Сестрички

Глава 12

Джемма делает паузу в своем повествовании. В дверях комнаты стоит Виктор. Румянец на его щеках сгустился, а подбородок, напротив, побелел. Так Виктор выглядит во время болезни или тяжелых переживаний. Голова его вдруг кажется особенно лысой и особенно лоснящейся. Лысина заметно продвинулась к ушам. Трагическая встреча недалеко. Этим утром во время мытья головы в ядовито-зеленой раковине (Виктор хотел только освежиться после ночи) он увидел в воде, как ему сначала показалось, нити морских водорослей. Пристальное их изучение подтвердило его наихудшие опасения — это были волосы. Потеря их лишала Виктора всякой возможности маскировать если не уже имеющуюся лысину, то хотя бы поредевшие виски и затылок. Открытие это было сродни ночному кошмару, страх от которого остается даже в разгар дня.

Вот вам, пожалуйста — стресс. Сегодня удар пришелся по волосяным луковицам, завтра по сердцу, по сосудам, и будьте любезны — инфаркт, инсульт, геморрой…

Осторожно, Виктор. Слишком сильно ты разогнался. Организм тебя предупреждает. Но куда же прикрепить ярлык «виновен»? Возможно, состояние здоровья нарушила резкая перемена в диете. Метания от дозированного стола долгожителей к деликатесам и яствам не проходят даром. Или все дело в резкой перемене погоды? Отец Виктора утверждал, что на переломах погоды его пациенты всегда отмечали ухудшение хронических недугов. Еще Вольтер говорил, что при северном ветре все население туманного Альбиона впадает в тяжелую депрессию, так что чашки кофе нигде не допросишься. Или причина была более серьезной — может, он утратил любовь к Эльзе, может, эта любовь хранила его от наказания возрастом, болезнями, физической деградацией? И вообще, действительно ли он разлюбил Эльзу или просто подавил свои чувства под действием ее внезапного влечения к Хэмишу, этому жалкому миллионеру, которому, кроме всемирно известных цветочных горшков и счета в банке, хвастаться нечем. У него, правда, есть Джемма. Виктор не знал, что ответить себе. Если бы вчера его спросили, что такое любовь, он, не задумываясь, ответил бы: «То, что я испытываю к Эльзе. И моя привязанность к жизни вообще». А нынче, глядя на паутину волос, осевшую на стенках раковины, он говорит: «Не знаю. Безумие, наверное. То, чем живут молодые». А вдруг это дело рук Джеммы? Вдруг это она распалила Эльзу, заманила в ловушку Хэмиша, высосала его, Виктора, жизненные силы, истерзала его разум, иссушила соки в его теле?

При виде Эльзы в обществе Джеммы Виктор недоумевает. Вот так же он беспокоился, когда видел, как Дженис и Уэнди, его жена и дочь, сидят бок о бок за кухонным столом. Сразу возникали мысли о заговорах и интригах.

— Эльза, — говорит он, — ты до сих пор не одета? Твой поезд уходит через сорок минут.

Если бы я только мог уехать с тобой, Эльза. Если бы я мог забыть гордость, амбиции и свой искаженный образ. Если бы я мог никогда не встречать Хэмиша, а особенно Джемму. Если бы я мог отказаться от своего пристрастия к старине, если бы мне было наплевать на какую-то стремянку, пусть она хоть в щепки на улице превратится. Если бы я мог принять сам факт бытия, если бы я отрекся от извечных его символов. Если бы я согласился с теми, кто твердит, что важна сама жизнь, а не ее образ. Эльза, меня затянуло в мелководные, мутные притоки человеческого существования, выбросило на илистый берег, но я все еще бьюсь за себя, а ты плывешь в чистых, прозрачных водах, плывешь по течению, мощными гребками, плывешь по направлению к бескрайнему морю. Постарайся понять меня, Эльза.

Обе женщины смотрят на Виктора.

— Если бы только мы, женщины, могли учиться друг у друга, — замечает Джемма. — Вот Виктор. Он говорит, что тебе следует делать. Ты послушаешь его? Полагаю, что да. Я надела кольцо Екатерины Великой и в тот самый момент приняла «вероисповедание» мистера Фокса. Любовь — это лень души. И брак, разумеется, тоже. Жены приносят чай палачам, армейским и полицейским генералам, пустоголовым чиновникам. Во имя супружества отменяются моральные критерии, не говоря уж о том, что жена не смеет осудить дурной поступок, который любого, кроме ее мужа, превратил бы в чудовище. Кстати, нужда в жене возникает только в связи с физиологией. Так что послушай дружеский совет, Эльза, — не уезжай на поезде.

— Но ты мне враг не меньший, чем друг, — возражает Эльза. — Почему я должна верить тебе?

— Все из-за того, что я провела ночь с Виктором, а ты с Хэмишем? — весело восклицает Джемма. — Поэтому мы стали врагами? Вздор! Наоборот, у нас появилось что-то общее.

Эльза разевает рот, демонстрируя очаровательное несовершенство маленьких, острых зубок и сочно-розовые, влажные глубины глотки.

— Черт побери, — рявкает Виктор, — закрой рот и одевайся.

— Сиди как сидела, — говорит Джемма. — Торт ждет. Сегодня у нее день рождения. Поздравляю, Эльза.

Эльза чуть не забыла об этом.

— Я не поеду на поезде, — говорит она, бледнея от усилия, с которым принимает решение. — Я останусь, пока ты не соберешься домой.

— Но я могу никуда не ехать. Вот-вот здесь будут Уэнди и Дженис. Они огорчатся, если я уеду, не повидавшись с ними. Я и так причинил им немало страданий.

— Тогда мне придется встретиться с Дженис и Уэнди, — заявляет Эльза.

— Уверена, вы прекрасно поладите, — радостно восклицает Джемма. — Не вешай нос, Виктор. Мы ведь рассчитываем на тебя. Кто же еще поддержит в нас хорошее настроение. Я, кстати, просила Хэмиша уступить тебе лестницу. Думаю, он пойдет тебе навстречу.

— Благодарю покорно, но сделку я обговорил с ним сам.

— Ах, Виктор, — вздыхает Джемма, — какой ты неблагодарный. Я старалась для тебя. У Хэмиша так много всего, а у тебя — нет. И ты оказал мне услугу, а я, к слову сказать, не гордилась, а приняла ее. Что касается Эльзы, то она просто делает мне огромное одолжение. Она уже говорила тебе?

Джемма, вероятно, имеет в виду машинописные работы, думает Эльза. Ее так и подмывает признаться, что все напечатал Хэмиш, но она сдерживается. Приписать себе чужие услуги, пожалуй, не лучше, чем переспать с чужим мужем. А здесь и заслуги, и муж в одном лице. Поэтому Эльза держит рот на замке.

— Эльза родит ребеночка от Хэмиша, — говорит Джемма с материнским (откуда что берется?) энтузиазмом, — а мы его усыновим и вырастим. Идут же мужья ради своих жен на искусственное осеменение. Не понимаю, почему бы женам не идти мужьям навстречу — с такой же целью.

Эльза снова разевает рот.

— Эльза, — спокойно говорит Виктор, — ты ведь не забыла принять вчера пилюлю?

— Прости, — вздыхает Эльза, — прости, ради Бога, Виктор, но я забыла.

Виктор поворачивается и уходит. Румянец отхлынул от его щек к шее, а лысина заблестела еще ярче. Виктор забыл пригнуться в дверях и вторично поцарапал себе макушку. Но при этом даже не выругался.

— Давай-ка вернемся к нашему рассказу, — с самодовольной улыбкой говорит Джемма. — С этим все ясно. По-моему, переживать особо он не будет. Если ему ничего не стоило одолжить тебя Хэмишу, то он одолжит тебя и мне. Не такой уж он ранимый человек. Твоя беременность от другого человека не выбьет его из колеи, правда же? Чтобы выбить из колеи твоего Виктора, надо хорошенько постараться.

Джемма улыбается плачущей Эльзе.

— Итак, на чем мы остановились? — продолжает она. — Ах да, конечно. Понедельник, утро. 1966-й год. Кольцо Екатерины Великой на пальце. Мэрион в припадке ревности и негодования в связи с этим. Папаша Мэрион направо и налево щелкает новым «Полароидом»…

…Джемма сидела в плюшевом кресле, листала «Вог», то и дело проваливаясь в дремоту, постоянно чувствовала тяжесть кольца, курила новые тонкие сигаретки, которые папаша Мэрион накануне притащил из своей лавки, и думала о мистере Фоксе. Голоса Рэмсботлов совершенно не мешали ей.

А тем временем мама Мэрион сказала:

— Эти новые блюда я совершенно не умею готовить. К тому же они так тяжелы для желудка. Возможно, даже по средам мы вернем на наш стол добрые английские сливки и суфле. Как в старые времена. Что скажешь на это, Джемма? Эй, Джемма! Вся во власти грез. Турецкий табак действует, что ли? Надеюсь, думы твои светлые, Джемма. Так что ты скажешь насчет сливок и суфле по средам?

— Оставь девочку в покое. Дай ей помечтать, — сказал папаша Мэрион.

— Притащить такое кольцо домой! Какое нахальство! Мистер Ферст будет просто уничтожен! — в который раз простонала Мэрион. — Это самое серьезное нарушение! Драгоценности не должны покидать стен офиса без документов об оплате.

— Тише, Мэрион! — в негодовании воскликнула миссис Рэмсботл.

— Экая ты строгая! — подхватил мистер Рэмсботл.

— Да я ведь за Джемму переживаю. У нее будут неприятности с мистером Ферстом, — гнула свое Мэрион.

— Правила созданы для того, чтобы нарушать их, — сказала миссис Рэмсботл.

— Не так часто к нам в дом попадает кольцо императрицы Екатерины, — заметил мистер Рэмсботл. — Потрудись не портить нам удовольствие.

Дочь зловеще смотрела на родителей.

— Это ведь не единственное кольцо в доме, — шепотом сказала Мэрион. — И вы прекрасно знаете об этом.

Рэмсботлы разом вскочили на ноги.

— У нее приступ, мамочка, — озабоченно заявил мистер Рэмсботл.

— Надо дать ей таблетку, папочка. Что говорил доктор? Надо дать самую сильную.

— Я не стану пить ваших таблеток! — завопила Мэрион. — Так вы и до шоковой терапии доберетесь.

— Значит, доберемся, если будет необходимо, если ты не прекратишь своих выходок, гадкая девочка.

— Смотрите, — воскликнула Джемма, желая разрядить обстановку, — «Вог» поместил фотографию мистера Фокса!

Родители Мэрион тут же забыли о дочери и уставились на глянцевые страницы журнала.

— Он улыбается! — с восхищением заметила Джемма. — Не так уж часто он улыбается. В душе его живет глубокая печаль.

— Ты у нас поэт, Джемма! — воскликнул папаша Мэрион и повернулся к дочери: — Если бы ты училась получше, то смогла бы и голове своей найти толковое применение. Тогда ты не дошла бы до такого состояния, как сейчас.

— Это вы виноваты, что я отставала по английскому языку. Потому что с раннего детства я слышала какую угодно речь, кроме нормальной. А ты, Джемма Джозеф, ты просто дура.

Папаша Мэрион закрыл ладонью рот дочери.

— Иди вымой рот от брани. Возьми дезинфицирующий лосьон, — отчеканила мама Мэрион.

— Не нужно грубить, — нравоучал дочь отец, — мягкость и доброта делают чудеса. И нельзя так говорить с нашей жилицей. Она нам все равно как родная дочь.

— Оно и видно — в отличие от меня, — горько заметила Мэрион. — Сомнений не остается. Однако что вы скажете, если я соберусь в Танжер, чтобы потрахаться на выходные — вот как она собирается, а?

Наступила тишина. Старшие Рэмсботлы взяли тайм-аут.

Наконец за двоих заговорила мать:

— Какая ты все-таки старомодная девушка, Мэрион. Откуда что берется? Разумеется, женщина должна иметь опыт в личной жизни.

— Джемме следует быть осторожнее, — упрямилась Мэрион.

— Джемма — счастливая девушка, — миролюбиво заметил папа Мэрион. — Ты не должна осуждать ее. Сегодня миром правят именно такие, как ее мистер Фокс. Раньше первенство принадлежало финансовым и промышленным магнатам, теперь — героям светской хроники, звездам и знаменитостям. Правда за стилем жизни, за шиком. А революцией ничего не добьешься. Не политика диктует законы жизни, а стиль. Богема, если хочешь, определяет, как жить, что думать, что говорить, что делать. Посмотри, как перевернула жизнь телереклама! Как преобразился Лондон — свобода секса, свобода стиля, люди раскрепощены, правила допускают многое, если не все. Оглянись — Кэрнеби-стрит. Битлз. Я теперь обожаю смотреть на иностранцев, которые таращат глаза на славные английские женские ножки и пупочки. А чем еще, с нашим-то климатом, мы можем похвастаться! В нефти и мазуте все пляжи, и с каждым приливом грязи все больше и больше. Конечно, нынче, как и всегда, существуют финансовые проблемы, но английские красавицы, такие как наша Джемма, оживляют межконтинентальное обращение денежной массы. Вот так-то, дочь моя Мэрион. Ты только глянь на это колечко на пальчике. Танжер дрогнет!

— Да, глядите и вы на это колечко на пальчике, — повторила Мэрион с каменным лицом. В ее голосе появилось что-то жуткое, трагически-фатальное.

— Начинается, отец! — предупредила мать Мэрион.

— Вызывай врача, мать.

— Только попробуй — и я убью его! — завизжала Мэрион. — Я не выношу врачей. Я не выношу колец на пальцах! Я не выношу ночных кошмаров!

— Ничего, это бывает, — хором утешили ее родители.

— Только о сне не рассказывай, — смешалась Джемма. — Мистер Фокс не велел ничего рассказывать.

— И правильно сделал, — одобрила мама Мэрион. — Мы не хотим ничего знать о глупых снах нашей Мэрион. У нее такое буйное воображение! Можно подумать, что такие господа как Фокс и Ферст способны на что-нибудь подобное! Выбросить клиента из окна! К тому же родственницу одного из владельцев! Люди, между прочим, ценят жизнь гораздо дороже, чем принято думать — вчера я слышала это в одной телепередаче.

Миссис Рэмсботл говорила быстро и беспечно, хотя в глазах ее стоял страх, что неудивительно.

А Мэрион все кричала и билась.

— Ненавижу вас! Вам на меня наплевать. Вы ни во что меня не ставите. И всегда так было. Вас заботят только путешествия, которые я, кстати, тоже оплачиваю, но вы никогда не выбираете интересующий меня маршрут. В прошлом году я хотела поехать в Танжер, а вы возражали. Теперь я никогда туда не попаду, потому что ваш разлюбезный доктор заявил, что у меня повышенная чувствительность к солнцу. У Джеммы вот нет никаких ограничений по здоровью, она в Танжер поедет. Но я, между прочим, внимательна к ней больше, чем вы, родители, к собственной дочери. Что же, можете удочерить ее, если вам так хочется, но знайте, долго ваше семейное счастье не продлится, ибо Джемма умрет так же, как Джоанна Ферст, если не будет осторожна и благоразумна. Да, она умрет и развяжет вам руки!

— Что она несет? — простонал мистер Рэмсботл. — Вызывай врача, это невыносимо.

— Посмотрите на кольцо! — выкрикнула Мэрион так громко и пронзительно, что соседи забарабанили в стену. — Глядите внимательнее! Не мистеру Фоксу раздавать его своим секретаршам. Оно принадлежит мистеру Ферсту. Что, непохоже? Да, в нашей конторе нужно держать ухо востро. Никто мне не верит. Только Офелия. Она вовремя смылась. На ковре кровь! Он тоже называл ее манекенщицей, как Джемму. Ничего себе — разгуливать голяком во имя искусства, пока тебя не выкинули и не пригласили следующую дуру.

— Почему голяком? — возразила Джемма с холодным вызовом, который порою неизвестно откуда в ней прорывался, не иначе от отца. — А кольцо на пальце?

— Болтай, болтай! — крикнула Джемме Мэрион. — Не верите, можете заглянуть в ящик моего комода. Там кое-что лежит. Я не в силах открыть его. А вот от вонищи не денешься, Вы думаете, это смердят бабкины матрацы? Думайте на здоровье, только это не так. А я даже чистые трусы не могу достать. Все стираю и перестирываю те, что на мне. К утру они высохнуть не успевают, приходится надевать сырые, но разве вам до этого есть дело!

— О чем ты говоришь, гнусная девчонка! — воскликнула мамаша Мэрион. — Что может быть в твоем ящике?

— Там палец, — шепотом сообщила Мэрион.

— О нет, неужели снова? — в отчаянии качнул головой мистер Рэмсботл.

— Он совсем маленький, — сказала Мэрион. — Без руки палец очень маленький. А вот кольцо… кольцо покрупнее. И стоит тысячи. На эти деньги можно хоть в Африку, хоть куда съездить.

— Нельзя же ее сейчас в сумасшедший дом отправить, — потихоньку сказала мужу миссис Рэмсботл. — А как же Капри? Мы не сможем разорваться между путешествием и клиникой, правда?

— Все это очень хорошо, — заметил мистер Рэмсботл, — но прежде всего недопустимо, чтобы она ходила в несвежем белье. Что подумает о ней Джемма? Потом мы обязаны сообщить о случаях неопрятности пациентов группы риска.

Услышав это, Мэрион с жуткими воплями и рыданиями бросилась из комнаты; с треском захлопнулась за ней дверь. Снова возмущенно застучали в стену соседи, но приступ их негодования был недолгим.

— Какая досада, что в годы моей юности не было противозачаточных таблеток, — с горечью сказала мама Мэрион. — От детей одни убытки и неприятности. А когда они вырастают, все, что получает человечество, это еще одну взрослую особь. Все родительские труды насмарку. Никогда не заводи детей, Джемма. Нет смысла так отягощать себя.

— А я рад, что ты никогда не принимала контрацептивных пилюль, мамочка, — с нежностью говорит папаша Мэрион. — Даже учитывая то, что произошло с нашей дочерью. Говорят, все эти препараты делают женщин холодными, превращают их в этаких бесполых рабочих пчел. По мне лучше рисковать, да жить с пылкой женщиной, чем с неким кастрированным женоподобным созданием. Благодарю покорно.

— Пойду догоню ее, — сказала Джемма и вышла, несмотря на возражения Рэмсботлов и уверения, что в одиночестве Мэрион быстрее успокоится. Джеммой, правда, больше руководило желание вернуть спокойную обстановку, нежели искренняя забота о подруге.

Увы, любовь Джеммы к мистеру Фоксу сопровождалась всплеском равнодушия ко всем окружающим. Как многих влюбленных всех времен и народов, ее ожидало эмоциональное изнурение и физическое истощение. Чувственная страсть опустошает и одновременно воодушевляет и почти на нет сводит сознательный контакт с внешним миром. Пылкая любовь — блестящий стимулятор, лучшее средство против всякого рода депрессий, психозов, навязчивых состояний, не говоря уж о соматических недугах, которые надежно излечиваются курсом сексотерапии. Во всяком случае, наступает временная ремиссия. Однако любое лекарство имеет побочное действие. Любовная страсть накапливается в тканях и клетках, постепенно отравляет организм и требует либо массивного кровопускания, либо постоянного увеличения дозы. Замкнутый круг.

Мистер Фокс, мистер Фокс, как любит тебя Джемма. Спи спокойно, мистер Фокс, на своем ложе среди шелковых джунглей, полных аромата горячего оливкового масла, чеснока и свежих пряных трав. Спи, сколько спится!

Джемма поднялась по тесной крутой лестнице, зачем-то покрытой красной ковровой дорожкой, оказалась на узкой площадке, где была дверь в спальню Мэрион. Вполголоса окликнув подругу и подергав ручку, Джемма, не дождавшись ответа, перешла к противоположной двери — в ванную, откуда доносились всхлипывания. Рваться туда Джемма не стала. Вместо этого она пробралась в спальню и потянула на себя левый ящик комода. Но его заклинило. Она потянула снова, сильнее, потом энергично дернула. С третьего раза ящик поддался. Джемма живо перерыла пестро-кружевное барахло Мэрион, но ничего, кроме белья, чулок и шелковых шарфов не увидела. Внимание ее привлек только один мятый пестрый платок, концы которого застряли в пазах ящика. Джемма освободила ткань из щелок, вынула шелковый кулек, содержимое которого не замедлило с глухим стуком свалиться на пол. Джемма наклонилась, чтобы посмотреть поближе… и завизжала. Она визжала тонко и невыносимо пронзительно, пока чья-то ладонь не зажала ей рот. Это была Мэрион.

— Это не явь, — прошептала она. — Честное слово, это сон. А что ты, кстати, здесь делаешь? Ты не имеешь права копаться в моих вещах!

Но Джемма, от лица которой остались только распахнутые глаза, прекрасно понимала, что это самая настоящая явь. Она видела у ног своих отрубленный палец, а на нем массивное кольцо.

— Что же нам делать с этим? — одними губами спросила Джемма, когда Мэрион убрала руку с ее лица.

— Спрячем в надежное место.

— Но куда?

— В какой-нибудь тайник! — Глаза Мэрион дико блуждали. — Они никогда и ничему не верили. Бабушка мочит постель — не верим, в офисе творятся дурные дела — не верим, я жалуюсь на боли в голове и желудке — не верим. Когда я была школьницей, учитель постоянно затаскивал меня в кусты — не верили. Они ни во что не верили, что казалось неудобным, неприятным, непонятным. А сейчас они меня точно потащат к психиатру. И сунут в дурдом на весь август, чтобы на турбилетах сэкономить. Так уже было однажды, когда они на Сейшельские острова катались.

С пола донесся негромкий шум. Кольцо сползло с мертвого пальца и очутилось на паркете. Девушки оцепенело смотрели на это необъяснимое рассоединение.

— Наверное, плоть усыхает, — сказала Джемма, — со временем, наверное, совсем скукожится.

— Жуткое, кстати, было создание, эта баба Джоанна, — вдруг сообщила Мэрион. — Жадюга, зануда, обжора. Булочки и сладости так и поедала. Кстати, всегда, даже в самую жару до самых глаз закутывалась в шерстяную одежду. Никого и никогда не оставляла в покое. Всю жизнь ходила за своей старухой-матерью, замужем никогда не была, а потом вдруг пустилась во все тяжкие. Мистер Ферст всегда был к сестре внимателен и добр, хотя выражалось это несколько своеобразно, но когда она вцепилась в мистера Фокса, брат не выдержал и разгневался. Я видела однажды, как он пытался захлопнуть перед ее носом дверь, но не тут-то было. Она рвалась, билась и визжала так, что стены дрожали. Но нельзя же так. Любила и я одного человека, но ведь не позволяла себе такого безобразия. Моя любовь была безответной, и я просто убралась с его дороги. Женщина должна уважать себя, я полагаю…

Голос Мэрион надломился. Она замолчала, а Джемма наклонилась и подобрала с пола кольцо: огромный бриллиант в типично фоксовском витиеватом обрамлении. Такие золотые нити изображали бурно совокупляющуюся пару. Бриллиант отражал свет электрической лампочки под потолком и переливался загадочным лунным блеском. Рубин на пальце Джеммы, казалось, криком закричал, узнав брата по крови. Кроваво-красный рубин и ослепительно-ледяной бриллиант составляли эффектную пару, будто за руки взялись Красная Шапочка и Белоснежка.

— Это, должно быть, обручальное кольцо! — в восхищении молвила Джемма.

— Надень, — вдруг строго приказала Мэрион. — Ты имеешь полное право. К тому же тебе хочется. Ты работаешь с драгоценностями.

И Мэрион одним резким движением насадила бриллиантовое кольцо на палец, где уже красовался рубин императрицы Екатерины. Снова Джемма вскрикнула от жгучей боли в суставе и тяжести во всем пальце, но Мэрион улыбнулась.

— Посмотри, как ожили, заиграли камни, — сказала она. — На руке Джоанны Ферст этот бриллиант казался нелепым и ничтожным. Представляю, как страдал мистер Фокс.

Мертвый палец все лежал на полу, напоминая почерневший сухой стручок, и будто с укором грозил им.

— Может, это куриная лапка? — с надеждой предположила Джемма. — Или цыплячья шейка пересохшая…

— Нет, не может быть. Придется сообщать в полицию, — отозвалась Мэрион.

— Ни в коем случае. В субботу я должна уезжать с мистером Фоксом. Полиция может сорвать поездку. А я не желаю никаких помех. Мне наплевать, убийца мистер Ферст или нет, мне наплевать, откуда в твоих ящиках появляются такие удивительные вещи. Может быть, ты такая врунья и психопатка, каких свет не видывал. Мне нужно только одно — поехать с Фоксом в Танжер.

— Но, Джемма… — произнесла Мэрион, — ведь Джоанну убил не мистер Ферст, а твой Фокс.

Джемма открыла было рот, чтобы снова завизжать, но передумала. Врет эта Мэрион и не краснеет.

— Тебе стоит пойти к родителям и извиниться, — посоветовала Джемма подруге. — А я брошу эту мерзкую куриную шею в помойку. Салфеткой, конечно. Представляю, сколько там заразы.

Именно такие указания всегда получали отпрыски Хемсли, которые постоянно собирали всякую дохлую дрянь — птичек, землероек, мышей, кротов, от которых, бывало, оставалось несколько перьев или клочок шерстки, и вздыхали. «Ох, Джемма, смотри, что мы нашли! Ох, Джемма, что нам с этим делать?»

И Джемма решительно подняла неприятный предмет.

— О мистере Фоксе ты говоришь исключительно из ревности, — сурово заявила она Мэрион. — Только это не поможет.

— Он же гомосексуалист, все так говорят, — с туповатым и недобрым видом сообщила Мэрион. Она была истощена эмоционально. Она хотела только одного — лечь в постель. Мэрион начала быстро раздеваться, обнажая свою бледную, в гусиных пупырышках кожу.

— В наши дни человеку можно все, — как сумела легкомысленно заявила Джемма.

О старая Мэй! Слышишь ли ты, что говорит малышка Джемма?

Джемму, однако, сообщение Мэрион равнодушной не оставило.

— Как можно любить гомосексуалиста и убийцу? — недоумевала Мэрион.

Ладно, ладно, еще неизвестно, правду, ли о нем болтают! Конечно, врут люди.

Любовь, между прочим, служит верную службу всем влюбленным, обрученным и брачующимся. Любовь отсекает все грехи. Стоит соединить жизнь с любимым, как исчезают в небытии пьянство, азарт, воровство, душегубство, мужеложство, прелюбодеяния, обжорство, ибо грехи владеют нами до тех пор, пока мы не нашли своего счастья. Я сделаю тебя счастливым, любовь моя, я вдохну в тебя жизнь, а ты отдашь мне за это свою вечную любовь. А наградой нам будет наш ребенок.

Ребенок мистера Фокса. Милые, пронзительные, ясные глазки. Джемма поежилась. Озноб возникал где-то в пальце и распространялся по всему телу. Джемма отправилась в ванну, чтобы теплой водой и душистым мылом смыть неприятное ощущение, но вернулась в страхе и оцепенении.

— Мэрион, — сначала звать она, — проснись Мэрион. Кольца с пальца не снимаются.

Мэрион расхохоталась.

— Добилась! — вскричала она.

Рука у Джеммы налилась невыносимой тяжестью, но то не было бременем власти и гордыни, то было непосильным грузом вины и жадности, похоти и распутства. И Джемме стало страшно.

Вот так же страшно было миссис Хемсли, когда она только что вышла замуж. Она прятала от людей обручальное кольцо, видя в нем не символ новой жизни, а символ своей поруганной невинности, своего ночного позора. И еще надо было вывешивать окровавленные простыни. Она боялась появляться с мужем на людях, ибо думала, что все непременно начнут мысленно представлять их в совокуплении. Она страшилась даже вывести «в свет» первого своего ребенка, ибо чистая детская душа взяла начало от грязного плотского соития.

Джемма держала палец под струей холодной воды, мазала руку маслом, мылом, обвязывала нитками, дергала кольца зубами, ножницами, ногтями, но все было тщетно. Помогала ей Мэрион, и тоже напрасно. Они сдались, когда палец распух и начал кровоточить. Казалось, неведомая ледяная сила, державшая прежде в лапах Джемму, теперь сжала эти кольца. Змея обвилась еще крепче, сдавила алую каплю рубина намертво; еще теснее сплелись и развратные любовники, созданные Фоксом для оправы бриллианта. А вот камни засияли ярче звезд.

Бедному больно смотреть на богатство. Отец Фокса страдал… вечной болью и передал это сыну. Боль обернулась унижением, а унижение привело к убийствам и бунтам. Этот крест несло все поколение молодых. И к нему принадлежал мистер Фокс.