Сестры

Сэди

Что-то со стуком ударяется в лобовое стекло.

Бам.

Я тут же открываю глаза. Шея непроизвольно дергается и подозрительно хрустит: я лежала в крайне неудобной позе. Я привстаю на заднем сиденье и вижу в окне двух мальчиков не старше одиннадцати. Оба такие недокормленные, что Мэй Бет назвала бы их оборванцами. У одного в руках баскетбольный мяч. Мальчишка злобно смотрит на меня, я отвечаю ему тем же. Он бросает мяч в машину. Бам. Мяч отскакивает от стекла и возвращается ему в руки. Мальчишка опять прицеливается. Я выхожу из себя, тянусь к водительскому сиденью и долго жму на гудок.

Они убегают.

Рев клаксона наполняет тишину пустынного квартала, пока тощие мальчишки не сворачивают наконец за угол. Я убираю руку с руля. Воцаряется мертвенная тишина.

Я припарковалась в тупичке между недостроенными домами. Рядом стоит билборд с неубедительными сроками строительства. Через дорогу виднеется заболоченный прудик, над которым роятся насекомые.

Я ненадолго завожу мотор, просто чтобы посмотреть на часы. Восемь утра. Боже. Мэй Бет говорит, неприлично беспокоить людей раньше девяти, а заявляться к кому-то домой без крайней необходимости даже в девять не особо вежливо. Я почесываю шею, поднимаю с пола рюкзак и нашариваю внутри полупустую бутылку воды, зубную щетку и пасту. Чищу зубы, потом приоткрываю дверцу машины и полощу рот. В животе урчит. Надо бы поесть. Достаю из бардачка пол-пачки чипсов с уксусом и солью, быстро опустошаю ее и облизываю соленые пальцы. Мэтти бы страшно разозлилась, если бы увидела меня сейчас. Сказала бы, что ей-то я никогда не позволяю завтракать всякой дрянью. Она из принципа хотела делать все то же, что и я, – так уж устроены младшие сестры.

Я бы ответила ей: «У тебя от этого рост замедлится. Не хочу, чтоб ты на всю жизнь осталась пигалицей».

Но вообще-то Мэтти потом вымахала бы. Стала б еще выше меня: по ногам было понятно. Они у нее были длиннее, чем туловище, и когда я слишком долго на них смотрела, все остальное казалось слегка нелепым. Тоненькие ручки, завышенная талия, огромные ладони. Она все ждала, когда наконец будет смотреть на меня сверху вниз, а мама постоянно говорила, что этот момент не за горами. Когда мы с Мэтти ссорились, мама всегда принимала ее сторону. Даже если бы мы спорили о том, какого цвета небо, и Мэтти сказала бы, что оно фиолетовое, мама бы с ней согласилась, просто чтобы увидеть выражение моего лица. Словами не передать, как трудно было с этим мириться.

Я стаскиваю с себя грязное поло, белье и джинсы и натягиваю мятые леггинсы, свежее белье и более-менее чистую футболку. Надо уже найти прачечную, если, конечно, решусь потратить наличку. Беру гребешок, расчесываю спутавшиеся волосы – медленно, чтобы потянуть время, а потом делаю хвостик. Облизываю большой палец и приглаживаю брови. Провожу языком по зубам, затем отрываю отслоившийся кусочек кожи от обветренной губы, а после поворачиваю ключ зажигания и выезжаю на улицы Вагнера.

Вагнер напоминает мне о птице феникс, которая готовится умереть и вновь возродиться. Скоро весь город будет выглядеть как квартал со строящимися домами, где я заночевала. Старые дома снесут, и Вагнер станет причудливым туристическим городком. Правда, сейчас он больше напоминает Колд-Крик. Местные тоже изо всех сил пытаются устроить свою жизнь и найти местечко получше, не понимая, что тут везде одинаково погано.

Я припарковываюсь у захудалой начальной школы, обхожу стоянку и поворачиваю к детской площадке: нужный мне дом как раз напротив. Засовываю руки в карманы и пытаюсь овладеть собой. На качелях кто-то сидит спиной ко мне. Мужчина с девочкой. Когда мужчина отпускает цепочку качелей и кладет руку на плечо девочки, я замедляю шаг.

– Ты в порядке? – тихо спрашивает он у нее, скользя ногой по земле. У него мягкий, вкрадчивый голос. – Я знаю, тебе сложно ко всему привыкнуть, но я нормальный парень… И если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда рядом.

Девочка вся напрягается, когда грубые пальцы касаются ее оголенной кожи. Она молчит. Она ничего и не скажет, и я знаю почему. Она ему не доверяет. Несмотря на бархатный голос, глаза у него не добрые. Она, конечно, всего лишь худосочная одиннадцатилетка, но не дура. Она знает: после затишья нужно ждать бурю. Этот «нормальный парень» не слишком-то вписывается в ее привычную жизнь. Он слишком рассудительный, слишком сильно беспокоится за нее. Он повсюду, даже когда она думает, что рядом никого. Она даже не может выразить словами, какой он. И он так по-свойски, так интимно ее трогает безо всякого на то права…

– Все будет хорошо, Сэди, – говорит мужчина.

Марли Сингер.

Вот какое имя назвал мне Кэдди, стоя на парковке с расстегнутым ремнем, когда я прижала нож к его горлу. Его кадык пульсировал под лезвием при каждом произнесенном слове. «Марли Сингер. Живет в Вагнере. Может рассказать о Даррене Маршалле». После этого я заставила его спустить штаны, просто чтобы выиграть время и спокойно уйти.

Я шагаю по гравию к двери дома Марли. В доме тихо, за занавесками не видно любопытных глаз. Я стучусь и жду ответа. Мимо проезжает машина. Я запускаю пятерню в волосы и смотрю на дорогу. Когда я последний раз сверялась с часами, было без пятнадцати десять, но, может, Марли привыкла подолгу спать. Я опять поворачиваюсь к дому, в надежде смотрю на окна второго этажа, но там тоже тишина.

Я заворачиваю за угол дома и заглядываю в первое попавшееся окно.

За ним гостиная. Я опираюсь на подоконник и прижимаюсь к стеклу. Диван. Журнальный столик. На полу валяются детские игрушки… Вдруг я слышу скрип входной двери и приближающиеся шаги. Я так и чувствую на себе чей-то тяжелый взгляд. Меня прошибает пот. Капельки быстро бегут по спине. Я разворачиваюсь и оказываюсь лицом с женщиной, которую я ищу.

Марли.

– Ты кто такая?

Ей около сорока, может, чуть меньше. Светлые волосы завязаны в тугой конский хвост, на губах красная помада. Высокие скулы. Брови, видимо, тоже светлые, потому что их вообще не видно. Она костлявая, почти как Мэтти, но у той-то был переходный возраст, а у этой наверняка проблемы с наркотиками или просто нет денег на нормальную еду. Не всегда распознаю такие вещи. На Марли обрезанные джинсовые шорты и футболка с винтажным Микки Маусом, подвязанная под грудью. Замечаю на ее розовом животе паутину растяжек. Следов от уколов на руках, как у Кэдди, не видно.

– Что ты тут забыла?

У нее суровый, мощный голос. Сложно представить, как она шепчет или поет.

Вокруг горла будто стягивается петля. Я слишком долго молчу. У Марли такой вид, будто она вот-вот позвонит в полицию. «Да говори ты уже, – говорю я себе. – Давай!» Кит вечно меня понукал, когда уставал ждать. Иногда хватал за лицо, словно считал, что меня достаточно потрясти, чтобы из меня поскорее вылетели слова.

– Але! – Марли машет рукой у меня перед лицом. – Ты чего тут вынюхиваешь? Ну-ка убеди меня не звонить копам.

Я резко выдыхаю.

– Я т-тут п-пытаюсь кое-кого н-найти.

Марли упирает руки в бока. Мне кажется, я могу раза три обернуть пальцы вокруг ее тонких запястий. Я ей и спину, наверное, могла бы сломать, но что-то мне подсказывает, что у меня б не появилось такой возможности. Она перережет мне глотку быстрее, чем я сумею отреагировать.

Трудно не проникнуться уважением к такому человеку.

– Найти? В моем доме? – Марли делает шаг ко мне, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отступить. – Ладно, давай начнем вот с чего: ты кто, на хрен, такая?

– Л-Лера.

Иногда я задаюсь вопросом, как моей матери вообще пришло в голову соединить имена Сэди и Лера. Когда я сама ее спрашивала, она отмахивалась: «Ну надо ж мне было как-то тебя назвать!» Но у нее должна была быть причина. Мне бы хотелось ее узнать. Даже если ей просто нравилось, как звучат эти имена вместе. Хотя любому очевидно, что звучат они так себе.

– Лера, а дальше?

– К-Кэдди С-Синклер с-сказал, что в-вы м-можете мне п-помочь.

Мне не нравится, как сверкнули ее глаза.

– Да ладно. И кого ж ты ищешь?

– Даррена М-Маршалла.

Марли издает неприятный смешок. У меня внутри все сжимается.

– Ты что, блин, издеваешься?

Это риторический вопрос.

Она шмыгает носом и вытирает его рукой. Из дома раздается приглушенный детский плач. Марли бросает на меня быстрый взгляд и отворачивается.

– Иди-ка домой.

И она уходит.

Я слышу, как хлопает входная дверь.

Но сдаваться я не собираюсь.

Я огибаю дом, сажусь на ступеньки на веранде, кладу ногу на ногу и ставлю рядом рюкзак. Смотрю на небо. Из бледно-голубого оно постепенно становится лазурным. Я все смотрю и смотрю на него, пока не приходится отвернуться из-за солнца. Кожа сперва румянится, потом начинает потихоньку сгорать. В горле пересыхает. Это мазохизм – испытывать боль и не пытаться от нее избавиться?

«Я могу погибнуть», – думаю я. И ничего не чувствую.

Около трех скрип двери возвращает меня к реальности. Я не поднимаю головы, пока Марли не произносит:

– Заходи давай.

Она громыхает дверью. Я с трудом встаю. Тело затекло, обгоревшая кожа ноет. Заставляю себя расправить плечи и вразвалочку захожу в дом Марли. Внутри спертый, пронизанный дымом воздух, будто кто-то целенаправленно закрыл все окна, перед тем как открыть пачку сигарет.

Я стою в тускло освещенном коридоре рядом с лестницей. Коридор ведет одновременно в гостиную, которую я уже видела, и в кухню, откуда через пару мгновений выходит Марли. Теперь она в красном топе и джинсах, настолько рваных, что непонятно, дизайнерский ли это ход или они просто очень старые. Я вижу татуировку на ее ключице – нож, увитый цветами.

– Судя по всему, иначе тебя с веранды было не согнать, – говорит Марли, и я киваю, складывая руки на груди. Она делает то же самое. – Ты вся сгорела.

– Д-да.

– Завтра все болеть будет.

Уже болит.

– Да, н-наверное.

Она щурится:

– Почему ты так разговариваешь?

– В-вы что, з-заик не в-видели?

– Конечно, видела. Просто интересно, почему ты заикаешься.

– Н-ну вот т-так у-угораздило.

– И ты, значит… Даррена ищешь.

Я киваю.

Марли вздыхает и проходит в кухню, а потом кричит мне оттуда:

– Ну и чего ты там стоишь?

Мне очень больно, кожа кажется слишком тесной. Чтобы сделать хоть шаг, я заставляю себя думать о чем-то кроме солнцезащитного крема.

Я наконец захожу в кухню и вижу Марли, прислонившуюся к стойке. Тут грязновато, но не отвратительно. Видно, что хозяйка просто не успевает одновременно мыть посуду и присматривать за ребенком. Раковина уставлена тарелками, мисками, стаканами и поильниками. Напротив раковины – маленький кухонный стол, а над ним – окно, из которого отлично видно школьный двор на противоположной стороне улицы. Рядом со столом – два стула. Из одного торчит набивка. Вся мебель в стиле ретро, но дело не в особенностях вкуса: тут просто не могут позволить себе что-то поновее. Ламинированный пол, бежевые стены, темно-зеленые шторы. Довольно уродливо.

– Хорошо т-тут у вас.

Она знает, что я так не думаю, но ей все равно. Марли окидывает меня внимательным взглядом. Я достаю из рюкзака фотографию и протягиваю ее Марли. Когда она вглядывается в снимок, ее длинные пальцы вздрагивают.

– Господи, – бормочет Марли.

– Я его д-дочь.

Я не знаю, нужно ли мне хитрить, но лучше перестраховаться. Марли снова издает пронзительный смешок. Она возвращает мне фотографию, открывает выдвижной ящик и достает пачку сигарет. Потом она затягивается, выдыхает, и вокруг ее губ отчетливо проявляются морщины.

– Ты хочешь сказать, что у Даррена Маршалла есть дочь? – На фильтре сигареты остается след от помады. Марли делает еще пару затяжек, откашливается, и я прямо слышу хрипы в ее легких. – И это ты?

– Да.

– Малявка тоже его?

– Н-нет.

– Может, ты пить хочешь?

Я киваю. И пить хочу, и от еды, если честно, не отказалась бы.

Марли открывает холодильник, достает колу и протягивает мне. С удовольствием сжимаю в руке ледяную банку, потом дергаю за колечко и слышу характерное шипение.

– Наверное, недолго он с вами прожил, – говорит Марли.

– Д-достаточно.

Она терпеливо дожидается, пока я попью, а потом спрашивает:

– Он правда твой отец?.. Даррен.

– П-почему вы т-таким тоном п-произносите его имя?

Марли оно явно кажется чужим.

Она собирается было ответить, но тут на втором этаже начинает плакать ребенок. Марли чертыхается, бросает сигарету в раковину, заливает ее водой, а потом указывает мне на стул.

– Садись. Сейчас приду.

Она дожидается, пока я сяду, а потом выбегает из кухни, бросив через плечо:

– Даже не думай что-нибудь спереть.

Да тут и брать-то нечего.

Замечаю гору бумаги на столе. Это неоплаченные счета, просроченные уведомления. У меня внутри все сжимается. Я знаю, каково это – нуждаться в деньгах, а их нет и не будет.

Через несколько минут Марли спускается со второго этажа с малышом на руках. У него такие же светлые волосы, как у матери, не очень аккуратно постриженные «под горшок». У него круглое-прекруглое личико, нос пуговкой и большие глаза цвета неба за окном. Пухлые ножки и ручки. Думаю, на него-то все деньги и уходят. Он весь извивается и суетится, а потом вдруг видит меня и утыкается носом в маму, застеснявшись незнакомого человека. Марли указывает мне на стоящий в углу детский стульчик:

– Разложи-ка.

Она сажает ребенка на стул, а сама идет к холодильнику. Малыш не сводит с меня глаз. Мне становится жутковато: я вспоминаю злобных детишек из «Деревни проклятых»[5]. Дети мне вообще-то не нравятся. Единственным исключением была Мэтти. В жизни не видела более очаровательного ребенка – такого кругленького, мягкого и милого. У нее долгое время не росли волосы, был только смешной светлый хохолок на макушке. Маленькие ручонки всегда были сжаты в кулачки, как будто она готовилась к драке, будто хотела поскорее вырасти и задать всем жару. Она любила крепко сжимать мои пальцы. Мэтти была самой сильной.

Самой лучшей.

– К-как его з-зовут?

– Брекин.

Марли усаживает малыша поудобнее и дает ему ложечку яблочного пюре. Он начинает что-то лепетать, и пюре падает ему на майку. Марли смеется, но не так, как прежде. В этом смехе слышится нежность и доброта. Она начинает сюсюкаться с ним.

– Где Д-Даррен?

Мэй Бет говорила, что, когда мне что-то нужно, я иногда бываю обескураживающе прямолинейна. Перехожу к делу без особых предисловий. Можете любить меня за это, можете презирать – меняться я в любом случае не собираюсь.

По Марли неясно, что она думает. Ее улыбка увядает, но она не сводит глаз с сына.

– Малая. – Когда меня уже прекратят так называть. – Я тебя вижу первый раз в жизни. Ты думаешь, я тебе сейчас выложу все, что знаю о Даррене?

– Н-ну вообще-то д-да.

Она дает Брекину еще немного пюре.

– Зачем он тебе сдался?

– Х-хочу его уб-бить.

Ложка замирает в дюйме от рта Брекина. Он удивленно хлопает ладошками по стульчику, пытаясь привлечь внимание матери. Марли сует ложку ему в рот, а потом ставит пюре на стол.

– Ш-шучу, – добавляю я.

– Ну-ну.

Я поддеваю ногтем колечко на банке колы.

– Хочу еще покурить, – говорит Марли.

– Так п-покурите.

– Тут ребенок.

Но она все-таки закуривает. Отходит к окну, зажигает сигарету и отворачивается от Брекина всякий раз, когда делает затяжку, будто это что-то меняет.

– Уже пару лет его тут не видела, – говорит Марли. – Он раньше часто здесь бывал.

– «У Р-Рэя».

– И там тоже. – Она нервно закусывает губу. – А ты сама откуда?

– Н-неважно.

Марли закатывает глаза:

– Прекращай, малая. Расскажи хоть что-нибудь.

– … – Я ставлю колу на стол. – Я… Я не… Я не малая.

Она подносит руку с сигаретой ко рту и покусывает свою ладонь. Дым лениво застилает ее лицо. Брекин, кажется, не особо расстроился из-за внезапного окончания обеда. Он что-то лепечет себе под нос, завороженный звуком собственного голоса.

– Полгорода сносят, – наконец произносит Марли. – Потом понастроят тут всякого.

Она делает еще одну затяжку, такую глубокую, будто совсем не боится рака легких.

– Глупо это, – продолжает она. – Не пойму, зачем оно нужно. У нас тут не так, как в других городах. Как-то обходимся без чертовых диетических продуктов и йоги… Я с трудом свожу концы с концами и без всяких модных мест. Даже не знаю, куда мне потом податься.

– К-Колд… Крик.

– Что?

– Я от… оттуда.

– Никогда не слышала. – Марли щурится. – Ты знаешь, что он за человек?

– Д-да.

Даже лучше, чем ты.

Я делаю еще один глоток колы. Она чересчур сладкая. Воздуха бы сюда. Марли опять затягивается, а Брекин машет ручками, и мне кажется, будто я вижу это уже в сотый раз. Будто больше в их жизни ничего особенного и не происходит. Я оглядываю красные пятна на своем теле и внезапно хочу уйти. Неважно куда.

– А знаешь, что на самом деле он не Даррен? – спрашивает Марли. Я киваю. – Он так всем представлялся, когда жил здесь, но я так и не привыкла к этому имени.

– А к-как его з-зовут?

– Давай пока что называть его Дарреном.

– Д-для нас он б-был К-Китом.

– Ха. – Она опять закусывает губу. – Это тоже не настоящее имя.

– От… Откуда в-вы знаете?

– Мой брат с ним в школе учился. Я на семь лет младше, так что, когда окончила учебу, они уже давно выпустились. Я переехала сюда, вышла замуж, потом развелась, а брат… Он добился побольше моего.

– И к-как же?

Не часто я слышала истории успеха.

– У родителей хватало денег только на одного ребенка, но они завели двоих. – Марли пожимает плечами. – Он мальчик. На него возлагали кучу надежд, вот с ним и носились. Оплатили ему колледж.

– К-каким он был? – вылетает у меня. Она знает, что я о Ките.

Марли отводит взгляд.

– Таким же нищим, как и все остальные. Тихим. Не очень-то чистоплотным. Странноватым… Творил фигню. Иногда его за это били, издевались над ним. Родители у него тоже были так себе. Отец много пил и часто его поколачивал.

– В-вот как.

Она прочищает горло.

– В старших классах мой брат… Он, чтоб ты понимала, был золотым мальчиком во всех смыслах этого слова…

В общем, он, так сказать, взял Даррена под крыло. Подчеркнуто хорошо к нему относился. Когда я спросила, зачем он это делает, он сказал, что нужно подать всем пример, потому что «мы ничем не лучше и не хуже окружающих». – Марли замолкает. – Если ты вдруг не догадалась, мой брат был тем еще засранцем. Ну, словом, от Даррена все отвязались, и они с братом стали неразлейвода. Прямо как… Ты, наверное, не помнишь тот мультик, где мелкий пес постоянно носится за большой собакой?[6] Хотя он и для меня слишком старый. Короче, у брата с Дарреном было так же. Даррен просто не отлипал от брата. Постоянно приходил к нам ужинать… – Она мешкает. – Я с ним в первый раз поцеловалась. Мне было десять, а ему семнадцать. Вот что он был за человек.

– К-как он очутился в В-Вагнере? Д-давно это б-было?

Марли пожимает плечами:

– Несколько лет назад. Он просто проезжал мимо. От брата узнал, что я здесь живу, и решил заехать. Тогда он показался мне другим человеком, более собранным, что ли… – Марли опускает глаза в пол. – Он просто заехал поужинать, а в итоге остался.

– Мама, – жалобно зовет Брекин.

Марли идет к сыну и гладит его по голове, а потом опять поворачивается ко мне.

– Когда он решил остаться, то сказал, что теперь его имя – Даррен Маршалл. Попросил не выдавать его.

– Он объяснил, з-зачем это?

Брекин смеется. Марли качает головой.

– Н-но вы все равно п-позволили ему остаться?

Кажется, у меня не получается скрыть отвращение, потому что Марли напрягается и убирает руку со лба сына.

Она молчит, будто ожидая, что я продолжу наседать, но я уже переросла такое поведение. Когда-то я верила, что у меня хватит сил убедить маму не совершать глупостей, не пить, не употреблять наркотики, не приводить домой мужчин, например Кита. Иногда я вспоминаю ту Сэди, которая умоляла собственную мать спасти ее… от собственной матери.

Я вспоминаю ту Сэди с ненавистью.

– Я не обязана тебе ничего объяснять. Но да, я позволила. – Марли качает головой, нахмурив брови. – Знаешь, Даррен никогда не говорил, что у него есть ребенок. И брат мой тоже об этом не упоминал. А он бы знал.

– Я в-вам не л-лгу, – лгу я.

Марли внимательно смотрит на меня и ничего не говорит. Мне кажется, если она продолжит так смотреть, то каким-то образом узнает правду.

– Т-так что с-случилось?

– Мы были вместе несколько месяцев. Он каждое утро сидел на том самом месте, где сейчас сидишь ты. Пил кофе и смотрел в окно.

Я слежу за ее взглядом. На детскую площадку пришли несколько женщин и катают своих детей (или подопечных?) на качелях. Я представляю, как школьный двор выглядит в течение учебного года, как много там бывает детей, как все они бегают, играют, смеются… под пристальным взглядом мужчины, который сидит за кухонным столом.

– Однажды я затеяла стирку, – продолжает Марли. – Решила проверить, нет ли чего в кармане его джинсов… И нашла старую, мятую фотографию, полароидный снимок. А там… – Она ненадолго закрывает глаза и хмурит лоб, будто снова увидела эту фотографию и хочет немедленно об этом забыть. – Не хочу ее описывать, но объяснить и оправдать такое просто невозможно. – Она судорожно выдыхает и открывает глаза. – Люди не меняются. Они просто учатся лучше скрывать свои грязные секреты. В тот же день я выставила его за дверь. Не хотела больше иметь с ним ничего общего. Как и сейчас.

Марли достает Брекина из детского стульчика и утыкается носом ему в шею. Я чешу грудь и тут же жалею о том, что не была чуть нежнее. Все тело горит.

– А п-потом он с в-вами связывался? Г-говорил, где он?

– Нет.

– А с в-вашим б-братом?

– Мы с братом больше не общаемся, – жестко отвечает она. – Он посчитал, что я плохо обошлась с Дарреном. С тех пор мы не разговаривали.

– П-пожалуйста…

– Слушай, мне жаль, что тебе пришлось ехать в такую даль, какой бы ни была причина. Я тебе сочувствую, поэтому-то и решила все это рассказать. Но у меня ребенок, так что я не хочу ни во что ввязываться.

Марли наблюдает за тем, как я пытаюсь преодолеть блок.

– П-пожалуйста, – наконец справляюсь я.

Она закрывает глаза. Брекин беспечно сидит между нами.

– Джек Херш. Вот как на самом деле его зовут. Надеюсь, тебе это поможет.

– Но он в-ведь не и-использует это имя! Т-так я его не н-найду!

– Может, это и к лучшему, – резко отвечает Марли. – Ни к чему гоняться за ненормальными, пусть они тысячу раз твои родственники. – Она широко распахивает глаза. – Он тебя обидел?

– Да, – четко отвечаю я. – И м-мою сестру тоже.

– Что ж, сочувствую. – Она умолкает. – Но ничем не могу помочь.

Хотелось бы, чтобы боль приносила пользу, но нет. Никого грустными историями не подкупить, все, наоборот, хотят поскорее отвернуться.

Я беру со стола просроченное уведомление и медленно кручу в руках.

– Эй, положи-ка на место, – говорит Марли. – Я же сказала: я не знаю, где он.

Я достаю чек из конверта, проверяю сумму. Марли меня не остановить, у нее руки заняты ребенком. Нет, такое я не потяну. Беру еще одно уведомление, вытаскиваю из конверта, смотрю на цифры. Вот это в самый раз.

Если людей нельзя подкупить грустными историями, это не значит, что их вообще нельзя подкупить.

Я машу чеком.

– А г-где сейчас в-ваш брат?