Сергей Нечаев

Глава первая ЗНАКОМСТВО С ОХРАНКОЙ

— …Нечаев голосует за казнь царя, — спокойно сообщил Желябов.

Перовская вспыхнула чувством радостной гордости, но тотчас овладела собой и в тон Желябову произнесла:

— Чего и следовало ожидать…

Остальные молчаливым кивком головы поддержали реплику. И только тогда к сидевшему в тени народовольцу вернулся дар слова.

— Позвольте, — вскричал он, — но мне совершенно непонятно, почему так и следовало ожидать, чтоб голос из загробного мира высказался за казнь царя?! Может, мне показалось, что вы назвали Сергея Нечаева? — нерешительно обратился он к Желябову, но, получив утвердительный ответ, с еще большей горячностью заговорил:

— Значит, Нечаев жив! Вы говорили с ним?! Но почему он не здесь? Где он был эти восемь лет?..

Желябов с прежним спокойствием произнес:

— Товарищ только что из Москвы. Он не знает, что перед Исполнительным Комитетом даже царские тайники растворяют свои двери. И не знает… — но здесь голос изменил этому сильному человеку, глубокая грусть зазвучала в нем, когда он доканчивал фразу, — как дорого платит Нечаев за свое согласие.

Приезжий изумленно обвел глазами собрание, еще ничего не понимая, но чувствуя, как необычная торжественная печаль, нависшая над товарищами, сжимает и его сердце.

Описанное событие разыгралось двенадцать лет спустя после того, как пронесся первый буйный вихрь русского революционного движения. Вихрь, закрутивший студенчество, просвещенное общество, трусливое правительство и взметнувший над всем этим таинственное и громовое имя: Нечаев. Уже пронесся этот вихрь, но старшее поколение революционеров еще помнило мрачные закоулки 60-х годов, где он зарождался. Отсюда начинается и наш рассказ.

Придавленный всесильным Третьим Отделением Петербург молчит, не подает и признаков жизни. Любимые писатели в ссылке, в изгнании. Журналы хиреют, страшась навлечь на себя гнев царской цензуры. Шеф жандармов, граф Шувалов, заверяет царя в незыблемости устоев и преданности народа. И в это же время в Петербургском Сергиевском училище учитель закона божия собирает по вечерам горячую молодежь и страстно проповедует не любовь, а ненависть, не веру, а безбожие, не смирение, а революцию.

Этот учитель сам в комсомольском возрасте — ему едва пошел двадцать второй год, но горячие приверженцы уже считают его своим вождем.

С его восторженных уст не сходят имена Каракозова, несколько лет назад стрелявшего в царя, и Бабефа, заговорщика Великой французской революции, — и всем становится ясно, что он и сам станет в одном ряду с ними.

Неудивительно, что так внимательно слушает его и Вера Засулич, когда он, все оживляясь, говорит о своей мечте. Нет, не мечте. Мечта — это что-то туманное и бесформенное, а Нечаев уже лелеет точный, рассчитанный план революции.

— … Воспользоваться волнением студентов в Питере и Москве, выбрать лучших среди них, преданных нашим идеям. Они пойдут по всем городам, уездным и губернским, чтобы поднять народ. Нужно только умело организовать это; и не пройдет и года, как вспыхнет революция, ибо народ недоволен, в нем уже бродит бунтующая сила…

Вера не впервые слышит Нечаева. После первой памятной встречи на учительском собрании, когда сразу обнаружилось столько общего в их взглядах, она с удовольствием беседует с этим человеком, ей нравится твердость его взглядов и энергия, с какой он их защищает.

Нечаев ловит на себе вдумчивый взгляд молодой девушки — это вызывает в его груди странное чувство теплоты. Он говорит все увереннее и увлекательнее.

— Бороться до «полного умственного, социально-экономического и политического освобождения народа», — наизусть читает он программу Бакунина из нелегального «Народного Дела».

А когда они остаются вдвоем, грозный революционер, «будущий разрушитель могущественнейшей империи», почему-то замолкает, а потом неожиданно брякает:

— Я вас полюбил!..

Вера смотрит на него с изумлением. Изумление — это единственное чувство, которое она испытывает.

— Я очень дорожу вашим хорошим отношением, но я вас не люблю.

В Петербурге студенческие беспорядки. На какой-то частной квартире идет сходка. Нечаев уже спешит туда, и скоро в накаленную спорами атмосферу падают его горячие слова:

— Научитесь же, наконец, требовать! Устраивайте манифестации в самих университетах…

— И вас выкинут из них… — зло перебивает Езерский, постоянный его противник.

— Не посмеют, если выступите коллективно. Покажите напуганному начальству вашу силу и требуйте своих прав…

— Чтоб озлобить правительство. Чтоб нас выгнали из университета и сослали…

— Но только так вы добьетесь чего-нибудь!

— Неправда! Мы пришли учиться. Мы все погубим, если нас станут считать революционерами…

— Да начальство нас всегда ими считало…

Параграф за параграфом читает Нечаев правила министерства народного просвещения. Читает и испытующим взглядом ищет в этих разгоряченных головах, пылающих глазах решимость и отвагу. Он зовет их дальше, от простых студенческих волнении к великому народному бунту — к революции.

— Здесь, в рядах истомившегося народа, наше место. Вспомните, на чьи деньги мы учились. Забудем ли мы его теперь, отвернемся ли!?

Собрание глухо и недовольно урчит. Петербургские студенты еще не доросли до политической борьбы.

Но вокруг Нечаева уже теснится маленькая группа сторонников. Кто-то из них бросает в лицо собранию презрительное — консерваторы! Кличка подхвачена. Через несколько дней весь Петербург будет говорить о том, что студенты раскололись на «консерваторов» — езерцев, и «радикалов» — нечаевцев.

Сходка кончается. Уже полночь. Нечаев возвращается в Сергиевское училище.

В ночной тишине особенно гулко раздаются шаги, вызывая какое-то странное эхо. Нечаев, сначала рассеянно, потом все внимательнее прислушивается и вдруг оборачивается. Чья-то фигура прижимается к стене и сливается с темнотой. В это же время умолкает эхо. «Шпион!» — промелькнуло у Нечаева.

Сырой петербургский день. Двумя встречными потоками текут толпы занятых и чуждых друг другу столичных жителей.

Подгоняемый общим течением, молодой человек в студенческой шинелишке приближался к Троицкому мосту, когда вдруг у самого его уха раздался стук колес.

Студент обернулся.

В это время быстро мчавшаяся тюремная карета поравнялась с ним, и к ногам студента упала бумажка.

— О-ох, проклятый! Носит вас таких, окаянных!.. — закричала толстая баба, налетев сзади на неожиданно нагнувшегося студента.

— Деньги, что ли, нашел? — подозрительно произнесла она, но студента уже не было. Скрывшись за угол, он оглянулся, развернул записку, прочел адрес, круто повернул и широкими шагами зашагал к Вере Засулич. А в это время карета уже привезла Нечаева в Третье Отделение.

Чиновник Колышкин нагнулся к бумагам и приступил к допросу.

— У нас получены сведения, что вы подстрекаете студентов к беспорядкам.

— Ваши сведения подшутили над вами.

— Вас видели на днях в университете.

— Я — вольнослушатель университета.

— Где вы были вчера вечером?

При этом вопросе Нечаеву вспомнилась прячущаяся фигура шпиона.

— Вечер велик. Мало ли где успел побывать. Чего вы, собственно, хотите от меня?

Словесный поединок кончился поражением чиновника. За недостатком улик Нечаева пришлось выпустить. Уходя, он пообещал себе:

— Теперь буду осторожнее с проклятыми шпиками.

А нечаевцы все усиливали агитацию. На сходках раздавались уже чисто политические речи. В местах заседаний появились портреты Герцена, Чернышевского. Движение выливалось за университетские стены и уже будоражило общество. Имя Нечаева становилось все популярнее. Последний арест окружил его новым ореолом. Третье Отделение начало нервничать. Посыпались обыски и аресты студентов. Граф Шувалов вернулся из дворца после очередного доклада мрачнее тучи и тотчас же вызвал к себе Колышкина. Канцелярия замерла, прислушиваясь к грозному рыку, доносящемуся из кабинета начальника. Наконец, дверь отворилась и показалась пунцовая физиономия Колышкина. Придя к себе, он вплотную подошел к сгрудившейся кучке филеров и, глядя в упор в их бегающие трусливые глазки, прорычал:

— Отыскать Нечаева! — и поднял сжатый кулак.

Филеры с удвоенной юркостью зарыскали по Петербургу.

Одновременно совершенно секретная, особо нужная бумага из столицы сообщила всей провинциальной полиции о розыске учителя Сергиевского приходского училища Сергея Нечаева.

Но в то самое время, когда встревоженный губернатор знакомил в Киеве своих подчиненных с секретным предписанием, киевские студенты впервые слушали рассказ приезжего товарища о произведенных кружком Нечаева петербургских волнениях. Студенты хотели выставить такие же требования и у себя; и в тот самый день, когда петербургский пакет был получен в Москве, москвичка Александра Ивановна Успенская, сестра Засулич, читала в тесном кругу письмо Веры:

— «…Имя Нечаева на всех устах. Его арестовывали (он успел выбросить в окно тюремной кареты записку); потом выпустили, теперь снова разыскивают. По настойчивости и энергии это исключительный человек…»

В тот самый час, когда бумага взывала к бдительности пограничных жандармов, Нечаев с чужим паспортом в кармане спокойно переезжал границу.