Сердечные тайны

Глава 3

Бэнни покрепче ухватилась за ручку кожаного футляра, и осторожно опустилась еще на одну ступеньку. Она остановилась, прислушиваясь. Тихо. Крадучись, опустилась по лестнице, осторожно ступая на старые половицы и стараясь не выдать предательского скрипа.

Меньше всего она хотела сейчас быть застигнутой на лестнице кем-нибудь из ее семьи до того, как выскользнет из дома. Если это будет отец, то он заставит ее работать, вместо того, чтобы разгуливать без дела. Если ее поймает кто-нибудь из братьев, они будут безжалостно издеваться над ней. Если ее увидит мать – ну, об этом даже страшно подумать.

Спустившись с лестницы, она посмотрела по сторонам. Никого. Ей оставалось всего несколько шагов до двери и потом недалеко до леса – и она свободна.

Дверь открылась. Бэнни застыла. Нет, слишком поздно.

– Привет, мама.

– Элизабет, – Мэри вошла в дом и закрыла дверь. В руке у нее была корзина, с которой она обычно ходила на рынок. – Я только что была у Руфуса в магазине, и посмотри, что я нашла. – Она замолчала, наконец, оторвав взгляд от своей корзины, и внимательно посмотрела на дочь. – Ох, Элизабет, – сказала она с ноткой разочарования в голосе. – Что на тебе надето?

Бэнни бросила взгляд на свою просторную рубашку, бриджи и потертые ботинки.

– Одежда, по-моему.

– Я думала, мы с тобой решили, что ты не будешь больше носить бриджи.

– Нет, мама, это ты решила. А я решила, что буду носить их, когда юбки мне мешают. И потом подумай, сколько ткани мы сэкономим, если я буду носить бриджи вместо платья.

– Элизабет, девочка моя…, – любовь и укор звучали в материнском голосе.

Мэри нежно поправила выбившиеся из косы дочери локоны. Ее движения были грациозными и плавными.

– Не понимаю, почему ты не хочешь даже попытаться быть привлекательной. Ты такая статная. А если ты еще и оденешься, как следует, от тебя просто глаз невозможно будет отвести.

Статная. Глаз не отвести. Элизабет с покорной улыбкой смотрела на свою изящную, утонченную, женственную мать. В ее волосах, аккуратно уложенных в тугой узел, было всего несколько седых прядок. Ни один волосок не выбивался из ее прически.

Бэнни была нисколько не похожа на мать и прекрасно это знала. Темные глаза – вот единственное, что она унаследовала от Мэри. Все остальное ей досталось от Кэда.

– Я очень бы хотела, – продолжала Мэри, – чтобы ты подумала о поездке в Мэриленд. Ты же знаешь, что твоя тетя Сара будет просто счастлива, если ты погостишь у нее немного.

Снова Мэриленд. Бэнни не знала, почему Мэриленд приобрел репутацию места, в котором даже самая отчаявшаяся из девушек может найти мужа, как только пересечет границу городка, но мать, очевидно, верила в это.

– Я не поеду в Мэриленд. Я не испытываю непреодолимого желания выйти замуж.

– А кто говорит об этом? – невинно спросила Мэри. Я просто думаю, что тебе следует навестить свою тетю.

Бэнни покачала головой. Она знала, что возражать бесполезно. Ее мать, какой бы хрупкой на вид не казалась, могла быть такой же непоколебимой, как любой из Джоунзов. Бэнни не принадлежала к тому типу женщин, которых мужчины охотно берут в жены. Она была слишком высокой, слишком сильной, слишком похожей на своих братьев. Но Мэри не собиралась сдаваться.

– Ну что ж. Если ты не намерена поехать в Мэриленд, то почему бы тебе не сшить хотя бы новое платье к смотру? У меня есть отличная ткань, цвета зеленой листвы. Она тебе будет к лицу. Если у тебя будет красивое платье, я уверена, ты не захочешь ходить в обносках братьев.

– Я надела все это только потому, что собиралась пойти прогуляться, а юбки вечно цепляются за траву и кусты. Я уже устала штопать их, ты же знаешь, я не умею обращаться с иголкой так хорошо, как ты. Я постараюсь, чтобы меня никто не увидел.

– Ты снова идешь в лес, ведь так?

Бэнни тяжело вздохнула.

– Да.

– Я волнуюсь за тебя. Неужели ты думаешь, что женщина может в полной безопасности разгуливать по лесу одна?

– Со мной все будет в порядке. Кто захочет со мной связаться?

В ее немалом росте и недюжинной силе были свои преимущества, и Бэнни намеревалась воспользоваться ими, если возникнет такая необходимость.

– Ты, наверное, идешь в лес, чтобы поиграть на этой штуке, ведь так?

– Да.

– Право же, Элизабет, я буду бесконечно рада, если это будет какой-нибудь более подходящий для молодой леди инструмент. Спинет,[3] например, или, может быть, клавесин. Если музыка – твое призвание, ты, конечно, должна развивать свой талант, дорогая!

– Мама, я не молода, и не очень похожа на леди. И скрипка меня вполне устраивает. Поэтому, если ты позволишь, я бы все-таки хотела пойти поиграть.

Бэнни вышла из таверны и направилась прямо к видневшемуся неподалеку густому лесу.

Поставив на пол свою корзину, Мэри прислонилась к косяку. На ее лице появилось выражение озабоченности. Она любила Элизабет и дорожила ею, как только мать восьмерых сыновей, может дорожить единственной своей дочерью. Но она не понимала Бэнни.

Мэри подняла руки к прическе и пригладила волосы, хотя в этом не было никакой необходимости. Снова она вспомнила времена своей молодости. Ей было тогда семнадцать, и она знала, что в городе считали неприличным, что одна из дочерей преподобного настоятеля церкви Нью-Уэксфорда выходит замуж за молодого громилу Кэда Джоунза. Тридцать три года спустя, она все также была уверена, что сделала правильный выбор.

Она всегда знала, что Кэд любит ее сильно и страстно. А для молодой женщины, чей отец часто ставил веру и свои обязанности выше семьи, это была довольно соблазнительная приманка, и Мэри ни разу не пожалела, что попалась в нее. Она любила Кэда со спокойной преданностью. Мэри понимала его, потому что он был простым, открытым, честным и гордым человеком. И всех своих сыновей она тоже любила и понимала. Семерых – потому что они были похожи на отца, а Брэндана – потому что он был так похож на нее. Брэндану, как и ей, необходимо было все обдумать, взвесить; он полагался на разум, а не на чувства – непредсказуемую и ненадежную вещь.

Бэнни, несмотря на явное сходство с Кэдом, была абсолютно на него непохожа. Она не была простой и открытой, как отец. Чувствовалось, что Элизабет многое скрывает. Она никогда не проявляла ни гнева, ни боли, ни страдания – по крайней мере, явно. Казалось, она всем довольна, но это было не так. В этих темных глазах пряталась непокорность. И безжалостно подавливаемые мечты. Но о чем? Бэнни и не помышляла о замужестве, не любила наряжаться, играла на этом странном, таком неженском инструменте и могла подолгу стоять где-нибудь в уголке, наблюдая и размышляя о чем-то своем, глубоко тайном. Что же скрывалось за внешним спокойствием ее дорогой дочери?

Кажется, Мэри ничего не может сделать и на этот раз. Во всяком случае, ничто из того, что она уже пробовала, не срабатывало. Но, если Мэри и научилась чему-то за три десятилетия жизни с Джоунзами, так это тому, что твердость, решительность и настойчивость, в конце концов, всегда приводят к желаемой цели. А уж этих качеств, Мэри было не занимать.

Оторвав, наконец, взгляд от того места, где Бэнни исчезла среди деревьев, Мэри наклонилась и подняла корзину. Сейчас она точно ничего не сможет сделать и, кроме того, ей нужно накормить голодных мужчин. Позже… Да, позже она подумает об этом.

Бэнни медленно шла по лесу с футляром в руке. Несколько одиноких потемневших листьев висели на причудливо изогнутых ветках кленов и других деревьев, в беспорядочном изобилии росших в лесу. Воздух был прохладным и свежим.

Бэнни любила этот лес. Земля здесь была неровная, заросшая травой и кустарниками, и изрытая многочисленными оврагами. Совсем рядом находился более удобный для обработки участок, поэтому здесь все оставалось нетронутым. Уголок этот был не очень большим, зато надежно укрытым от любопытных и осуждающих глаз плотной стеной деревьев. Здесь она чувствовала себя свободной. Здесь она была Элизабет Джоунз, и никто не пытался навязать ей свою волю.

Дойдя до своего любимого места, она опустилась на землю, не обращая внимания на сырость. По дну извилистого оврага бежал ручей, и его тихое журчанье всегда успокаивающе действовало на Бэнни.

Девушка задумалась, глядя на воду. Как и Брэндан, она всегда считала себя защищенной от обид, которые могут принести чьи-то слова. В детстве ее дразнили великаншей, остолопом, мальчишкой. Она справилась с этим, став сильной, сдержанной, гордой. И все же она почувствовала острую боль оттого, что снова, в какой уже раз, не оправдала надежд своей матери.

Подтянув к себе футляр, Бэнни отстегнула пряжки, подняла крышку и достала свою скрипку. Она любовно провела пальцами по дереву и легко тронула струны, прислушиваясь к чистому звуку инструмента.

Эта скрипка – подарок ее деда детям Джоунзов. До самой своей смерти он не расставался с надеждой «цивилизовать» семью своей дочери. Он считал, что умение ценить хорошую музыку – неотъемлемая черта настоящего джентльмена. К его глубокому разочарованию ни один из сыновей Джоунзов не проявлял и малейшего интереса к игре на скрипке. Единственным исключением был Брэндан, но у него, к несчастью, абсолютно не было слуха.

Бэнни обнаружила скрипку, покрытую слоем пыли, в одном из чуланов. Ее отец считал уроки музыки бесполезной тратой времени и денег, а мать убеждала перейти на какой-нибудь более подходящий для женщины инструмент. Но Бэнни полюбила именно скрипку, очарованная тем, что сама могла извлекать удивительные звуки из этого чудесного инструмента.

Так как учить ее играть было некому, то она сама себя и научила. Каждый раз, когда к ним в городок заезжал скрипач и давал концерты, Бэнни внимательно следила за ним: как он перебирал струны, как водил по ним смычком.

Часами она упорно упражнялась в игре на скрипке. Зимой, несмотря на то, что ее пальцы коченели от холода, она играла, спрятавшись на чердаке, в сарае. А летом пристанищем для нее служил Финниганский лес. Сначала у нее ничего не получалось. Скрипка издавала звуки, напоминавшие пронзительный визг кота, которого мучили деревенские мальчишки. Но со временем она научилась извлекать из инструмента чистые ноты, похожие на те, что слышала на концертах. И, наконец, эти разрозненные звуки слились в единое целое – то, что называется музыкой.

Теперь музыка стала тем единственным, что действительно принадлежало ей. Она легко перебирала пальцами по струнам, играть для нее стало так же естественно, как дышать и почти так же необходимо. Она могла воспроизвести любую мелодию со слуха, абсолютно при этом не фальшивя. Но чаще скрипка пела о том, что творилось в душе Бэнни, превращая ее чувства в прекрасные звуки.

Бэнни прижала скрипку к подбородку, провела смычком по струнам, как бы пробуя свои силы, и прислушалась к тонущему в чаще леса звуку. Удовлетворенная результатом, она взяла еще несколько нот, чтобы размять пальцы, и почувствовала, что между нею и скрипкой вновь установилась гармония. Закрыв глаза, она сосредоточилась только на скрипке, чтобы воспроизвести музыку, звучавшую в ее душе.

Но внезапно громкие аплодисменты нарушили ее уединение.

Бэнни вскочила на ноги и, смутившись, моментально спрятала скрипку за спиной.

Джон Лэйтон, широко улыбаясь, стоял совсем рядом, привалившись спиной к высокому дереву. Когда она посмотрела на него, Джон резко выпрямился и сорвал с головы свою пыльную треуголку.

– Привет, девушка Бэнни, – пробормотал он.

– Здравствуй, – сказала она, немного успокоившись. – Что ты здесь делаешь?

Он неловко переступил с ноги на ногу и ответил низким хрипловатым голосом, в котором опять слышались обычные для него глуповатые нотки.

– Я видел, как ты зашла в лес, и пошел за тобой следом. Я слушал, извини.

– Да ладно.

Бэнни с удивлением обнаружила, что она действительно так думала. Она знала, что Джон ее не осудит.

– Почему ты не в роте?

– Сегодня нет работы. Капитан сказал, мне можно пойти поразвлечься.

– Но, наверняка, ты мог бы найти развлечение получше, чем бродить по лесам.

– Остальные играют в карты.

Он нахмурился. На его лице отразилось сожаление.

– Капитан сказал им, чтобы они не играли со мной. Я просажу все свои деньги.

– A-a-a…, – посочувствовала она. Он был явно расстроен тем, что солдаты не позволили играть с ним, и Бэнни почувствовала желание успокоить его.

– И я нужен тебе. Девушки не должны ходить по лесу одни.

Он ударил себя кулаком в грудь.

– Я буду тебя охранять.

– Но мне не нужно…

Ее голос замер. Она собиралась ответить, как всегда, что ей не нужна ничья защита, ну, да Бог с ним, пусть думает, что его помощь ей необходима.

– Ты совершенно прав, Джон. Я сглупила, и буду тебе очень благодарна, если ты станешь охранять меня.

Его лицо осветила улыбка.

– Можно мне остаться? – с надеждой спросил он.

– Можно.

Что она с ним будет делать? Она никогда ни для кого не играла, и не была уверена, сумеет ли сделать это сейчас. Музыка принадлежала только ей, и Бэнни ни с кем не хотела делить ее.

– А что ты любишь делать?

– Все.

– Все?

– Лес. – Он показал рукой на деревья вокруг них. – А еще люблю смотреть, слушать, – опустив глаза, он посмотрел на скрипку в ее руках. – Я люблю музыку.

Как бы приглашая, она протянула ему инструмент.

– Хочешь попробовать сыграть на моей скрипке?

В его полузакрытых веками глазах на секунду что-то промелькнуло.

– Нет, – он грустно посмотрел на свои руки, – слишком неуклюжие.

– Совсем нет. Попробуй! – настаивала она.

– Я могу сломать ее.

– Не сломаешь.

Он отбросил в сторону свою шляпу, нервно вытер руки и осторожно потянулся к инструменту, но, едва дотронувшись до него, сразу отпрянул, как будто испугавшись, что даже легким прикосновением может сломать скрипку.

– Помочь тебе?

Джон энергично закивал головой. Она подошла к нему сзади и поняла, что ей придется встать на цыпочки. Впервые в жизни она не казалась себе высокой, скорее наоборот, – маленькой. Взяв в левую руку скрипку, она прижала ее к подбородку Джона.

– Держи ее.

– Подожди минутку, – он закатал рукава рубашки, обнажив крепкие мускулистые руки. Джон аккуратно взялся за гриф скрипки. Ее поразило то, как нежно его большие руки прикасались к инструменту.

Устанавливая его пальцы на струнах, она старалась не думать о том, как близка она к нему, и как его мускулы напрягаются, когда он двигается. Это было почти объятие. Интересно, чтобы она почувствовала, если бы он действительно сейчас ее обнял.

Чтобы следить за его пальцами, Бэнни пришлось еще плотнее прижаться к нему и она почувствовала почти мучительное, но странно-сладостное ощущение, когда ее грудь коснулась его крепкой спины.

Она судорожно вздохнула. В воздухе чувствовался запах осени, увядающей травы и шелест опадающих листьев.

– Ну, вот, – проговорила она. – Теперь проводи смычком по струнам, вот так.

Старая скрипка издала безупречный по чистоте звук. Джон оглянулся, радостно улыбаясь ей.

– Прелесть.

Он был так близко, что Бэнни вдруг захотелось, чтобы на ней было надето сейчас ее пышное платье, а не тонкие бриджи.

– А, да… прелесть… эти звуки музыки…

Она бессильно опустила руки.

– Нет, – в его голосе Бэнни послышалось что-то странное.

Одной рукой Джон обнял ее за талию, а другой ласково коснулся ее щеки. Удивительно, сколько нежности таят в себе эти большие сильные руки. Интересно, каким же он был на самом деле?

– Нет, – прошептал он. – Не музыка – ты.

Прелесть. Это слово могло относиться к изящной, миниатюрной женщине, но уж никак к ней. Она была высокая и сильная. Статная. Прелестная? Нет. Но, когда этот красивый мужчина смотрел на нее с такой нежностью, она почти верила, что для него она – прелесть.

– Ты слишком красива для мужского имени. Тебя зовут как-нибудь по-другому?

– Элизабет.

– Элизабет. – Он провел рукой по завиткам на ее виске. – Бесс.

– Бесс, – почти выдохнула она. Это было милое, маленькое женское имя. – Меня никто не зовет так.

– А я буду, – Джон вдруг быстро поднял голову. – Что это?

– Что?

– Я слышал какой-то звук там, в глубине леса.

Бэнни оглянулась. Деревья стояли неподвижно. Послышался легкий шелест.

– Наверное, какой-нибудь зверек.

– Может быть. – Он снова был спокоен, как и прежде, казался немного вялым и полусонным.

– А твое полное имя Джонотан?

– Нет. – Он резко откинулся назад, опустив руки. И Бэнни сразу же ощутила, как не хватает ей его прикосновения.

– Просто Джон.

– Ну, Джон так Джон.

– Сыграешь мне?

– Ты правда хочешь?

– Пожалуйста.

– Хорошо.

Просияв, он поднял свою шляпу и уселся на землю.

– Я слушаю.

Бэнни взяла скрипку, закрыла глаза, вспомнила, что она чувствовала, когда он к ней прикасался и начала играть. Почему-то она точно знала, что ему нравится все, чтобы она не исполняла. Скрипка в ее руках пела о самом затаенном, о мечте и одиночестве. Играть для другого казалось гораздо легче, чем она думала. Во всяком случае играть для Джона.

Это было ошибкой. Он должен был выяснить, что происходит в Нью-Уэксфорде. Через этот городок проходило очень много сведений, жизненно важных для обеих сторон, и его заданием было выяснить, кто их собирает и передает.

Когда Джон увидел, как Бэнни Джоунз проскользнула в лес, то сначала сказал себе, что следил за ней только потому, что она была одной из подозреваемых. Действительно, он и сейчас подозревал ее. Но ни это заставило его пойти за ней. Он всегда был откровенен с собой.

Бэнни заинтересовала его. Она не была простушкой. Не вся была на поверхности. Он всегда стремился смотреть дальше очевидного. Собственно говоря, это и привело его к этой профессии.

Она сосредоточенно нахмурила лоб. Несколько упрямых прядок выбились из ее прически. О, Боже, какие у нее ноги! Теперь он понял, почему женщины должны были носить юбки. Вид таких ног, как у нее, мог толкнуть любого мужчину на глупости. Его работа исключала серьезные отношения с женщинами. Раньше ему это было совершенно безразлично, но не сейчас. Он мог бы полюбить ее, но у них не было ни времени, ни возможности узнать друг друга поближе. Да это было и просто опасно. Уже одно ее присутствие отвлекало его от работы. Он не мог сейчас допустить ошибки: слишком много жизней зависело от результатов его деятельности, включая и его собственную. И все-таки он не мог себя заставить держаться от Бэнни на расстоянии. Его тянуло к ней с совершенно неожиданной и непреодолимой силой.

Он хотел, чтобы она узнала, кто он есть на самом деле, и одновременно боялся этого.

С сожалением Джон оторвал взгляд от Бэнни, посмотрел на очертания деревьев на фоне бледно-голубого неба и прислушался. Ее музыка была непохожа на ту, которую он слышал ранее. Она была такой легкой и стремительной, как парящий ястреб, а потом превращалась в тихое журчание ручья. Вот она уже медленная, чуть слышная и одновременно напряженная, как неистовое биение скрытой страсти. Ему нужно уйти, пока еще не стало слишком поздно.

Нет. Уже поздно. Он закрыл глаза и полностью отдался музыке.