Сестрички

Глава 15

— Торт я, конечно, пропустил, — сокрушается Хэмиш, появляясь на веранде. — Почему меня никто не позвал? И где все?

— Разошлись, — пожимает плечами Джемма. — Виктор забрал свою Дженис, Уэнди и ее нового дружка. Представляешь?

— Значит, теперь Эльза остается с нами, — говорит Хэмиш и отрезает себе кусок торта. — Надеюсь, песенку именинника пели?

— Конечно.

— Торт превосходный. Ты должна научиться у Джеммы кулинарному искусству, Эльза.

Эльза переводит взгляд с Хэмиша на Джемму. Медленно пробивают себе путь семена гнева, медленно наливаются они силой, вытесняя сорняки обид и досады.

— Надеюсь, лестницу он не прихватил, — говорит Хэмиш.

— Боюсь, что напротив.

— Решительный человек, — вздыхает Хэмиш. — Можно только позавидовать.

— Ты отдашь распоряжения своим адвокатам?

— Разумеется.

— Они опытнее, чем его?

— Бесспорно.

— Вот и славно. А вот с Эльзой этот принц обошелся не лучшим образом. Обернулся жабой. Правда, Эльза?

Она не отвечает.

— Садись с нами, Хэмиш. Послушай конец одной истории. Истории о том, как мы с тобой встретились.

И Джемма продолжает.

Пока мистер Фокс грозил Джемме топором, Мэрион созывала помощь. Она позвонила отцу на работу.

— Папа, это я, Мэрион. Папа, мистер Фокс убивает Джемму.

— Поговори с матерью, а то у меня много дел.

Рэмсботл передал трубку супруге, которая как раз зашла к мужу в офис, с тем чтобы потом пройтись вместе с ним по турагентствам в поисках новых маршрутов.

— Мама, мистер Фокс собирается убить Джемму.

— Ах ты, дрянная девчонка! Да тебя за клевету привлекут, если ты будешь болтать такой вздор.

Но в сознании миссис Рэмсботл что-то зашевелилось. Что там болталось сегодня в голубоватой ароматизированной воде унитаза? Спустишь воду раз, другой, третий, а оно все плавает. Что — оно? Кошмарное, устрашающее доказательство вменяемости Мэрион…

Родители Мэрион быстренько собрались и на такси примчались к офису. Внизу у лифта, которого никто не мог дождаться метались взволнованные мистер Ферст и Мэрион.

— Он не закрыл двери лифта на нашем этаже. Он часто так делает. Развлекается, — сказала Мэрион.

— Сегодня ему не до шуток, — ответил мистер Ферст. — Такой талант — и такая трагедия. Придется подниматься пешком. Быстро!

Вот так и вышло, что когда резной розовый топор взвился над головой бедной Джеммы, спасательная команда уже спешила к ней на помощь.

Пролет, еще один, выше, еще выше. Успеют ли? А если успеют, то будет ли их помощь полезной? Смогут ли эти горе-защитники — средних лет супружеская пара, взбалмошная девица и сухопарый дядька — противостоять маниакальной ярости Фокса? Дерзнут ли?

Выше, еще выше. Пролет, другой пролет.

— Уже немного осталось! — подбодрил отстающих мистер Ферст. — Боюсь, она в страшной опасности. Я никогда не думал… даже в голову не приходило…

Говорить ему трудно, дыхания не хватает. А каково матушке Рэмсботл с ее нынешними телесами?

— Помнишь, как мы лазили по пещерам? — пропыхтела она. — Вот и сейчас та тяжесть в ногах. А завтра они вообще онемеют. Почему мы так спешим, мистер Ферст? Неужели он и вправду собирается убить ее? Скорее всего, это очередная сказка нашей болтливой Мэрион. Мистер Фокс такой приятный человек, такой обаятельный, улыбчивый… а зубы какие белые! Тебе надо лучше чистить зубы, Мэрион, тогда, может быть, ты будешь иметь больший успех у мужчин.

— Я чищу зубы два раза в день, мама. Не таскать же мне зубную щетку на работу.

— А вот Джемма, я уверена, все делает, чтобы…

— Ну и где сейчас твоя Джемма?!

На полу, где же еще.

Просвистел топорик и отхватил пальчик.

Вроде и не больно. Вроде и кровь не особенно хлещет. Мистер Фокс снял перстни и надел их себе на палец. Они легко скользнули по коже. Они щедро сдобрены кровью.

— Видишь, что такое тонкие, изящные руки! — вскричал Фокс. — Вот что значит гимнастика и рациональное питание! У меня нет проблем с весом. Вот что значит самодисциплина. Тебе надо было больше уделять ей внимания, Джемма. Так-так-так… а с шеей придется повозиться!

Он нагнулся, чтобы изучить поле деятельности, четко очерченное золотым воротом, но взгляд его рассеялся, побежали по белому телу холеные руки. Джемма, похоже, лишилась чувств. Но потом, много позже, она смутно вспомнит внезапную глубинную, в самом чреве, боль, рядом с которой потеря пальца была вздором, бредом… сквозь пелену полузабытья она видела глаза Фокса — пронзительные и красные. Вот они совсем близко, а вот подальше, близко, подальше… раз-два, раз-два… они двигались в ритме извечного танца похоти — или любви, назовите как хотите. Прыгало у Джеммы чуть живое сердце, содрогалось тело под ударами палача, и наконец она издала протяжный вопль ужаса и восторга, вопль боли и наслаждения. А теперь умри, Джемма. Все. Достаточно. Больше ничего интересного не предвидится.

— Наверх, матушка, наверх! — покрикивал мистер Рэмсботл, подталкивая в зад свою благоверную. — Спешить надо, слышала? Подадим руку помощи! Я ведь сегодня утром в унитазе-то человеческий палец видел… болтался он там. Иные тела не тонут, все ведь от плотности зависит, насколько я знаю. Говорить тебе не стал, расстраивать не хотел, а сейчас вот сказал. Так что быстрее, старушка. Представь, что за нами погоня, что мы в горах, что портится погода…

Наконец эта безумная, крикливая команда спасателей завершила восхождение. Они остановились у запасного входа. Двери были заперты.

— Мы держим их на замке. Сразу за ними наш демонстрационный зал. Воры еще не перевелись на этом свете, — едва дыша поясняет мистер Ферст.

— Я не хочу заходить туда! — закричала несчастная Мэрион. — Я не хочу видеть этого! Вы что, не понимаете, что с меня и так достаточно?

Но никто никогда и ничего не понимал. И не поймет.

— Шею придется расчленить, — сказал мистер Фокс. — Иначе ничего не выйдет. Извини, но я вынужден идти на это.

Папаша Рэмсботл открыл свой маленький кожаный саквояжик, который всегда был при нем — «на всякий пожарный случай», по его определению. Оттуда Рэмсботл извлек изогнутую проволоку, блестящую металлическую пластинку и с помощью этого «инструмента» легко и быстро вскрыл замок.

…Вовсю гулял по комнате ветер, теребил перья подохшей с перепугу чайки, сбивал струйки фонтана, так что капли воды попадали Джемме на лицо.

Мистер Фокс даже задержал воздетую для последнего удара руку.

Ветер и вода расшалились, Джемма, и усыпали твое лицо жемчужными каплями слез. Если бы я мог собрать их в ожерелье…

Он вдруг просветлел лицом, отложил топор, упал рядом с Джеммой на колени, предпринимая очередную отчаянную попытку снять золотой ворот-ожерелье без помощи топора… да, он действительно изо всех сил пытался сделать это, но тщетно. И тогда он снова взялся за орудие смерти.

— Ну-ну, только без грубостей! — раздался за его спиной грозный голос папаши Рэмсботла.

Мистер Фокс крутанулся, побелел, и упала рука, топором увенчанная. Мистер Ферст быстро обезоружил его. Мэрион с матерью бросились к Джемме.

— Джемма, дорогая моя! — вопил мистер Ферст. — Я же предупреждал, чтобы ты не сходила с места. Я знал, что та лестница таит для тебя смертельную опасность. А ты, Леон, боюсь, невменяем.

Джемма застонала, только сейчас ощутив боль в руке, главное в спине.

— Я не могу двинуться, — прохрипела она. Похоже, что правда.

— Я должен позвонить в полицию, — сказал Ферст. — Ты сознаешь это, Леон?

— Я прекрасно сознаю это, а также все остальное. Орды варваров уже близко. Толпы туристов. Зеваки. Быдло. Мне пора уходить. Бизнес наш приказал долго жить. Без меня ты не выплывешь. Все, конец фирмы «Фокс-и-Ферст».

— Конец так и так, — сказал Ферст. — Массовое производство твоих изделий провалилось. Рынок их не приемлет. Рядовой покупатель по-прежнему уважает себя и свой карман. Эротическая бижутерия никого не интересует. Да, был всплеск богемного спроса, но теперь все идет ко дну. Посему я покидаю славную Кэрнеби-стрит и принимаюсь за другое дело. Солидное. Серьезное. Полезное. И вспомни мои слова, здравый смысл всегда побеждает.

— Вспомнил. Звони в полицию, — воскликнул Леон Фокс. — Пусть мчатся сюда со своими сиренами, собаками, пушками. Лучше бы я повесился. Ты говоришь здравый смысл? Да это варварство! Быдло торжествует! И то ли еще будет. Теперь начнутся страшные, темные времена. Все заполонят картонные стаканчики, растворимый кофе, резиновые перчатки на профосмотрах, бритые головы и вечный запах тушеной капусты… Так я и знал, что этим жизнь кончится.

Мистер Ферст взялся за телефон. А мистер Фокс вонзился взглядом в Джемму.

— Глупая ты девчонка, Джемма. Зачем тебе вздумалось бежать? Я же просто пошутил. А ведь мы могли бы быть счастливы с тобой. Если, конечно, тебя хорошенько вышколить.

Ферст уже вызвал полицию. Потом опустился на колени, приподнял голову Джеммы и припал к ее нежному ротику сухими своими губами. Мэрион глухо вскрикнула.

— Какая чудесная картина! Джемма и миллионер у ее ног. Но она заслужила это, — пропела матушка Рэмсботл, с умилением качая головой.

Печальный, суховатый голос Джеммы более не слышен.

— Все? — холодно вопрошает Хэмиш.

Эльза глядит в распахнутые французские окна. У ворот копошатся с лопатами и метлами Энни и Джонни. Энни очищает дорожку. Джонни восстанавливает перекошенные балясины ограды. Их движения легки и непринужденны, будто не в жизни, а в кинокатастрофе они реставрируют смятенные стихией постройки.

Прощай, Виктор. Ты разбил барьеры, которые барьерами не были, но для твоей семьи это уже не имеет значения.

— Это конец? — бодро интересуется Эльза.

— Не совсем, — отвечает Джемма, перебирая свое ожерелье. — Когда я очнулась в больнице, рядом был Хэмиш. Он попросил моей руки, и я сказала «да». Ну, для парализованной девицы да еще четырехпалой, да еще свежеизнасилованной, предложение было более чем лестным. Я и мечтать о таком не смела.

Землистое лицо Хэмиша искажается болью.

Я могла бы сделать его счастливым, думает Эльза, но освятить его жизнь страданием — никогда. Зачем я нужна ему? И нужна ли я хоть кому-нибудь?

Хэмиш резко наклоняется к Джемме и вырывает из ее рук ожерелье.

— Что за дешевку ты вешаешь на себя! — восклицает он. — Специально, чтобы досадить мне?

Он с такой силой тянет на себя потускневшие от времени бусы, что они врезаются Джемме в шею. Она вскрикивает от боли и злости, но ожерелье лопается, и бусины градом сыпятся на пол.

— Что ты наделал! — вопит Джемма. — Это память о моей матери!

— Не верь ни единому ее слову, Эльза, — говорит Хэмиш. — Из всей этой песни правда только то, что она юной девицей явилась в Лондон и получила место модели в ювелирной фирме «Фокс-и-Ферст». Фокс был гомосексуалистом. Последнего своего любовника он так измучил, что довел до самоубийства; за это Фокс был осужден и некоторое время провел в заключении. Все это произвело сильное впечатление на мою супругу. С моей сестрой, действительно, произошел несчастный случай, она упала с подоконника. Секретарша нашей фирмы Мэрион, особа неуравновешенной психики, стащила одно из дорогих колец, но к ответственности мы ее привлекать не стали. Все.

— Да?! А мой палец? Как ты объяснишь это?

— Палец тебе прищемило дверью лифта. Пришлось ампутировать. Предложение я действительно сделал; тебе в больнице, когда ты очнулась от шока. Ты любила меня, потому и согласилась. Наша любовь изначально была взаимной. Настоящее, Джемма, и так скверно, чтобы ты еще чернила наше прошлое.

— А ноги? Паралич?

— Паралич хватил тебя позже, в день нашего бракосочетания. Ты упала после свадебной церемонии, прямо на пороге муниципалитета. С тех пор не можешь ходить. Медицина утверждает, что органического поражения нервной системы нет, это явление психофизиологического происхождения, лечение которого крайне затруднительно.

Джемма плачет, спрятав лицо за девятипалой решеткой рук. Как она вдруг постарела! Иллюзии покинули ее, высушив душу, исказив тело.

— Историю жизни можно рассказать по-разному, Хэмиш, — глухо говорит она. — Это не имеет значения. Все равно путь от неведения к просветлению пройден, дорога от невинности к прозрению преодолена. Мы все проходим это испытание, иного не дано. Но только любовь, грезы, иллюзии и надежды так крепко повязаны в человеческом сердце, что они никогда не уходят бесследно. Они остаются с нами, попранные, оскверненные, изуродованные, чтобы мучить нас — а вдруг все могло быть иначе? Вдруг у тебя, у меня, у нее могла быть иная жизнь? Все мы падшие души, нам не видать милости и прощения, нам не избавиться от боли нашего падения.

— Я ничего не печатала тебе, Джемма, — разрывает тишину голос Эльзы. — Это делал Хэмиш.

Джемма устремляет на мужа свои тусклые, злобные глаза.

— Как я устала от твоего раболепия и жажды услужить! — говорит она. — Более всего я презираю в тебе это.

Хэмиш не отвечает.

Как перекошено лицо Джеммы, какой злобы полон взгляд! Да это ведьма!

— Правильно Виктор бросил тебя! — шипит она, поворачиваясь к Эльзе. — Ты заслужила это, ты, лживая потаскушка.

— Я знаю, — смиренно отзывается Эльза.

— Прежде всего, ты не имела права вторгаться в его жизнь. Тебе уготована лишь эпизодическая роль в драме человеческого бытия. На большее ты не способна. Ты понимаешь это?

— Да, — смиренно отзывается Эльза.

— Я потеряла Фокса и лишилась будущего. Каким бы ни был этот человек, какой бы ни была я, все равно. Я живой труп, я обречена на это инвалидное кресло. Но другие не лучше меня.

Эх, Джемма, умереть бы тебе вслед за матерью. Эх, старая Мэй, зачем ты выпестовала это дитя, зачем отогрела его в тот студеный, дождливый день! Ничего хорошего ты не увидела, ты даже умерла в одиночестве, ты даже в могилу ушла в одиночестве.

Вот оно, возмездие, старая Мэй! Ты заслужила его, ты не дала жизни своему ребенку, ты лишь схватила под крыло племянницыно отродье. Через все поколения проходят грехи и добродетели, вселяясь в душу каждого живущего, размножаясь, подобно роду человеческому.

— Но, ничего, — смягчаясь, произносит Джемма. — Сядь, Эльза, рядом, полистаем каталог. Надо выбрать приданое потомку Хэмиша, чтобы вовремя сделать заказ. Мебель для новорожденного, думаю, лучше всего выбрать стилизованную. Восемнадцатый век устроит тебя, Хэмиш?

— Как скажешь, Джемма, — молвит Хэмиш отрешенно. Он тих, печален и торжествен, как усопший.

— Но, Джемма, пока не известно, состоялось ли зачатие, — несмело говорит Эльза.

— Значит, ты будешь совокупляться с ним, пока это не свершится. Твое дитя станет живым доказательством того, что мы с ним прощены.

— Да, но как же я?

— Ты? Ты можешь возвращаться в свой мир, в свое машбюро, к своим грехам и радостям — через шесть недель после родов.

Джемма замолкает. Как тряпичная кукла сидит рядом обмякшая Эльза.

Джемма вдруг хмурится. Похоже, она недовольна собой.

«Что же ты говоришь, а? — раздается голос — старый, скрипучий голос, под стать ее старчески-уродливому лицу и потухшему взгляду. — Мерзкая ты девчонка, Джемма, ах, мерзкая».

Это слова старухи Мэй. Это голос старухи Мэй. Может, это сама бабка Мэй? Хэмиш поднимается в полном смятении. Но он идет не к Джемме, он тянется к Эльзе, будто боится, что чары рухнут и она улизнет. Он хватает ее за руку, да так что синяки остаются. Но Эльза только позже это заметит. А сейчас она сбрасывает его руку, высвобождается от него легко и быстро. В глазах ее брезгливость. Действительно, что она видит? Цепкие стариковские пальцы, похотливый взгляд, слабые члены. А рядом в коляске — старая женщина.

— Беги, Эльза. Беги. Двери открыты. Беги. Умоляю, — превозмогая себя, говорит Джемма своим новым надтреснутым голосом.

Эльза встает, пятится к распахнутым французским окнам, ощупью находит порожек, затем ступеньки, ведущие в сад, над которым полыхает бархатно-алый закат.

— Да беги же, Эльза! — внезапно звонко и сильно кричит Джемма. Это тот самый голос, который дан ей природой и над которым надругалась жизнь. — Беги, Эльза! Беги что есть сил! Только не упади, только не споткнись, как споткнулась я. Ты сможешь, ты сможешь. Беги быстро, беги как можно дальше. Я знаю, ты сможешь. Должна! Ради себя, ради меня и всех нас.

И Эльза пустилась бегом. Бежит ли она ради себя, ради Джеммы, или ради всего человечества — неведомо. Но она бежит во весь дух, она бежит к изуродованным вратам, она сбрасывает на ходу туфли, у нее свистит в ушах, колет в боку, но она бежит.

— Остановить ее! — вопит с веранды Хэмиш. — Энни! Джонни! Держите воровку.

Энни и Джонни воинственно стоят на пути Эльзы, но она бежит… и вдруг спотыкается и падает прямо к их ногам. Крик отчаяния и боли срывается с ее губ. Джонни поднимает метлу, чтобы наказать беглянку, но Энни! Энни бросается к ней, помогает подняться на ноги и даже отталкивает Джонни.

— Вперед, мисс, беги отсюда. Быстро. Быстро.

Но, встав с земли, Эльза никак не может перевести дыхание. Отдуваясь, она поворачивается и смотрит назад, на веранду, где остались Джемма и Хэмиш. Увиденное навсегда врезается ей в память. Джемма стоит. Коляска отброшена в сторону. Она покачивается, дрожит, но делает первый нетвердый шаг, затем другой, третий. Она добирается до порога, уходит с веранды в сад, оставляя сзади Хэмиша. Она идет вперед, она хочет вырваться на волю. Энни и Джонни бросаются к ней, но она лишь качает головой. Их помощь ей не нужна. Зато она зовет Хэмиша, берет его за руку и смеется, жмурится от счастья. Вот так, крепко держась друг за друга, они совершают круг почета. Джемма торжествует победу. Сияет от счастья Хэмиш. Они веселы как дети. Они и есть дети. И они же родители, зачавшие, родившие и взрастившие друг друга. Им не нужна Эльза.

Джемма и Хэмиш скрываются в доме. За ними следуют Энни и Джонни.

Забытая всеми Эльза, пошатываясь, выходит из врат чужого рая. Руки ее исцарапаны, разбиты колени, кровоточат босые ноги; хлещут по лицу зеленые ветви.

Скоро она видит телефонную будку. Найдя в кармане заветную монету, Эльза звонит маме. И начинает говорить, точнее безутешно рыдать, выплескивая в черную трубку потоки своих обид и страданий. У нее нет денег, нет дома, нет работы, нет друзей, нет Виктора. Все сложилось так, как давно предсказала мать.

— Как же ты была права, — всхлипывает Эльза. — Все мужики — просто звери.

— Я никогда не говорила, что мужики звери, — возражает Шейла. — Зато я говорила, что ты дурочка. Что, он вернулся к жене?

— Да. Можно я приду домой, мамочка? Я готова жить с сестрами.

— У нас очень тесно. Ты, наверное, уже отвыкла.

— Нет! Честное слово, нет!

— Тебе придется много трудиться. Не годится слоняться по дому, капризничать и ныть, как ты всегда это делала. Кстати, есть хорошая работа в ближайших теплицах. Собирать помидоры.

— У меня позеленеют руки! От духоты я упаду в обморок.

— Нищим выбирать не приходится, девочка моя. Кстати, Дерек о тебе все время спрашивает, не знаю, обрадует это тебя или нет.

— Дерек? Кто такой Дерек?

Все позабыла Эльза.

— Одноклассник твой. Молочником работает.

— Ах, этот… Прыщастенький, что ли?

Шейла вздыхает.

— Как же ты доберешься домой?

— Автостопом.

— Смотри, осторожнее.

Итак — домой. Там мир и покой. Вечное раздражение, но единственное утешение.

Километр прошагала по шоссе босая, растрепанная, зареванная Эльза, пока какой-то грузовичок не подбросил ее до Лондона. Дома она была в половине одиннадцатого. Сестры и братишки как раз выключили телевизор, и вся семья уселась пить горячий шоколад.