Сестрички

Глава 4

— У Джеммы от природы нет вкуса, — жалуется за завтраком Виктор. — Где это видано, чтобы копченую рыбу подавали на серебряном подносе.

Самые разнообразные блюда щедро представлены на викторианском сервировочном столике. Под крышками сохраняют жар бобы, копченая рыба, овсянка, рис с овощами, ветчина, гренки, джем, мед… Хэмиш уже позавтракал. В его меню, как видно по грязным тарелкам, входила овсянка и соль. Джемма завтракает в своей спальне.

— И кофе вдобавок растворимый, — ворчит Виктор. — Богатые скаредничают в самых безумных мелочах. Конечно, это приобретенный, а не врожденный порок.

Виктор родился в семье зубного врача и библиотекаря. Семья жила в Уинмор-Хилл — респектабельном лондонском предместье. И хоть они были бедны по сравнению с некоторыми соседями, жили с размахом и со вкусом. Граммофон играл музыку Вивальди, стены украшались репродукциями классической живописи, а в тридцатые годы в их доме находили участие литераторы, художники, ученые, бежавшие в Лондон от гитлеровского террора. Жизнь тогда была интересной и значительной. Именно этого не хватало ему долгие годы. Правда, недавно у Виктора начались жизненные катаклизмы: роман с Эльзой, расставание с семьей (это, правда, было взаимовыгодным шагом, ибо лицемерие в семье еще никому пользы не приносило), открытие собственного дела. Конечно, без стрессов не обходилось, но хотя бы он был занят и увлечен. Времени скучать не стало.

— Джемма была машинисткой, как я, — объявила Эльза, накладывая себе изрядную порцию риса с овощами, который обожала. — Она рассказывала о своей юности.

— Джемма расскажет что угодно, если этого требует какая-то цель, — машет рукой Виктор. — Хэмиш в этом смысле не лучше. Слышала, как он пел насчет того, что библиотечной стремянкой пользовалась еще его матушка?

— А что, разве нет?

— У него не было матушки, не говоря уж о папаше. Он рос в приюте, с сестрой. А потом и она умерла.

— Бедный Хэмиш.

Виктор пристально смотрит на Эльзу.

— А ты, оказывается, легко уязвима для Хэмиша. Что бы ты ни говорила, но я для тебя лишь ступенька в твоем походе за счастьем. Ничего удивительного…

Эльза даже рот открывает от такой несправедливости.

— Аппетиты у тебя солидные, — продолжает Виктор. — Представляю, на каких деликатесах ты выросла.

Детство Виктора было омрачено священной идеей рационального питания: черный хлеб, крупы, овощи. Углеводы и белки никогда не сочетались в одном блюде, витамины и препараты йода подавались к столу в таких количествах, что порой от них начиналось сердцебиение.

— Ты сегодня не в духе, — пытается отбиваться Эльза.

— Ты не совсем разумно себя ведешь, Эльза, — настаивает Виктор, швыряя вилку на тарелку, где густо навалены рыжие шкурки от копченого лосося.

Эльза встает и выходит из-за стола. На ее тяжеловатом лице написано прямо-таки ослиное упрямство. Вот с таким же выражением шла по жизни мать Эльзы, добиваясь своего вопреки нескладному супругу, вопреки ударам судьбы.

— Куда ты?

— Я забыла пилюлю проглотить, — говорит Эльза. Эта причина объяснит любое поведение.

— О, Боже, — стонет Виктор. — Сумасшедшая!

— Надеюсь, Уэнди не забывает ежедневно глотать свои таблетки, — напоследок бросает Эльза. Уэнди на самом деле не нуждается в регулярных курсах оральных контрацептивов, хотя бы потому, что она девица и, вероятно, останется таковой еще энное количество времени.

Эльза выходит, но пилюлю не пьет, а забирается в обитую кожей телефонную кабину в холле и начинает оттуда названивать своей подружке Марине. Марина с Эльзой учились в одной школе. Теперь Марина живет в доме замужней сестры, в одной комнате с четырехлетним племянником, работает в канцелярии какого-то универмага и принимает деятельное участие в Эльзином «походе за счастьем», то есть с восторгом слушает ее рассказы.

— Ну как там? — с придыханием спрашивает Марина. Она бледнолицая, немного унылая девушка, с горящими карими глазами и ровными, как палки, ногами. Необычного в ней мало, разве что высокий, пронзительный голос, который она умудряется низводить до страстного шепота.

— Замечательно, — фыркает Эльза. — Отгадай, что было на завтрак?

Марина неожиданно отгадывает.

— Отличные карты тебе выпали, Эльза. Я просто сгораю от зависти. Мне похвастаться нечем. А тут еще стиральная машина сломалась, придется теперь тащиться в прачечную. А ты, значит, будешь у миллионера в гостях прохлаждаться… Его что, нет дома?

— Почему? Здесь он.

— Богатые вечно шляются где-то. Ты, небось, понравилась ему?

— Да, думаю, понравилась, — хихикает Эльза.

— Это хорошо. Виктор твой немного очнется. Ты ему и так слишком легко досталась. Надо заставить его ревновать, Эльза.

Эльза в школе всегда слушалась Марину.

— Но я люблю Виктора. Мне не нужны никакие ухищрения.

— О да, ты любишь Виктора. Но что будет, если он вернется к своей женушке?

— Он не вернется к ней. Мы всегда будем вместе.

— Будете, если ты будешь делать верные ходы. И сейчас тебе надо переспать с этим миллионером, Эльза.

— Зачем?

— Потому что нельзя заранее знать, когда что пригодится. Если уж ты родилась на свет роковой женщиной, а с этим не поспоришь, ты должна из этого выжать все возможное.

— Как там мои? — интересуется Эльза, чтобы сменить тему. Ей по душе Маринин энтузиазм, однако она начинает сомневаться в ее житейской мудрости. Марина до сих пор живет напротив старого дома Эльзы.

— Нормально. Видела твою мамашу с супругом в пабе. У матери новая прическа — перьями. А я была там с Питом, ну, ты его знаешь. Так и несет у него изо рта! И угощал только яблочным вином, от которого голова трещала сутки. А ты с матерью так и не помирилась?

— Нет, — отвечает Эльза.

— Ну и правильно, — одобряет Марина. — Они вечно заставляют нас жить по своим правилам, а самим гордиться-то особенно нечем.

— Как ты думаешь, она скучает без меня?

— Нет. А у тебя забот и так хватает — отхватила себе антиквара, а теперь еще и миллионера присмотрела… А у меня только Пит с гнилыми зубами.

— Слушай, Марина, извини, я должна идти.

В холле появился Виктор. Настроение у него улучшилось. Он манит Эльзу рукой.

— Что, Виктор? Он, конечно. Поняла по голосу. Недоволен? Плотный завтрак действует?

Эльза кладет трубку. Она собиралась спросить у Марины совета, встречаться ей с Дженис или нет и что сказать, если они встретятся, но как всегда отвлеклась.

— Пойдем-ка прогуляемся, — настойчиво говорит Виктор и тянет Эльзу мимо почкообразного бассейна, где как дохлая рыба лежит на воде дряблоногий, бледнотелый Хэмиш, мимо розария, где усердно трудится молоденький длинноволосый садовник, дальше в рощу, где есть уединенная полянка. Идеальное место для встреч!

Здесь мило. Вьется по декоративным решеткам плющ — тот самый, который потом высаживается в фирменные горшки и продается десятками тысяч. Грациозно изогнулась Диана, богиня любви и целомудрия на мраморном постаменте. Сюда попадает много солнца, его лучи освещают густые, струящиеся волосы Эльзы, которым всегда так завидует Марина (она думает, что такие волосы могли бы полностью изменить ее, Маринину, жизнь). Виктор опускает Эльзу на теплую землю, и она утопает в потоках его жаркой страсти, не замечая или пытаясь не замечать, что спину колют мелкие камешки, а ноги — какие-то сухие ветки.

— Ну что ты, что ты, дорогой… — приговаривает Эльза. Лучше бы она не называла меня этим словом, мелькает у Виктора мысль, мать всегда так обращалась ко мне.

— Нет, ничего.

— Если не хочешь, чтобы мы с Дженис встречались — не надо.

Эльза никогда не капризничает.

— Не в этом дело.

— А в чем же?

— Ты знаешь, чего я хочу?

— Я сделаю все, что пожелаешь, — отважно говорит Эльза. — Только не слишком ли здесь открытое место… Я хочу сказать, для наших выдумок…

Но Виктор уже испробовал на Эльзе все мыслимые и немыслимые трюки и убедился, что она всегда податлива и покорна, но очень редко исступлена и активна. Ничего, научится. Молодая еще.

— Я хочу, чтобы ты отдалась Хэмишу.

Эльза молчит. Тело ее цепенеет.

— Ну что ты… Ну, не хочешь — не надо…

— Но зачем?

— Я просто хочу дать тебе свободу. Я и так зажал тебя со всех сторон, лишил…

— Значит, это не из-за твоей сделки? Не из-за лестницы?

— За кого ты меня принимаешь! — возмущается Виктор. — Я же вижу, ты заинтересовалась им. Ты сама говорила о нем с такой теплотой… Ты не представляешь, как здорово, когда можно откровенно сказать о своих желаниях. С Дженис я и подумать о таком не смел. С ней я просто не мог говорить о таких тонких вещах. А ты другая, Эльза, ты для меня как свет в окошке. Пожалуйста, Эльза. Место и время сама выберешь — днем ли, ночью ли, в траве, в кровати. Ты хозяйка.

— Если это действительно для тебя так важно… — с сомнением произносит Эльза, но ощущает, как жизнь возвращается в ее тело и как разгорается внутри жар сладострастия и страха. Ей чудится, будто она на пороге нового мира, сделай шаг — и ты там. Но обратного пути нет. — А как же Джемма? — наконец спрашивает она, когда Виктор отрывается от ее губ.

— Насколько я помню, ты никогда не спрашивала «а как же Дженис», — твердо говорит Виктор. — Поздно сейчас вводить новые правила. Впрочем, Джемму я беру на себя.

Вряд ли Виктор и Эльза имели в виду одно и то же.

— А ты не будешь потом плохо думать обо мне? — робко интересуется Эльза.

Виктор смеется.

— Ты в два раза моложе меня, но такая же старомодная, — говорит он. — Нет, я жутко люблю тебя!

Из уважения к женской застенчивости Виктор уходит первым. К тому же он спешит к Хэмишу — им есть, что обсудить. Эльза появляется через несколько минут, счастливая и румяная. Она задерживается в розарии, чтобы полюбоваться утренним блеском Айсберга и Эны Харкнесс[5].

— Какой у тебя свежий цвет лица, дорогая, — раздается голос Джеммы. Она появляется на своем троне с другой стороны розового сада. Джемма делает несколько поворотов у квадратов розария, легко управляясь со множеством рычагов и ручек. — Ты совсем не такая как Дженис. Она всегда бледная, рассеянная. Да, спасибо за опись. Великолепная работа. Я боялась, что слишком поздно обратилась к тебе, но управилась ты быстро. Молодец. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я и сегодня дам тебе несколько листочков… Знаешь, всю ночь сидела, делала очередную опись. Но я такая дотошная. Понимаю, что чрезмерно, но ничего не могу поделать. Деньги — страшная тирания. А ты хорошо спала?

— Да.

— Вот он — сон праведницы. На завтрак вам подавали рис с овощами?

— Да.

— Надеюсь, наконец-то он съеден. Мы столько раз замораживали и разогревали это блюдо, что не поверишь. Но свежесть гарантирована. Пойми нас правильно, продукты дороги, а выбрасывать хорошую еду просто преступление, не правда ли?

— Конечно.

Джемма одета в бледно-желтую блузу, этот цвет безжалостен к ее лицу. Она выглядит усталой, нездоровой. Утренний свет, который превращает Эльзу в естественный элемент пышного цветочного орнамента, уродует Джемму так, что исчезает в этой картине гармония. Джемма знает, что она — это много раз остывшее и подогретое кушанье.

— Тебе нет нужды все время соглашаться со мной, — замечает Джемма. — Наверное, это Виктор посоветовал тебе кроме «да и нет» ничего не говорить.

— Да, — искренне удивляется Эльза.

— И ты его слушаешься! Замечательно! Нет, ты определенно напоминаешь мне мои юные годы. Пойдем, посидим у бассейна, Эльза. Нам подадут кофе со льдом и бисквиты. И я продолжу свой рассказ.

— Я думаю, Виктор ждет меня в библиотеке.

— Ты уже достаточно сделала для Виктора сегодня, — едко говорит Джемма.

Эльза вспыхивает. Неужели Джемма подсматривала? Вдруг она слышала их разговор? Может быть, в статуе Дианы спрятан микрофон? Нет, вряд ли. Если бы Джемма узнала об их замыслах, она не была бы сейчас так дружелюбна. Она пребывала бы в бешенстве, как Шейла, мать Эльзы, когда нашла у мужа в кармане записку от любовницы… Наверное, так и подобает вести себя обманутой жене? Или у богатых и тут все иначе?

Джемма предлагает Эльзе сесть на мягкую скамеечку у ее ног и возвращается к своему повествованию, останавливаясь только для того, чтобы взять себе или предложить собеседнице очередной бисквит. У Эльзы возникает неприятное ощущение, что она полнеет. С чего бы это?

1966-й год.

Ах, эти прошедшие года! Чего мы только не повидали с тех пор, чему только не научились. Итак, первое место работы для Джеммы оказалось последним.

Офис фирмы «Фокс-и-Ферст» занимал два верхних этажа здания на Кэрнеби-стрит, где и застыла на ступенях Джемма, сходу влюбившаяся в ладного и молодого мистера Фокса. Седьмой этаж занимают канцелярия, служебные комнаты мистера Ферста и демонстрационные залы, а пентхауз[6], куда можно попасть по резной винтовой лестнице, отдан для личных апартаментов мистера Форса.

Дорогостоящий ремонт чудесным образом превратил убогие комнатки и тесные коридоры в светлое пространство. Бесконечные зеркала и огромные стекла раздвигали стены, а чья-то психоделическая фантазия разрушила и привычные пропорции помещения. Для этого щедро использовалась игра света, панно-«обманки» и прочие мелочи, вроде блестящей краски и переливающегося паркета. А далеко-далеко внизу любой, кто осмеливался подойти к стеклянной стене, видел скопления детей земли с их вечными цветами и травами.

В интерьере помещения почти отсутствовали углы; столы имели яйцевидную форму, папки с файлами хранились не в шкафах, а в каких-то розовых пластиковых шарах, громоздящихся друг на друге, как икринки какого-то неведомого земноводного. В демонстрационных залах образцы ювелирных изделий покоились в шарообразных витринах или были подвешены на цепочках прямо с потолка. И в центре этого пространственного безумия стояла Мэрион Рэмсботл. Знакомьтесь: Мэрион Рэмсботл, двадцать восемь лет, телосложение крепкое, коренастое, во взгляде — решимость, на сердце — отчаянная тоска. Была одета в дешевую черную юбку и белую блузку. О внутреннем мире можно догадаться только по черным чулкам в сеточку и ярко-зеленым, с атласным бантиком, туфелькам на каблучках. Волосы Мэрион зачесывала назад и так густо покрывала лаком, что нарушить это гало вокруг головы не мог никакой ветер. Лицо Мэрион было бледненьким и прыщеватым, выражение имело лицемерно-доброе или снисходительно-кислое. В момент встречи Джеммы и Мэрион последняя держала в пухлой руке плексигласовую лейку и собиралась поливать бесконечные цветы в горшках.

Джемма была наполовину огорчена, наполовину воодушевлена, увидев здесь такую заурядную личность. Если оставить без внимания чулки и туфли, эта Мэрион вполне могла бы петь в церковном хоре где-нибудь в провинции. Если, конечно, такие чулки и туфли можно оставить без внимания. Что нереально.

— Значит, ты и есть новенькая, — пропела томным голосом Мэрион. — Нам уже звонили из агентства. Ну, ты хотя бы блондинка. Последней у нас работала некая Офелия, так та была рыжая. Этот цвет дисгармонирует с обстановкой. Кстати, она продержалась только неделю.

— Почему? — удивилась Джемма, неотступно следуя за Мэрион по «зарослям» комнатных растений и слушая их диковинные названия: крокус, пассифлора, олеандр, стефоногис, маранта, веделина. Как печально звучали из уст Мэрион их имена. Пафиопедилюм Сукхакула… Ей приходилось повышать голос, чтобы преодолеть какой-то шумовой фон, происхождение которого сначала было Джемме непонятно. Только увидев фонтан в глубине демонстрационного зала, она поняла, что шум исходит от гнусавой болтовни попугаев, которые обитали в позолоченной огромной клетке-мечети прямо над водой.

— Эта работа не всем подходит, так же как и стиль офиса не всех устраивает, — тем временем объясняла Мэрион. — Бумага от вечных брызг отсыревает, чернила расплываются, да и попугаи то и дело вырываются из своей клетки и всюду гадят. Но я-то считаю, что эта Офелия побоялась растолстеть от бесконечных дегустаций. Мистер Фокс любит экспериментировать с кулинарией и всегда спрашивает чужое мнение. Я сама плохо разбираюсь в деликатесах и иноземных яствах. Всякая еда хороша на своей родине. А в других странах ее только портят, тебе не кажется?

— Точно!

— Смотри, не заливай Саликс Сетсубра[7]. Это настоящий дьявол. В помещении его вырастить — сущая мука. Вообще, не стоит рваться сюда на работу, хотя преимущества свои есть. Я работаю в основном для мистера Ферста. В его руках все сделки, а главное — финансы. А мистер Фокс — это душа фирмы. Гений дизайна. Ты будешь работать под его началом.

Мистер Фокс! Не зная, кто он и что он, Джемма уже любила его. А что это за шаги над головой? Конечно, это вы, мистер Фокс. Что вы думаете, что чувствуете? Знаете ли обо мне?

— А что же буду делать я? — настаивала Джемма.

— Любая работа хороша. Я, например, занимаюсь всякими скучными вещами — машинопись, досье, файлы и прочая ерунда, которой сторонятся другие. А я нет. Таков уж мой удел. Ты будешь вести «паблик рилейшенз»[8]. Работа с клиентами. Демонстрация некоторых моделей. Мистер Фокс любит со стороны посмотреть на свои творения.

— Что, и раздеваться придется?

— Если это серьги, нет, конечно. Но как можно демонстрировать самоцветы для пупка или лобковые кулоны, не снимая одежды? Но ты не переживай. Мистер Фокс своих сотрудниц за людей не считает. Вот если бы ты была титулованная особа, или знаменитая фотомодель, или богатая наследница, или светская скандалистка — вот тогда да. Тогда держись.

Мистер Фокс! Джемма уже здесь. Я, Джемма, здесь. Вы слышите?

Джемма подходит к окну и с опаской смотрит вниз. Игрушечные машинки и людишки снуют по улицам. Полукруглые, во всю стену окна не имеют ни карнизов, ни перил изнутри. Тонкое стекло от пола до потолка — и все. Отсюда запросто выпадет не только ребенок, но и взрослый мужчина.

— Держись подальше, — резко сказала Мэрион.

— На вид не очень надежно.

— Так и есть.

— Этак и беда может с кем-нибудь приключиться.

— Точно. Но я предпочитаю на эту тему не разговаривать, — фыркнула Мэрион. — Амариллис каждый день надо поворачивать, иначе вырастет однобоким.

— А что за происшествие было с окнами?

— Да я пошутила, пошутила, — отмахнулась Мэрион, но Джемма со времен тесного общения с Гермионой, Ханной, Хелен, Гортензией и Элис твердо знала, когда ее обманывают. — Рухнуло одно стекло. Утром я вошла — стены нет. Целую неделю не могли вставить. Никто не хотел браться за такую опасную работу. Мистер Фокс собирался предъявить претензии архитектору, но тот давно погорел. Ничего, мистер Ферст все-таки его достал — через суд. А вот мои гиацинты. Этот копировальный аппарат — их страж. Главное, чтобы мистер Фокс их не видел. Увидит — выбросит из окна. Он не выносит ничего обыкновенного. Так, с цветами познакомились теперь начинай изучать каталоги, цены и список клиентов. Вдруг кто-нибудь из заказчиков позвонит. Такое, правда, нечасто случается, но… Вот здесь заказы по почте. Мистер Фокс целыми днями ходит по светским раутам в поисках выгодных контактов. Или сидит у себя в пентхаузе, эскизы делает. Он не любит, когда его беспокоят.

Мистер Фокс! Это я, Джемма. Мистер Фокс, я собираюсь нарушить ваш покой. Я собираюсь лишить вас покоя, слышите?

— Вся беда в том, что у меня все эмоции на лице, — уныло говорит Мэрион. — Когда я вижу брошь за четыре тысячи фунтов, я начинаю неудержимо смеяться.

— Я смеяться не буду.

— Смотри, а то от этих цен голова кружится. Начинаешь браться за восьмитысячные экземпляры, и четырехтысячные кажутся уже дешевкой. Вот на это и клюют покупатели, на это и рассчитывает мистер Фокс. Знаешь, он работает только с золотом, а эскизы — из карамельной массы. Да-да, из обычной кондитерской «тонкой нитки» сплетет что угодно. Потом из золотой нитки повторит. Вот, например, этот головной убор. Ну, не корона ли? Это еще не самый дорогой. Кстати, то, что я держу в руках — как раз «сахарное» изделие, покрыто полиуретаном для прочности — и выставлено в салоне. А вот такие «наручники» продаются очень хорошо. А это украшает «нижние кудряшки». В общем на любителя. Лично мне это не по вкусу. Не потому что я такая чопорная, напротив, я вполне современна в этом смысле, но я не люблю то, что мне не по вкусу. В частности, секс со всякими прибамбасами.

Мэрион, казалось, вот-вот заплачет.

— Я делаю свое дело, делаю неплохо, продолжала она. — Таким, как я, всегда найдется достойное место, правда?

Те же самые слова говорила однажды Джемме супруга того самого зубного врача. Она действительно работала не покладая рук — и в приемной на записи, и в кабинете как медсестра. С ее помощью оборотистому дантисту удавалось экономить на налогах. Руки этой женщины были куда мягче и ловчее, чем руки самого доктора, ее умение сострадать — искренне, речь — приветлива, а ее деловая смекалка вызывала зависть. Но была плоской ее грудь, бледной — кожа; торчали вперед зубы, кривыми были ноги. Как бы ни преуспевал ее супруг, она всегда ценила себя очень низко и только повторяла: «Найдется и мне в жизни какое-нибудь местечко». Глядя на нее, Джемма всегда удивлялась, почему она ладит с мужем, который при первом же удобном случае лезет молодым пациенткам за пазуху. Точно так же Джемма удивлялась, зачем миссис Хемсли завела аж пять дочерей в ожидании сыночка.

Но Джемма, не забывайте, была юна, заносчива и хороша собой. Она смотрела на Мэрион, девушку трепетную, безобидную и невзрачную, и испытывала двоякое чувство симпатии и презрения. Вдруг что-то подсказало Джемме переменить позу, и она незаметно чуть изогнулась, так что все ее округлости приняли наиболее выигрышный вид. Чудесным образом произошло так, что даже нелепая длинная юбка перестала казаться провинциальной, а стала, наоборот, пикантной.

Где же вы, мистер Фокс?

Тем временем по лестнице вниз сошел неожиданно мистер Фокс, скользнул взглядом в сторону Джеммы, сказал скороговоркой:

— О. Новая сотрудница. Подойдешь, пожалуй. Покорми попугаев. Воду им только из бутылок наливать, из-под крана — ни в коем случае. Хлорка.

И снова взбежал по лестнице, оставив за собой сильный запах чеснока и талька. Мужественность его производила необычное впечатление — изящное тело, маленькие, туго обтянутые голубыми джинсами ягодицы, немного порывистые движения и при этом почти по-женски красивое лицо. Поражали огромные глаза, яркие губы, светлая кожа. На этом фоне шелковистая бородка казалась явлением чуждым, будто досталась ему от другого человека, из иных времен… Он напоминал… кого же? Так, так. Сейчас, сейчас. Ага! Дешевое шарлатанское шоу под названием «Уроды рядом с нами». Да, на это гнусное шоу и пробрались однажды под предводительством Джеммы Гермиона, Ханна, Хелен, Гортензия и малышка Элис. Билетов у них не было, они пролезли под парусиновые «стены» тайком; бюджет не позволял миссис Хемсли развлекать своих наследниц, потому они впали в настоящий восторг, так что потом крошка Элис не выдержала и поделилась с матерью «эстетическими впечатлениями». Невольное предательство свершилось, и в жизни девочек впервые разыгралась настоящая буря. Миссис Хемсли рвала и метала, но ее возмущал не сам факт тайной вылазки и не сомнительное качество шоу-программы, а коварство родных дочерей, которые презрели ее материнские старания и сели на одну скамью с простыми детьми, сели они, дочери викария, небом призванные быть примером для других… и так далее. Вот тогда «особенные дети», дочери викария, узнали, что же такое гром небесный.

Как бы то ни было, молниеносное явление и исчезновение мистера Фокса привело Джемму в полный восторг и подтвердило, что пресловутое шоу попалось ей на жизненном пути неслучайно, что гермафродит, бородатая женщина и мужчина-ящерица были символами огромного значения, которые ни Джемма, ни, разумеется, миссис Хемсли распознать тогда не могли. Возможно, Элис, невинная душа, сердцем чувствовала что-то и хотела предупредить Джемму о пагубности будущих страстей… Увы, малышка не умела читать символы.

— С попугаями я уже управилась, — кисло сообщила Мэрион. — Идем, покажу картотеку. Раскладывать будешь по фамилиям. Розовые — в эти ящики, зеленые — в те, белые — сюда. Птичью клетку надо мыть раз в неделю горячей водой, раз в месяц холодной. Иначе начнется вонь, а мистер Фокс этого не любит.

— А мистер Ферст? Что он из себя представляет?

— Не жадничай, — кратко молвила Мэрион, и на ее лице мелькнул ужас. Джемма удивилась. Чего бояться тем, кто служит сильным мира сего, будь то короли, церковники, миллионеры или модные ювелиры. Брадобрей переживет революцию, лакей пройдет любой переворот и квалифицированная машинистка найдет работу при любых режимах, даже если все кругом будет залито кровью. И Мэрион, которая своими глазками-пуговками смотрит на ряды цифр, триумфальным парадом возвещающих об успехах «Фокс-и-Ферст», найдет себе применение, пусть после лишений, унижений, обманов и оскорблений, но найдет.

Так чего же она боялась?

Джемма замолкает. Из дома стремительно выходит Виктор, судя по всему из библиотеки, и исчезает в парке.

— Какой красивый мужчина Виктор, — говорит Джемма. — Некоторые мужчины с возрастом становятся только привлекательнее. Я так понимаю, сверстники тебя не интересуют?

— Нет.

— Одобряю. Правда, это не совсем честно по отношению к старшим сестрам.

— Я старшая в семье.

— Я говорю не о твоей семье, а о человечестве в целом.

Эльза вспыхивает и от досады чуть не скрипит зубами. Сколько можно снисходить до нее, делать одолжения? В душе у Эльзы вспыхивает боевой задор. Если есть возможность затащить в постель муженька Джеммы, то, видит Бог, это надо сделать. Хотя бы в отместку.

— Не переживай, — говорит Джемма, похлопывая Эльзу по белой коленке. — Я прекрасно понимаю, что у тебя на душе. Да, я старомодна, порой сужу о людях ханжески. Но не забывай, что меня растили в глухие, темные годы, когда мужчина был единственным билетом в будущее. А ты росла уже при ярком свете самосознания. У тебя как у женщины масса преимуществ: ты свободна от страха забеременеть, ты свободна в выборе партнера, ты можешь на равных жить с ним, а можешь расстаться, ты можешь практиковать самый изощренный секс, а можешь не заниматься им вовсе, и никто не будет судить тебя. Ты стоишь на своих ногах крепко и сама за себя отвечаешь. Однако стоять надо на земле, а не у Дженис, например, на пальцах. Она не так проворна в жизни, как ты. И потом весовые категории у вас разные. Не совсем честная игра получается.

К большому облегчению Эльзы к ним подходит Виктор. Он в прекрасном настроении.

— Отличный у тебя шифоньер, Джемма. Тот, что в библиотеке, — говорит он. — Но зачем ты выкрасила его в алый цвет?

— Потому что я люблю алый цвет, — упрямится Джемма.

— Ты уже большая девочка, Джемма, — снисходительно улыбается Виктор. — Ты должна разбираться, что может нравиться, а что нет.

— Будешь советовать? Такие советы недешево обходятся.

— Только не мои.

— Хэмиш продаст тебе все скучное барахло из биллиардной?

— Похоже на то.

— Хорошо. Полагаю, барахло это не такое уж никчемное, а наоборот, ценное. Смеешься, наверное, над нами?

— До колик. Разве не заметно? Кстати, ты знаешь, что твоя гладильная доска из мореного дуба?

Джемма заливается веселым смехом.

— Эльза, — говорит она, успокаиваясь, — пожалуй, тебе стоит пойти в библиотеку. Хэмишу может понадобиться твоя помощь. А нам с Виктором надо кое-что обсудить.

— Ну, давай, беги, — торопит Виктор. Точно так же он говорил Уэнди, едва та встала на ножки. Уэнди с годами превратилась в прекрасную бегунью. В школе она была среди лучших спортсменов. — Беги, Эльза, беги!

Эльза встает и идет в библиотеку. Коленки подгибаются. Сердце болит. В желудке тяжесть плотного завтрака. Эльза чувствует, как за ней наблюдают две пары глаз, как пожирают они движения ее ягодиц под тугими джинсами. Еще рано утром, предвкушая жаркий день, Эльза до колен закатала штанины. Лучше бы она этого не делала.

Раздается громкий голос Джеммы. Эльза оборачивается.

— Эльза, сколько детей в вашей семье? Ты говорила, из них ты старшая.

— Семеро.

— Какая прелесть! Вот это плодовитость! Наверняка и у тебя это в крови. А наша ветвь тупиковая. У нас с Хэмишем нет детей. Печально, но зато мы сами живчики хоть куда. Природа берет свое.

Эльза собирается ответить, но царственным кивком Джемма отсылает ее прочь. Прячет глаза Виктор, и Эльза молча тащится в библиотеку.

Хэмиш сидит у стола в громоздком якобинском кресле с высокой спинкой. Хэмиш сегодня в свободной рубашке с открытым воротом, которая должна подчеркнуть неофициальный характер этой встречи, но жесты его по-прежнему скованы, а на лице смесь досады и смущения. Он нервно поигрывает ножичком с резной рукояткой из слоновой кости, но соблюдает при этом должную осторожность — нож острый. Улыбка его вымученная. Он и в лучшие времена не умел толком улыбаться, но видел, как это делают другие, и теперь следовал их примеру.

— Значит, ты все же соблаговолила прийти?

Голос у Хэмиша резкий, неприятный.

— Меня к вам послали. — Эльза переминается с ноги на ногу. Вот так, бывало, стояла она перед директрисой, которая тоже улыбалась с трудом и говорила таким же неприятным голосом, стараясь показаться доброй.

— Девушки все одинаковы. Вы не хотите брать на себя ни капельки ответственности за свои поступки, — говорит Хэмиш, слово в слово повторяя давнюю сентенцию директрисы.

— Если мы все одинаковы, почему выбор пал на меня?

Сказала это Эльза или только хотела, да побоялась?

Хэмиш уже не улыбается. Муки закончились. Жестом он велит Эльзе сесть рядом.

— Итак? — спрашивает она, когда его молчание становится невыносимым.

— Непохоже, чтобы я тебе очень нравился, — жалуется Хэмиш. — Кстати, твой Виктор имел нахальство предложить мне за этот стол всего две сотни. Две сотни за настоящий шедевр! Где еще увидишь такой дуб? У Сотби я однажды встретил нечто подобное, так цена была выше четырех тысяч.

— Возможно, это современная копия. Они довольно часто встречаются. — Уж Эльза-то знает.

— Вздор, — возражает Хэмиш. — Взгляни, какое дерево… старое, тронутое временем.

Он уже теряет уверенность.

— Есть такие «мастера» Что угодно состарят.

— Люди вроде Виктора?

— Нет, конечно! — кричит Эльза. — Виктор самый надежный и порядочный на свете. У него бывают заскоки, даже чаще, чем я думала, но в отношении мебели он никогда не обманывает клиента. Он любит все это старье так, как он любит… — Эльза замолкает. А что еще Виктор любит?

Хэмиш снова выдавливает улыбку.

— … как он любит жизнь, — заявляет девушка.

— А тебя он любит? Любит? — скрежещет Хэмиш.

— Он ради меня готов на все, и я для него все сделаю, — говорит Эльза, но голос ее постепенно теряет уверенность и силу. Все эти откровения вчерашние. Сегодня царствует иная правда. Вчера Эльза любила Виктора, как безоговорочно любит ребенок отца. Сегодня она заглянула в лицо настоящего Виктора, а слова говорит вчерашние. По привычке. Из глаз выбегают робкие слезы.

— Ты плачешь, — произносит Хэмиш, отворачиваясь. Заметны ли будут его слезы за этими толстыми стеклами очков? Точно так же отворачивался от всех отчим Эльзы, когда на него находили приступы самоуничижения. «Люди меня не любят, — говорил он, — я для них пустое место. Единственное, что они видят во мне — погоны и нашивки на рукаве».

— Ты не должна плакать, — продолжает Хэмиш. — Такие красивые женщины не плачут. А я люблю красоту. Всю жизнь я тянусь к красоте, а она ускользает. Понимаешь? Я калека.

Эльзе интересно, и она прекращает плакать. Что же он имеет в виду?

— Мои возможности не совпадают с желаниями.

О сексе он что ли говорит?

— Вы из ничего делаете деньги, — утешает его Эльза.

Хэмиш отмахивается. Он раздражен.

Эльза ощущает запах раскаленного масла. В воздухе появляется дымчатая пелена. Лампы… В некоторых фитилек горит еле-еле, в других — слишком сильно. Эти беды освещения хорошо знакомы Эльзе. Ее мать, Шейла, пользовалась масляными лампами, когда экономии ради отключала в доме электричество. Эльза встает, чтобы поправить фитили. Хэмиш в изумлении наблюдает за нею.

— Я все напечатал за тебя, — вдруг заявляет он. — Это не расположило тебя ко мне?

— Нет. Это жутковато.

— Сегодня будет еще работа. Джемма уже приготовила опись.

— Сегодня я все сделаю сама.

— Ей не понравится. Ты ведь скверно печатаешь.

Эльза колеблется. Она хочет, чтобы Джемма была о ней хорошего мнения. И не только Джемма, а все. Некоторые молодые девушки не могут без этого. Эльза знает, что такая блажь чревата неприятностями.

— А я люблю печатать, — говорит Хэмиш. — Я люблю, когда на белом листе бумаги появляются стройные, четкие ряды букв. Для меня это своего рода творчество… Впрочем, творчество присутствует всюду — кто-то рисует, кто-то пишет книги, кто-то вершит человеческими судьбами… Ты смеешься надо мной.

— Нет, — качает головой Эльза. Она действительно не смеется. Хэмиш снимает очки и трет усталые глаза. Она смотрит на него спокойно, ибо уверена, что сейчас превосходит его хотя бы в зоркости. Его лицо без очков совсем беззащитно. И какая усталость и печаль в глазах… Да, я могу помочь ему, думает Эльза, я могу дать ему восторг и радость, я могу доставить этим удовольствие Виктору и Марине, а Джемме лучше остаться в неведении. И неважно, получу ли удовольствие я сама, убеждает себя Эльза.

Был случай, когда Эльза из-за нейлонового белья, тугих джинсов и обилия антибиотиков заработала тяжелейший кольпит. Всевозможные лечебные промывания и присыпания на глазах целой оравы студентов-практикантов подорвали ее романтические представления о красоте любви. Оказалось, есть у любви и другая сторона. Но если Эльза прошла через те испытания физиологией, неужели она не переживет совокупление с Хэмишем? К тому же отказываться от такой возможности просто глупо.

— Хорошо, — говорит она. — Хочешь вместо меня печатать — милости просим.

— Я ведь жду нашей встречи искренне. Медицинские показания для меня второстепенны.

— Медицинские показания? — переспрашивает Эльза уже на пути к солнцу. Впереди веранда, сад, бассейн.

— У меня не совсем в порядке предстательная железа. Возрастные изменения. Доктор прописал активную сексуальную жизнь.

Эльза вздрагивает — то ли от яркого света, то ли от удивления.