Серебряные яйцеглавы

8

— Гаспар, — продолжала более тощая и высокая половина Рокет Хауз, когда тот взял себя в руки, — ты, несомненно, самый глубокий идеалист из всех, кто связывался с консервативным союзом. Давай обратимся к фактам: словомельницы — это даже не роботы. Они никогда не были живыми, и говорить здесь об убийстве — чистая поэзия. Люди строили словомельницы и люди же управляли ими. Увы, люди, и я в том числе, как ты знаешь, руководили этой темной бесконечностью, вбиваемой в них, точно так же, как древние писатели должны были включать деятельность своего подсознания, что они обычно делали совершенно неэффективно.

— По крайней мере, у старых авторов было подсознание, — сказал Гаспар. — Я не уверен, что оно осталось у нас. Мы определенно не сможем найти такой подсознательный разум, чтобы создать по нему словомельницы и заполнить их банки памяти.

— И все же это очень интересно, — вежливо настаивал Каллингем, — и очень важно держать это в поле зрения, какие бы мы ни привлекали ресурсы для борьбы с надвигающимся литературным голодом. Большинство верит, что словомельницы были изобретены и приняты издателями потому, что ум писателя не мог больше удержать огромное количество материала, необходимое для производства полноценной литературы, что мир, общество и его бесконечная специализация стали слишком сложны для того, чтобы один человек мог в них разобраться. Чепуха! Словомельницы выжили благодаря их большей эффективности в издательском деле.

К концу двадцатого века большинство произведений писалось несколькими ведущими редакторами, в том смысле, что они разрабатывали темы, схемы сюжета, стиль, кульминационные точки; писатели только заполняли промежутки. Естественно, машина, которой можно было владеть и держать ее в одном месте, несравненно более эффективна, чем целое стойло писателей, гоняющих туда-сюда, меняющих издателей, создающих союзы и гильдии, требующих повышения гонораров. Писателей, страдающих от психозов, комплексов, спортивных машин, любовниц и невротических детей. Они постоянно показывали характер и даже пытались протаскивать свои глупые мысли в усовершенствованные редактором книги.

Словомельницы по сути оказались настолько эффективнее писателей, что последних выгоднее стало держать в качестве безвредного избалованного придатка к машинам, а профсоюзы к тому времени настолько окрепли, что подобный компромисс стал просто неизбежен.

Все это лишь подтверждает мою основную мысль: два важных вида деятельности в написании книги — это бессознательное перемешивание материала и вдохновение, или программирование. Эти виды деятельности абсолютно различны, и лучше всего, когда они осуществляются различными людьми или механизмами. На самом деле имя направляющего гения — сегодня его чаще называют программистом, чем редактором — по справедливости должно было появляться на обложке или на коробке с фильмокнигой вместе с именами обаятельного автора и словомельницы… Но сейчас я слезу со своего любимого конька, состоящего всего-навсего из того, что человек — это всегда главная направляющая сила.

— Может быть, мистер Каллингем, — неохотно согласился Гаспар. — И я должен отметить, что вы были достаточно хорошим программистом, если программирование действительно такой сложный и важный процесс, как вы его описываете, хотя я в этом искренне сомневаюсь. Разве все основные программы не были созданы одновременно со словомельницами? — Каллингем покачал головой, потом пожал плечами. — Так или иначе, — продолжал Гаспар, — я всегда думал, что «Словомастер Четыре Уитлси» как-то раз написал три серьезных романа-бестселлера и научно-фантастическую драму без всякой программы. Может быть, это просто развитие старой программы, скажете вы, но я поверю только тогда, когда получу доказательства. — В его голосе опять появилась горечь. — Впрочем, как поверю и в то, что мои обезьяноподобные друзья в самом деле могут писать книги, лишь в том случае, если начну читать их и доберусь до второй страницы. Они много говорили последние месяцы, но я подожду, пока из цветов их слов потечет сок произведений.

— Прости меня, Гаспар, — перебил Флэксмен, — но не мог ли бы ты поубавить эмоций и прибавить фактов? Я хочу услышать побольше о заварушке в Ряду. Например, что случилось с собственностью Рокет Хауз?

Гаспар, гневно хмурясь, выпрямился.

— Что ж, — просто сказал он, — все ваши словомельницы разрушены, разрушены так, что нет никакой возможности их отремонтировать. Вот и все.

— Ай-ай-ай! — воскликнул Флэксмен, качая головой.

— Ужасно! — эхом отозвался Каллингем.

Гаспар поглядывал на компаньонов с глубоким подозрением. Их жалкие потуги казаться озабоченными только увеличивали сходство с двумя жирными котами, обожравшимися ворованной сметаной и припрятавшими за своими меховыми куртками карту потайного хода к мясной кладовой.

— Вы хоть понимаете меня? — отчаялся он. — Я еще раз объясню. Все три наши словомельницы разрушены — одна бомбой, две другие — огнеметом. — Его глаза расширились, когда он вспомнил эту сцену. — Это было убийство, мистер Флэксмен, зверское убийство. Вы помните машину, которую мы называли «Рокки?» «Рокки Фразировщик»? Это был простой харперовский электромозг, переделанный в седьмом и сорок девятом, но я не пропускал ни одной смолотой им книги. Так вот, я сам видел, как старина «Рокки» почернел, изжарился, испекся. И это сделал новый друг моей старой подруги.

— Ай-ай. Новый друг его подруги! — Флэксмен ухитрялся сочувствовать и улыбаться одновременно. Самообладание у него и Каллингема было сверхъестественное.

— Это был, между прочим, ваш великий Гомер Хемингуэй, — злобно выпалил Гаспар, пытаясь хоть как-то задеть их. — Но Зейн как следует поджарил его с другого конца.

Флэксмен опять покачал головой.

— Жестокий мир, — изрек он. — Гаспар, ты герой. Пока остальные писатели бастуют, ты будешь получать пятнадцать процентов профсоюзного минимума. Но мне не нравится то, что один из наших авторов-роботов нанес вред человеку. Эй, Зейн! Как самостоятельный робот вы понесете все издержки, если кто-то предъявит вам иск. Это оговорено в контракте.

— Но Гомер Хемингуэй заслужил трепку, которую задал ему Зейн, — запротестовал Гаспар. — Этот тупой садист хотел сжечь из огнемета мисс Блашес.

Каллингем недоуменно огляделся.

— Это та розовая роботесса, которую принесли Зейн с Гаспаром, — объяснил Флэксмен. — Наша залетная птичка, новый государственный цензор. — Широко ухмыляясь, он опять закивал головой. — Ну вот, голая правда состоит в том, что мы имеем цензоршу, но у нас нет ничего для цензуры. Улавливаете иронию? Дурацкое дело. А я думал, ты знаешь мисс Блашес, Калли.

В этот момент до них донесся высокий нежный голос, правда, несколько сонный:

— Фраза с «голая» под вопросом. Предупредить в окончательном варианте. Вместо «имеем» — «вступаем в связь». «Дурацкое» опустить. Вместо «знаешь» написать «знаком». Ах, где я? Что со мной происходит?

Мисс Блашес сидела, хлопая захватами. Зейн Горт стоял па коленях возле нее, нежно обтирая обожженный бок влажной тряпкой. Уродливые пятна уже почти сошли. Потом он сунул тряпку в маленькую дверцу у себя на груди и поддержал ее за плечо.

— Вам нужен покой, — сказал он. — Все будет хорошо. Вы среди друзей.

— Да? Как я могу вам верить? — Придя в себя, она отодвинулась от него и поспешно закрыла несколько заслонок. — Как вы посмели! Я лежала здесь нагая. Эти люди видели меня с открытыми розетками!

— Это было необходимо, — убеждал ее Зейн. — Вам требовались электричество и другие процедуры. Вы оказались в очень тяжелом положении, и сейчас вам необходим отдых.

— И другие процедуры?! — завизжала мисс Блашес. — Чего вы добивались, устраивая здесь со мной стриптиз?

— Поверьте, мисс, — отозвался Флэксмен. — Мы — джентльмены. Мы и не думали смотреть на вас, хотя, должен сказать, вы весьма привлекательная роботесса. Если бы у книг Зейна были обложки, я бы хотел, чтобы вы позировали для них.

— Как же, с полностью открытыми розетками и отвинченными масленками, полагаю? — уничтожающе произнесла мисс Блашес.