из-под колес комья грязи. Через миг он уже исчез за поворотом лесной дороги. Вагнер поглядел вслед, выполнил запоздалый, неопределен­ный жест, весьма неопределенно похожий на салют.

Чего-чего, а вот храбрости генералу хватало. Ростиславский ездил сам, без водителя. И не только тогда, когда неофициально встречался с подозреваемыми. Он всегда сам водил свой УАЗик с нарисованной на дверце эмблемой гвардейской дивизии еще со времен Афганистана. И всегда он на­девал парадный мундир, длинную шинель с блестящими пуговицами, звенящие ордена и фуражку, приводящую на ум взлетно-посадочную площадку легких вертолетов.

Андрей Григорьевич Ростиславский, размышлял Вагнер. О нем он знал много. Фродо собрал когда-то обширную документацию об этом человеке, оперируя официальными источниками, а так же используя свои способности вламываться в различные базы данных.

Шесть лет в Афганистане, от лейтенанта до полковника. Хотя и замешанный в нескольких аферах, в суде никогда обвиняемым не числился. Всегда для него все складывалось как-то так удач­но, что свидетели и обвинители попадали на мины еще на этапе расследования. Из самых различных проверок Ростиславский вечно выходил чистеньким, как слеза. Под конец все уже знали, что прове­рять его, это занятие бесплодное и опасное. Каждый из неудачливых проверяющих клялся по­том, что как только он лично появлялся в подчиненном полковнику подразделении, душманы – словно по зака­зу – начинали ночной обстрел. Лица, в большей степени вовлеченные в дела Ростиславского, к тому времени уже полковника, незаметно усмехались, слыша формулировку "как по заказу".

Полковнику следовало отдать справедливость – он был чистосердечным патриотом, делаю­щим все возможное ради славы родины. Скупаемые у моджахедов гашиш и опиум переправлялись на Запад, прекрасно служа ускорению упадка декадентского общества; боеприпасы, которыми он рас­плачивался, всегда были просроченными, а калаши – старыми. Всегда он был глубоко уверен, что уроды в тюрбанах – это дикари, которых нет смысла освобождать, потому что, раньше или позднее, они сами начнут резать один другого. И необходимо делать все возможное, чтобы облегчить им эту задачу, чтобы они могли как можно быстрее и эффективнее выбить один другого. Недалекое будущее показало, как он был прав.

Вывод войск из Афганистана означал крах прекрасно начинавшегося бизнеса. Пришли тяже­лые времена, средства на счету таяли, армия становилась все более слабой. Единственным прият­ным моментом был генеральский чин, данный ему в знак боевого прошлого.

От скатывания в окончательный алкоголизм Ростислапвского спас знаменитый путч. В ходе него он встал на нужной стороне, не выполняя приказа вывести свою бригаду на улицы Москвы. Офи­циальная версия гласила, что посланника путчистов он лично разоружил и арестовал. Правда же была более прозаичной: в тот момент он был настолько пьян, чтобы набить морду всякому, кто по­смел бы помешать ему в продолжении любимого занятия. С того времени Ростиславский быстро по­шел наверх. Сначала Чечня, где он командовал дивизией. Там он прославился необыкновенной эф­фективностью в операциях против партизан. Глубоко разочарованный фактом, что с чеченцами дого­вориться нельзя, он резко взялся за них, проявляя несомненный тактический и стратегический та­лант. Чеченцы сами были виноваты, это же они сами торговали наркотиками и, считая всю республи­ку семейной собственностью, не желали ни с кем делиться. А единственная развивающаяся отрасль кавказского хозяйства, то есть похищения людей с целью получения выкупа, генерала никак не ин­тересовала.