Сестры

Сэди

Я собираюсь убить человека.

Хочу смотреть, как в его глазах меркнет свет. На насилие не принято отвечать насилием, но иногда мне кажется, что без этого никак. Он заслужил ровно то же самое, что сделал с Мэтти.

Нет, это ее не вернет.

И я не обрету гармонию с собой. Никогда.

Я прекрасно понимаю, что после этого перестану быть прежней. Но вы только представьте, каково жить, осознавая, что убийца твоей сестры продолжает вбирать в себя сладкий воздух, а она, бездыханная, лежит в земле, по которой он столь спокойно ходит.

Я никогда не уезжала так далеко от дома.

Сижу на водительском сиденье и кручу в руке складной нож. Пахнет застоявшейся водой. Я зажмуриваюсь, потом открываю глаза, и ничего не происходит. Я все еще сижу в машине с ножом в руке, и до меня доносится запах водорослей. Опять моргаю. Я будто во сне, в котором должна бесконечно долго бежать, хотя знаю, что впереди нет никакой финишной прямой. Я просто не могу остановиться.

– Мэтти.

Легко справляюсь с «м». Двойные «т» тоже не представляют проблемы.

Когда Мэтти было пять, а мне – одиннадцать, она, боясь темноты, забиралась ко мне в постель в надежде услышать что-нибудь успокаивающее. Но кого я могла успокоить со своим заиканием? Впрочем, Мэтти хватало просто моего присутствия, и она мирно засыпала на моем плече, а к утру умудрялась незаметно стащить у меня подушку и одеяло.

Когда мне было одиннадцать, а Мэтти – пять, она мечтала говорить так же, как я, и имитировала заикание, но однажды Кит шлепнул ее по заду и сказал: «Нельзя нарочно заикаться, если можешь говорить нормально». Я ненавидела его за это, но пришлось сказать Мэтти, что он прав.

Когда Мэтти было пять, а мне – одиннадцать, я уже не верила, что смогу без запинок произнести хотя бы одно предложение. Осознав это, я замолчала на две недели, но потом Мэтти внимательно посмотрела на меня своими огромными глазами и спросила: «Что у тебя на душе?»

Кит мне не отец, но иногда он делал вид, будто мы родные. Не поправлял окружающих, если они вдруг называли нас папой с дочкой, и мне приходилось самой это делать. Он постоянно покупал мне конфеты на заправке – неважно, хотелось мне или нет, – и каждый раз ждал вымученной благодарности. По вечерам он, к вящей радости Мэй Бет, заставлял меня учить молитвы, а ночью заходил в мою комнату и велел читать их наизусть. Так что Мэтти не зря боялась темноты.

Когда мне было девятнадцать, а Мэтти – тринадцать, Кит вернулся.

Я продолжаю крутить складной нож в потной ладошке. Ощущаю тяжесть аккуратной черной рукоятки и отточенного лезвия, спрятанного внутри.

Когда-то это был его нож.

Теперь он мой.

Я вырежу свое имя на его сердце.