Севастопольские записки

ШТУРМ

Вечером 6 июня позвонил Николай Иванович, приказал оставить вместо себя Шевцова и к 24 часам прибыть в штаб.

Когда я зашел к нему, он что-то быстро писал. Закончив, тут же протянул листок стоявшему рядом Безгинову и сказал:

— Немедленно передайте лично начальникам штабов дивизий и бригад. — И, обращаясь ко мне, добавил: — Хорошо, что ты быстро приехал. Во втором секторе захвачен пленный, который показал, что 7 июня в 5 часов немцы начнут наступление. На Бельбекском направлении действуют их 50-я и еще какая-то дивизия. Одновременно наступление начнется и вдоль Ялтинского шоссе. Садись к телефонам и проверяй, готовы ли войска.

Немного позже зашел начальник штаба артиллерии полковник Н. А. Васильев и сообщил, что в 2 часа 55 минут артиллерия армии начнет контрподготовку и нанесет удар по исходным позициям немцев, изготовившихся к атаке.

За проверкой готовности время шло быстро. Когда же до начала нашего артиллерийского огня осталось 5 минут, я вышел из штольни, чтобы самому, если не увидеть, то ощутить мощь внезапного удара по врагу, готовому к прыжку.

Часы отсчитывали последние секунды. И вдруг по всему оборонительному району появилось зарево огня, а вслед за ним докатился гул выстрелов. Вражеская артиллерия начала отвечать. Но, хотя огонь вело множество орудий противника, он был неорганизованный — надо полагать, нарушилось управление.

Атака гитлеровцев началась по всему фронту. Вскоре стало ясно, что главный удар, как мы и ожидали, они наносят на Бельбекском направлении, причем на Ялтинском из района Камары на Сапун-гору нацелен вспомогательный удар. На остальных участках фронта действия противника носили скорее сковывающий характер.

Центр удара на Бельбекском направлении приходился на участок обороны 172-й дивизии, 79-й бригады и 287-го полка Чапаевской дивизии.

Здесь, как и на участке вспомогательного удара, наступление поддерживалось массированным огнем артиллерии, непрерывными атаками авиации. Впереди шли танки, прикрываемые сплошной завесой огня, за танками — пехота.

Бой разгорелся на всем фронте обороны. Земля стонала от разрыва снарядов, авиабомб, грохота танков.

Первый натиск наши войска выдержали. Враг откатился на исходные позиции, оставив горы трупов и подбитые танки.

Но в четвертой атаке, начавшейся около 10 часов утра и нанесенной в стык 79-й бригады и 747-го полка 172-й дивизии врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Мы ввели в бой резерв 3-го сектора в составе батальона 2-го Перекопского полка при поддержке нескольких танков.

Самый ожесточенный бой разгорелся в полосе 172-й дивизии и 79-й бригады. Здесь две дивизии немцев при поддержке танков волна за волной шли в атаку. Но единственное, чего достигли фашисты на этом направлении, — это сбили боевое охранение, понеся при этом значительные потери. Как только они вышли к переднему краю, их встретил плотный огонь. Местами наши воины бросались в рукопашные схватки. И враг не выдержал, откатился вниз, в долину.

Дивизия Ласкина оправдала заслуженную в предыдущих боях славу.

Да, не ошибся командарм, поставив ее на главное направление.

Фашисты не ожидали такого отпора. Несмотря на мощную артиллерийско-авиационную подготовку, на ввод в сражение танков, им в первый день наступления на Бельбекском направлении, или точнее, уже на Мекензинском, ценой огромных потерь удалось продвинуться всего на 400–500 метров, то есть занять территорию между линией боевого охранения и передним краем обороны.

С наступлением ночи сражение прекратилось.

Поздно вечером были подведены итоги дня. Действиями наших войск можно быть довольным. Противнику не удалось прорвать оборону.

Пленные показали, что в наступлении на Мекензиевы горы участвуют 50-я и 22-я дивизии, там же находится 24-я и 132-я. На Ялтинском — 170-я и 72-я дивизии.

Если и дальше дело пойдет так, то вряд ли Манштейну удастся овладеть Севастополем, хотя пленные утверждали, что войскам дан жесткий срок для взятия города — пять дней.

Мы знаем, что враг не остановится и, невзирая на потери, будет продолжать штурм.

Войска всю ночь готовились к следующему дню. Удачные дневные бои подняли настроение бойцов и командиров. Вот когда особо остро чувствуется, какую большую и очень важную партийно-политическую работу вели и ведут политработники и партийные организации частей.

Нас омрачают потери: в медсанбаты и госпитали поступило до двух тысяч раненых. Но утешает то, что враг потерял в два-три раза больше.

Закончив подготовку сводок и распоряжений, вместе с Николаем Ивановичем выходим из штольни подышать свежим воздухом. В небе непрерывный гул моторов. Это наши У-2 бомбят противника. Мы видим рой трассирующих пуль, слышим разрывы противопехотных бомб. Как пчелы жужжат наши У-2 над расположением вражеских войск, посылая им смерть. И так все время, пока темно. Не успеет отбомбиться одна группа, за ней идет другая. Как говорится, ни минуты простоя.

Скоро утро. Воздух настоен сыростью и ароматом моря. Усталые от бессонных ночей и огромного нервного напряжения, дышим всей грудью, подставляя лица свежему ветерку. Бледнеющие перед рассветом звезды тускло мерцают над нами. Настала странная тишина, и лишь вдали в небо взлетают осветительные ракеты врага. Но мы знаем: это зловещая тишина. Через несколько часов она будет нарушена громом артиллерийской стрельбы, грохотом танков и разрывами авиабомб, ожесточенными схватками людей и стоном раненых.

Едва рассвело, как по всему фронту разнеслись звуки разрывов артиллерийских снарядов, в небе появилась вражеская авиация. Кажется, нет ни одного клочка земли, где бы не падал снаряд, мина, авиабомба. Несколько часов не смолкает этот земной ад. Смерть витает над людьми, укрывшимися в траншеях.

В этот день немцы начали атаки около десяти часов утра. Первая была отбита. Но при последующих им удалось прорваться в стыке между 79-й бригадой и 287-м полком. Для полка сложилось тяжелое положение. Враг вышел к его командному пункту. Ранен командир майор М. С. Антипин. Жалко, очень жалко хорошего человека и друга.

С трудом в этот день нам удалось удержать позиции 287-го полка.

В критическом положении оказалась и 172-я дивизия. Врагу удалось ворваться на передний край ее обороны. Но в смелой контратаке, в рукопашной схватке, с помощью кстати подошедшего резерва сектора противник был отброшен, и хотя ненадолго, но все-таки продвижение гитлеровцев удалось приостановить.

Время от времени рукопашные схватки вспыхивали и на участке 90-го полка 95-й дивизии — наши бойцы дрались в траншеях с прорвавшимися автоматчиками. И только на Ялтинском направлении все атаки врага были отбиты огнем у переднего края обороны.

Огромную роль в отражении атак играла береговая и армейская артиллерия. О том, как влиял ее огонь на противника, говорилось в одном из официальных немецких документов того времени: «Артиллерия противника непрерывно ведет огонь по всем позициям.

Первые дни боев показали, что под таким адским огнем вести дальнейшее наступление невозможно…»

В дневных боях у нас большие потери, но сколько героических подвигов совершено воинами!

Гитлеровцы немного продвинулись, потеснили нас. Но все же, несмотря на это, говорить о каком-либо успехе Манштейну не приходится Еще одно-два таких продвижений, и ему нечем будет воевать. О том, что это так, свидетельствуют показания пленных, которые утверждают, что 132-я и 50-я дивизии почти полностью разгромлены, а 24-я потеряла до одной трети личного состава.

К вечеру чувствовалось, что враг устал от непрерывных атак. Последняя, проведенная перед наступлением темноты, проходила совсем вяло. Возможно, ночью он постарается ввести в образовавшиеся клинья свежие резервы. А пока принимает меры, чтобы закрепиться на захваченных позициях.

Только румынские войска с какой-то необычной настойчивостью вечером пытались еще наступать в направлении Сахарной головки. Но безрезультатно. Их атаки захлебнулись одна за другой.

К ночи все затихло. Наши войска начали готовиться к отражению новых атак, а штабы занялись подведением итогов дневных боев, уточняли силы врага. В этой борьбе наш главный щит — артиллерия. Но если у нас и в последующих боях будет такой расход снарядов, как за эти два дня, наших запасов хватит ненадолго. Смогут ли тылы подвезти их — вот сейчас главный вопрос. Авиация противника непрерывно контролирует морские пути. Редеют и ряды бойцов.

Наша надежда — стойкость и мужество солдат, матросов и командиров, их самоотверженность в борьбе с врагом за свою любимую Родину.

Начальник отдела комплектования армии подполковник Семечкин в который раз «прочесывает» тылы, чтобы хоть немного пополнить строевые части. Ждать нам пополнения неоткуда.

Огромны потери и в командном составе. Но резерва для пополнения тоже нет. Командирами взводов и рот назначаются младшие командиры.

Таковы итоги первых двух дней штурма.

Начался третий день штурма. Несмотря на то, что немцам на некоторых участках фронта удалось продвинуться, во второй половине дня атаки их прекратились.

Никто, конечно, не верит, что враг отказался от продолжения штурма. Скорее всего он производит перегруппировку войск с тем, чтобы, введя свежие части, нанести еще более сильный удар.

Дивизия Ласкина, потерявшая в двухдневных боях больше половины личного состава, не могла уже оборонять растянувшийся фронт, ее пришлось заменить 345-й дивизией подполковника Гузя.

Вбитый врагом на этом участке клин, острием своим доходивший до станции Мекензиевы Горы, внушал большое опасение. Обдумав создавшееся положение, командарм принял решение нанести в основание этого клина контрудар.

Для его выполнения подключались также части сил 95-й и 25-й дивизий, 79-й бригады и два батальона с артиллерийской и минометной батареями 7-й бригады морской пехоты Е. И. Жидилова, которые перебрасывались со 2-го сектора.

Принятию такого решения способствовало то, что в наши руки через агентуру попало донесение Манштейна Гитлеру, начинавшееся словами: «Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную и с большевистским упорством защищаемую систему позиций. Первые дни боев показывают, что вести дальнейшее наступление невозможно».

Донесение заканчивалось просьбой разрешить прекратить штурм и продолжать осаду, отрезав город от баз снабжения, чем и принудить к капитуляции[3]. Но Гитлер, видимо, не согласился с этим предложением, так как во второй половине дня 10 июня немцы вновь начали атаку, с тем, чтобы овладеть станцией Мекензиевы Горы и развить наступление в направлении Северной бухты.

Из тех же агентурных данных нам было известно, что немецкие тылы буквально забиты ранеными, что большое количество машин занято перевозкой их в Симферополь.

Николай Иванович разрабатывает план контрудара, который предполагается нанести 11 июня. Несколько ранее он был у Петрова, где собрались член Военного совета Чухнов, командующий артиллерией Рыжи, начальник береговой обороны Моргунов. Обменялись мнениями. Идея контрудара получила всеобщее одобрение. Вся тяжесть его подготовки и проведения падала на артиллерию, скромные резервы снарядов которой всем нам были хорошо известны.

Работники оперативного отдела выехали в части для проверки подготовки к контрудару. Их доклады были отрадными: всюду дела обстоят благополучно. О каждом их донесении я немедленно докладывал Николаю Ивановичу. Как будто бы все предвещало успех.

Контрудар начался мощным огневым налетом полевой и береговой артиллерии, после которого пошла в атаку пехота. Начало натиска было удачное, но полностью срезать клин нашим войскам не удалось, просто не хватило сил. Однако продвижение врага было приостановлено. Противник потерял свыше 40 танков, много другой техники и до трех полков пехоты.

Оценивая результат контрудара, командарм сказал:

— Будь у нас достаточно снарядов и мин, мы бы заставили немцев подумать, стоит ли им дальше штурмовать Севастополь.

Как бы то ни было, противник, не добившись решающего успеха на Мекензинском направлении, прекратил здесь атаки, перенеся центр их тяжести на Балаклавское, туда, где в первые пять дней наносил вспомогательный удар вдоль Ялтинского шоссе.

Атака началась в 5 часов утра в направлении совхоза «Благодать». К 15 часам врагу удалось прорвать передний край обороны в 1-м секторе, южнее совхоза. Чтобы не дать нам возможности перебросить к Балаклаве какую-либо часть с Мекензинского направления, враг в 12 часов и здесь начал атаковать, но к 14 часам все атаки его были отбиты.

Контратаки наших войск в 1-м и 2-м секторах не дали желаемого результата: восстановить положение мы не смогли. Гитлеровцы удержали часть первой траншеи у совхоза «Благодать».

Первая неудача на этом направлении.

Врагу удалось захватить траншею. Воины, оборонявшие ее, дрались до последнего, неоднократно ходили в рукопашные схватки. Фашисты закрепились здесь лишь тогда, когда никого из защитников не осталось в живых. Исход боя решили танки, прочно оседлавшие траншею.

Пленные твердят в один голос, что подошла свежая дивизия из какой-то другой армии, кажется, 17-й; она переброшена автотранспортом.

13 июня наши контратаки, предпринятые с утра на участке 1-го сектора, ничего не дали.

Осложнилось положение на Мекензиевых горах. Полные драматизма события развернулись в этот день на высоте 60,0, где стояла батарея старшего лейтенанта И. С. Пьянзина. В критический для батареи момент, когда немцы уже ворвались в ее расположение, он вызвал огонь нашей артиллерии на себя. Старший лейтенант Пьянзин погиб. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Несколько по-иному сложились события в полосе 95-й дивизии. Разведчики дивизии ночью убили немецкого офицера и изъяли у него карту с нанесенными на ней полосами наступления и боевым порядком немецкого полка. Перед этим полком была поставлена задача захватить Братское кладбище. На карте точно обозначалось исходное положение для атаки.

Начальник артиллерии 95-й дивизии полковник Д. И. Пискунов приказал с утра 14 июня всей мощью батарей обрушиться на исходное положение полка. Артиллеристы хорошо «поработали», и назначенное противником наступление было сорвано.

Наши разведчики, проникшие к месту расположения вражеского полка, доложили, что вся лощина усеяна трупами гитлеровцев, что полк этот — из 73-й пехотной дивизии. Ранее эта дивизия не входила в состав 11-й армии. Не о ней ли говорили пленные?

13 июня штаб обороны получил радиограмму за подписью И. В. Сталина, адресованную Октябрьскому и Петрову:

«Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя — красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих потери немецким захватчикам и их румынским прихвостням.

Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером для всей Красной Армии и советского народа.

Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. И. Сталин».

Радиограмма была сразу же доведена до войск, и трудно переоценить ее влияние на защитников города. Она ко многому обязывала каждого из нас.

Не добившись решающего успеха на Балаклавском направлении, противник вновь перенес тяжесть удара на север, и с 17 июня этот участок фронта опять стал самым трудным и тревожным.

Все более ощущались наши потери. Прибывшая с Кавказского побережья 9-я бригада морской пехоты, к тому же без артиллерии, не могла восполнить потерь. Ее поставили рядом с 7-й бригадой на Сапун-гору, где к этому времени мы отошли от Федюхиных высот.

Чтобы не дать противнику развить первые успехи штурма, надо было наносить по нему мощные артиллерийские удары, а мы этого делать не могли. Мы держались героизмом наших бойцов. Стойкость, мужество и презрение к смерти стали естественным, нормальным в наших условиях поведением каждого защитника.

17 июня против ослабленной в боях нашей 95-й дивизии враг бросил три своих. Сплошного фронта обороны здесь уже не было и не могло быть из-за недостатка личного состава. Борьба шла за удержание отдельных высот и опорных пунктов. И все-таки наши бойцы отражали атаки немцев.

Такое же положение сложилось и на участке обороны Чапаевской дивизии. Но враг не смог выйти к бухте.

345-я дивизия с остатками 172-й, сведенной в батальон, и 79-я бригада продолжали сдерживать противника, рвущегося к Северной бухте.

Из окруженной 30-й батареи капитана Александера через линию фронта в расположение 95-й дивизии пробрался тяжело раненный матрос-артиллерист. Как он это сделал, трудно представить. Нам сообщили из штаба 95-й дивизии, что его последние слова были: «Передайте адмиралу Октябрьскому и генералу Петрову — батарейцы умрут, но батарею не сдадут!.. Поняли? Не сдадут!»

В ночь на 21 июня остатки 95-й дивизии по приказу командования переправились на южный берег Северной бухты.

На Михайловской, Нахимовской и Константиновской батареях остались небольшие группы наших воинов.

В последних боях дивизии на Северной стороне погиб мой помощник майор К. И. Харлашкин. Со слов очевидцев, доставивших его тело на армейский командный пункт, когда танки противника пошли в атаку, он взял противотанковое ружье и бросился вперед. Выбрав позицию, открыл огонь и поджег три танка. Разрыв артиллерийского снаряда оборвал жизнь Кости. Мы похоронили его на Херсонесе.

Нет сведений и от Шевцова. Он в 3-м секторе, хотя, собственно, этого сектора как такового уже нет.

К исходу 21 июня врагу удалось выйти на берег Северной бухты. Вице-адмирал Октябрьский лично отдал приказ о переброске на оборону южного побережья этой бухты 79-й бригады полковника Потапова.

Не лучше положение в 1-м и 2-м секторах. Здесь противнику удалось выйти к Сапун-rope, где обороняются 7-я и 9-я бригады генерал-майора Е. И. Жидилова и полковника Н. В. Благовещенского.

На участке 456-го полка подполковника Рубцова атаки немецкой 28-й дивизии разбились, как о каменную стену. Практически 28-я дивизия перестала существовать.

Но кольцо сжимается. Нет людей, нет достаточного количества снарядов. Еще несколько дней — и нам вообще нечем будет обороняться. Мы знаем: к нам с Кавказа направлена 138-я бригада. Скорей бы она прибыла. В батальонах осталось по 50–60, а в полках по 200–300 бойцов.

Из оставшихся на батареях Северной стороны групп пока удержалась только одна — на Константиновской, состоявшая из нескольких десятков бойцов. Она стойко отражала врага и утром 24 июня была переправлена на южный берег. Противник теперь полностью занял Северную сторону.

Из остатков 95-й дивизии был сформирован батальон и брошен в бой в верховье Килен-балки.

24 июня начала прибывать 142-я бригада. Увы, в море ее потрепала вражеская авиация. Один батальон погиб вместе с кораблем. Это сказалось на моральном состоянии бойцов и самого командира бригады.

Для нас дорога ночь. Пользуясь ею, мы многое успеваем сделать, но гитлеровцы теперь атакуют и по ночам. Как говорится, ни сна, ни отдыха.

Части 142-й бригады бросили на усиление 345-й дивизии, чтобы контратакой задержать продвижение врага. Но контратака не достигла цели, так как не была поддержана артиллерийским огнем из-за недостатка снарядов, и только на время приостановила наступление противника.

Вечером в отдел зашел Хамадан. Мы предлагаем ему, пока не поздно, улететь самолетом, но он хочет остаться еще на два-три дня. Убеждаем, что нам надо переслать на Большую землю кое-какие документы и он должен их доставить в Москву. Хамадан соглашается.

В этот же вечер мне позвонил начальник отдела кадров армии и спросил, есть ли у меня брат Петр. Я ответил что есть, но где он сейчас, не знаю. Оказалось, командир 345-й дивизии представляет его к награждению орденом Красного Знамени.

Меня это удивило. 345-я дивизия на нашем фронте с декабря прошлого года. Я бывал в ней неоднократно и не знал, что в рядах ее мой старший брат. Прошу разрешения у Крылова вызвать его. Он ли это, Петр?

26 июня лидер «Ташкент» доставил остатки 142-й бригады и боеприпасы. Как он прорвался к нам, уму непостижимо.

В этот день пала Сахарная головка. По этому поводу румынское радио трезвонит вовсю. Передается приказ Гитлера о награждении командира румынской бригады железным крестом с дубовыми листьями. За доблесть.

Подумаешь, доблесть! В последний день там оборонялось всего 18 наших бойцов. И только когда не осталось ни одного способного держать в руках оружие, румынские войска захватили высоту.

Вечером прибыл мой брат. Об этом мне никто не доложил. Вдруг заходит командарм и говорит:

— Что ж это вы, Ковтун, заставляете своего брата ожидать в коридоре?

Выскакиваю в коридор. Там стоит капитан — действительно, мой старший брат. Заходим в штаб, он представляется командарму, отвечает на его вопросы, а я продолжаю вести переговоры по телефону с 345-й дивизией. Когда командарм ушел, даю брату белье и отправляю в душ. Разговор с ним отложил до конца работы.

Николай Иванович — чуткий человек, — узнав от Ивана Ефимовича, что ко мне пришел брат, переключил всю связь на себя.

Мы долго разговаривали с Петром обо всем — о положении на фронте, о нашей жизни, о семьях, детях. Наконец я спросил:

— Как же так: ты знал, что я здесь, и не позвонил или не передал, что мы рядом.

Брат ответил:

— Ты занимаешь в армии высокое положение, и я стеснялся, чтобы никто не подумал, что, мол, ищу у тебя покровительства.

Выругал его по-фронтовому и уложил спать.

Я не слышал, о чем командарм беседовал с братом. Оказывается, узнав, что он был командиром Красной Армии, Петров предложил ему должность.

На гражданской работе брат был лесничим опытного хозяйства Новочеркасского лесного института.

Только утром, перед уходом в дивизию, брат вскользь сказал мне о предложении командарма.

В тот же день отдел кадров штаба армии отозвал его для назначения на новую должность А когда он прибыл к нам, командарм, не знаю, из каких соображений, отдал приказ переправить его в Новороссийск, где он должен был принять наши армейские базы. Потом, при утренней встрече, после моего доклада о событиях за ночь, Иван Ефимович пробурчал:

— Брата твоего отправляю в Новороссийск. Кто-то из вас все-таки должен остаться целым.

Я был благодарен за заботу.

Но брат так и не уцелел. Получив документы о новом назначении, он шел проститься со мной, и по дороге его сразила шальная вражеская пуля.

Утро 26 июня. Положение у нас тяжелое на всем фронте. 602-й полк 109-й дивизии, которым командовал подполковник П. Д. Ерофеев, отошел на новый рубеж и отбивал атаки почти двух немецких дивизий. Он уничтожил 18 танков и до трех тысяч гитлеровцев, но и сам обессилел. Остатки 388-й дивизии вместе с 7-й и 9-й бригадами морской пехоты дерутся за Сапун-гору. Вынужден отходить и 456-й полк. 25-я Чапаевская дивизия и 3-й полк морской пехоты отошли на рубеж у Мартыновского оврага и Цыганской балки, где с трудом отразили несколько атак врага, бросаясь сами в контратаки.

Мы говорим «дивизия», «бригада», но это стало лишь условным понятием. Фактически это остатки дивизий и бригад, сведенные в батальоны неполного ротного состава.

Теперь дерутся все. Командиры дивизий с оружием в руках водят своих бойцов в контратаки, чтобы отбросить рвущихся вперед фашистов.

Все прекрасно понимают, что наше сопротивление близится к концу. Но никто нигде не говорит об этом ни слова. Наше упорство достигло предела. Теперь, видимо, нам не удержаться. Осталась одна цель: уничтожить как можно больше фашистов. Правда, где-то в душе еще и теплится надежда, что и немцы тоже выдохлись. Потери их очень велики, значительно больше наших, и, может быть, мы сможем, так же, как и в декабре, восстановить положение. Конечно, не полностью, но хотя бы удержаться в городе. А тогда мало ли как еще развернутся события!

Наши боеприпасы приходят к концу. Те, которые доставляют подводные лодки и самолеты, сразу же отправляются на огневые позиции и тут же расходуются. Как же быть?

К 29 июня положение становится трагическим. Этого уже никак не скроешь. Противнику удалось форсировать Северную бухту, бои ведутся на Корабельной стороне.

С утра 29 июня враг начал штурм Сапун-горы. А оборонять ее фактически некому. Небольшую горстку бойцов 7-й и 9-й бригады морской пехоты фашисты буквально задавили своей массой.

Сапун-гора пала. Уцелевшая группа отходит к Хомутовой балке. Туда же отходят и остатки частей 2-го сектора — 386-й и 388-й дивизий. Чапаевцы, 3-й полк морской пехоты подполковника С. Р. Гусарова и 8-я бригада полковника Горпищенко ведут бои у Суздальской горы, хутора Дергачи, Английского кладбища и на Лабораторном шоссе. Под натиском врага они отходят.

Рано утром 30 июня наш артиллерийский командный пункт переместился на 35-ю батарею. Туда же перебрался и флагманский командный пункт во главе с адмиралом Октябрьским.

В городе разгорелась борьба за каждый квартал.

Днем ко мне пришел командир 69-го артиллерийского полка майор А. М. Курганов и спросил, что делать с пушками. Снарядов нет.

— Где пушки? — спросил я.

— Возле Казачьей бухты.

— Есть распоряжение — топить.

Уходя, он, нахмурившись, сказал резко:

— Потоплю, поставлю всех своих артиллеристов в строй, как пехоту, и сам пойду с ними в бой.

Доложил об этом Крылову. Он молча кивнул головой, подтверждая свое согласие.

Из работников отдела остался один капитан Безгинов. Майор Шевцов так и не пришел из 25-й дивизии. Последний раз его видели в Инкерманских штольнях. В ночь на 30 июня там был большой взрыв.

Я спросил Крылова, что делать дальше.

Он ответил:

— Надо подороже продать свою жизнь. По меньшей мере шесть за одного.

Подъехал Петров, приказал мне взять радиостанцию и попробовать связаться с Москвой. И вот я сижу в окопе, вырытом вокруг батарей, пытаюсь наладить связь.

Из батарейного блиндажа вышел вместе с сыном Юрой Иван Ефимович, сел на камень и мрачно смотрит на утопающий в дыму город, откуда доносится шум боя.

К 16 часам фашисты вышли на рубеж Юхарина балка — хутор Отрадный — Камчатка.

Из штаба Северо-Кавказского фронта получена директива командующего, маршала С. М. Буденного, в которой говорилось:

«1. По приказанию Ставки Октябрьскому, Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза из Севастополя раненых, частей войск, ценностей.

2. Командующим Севастопольским оборонительным районом остается генерал-майор Петров. В помощь ему выделить командира базы посадки на правах помощника с морским штабом.

3. Генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остатками войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза.

4. Все, что не может быть вывезено, подлежит безусловному уничтожению.

5. ВВС СОР действуют до предела по возможности, после чего переходят на кавказские аэродромы».

Одновременно командованию Черноморского флота было приказано направлять в Севастополь сторожевые катера, базовые тральщики, подводные лодки и иные корабли для вывоза раненых бойцов, ценностей и документов, имеющих государственную важность, а также для доставки защитникам города боеприпасов и продовольствия. В период эвакуации боевые корабли флота и авиация должны были усилить удары по врагу. В Новороссийске и Туапсе предписывалось организовать прием эвакуированных из Севастополя.

…Вот мы уже видим танки противника. Просто наблюдаем, как они идут от Балаклавы к городу. Ух какая злость берет! Видеть врага и не иметь возможности ударить по нему!..

К нам, командирам штаба, подходят разрозненные группы солдат. Это главным образом артиллеристы. Вопросов не задают, знают, что на многие из них нельзя ответить; помочь тоже нельзя. Они, как и мы, наблюдают за немцами и злятся. У них нет снарядов, и они с болью в сердце вынуждены топить орудия, чтобы не остались врагу Командиры полков, дивизионов, батарей сводят их в боевые группы и ведут в атаки, чаще в рукопашные.

Капитан Безгинов по другой рации вызывает командиров и комиссаров на командный пункт армии.

За Петровым приехал посыльный. Он уходит в потерны (подземные галереи) батареи. Затем туда вызывают и меня. Возле потерн встретил командира 386-й дивизии полковника Скугельника; он легко ранен.

Николай Иванович, увидев меня, сообщил, что получена шифровка Ставки, разрешающая эвакуацию Севастополя.

Принято решение командование над оставшимися здесь силами возложить на генерал-майора Новикова и бригадного комиссара Хацкевича.

Крылов предложил мне пропуск на самолет.

— А вы? — спрашиваю я.

— Мы с командармом и членами Военного совета пойдем на подводной лодке.

— Тогда и я с вами.

— Это зависит не от меня. Так решил Петров.

Идем с Николаем Ивановичем к командарму. Он в маленьком отсеке лежит на скамейке. Увидев меня, нахмурил брови:

— Вы почему не на аэродроме?

— От вас я никуда не уйду, — отвечаю ему. — Куда вы, туда и я.

— Иного я от вас и не ждал. Спасибо.

Николай Иванович передал Петрову на подпись последний приказ о назначении Новикова.

Пришел Александр Хамадан.

— Ты еще не улетел?

— Не мог. Понимаешь, грузили раненых. Я пропуск передал одному из них.

Даю ему свой пропуск. Он уходит. (Александр Хамадан так и не улетел. Как позднее я с сожалением узнал, он попал в плен и погиб в фашистских застенках.)

Капитан Безгинов выдает пропуска командирам дивизий. Кое-кому он уже вручил, и те ушли на аэродром ожидать самолетов.

Итак, мы покидаем Севастополь…

Члены Военного совета армии ушли на катере с временного причала в море, чтобы там пересесть на подводную лодку. Уже на лодке командарм спросил, где генерал-майор Рыжи и полковник Кабалюк. Их не оказалось.

Я докладываю, что на катер садился вместе с Рыжи, а Кабалюк еще оставался на причале.

Петров приказал командиру подводной лодки подождать. Возможно, катер еще подойдет.

Ждем 20–30 минут. Наконец вахтенный матрос докладывает, что катер ушел в открытое море.

Командир подлодки говорит Петрову:

— Скоро рассвет. Если мы еще немного задержимся, нас может обнаружить противник…

Петров глянул на него, нехотя кивнул головой и тихо сказал:

— Погружайтесь!

Лодка погрузилась и легла на курс. Старпом предложил всем нам, «пассажирам», немедленно лечь и как можно меньше двигаться, так как лодка не рассчитана на такое количество людей, а в спокойном состоянии человек меньше потребляет кислорода.

Я оказался рядом с Крыловым. Мы лежали и долго молчали. О чем говорить? Слишком тяжело было на сердце, слишком горько на душе. До свидания, родной Севастополь, у стен которого пролито так много крови, отдано так много жизней наших братьев, крещенных с нами в одной купели — 250-дневной героической обороне, в непрерывных жестоких боях…

Лодка идет в подводном положении. Вдруг ее сильно качнуло, послышался глухой звук разрыва.

— Бомбят глубинными, — тихо сказал Крылов.

Из рубки слышны чьи-то команды. Чувствуется, как лодка маневрирует. Снова доносятся звуки разрыва. Они то приближаются, то удаляются. Лодку покачивает. У каждого в мыслях: «Только бы не задело».

Крылов дышит тяжело, капельки пота струятся по его лицу.

— Вам плохо? — спрашиваю я.

— Посмотри на себя и на других, — отвечает он. — Воздуху не хватает.

Действительно, все тяжело дышат.

Помолчав, Николай Иванович с грустью тихо сказал:

— На земле и смерть красна, а здесь погибнешь, не зная отчего.

Матросы принесли и раздали всем нам регенерационные патроны, поглощающие углекислый газ, и показали, как ими пользоваться.

Дышать через патрон легче. Но реакция, происходящая в нем, так быстро его нагревает, что невозможно в руках держать.

Через некоторое время командование разрешило использовать кислород из баллонов.

Под утро лодка всплыла. Свежий воздух ворвался в нее почти со свистом. Пошли в надводном положении, но когда начало светать, вновь погрузились. Все повторяется: недостаток воздуха, взрывы, покачивания лодки…

На третий день утром пришли в Новороссийск. На пирсе нас встретил Октябрьский.

Вскоре мы узнали, что в сухумском госпитале находится какой-то раненый генерал, доставленный на катере. Это оказался Н. К. Рыжи. О полковнике Кабалюке так никто ничего и не знал.

В тот же день Петров и члены Военного совета уехали с докладом в штаб фронта, который размещался тогда в Краснодаре, а на другой день туда вызвали Крылова и меня.

Вечером, когда мы все возвратились из Краснодара, командарм приказал мне написать последний приказ по Приморской армии.

Приморская армия перестала существовать.