Сентябрь

Но, несмотря на весь свой перевес, на силы, способные сломить слабую оборону амери­канских гарнизонов, русские воспользовались ничего не значащими козявками. Ростиславский не был добродушным вором, которых в российской армии имелось дочерта, но циничным игроком, для кото­рого считалось любое облегчение для развивающегося наступления. Даже ничего не значащие пеш­ки, принимающие за Бугом огонь на себя, стоили затраченных усилий и интриг.

Подвел ты, Фродо, подставил задницу как неопытный младенец, подумал коротышка, видя переваливающиеся туши бронированных машин. Впервые ты правильно не оценил противника, мах­нул на него рукой…

Силуэты танкистов из гвардейских полков размывались, Фродо видел их все более не резко. И тут с изумлением до него дошло, что плачет. Зашумел воздух, раздираемый ракетами стоящих где-то между Острувью и Малкиней батарей дальнего радиуса действия ʺСмерчʺ. В серое небо подня­лись прямые, бесчисленные столбы дыма.

Всех полностью застали врасплох. Не было концентрации стл, подтягивания их к исходным рубежам, накопления запасов топлива и боеприпасов. Не случилось ничего такого, что могло бы про­будить чуткость, все обошлось и без усиленного движения в сети связи. Все началось вопреки всем уставным принципам.

Ползучая мобилизация, замена старых подразделений на новые в течение всей долгой зимы. Ничего, что могли бы заметить немногочисленные спутники, о чем мог бы подать тревожный сигнал разведка. Замершие в течение многих лет на позициях силы двинулись в атаку.

Он лежал в небольшой купе зарослей посреди тянущегося во все стороны луга. Заросли были низкими и редкими, в них он чувствовал себя словно на сковородке. Сейчас он заслонял ладонью стекла бинокля, проклиная под нос собственную глупость. Отдаленная перестрелка где-то вверх по реке притихла. Сейчас он мог заметить вертолеты, старые Hueye, кружащие над лозами и идущим вдоль реки валом против наводнений. Еще несколько приглушенных расстоянием взрывов, снаряды из 45-мм гранатомета, если бы высунул голову из укрытия, мог бы увидеть вспышки.

Вот только: зачем? Он и так не мог помочь. Контрабандистов захватили врасплох на открытой площади; чудо, если кто-то смог запрыгнуть в лозы. Об этом свидетельствовал обмен огнем, и до­вольно-таки долгий, учитывая столь превышающие силы.

Пять вертолетов: четыре десантных, один поддержки. Далеко на дороге из Лохова вздыма­лась пыль, наверняка колесные транспортеры, ʺстрайкерыʺ или даже ʺхаммерыʺ. Он ругнулся себе под нос. Кто-то прекрасно знал, где искать.

Полкилометра до реки. Метров сто открытого пространства. При большой удаче, возможно, и удастся проскочить. Вот только…

Кто-то знал, куда пойдет группа контрабандистов. Кто-то успел приготовить засаду, собрать силы, которых давным-давно на границе не видели.

Фродо был прав…

Он выругался еще раз. Теперь — вслух. Если бы мог, плюнул себе в лицо.

Только, если бы это хоть что-то изменило.

Сотня метров открытой территории. Можно проскочить, прежде чем приближающиеся со сто­роны Лохова машины двинутся по дороге вдоль защитного вала. Вот только все это напрасно.

Вагнер знал, что от реки его отделяют не только пять сотен метров лугов и зарослей. Ему было известно, что за ним следят чуткие глаза, не совсем человеческие, которым помогает электро­ника. Киборги. Наверняка немного, но и их достаточно. Они отрезали единственную дорогу отступле­ния. Кто-то потратил массу труда. Кто-то воспользовался утечкой, чтобы раз и навсегда – и уже окон­чательно – решить проблему с веджьминами в данной округе. И лучшее орудие на веджьмина – Тер­минатор.

Вагнер опустил лоб на холодную сталь замка винтовки. Впервые за очень длительный период времени он начинал бояться.

Нарастающий неспешный рокот двухлопастных роторов. Hueye возвращались, широкой ла­вой, низко, как можно ниже. Пилоты знали, что в округе в округе еще таится опасность. Вагнер растя­гивал онемевшие губы в усмешке, глядя на вздымающийся далеко отсюда столб черного дыма. По крайней мере, одно удалось, подумал он, достал сволоту. Приманка, правда, оказалась несколько до­рогой.

Неожиданное дуновение пригнуло редкие ветки, заставило хлопать термоизоляционную под­кладку. Вагнер перевалился на спину, на мгновение увидал сразу над собой покрытое масляными по­теками брюхо вертолета – так близко, что казалось, будто можно дотянуться рукой. А еще он заметил высунувшегося, стоящего на полозе привязанного упряжью стрелка.

Ты был прав, Фродо, подумал Вагнер, с самого начала ты был прав. Что-то не сходилось, что-то тут пованивало. Вот только на кой ляд? А ты, малой, знал бы, но я тебя не послушал.

Рев турбин и стук ротора удалялись. Вагнер осторожно выглянул из-за укрытия, поднес би­нокль к глазам, осмотрел горизонт. Лажа… Угловатые машины, между ними рассыпанные в тиралье­ре силуэты. Из патронташа вынул патрон с синей полоской: High explosive. На "блэкхок" он был не­пригоден, взял на всякий пожарный. Теперь радовался собственной предусмотрительности.

Щелкнул затвор. В окуляре прицела "хаммер" казался совершенно близким; можно было ви­деть даже лицо водителя в очках-консервах. Скоро уже, холодно подумал Вагнер, ждать уже нечего. Ладно, по крайней мере одного заберу с собой, мелькнула мысль. А если успею перезарядить, то, возможно, и двоих… Да, Фродо, ты был прав: этот раз был лишним. А интересно, где ты теперь…

Фродо, ведя велосипед, шел по тротуару; его обгоняла бесконечная бронированная колонна. Командиры, сидящие на крышках люков, заслоненные поднятыми противоветровыми щитками из тон­кого листового металла с окошечком из плексигласа, безразлично поглядывали на низкорослого тип­чика с размазанными по лицу грязными черными и красными полосами. За очередной группой танков проехала "тунгуска". Ее поднятый в боевое положение радар работал в режиме слежения, плоская тарелка антенны вращалась. Какая-то часть сознания Фродо зарегистрировала, что это бы единственный противовоздушный комплекс, который он до сих пор видел, да и то, довольно-таки устаревший. Похоже, русские были уверены в собственном перевесе в воздухе. И правильно, все, что в US Air Force еще могло летать, летало над пустыней или над Рио-Гранде.

Русских самолетов тоже не было. Логично, подумал коротышка, элемент неожиданности. Ведь над Европой все еще летали патрульные AWACS, правда, только старенькие EC-3 Sentry, но, как бы там ни было. Они могли выявить самолеты, усиленное движение в ходе переброски к приграничным базам. Только это были не Joint Stars, выявлять передвижение по суше они не могли.

Похоже, русские посчитали, что хватит артиллерийской подготовки и мощного броневого уда­ра. И наверняка они были правы.

Словно бы наперекор его размышлениям, могучий рев реактивных двигателей заглушил дизе­ли танков и транспортеров. Низко, чуть ли не касаясь крыш, над городом пронеслась громадная туша четырехмоторного транспортника. Фродо, которого рев застал врасплох, даже присел, инстинктивно прикрывая голову, но он успел еще заметить серебристое брюхо огромного "ильюшина", который явно летел с включенной системой автоматического обхода помех на местности. Спецназ, подумал он, специальные силы, чтобы закрепить позиции в тылу.

Силы специального назначения. Коротышка почувствовал неожиданный укол, воспоминание светлых волос, взгляда глаз, которых никак не мог забыть. И которых так долго не мог найти, хотя и обещал.

Ведомый неожиданным импульсом, он позлядел вослед удалявшемуся самолету, в самый по­следний момент, прежде чет тот закрыли дома; он еще видел, как машина ложится на крыло в затяги­ваемом повороте. А потом только слышал удаляющийся гул двигателей, который потом утонул в звя­кании гусениц и реве дизелей.

Она была самой тяжелой, поэтому прыгать должна была самой первой. Сидела она сразу же у боковой двери га складном металлическом сидении. Все остальные были гораздо выше ее ростом, зато она несла на себе оборудование связи и — помимо обычного оснащения — комплект противопе­хотных мин. И даже уменьшенный наполовину запас боеприпасов не уравновешивал всего остально­го груза.

В ходе прыжков с высоты в сто метров из реактивного транспортного самолета, летящего со скоростью триста километров в час, при принудительном напорном открытии парашюта, очередность играла свое значение. ʺИльюшинʺ не мог лететь медленнее, а выше — и не должен.

Желудок подкатил к горлу, когда транспортный самолет потянул вверх, обходя помеху, после чего резко опал. Вообще-то, она переносила перегрузки гораздо лучше, чем нормальные бойцы, но даже для нее полет на реактивном самолете на высоте пятьдесят метров доставлял сильные эмоции. Отозвалась даже тянущая боль в раненной не так давно грудной клетке. Она знала, что эта боль — психосоматическая, отрихтовали ее как следует. Но вот концовки нервов свое знали.

Красная лампочка готовности светила уже давно. И она уставила глаза на зеленую, пока что еще темную.

Перекрестье прицела застыло точно в центре радиатора ʺхаммераʺ. Он даже не активизиро­вал лазерный дальномер, на этом расстоянии траектория пули была горизонтальной, никаких попра­вок не требовалось, ни на превышение, ни на ветер. С этой винтовки это было словно приста­вить пи­столет к голове.

Он не обращал внимания на пересекавшие небо полосы, на нечто, черной грозовой тучей все выше поднимающееся где-то над Лоховом. Мир, как обычно, съежился до кружка в окуляре. Палец начал сгибаться на спусковом крючке.

Грохот четырех турбин ʺильюшинаʺ буквально вдавил его в землю; Вагнер больгно ударился лбом о затвор, даже не почувствовав, как металл рассек кожу. Через секунду дошла ударная волна. В облаке пыли, в клубах кружащих листьев Вагнер поднял голову, увидел наклоняющийся в повороте громадный транспортник, без камуфляжа, сияющий натуральным окрасом дюраля. Прежде чем кровь из рассеченного лба залила глаза, веджьмин еще увидел падающие фигурки в близящейся тиралье­ре, вспышки выстрелов и вздымающиеся и догоняющие ʺилʺ полосы дыма. Как минимум двое амери­канцев успели запустить ʺстингерыʺ.

Лицо Вагнер оттирал, уже сорвавшись бежать. У него был один-единственный шанс. Когда весь луг залил призрачный, ярче солнца блеск выпущенных удалявшимся "ильюшиным" термоприма­нок, веджьмин пробежал уже не менее десятка метров в сторону спасительных зарослей.

Резкий поворот бросил ее на ребристую алюминиевую переборку. Перегрузка прижала еще сильнее, когда самолет накренило. Непрерывно выла сирена, вторя нарастающему грохоту работаю­щих на повышенных оборотах двигателей.

Одна из поднявшихся дымовых полос свернула в сторону выброшенных тепловых приманок. Но вот вторая находилась уже слишком близко. "Стингер" взорвался практически в дюзе левого вну­треннего двигателя.

Боеголовка "стингера" была небольшой, а русские авиадвигатели славились собственной стойкостью. Мотор не отключился, самолетом лишь резко дернуло при неожиданной, но краткосроч­ной потере тяги. Пилот даже не сориентировался, сколь серьезное повреждение получила машина; он был уверен, что сотрясение – это результат взрыва ракет, обманутых тепловыми ловушками. Он принял решение чуточку подняться, оставить себе побольше места, чтобы увернуться от последую­щих ракет. Опасаться он мог только ручных, переносных; другого противовоздушного оружия, как за­веряли их на предполетной планерке, ожидать не следовало.

И он толкнул от себя все четыре рычага дросселей, принимая наихудшее из всех возможных решение.

Поврежденный двигатель выплюнул клуб огня, когда лопнул вал турбины. Вращающаяся все быстрее, уже не обремененная компрессором турбина начала рассыпаться; отрывающиеся лопасти пробили корпус двигателя, посекли обшивку фюзеляжа, гидравлические шланги и второй, пока что работающий двигатель. "Ильюшин" резко наклонился.

В заполненной дымом кабине Маришка вслепую ударила ладонью по рычагу аварийного открывания дверей десантного отсека. Попала; грохнули взорванные пиропатронами петли, тяжелая, герметичная дверь выпала наружу. Девушка не стала ждать, бросилась спиной в пропасть, в самом низу которой перемещалась нерезкая, все более приближающаяся земля.

Восемьдесят метров. Это число билось в голове Маришки, когда она глядела на удаляющий­ся, все более наклоненный транспортник, окруженный дымом и кружащими обломками распадающей­ся обшивки. Граничная высота, на которой автомат еще успеет инициировать заряд, выбрасывающий свернутый купол и на которой тот же купол еще успеет заполниться. Девушка закрыла глаза, ожидая разрыва инициирующего заряда.

Американцы быстро пришли в себя, они были хорошо обучены, только лишь некоторые из них провело взглядом удалявшийся и дымящий самолет до самого конца, когда он уже грохнул о землю. Они даже успели заметить выброшенные вверх, кувыркающиеся, вырванные из креплений двигатели, прежде чем все исчезло во вспышке взрыва.

Пулеметчик на самом удаленном "хаммере", на самом краю строя, заметил бегущую фигуру, выпустил длинную очередь. Поправку он взял неверную, машина двигалась, но фонтаны земли, вы­рываемой полудюймовыми пулями, начали догонять бегущего, когда до зарослей оставалось несколько десятков шагов.

К счастью для Вагнера, у стрелка была неудобная позиция, ему нужно было прервать огонь, поворачивать ствол дальше он уже не мог. Так что, пока он не сменил положения тела, веджьмин по­лучил для себя дополнительные десятка полтора метров. Только это не сильно помогло.

Теперь "хаммер" уже притормаживал. Последующие фонтаны выбрасываемых вверх дерна и песка заслонили фигуру убегавшего, который споткнулся, но не упал. Стрелок, орудующий полу­дюймовым "браунингом", на миг ослабил нажим на спусковой крючок, а когда пыль опала, прицелился более точно. Еще десяток метров. Никто не проскочит их быстрее полудюймовой пули.

Чип, не больше ногтя на малом пальце, соединенный с инерционной системой, посчитал, что пуля уже совершила достаточное количество вращений с того момента, как она покинула ствол. Взо­рванный электрическим импульсом заряд октогена послал вперед сноп маленьких вольфрамовых осколков.

Такие вольфрамовые осколки пробивали алюминиевый корпус самолета и легкие броневые плиты. Кевларовый жилет не представлял для них серьезной преграды. Граната из 20-мм орудия OICW[27] взорвалась близко, плотный конус осколков не успел расшириться. Верхняя половина тела стрелка на кузове ʺхаммераʺ исчезла вместе с пулеметом. Рекошетирующие осколки поразили и во­дителя, который упал на руль, а его ступня сорвалась с педали газа. ʺХаммерʺ еще катился, входя в кривую, словно до сих пор догонял убегающего, притормаживал, но приближался к линии зарослей. Огонь остальных американцев был плотным, но не прицельным. Вагнер в последнем отчаянном брос­ке вскочил в спасительные заросли, из которых и справа, и слева пыхали выстрелы. Цепь американ­цев припала к земле, две оставшиеся машины начали отступать.

Вагнер лежал с лицом в траве и тяжело дышал. Раненная нога пульсировала болью. Тресну­ла ветка, что-то тяжело свалилось рядом с ведьжмином, сквозь редеющую пальбу Вагнер услышал щелчок заменяемой обоймы, лязгнул перезаряжаемый автомат. Калаш затрещал надл самым ухом, одна из горячих гильз упала на открытую шею. Ведьжмин собирался сорваться, но не успел, почув­ствовал, как кто-то хватает его за куртку на спине, оттягивает в глубину кустов. Он хотел поднять го­лову и глянуть, как вдруг зацепился за что-то раненной ступней. Вагнер завопил от боли, только кто-то тащил его дальше, не обращая внимания на крики.

Снова застучал ʺкалашниковʺ, ему вторил двойной кашель гранатомета. И еще одна очередь, на сей раз более быстрая, трещащая очередь из М-16 или OICW. Огонь противника притихал.

Вагнер собрался с силами, перевернулся на бок, чтобы наконец-то увидеть что-то больше, чем помятые стебли травы перед самыми глазами. И увидел страшную рожу Хаунд Дога, искривлен­ную в радостном оскале. Индеец явно плевать хотел на безнадежность положения.

- Догги, оттащи-ка его подальше! - заорал знакомый голос. Вагнер обернулся.

Лицо Аннакина тоже было искривлено от усилий, светлые волосы, вылезшие из-под зеленого платка, пот склеил в толстые стручки, приставшие к щекам.

- Подальше, курва, а не то нас тут одной гранатой успокоят!

Не говоря ни слова, Догги в один момент исчез в зарослях, словно громадный, отмеченный шрамами бесшумный кот. Через секунду откуда-то сбоку грохнул одинокий выстрел из OICW, граната взорвалась над втиснувшейся в складки местности цепью. Вагнер пополз к Аннакину, который, повер­нувшись на спину, вставлял новую обойму в свой автомат. Осторожно отодвинул вербовые ветки, вы­глянул на луг. Но увидел лишь стоящий неподалеку ʺхаммерʺ с разбитыми стеклами и посеченным осколками кузовом, с мертвым, свалившимся на руль солдатом. Двигатель машины до сих пор рабо­тал.

Две остальные машины пропали, пальба утихла. Американцы маскироваться умели, им было достаточно высокой травы и на первый взгляд невидимых углублений грунта. И никто бы не сказал, что на этом лугу залег, как минимум, взвод. С глухим рычанием, как будто отдаленной грозы, смеши­вался визг какого-то раненного, попеременно зовущего то санитара, то мамочку, то всех святых. Вагнер тряхнул головой. Глухое рычание заполняло весь череп. Аннакин сменил обойму, перекатился на живот.

- Поче… - голос у Вагнера отказал. Он откашлялся. От кашля заболела раненная нога.

- Почему они с нами не покончат? - буркнул Аннакин, не отрывая глаз от прицела. - Почему не засадят пару подарков из гранатомета? А потому что уже знают, что творится…

Знают, что творится, как-то нечетко подумал Вагнер, тряся головой, чтобы избавиться от упор­ного гудения в голове. Не помогало.

- Возможно это прозвучит и глупо, но что, собственно, творится?

Аннакин внимательно поглядел во все еще бессознательные глаза Вагнера. Потом показал вверх, в узкий просвет между спутанными вербовыми ветками. Веджьмин поглядел на серое небо, пересеченное серебристыми, параллельными полосами дыма. Ошеломление проходило, он уже способен был разумно мыслить, впервые с того самого момента, когда над ним перевалился громад­ный транспортный самолет.

Как там сказал Фродо? Старый, седой дурак?

Он подполз вперед, не обращая внимания на полный раздражения взгляд Аннакина. Поглядел на встающее на горизонте, клубящееся темное облако, подсвечиваемое снизу мутными вспышками взрывов. Так это не в ушах так грохочет, понял веджьмин. А еще он понял и все остальное.

- Ёбаные русские, - в поток невеселых мыслей ворвался скрежещущий голос Аннакина. - Напустили нас. Но перед тем дали наводку янки. Мы провели за них разведку боем.

Правильно, согласился с ним про себя Вагнер. А при случае стянули на себя все посты в окру­ге. Все, от Лохова до Малкини, свели в одно место…

- Они уже знают, - бросил Аннакин, жестом головы указывая в направлении цепи американ­цев. - А теперь они думают, как отсюда съебаться. Что вовсе не означает, что нам тоже разрешат…

Словно бы в подтверждение его слов по кустам хлестнула высоко нацеленная очередь. Посы­пались срезанные ветки и листья. В ответ дважды грохнул OICW Догги, две взорвавшиеся гранаты подняли облака пыли и дерна; а потом только тишина, только лишь отдаленный грохот и — вопли ра­ненного.

Треснул одинокий выстрел из пистолета. Раненный затих.

- Как раз сейчас они занимают плацдарм возле моста, - на первый взгляд беззаботно продол­жил Аннакин. - Мы были нужны для того, чтобы вытащить оттуда охрану. И удалось, оттуда мы их вы­тащили…

Он поглядел Вагнеру прямо в глаза.

- Мы вытащили их оттуда, наверняка — из Сондовного и из Лохова. Все те hueye… И теперь русским достаточно будет перебить их всех в куче…

Ну так, подумал Вагнер. Все обойдется без того, чтобы тревожить остальные линии, без про­тивотанковых засад. Все живое гоняется за контрабандистами. И лично за ним. Это же насколько лег­че перебить врага в поле, на марше, чем в укрепрайонах. Ростиславский, сволочь ты последняя… Малой был прав, это кода…

Это уже кода, думал Фродо, сидя на бетонных ступенях перед чудом не разрушенным камен­ным домом. Небрежно брошенный велосипед валялся рядом.

Это кода. Последние дни американского присутствия в Европе; Россия перемещается к югу, за пределы предугадываемого продвижения ледника. А янки пускай и дальше колотятся с арабами, евреями и иранскими муллами. Пускай пиздуют в Мексику, если только это им удастся. В конце кон­цов, есть во всем этом какая-то справедливость: не следовало было выходить из Киотского протоко­ла. Все было перед тобой, как на ладони. Все видел, мог сложить в единое целое. Все знал. Вот толь­ко не мог никого убедить. И вот теперь сидишь тут, когда умирают твои друзья. Умирают или вскоре умрут.

Стены задрожали от низкого рыка турбин. Над городом пролетело звено вертолетов ʺберкутʺ Фродо заметил подвешенные на кронштейнах удлиненные серебристые резервуары. Видел он и вра­щающиеся под носами машин стволы авиапушек, которые перемещались в соответствии с движения­ми голов стрелков в передних кабинах.

Грохот турбин отразился эхом в узких ущельях улочек, заглушил рокот движущихся до сих пор бронированных колонн. Тени вертолетов промелькнули по крышам, по мостовой, по гигантским, слишком большим по сравнению с танковыми шасси башням самоходных гаубиц МСТА. А через миг, еще до того, как утих грохот лопастей вертолетов первого звена, над городом пролетело еще одно их подразделение.

Фродо уже не чувствовал стекающих по щекам слез. Он сидел, опираясь о стену.

- Вы были с Кудряшом? - Бросил Вагнер. - Ты и Догги? Что с ним?

Аннакин отвел глаза. Он глядел на предполье и не отвечал.

- Ну, говори же, - схватил его за плечо Вагнер.

Парень поднял голову, слипшиеся волосы упали на глаза.

- Не знаю, - с усилием ответил он. - Я не знаю, что с Кудряшом. Видел, что в самом начале его ранило, но легко… А что потом — не знаю…

Он замолчал, снова опустил голову.

- С ним были все… - тихо прибавил он.

Поначалу Вагнер не понял. Потребовалось несколько минут, чтобы до него дошел смысл слов, чтобы он понял сказанное Аннакином.

Он истерически рассмеялся, ном. Неожиданно все силы его покинули. Конец.

Аннакин говорил что-то еще. Вагнер не слушал, в себя пришел только тогда, когда почувство­вал рывок за плечо, когда раненная нога взорвалась резкой болью.

- ...Она здесь, Вагнер, - Аннакин говорил быстро, почти крича. - Ее ранило еще раньше, но ка­ким-то образом дошла… Вот только что, курва, с того? Сейчас здесь будут вертолеты, всех нас пере­бьют, справедливо…

Он истерически расхохотался, все еще не отпуская плеча Вагнера.

- Как ты считаешь, в кого лучше стрелять: в русских или в американцев?

Вагнер освободился от зажатых на плече пальцев, хотел встать хотя бы на четвереньки — не смог. Поглядел на волокущуюся за ним немощную ногу и удивился, не увидев крови.

Сломана, мелькнула мысль. И он чуть не расхохотался, так же истерически, как только что Ан­накин. В меня стрелял целый взвод, валили, что там у кого было, а я поломал ногу в какой-то долбанной кротовой норе.

Он полз, разводя заросли, в голове все время колотилась мысль о вертолетах. Собственно го­воря, они уже должны были налететь и сбрасывать контейнеры с напалмом. Он полз дальше, с уси­лием, не зная толком: куда. Когда вдруг увидел пятнистые, измазанные глиной штаны, потемневшую от крови куртку, окровавленную ладонь, прижимающую к входной ране полностью пропитавшийся кровью индивидуальный пакет. Бледное лицо под навесом арамидового шлема.

Она была в сознании.

- Привет, - прошептала Маргаритка, а вернее — только пошевелила губами. На них расцвели пузырьки крови.

Он приподнялся, практически встал на колени, не обращая внимания на боль трущихся друг о друга кусков треснувшей кости. Схватил ладонь, вторую, все еще зажатую на М-16 с подствольным гранатометом, нежно выпрямил пальцы, поднес их к губам. Пальцы были холодными.

Женщина раскашлялась, по бледной щеке стекла струйка ярко-красной крови. Вагнер осто­рожно сжимал холодные пальцы, верхом второй ладони стер ей кровь со щеки. Губы вновь дрогнули, вновь голоса не было слышно, но он знал, что молодая женщина сказала, а точнее — что хотела ска­зать. В уголке губ лопнул алый пузырек.

Не извиняйся, - хотелось ему кричать, но не мог извлечь из себя ни слова. - Не извиняйся, мы оба были слепы. Оба не желали понять, что важно на самом деле, не смешные мечтания, не принци­пы. Мы оба потеряли нечто, чего мы никогда уже не найдем.

Ну почему они не летят? Сколько можно ждать? Сколько еще времени нам дали?

Ему ответил нарастающий рокот роторов. Вагнер еще сильнее стиснул холодные пальцы, жадно глядя на бледное лицо, на уже закрытые глаза, желая забрать с собой эту картину в великое ничто.

Грохот роторов приближался, и в воображении он видел спадающие с узлов подвесок цилин­дрические резервуары. В голове колотилась идиотская мысль, услышанные когда-то и запомненные с тех пор слова: Запах напалма на рассвете.

Удары сердца отмеряли секунды. Последние секунды.

Вверху скользнула неожиданная тень, дуновение лопастей ударило в лицо. Вагнер склонился над Маргариткой, инстинктивно желая ее прикрыть, что, впрочем, уже никакого смысла не имело. И замер, внезапно осознав форму видимого в мгновение ока силуэта: узкий корпус с двигателями по бо­кам. Ми-28 Havoc. Летят перебить тянущиеся по дороге вспомогательные силы из Лохова, которых выманили на открытое пространство.

- Догги! - заорал Вагнер. - Аннакин! Еще один шанс у нас имеется. Один на сотню, но все же…

Индеец, как обычно, появился бесшумно и как бы ниоткуда. Свой OICW он небрежно нес под мышкой, как будто бы объединенное оружие, отягощенное еще и прицельным блоком, вовсе не веси­ло свои одиннадцать килограммов. Аннакин с треском продирался через низкие и густые вербы. Несколько секунд он потратил совершенно напрасно, выпустив длинную очередь прямо в брюхо низ­ко летящего ʺхавокаʺ. На бронированном вертолете все это никакого впечатления не произвело.

Уже затихал удаляющийся рев турбин, замолк и столь же бессмысленный, беспорядочный об­стрел с позиций американцев. Вагнер с трудом сел, не обращая внимания на то, что обломки костей вновь цепанули один о другой.

- У нас еще есть шанс, - говорил он быстро, видя недоверие на лице Аннакина. Время нельзя было терять. Шанс основывался на туманном предположении, что бардак в российских вооруженных силах остается таким же, как и когда-то. Предположение было рискованным, ход предыдущих собы­тий его, скорее, не подтверждал.

- У нас еще есть шанс. Прежде, чем прилетят вертолеты, этих нужно чем-то занять. Но эти, - махнул он в сторону, откуда вновь доносились случайные выстрелы, - нам не страшны.

Пули пролетали высоко вверху, некоторые зашелестели в ветках. Догги с Аннакином припали к земле.

- Эти здесь комбинируют только, как бы самим свалить. Они не знают, сколько нас, и сами бо­ятся…

Вагнер чувствовал, как пересохло у него в горле. Фляжка с водой осталась в укрытии вместе со снайперской винтовкой и всем остальным.

- Так что этих не нужно опасаться, а тех, за валом… Киборгов… Вот эти не убегут, они же не могут, обязаны выполнить. Нужно их…

Веджьмин хотел добавить, что это киборгов нужно чем-то занять, чтобы самим отскочить, про­биться в направлении наверняка уже занятого русскими плацдарма. Их нельзя связать огнем, в этом у них перевес, сразу же двинут, даже если бы над их головами была вся российская штурмовая авиа­ция. Он замолчал, видя, как на лице Догги появилась кошмарная ухмылка, как кривится вся по­крытая светлыми пятнами шрамов рожа.

- Нет, Догги, не в этот раз! - крикнул он, видя, как индеец поднимает оружие, как напрягается, чтобы сразу и двинуться в бой. - Пока что не сейчас! Мне не удастся ее вынести, это я…

Снова замолчал. Маргаритка широко открыла глаза, глядела напряженно, грудь неожиданно пошевелилась.

- Хочешь остаться? - в голосе Аннакина звучало сомнение. - Это не поможет, они не дадут себя обмануть. А там открытая зона, нас быстро накроют. У их двадцаток достаточная дальность, мы и сотни метров не пройдем.

Он сплюнул. Похоже, у него была прокушена губа, слюна была окрашена красным.

- Все это не пойдет, - повторил он. - Остаемся все. - Теперь он усмехнулся, и в усмешке про­скальзывало безумие. - Будем вместе. А вы вдвоем…

Неожиданно Вагнер почувствовал, как его заливает бешенство, он со всей охотой зехал бы парню в ухо. Собрав всю силу воли, он пришел в себя. Времени не оставалось.

- Догги, вы должны ее вынести. А я их свяжу боем, на достаточное время…

Аннакин ему не верил, но вот индеец насторожился.

- Ты сможешь подогнать этот ʺхаммерʺ сюда? Мы тебя прикроем…

Догги лишь блеснул зубами. Не говоря ни слова, он пополз к краю зарослей.

Вагнер еще раз сжал пальцы Маргаритки. Ему хотелось сказать ей так много. Вот только вре­мени было так мало.

Я тебя найду, только и подумал он, наверняка найду. Обещаю. Волоча за собой непослушную ногу, он пополз за Догги и Аннакином.

Оружие было тяжелое, к счастью, у него имелись складные сошки; Вагнер на ощупь нашел рычажок переключателя, выставил на 20-мм пушечку, титановый ствол которой торчал над более тонким, винтовочным, калибра 5.56. Он уже собрался дать знак готовому к скачку индейцу, когда по­чувствовал на себе взгляд Аннакина.

- Приятно было знать тебя, Вагнер, - буркнул парень, вновь прижимаясь щекой к прикладу ʺка­лашниковаʺ и откидывая волосы со лба.

- Сделаем, что удастся…

Вагнер не отвечал. Да и не было чего говорить. Вместо этого он прижал приклад к плечу, не мороча себе голову ни прицеливанием, ни программированием расхождения осколков. Он нажал на спусковой крючок.

Оружие обладало мощной отдачей, титановая труба отъехала назад. Треск перезарядки; Вагнер снова нажал на спусковой крючок, посылая очередные гранаты в направлении залегших в вы­сокой траве американских пехотинцев. Рядом калаш Аннакина захлебнулся длинной, не прицельной очередью, рассчитанной только лишь на то, чтобы прижать американцев к земле, не дать им времени на то, чтобы сориентироваться в ситуации.

Догги выскочил; бежал он зигзагом, хотя мог и не стараться — снаряды из гранатомета Вагне­ра и вздымающие фонтаны песка пули Аннакина привели к тому, что первые выстрелы прозвучали лишь тогда, когда ʺхаммерʺ резко стартовал, выбрасывая из-под широких шин куски дерна. Догги въе­хал в заросли, Аннакин откатился в сторону, чтобы не попасть под колеса. Он молниеносно вскочил, отбросил оружие и схватил Вагнера в поясе, помогая тому подняться. С силой, неожиданно вызво­ленной действием адреналина, он практически забросил веджьмина внутрь машины. Прежде чем он соскочил на землю, глаза их на мгновение встретились.

- Бывай, Вагнер, - еще успел крикнуть Аннакин.

Он тут же исчез, и через мгновение его калаш выдал длинную очередь.

Вагнер, матерясь на чем свет стоит, подтянул себя на место водителя.

Благодаря автоматической коробке передач, он мог вести ʺхаммерʺ с помощью одной ноги. Всего две педали: газ и тормоз, на практике же — всего одна. Потому что тормозить он не собирался.

Американцы очнулись, пули со стуком ударили в зад машины сразу же после того, как Вагнер выехал из зарослей. Поначалу он чуть ли не лег на рулевое колесо, но сразу же выпрямился: лобовое стекло было покрыто трещинами и едва прозрачным, кроме самой верхней части, у самой рамы, где каким-то чудом вольфрамовые осколки пошли мимо. Он стукнул по стеклу кулаком, желая выбить его из рамы, но лобовое стекло выдержало: солидное, клеенное, армированное поликарбонатом.

Так что вел он, выпрямившись, скорее, чувствуя, чем слыша, как в кузов бьют пули. Вскипаю­щая от попаданий земля по бокам; каким-то чудом пули не попадали в чувствительные фрагменты машины, в том числе: в наиболее чувствительный — в него самого.

Вагнер почувствовал заливающую его радость. Весь огонь сконцентрировался на нем. Догги с Аннакином послушались и его не прикрывали. Как и следовало, они отступали, пользуясь замеша­тельством.

Конечно, существовали еще одна возможность, но эту мысль он к себе даже не допускал. Воз­можность, что в них могли попасть, и что его атака столь же бессмысленна, как многие другие атаки в истории.

Всей силой воли он отогнал от себя эту мысль, сконцентрировавшись на вождении. А было не легко, ему мало что было видно, тяжелая машина подскакивала на камнях и выбоинах. Но вал, защи­щающий от наводнений, делался все ближе. Вагнер еще сильнее стиснул пальцы на руле.

Пришлось въезжать перпендикулярно, рискуя опасно соскочить после преодоления вершины вала. Как на злость, он не помнил, а что там, по другой стороне. Доходят ли ивовые заросли до само­го вала? Имеется ли там открытое пространство, которое нужно будет проехать, прежде чем в ʺхам­мерʺ попадут снаряды из OICW киборгов? И как далеко до реки?

Вал близился. Никто еще не стрелял спереди или с боков; они то ли отступили за вал, то ли… Мелькнула мысль, запомненные когда-то слова Фродо: как-то он говорил о большем, чем у человека времени реакции на неожиданные изменения в акции, о сопряжениях, стимуляциях и так далее…

Один черт, подумал Вагнер, видя растущий на глазах массив вала. Он ухватил рулевое коле­со изо всех сил, у него не было времени пристегнуться ремнем; он ожидал что ударит капотом в осно­вание вала, прежде чем тяжелая машина въедет на верх. И вот тут почувствовал удар, низко, где-то в области бедра. Тупой удар, даже не боль.

Руль дрогнул в руках, ʺхаммерʺ свернул, вскакивая на массив вала, опасно зашатался. В тече­ние бесконечно длинного отрезка секунды Вагнеру казалось, что машина будет наклоняться, пока не перевернется. И испытал заливающее его отчаяние и бешенство. И дожал педаль до самого пола, сражаясь с охватывающей его инертностью.

Поднявшиеся с одной стороны колеса опали, выбрасывая фонтаны песка, сцепились с грун­том. ʺХаммерʺ вскарабкался на вал, перевалил через вершину, даже не выскакивая в воздух, въезд под углом эффективно снизил скорость.

До самой реки все заросло густыми лозами. ʺХаммерʺ вскочил в заросли, давя их буфером, прижимая тонкие, упругие ветви широкими шинами. Вагнер уже не видел ничего, кроме веток и ли­стьев, секущих потрескавшееся лобовое стекло. Двигатель ревел с усилием. Вагнер, инстинктивно за­крывая глаза, дожал дроссель. Машиной забросило, зато замолк стук пуль, бьющих в кузов. Вершина вала обеспечивала эффективную защиту.

Веджьмин вел машину вслепую, рассчитывая на то, что едет кратчайшей дорогой к реке. Вет­ки неожиданно переслали хлестать по стеклу, ʺхаммерʺ ускорился, вздымая фонтаны воды, переехал мелкую канаву, заполненную грязной водой, оставшейся еще от весеннего половодья. Машина преодолела узкую полосу песка, снова въехала в лозняки. Вода хлестнула на разогретые детали двигателя, из-под крышки капота бухнуло паром.

Прежде чем машина в зарослях, Вагнер, скорее, почувствовал, чем услышал, два следующие одно за другим попадания. Кто-то из прячущихся в ивняке киборгов успел среагировать; к счастью, целился он, скорее всего, с помощью тепловизора и попал в самый разогревшийся перед ʺхаммераʺ. Вагнер до боли стиснул челюсти. Уже недалеко.

Покрытое трещинами переднее стекло неожиданно посветлело, зеленые листья заменила го­лубизна неба.. ʺХаммерʺ проехал фрагмент песчаного пляжа, с разгону вскочил в воду, которая хлестнула в стекло, ослабленное предыдущими попаданиями, и впихнула его вовнутрь. Машина немного повернулась под воздействием течения, но через мгновение шины вновь сцепились с грун­том. ʺХаммерʺ направился поперек реки, вода переливалась через капот.

Двигатель даже не закашлялся, подача воздуха была высоко. Какое-то время Вагнер обо­льщался тем, что при столь низком уровне воды удастся перескочить на другой берег.

И как только об этом подумал, когда закончилась песчаная отмель, ʺхаммерʺ неожиданно на­клонился, капот исчез под водой. Вагнер начал сворачивать, задние колеса тоже оторвались от дна. Веджьмин схватился за раму дверей, когда вода доходила ему уже до груди, выполз с сидения. Непо­слушная нога за что-то зацепилась, он почувствовал страшную боль, но, не обращая на нее внима­ния, дергался; мутная бужанская вода уже заливала рот. В конце концов, со слышимым хрустом, отпустило. Течение развернуло мужчину, всосало под поверхность.

Отзвук пуль, врезающихся в подмытый береговой обрыв со свисающим с вершины дерном. Оголенное после сдвига земли стратиграфическое сечение долины Буга: слои песка, ила, ржавая по­лоска дерновой руды. Образ истории долины, сейчас взрывающийся в фонтанах песка.

Наполовину затопленный ʺхаммерʺ кружился в течении, широкие шины не могли остановить тяжелую машину, сносимую быстрой водой. Сама вода вскипала от попаданий, очереди высекали ис­кры на выступающем из поверхности композитном корпусе.

Они все еще стреляли в покинутую машину, как будто считали, будто бы кто-то остался в сре­дине. ʺХаммерʺ медленно крутился, погружаясь все глубже, по мере того, как течение передвигало его на глубину. К высокому треску OICW теперь присоединился не столь быстрый лай М60, очереди шли поверху, над рекой.

Вагнер частично лежал на берегу, охватывая рукой осклизлый, напитавшийся водой ствол ольхи, смытый водой кучу лет назад, лишенный коры и мелких веток, обросший моллюсками и водо­рослями. Он захотел подтянуться выше, но ноги его не слушались. Он вообще их не чувствовал, ви­дел только бедра, все остальное скрывала окрашивающаяся красным вода.

Он знал, что когда облава доберется до края лозняка и увидит его, лежащего здесь словно на сковороде, то все и закончится. Достаточно будет одной прицельной очереди, одной гранаты из 20-мм гранатомета. И он знал, что доберутся очень скоро, поскольку слишком не удалился, сейчас они передвигаются короткими отрезками, прикрывая друг друга огнем, рассчитанным на то, чтобы при­жать противника к земле. Глухие и слепые ко всему, что происходит вокруг, послушные приказам, усиливаемым электрической стимуляцией и препаратами, впрыскиваемыми непосредственно в кро­веносные сосуды.

Он еще раз попытался подтянуться, перекатиться хотя бы за этот ствол, хотя прекрасно пони­мал, что все это напрасно. Теплового контраста и так хватит, чтобы в прицелах киборгов он выглядел словно козявка на скатерти. Знал, но попытался. И от боли буквально потемнело в глазах. Долгое время он не видел ничего, кроме багровых пятен. Веджьмин даже не слышал, как очередь впилась в ствол, выбрасывая вверх целые куски намокшей, черной древесины. Не почувствовал он, когда одна из пуль зацепила рукав, оставляя кровавый шрам на предплечье. Когда же до него стало доходить, что происходит вокруг, огонь с противоположного берега утих. Вагнер осознал, что замолкло буханье OICW, что это только М60 выстреливает длинную, не кончающуюся очередь, причем, совершенно в другую сторону, поскольку уже не раздавался свист идущих поверху пуль. Веджьмин все так же ле­жал, охватывая рукой скользкое дерево, но тут начал ощущать в ногах жгущую боль. Он уже мог со­гнуть колени, по крайней мере — одно, пытаться оттолкнуться каблуком от топкого дна. Он уже видел серо-синее небо, перечеркнутое расходящимися, размытыми следами от ракет ʺСмерчʺ и ʺУраганʺ.

Нужно подтянуться, пользуясь мгновением тишины, вскарабкаться по высокому, подмытому береговому обрыву. Ведь нельзя же оставаться здесь, я ведь обещал… Лишь бы только выбраться из этой воды, тогда можно будет и ползти, раз ноги ни на что не годятся… Ведь должно же удаться, даже удалось, наверняка. Я отвлек их на себя, это дало время. Догги вынес ее, кто-нибудь другой бы не справился, но вот Догги… Я найду ее, найду, даже если бы пришлось ползти до самой преиспод­ней… Это ведь еще не последний берег… Мы еще встретимся, я еще увижу…

Неожиданно М60 захлебнулась на конце длинной очереди, замолкла. Мгновение тишины, всего лишь мгновение, в которое начал врываться другой звук. Рокот пятилопастных роторов.

Вагнер с трудом поднял голову, глянул на противоположный берег. Гуща лоз, еще зеленых, вокруг тишина и спокойствие. Так мог выглядеть ивняк в летний полдень, видимый с того самого бе­рега, отражающийся в гладкой поверхности воды. Так эти заросли выглядели много лет назад, когда он приходил к реке ловить рыбу, а не стрелять в вертолеты. Déjà vu. Зафиксированный под веками образ. Но не тот, про летний полдень, который практически ушел в забытье. Скорее, из фильма, зеле­ные заросли, стена джунглей.

ʺДвадцатьчетверкиʺ выскочили из-за поворота, заполнив всю долину реки стуком роторов и воем турбин. Они летели низко, виражами, практически касаясь воды лопастями, оставляя за собой кипень воды, возмущенной воздушным потоком. Чудовищные стрекозы с полукруглыми глазами укры­тий кабин и жалами пятиствольных пушек под носами. Вагнер уже знал, что произойдет через мгнове­ние. Он отпустил скользкий ствол, перекатился, желая вновь сползти в воду. Не успел, времени хва­тило лишь на то, чтобы закрыть глаза. Когда в лицо ударила волна жара, на сетчатке его глаз все еще была последняя запомненная им картина: взрывающиеся языками огня зеленые заросли, а на их фоне черный силуэт вертолета.

ДОЛИНА УРАКАМИ[28]

- Жрать! Жрать! Жрать! - заорало дитя римского папы.

Уолтер М. Миллер мл. "Страсти от Лейбовица"

Снег таял с южной стороны останков боевой машины, открывая ржавый, шершавый панцирь. Дожди и тающие снега смыли сажу, открыв голые броневые плиты, покрытые только лишь ржавым налетом. Не осталось ничего, кроме стали и вплавленных в нее керамических композитов, все остальное — резина, пластик, топливо и экипаж — давным-давно сгорело. Быть может, где-то на дне выжженного танка и нашлись бы еще пряжки от снаряжения, все остальное вымел взрыв боеприпа­сов, который отбросил башню на полтора десятка шагов и отвалил целый борт моторного отсека.

Взрыв деформировал корпус, но он до сих пор еще стоял на гусеницах, пускай и разорванных, точно в том месте, где машина остановилась на мгновение год назад. На то самое мгновение, доста­точное, чтобы ракета из пусковой установки LAW попала сверху в жалюзи двигателя. Сквозь щель оторванного борта были видны разбитые шестерни коробки скоростей, подплавленные ударной куму­лятивной струей, Сгорающие электронно-магниевые лопатки турбин создали достаточную температу­ру, чтобы расплавить сталь, а так же сэкономить работу похоронной команде. Алюминиевые жетоны, подтверждающие личность, тоже несомненно сгорели.

Т-80УД, называемый экипажами ʺПрощай, Родинаʺ, последний из русских танков, приводимый в движение газовой турбиной. Этот экземпляр давно уже должен был стоять, вкопанный в землю по башню на китайской границе, как большинство других, переживших бои в Чечне. Но оказалось, что небольшое их количество осталось в районах Армейской Группы ʺБелостокʺ. И как раз эти танки оста­новили американское контрнаступление. Они остановили, только целых не осталось ни одного.

На засыпанных снегом улицах Оструви таких выжженных до последнего, ржавых холмиков было больше. Не помогло даже тяжелое топливо, в луже которого можно было погасить даже штор­мовую спичку, точно такое же как для реактивных истребителей. И что с того, что лобовой, слоистый панцирь выдерживал попадание подкалиберных снарядов с урановым сердечником. Русские восьми­десятки не встретились лоб в лоб с ʺабрамсамиʺ и ʺшварцкопфамиʺ; брошенные в город со слабым заслоном пехоты, они встретили там только ренджерсов, распыленных по развалинам и чердакам с легким противотанковым вооружением. В Оструви, пускай и в малом масштабе, повторился Грозный. Танки, слепые и неуклюжие в городе, горели от попадания кумулятивными снарядами, беспомощно вращая башнями, чтобы огнем из тяжелых пулеметов ответить стрелкам, спрятавшихся на верхних этажах. Как правило, все продолжалось очень недолго: вспышка, взрыв и очередная многотонная башня вглетала, кувыркаясь, в воздух. Очередной погребальный костер разгорался белым ослепи­тельным пламенем, магниевым жаром разбитых турбин.

Рокот дизеля отражался эхом от сожженных стен. Грузовик ехал медленно, объезжая разби­тые машины, подскакивая на выбоинах, скрытых под слоем мокрого снега. Дорог никто уже не ре­монтировал, даже временно, не стаскивал разбитый металлолом на обочину, не засыпал воронки от снарядов. Данная дорога значения уже не имела, ее стерли с карты, точно так же, как и лежащие при ней города и деревни. Все продвинулось дальше, на несколько сотен километров к югу. Здесь же остались лишь развалины и все мертвое, немногочисленные следы на снегу – одичавших собак и в той же степени одичавших людей. Здесь остались только такие.

Грузовик, поцарапанный "камаз" притормозил еще больше. Это не была машина повышенной проходимости, обычный гражданский грузовик с приводом на оба задних моста, небрежно заляпан­ный коричневой и зеленой красками. Только такие машины использовались в северных гарнизонах; они были оставлены здесь исключительно в силу бюрократической инерции, населяющей обезлюдев­шие города и ставящей народ на охрану переправ, которыми никто не пользовался.

Сразу же за поворотом на Ломжу дорогу загораживал транспортер, старый БМП-2, оскорби­тельно называемый "брэдли с голой задницей". Рядок прострелов в борту, в который попала очередь из пулемета полудюймового калибра, доказывал верность этого прозвища. В очередной раз был до­казан тезис, что способность плыть с марша и сильное вооружение – это еще не все, что и броня на что-нибудь способна пригодиться.

Эту развалину тоже никто с дороги не стащил. Никому не хотелось, тем более, что на обочине оставалось достаточно места для объезда. "Камаз" еще сильнее сбросил скорость, потому что обочи­на была засыпана снегом, а водитель не был уверен, не скрываются ли под ним какие-нибудь ловуш­ки. Скрежетнула коробка скоростей, брезентовый навес заколыхался, когда машина переезжала скрытые колеи. Какое-то время грузовик ехал прямо, несмотря на то, что передние колеса уже были повернуты, так как его толкали оба задних моста. Наконец-то передние колеса обрели сцепление с грунтом, и машина снова заколыхалась, выезжая на твердое покрытие.

Шум двигателя спугнул исхудавшего пса, который убежал в развалины, поджимая под себя вылинявший хвост. На загривке в спутанной шерсти выглядывали латки лысой кожи. Собаки быи устойчивыми, их осталось на удивление много. Они пережили первый удар нейтронных боеголовок, выстреленных батареями гаубиц МСТА, когда уже было известно, что основа американского наступ­ления – это мягкая плоть, а этот эвфемизм означал войска, лишенные броневой защиты. Выжили и следующие, когда российская авиация применило заряды объемного взрыва для подавления останков американских сил в лесах вдоль Буга.

Запыхтели тормоза с пневматическим усилением. Дорога закончилась, дальше разбитые танки полностью загораживали дорогу, объехать их было никак невозможно. "Камаз" замер на месте.

Открылась дверь кабины, поначалу оттуда вылетел зеленый, плотно набитый мешок и поле­тел по дуге в снег, тут же возле борта сожженного танка. Вслед за ним на землю спрыгнула низкорос­лая фигурка в слишком большой для нее летной куртке.

Фродо поднял мешок, остановился на миг, приложил ладонь к уху. Похоже, шофер что-то го­ворил, но грохот пережженного глушителя полностью забивал слова. Низушок мотнул головой, нетер­пеливо помахал рукой.

Раздался скрежет коробки скоростей. Солнце блеснуло на плоском лобовом стекле, когда "ка­маз" разворачивался. Фродо глядел на удаляющийся грузовик, пока тот не исчез за поворотом, засло­ненный развалинами. Стихающий рокот дизеля был слышен еще довольно долго.

Когда шум мотора затих, низушок, вместо того, чтобы идти, опустил мешок на снег. Оглядел­ся, сдвинул кожаную пилотку с кудрявых, черных волос. Глядел на развалины, тихие и спокойные, при­крытые саваном тающего снега. На почерневшие стены с пустыми, темными глазницами окон, на ске­леты выжженных танков, на вонзенную стволом в мусор М-16 с подвешенным на прикладе амери­канским шлемом.

Тишина, неподвижность и забытье. Он ожидал подобного вида, по дороге услышал достаточ­но много. Но услышать, это одно, но вот увидеть самому…

Он стоял и глядел, несмотря на предупреждения о до сих пор еще сильном вторичном излуче­нии корпусов разбитых машин. Тишина и неподвижность, целенький саван снега.

Коротышка даже вздрогнул, увидав струйку дыма, вздымающуюся прямо в небо, в безоблач­ную и безветренную синеву.

- Ёлки зеленые, - произнес Фродо вслух.

Струйка дыма поднималась с плоской крыши пивной, пугающей темными окнами, из которых исчезли куски фанеры.

Низушок поднял мешок и двинулся медленно, даже не подумав о том,, стоит ли вытащить ору­жие. Шел он все быстрее, проходя мимо перевернутой скорлупы танковой башни, перескочил через длинный ствол пушки, на которой даже сохранилась теплоизоляция. Он глядел в черную дыру от вы­битых петель дверей, как бы ожидая, что уже через мгновение погрузится в знакомую и привычную вонь и говор многоязычных голосов, в теплый запах капусты и дыма – и табачного, и конопляного – в неизбывный смрад самогонки. И что голоса притихнут на миг, даже пошлые песенки, что сам он от­правится к столику под простреленным окном.

Шаги застучали по плиточному полу; темный, пустой зал с сугробами под окнами. Сваленные в угол стулья, свисающие из-под потолка разбитые корпуса ламп дневного света. Пустота и тишина. Зрение уже начало привыкать к полумраку, вылавливало мелочи. Отмеченные оспинами выстрелов стены, истлевшие, грязные битвы в углу. Что-то скрипнуло под ногой. Фродо остановился, глянул. Пу­стой одноразовый шприц из военного комплекта, порция морфия, называемая "блаженной смертью". Рассыпанные гильзы и обрывки пулеметных лент. Выстрелянная труба LAW. Пустота и тишина.

Призрак. Нет никакого дыма, и не может быть. Нет ничего, кроме покрывающего все и вся сне­га, собак-мутантов, пустоты и тишины. Кроме смерти.

Никто не встанет со стула, не подсунет стакана, наполненного желтоватым самогоном. Не осталось уже ничего, даже теней тех, которые здесь пили, устраивали свои делишки или били друг друга в морду. Не осталось теней тех других, которые именно здесь закончили безнадежное наступ­ление, которых принесли сюда раненными и умирающими. Тех, которые защищаясь до конца и удер­живая русское контрнаступление, глядели в небо и ожидали эвакуационных вертолетов. Но вместо ожидаемого рокота роторов небо вдруг раскололось фиолетовой вспышкой нейтронных боеголовок.

Никто не поднесет стаканчика. Никто не блеснет зубами в кривой усмешке, не стукнет по пле­чу, не скажет…

- Привет, коротышка!

Тряпичная лямка набитого мешка выпала из онемевших пальцев. Вдоль позвоночника пробе­жала дрожь, холодная, словно дуновение проходящей рядом смерти. Невозможно, подумала некая еще трезвая часть разума Фродо. Такое просто невозможно…

Он хотел обернуться, но не мог, тело неожиданно отказалось слушаться. Фродо ожидал хлоп­ка по плечу, хотя и знал, что такое невозможно, что такого не произойдет, что это всего лишь вообра­жение, всего… Он ожидал хлопка по плечу. И дождался.

- Что, не ожидал… - Голос был более хриплым, чем помнилось. Но, без всякого сомнения, тот же самый. – Что, не ожидал, коротышка ёбаный…

Вот это последнее слово все и решило. Фродо резко обернулся, глянул…

Кудряш уже не был похож на короля контрабандистов. Куда-то исчезла элегантность, покры­тая шрамами ожогов лысина уже не блестела, как когда-то. Глаза глубоко запали. Но это был Кудряш, тот же самый. А самое главное: очень даже живой.

В ноздри ударил знакомый смрад сивухи. Кудряш вытащил жестяную фляжку. Фродо маши­нально протянул руку, пытаясь не глядеть на розовую ладонь, покрытую лущащимся эпидермисом. Коротышка взял холодную жесть, стараясь не сильно выплескивать жгучую жидкость. До конца это не удалось, зубы застучали по металлу.

После второго глотка дрожь рук прошла, спиртное стекло теплой волной. Фродо сплюнул.

- Кудряш, курва… - медленно произнес он, уже не чувствуя внутренней тряски. - Так ты же, курва, мертв…

Взгляд контрабандиста пригас.

- И правда… - ответил он на это через какое-то время. - Мертв. Точно так же, как и все мы…

Фродо бессмысленно начал копаться в многочисленных карманах летной куртки. Наконец на­шел пачку ʺкэмелаʺ. Вытащил одну сигарету, сунул в рот. Снова он охлопывал карманы куртки в поис­ках зажигалки. Кудряш щелкнул бензиновой ʺзиппоʺ. Из-под колесика вылетел сноп искр, замерцал язычок огня. Фродо нагнулся, прикурил, глубоко затянулся.

- Наконец0то ты научился курить… - в голосе Кудряша прозвучала насмешка. Покрытое шра­мами ожогов лицо расплылось в усмешке. Фродо бессознательно вздохнул, пытаясь отвести глаза.

- Не парься, - услышал он. И послушно глянул. Кудряш все так же усмехался. Стянувшиеся шрамы придавали ему чудовищный вид. - Да знаю я, как выгляжу… - прибавил бывший контрабан­дист. - Как-то раз нашел зеркало…

Фродо безотчетно покачал головой.

- Расскажи…

Замолк. Он сам не знал, о чем хочет спросить. Кудряш похлопал его по плечу.

- Это долгая история.

На тылах дома, возле кухни, сохранилось одно помещение. Когда-то это наверняка была вспомогательная кладовая, с маленькими окошками под потолком; теперь же она была повышена рангом до главного ресторанного зала. Пивную в Оструви нельзя было уничтожить, действовала даже сейчас, а самое главное — в ней были клиенты.

Увидав их, Фродо застыл на пороге. Все выглядело паршивой сценографией к фильму класса В из жанра постапокалипсиса. Не хватало только блондинки с большим бюстом и еще большим бла­стером.

А все остальное тоже имелось. Даже телевизор, а точнее — пустой корпус, внутри которого перемещались языки искусственного пламени. Кто-то когда-то смотрел ʺТерминаторʺ и обладал чув­ством юмора. Низушок подумал, что ошибались все те, которые высмеивали дешевые фильмы. Их сценаристы были правы, мир после ядерной войны выглядит именно так.

Постоянные клиенты обернулись на мгновение, как оно в каждой пивной бывает, оценивая прибывших взглядами. А потом вернулись к своим стаканам и тарелкам. Во всеобщем говоре вздох Фродо потерялся. Как оказалось, Кудряш еще и не сильно пострадал.

Низушок почувствовал зажим пальцев на плече; похоже, Кудряш не был уверен в его реакции. Контрабандист потащил коротышку в угол, к свободному столику, пинком отогнав путавшегося под но­гами странного зверя. Нечто вроде кота, только лысоватого. И уж слишком крупного.

Кудряш заметил быстрый взгляд, которым Фродо одарил животное. Он улыбнулся. На сей раз улыбка на низушке не произвела. В этом окружении жест был очень человечным.

Они уселись на стульях из металлических прутьев, которые Фродо прекрасно помнил. Кудряш рукавом смахнул крошки со столешницы.

- Куртку сними, упреешь, - бросил он.

И действительно, в помещении было жарко. Когда Фродо прикрыл глаза, когда вслушался в гул голосов, в звяканье стекла, ему показалось, будто бы время повернуло вспять. Что, когда он откроет глаза, все будет, как раньше, что увидит насмешливый взгляд Вагнера, цедящего свой ко­ньяк. Увидит заржавевший БТР за окном, блестящую лысину контрабандиста. Время завершило круг, часы, что отсчитывают мгновения до конца света, неожиданно не ускорились. Все как когда-то, сейчас он выпьет стаканчик или два, отправится в Брок по дороге через зеленый и пахнущий смолой лес. Ну да, прямо сейчас и закажет, ведь уже подошла официантка, та самая толстуха с огромным…

- Очнись, парень, - настырный голос пробился сквозь воспоминания. Фродо открыл глаза и тут же их закрыл. Женская фигура невыразительно рисовалась в задымленной темноте. Она о чем-то спрашивала, непонятно и мямля.

- Э-эй, коротышка! – Кудряш нагнулся и потряс его плечом. Низушок пришел в себя. – Она спрашивает, что подать… - Кудряш снова осклабился. – Заказывай смело, вот только кошатины не рекомендую. Зато имеется свежий песик, сам свежевал сегодня. А еще должна быть свиной филей, кабанчик здоровый был, ублюдок…

Фродо не отвечал. Он глядел на красивый профиль стоящей рядом с ними женщины, на мяг­кий вырез ее губ, на затеняющие глаза ресницы. Он с усилием растянул губы в улыбку.

- Пускай будет…

Голос его подвел. Низушок с трудом откашлялся, чувствуя неожиданную сухость в горле.

- Пускай будет, - удалось ему повторить.

Женщина ответила улыбкой.

Половинкой улыбки. Мелкие морщинки сложились в куриные лапки, поднялся уголок губ. Вто­рая же половина лица, та самая, что с расползшейся опухолью, осталась гротескной маской, в кото­рой плавал вытаращенный, мутный глаз.

Женщина отошла. Фродо понимал, что до сих пор сидит словно идиот с приклеенной к лицу улыбкой.

- Коты – штука нездоровая, - сказал Кудряш, как бы не обращая внимания на окружение. Они гнездятся в разбитых машинах, а те до сих пор активные, броня поглотила приличную дозу радиации. А эти паразиты гнездятся и плодятся. И делаются все крупнее и крупнее, в чем имеется и добрая сто­рона, потому что крысы тоже, почему-то, подросли…

Фродо машинально подтвердил это сообщение кивком. Таких он видел в Августове; крысы во­все не держались разбомбленной полосы, мигрируя на все четыре стороны. Дератизация в настоя­щее время сделалась очень опасным занятием; крысы вырастали до размеров кролика.

- Кошатина хороша для таких, как мы, - беспечным тоном продолжал Кудряш. – Нам уже не помешает. Так что не бойсь, пса сам обследовал, он не более активен, чем ты…

Вот это уже точно, подумал Фродо. В мире не активных уже не было, пыль разделила радиа­цию среди всех поровну, во всяком случае – в северном полушарии.

- А еще нужно побольше пить, - Как всегда, Кудряш любил поболтать. – Это уже испытанный способ бороться с облучением. Благодаря ему, я и живу. – Он скрипуче рассмеялся, - Кстати, - про­должил он через мгновение, наклонившись под стол, к пузатому рюкзаку. Какое-то время копался с замком, который, наконец-то, уступил. Зашуршал дакрон, когда контрабандист копался в карманах. Затем он выпрямился и поставил на стол пластиковую бутылку от пепси, заполненную желтоватой жидкостью.

- Давай выпьем моего, - сказал он. – Получше, чем подают здесь… Способ изготовления — не поверишь…

Фродо и не заметил, когда на столе появились стаканы. То ли их принесла женщина, то ли контрабандист извлек из объемистого рюкзака. Забулькал самогон. Кудряш наливал до краев, от чи­стого сердца. Низушок с безразличием глядел на растущий уровень спиртного. Ему было все равно, хотелось как можно скорее сделаться пьяным.

- Ну, способ сенсационный! – гудел Кудряш. – Ты знаешь…

Коротышка тряхнул головой, протер ладонью лицо. Это была реальность.

- Что ты говорил? - отсутствующим тоном спросил он. Кудряш внимательно поглядел на него.

- Сенсационный способ борьбы с излучением, - ответил он наконец. – Градусов тонны хороши на нейтроны. И, знаешь что…

Он рассмеялся. И смеялся так, что в глазах блеснули слезы, которые потом стекли по натяну­тым, покрытым розовыми пятнами щекам. Только Фродо от всего этого веселее не стало.

- Знаешь… - Кудряш подавился смехом. – Вот же, курва, - он несколько успокоился, вытирая слезы. – Русские уже давно это практиковали, - продолжил он уже нормальным голосом. – Я читал одну книжку, про подводные лодки. Так им там выдавали спирт, только лишь благодаря нему они и выживали. Все те реакторы с утечками… ты только подумай, столько лет, подлодки с ядерными бое­головками, каждой достаточно устроить маленький такой Армагеддон. И на них плавали мужики все время подшофе. И ничего…

Он опять зашелся смехом, который перешел в сухой кашель. Слезы снова потекли по щекам.

- И это тебя смешит? – сонно спросил фродо, когда после длительного времени контрабан­дист наконец-то восстановил дыхание.

- А тебя нет? – Кудряш выпучил глаза. – Совершенно не смешит?

Он сделался серьезным, видя отрицательный жест головой. Фродо крутил стакан в пальцах, всматриваясь в маслянистую поверхность жидкости, которая проблескивала на свету.

- А вот меня – да… - просопел Кудряш. – Вот сам погляди: столько лет по пьянее – и ничего… А в трезвом виде какую херню устроили.

После второго стакана беседовалось уже легче. По крайней мере, у Фродо сложилось именно такое впечатление; зато Кудряш прекрасно веселился еще с самого начала.

Второй стакан притупил чувства, окружение размылось, утратило резкость. Фродо уже не отво­дил глаз, когда случайно встречался взглядом с какой-нибудь из масок с пятнами ожогов и лишаев. Лысоватый зверь избыточных размеров начал походить на обычного кота, спящего в теплом углу. Лицо Кудряша с печатью близящейся смерти казалось уже таким, как раньше.

И даже собачатина на вкус походила на филе из телятины. А картошка была перемерзшей са­мую чуточку. Фродо не жаловался, он знал, что другой не будет. По крайней мере, на этой географи­ческой широте. Он глянул в маленькое окошко под потолком. На сером фоне неба кружили снежинки.

Кудряш перехватил его взгляд.

- Тебе пора возвращаться, - буркнул он, колупаясь в зубах вилкой; его приличные манеры куда-то подевались. – Дни, конечно длинные, до девяти светло будет, но может быть мороз…

Он тоже глянул в окно.

А быстро, курва, идет, - покачал он головой.

Фродо согласно кивнул. И правда, снег шел что-то быстро. Быстрее, чем кто-либо мог ожи­дать.

- Ты знаешь, что происходит? – спросил он.

Кудряш отрицательно качнул головой.

- Газеты сюда редко доходят, - с иронией протянул он. И подлил в стаканы. – Расскажешь? – спросил через какое-то время. – Не то, чтобы я так особо интересовался, это мало что изменит. Но всегда хорошо чего-то узнать. Как там выглядит теперь мир…

Как выглядит мир, задумался Фродо. Можно только догадываться, поскольку сообщение пре­рвано, а слухи и сплетни значат больше, чем официальные известия. Как выглядит мир, в котором осталось только несколько миллионов китайцев, это тех, которые успели добраться до Австралии, прежде чем начались массовые убийства на пляжах в Дарвине. Как выглядят мексиканские Калифор­ния и Техас сейчас, когда после зимы голода и заразы, которая прервала исход населения за Рио-Гранде. Как выглядят теперь скованные льдом Канада, Финляндия, Швеция. Французское Конго, гер­манская центральная Африка, в которой дождевые леса начали превращаться в саванну с тех пор, как большая часть воды была связана в растущих полярных шапках. Как очень скоро станет выгля­деть дно Северного моря, огромная равнина, на которой кости мамонтов от предыдущего оледенения лежат вместе с останками утонувших кораблей. Дубовые шпангоуты времен викингов, проржавевшая броня ютландского боя и ребра мастодонтов. Как выглядит мир, в котором единственными индусами были врачи из США, да и то, их популяция была сильно сокращена. Мир, в котором нет пакистанцев и афганцев.

Запыленность атмосферы была тем перышком, под тяжестью которого свалился верблюд. Ядерные удары, которыми стороны обменялись в ходе отчаянного американского контрнаступления в северной Польше, стали началом цепной реакции. Неожиданно дрогнули пальцы, которые держали в готовности на атомных кнопках, и мир перешел к окончательному розыгрышу.

Несколько десятков боеголовок. Радиация чуть поменьше, чем во время чернобыльской ката­строфы. Но пыли, вздымаемой в ходе взрывов, поднявшейся до самой стратосферы, хватило; это она ограничила поступление солнечной энергии на несколько месяцев. Остановился тепловой насос Гольфстрима. И в первую же зиму мрака и холода погибло три четвертых всего населения планеты: от голода, от холода и в братоубийственных сражениях.

Самогон жег горло. Вылинявший котяра вертикально задрал заднюю лапу и вылизывал соб­ственный зад. Ему было по барабану из-за того, что является несомненным мутантом. Кудряш слу­шал, задумчиво обкусывая крысиную лапку.

Он слушал о временах, когда еще доходили сообщения о краткосрочной мировой войне. Когда можно было увидеть снимки с ʺшоссе смертиʺ под Багдадом, где история повторилась, где иракские Су-25 расстреливали отступавшие американские колонны, удирающие от бронированных отрядов израильских ʺмеркавʺ и саудовских ʺлеклерковʺ. Когда еще показывали мексиканских танки­стов, позирующих для селфи в развалинах Аламо[29]. Подписание африканского трактата, устанавли­вающего раздел влияний между Францией, Великобританией и Германией. Замуровка крае­угольного камня заводов ʺНокияʺ в Алис-Спрингз[30].

Снег за окном делался гуще, на фоне серого неба кружили черные хлопья. Для июня — самое нормальное дело.

Короткая мировая война. Непонятно, то ли называть ее третьей, то ли третьей с половиной. Потому что третья, в принципе, тлела уже несколько лет, была ползучей, время от времени расцве­тавшей атомным грибком.

Война, которая — как оно обычно и бывает — началась где-то на периферии, в местах, нико­му не нужных, ничего не значащих, вспомним хотя бы Сараево, где застрелили какого-то аристократи­чески рожденного придурка. Или еще — Гливице[31]…

Война, в которой весьма быстро оказалось, что вовсе не нужно выстреливать всего арсенала, чтобы результаты сделались неотвратимыми. Достаточно просто выбрать неподходящий момент, чтобы ускорить неизбежное. Война, в которой никто не выиграл. Ни русские, которые оперлись на Карпаты, получая никому не нужную, давным-давно списанную в убытки территорию, не стоящую кро­ви. Ни американцы, которые эту территорию защищали мизерными силами во имя каких-то непонят­ных принципов, поскольку смысла все это не имело никакого.

Не выиграли и китайцы, у которых — наконец — появился повод запустить свои ракеты, по­нятное дело, ради защиты мира во всем мире. Полтора десятка из них даже долетело до Штатов. До Китая — несколько сотен, после чего австралийцы смогли вздохнуть с облегчением и отозвать подразделения, стерегущие их северные рубежи.

Никто не выиграл. И все выиграли, невольно разрешая проблему перенаселения. Совершен­но неожиданно, в мире, где ледник с каждым годом занимал все больше пригодных для проживания территорий, стремительно сокращающееся место перестало быть неотложной проблемой.

Темные хлопья на фоне все более сереющего неба. Ядерная зима. Взрывающиеся над Остру­вью снаряды гаубиц дальнего радиуса действия МСТА; те самые взрывы, которые станут причиной того, что название ʺОструвьʺ станут перечислять сразу же после Сараева и Гданьска[32]. Вспышки взрывов, после регистрации которых и были нажаты кнопки. Ядерная зима и естественный ледник. Еще один оборот колеса истории, измеряемый геологическими периодами.

Фродо замолчал. Он не знал, о чем еще говорить, что еще осталось из того, что следовало сказать. Ведь это же неважно, во всяком случае — для них здесь, обреченных на вымирание, и дей­ствительно уже мертвых, как сказал Кудряш. Мертвых с момента американского контрнаступления, когда генералу Миэйду, главнокомандующему польского фронта, пришла в голову мечта устроить вторые Арденны. Совершенно бессмысленно, это не имело никакого стратегического значения; вся территория, через которые напирали русские, чтобы опереться на Карпатах, и так никому не была нужна. Миэйд не мог рассчитывать на подмогу, его армия должна была только притормаживать рус­ских, чтобы снять нагрузку с тех, что сражались в Заливе и на мексиканской границе.

- Короче, просрали все дело… - буркнул он.

Кудряш отложил обгрызенную до кости ножку, кивнул, соглашаясь.

- Ну да, просрали, - согласился он.

Контрабандист знал, о ком говорит Фродо.

- Второй народ идиотов, - прибавил. - Сразу же после нас…

Низушок усмехнулся, оскалив зубы в ироничной гримасе.

Он уже был совершенно пьян.

- Мы? - икнул. - Да мы даже не знали, а что творится… Вступили по колени в дерьмо, не зная, что для нас готовится… А они ведь знали…

Он покачал головой, протянул руку за стаканом. Скривился, видя, что тот пуст. Подсунул его Кудряшу.

- Ну, что такое? - недовольно буркнул коротышка, видя, что контрабандист не подливает. - Что случилось?

- Тебе нужно возвращаться.

Кудряш внимательно глянул на Фродо. Как обычно, спиртное на него не действовало. Как раньше.

- Я не возвращаюсь, - покрутил головой низушок в пьяном упрямстве. - Я иду в Брок. Дол­жен…

- И по кой ляд? - перебил его Кудряш. Ответа он не дождался. - Там ничего нет, - прибавил он через пару секунд. - Не осталось ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Сразу же за Острувью начинается лес, но сейчас это лишь закопченные стволы… Знаю, сам ведь видел… Ничего, курва, не осталось…

- Но я об-бязан, - бормоча, упорствовал Фродо. Язык у него начал заплетаться. - Д-должен...

Он стукнул кулаком по столу, переворачивая стакан. Гул затих, клиенты, похожие, больше, на закутанные тряпками свертки, начали оборачиваться. Кот-мутант глянул неодобрительно и смылся в угол. Кудряш успокоительно помахал рукой.

- Фродо… - начал он.

Низушок с трудом поднял голову.

- Об-бяз-зан я, - поднял он голос. – Должен… вот и пойду… И что ты мне сделаешь? – с глу­пой миной рассмеялся он.

- Я? Ничего, - медленно ответил Кудряш.

- Так я таки пойду. Ты там был, вот и я пойду…

Контрабандист наклонился, приблизил свое покрытое ожогами лицо к лицу коротышки.

- Да, я там был, - шепнул он. – Только теперь я не выгляжу кошерно. А вот ты – да…

Он с весельем глядел на то, как в глазах Фродо недоверие сменяется отвращением.

Кудряш натянул капюшон. Падал мокрый снег, залепляющий глаза; и он неприятно таял на лысине. Контрабандист сделал глубокий вдох, ожидая, когда сотрясаемый рвотой Фродо отклеится от стены, за которую судорожно держался. Длилось это долго.

В конце концов, пошатываясь, он отошел в сторону, наклонился, набрал полную горсть снега, вытер лицо.

- Легче? - не оборачиваясь, бросил Кудряш.

- Ле… - и снова забулькало.

Сотрясаемый спазмами, Фродо наклонился вперед, упал на колени. На этот раз будет короче, оценил Кудряш, блевать уже нечем…

И действительно, все продолжалось короче. Фродо выпрямился. Он встал рядом с контрабан­дистом, всматриваясь в поржавевшую, уже едва видимую из-под снега, перевернутую скорлупу танко­вой башни.

- Все, - вскоре отрапортовал он.

Кудряш глянул внимательно, увидел побледневшее лицо, трезвеющие глаза.

- Так ты серьезно говорил?

Кудряш кивнул. Низушком передернуло.

- Говорили… - буркнул он через минутку. - Ну, тот, что меня вез, говорил, что это правда. Что приедет завтра, раз я заплатил, но меня здесь наверняка не будет… Я не верил, люди вечно болта­ют… - Фродо повернулся к контрабандисту. - Скажи, Кудряш… - голос сорвался. - Скажи, это действи­тельно правда? Я обязан, я же специально за этим…

Коротышка сжал кулаки, так что побелели костяшки.

-Скажи! - крикнул он. - Если я сейчас вернусь, если не… Вот же блин…

Он уселся на ствол 125-мм пушки, торчащий из снега будто сваленный телеграфный столб. И так, не двигаясь, он сидел, после чего сунул руку за пазуху, достал смятый бумажник. Не развернул, застыл на миг, держа тот в руках.

- Ну скажи, Кудряш… - простонал он. - Скажи… Если я сейчас заверну, то до конца себе не прощу. До самого конца своей ёбаной жизни. Я должен быть уверен, обязан…

Он поглядел на бумажник, словно бы видел его впервые в жизни.

- Ничего ты не понимаешь, - прошептал коротышка. - Вот не понимаешь, да и откуда ты мо­жешь знать. Послушай…

Бывший контрабандист отрицательно покачал головой.

- Ага, тебя это не интересует? - с горечью в голосе спросил Фродо. - Ну конечно, какое тебе до всего этого дело. Ты и так сдохнешь здесь, как и решил. Уже скоро. Что ты можешь знать…

Кудряш, который уже протянул руку, чтобы помочь низушку подняться, застыл. Потом в тече­ние бесконечно долгого мгновения присматривался к своей протянутой руке; глядел, какна розовой, блестящей от шрамов коже оседают снежные хлопья, толстые и пушистые, белые комочки, ничем не похожие на правильные звездочки. Как они тают, превращаются в стекающие капли. В конце концов, он убрал руку и спрятал ее в карман, как будто бы внезапно начал ее стыдитьс. Как будто бы только сейчас до него дошло, как его ладонь выглядит.

- Ну да, сдохну, - холодным, не своим голосом произнес он. - Так я решил, впрочем, особого выбора у меня и не было. Но вот тебе, Фродо, не позволю… Так что вставай с этой железяки, пока нейтроны не выжгли тебе яйца. И пошли вовнутрь, там теплее…

И он пошел, не оглядываясь на низушка, который какое-то время продолжал сидеть. Потом сорвался, желая что-то крикнуть, остановить Кудряша.

- Прости, - произнес он прямиком в кружащую густоту белых хлопьев. И только вздрогнувшие плечи исчезавшей в двери фигуры свидетельствовали о том, что контрабандист его услышал.

В теплую каптерку рядом с кухней они уже не вернулись. Сидели в давнем зале пивной, за единственным оставшимся в живых столиком, втиснутым в самый угол. Было холодно, комья снега проникали сквозь окна, совершенно лишенные уже стекол и фанеры, снег ложился сугробами на гряз­ном полу из гранитной крошки. Кудряш потягивал прямиком из пластиковой бутылки, но отодвинул ее, когда Фродо протянул руку.

- Тебе уже хватит… - буркнул он. Кудряш все так же отводил глаза перед настойчивыми вз­глядами Фродо. - Ты прав, - только и сказал, когда коротышка повторил свои извинения. - Я принял постановление сдохнуть здесь, хотя и не должен был. То есть, сдохнуть то я должен, и наверняка уже скоро, только не обязательно ведь здесь. Шансы у меня были, и не раз, я мог уехать. Вот только куда? И зачем?

Он снова сделал глоток, даже без дрожи отвращения. Критически поглядел на бутылку, заду­мавшись, на сколько ее еще может хватить. Он не боялся того, что самогонка совсем кончитс, просто ему не хотелось идти за рюкзаком.

- А знаешь, почему здесь? - после раздумья спросил он. - Я скажу, только если не будешь смеяться. Потому что здесь я провел лучшие годы своей жизни…

Он замолчал, видя изумление в глазах Фродо. Не презрение, как опаслся, но именно изумле­ние.

- Ну да — самые лучшие. - Теперь взгляд Кудряша бродит по отмеченным оспинами от вы­стрелов стенам. - Эти несколько лет, когда я был… кем-то. Не таким жалким дерьмом, как перед вой­ной. И не таким — еще более жалким — как сейчас… Фродо, я был кем-то, даже ты должен по­мнить… Дай-ка сигарету. Ой, знал бы ты, что мы здесь шмалим…

Он вытащил сигарету из предложенной пачки, прикурил. Глубоко затянулся. Выдул дым, за­тянулся еще раз.

- Курва, классные какие, - пробормотал он, потом попытался пустить колечко.

Ему не удалось, затвердевшие от шрамов губы не желали соответственным образом сложить­ся. Он попробовал еще раз, прошипел со злостью:

- Знаешь, поначалу я проклинал все, всех и вся. Такая уж у меня паршивая судьбина, дважды в жизни. Это же надо иметь такую невезуху, сам согласись, пережить два ядерных взрыва. Вообще-то, хватило бы и одного. Только мне не повезло, снова я находился далеко, чтобы сдохнуть сразу. И слишком близко, чтобы пережить. И вот, курва, уже два года умираю. - Он жадно затянулся, сигарета засветилась в темном интерьере. - Всех вас проклинал. Тех, кто погиб сразу: Догги и Аннакина…

- Догги погиб? - вырвалось у Фродо.

Кудряш коротко фыркнул.

- А ты как думал, что он живет долго и счастливо? - спросил он с иронией. - Погиб, будь спок. Охотился в лесу на танки с оставшейся от Вагнера винтовкой. И наверняка набил их сколько-то там, прежде чем уйти в Страну Вечной Охоты…

Кудряш усмехнулся.

- Я завидовал ему, особенно ему. Погиб, как хотел, не так, как Аннакин: в луже собственной блевотины.

Он закашлялся, загасил бычок на столешнице. Кашель не проходил, лицо контрабандиста по­багровело, шрамы на нем выделялись еще сильнее.

- Блин, убьет меня когда-нибудь это курево, - глотая звуки, пробормотал он. - Если, курва, успеет… Догги в последний раз я видел, когда он пришел за боеприпасами. Я дал ему остатки nammo, для Вагнера держал, он всегда хорошо платил… Я же его меньше наёбывал… Меньше, чем других… - На миг он усмехнулся своим воспоминаниям, но тут же лицо его снова стянуло серьезно­стью. - Он взял и вернулся в лес. Американцы шли от Порембы, через Брок, удерживали их, в основ­ном, вертолеты, в жизни не видел столько Ми-24 и ʺвервольфовʺ одновременно. А они лезли через лес, по просекам; похоже, тот их Миэйд когда-то чего-то слышал про Арденны. Вот только в Арденнах был мороз, а у нос весь металлолом застревал в грязи и песке. Передвигались они, в основном, про­торенными путями. Им и так повезло, далеко зашли. Рэнджеры добрались до Оструви, выбили здесь все танки. Последний такой себе успех. Потому что у них шансов и так не было; они не дошли бы даже до Замброва, не говоря уже про Крулевец[33]. Эти дошли дальше всего, вс западная группа даже Буга не пересекла. Без авиационной поддержки, без логистики… Вместо Арденн вышла атака легкой бригады[34].

Он очнулся.

- Я же собирался про Догги… Ладно, скажу, причем коротко. Он был в лесу. Тут вертолеты ис­чезли и прилетели ʺСуʺ. Дофига. Они применили оружие объемного взрыва. Топлива не жалели, по­крыли всю полосу, от Вышкува до самой Малкини, им хотелось уверенности. Потому сейчас все вы­глядит именно так, как выглядит. А после того еще поправили нейтринными боеголовками: Вышкув, Острувь и Малкиню, именно там, где ожидали рэнджерсов. Правда, те были только в Оструви.

Фродо потянулся за бутылкой. На сей раз Кудряш не протестовал.

- Ну ладно уже, налей себе, пускай будет тебе на здоровье.

Фродо машинально вытер горлышко, сделал глоток самогона. Он пробовал представить, как все это выглядело. Мелькающие низко над лесом ударные "Су", кувыркающиеся в воздухе резервуа­ры. Облако аэрозоля, окутывающее лес, словно утренний, низко лежащий туман. Удаляющийся гул двигателей и вспышка запала, огонь, поглощающий все, словно приплюснутый ради более эконом­ного использования ядерный взрыв; горящая полоса леса вдоль реки. Ударная волна, огненная буря, всасывающая воздух с силой урагана, когда поднимался столб раскаленного газа.

- Ну да, приятель, я завидовал Догги. Завидовал тогда, и сейчас завидую. Завидую всем, кто погиб, а так же всем, кто жив. И тебе тоже, коротышка, потому что только от тебя зависит, будешь ли ты разумным или переживешь. Если вернешься завтра туда, откуда приехал. Потому что до Брока не доедешь – никаких шансов. Так, поставь назад!

Фродо послушно поставил пластиковую бутылку на стол.

- Ты все так же не веришь… - покачал Кудряш головой. – Не хочешь слушать старого прияте­ля, ты же умнее. Ладно, расскажу, а поверишь или нет – дело твое. Ага, когда станешь рыгать, то в угол, а не на мои сапоги…

В лесу – непонятно каким чудом – остались анклавы зелени. Почему их обошла ударная вол­на, что прикрыло их от жара, не позволило сгореть, как точно таким же фрагментам территории ря­дом?... Большая часть леса выглядела, будто эпицентр падения тунгусского метеорита: голые, торча­щие в небо почерневшие стволы. А тут белели стволы березок, зеленели елочки и сосны. Мягкий ко­вер мха выглядел целеньким. Правда, морозы уничтожили все почки, а деревья стояли без листьев, только все это не имело ничего общего с первой, огненной яростью, что уничтожила все вокруг. Таких оазисов было довольно много, сверху они должны были выглядеть как зеленые, живые пятна в мерт­вом пейзаже.

Только ничего живого в них не было. Спасшиеся от смерти животные обходили стороной мертвый лес, до сих пор воняющий паленым и ржавчиной уничтоженных боевых машин. Ничего живо­го не было, теперь уже ничего.

Кудряш расковырял золу погасшего костра. Костра крупного, кто-то не жалел древесины. Вола можно было зажарить. Но зола была холодной, похоже, прошло уже несколько дней.

Напарник Кудряша обыскивал границы зеленого анклава в поисках следов. Все напрасно, ве­тер раздувал пепел, покрывающий мертвую лесную подстилку. Не осталось ничего.

Палка, переворачивающая золу наткнулась на что-то твердое. Нечто, вроде почерневшего от огня глиняного черепка… Миска…?

Кудряш почувствовал, как содержимое желудка поднимается к горлу. Он хотел позвать, но не мог извлечь голоса.

Здоровенный кострище, вола можно зажарить. И не только…

- Ты подумай, Фродо. Вот выловил ты чего-то на обед; но, прежде чем затащишь запасы себе в берлогу, хочешь перекусить чем-нибудь тепленьким. К примеру, мозгами? Отрезаешь голову, кла­дешь в самый жар. Когда все уже вкусненько так булькает, вытаскиваешь. Остается только ударить штыком или топориком… Рыгать будешь?

Фродо отрицательно мотнул головой. Он боялся что-либо сказать. Чтобы не травануть.

- Тогда я еще мог далеко ходить. А сейчас уже не справляюсь…

Кулряш похлопал себя по ноге.

- Суставы все сильнее пухнут… - пояснил он, видя вопросительный взгляд коротышки. - А то­гда еще ходили, пробовали найти чего-нибудь больше. Ну, я знаю… берлоги там какие-нибудь. Норы, в которых живут… И так ничего и не нашли, кроме остатков. Таких вот, как раз кострищ. Теперь, как только они выходят из леса, мы сразу же стреляем. И вот тут ты станешь удивляться. Это люди. Когда их застрелишь, сильно от нас не отличаются… И вылезают часто, похоже, жратвы в лесу со­всем не осталось. А что, за грибами должны ходить? Вся зона закрыта, так ты и сам знаешь…

Ну да, подумал Фродо, знаю. Знаю, сколько стоило подкупить русских, чтобы те впустили его в зараженную зону. Чтобы солдаты с постов вдоль проржавевших оград на время закрыли глаза; те са­мые солдаты, которые до сих пор носили респираторы и индивидуальные дозиметры.

- Далеко не зайдешь. Никаких шансов. В городе мы еще можем защищаться… пока что еще можем. Закрываемся на ночь, стреляем во все, что пошевелится на минах. Но победят именно они, потому что лучше приспособлены.

Фродо протянул руку к бутылке, но тут же передумал.

- Кудряш, я обязан… - беспомощным голосом произнес он. - Честное слово, должен.

- Не должен, - холодно перебил его контрабандист. - Не знаю, что ты иам оставил: золото или любимую детскую цацку. Но не обязан. Разве что, если ценишь это больше собственной жизни… Но в таком случае — ты дурак…

Он сплюнул на пол.

- У тебя еще есть выбор. У меня — уже нет. Но именно потому буду считать тебя законченным придурком, если меня не послушаешь… Ты говоришь, будто бы я принял решение тут и сдохнуть. Да, ты прав… Только ведь у меня нет выбора…

- У меня тоже нет выбора, - шепнул Фродо. - Честное слово, нет…

Снова он вытащил помятый бумажник. Осторожно вытащил из него маленький пластиковый мешочек, закрытым на хитроумную застежку; полицейские пользовались такими для хранения веще­ственных доказательств, а дилеры наркотиков — для розничной продажи доз.

В мешочке лежала маленькая стеклянная слезка — таблетка RFID.

- Я должен иметь уверенность… - тихо повторил низушок. - Должен, так жить не могу…

Длинный коридор, ряды дверей, запыленные пальмы, умирающие в горшках, заполненных перепутанных корней, спитым чаем и окурками. Запах пасты для натирки паркета и старых бу­маг.

Человечек в потертом костюме шел быстро, не поворачиваясь. Светилась розовая лысинка. Фродо шел за ним, чуть ли не наступая на пятки, человечек же, не намного выше него самого, все время низушка опережал.

Коридор, казалось, не имел конца. Одни и те же ряды высоких дверей, одни и те же пожелтев­шие таблички с надписями кириллицей. Названия отделов? Фродо не знал, у него не было времени вчитываться в выцветшие, каллиграфические выписанные на картонках буквы.

И вот наконец лестничная клетка, деревянные, скрипучие ступени, выглаженные прикосновения­ми множества рук поручни. Грязные окна, пропускающие серый свет.

Идет снег, отметил Фродо, впрочем, как и всегда. Кружащие хлопья заполняют безлюдные улицы, не видны купола церквей, равно как и более массивных мутаций варшавского Дворца Культу­ры.

Они спускались все ниже. Окна закрывала сетка, чрезвычайно густая, от такой отскочит любая граната. А может это и не против гранат, мелькнула мысль, а может это затем, чтобы какой-нибудь арестант не выбрал для себя короткого полета к свободе вместо длительного следствия.

И вот, в конце концов, низкое окно, на первом этаже. За окном, на окруженном стенами дворе, заслоненный падающим снегом маячит зеленый корпус бронетранспортера.

В потной руке Фродо сжимает маленький листок картона. Один, тот самый, который ему уда­лось подделать, он уже отдал при входе в здание. Второй, на сей раз белый, перечеркнутый наискось красной полосой, забрал человечек в потертом костюме. Вторая карточка не была подделана, во всяком случае — не полностью. Только дата была выведена и вписана наново. Последний листок был неподдельным. У него имелся лишь один недостаток. Он был адресован конкретному человеку. И Фродо не знал, попал ли он, куда следует. Нужно было рискнуть. Вероятность была где-то один к трем.

Стальные, выкрашенные черной краской дверь. Стоящий рядом с ними часовой взял из рук потрепанного бланк, накалякал время, поглядев на настенные электрические часы. Пропищал считы­ватель, когда чиновник провел в нем своей карточкой. Щелкнули замки; часовой, посапывая от уси­лий, толкнул тяжелую дверь.

Какое-то время они стояли в темноте, ожидая, пока автоматические лампы дневного света перестанут мигать. За спиной услышали стук входящих в отверстия засовов.

Этот коридор тоже был длинным. Выложенные белой кафельной плиткой стены поблескивали мертвенным, голубоватым отсветом.

Стартовали они вместе. Только теперь человечек в помятом костюме вперед не вырывался. Он шел рядом с Фродо, каблуки громко стучали по голому бетонному полу. Звук шагов смешивался с ритмичным потрескиванием стартера перегоревшей лампы. Где-то за стеной тихонечко гудел транс­форматор; слабая вибрация, едва слышимая, скорее — воспринимаемая.

Следующие двери, обычные, застекленные матовыми прямоугольниками. Они оба останови­лись на миг, в конце концов, проводник решительно толкнул их.

За письменным столом сидел пожилой мужчина в белом халате. Когда он первое время оце­нивал прибывших, Фродо перестал дышать. Он глянул на идентификатор, пристегнутый к карману ха­лата: Горюнов. Собрав все силы, Фродо сдержал вздох облегчения. Он поймал свой шанс. Рискнул и выиграл!

Потертый положил бумаги на стол. Оглянулся, закрутился на месте. В конце концов, буркнул что-то себе под нос и вышел, красноречиво постукивая по циферблату часо на запястье: Фродо знал, полчаса.. Прежде чем застыла оборотная дверь, еще до того, как Горюнов протянул руку за бумага­ми, Фродо положил на них небольшой листик картона. Визитную карточку генерал-майора Ростислав­ского с его собственноручной допиской.

Академик Горюнов проигнорировал документы, принесенные чиновником, пальцем пере­двинул визитку по столу. Его седые брови немного поднялись. Внимательным взглядом он измерил низушка. Снова потянулся за бумагами.

- How can I help you, mister… - щуря близорукие глаза, он отодвинул папку на всю длину руки. - Mister… Gurievitch? Но вы, конечно же, говорите по-русски?

Фродо согласно кивнул.

- Это хорошо, - Горюнов усмехнулся, его выцветшие голубые глаза насмешливо сощурились. - Потому что мой иврит несколько… заржавел… да, так и чего же израильская разведка желает узнать в нашей скромной обители? Ведь тут всего лишь музей, в котором я исполняю роль только храните­ля…

Фродо напрягся. Напряжен он был с самого начала, теперь же, когда очутился уже столь близ­ко, когда все должно было сделаться ясным… В ту или иную сторону. Еще вчера он верил, что это все равно, лишь бы исчезла неуверенность. Лишь бы знать. Но вот теперь он начинал бояться; чув­ствуя, как не хотят держать ноги, как какая-то громадная глыба залегла в желудке, становясь все больше и тяжелее.

Он чувствовал себя неуверенно под испытующим взглядом пожилого мужчины; к тому же по­нимал, что его выдает бледность и легкая дрожь рук.

- Вы же знаете, что успехом это не было, - Горюнов покачал головой. - А технологию вы полу­чили. Полностью. И не воспользовались по выше изложенным причинам. Тогда зачем вы морочите голову занятому человеку? И как во всем этом замешан мой приятель?

Он постучал согнутым пальцем по лежащей на столешнице визитке. Все идет не так, ав пани­ке подумал Фродо. Нужно было послушать Арика, винил он себя. Арик, старый знакомец еще по Бе­лоруссии, ныне атташе по культуре посольства. Посольства, находящегося в состоянии ликвидации, как и все в Москве. Он же предупреждал, что пересаливать не стоит. Старик недоверчив и упрям, а эта визитка от Ростиславского ни к селу, ни к городу. Должно было хватить израильских документов, которые Арик устроил за пятнадцать минут, посол их подписал — в последнее время он подписывал все, не читая. Все равно, в этом дипломатическом представительстве и так уже ничего не имело зна­чения.

- Так что, господин… Гуревич? - академик произнес фамилию чисто по-русски.

Фродо уже не думал.

- Восемьдесят пять — двадцать — ноль три — пятнадцать. Стрелкова. Марина.

Старик прикрыл глаза. Выглядел он удивительно хрупким, весь серебристо-прозрачный, пря­мо голубоватый в холодном свете люминесцентных ламп. Какое-то время он сидел неподвижно.

- Пошли, - произнес он наконец. Поднялся из-за стола и, не оглядываясь, направился куда-то.

Бесконечные ряды серых металлических шкафчиков. Ящички с номерами. Старик шел уве­ренно, бормоча что-то про себя.

Скрежетнул выдвигаемый ящик; Фродо прижал лоб к холодному металлу шкафа. Ему каза­лось, что еще немного, и он упадет. Он почувствовал на плече руку академика.

- Это еще ничего не доказывает… Слышишь меня? Гуревич, или как там тебя, слышишь?

Пальцы старика сжались на плече.

- Пошли, парень…

Стул был твердым, неудобным. Он скрипел при каждом шевелении. Академик опал на соб­ственное кресло, на столе перед ним лежал маленький пакетик. Со стеклянной слезкой внутри. Та­блетка RFID.

Фродо казалось, что слова академика с трудом пробиваются сквозь туман, что окутал его самого. Он видел лишь маленькую стеклянную таблетку.

- Этого еще недостаточно. Чтобы быть уверенным на все сто, нужно больше. Доказательный материал, показания. Если уже ничего другого не осталось. Идентификатор — это еще не все. Ты меня хоть вообще-то слушаешь?

Ответа академик не услышал. Фродо пробормотал что-то под нос, слишком тихо, чтобы быть понятым.

- Так ты слушаешь? - поднял голос Горюнов; теперь он почти что кричал смешным старческим фальцетом.

- Ты знаешь, где находишься? Это хренова Лубянка, а не институт. Институт был в Горьком, это такой город, о котором никто ничего не знал, кроме разведок всех мастей, авторов приключенче­ских романов и вообще всеми. Сейчас там громадная дыра в земле. Нас осталось трое, всего трое со всего проекта, все остальные превратились в смог над Уралом. Здесь нет ни одного ломаного компьютера. Ничего нет! Только лишь то, что похоронные команды пришлют нам с фронта. Иногда это снимок, иногда — проба ДНК, которую и так можно засунуть себе в задницу, потому что все образ­цы пошли к чертовой матери! Иногда значок-идентификатор. Иногда рапорт какого-нибудь безграмот­ного фронтовика. Иногда же — только таблетка. Как в этот вот раз. Горстка таблеток и перечень, сде­ланный химическим карандашом на оборотной стороне снабженческого бланка…

Старик прервался, запыхался. Фродо поднял глаза.

- Что…? Что вы говорите?

Академик впервые улыбнулся.

- Аркадий Исакович…

И хана всему моему камуфляжу, мелькнуло у коротышки в голове, прежде чем до него во всей полноте дошел смысл слов старого академика.

- Что вы говорите, Аркадий Исакович?

- Я понятно говорю, - Горюнов снова усмехнулся. - Мы ничего не знаем. Мы даже не знаем, действительно ли они погибли. У нас есть только фамилии, выписанные на листке бумаги.

- Но ведь…

- Не перебивай! - сердито осадил его старик. - Слышал, что я сказал. Вся документация пошла к чертовой бабушке. Да номер прочитать можно, но с чем сравнить?

- А вы не помните? - шепнул Фродо.

Горюнов отшатнулся.

- Помню, - с гневом ответил он. - Маришку помню.

Он оттер лицо рукой, старческой ладонью с хорошо видными голубоватыми жилками.

- Всех помню, - прошептал он. - Всех. - Он отвернул голову, какое-то время молчал- - Но номе­ров знать не могу! Это программируемые таблетки, номера постоянными не были, они менялись в за­висимости от задания… И так: шестьдесят четыре знака с контрольной суммой. Склерозом пока что не страдаю, но всего бы не запомнил…

- Выходит… - беспомощно начал Фродо.

Горюнов сочувственно поглядел на него.

- Выходит, что я тебе не помог… Прости, приятель, больше ничего не могу.

- Погодите, - интенсивно размышлял Фродо. - Место службы… - Он наклонился над столешни­цей, приблизил свою голову к Горюнову. - Ну да! - воскликнул он. - Место службы! Должны ведь быть какие-то архивы; ведь программировали рамки, чтобы она могла проходить! Нужно проверить… Так что?

Горюнов качал головой.

- Этого тоже не знаете? И никто не знает? Что, не осталось никакой картотеки, никакого компьютера? Что, в вашем бардаке нельзя проверить?

Академик не взорвался, не проявил злости. Он подождал, пока Фродо не успокоится, вновь упадет на скрипучий стул.

- Не нужно ни компьютера, ни картотек. Вот, пожалуйста — после выхода из Института, пер­вое и единственное место службы — Полярное. База Полярное. Потом командировка для выполне­ния специального задания: Острувь Мазовецкая. И, наконец, автономный батальон спецназа. Все по­казания могли быть только лишь на базе подводных лодок. Мне очень жаль, парень. Единственные датчики, которые могли что-либо зарегистрировать, находятся именно там. Под толстым слоем льда… Так что ты никогда не узнаешь…

Единственные устройства для считывания. Нет, подумал Фродо, не единственные. Есть еще один. А точнее: должен быть. Он протянул руку за пакетиком. Горюнов исподлобья глядел на него.

- Погоди, - сказал он.

После чего открыл ящик, какое-то время перебирал содержимое. Вытянул руку к Фродо. Тот, после недолгого колебания, пакетик отдал.

- Количество должно совпадать… - буркнул академик, заменяя таблетки. - Все это здесь ни­хрена не стоит, никому уже не пригодится. Очень скоро нас переведут в новую столицу — в Ялту. Весь этот бардак в сундуки и ящики, погрузят на машины. Половина наверняка потеряется по дороге, но по бумагам все будет сходиться…

Старик разболтался, покрывая этими грубыми словами… что? Неуверенность? Волнение? Со­чувствие? Фродо не знал.

- А при предыдущем переезде потерялся спектрометр. Пять тонн весил, фундамент ему был нужен, а вот пропал, осталась только спецификация… До сих пор еще на учете…

Стеклянную слезку он завернул в вырванный из блокнота листок, подал низушку. Тот сжал пальцы изо всех сил, словно опасаясь того, что стеклянная слезка выпадет и навсегда потеряется. Он хотел что-то сказать, поблагодарить. Не мог, то, что давило в горле, не разрешало.

- В Ялту, представляешь себе! Перенесенный в Ялту, словно какой-нибудь Лиходеев…

Фродо фыркнул нервным смешком. Выцветшие глаза старика сузились.

- Что, знаешь, кто такой Лиходеев? Ой, Гуревич, из вас такой же сабра[35], как из меня чукча… Возможно, и еврей, но не сабра…

Когда Фродо выходил, он еще раз обернулся к старому академику, который за своим столом был похож на крупную взъерошенную птицу. Губы Аркадия Исаковича пошевелились, как будто бы он хотел еще что-то сказать. Но только лишь нетерпеливо махнул рукой.

- Понимаешь, Кудряш? Это последний шанс… Тот мой датчик, смонтированный в двери. И все там записывалось…

За окнами уже потемнело. Контрабандист беспокойно пошевелился. Он выпил прилично, но не столько, чтобы пренебречь основными принципами. Он и сам иногда удивлялся, почему еще соблюдает их, ведь и так же один черт. Нет, все не так. Несмотря ни на что, ему не хотелось кончить существование в качестве куска мяса на гриле.

- Пошли, коротышка. Пора прятаться. Здесь ночь не самое лучшее время… Расскажешь по дороге. А то и позднее, время у нас еще имеется…

- Погоди, - Фродо схватил Кудряша за рукав настырным жестом пьяницы. - Минутку…

Он что-то непонятно бормотал.

- Фродо, - контрабандист вырвался, - вот только не надо делать из меня придурка… И что с того, что ты считаешь номер? Ты ведь не знаешь, каким этот номер должен быть! Не можешь иденти­фицировать, сам же говорил, что документации нет; даже тот, как его там, не знал ничего… Так что ты мне тут пиздишь? За дурака меня считаешь?

Он презрительно фыркнул. Ему уже все осточертело, надоели всяческие благородные идио­ты, ищущие свое предназначение во имя… Вот именно, во имя чего, мелькнула у него мысль. Хоро­шо, а ты во имя чего торчишь здесь? Во имя чего остался, чтобы сдохнуть именно здесь, а не где-нибудь в другом месте? Не в тепленьком, чистеньком лагере на нарах, застланных выстиранным по­стельным бельем, под присмотром заботливых врачей без границ и австралийских сестер милосер­дия? В лагере, где у тебя имелся бы удобный венфлон, воткнутый на постоянку; не нужно было бы выискивать еще пригодные для использования вены, чтобы загнать себе ежедневную порцию мор­фия. Кудряш скривился, бессознательно потирая икру. С венами было все сложнее, вскоре просто не будет куда колоть. Никогда он не думал, что все протянется так долго. Блин, морфия-то хватит, зато не достанет вен, чертова ирония.

Вот именно, повторил он сам себе. Во имя чего? Не лучше ли ты сам, чем тот придурок, кото­рый сам себя обманывает? Отчаянно ищет хоть какого-то смысла, вместо того, чтобы валить отсюда, как можно дальше… Хватит приказал он сам себе, хватит, а не то еще вдруг начнешь сам себя жа­леть. Он тряхнул головой. Ах ты ёбаный ханжа, произнесло что-то в глубине мыслей, ведь ты все вре­мя жалеешь сам себя. Хватит!

- Не знаю, что там у тебя такого, ради чего ты хочешь рисковать жизнью, - произнес он глухо, не своим голосом. - Не знаю, и мне на это насрать, сейчас мне уже все до лампочки. Но ведь ты же мог сказать, что все это не мое сраное дело, а не мучить меня слезовыжимательными случаями!

Фродо глядел на Кудряша какое-то время,, ничего не понимая. Но потом до него дошло.

- Я не сказал? Правда, не сказал? Курва, неужто не сказал?

Кудряш холодно поглядел на него, отрицательно покачал головой.

- Ничего ты не сказал, кроме…

- Знаю, слезовыжимательных случаев… - прошипел Фродо. - Хочешь верь, хочешь нет. Тот датчик был точно таким, какие используются на всех базах. Он работал на том же программном обес­печении, которое я стырил. Равно как и множество других вещей, ты же помнишь. Тот датчик не толь­ко считывал, он еще и идентифицировал. Короче, записывал серийный номер, чин, фамилию…

- Пиздишь… - вырвалось у Кудряша.

- Не пизжу! - заорал Фродо. - Можешь мне, курва, не верить, но это правда!

Контрабандист уселся. Он вытащил из-за пазухи пластиковую бутылку, подал низушку. Он со­всем не слушал того, что коротышка выкрикивает про базы данных, про непосредственный канал… Неважно, подумал он, даже если тот и не врет… А ведь наверняка не врет, всегда был способным…

- Ладно, верю, - сухо сказал он наконец. - Но и все равно, смысла это не имеет. Туда ты не дойдешь, а даже если бы и дошел… Нет, да что я горожу, просто не дойдешь…

Фродо сделал глоток из бутылки, вытер горлышко, подал бутылку Кудряшу.

- Ну а если дойду? - сдавленным голосом спросил он — самогон был крепким.

Кудряш глотнул, прежде чем ответить. Вопросом на вопрос.

- Про электромагнитный импульс чего-нибудь слыхал? От твоих данных нихрена не осталось.

- Оптический диск… - парировал Фродо с безумной усмешкой, но потом сразу же сделался се­рьезным. - Дело не в том… Даже если там всего лишь дыра в земле, все равно я обязан туда пойти. Должен увидеть сам. Не могу я жить вот так, с сознанием, что не сделал всего…

Кудряш долго молчал, барабаня пальцами по столешнице.

- Если пойдешь… - начал он наконец. - Если пойдешь, тогда и вправду не придется жить с со­знанием. А знаешь, почему? Потому что вообще не будешь жить…

Он отвернул голову. Сжимал челюсти, так что желваки выступили на покрытой шрамами, без­волосой коже. Придурок ёбаный, стучало у Кудряша в голове. И вот что я должен, курва, сказать? Ведь все равно же пойдет…

- Я не могу тебя обманывать… - взорвался контрабандист. - Не могу… Дом стоит, по крайней мере, когда я там был — стоял… Полгода тому назад… Второй этаж сгорел, но первый уцелел…

Он поднялся.

- Делай, курва, что хочешь… Хочешь умереть, прошу покорно. Но не сегодня… Идешь, Фродо?..

Низушок очнулся, поднял голову.

- Иду, иду…

- Тогда пошли.

Ночью подул ветер. Горячий ветер с юга, откуда-то из-за Карпат, родившийся в выжженных пустынях Венгрии. Дыхание обезумевшего климата, скачок температуры на добрые два десятка гра­дусов.

Он гнал редкие, рваные тучи по флюоресцирующему от пыли небу; грохотал обрывками жести в развалинах, лизал ржавые кожухи танков, катил перед собой клубы тряпья и бумаг. Мокрый снег, к вечеру связанный тонким слоем ледка, таял, стекал ручьями, которые соединялись в грязные потоки, лил на голую землю, разбитые шлемы, на мусор из домашних останков и кирпича. Он же прижал к земле немногочисленные еще стоящие деревья, выл и свистел в безлистых уже более года ветках. На березы и липы, клены и каштаны, что стояли мертвыми и голыми — на первых жертв климатиче­ских перемен.

К утру ветер утих. Встал ранний июньский рассвет, весь в феерии красок: желтой, алой и фи­олетовой, рассвет, обезумевший красками, когда лучи выглядывающего из-за горизонта солнца пре­ломлялись и рассеивались на пылевых частицах.

Солнце поднималось все выше, все более пригашенное, вылинявшее на сером небе. Тогда же вернулся мороз, сковал размякшую почву, застеклил лужи, превратил грязь в твердые комья, по­крыл слоем седого инея ржавую броню и стены.

За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения, сразу же за последними застройка­ми, от которых остались только развалины. Шоссе входит в леса, посаженные словно под шнурок, на грунтах из подляских песков с несчастными сосенками.

Шаги стучали по асфальту, разбитому гусеницами, разорванному морозами, вздыбленному снарядами с сердечниками из обедненного урана. Тонкие сосенки стояли прямо, ровными рядами, стволы, нацеленные в серое небо. Ряды стволов, с которых ветры содрали кору и немногочисленные спасшиеся ветки. А помимо них не было ничего, никакой лесной подстилки, кустов или мха. Все превратилось в золу в краткой вспышке огненной бури, когда сдетонированное облако аэрозоли рас­ползлось сплющенным взрывом.

И даже зола пропала, всосанная ураганом, который высвободил взрыв. Остатки зоы развеяли ветры, горячие и морозные попеременно, что прокатились здесь за последние годы и месяцы. Оста­лись только стволы, заякорившиеся корнями в сером песке, ободранные от коры и веток, выглажен­ные несомым ветром песком и ледовыми кристалликами.

Огонь безумствовал слишком коротко, после чего его сдул вздымающийся поток воздуха. Лг­глнь испепелил все, что можно было испепелить, превратил в пыль, поднятую до самой стратосферы. Он бушевал слишком недолго, чтобы расплавить асфальт, чтобы шоссе потекло смолистой рекой. Дорожное покрытие осталось, и только обычная эрозия все сильнее крошила куски асфальта.

Дорога слегка сворачивала возле одиноко стоящего имения или домика лесника, сразу жке при выходе незавершенной объездной трассы. По крайней мере, Фродо помнил, что домик где-то здесь был, теперь же от него остались нечеткие очертания фундамента, куча кирпича от печной тру­бы и печных же кафельных плиток. Он остановился на минутку, исходя паром дыхания.

Непонятно зачем, он перескочил канаву, подошел к развалинам. Концом сапога ударил за­ржавевшее ведро, но ногу тут же убрал. В этой кошмарной тишине жестяной звук прозвучал с силой выстрела. Он инстинктивно обвел округу стволом "абакана". Тишина прямо звенит в ушах, а еще лишь собственное дыхание и ускоренный стук сердца.

Пришло решение ненадолго остановиться, взять себя в руки. С тех пор, как прошел мимо по­следних застроек, шел напряженно, ожидая подвоха, разглядываясь и прислушиваясь. При этом по­нимал, что ничего хорошего это не обещает. Здесь пока что более или менее безопасно, во всяком случае, так утверждал Кудряш. В меру безопасно. Если сейчас не удержит нервы на поводке, легко закончит жизнь в качестве закуски.

Фродо присел на бетонном фундаменте, сбросил рюкзак, перекрещивающую грудь ленту со снарядами к гранатомету. Какое-то время копался в кармане в поисках сигарет.

Более всего его злило то, что он и сам не знал, чего ожидает. С самого рассвета, с момента принятия решения в голове был кавардак. Сам он толком не знал: то ли, по-настоящему, идет, чтобы дойти, или только лишь затем, чтобы умереть. А еще больше злило то, что было ему все равно. За­мерцал огонек газовой зажигалки. Фродо затянулся дымом, поднял голову, глядя в размытый, засло­ненный пылью диск солнца на сером небе. Солнце светило прямо в лицо, но не грело, было холод­ным, словно свет люминесцентной лампы.

Фродо вздрогнул. Подбитая искусственным мехом куртка и штаны из горетекса были теплыми, в ходе быстрого марша он сам даже упрел. Тем не менее, по телу прошла холодная дрожь.

Он курил быстро, нервно, глубоко затягиваясь, так что окурок начал жечь пальцы. Фродо щелк­нул ими, так что бычок улетел по далекой дуге. Он хотел уже встать, но замялся, покопался в пачке, вытащил следующую сигарету. Впервые в жизни ему по-настоящему захотелось хлебнуть пар­шивого самогона. Он знал, что это было бы самоубийством, для увеличения собственных шансов ему нужна была максимальная эффективность органов чувств. И он знал, что вызванная спиртным фальшивая уверенность в себе, самое большее, сделала бы смерть более легкой… А может так было бы и лучше, подумал он. Тихо захихикал, но тут же его передернуло, так прозвучал этот смех в тиши мертвого леса.

- Хочу умереть во сне, как мой дед… - пробормотал коротышка себе под нос. – А не вопить от страха, как его пассажиры…

Кривясь от отвращения, он сплюнул. Глупеешь, Фродо, пришла мысль. Совсем глупеешь. Возьми себя в руки или сразу же пальни себе в лоб… Нет. Не могу. Пускай это сделают другие.

Тяжело дыша, он поднялся. Какую это херню я несу… Шарики за ролики заходят… Возьми себя в руки, парень… Здесь еще, более-менее, безопасно.

- Там еще, более-менее, безопасно. – Кудряш заряжал блестящие патроны в искривленную дугой обойму. Пружина металлически щелкала, когда очередной патрон исчезал в прозрачно-матовой коробочке. Кончики пуль были покрашены красной краской: запрещенные всяческими конвенциями разрывные пули.

Фродо кивнул. Он отвел затвор "абакана", который выбрал из целой кучи всяческого оружия, сброшенного в углу. Нажал на спусковой крючок, щелкнул боек, патронов в патроннике не было.

Он прикрыл веки, большим пальцем передвигая рычажок. Тот перескакивал, слегка сопротив­ляясь. На предохранителе. Одиночная стрельба. Очереди из двух патронов. Непрерывный огонь. Ни­зушок открыл глаза. Сходится. Ему хотелось привыкнуть к оружию, раньше таким он не пользовался. К счастью, оно весьма походило на старого, доброго калаша, даже оптический прицел был таким же, как в последних моделях АК-74.

- Там оно, более-менее, безопасно, это где-то два или три километра, - мычал Кудряш, не переставая заряжать обоймы. – А вот дальше, когда начинаются заторы на дороге, ну, ты понимаешь, разбитые машины… Там сохранилось больше зарослей, видимость похуже.

Он отложил очередную заряженную обойму. Потянулся за следующей.

А вот кстати, - задумался Кудряш. Там, где налет захватил колонну врасплох, где дорогу бар­рикадировали спутавшиеся разбитые машины, спаслось больше всего деревьев, пока что зеленые пятна в сожженном лесу. Странно, подумалось, ведь пожар должен был воспламенить топливо из го­рящих танков и бронетранспортеров, разбитых снарядами и ракетами. Он что-то буркнул себе под нос.

Фродо поднял голову.

- Что ты говоришь? – спросил он, разглядывая подвешенный под стволом гранатомет.

- Да ничего, не беспокойся, - махнул рукой Кудряш. Желание что-либо объяснять у него уже прошло. Да он и туда-то наверняка не дойдет, размышлял бывший контрабандист со злостью. Отго­ворить нет никаких шансов. Впрочем… Впрочем, я ведь не имею никакого права…

- Легче американского, - произнес он, видя как Фродо, в свою очередь, открывает затвор гра­натомета. - Боеприпасы тоже полегче, тридцать миллиметров. В самый раз для таких как ты гномов…

- Я же хоббит, - запротестовал Фродо, щелкая затвором.

- А что, есть какая-то разница? - спросил контрабандист без особого интереса.

- Огромная! - нервно фыркнул низушок. - Видишь ли, гномы — они бородатые, у них паршивые манеры, они ругаются…

Кудряш не слушал его, глядя исподлобья. Слишком много болтает, констатировал он. Со слишком сильным оживлением. Ничего хорошего это не обещает.

Фродо неожиданно — на половине слова — замолк, глянул на Кудряша.

- Думаешь, я поехал? - спросил он. - Что дурею от страха?

- Ну да, - спокойно подтвердил контрабандист. Он мог позволить себе самообладание, все ар­гументы выорал раньше, когда полностью одетый Фродо разбудил его и сообщил, что все равно пой­дет. И что будит Кудряша только лишь затем, чтобы не уйти не попрощавшись. Тогда контрабандист попеременно, то метал маты, то объяснял, называл придурком и упрашивал. В конце концов, плюнул, где-то в глубине чувствуя, что все прозвучит и так фальшиво, что сам он последний, кто еще может призывать опомниться. Сам он, что ни говори, давным-давно покончил с собой, и что с того, что само­убийство случилось в рассрочку. И, тем более, он не имеет права отговаривать от него кого-то тако­го, который, по крайней мере, желает сделать это быстро. И неважно: во имя чего. Какая разница: мечтания о любви или что-то иное…

- Поехал ты уже давно, - устало буркнул Кудряш. – А сейчас это уже почти что нормально.

Ну да, нормально, неожиданно ясно подумал низушок. Это всего лишь тело, остатки инстинк­та самосохранения. И то, что инстинкт этот не может согласиться с тем, что управляют им навязчи­вые идеи. Иррациональные бредни.

Иррациональные навязчивые идеи. Еще один окурок очертил дугу.

Фродо заметил, что вокруг потемнело. Он выругался себе под нос, видя, что небо затягивает­ся тучами, как, впрочем, и каждый день, когда начинал падать снег. Он опять выругался, теперь уже вслух.

Снег. Когда тот начнет падать, когда сделается гуще, сам он мало чего увидит сквозь зана­весь кружащих хлопьев. Слишком долго оттягивал, слишком долго сидел в этих развалинах, шмаля одну сигаретину за другой, размышляя неизвестно о чем. Он спешно стал подтягивать ремни рюкза­ка.