Севастопольские записки

МЕЖДУ ВТОРЫМ И ТРЕТЬИМ ШТУРМОМ

Высадка десанта на Керченском полуострове и успешное продвижение его вынудили немецкое командование полностью прекратить наступательные действия у Севастополя.

Теперь перед Приморской армией ставилась задача наносить удары по врагу, сковывать его силы, помогать войскам в операциях на Северном Кавказе и на Керченском полуострове.

Одновременно надо было укреплять и совершенствовать оборону Севастопольского района.

С этой целью по решению Ставки Верховного Главнокомандования в Севастополь из Новороссийска прибыла оперативная группа инженерных заграждений под руководством начальника штаба инженерных войск Красной Армии генерал-майора инженерных войск И. П. Галицкого. Начальником штаба этой группы был начальник кафедры военно-инженерного дела академии им. Фрунзе мой старый знакомый полковник Е. В. Леошеня.

Группа доставила 20 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин, 500 пакетов малозаметных препятствий.

Специалисты прибыли 1 января и вечером того же дня явились на командный пункт армии.

Вместе с начальником инженерной службы армии полковником Г. П. Кедринским группа составила план работ ио установке инженерных заграждений, который утвердили командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский и командарм Петров.

Предпринятая 2 января частями 3-го сектора атака не удалась. Немцы успели основательно закрепиться. Да, по правде говоря, и армия, продолжая выполнять основную задачу в обороне, не могла выделить для наступления достаточно сил.

Частичного успеха в этом наступлении добился 54-й полк под командованием майора Н. М. Матусевича. Он местами вклинился в оборону немцев, однако и ему развить успех не удалось. Под вечер немцы контратаками пытались вернуть утерянные позиции, но безуспешно. При отражении контратак особенно отличилась пулеметчица Нина Онилова. Ее пулемет скосил более сотни фашистов. Прекрасно действовали полковые разведчики.

Проанализировав итоги боев за этот день, командарм пришел к выводу, что продолжать частные атаки теперь уже нецелесообразно, что надо основательно подготовиться к главному наступлению, которое предполагалось начать с утра 6 января. Основное сейчас — продолжать укрепление новых рубежей обороны, на которые вышли после отражения второго штурма войска 3-го и 4-го секторов.

Штаб армии в эти дни работал с предельным напряжением. Едва стемнеет, все штабные командиры, работники политотдела, кроме дежурных, отправлялись в войска. Командиры тыла армии занимались материальным обеспечением.

По распоряжению Крылова я отправился на запасный командный пункт армии, расположенный в верховье Сухарной балки, через который теперь осуществлялась связь штаба с 3-м и 4-м секторами.

Вскоре на КП прибыл командарм с писателем Александром Хамаданом. Я познакомился с ним. Мы долго говорили о событиях, людях, их поступках в бою. Хамадан расспрашивал о Нине Ониловой, Иван Ефимович пообещал ему устроить встречу с ней на командном пункте Чапаевской дивизии.

Оказывается, он собирается написать книгу об обороне Севастополя и о роли в ней Приморской армии. Его идея нашла хороший отклик в нашей среде. И это понятно. До сего времени о нас, приморцах, если в печати и упоминалось, то как-то вскользь. Другое дело моряки. Леонид Соболев, связанный крепкими узами с флотом, отдал морякам всю силу своего таланта. Ну, а о нас пока — ничего.

Передний край нашей обороны шел, как и ранее, по высотам над Балаклавой, на деревню Камары, через Итальянское кладбище, далее на север к истокам Мартыновской балки, деревне Камышлы и поворачивал к морю севернее Любимовки. Общая его длина составляла почти 37 километров. 172-я дивизия полковника Ласкина, переброшенная со 2-го сектора на Мекензиевы горы, заняла участок между 95-й дивизией и 79-й бригадой. Создавался еще один рубеж обороны по Инкерманским высотам и Сапун-горе.

В частях, пользуясь установившимся относительным затишьем, наводился порядок. Войска нуждались в пополнении, для чего необходимо было мобилизовать, как говорится, все «внутренние ресурсы». Начальник отдела укомплектования армии подполковник Семечкин все время бывал в частях, сокращал тылы, высвобождал людей.

Для сокращения штатного состава тылов в условиях Севастополя были веские причины. Дело в том, что Севастополь обороняли не только Приморская армия и флот, но и гражданское население, руководимое городским комитетом партии и городским комитетом обороны во главе с секретарем горкома Б. А. Борисовым. Мне, к сожалению, не приходилось встречаться с ним, но в силу служебного положения я был в курсе всех дел в городе.

Гражданское население изготовляло минометы, мины, гранаты, детали для бетонированных точек, ремонтировало военную технику, оружие и многое другое, вплоть до пошива, ремонта и стирки обмундирования и белья. Это была огромная помощь, позволявшая не отрывать бойцов для служб тыла, а направлять их в строй.

Партия сумела сплотить наш тыл, и его поддержку мы чувствовали каждодневно. Не было доклада начальника тыла армии интенданта 1 ранга Ермилова, в котором он не говорил бы о помощи, оказываемой городским комитетом партии и комитетом обороны. Может быть, нигде, кроме Ленинграда, так ярко не выразилось единство тыла и фронта, как в осажденном Севастополе.

Такое взаимодействие позволяло нам спокойно идти на сокращение служб тыла от полка до армии.

С наступлением темноты я поехал на командный пункт дивизии подполковника Гузя. Здесь было спокойно. Вместе с командиром дивизии побывали в штабах полков. В одном из них произошла интересная встреча. Под Одессой в полку, которым я в то время командовал, был полковой инженер С. П. Федоров. Во время атаки румын у хутора Красный переселенец на высоте 80,0 противнику удалось прорвать передний край 2-го батальона и вклиниться в глубину. Восстановить положение можно было только контратакой. Собрав все свои ресурсы на командном пункте, вплоть до поваров, мы бросили их навстречу продвигающемуся врагу. Эту контратакующую группу возглавил Федоров. Он был ранен в руку, но не покинул поле боя. Группе удалось приостановить противника, но надо было еще отбросить его и вернуть утраченные позиции. От потери крови инженер слабел. Генерал Петров, командовавший в то время 25-й дивизией, приказал мне и комиссару полка Никите Балашову возглавить атакующую группу, а инженера отправить в медсанбат. Оттуда его эвакуировали на кавказское побережье, в госпиталь.

И вот через несколько месяцев мы встретились. Федоров начал расспрашивать, как кончилась начатая им контратака. Я рассказал, что мы отбросили врага и он понес большие потери.

Слушая наш разговор, подполковник Гузь заметил:

— Не думал, что наш инженер ходил в атаки. А сам ведь об этом никогда ничего не говорил.

— А о чем было говорить? Мне же не удалось довести контратаку до конца, — ответил тот.

Положение армии усложнялось многими причинами.

В частности, не совсем хорошо было с питанием. Наступили холода, довольно сильные для Севастополя. А воины были легко одеты.

Однако, несмотря на все это, настроение войск было прекрасное. Политотдел армии, политработники дивизий, бригад, полков, батальонов проводили огромную воспитательную работу среди солдат и офицеров. Армейская газета систематически освещала ход боевых действий и событий прошедших дней. Лозунг был один: отстоять Севастополь!

В это время штаб армии наконец-то получил подробные данные о разгроме немцев под Москвой. Поступавшие до этого сведения были отрывочными. Мы пользовались тем, что удавалось поймать в эфире радистам армии и армейской газеты. Теперь у нас была полная официальная информация, доставленная из Москвы через Новороссийск. Ее размножили и передали в дивизии.

Естественно, успех советских войск под Москвой поднял боевой дух армии. Всюду проходили митинги. Крепла вера в победу. Продолжалась деятельная подготовка к наступлению. Зная, как успешно протекали десантные операции на Керченском полуострове и в Феодосии, мы предполагали, что Крымский фронт будет и дальше развивать удачно начавшуюся операцию. Задача нашего наступления здесь, у Севастополя, ограничена — в какой-то степени оказать содействие керчанам, хотя бы тем, что противник будет лишен возможности снимать отсюда войска.

Командарм рассказал нам о подготовке десантной операции в районе Евпатории: ночью первый эшелон отправится туда и начнет высадку. Расчет на внезапность. Все данные позволяли верить, что успех в Евпатории обеспечен.

Сразу же начнется и общее наступление. Все увязано: захват Евпатории и наш удар. Конечная цель нашего удара — выход на рубеж Аранчи — устье р. Кача. Будем наступать для встречи с Евпаторийским десантом.

6 января в назначенное время мы начали атаку. Ей предшествовала артиллерийская подготовка. Но враг оказывал упорное сопротивление, и наше продвижение было незначительным. Лишь на кое-каких участках войска ворвались на передний край противника, но сломить оборону на всем фронте прорыва не смогли.

Бой затих с наступлением темноты. Войска готовились с утра 7 января вновь продолжать атаки. Подтягивались свежие части. Подвозились боеприпасы и продукты питания, эвакуировались раненые. Всю ночь на дорогах и тропах было оживленно.

Начальник штаба армии приказал мне прибыть на командный пункт. Поздно вечером из штаба Черноморского флота позвонил капитан 2 ранга О. С. Жуковский и сообщил, что высадка первого эшелона десанта в Евпатории прошла успешно. Евпатория в наших руках. Второй эшелон приступил к погрузке.

Это известие обрадовало. Еще бы! Выполнена одна из операций общей задачи — освобождения Крыма от гитлеровских захватчиков. Координация действий на Керченском полуострове, успех в Евпатории — это пролог к очищению полуострова. А может быть, с победы под Москвой, под Ростовом и здесь, в Крыму, начнется решительный поворот в ходе войны? Значит, в связи с этим на нашу Приморскую армию ложится долг усилить боевую активность. Но сумеем ли мы в новом году разбить и отбросить врага, или нам предстоит и дальше вести оборонительные бои, оставляя инициативу за ним?

Радовало одно: общими усилиями армии и флота враг остановлен, Севастополь стоит. 1941 год закончен в основном неплохо.

Правда, материальное обеспечение города все усложнялось, флот терпел значительные потери. Наши медсанбаты и госпиталь переполнены ранеными, и нет возможности быстро их эвакуировать из-за недостатка транспортных средств А что будет дальше, когда ночь станет совсем короткой…

Многое из того, что на Большой земле решается сравнительно просто, здесь, на этом участке, имеющем только морские коммуникации, превращается в труднейшие проблемы. Мы зависим от тыла, от уязвимости коммуникаций. Работники тыла при всем их стремлении, при всем желании не в состоянии оперативно решать ряд вопросов. База-то наша находится в Новороссийске, сообщение с ней нерегулярное.

Не хватает продуктов питания, нет картофеля, овощей. Местных ресурсов никаких. Все надо доставлять морем. Сидим, как говорится, на одной крупе. Есть случаи авитаминоза — неприятнейший симптом. Настали холода, а вопрос с топливом очень сложный, солдатам холодно в блиндажах. Согреваются они так: кладут в печь обыкновенные кирпичи или ракушечник и поливают керосином, затем поджигают. Пока керосин выгорит, кирпичи нагреваются и держат тепло. Но и керосин приходится доставлять с Кавказа.

С 1 января наша армия была передана в подчинение Кавказскому фронту (создан 30.XII 1942 г.). Приказ об этом подписан, и теперь все сводки мы адресуем не в Москву, а в штаб фронта. Оттуда пришел запрос: доложить о состоянии армии. Нам надо было готовить уйму самых различных справок, среди которых немало совершенно ненужных для дела. И приходится готовить, переключать почти весь отдел на эту работу, хотя нашей энергии едва достает на то, что требуется от нас в ходе ведения боевых действий.

Все отделы штаба армии сидят, пишут. И пишут много. А нам, оперативникам, помимо своего материала, надо все обобщать. Только политотдел посылает донесения самостоятельно, минуя нас.

Начальник штаба береговой обороны полковник И. Ф. Кабалюк сообщил, что на днях подойдет флот и будет вести огонь главным калибром по врагу. Он просил уточнить цели.

— Корабли будут вести огонь на «параллельном курсе», — сказал Кабалюк.

Что это значит, мы, армейцы, как и многое другое в морской терминологии, не совсем понимали. Когда было что нужно, мы спрашивали, нам разъясняли. А вообще в документах, разговорах всегда пользовались армейской терминологией, называя снаряд — снарядом, а не «выстрелом», компас — компасом, а не компасом. Понемногу и среди моряков армейская терминология стала приобретать права гражданства.

Долго не хотели моряки, влившиеся в сухопутные части, «признать» серую шинель, шапку, но нужда, как говорится, заставила. На суше черное морское обмундирование, особенно зимой, — прекрасная цель, значит лишние, бессмысленные потери. Поражала любовь матросов к своей форме. За пазухой у многих были бескозырки. Идя в атаку, они бросали шапки, надевали бескозырки, расстегивали гимнастерки, чтобы видны были полосатые тельняшки. Надо признать, что это имело огромное влияние на психику фашистов, боявшихся моряков, как огня. Не случайно их называли «черная смерть», и почти всегда атака матросов достигала цели.

Разведка в тылу врага и партизаны донесли, что противник снял часть сил из-под Севастополя и перебрасывает их к Керчи. И мы, по сути, существенно не помогаем фронту и не можем помочь. Намечавшееся наступление прекращено до особого распоряжения. Наши позиции значительно улучшились на левом фланге 3-го сектора и на 4-м секторе, но оборона немцев так и не была сломлена.

С Евпаторийским десантом дело не вышло. Второй эшелон в составе батальона под командованием подполковника Н. Н. Тарана так и не был высажен из-за разыгравшегося шторма. Наши радисты принимали донесения командира первого эшелона капитана 2 ранга Р. В. Буслаева и военкома, полкового комиссара А. С. Бойко. Они просили помощи, но оказать ее мы были не в состоянии. А немцы успели подтянуть силы и уничтожили десант. Только единицам из его состава удалось спастись.

Утром 8 января Николай Иванович Крылов выехал на Мекензиевы Горы, предупредив, что, в случае необходимости его можно разыскать в штабе 3-го сектора или в штабе 79-й бригады. Кто мог знать, что эта поездка будет для него так трагична!

Командарм вернулся из войск в штаб, когда день уже клонился к вечеру, приказал немедленно найти Крылова и связать его с ним. Обзвонили штабы, где бы тот мог быть. Последние сведения: был в 79-й бригаде и уехал. А Иван Ефимович все спрашивает, скоро ли мы разыщем Крылова.

И вот телефонный звонок. Николай Иванович звонит из комнаты, где иногда отдыхает, — в доме, что стоит метрах в ста от нашего командного пункта. Голос спокойный. Требует, чтобы я немедленно зашел к нему, но никому об этом вызове не говорил.

Вхожу в комнату. Он сидит в бекеше на диване, облокотившись на валик. Увидев меня, просто сказал:

— Я ранен.

Вызываю начальника медико-санитарного отделения армии военного врача 2 ранга Соколовского, а пока вместе с шофером осторожно снимаем с Крылова бекешу. Спина под бекешей в крови. Бледность разливается по лицу Николая Ивановича. Дыхание становится чаще и прерывистее.

Мы помогли прибывшему Соколовскому раздеть Крылова и положить на стол. Осмотрев рану, он сказал:

— Счастлив ваш бог. Рана серьезная, но могло быть хуже. Надо сейчас же в госпиталь.

— А может, ограничимся перевязкой? — спросил Крылов.

— Нет. Надо обязательно в госпиталь и там тщательно осмотреть. Боюсь, как бы не была внесена инфекция: в рану попал мех от бекеши.

Кое-как одели уже теряющего силы Николая Ивановича и повели к машине.

В это время за мной прибежал посыльный. Вызывает командарм.

Иван Ефимович стоит у входа в каземат.

— Где вы пропадаете? Ни вас, ни Крылова. Выяснили, где Николай Иванович?

Я замялся.

Он увидел на моей гимнастерке кровь и, почувствовав что-то неладное, разнервничался, срывающимся голосом закричал:

— Что вы от меня скрываете? Где Крылов? Убит? Ранен?

Как можно спокойнее отвечаю:

— Николай Иванович ранен. Соколовский осмотрел его и сказал, что рана несерьезная. Они сейчас уезжают из домика Крылова в госпиталь.

Петров ушел к домику и долго не возвращался.

Командиры, бывшие на командном пункте, окружили меня, расспрашивая, что случилось. Но я сам точно ничего не знал. Только из отрывочных фраз Николая Ивановича понял, что он, решив понаблюдать за противником, попал под минометный обстрел и был ранен, но, чтобы никого не беспокоить, сам выбрался из кустарника, дошел до машины, приехал в штаб и вызвал меня. Вот и все.

Командарм вернулся расстроенным и молча прошел в свой каземат. Зайти к нему и спросить, что с Крыловым, никто не решался. Ждали, что он сам выйдет и расскажет.

Действительно, через некоторое время Иван Ефимович зашел к нам в комнату, сел на стул и сказал, что Николай Иванович ранен очень тяжело. Пришлось делать операцию, чтобы извлечь осколок мины. Операцию делал армейский хирург профессор Кофман. Осколок мины величиной с половину спичечной коробки пробил левую лопатку, вошел вглубь и около сантиметра не дошел до сердца.

Потом он спросил, в каком состоянии я застал Крылова, когда пришел к нему. Выслушав меня, сказал:

— Ну и сила же у человека. С таким ранением самому добраться до машины, приехать и ничего никому не сказать!

Я был потрясен случившимся. Ведь для меня Николай Иванович был больше, чем начальником, он был другом, лучшим другом и учителем. Редко можно встретить человека, к которому так тянешься всей душой, которому хочешь подражать.

Уходя к себе, командарм как бы между прочим бросил:

— Крылова нет. Теперь основная тяжесть по штабу ложится на вас. Надеюсь, что справитесь. А как дальше быть — подумаем…

Так закончился для нас этот печальный день.

Петров тяжело переживал ранение Крылова. Медики хотели было эвакуировать начштаба, но встречали жесткий отпор со стороны командарма. Он был против, и это объяснимо: стоит Крылова вывезти на Большую землю, он после выздоровления больше не вернется в армию. Врачей, желавших эвакуировать Николая Ивановича в тыл, он подозревал в том, что они хотят избавиться от ответственности за его жизнь, от трудного больного. В приказах мы по-прежнему писали: начальник штаба армии Н. И. Крылов.

После ранения Крылова командарм стал чаще заходить к нам в отдел. Вот и сегодня перед сном зашел. Разговор начался об истории войн. Он спросил, кто такой Эпаминонд. Офицеры молчали.

— Эх вы, штабники, — упрекнул нас Петров. — Академию кончали, а историю усвоили плохо. А жаль… — И начал рассказывать о замечательных полководцах древности — Александре Македонском, Кире Младшем, о Гасдрубалах и Ганнибале…

Ивана Ефимовича любили все. Его называли душой обороны. И нельзя было не любить такого человека. Твердая воля, настойчивость, требовательность сочетались в нем с простотой в обращении со всеми подчиненными. Порой он был вспыльчив, но никогда не наказывал без причины. Совершенно не злопамятен. Сам правдив и искренен, к человеку, хоть раз солгавшему, относился с недоверием. Совершенно лишен страха. Внимательно выслушивает всех, но свою мысль или мнение, серьезно продуманное, упорно отстаивает. Человек с настоящей открытой русской душой, он пользовался огромным уважением всей массы бойцов и командиров армии. Его знали все. Не было такого уголка на всей линии обороны, где бы он не побывал лично.

Отправляясь в сектора обороны, командарм время от времени брал с собой меня. В середине марта мы выехали с ним на Мекензиевы горы в дивизию полковника Ласкина. Укрыв машину в лощине, отправились на передний край. Только спустились в ход сообщения, чтобы по нему добраться до первой траншеи, как всюду разнеслось: «Петров приехал!» — и в траншее моментально столпились бойцы.

— Как живете, товарищи? — спросил командарм.

Он всегда обращался к подчиненным «товарищи», не допуская фамильярности, чем, к сожалению, грешили многие командиры, и никогда не пользовался наигранно «свойскими» выражениями вроде «друзья», «орлы» или «здорово, братва».

— Живем, даром хлеб жуем, — ответил кто-то из группы бойцов.

— Как это — даром? Не понимаю.

— Понимать-то нечего. Сидим здесь, ни туда, ни сюда. Так будем век воевать.

— Не время еще. Подойдет время — сам вперед пошлю.

— Товарищ Петров, виноват, товарищ командующий, правда, что под Керчью никак не соберутся наступать?

— На это ответить не могу. Там не был. Не знаю. Только вот такие вопросы — «Соберутся или не соберутся, да когда соберутся» — военным людям, как мы с вами, задавать не следует.

— Так я ж не кому-нибудь, а вам. Вы же старше и вроде свой, как отец, — смущенно оправдывался совсем молодой солдат.

— Вечно ты, Трофименко, с вопросами, — недовольно заметил ему командир отделения.

— Ничего, пусть задает. На которые можно ответить, — отвечу, а на которые нельзя — нет. Такая уж у меня должность, не все могу говорить.

Иван Ефимович шел по траншее, сопровождаемый бойцами, останавливался у пулеметов, осматривал, как они установлены, прицеливался. Заглядывал в блиндажи, проверял оружие и незлобивым, действительно отеческим тоном делал замечания, и бойцы тут же, немедленно исправляли недоделки.

У одного блиндажа командарм задержался дольше. Ему очень понравилось, что здесь все сделано заботливо, по-хозяйски: пирамида для оружия и добротно сколоченные нары для сна, и даже скамеечка у печурки.

— Кто тут старший? — спросил командарм.

Из группы, смущаясь, вышел красноармеец лет сорока пяти и сказал:

— Я.

— Молодец, право слово, молодец, — похвалил Петров, подавая ему руку. — Спасибо за работу. — И, обращаясь к окружающим, сказал: — Вот так надо сделать у всех, чтобы человек перед боем мог по-настоящему отдохнуть, набраться сил. — И снова к бойцу: — Давно в армии?

— С первого дня мобилизации. Разрешите спросить?

— Спрашивайте.

— Вы, часом, не командовали бригадой, когда гонялись за басмачами в Туркестане?

— А вы что, тоже там были?

— Как же, был, служил в кавполку. Я сразу признал вас. Правда, тогда вы моложе были. Вот только очки прежние.

Командарм улыбнулся. В глазах заблестели искорки.

— Вот и встретились вновь, только не среди песчаных барханов, а на крымской земле, да и враг не тот, что там. Ничего, и с этим разделаемся, как с басмачами.

— Поскорей бы, — вздохнул кто-то из окружающих.

— Самому хочется поскорей, — ответил Иван Ефимович, — но не все делается, как хочется. Вон под Москвой стукнули фашистов. Придет срок, всыплем им и здесь. Вам-то рассказывали о разгроме немцев под Москвой?

Видимо, немецкие наблюдатели засекли нас. Завыли мины, снаряды. Командарм сразу посуровел.

— Вы извините меня, больше быть у вас не могу. Дел у меня, сами понимаете, немало. По свободе заеду еще. — И, скомандовав бойцам «по местам», медленно пошел вдоль траншей к наблюдательному пункту командира полка. А сзади бойцы обступили воина, который вместе с Петровым дрался с басмачами, и было слышно, как тот рассказывал:

— Он всегда был вместе с нами, не раз сам вел эскадроны в атаку, а на отдыхе беспокоился, чтобы и люди и лошади были накормлены, спать не ляжет, пока всех не обойдет. Ну и любили его красноармейцы, хотя строг был и за провинность спуску не давал.

На фронте относительное затишье, нарушаемое редким ружейно-пулеметным огнем и периодически вспыхивающими артиллерийскими налетами. Штаб продолжает готовить доклад командованию Кавказского фронта: составляются таблицы о соотношении сил во время второго штурма и сейчас.

Данные довольно интересные. К началу второго штурма у нас было 49 армейских батальонов и береговой обороны, 1 танковый батальон и 9 кавалерийских эскадронов; у противника 54 армейских батальона (из них 45 немецких и 4 румынских) и 7 танковых батальонов, кавалерии не было. Артиллерии и авиации у врага было примерно в три раза больше.

К концу штурма наши войска пополнились двумя дивизиями и немецкие — двумя.

Следовательно, преимущество в количестве войск по-прежнему оставалось у противника. Немцы имели значительно больше всех видов техники, не говоря уже о гораздо лучшем снабжении, их военный потенциал был намного выше нашего. И, несмотря на это, штурм провалился.

Подводя итоги, мы отметили, что за все время боев — под Одессой, у Перекопа и у стен Севастополя — никто из бойцов и командиров Приморской армии не был награжден. Произошло это потому, что представление к наградам шло по устаревшей схеме, через Москву, так как армия не была отдельной, с правами фронта, хотя до этого никакому фронту не подчинялась. А с Москвой связь была плохой. Многие из тех, кто был представлен к награждению, погибли.

…В редкие свободные минуты начинаешь глубже осмысливать все происходящее. В памяти невольно возникают картины прошлого. Для меня война не была такой неожиданной, как для большинства командиров: мне совершенно случайно пришлось узнать, что она неизбежна и близка, еще когда я служил в Болграде.

Началась война, как известно, в 3 часа 30 минут 22 июня налетом авиации на Болград, форсированием реки Прут при впадении ее в Дунай у д. Джурджулешты и боем пограничников у моста через Прут по дороге Оанча — Кагул.

31-й и 54-й полки Чапаевской дивизии первыми тогда вступили в бой и отбросили румын за реку, захватив порядочное число пленных солдат и офицеров. Дивизия удерживала рубежи на Пруте и Дунае от Кагула до Черною моря. И только когда врагу удалось форсировать у Фельчиула Прут и продвинуться к Кишиневу, мы по приказу 18 июля начали отходить к Одессе, а в августе стали на оборону города.

Почти половину своих армий положил Антонеску под Одессой, но так и не смог сломить упорного сопротивления Приморской армии…

Одесса, Перекоп, Севастополь… Да, теперь надо думать о том, чтобы в боях приблизить день, когда мы вновь вступим в Одессу.

В связи с ранением Крылова у нас в штабе произошли некоторые изменения. На должность начальника штаба временно назначен генерал-майор Воробьев.

Знакомясь с оперативным отделом, Воробьев как бы между прочим сказал:

— И командарм и начальник штаба все время теребят войска, сами выезжают на позиции и принимают сводки.

Он говорил правду. Такой стиль руководства войсками сложился в обороне. Никто у нас не сторонился черновой работы, в том числе ни Петров, ни Крылов. Воробьев решил, что все сведения, все сводки до деталей должен представлять оперативный отдел. Нелегкая это работа. А тут еще кое у кого из сотрудников отдела не совсем ладно складывалась личная жизнь. У майора Харлашкина — семейная драма. Мы привыкли к тому, что этот молодой, красивый, голубоглазый блондин всегда был веселым, жизнерадостным. И вдруг он резко переменился. Стал задумчив, иногда отвечал невпопад. Исчезла его веселость. Из штабов частей, куда он выезжал, с тревогой передавали, что Харлашкин бравирует своей храбростью, без надобности ходит открыто по переднему краю, вызывая на себя огонь вражеских солдат.

Мы посоветовались с комиссаром отдела Костенко и решили откровенно поговорить с Харлашкиным. Как оказалось, его семья — жена и дети, — выехавшая в начале войны из Одессы к родным в Калинин, оттуда, когда немцы первый раз захватили его, не успела эвакуироваться. Потом, при нашем декабрьском наступлении, семье удалось вырваться и выехать в Казахстан. Там что-то произошло, а что именно — Харлашкин не говорил. Перед этим Костя получил письмо от жены. О содержании его не хотел рассказывать, но, видимо, неприятное. А он очень любил жену и детей. Мы успокаивали его, как могли. И внешне он как будто поддался нашим уговорам, стал спокойнее. Но это был уже не прежний Костя.

Утром 2 февраля командарм приказал мне выехать на запасной командный пункт, расположенный в Сухарной балке, где я уже бывал, и организовать наблюдательный пункт.

— Намечаем 8 февраля провести операцию в направлении на Заланкой. Сделать все как надо. Учтите, что туда выедет адмирал Октябрьский. Он хочет лично присутствовать при наступлении, — сказал Иван Ефимович на прощанье.

3 и 4 февраля прошли в напряженной организационной работе. Наблюдательный пункт был подготовлен. Командарм после посещения 3-го и 4-го секторов осмотрел его и остался доволен. В этот же день прибыли офицеры отделов штаба, а главное — штаба артиллерии. Им ведь предстояло начинать операцию.

На фронте по-прежнему «без перемен», тихо. Машинистка отдела Люба Горбач с капитаном Безгиновым оформляют сводки. Какие интересные рефлекторные явления бывают у человека! Чтобы разбудить Любу, надо было ее трясти — так крепко она всегда спала. Но стоило Безгинову крикнуть: «Люба, сводка!» — как она моментально вскакивала и бежала к машинке.

Подписывая сводку «На фронте без перемен», я всегда думал о том, что формулировка «без перемен» не всегда точна. Ведь фронт живет напряженно. Ежедневно обстрелы, бомбардировки, поиски разведчиков, снайперские дуэли, во время которых гибнут сотни людей.

8 февраля на рассвете началась артподготовка. Давно, если не считать ночной стрельбы кораблей флота, не было такой канонады с нашей стороны.

В наступление в 3-м секторе пошли 31-й и 54-й полки Чапаевской дивизии и 3-й полк морской пехоты. Кое-где они вклинились в оборону противника, но развить успех у них не хватило сил. К вечеру бой затих. Мы вправе считать его удачным: прорыв хотя и не удался, но силы немцев были прикованы. Враг не мог теперь безнаказанно снимать войска и переправлять их на Керченский полуостров. По достоверным сведениям, полученным нами, дивизия, двигавшаяся к Феодосии, была остановлена в районе Карасубазара (Белогорск) и возвращена назад, к Севастополю. Это, собственно, была одна из основных наших целей.

На следующий день мы не возобновляли атаки.

Войска Крымского фронта перешли к обороне на Акмонайских позициях — на 18-километровом перешейке между Азовским и Черным морями. По нашим сведениям, фронт накапливает силы, подтягивает тылы и готовится к наступлению. Что произошло в Феодосии, неизвестно. Удерживают ли ее наши войска или немцы вновь захватили? Фронт сводками не балует: радиосвязь перегружена, шифровальщики тоже, а иной связи нет.

После наступления мне возвратиться в штаб не удалось. Командарм приказал оставаться на запасном командном пункте и следить за действиями противника в полосе 3-го и 4-го секторов, «держать его под наблюдением», как он выразился, и лично побывать в штабах дивизий и полков.

Сам Петров уехал в 79-ю бригаду к полковнику Потапову. К этому времени личный состав ее почти весь переменился. Все пополнение из пехоты; среди командиров тоже немало общевойсковиков. Только штаб остался из командиров береговой обороны. Замечательные работники во главе с майором Морозовым, под стать своему храброму и умному командиру. В конце февраля Морозов, к несчастью, был смертельно ранен. Заменил его В. П. Сахаров.

В эти дни авиация противника не проявляла активности. Самолеты ушли на Керчь, а отвлечь их нам нечем.

В море слышны взрывы — это катера-охотники бомбят глубинными бомбами фарватер: очищают его от донных мин и предупреждают возможное проникновение подводных лодок противника. Очевидно, ожидается приход судов, а значит, будет и почта. Письма идут к нам долго. А письма бойцам — это огромная бодрящая сила, только, конечно, не такие, как получил майор Харлашкин.

В штабе Чапаевской дивизии мне сообщили, что ранен начальник особого отдела майор Н. В. Жеглов, которого очень ценил и уважал Иван Ефимович за прямоту, честность и храбрость. С Жегловым были дружны многие офицеры дивизии. Его хорошо знали и в полках. Сейчас он в медсанбате. Надо заехать проведать.

Немцы разбомбили домик, где иногда отдыхал командарм. Его, к счастью, там не было. Бомба, вероятно, была весом до полутонны, так как на месте, где стоял домик, — солидная воронка. После этого Иван Ефимович совсем перебрался в свой каземат.

План инженерных сооружений обороны, утвержденный Октябрьским и Петровым, продолжает энергично осуществляться. Создаются противопехотные и противотанковые минные поля, строятся проволочные заграждения, устанавливаются железобетонные огневые точки. Вся тяжесть организации работ ложится на нашего армейского инженера полковника Кедринского, высокообразованного, в высшей степени культурного человека. Саперы работают хорошо, но доставленные инженерной группой Генерального штаба средства заграждения уже на исходе. Городской комитет партии и городской комитет обороны активно помогают им, мобилизуя все местные ресурсы. Ежевечерне начальник штаба инженерной группы полковник Е. В. Леошеня и полковник Г. П. Кедринский докладывают Петрову о выполненных работах, многие из которых, в частности перед передним краем, можно было вести только ночью. Наша отчетная карта все более и более заполнялась условными знаками оборонительных сооружений.

Полковники в ожидании командующего или после доклада заходили в оперативный отдел, и мы делились впечатлениями.

На этот раз они зашли перед докладом. Завязался, как обычно, разговор. Коснулся он и командарма. Полковник Леошеня был просто очарован Петровым.

— Невероятно! Как он много знает!

Кедринский и я улыбнулись. Мы-то уже хорошо знали неукротимый интерес командарма к жизни, к различным областям знаний. В той силе и страсти, которые он вкладывал в решение возникающих задач, тоже немало было от этой любознательности, умственной активности, от желания уяснить действительность, не дать себя обмануть.

— У него большая сила убеждения. Именно не сила власти, а сила убеждения. Для него приказ — форма. Ему важно убедить человека, что надо сделать именно так, а не иначе, — продолжал Леошеня.

— Видите ли, — отвечал Кедринский, — Иван Ефимович прекрасно понимает: если приказ выполняют с убеждением, что он правильный, ему одна цена, а если без убеждения — другая. К сожалению, на войне не всегда есть время убеждать, разъяснять, да и не все замыслы можно раскрывать. Приходится, сами знаете как: выполняйте! — да и все тут. Но командарм никогда не упустит случая, если обстановка и время позволяют, растолковать, что и почему он требует.

— Да, да! — подхватывает Леошеня. — Вот верно! Я сам заметил, как он выслушивает, что советуют саперы, как втолковывает одному какому-нибудь бойцу то, чего тот не понял.

Прибыл командарм, и инженеры ушли на доклад. А я, оставшись один, подумал: человек не первой молодости, опытный военный, столько людей перевидел, высокообразованный инженер, преподаватель академии, а только узнал Ивана Ефимовича и сразу отличил среди известных ему людей. Значит, вера моя в него, уважение и любовь к нему как человеку не преувеличены. Значит, он и есть такой, каким я его вижу.

Крылов все еще в госпитале. Ему стало лучше, и мы часто навещаем его. Он интересуется всем, слушает наши доклады, дает советы. Иногда вместе смотрим кино. Заживление ран идет медленно.

Как-то вечером к командарму прибыл начальник отдела кадров с материалами для представления бойцов и командиров к награждениям. Среди представленных была и Неонила Онилова, которую все звали Нина. Ее представили к ордену Красного Знамени. Я ее знал еще во время обороны Одессы, впервые увидел в 54-м полку Чапаевской дивизии. Уже тогда о ней говорили как о прекрасной пулеметчице, современной чапаевской Анке. Иван Ефимович, критически относившийся к представлениям к наградам женщин, приказал мне вызвать ее в штаб армии.

Вот она сидит в комнате, где я работаю, в ожидании командарма. Ниже среднего роста, в ватных брюках и телогрейке, смущенная, притихшая, только глаза необыкновенно живые. На вопросы отвечает односложно. О случае, описанном в реляции к награждению, говорит неохотно:

— Ну… Немцы шли… Ну… я их подпускаю поближе. Второй номер чуть не отобрал пулемет: почему, мол, долго не открываю огня… А я выдерживала. Пусть, думаю, подойдут. Выдержала. Скосила человек пятьдесят. Немцы не выдержали…

— На какое расстояние подпустила? — спрашиваю ее.

— Ну метров на пятьдесят, может быть больше, меньше — не мерила.

Потом мы убедились, что если разговор заходил не о ней, не о ее боевых заслугах, она говорила куда живей и складней.

Бывает ведь так: смотришь на человека, говоришь с ним — человек этот кажется самым обыкновенным. А приглядишься внимательней или сравнишь с кем-нибудь, и становится непонятно: как ты раньше не замечал его? Так было на этот раз с Ниной Ониловой.

Приехал командарм. Он поговорил с ней минут двадцать, отпустил, вышел к нам и сказал.

— Представление я утвердил. Девушка, а какой замечательный солдат. Присвоил ей звание сержанта.

В связи с награждением Ониловой я вспомнил еще об одной девушке. Она работала на узле связи старшей по телеграфу, до войны служила на телеграфе в Одессе. Мы все звали ее Люся. В работе — виртуоз, в поведении — скромность. Когда дежурила Люся Озерова, связь всегда бывала идеальной.

Командарм заметил это и часто ставил ее в пример.

Случилось, что дежурный по связи офицер выбыл из строя, и она временно его заменяла. Петров заметил, что при ней работа значительно улучшилась, и присвоил ей звание младшего лейтенанта. Это была первая женщина-офицер в Приморской армии, не считая, конечно, врачей и фельдшеров, которые носили знаки различия в силу положения. А эта была настоящий строевой офицер.

Нигде не узнаются люди так скоро и так верно, как в боевой обстановке, где человек проходит самое трудное и сложное испытание — испытание кровью.

Раздумываю над всем этим. Поневоле приходится делать вывод, что на войне часто отличаются незаметные, скромные в мирное время и на первый взгляд ничем не выдающиеся люди. Именно те, о которых говорят: «Этот с неба звезд не хватает, пороха не выдумает, но честен, скромен, правдив».

С конца января войска, действующие в Крыму, стали именоваться Крымским фронтом, в состав которого вошла и Приморская армия. Штаб фронта на Керченском полуострове.

Строительство инженерных сооружений и минирование нашей обороны закончены, и московские гости собираются уезжать. Командарм приказал подготовить реляции о представлении их к награждению. Все шло хорошо. Но в один из дней, незадолго до окончания работы, произошло несчастье — погиб армейский инженер полковник Кедринский. Нелепая смерть вырвала из наших рядов этого обаятельнейшего человека.

На фронте в тот день шла обычная перестрелка в перемежку с редкими артиллерийско-минометными налетами. И надо случиться, что, как только Кедринский вышел из штабной землянки 25-й дивизии, начался минометный обстрел и осколком мины его тяжело ранило. В медсанбат он был доставлен в шоковом состоянии и вскоре скончался. Какая это потеря! Мы привыкли к тому, что ежедневно погибают люди, которым рано умирать, — это закон войны. Но когда гибнет человек такой близкий и любимый, как Кедринский, невольно сравниваешь его судьбу со своей и начинаешь думать, что ждет тебя самого.

Во время гражданской войны я был дважды ранен. В этой войне под Одессой контужен. Но война еще не окончена…

Мы готовим операцию на Бахчисарайском направлении. Цель ее — тревожить и сковывать противника, не давая ему возможности снимать и перебрасывать войска из-под Севастополя на Керченский полуостров.

Но нам казалось странным, что прошло столько времени, уже кончается февраль, а на Керченском полуострове до сих пор все остается без перемен. Войска Крымского фронта остановились на Акмонайских позициях. Может быть, идет накапливание сил? Но ведь и противник не сидит сложа руки.

У нас в Севастополе тоже, как говорится, без перемен. Готовим слет снайперов. Даже появилось время читать художественную литературу. Достал «Последний из удэге» Фадеева. Эту вещь читал раньше, но перечитываю с удовольствием.

С Александром Александровичем Фадеевым я знаком лично. Познакомились мы в 1934 году, когда он с Александром Петровичем Довженко, Юлией Александровной Солнцевой и оператором Романом Лазаревичем Карменом приезжал на Дальний Восток. Довженко в то время готовился ставить фильм «Аэроград». В Николаевске-на-Амуре, где я в то время работал управляющим Амургосрыбтрестом, они гостили у меня несколько дней. За столом часто разговаривали о литературе. Иногда я тоже включался в этот разговор и упрекал Фадеева за то, что он так и не окончил «Последнего из удэге». Он заверил, что закончит.

Возникали споры и о фильмах, поставленных Довженко. Мне казалось, что в его творчестве есть символизм.

Внимательно слушал сценарий «Аэрограда» — из «простых смертных» я, кажется, был первым его слушателем — и тоже кое-что не мог понять в художественном замысле.

Солнцева всегда поддерживала суждения мужа — «своего Саши», а Фадеев иногда спорил, склоняясь к моей точке зрения. Как жаль, что теперь я не могу в деталях вспомнить наши споры.

Часто вспоминали родные места. Еще в 1921 году я бывал на родине Довженко, на Черниговщине, — работал неподалеку лесничим Корюковского лесничества. Да и родина моя вообще находится неподалеку от Волынских хуторов, что под Сосницей, — километрах в шестидесяти. Поэтому в разговорах вспоминали о юности, о родных привольных местах, о Десне, о Сейме. Довженко даже прочитал стихотворение с такими строками:

Слушая нас, Фадеев улыбался, затем начинал рассказывать о природе Приморья, о Сихоте-Алине, о живущих здесь народностях, и в его словах чувствовалась любовь к этому суровому краю. Мы слушали с большим вниманием.

Хотел было я свезти их на Частые острова. Но у них уже не было времени. Они приглашали меня, когда буду в Москве, непременно заходить. Но сколько раз после этого ни посещал Москву, как-то не решался зайти. Думалось: а вдруг не будет той сердечности, какая была тогда, когда встречались в Николаевске-на-Амуре.

После гибели полковника Кедринского чапаевцы сменили свой командный пункт — переехали в Инкерманский монастырь, так как полагали, что противнику стало известно расположение штаба.

Командование армии укомплектовывает дивизии командирами взамен выбывших в боях.

В 172-ю дивизию, которой командует полковник Ласкин, начальником оперативного отделения назначен мой старый друг и товарищ по совместной работе в штабе 25-й дивизии майор Пустовит. (Мы с ним заочно учились в академии имени М. В. Фрунзе.) Я знал его как работоспособного человека с ровным характером и аналитическим умом. Внешне он был похож на «дядька» из полтавского села, только без усов: такой же спокойный, рассудительный, даже несколько медлительный, но упорный, настойчивый, всегда своего добьется.

Встречаясь под Севастополем, мы часто говорили о довоенной жизни в Полтаве, в Запорожье, в Болграде и Одессе и меньше всего о нашем теперешнем положении. Я был искренне рад его назначению к Ласкину.

22 февраля утром к нам в отдел зашел Петров и поздравил меня с награждением орденом Красного Знамени за одесские бои. Это был первый полученный мной орден.

Начальник отдела кадров познакомил со списком награжденных. Список большой, но многих, чьи фамилии внесены в него, к сожалению, уже нет в живых. Бои были в августе — сентябре прошлого года, а сейчас февраль 1942 года. Прошло шесть месяцев, а на войне это большой срок.

В числе награжденных и командарм, и начальник штаба, и командующий артиллерией армии. Мы тепло поздравили их. К Крылову в госпиталь выехали целой делегацией.

На фронте по-прежнему «без перемен» и — потери. Ох уж эти потери! Какое бы ни было затишье, а раненые и убитые бывают каждый день.

Удивляет нас такое обстоятельство: сколько времени прошло, как мы находимся в подчинении Крымского фронта, а связаны с ним очень слабо. Из штаба фронта у нас не было ни одного офицера. Единственное, что получили — приказ прислать донесение о состоянии армии. Пишем доклад на имя Л. 3. Мехлиса — представителя Ставки Верховного Главнокомандования.

Активизировались наши поиски. Разведчики из бригады морской пехоты полковника Горпищенко ночью захватили «языка». К сожалению, его стукнули так, что по дороге в штаб он «отдал богу душу». А нам так необходим «язык» именно сейчас.

Наладилась довольно регулярная связь с партизанами. Они пробираются к нам через линию фронта, и мы в курсе всего, что творится в Крыму.

Установлению связи предшествовал приход к нам нескольких партизан. От них мы узнали о состоянии партизанской бригады В. В. Красникова. Зима для партизан оказалась тяжелой. Предатели выдали базы, и немцы их разграбили. Не хватает продовольствия, оружия, боеприпасов.

Партизанские связные рассказали также, что в их рядах был предатель. Правда, сейчас он выявлен и за ним установлен надзор. Чтобы немцы не догадались, что он раскрыт, партизаны решили ликвидировать его во время очередной стычки с карателями, предварительно вложив ему в сумку фальшивку, подготовленную штабом Приморской армии, и этим ввести немцев в заблуждение относительно наших планов.

Что ж, против такого метода избавления от предателя возражать не приходится — пусть хоть его казнь, его смерть принесет нам пользу, пользу Родине, которую при жизни он предал. Нужно только подобрать подходящий момент, сделать все так естественно, чтобы немцы поверили фальшивке. Мы составили ложный приказ о готовности нашего наступления, когда обстановка на фронте сложилась так, что необходимо было ввести немцев в заблуждение. По указанию командарма его написал я и, взяв второй экземпляр, заверил своей подписью как копию. Самолетом он был доставлен в лес с письмом на имя командира партизанского соединения. В письме рассказывалось, с какой целью посылается этот документ, в нем была просьба сделать так, чтобы «приказ» попал в руки командующего 11-й немецко-фашистской армией Манштейна.

Позднее я узнал имена исполнителей нашего замысла. Это были командир одного из партизанских соединений полковник Г. Л. Северский и начальник разведки соединения А. Д. Махнев. Они блестяще выполнили задачу. Наш «приказ» оказался на столе Манштейна[1].

В составе войск армии и среди командиров соединений произошли некоторые изменения. Ушла от нас 40-я кавалерийская дивизия — у нее почти не осталось лошадей, да и оставшихся нечем было кормить. Дивизию морем переправили на Большую землю. И это правильно: коннице под Севастополем делать совершенно нечего — все простреливается, даже аэродром на мысе Херсонес досягаем для артиллерийского огня. Использовать же конников как пехоту — у них личного состава едва хватает для обслуживания оставшихся лошадей.

Командиром 388-й дивизии назначен полковник Н. А. Шварев.

Немцы регулярно ведут артиллерийский обстрел армейских позиций, но город пока обстрелу особо не подвергается. Правда, фашистские самолеты продолжают, хотя и не очень интенсивно, бомбить город; бухты и порт они бомбят более регулярно.

Дни становятся все длиннее, и работа в порту напряженнее. Усиленно эвакуируем раненых. Начальник санитарной службы армии Соколовский доволен: в медсанбатах появляются свободные койки.

Мы ждем, когда Крымский фронт начнет активные действия. Он объединяет уже три армии, что-то около двадцати трех дивизий — значительно больше, чем у противника. Есть и танки, даже КВ. Наши работники штаба почти ежедневно спорят у карты. Вопрос один: куда командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов решит нанести главный удар — на Симферополь или на Джанкой. Однако Крымский фронт прочно засел на Акмонайских позициях и не двигается с места. А в Крыму ведь скоро наступит распутица: если сейчас не начать наступление, то потом придется ждать, пока подсохнет грязь.

Сидеть в обороне — положение довольно неприятное. Вечно настороже, и не знаешь, где противник начнет свои действия. Оборона — это потеря инициативы. Но, несмотря на затишье, будничной работы у нас много: анализ полученных сводок, составление сводок в штаб Крымского фронта, постоянный учет численности армии, сравнения в соотношении сил, выполнение распоряжений оперативного порядка и т. д. На все уходит много времени. Офицеры тщательно проверяют службу боевого охранения. Позиции нашей армии известны до мельчайших деталей. Еще бы: своим шагом прошли мы первую траншею «от моря до моря».

В феврале исполнилось сто дней с начала обороны Севастополя.

В связи с этой датой в армию прибыли корреспонденты центральных газет. Они атакуют командарма, требуя от него статьи для «Правды» и «Известий». А ему некогда.

Прошло сто дней, а кажется — вечность. Отбиты два кровопролитных вражеских штурма, а черноморская крепость как стояла, так и стоит. Мы по-прежнему хозяева Черного моря, и верится, что отстоим город.

Недавно в долине Черной речки целый день шел очень жестокий бой. Начала его румынская горная бригада. Несколько раз она бросалась в атаку, но ее отчаянные попытки ворваться на наш передний край были отбиты с тяжелыми потерями. Ну и досталось ей! Половина солдат бригады, если не больше, выведена из строя. Теперь ее, пожалуй, отведут на комплектование.

Многие из нас думали: не решили ли немцы, пока фронт на Акмонае пассивен, расправиться с нами, чтобы развязать себе руки? Не являются ли атаки румынской бригады прелюдией к новой операции, к очередному штурму?

И в самом деле, боями на Черной речке дело не ограничилось. Немцы начали усиленно нажимать в районе Гасфортовой горы, известной больше под названием Итальянского кладбища; там захоронены итальянцы, погибшие еще в первую оборону Севастополя, в 1854–1856 гг. Взяв эту гору, противник имел бы возможность полностью просматривать Федюхины высоты вплоть до Сапун-горы. Но и здесь все его усилия не помогли. Гора по-прежнему осталась никем не занятой. Только наши патрули, посылаемые по ночам, отбивали немецкие патрули, тоже пробиравшиеся сюда.

Часовня и кладбищенские стены на горе были разрушены артиллерийским огнем.

Частые атаки противника на Черной речке и у Итальянского кладбища, у Камышлов и Сахарной головки длились почти весь март.

Атакуя наши позиции, немцы, очевидно, полагали, что у нас воля к сопротивлению ослабела. И они начали бессмысленные атаки, стоившие им доброго десятка тысяч жертв.

Командарм был доволен результатами боев. Он побывал во всех частях, принимавших участие в отражении фашистских атак. Севастополь медленно, но верно перемалывает вражеские войска. Атаки мы отражали, даже не прибегая к резервам, одними передовыми частями. Особенно успешно действовал армейский артиллерийский полк Богданова. Его огонь был губительным. Слава Богданова в армии росла с каждым днем. Артиллеристы полка с гордостью называли себя «богдановцами».

Я хорошо знал Николая Васильевича, знал, что он очень храбр, бесстрашен. Эти его качества сочетаются с чудесной способностью в любую критическую минуту не терять самообладания и принимать активные, действенные меры, казалось бы, в безвыходном положении. Это он в декабрьском штурме, когда немцы ворвались на огневые позиции батарей и расчеты некоторых орудий уже начали отходить, во главе своих разведчиков бросился в рукопашный бой. Под его руководством артиллеристы отбили позиции у врага и сразу открыли орудийный огонь по противнику, заставив его удирать. Кроме того, Богданов, сгруппировав вокруг себя пехотинцев, потерявших своих командиров, повел их в контратаку, вернул сданные врагу траншеи и восстановил положение на этом участке сектора обороны. В боях быстро проявляются таланты командиров. Именно на войне стихийно выдвигаются тысячи талантливых самородков. Таким был Николай Васильевич Богданов. Такими были и Николай Иванович Крылов и Николай Кирьякович Рыжи.

Почти весь февраль, выполняя поручение командарма, я ездил по фронту, проверял, как идут восстановительные работы оборонительных сооружений. Был в 388-й дивизии у полковника Шварева, в 386-й — у полковника Скутельника, в 109-й — у генерала Новикова. После боев настроение в войсках отличное, особенно в 456-м полку у подполковника Рубцова. Бойцы рассказывали, как румыны и немцы полупьяные подымались в атаку, как трезвели под пулеметным и ружейно-автоматным огнем и удирали в свои окопы, бросая убитых и раненых. Ничто так не укрепляет веру в свои силы, в победу, как вид убегающего врага.

В штабах пишут реляции для награждения особо отличившихся. Саперы по ночам восстанавливают нарушенные заграждения. Днем им этого делать нельзя. Стоит только выглянуть из траншеи, можно сразу попасть на мушку снайпера. Снайперы противника тоже неплохо «работают».

Командир 109-й дивизии генерал Новиков обосновался в бывшем Георгиевском монастыре, и его теперь называют игуменом. У него прекрасно сработанный штаб во главе с майором Комарницким. Хорош и комиссар дивизии, человек высокой культуры бригадный комиссар Хацкевич.

Комдив Новиков и почти все его подчиненные — кавалеристы. Дивизия-то родилась из 2-й кавалерийской, которой под Одессой одно время командовал Петров. Стоит ли говорить, каким уважением и любовью пользовался у воинов дивизии командарм. Каждый красноармеец гордился тем, что командарм вышел из их среды. Бойцы любовно называют его «наш генерал».

Инженерная группа генштаба уехала, точнее ушла на эсминце в Керчь — оказать помощь в укреплении Акмонайских позиций. После отъезда группы командарм, возвратясь от вице-адмирала Октябрьского, зашел к нам в оперативный отдел. Вместе с ним был и его ординарец. Перед входом мы услышали голос ординарца. Он выговаривал командарму:

— Иван Ефимович, когда это кончится? Белье надо сменить. Другая неделя пошла. Ей богу, плюну и уйду в полк: все одно тут с меня толку нет.

— Отстань, Захар, — отвечал ему Петров. — Видишь, некогда. Будет время — переоденусь. А сейчас, пойми ты, некогда.

— Некогда! Сегодня чтоб обязательно…

— Ладно, не ворчи. Через часок зайду. Приготовь все…

Петров вошел в отдел, а ординарен, недовольно ворча, удалился.

Захар прибыл вместе с Иваном Ефимовичем под Одессу. Приземистый, крепкий, с сединой в висках, старше Петрова. На груди орден Красного Знамени, которым его наградили еще в годы гражданской войны. Тогда он был коноводом у Ивана Ефимовича. После гражданской войны уволился, а с начала Великой Отечественной пошел в армию, хотя по возрасту не подлежал мобилизации. Он разыскал Петрова и стал у него ординарцем. Научился управлять машиной и нередко заменял шофера.

У него с командармом была крепкая дружба. Наедине это были просто два товарища. Но стоило подойти к ним кому бы то ни было, Захар превращался в самого дисциплинированного подчиненного, ни словом, ни жестом не показывая своей близости к командарму. Для Ивана Ефимовича Захар был не только другом, не только боевым товарищем, но и заботливой хозяйкой.

На Крымском, точнее на Керченском, фронте все еще затишье. Идут бои так называемого местного значения. Время для наступления по сути уже упущено. До конца марта или даже начала апреля вряд ли можно на что-либо рассчитывать. Это утверждает полковник Кабалюк в противовес нашему оптимизму.

— Вы знаете Крым по курортам на Южном берегу, а я знаю его весь, — доказывал он. — В период распутицы в степной части, особенно на Керченском полуострове, ни пройти, ни проехать. Все тонет в грязи.

Что ж, может быть, он и прав.

Приближается годовщина Красной Армии. К ней готовимся деятельно… Все же дни похожи один на другой. У кого-то из наших советских писателей я вычитал такую фразу: «Дни склеены синдетиконом». Вот и у нас сейчас именно такие дни. Единственная радость — это то, что Крылову и Рыжи присвоено звание генерал-майора.

В центральных газетах появляются статьи о Севастополе. В них говорится, что действия армии и флота в обороне города приносят немалую пользу общему делу борьбы с фашизмом. Как-никак, мы на долгое время приковали к себе целую армию противника под командованием Манштейна, одного из близких к Гитлеру генералов, пользовавшегося большим доверием. Ведь разгром Франции в сороковом году был осуществлен по плану Манштейна.

Мы знали о всех зверствах, чинимых гитлеровцами на Украине и в Крыму. Манштейн — один из тех, кто на практике осуществлял план Гитлера уничтожить 10–20 миллионов славян.

В Крыму, как и всюду на захваченной гитлеровцами советской земле, царит жестокий режим террора. Моряки рассказывали о зверствах фашистов в Керчи, о сотнях расстрелянных солдат, моряков и мирных жителей. Полковник Кабалюк получил письмо от жены и читал нам из него выдержки об открытии домов терпимости, куда сгоняли жен командиров нашей армии и флота, девушек, о массовых казнях…

21 февраля к концу дня в оперативный отдел зашел командарм и, высказав опасение, как бы противник в день годовщины Красной Армии не начал наступление, полагая, что наша бдительность будет понижена, велел подготовить по этому вопросу директиву.

В последнее время он стал реже заходить к нам. Как всегда, рано утром выслушает доклад о событиях, происшедших на переднем крае, даст указания, что необходимо сделать, и уедет в войска, предупредив, где его искать в случае, если он будет нужен.

На второй день вечером в городе состоялось торжественное собрание. Я не мог на нем присутствовать. Когда все уходят, мне приходится оставаться. Такова судьба начальника оперативного отдела. В дежурку зашли мои помощники, вытащили пару бутылок шампанского, и мы выпили по бокалу в честь праздника (бокалом у нас была головка от зенитного снаряда). Затем обзвонили штабы, поздравили с наступающим праздником.

Ночь прошла, против ожидания, спокойно, если не считать усиленной деятельности разведчиков противника, прощупывавших нашу оборону. Раненых всего 3–4 человека. Утром 23 февраля тоже ничего существенного не произошло.

Доложив командарму об обстановке на фронте и по-праздничному позавтракав, я ушел к себе, но предварительно рассортировал поздравительные телеграммы, поступившие на имя командиров штаба и служб.

Рассматривая поздравления, Иван Ефимович обратил внимание на телеграмму командира полка связи и заметил:

— Хороший человек, не злопамятный.

Я понял, почему он так сказал. Ведь это ему, командиру полка связи, он пригрозил, что расстреляет, когда мы не могли связаться по радио с дивизиями, пробивавшимися к нам через горы.

Отдохнув, я стал на вахту. (Этот морской термин прижился у нас.) Сижу один, изредка связываюсь со штабами. То ли под впечатлением разговора с Иваном Ефимовичем, который спрашивал, как мы отмечали День Красной Армии перед войной, то ли потому, что сегодня этот праздник, невольно вспоминаю, как встречал его в 1941 году.

Тогда я только был призван на службу в армию после четырнадцатилетнего перерыва. Мы стояли в Болграде, у железнодорожной станции с названием, уходящим в глубь веков, — Траянов вал.

Годовщина организации Красной Армии совпала с годовщиной создания 25-й Чапаевской дивизии. На празднество съехалось много народа. Прошло оно торжественно, весело, я бы сказал, красиво.

Из штаба 172-й дивизии позвонил Пустовит. Поговорили обо всем, вспомнили Болград. Где наши товарищи, танцевавшие тогда на праздничном балу? Одни погибли — командиры Васильев, Добычин, Петраш, иные неизвестно где — бывший командир Чапаевской дивизии полковник Захарченко и комиссар Машковский… Что же поделаешь, война есть воина. Она целится в каждого, и особенно жалко, когда в числе погибших оказываются твои товарищи, друзья.

Мы все же плохо информированы, что делается на Большой земле. Хорошо если бы поскорее прибыл Александр Хамадан. Он как писатель разъезжает по фронтам, часто бывает в Москве и многое знает. Но его все нет.

По просьбе Хамадана я веду записки, нечто вроде дневника. Записываю все происходящие у нас события. Александр очень просил меня это делать. Он хочет использовать эти записки для книги о Приморской армии, фрагменты которой у него уже есть. Делаю кое-какие заметки. Хорошо бы сейчас более ясно и убедительно охарактеризовать противника. Но для этого надо поговорить с пленным. Да и вообще нам сейчас крайне необходим «язык». Но добыть его не так-то легко. Враг стал очень осторожен. Он, как и мы, опутывается проволокой. Наши бойцы понавешивали на проволочных заграждениях пустые консервные банки. Стоит только где-нибудь зацепить проволоку, как подымается невообразимый шум. Немцы в этом не отстают от нас. К тому же они беспрестанно освещают местность перед своим передним краем ракетами.

На рассвете обычно в бухту входят корабли, которые прибывают к нам с кавказского побережья. Враг ведет по ним артиллерийский огонь. Вчера мы смотрели, как самолеты и катера ставили дымовую завесу вокруг небольшого каравана судов, входящих в порт. Зрелище красивое. Оно воспринималось бы как театральная феерия, если бы не разрывы снарядов, методически посылаемых немцами.

Фашисты, надо полагать, знали о подходе судов. Нет сомнения, что в Севастополе есть их резидент. Наши пеленгаторы засекли радиостанцию, а однажды контрразведка чуть было не накрыла вражеского радиста. По данным пеленга, рация работала в районе спуска с Сапун-горы к Федюхиным высотам. Когда контрразведчики прибыли туда, то обнаружили пустой домик, в котором сохранился даже запах табака. Рядом с этим домиком — развилка дорог, по которым сновали в разные стороны автомашины. Долго ли радисту, одетому в армейскую или морскую форму, с рацией в вещевом мешке выйти и — «подвези, братишка!» — уехать в любом направлении. Конечно, поиски шпионов продолжаются. Найдут ли? Один он или их несколько? Предателя, шпиона распознать трудно, если он не обнаруживает себя диверсионными актами. А среди них бывают и мнимые патриоты, которые бьют себя в грудь, клянутся в преданности Родине. Эти мелкие людишки способны пойти на любую сделку с врагом, если чувствуют, что сила на его стороне.

Весна в разгаре. Пришла она хорошая, дружная, без обманов, одна из тех, которым радуется всё: и растения, и животные, и люди. Зазеленела вылезающая иглами молодая трава, набухли почки деревьев, а среди ветвей, обсыпанных золотым цветом, загудели пчелы. Высоко с гоготом пролетели гуси и журавли. Что им война?..

Но не радовала нас наступающая весна. Каждый день — потери. Нет Нины Ониловой. В одном из боев, геройски сражаясь, была тяжело ранена эта отважная пулеметчица-чапаевка. Ее имя должно стоять рядом с именем легендарной Анки.

Командарм и мы, работники штаба, навещали ее в госпитале и были на похоронах вместе со всеми старыми чапаевцами.

Она лежала в гробу и казалась живой. Только лицо ее слегка тронула смертельная желтизна. Не могу и сейчас забыть этого лица, до того печально было на него глядеть.

…Как-то раз, когда случилось быть на Северной стороне, стояли мы с начальником артиллерии 95-й дивизии полковником Д. И. Пискуновым на берегу моря. Прибой в тот день был довольно сильным: зеленые с белыми гривами валы шумной чередой накатывались на берег, отступали и набегали вновь и вновь. Ветер срывал с них пену, распыляя ее, и над всей прибойной полосой стоял как бы туман. Солнце хорошо грело. Не хотелось уходить.

— Какая красота, — сказал я.

Пискунов еще раз посмотрел на море и ответил зло, со вздохом:

— Море, море, как я тебя любил и как теперь ненавижу.

Да, конечно, море было, мягко говоря, не слишком благоприятным тылом и в Одессе, и здесь, в Севастополе. Немало трудностей и бед было у нас прежде и еще будет из-за того, что за нами — море, что нет обеспеченной связи с базами, с госпиталями. А чем оно виновато?

Однако я не стал ничего говорить Пискунову.

Население, не успевшее эвакуироваться, начало полевые работы. Организатором их был секретарь горкома Б. А. Борисов. Огороды находились в районе деревни Кадыковка. Немцы иногда ведут обстрел этого района из минометов. Но люди так привыкли, что, как только налет заканчивается, все сразу выходят из убежищ и берутся за работу.

Что заставляет их рисковать жизнью? Забота о питании? Но ведь только начался март, до урожая еще далеко, и кто знает, что случится до того времени с ними самими, с их семьями. Но они верили, что вернется мирная жизнь, знали — победа придет. К тому же их поддерживало убеждение советских людей в самые тяжелые для них времена; не нам, так нашим детям.

На этих работах, как и всюду, впереди были коммунисты, комсомольцы. Они мобилизовали тружеников города на самоотверженный труд на предприятиях, в поле, порту. Городской комитет партии и Городской комитет обороны стали боевыми штабами, сплачивающими население города.

8 марта — Международный женский день. Женщин у нас немало. Персонал медсанбатов и госпиталя, полковых и батальонных медицинских пунктов состоит в основном из женщин. Много их среди связистов — телефонистки, эстистки, бодистки; в строю — медицинские сестры, санитарки, повара, официантки, стрелки, пулеметчицы, снайперы. А машинистки, делопроизводители в штабах…

Как ни тяжело им, они несут службу наряду с мужчинами, не уступая ни в четкости исполнения обязанностей, ни в храбрости. Вот хотя бы Нина Онилова — бесстрашная пулеметчица, Людмила Павличенко — прославленный снайпер, или Мария Байда — знаменитая разведчица 172-й дивизии. Их имена широко известны в армии. Да разве всех их перечислишь, скромных тружениц и отважных бойцов.

Помню, как-то под Одессой ко мне пришли три девушки, студентки Одесского университета, с просьбой зачислить их в полк. Я отказал. Они заплакали — что им делать? Их родные места — Беляевка и Маяки на Днестре — заняты немцами. Куда же идти? Допустим, они эвакуируются, а дальше что?

На вопрос, что они умеют делать, сразу приободрясь, бойко ответили:

— Мы не кисейные барышни.

Одна сказала:

— Я «Ворошиловский стрелок».

Вторая:

— Я закончила курсы санитарной защиты.

Третья:

— Я работала радисткой.

Положение у них было действительно безвыходное. Я зачислил их в полк и послал в третий батальон. А потом был свидетелем гибели одной из них, той, которую зачислили санитаркой в батальонный медицинский пункт. В бою, при отражении вражеской атаки, она вытаскивала раненых с поля боя, была ранена в грудь, но девичья стыдливость в ней была так сильна, что она постеснялась обнажить свое тело перед мужчинами, забилась в угол наскоро отрытого блиндажа и, не сказав никому ни слова о ранении, умерла от потери крови. Когда увидели, что с ней, было уже поздно.

Звали ее Ниной. Так погибла она, мужественная, отважная девушка.

Пришлось специально по этому вопросу проводить разъяснительную работу среди женщин, особенно молодых.

Вспомнился еще один случай. Западнее Дальника под Одессой на командный пункт полка явились два парня и девушка. С приказом члена Военного совета армии Кузнецова перебросить их через линию фронта в тыл противника для выполнения особого задания.

Комиссар полка Н. И. Балашов и я долго говорили с ними, предостерегая от поспешных действии за линией фронта. Мы сомневались, сумеют ли они справиться с заданием. Девушку, Лену из Аккермана, мы хотели было оставить у себя в полку, но она категорически запротестовала, заявила нам, что хорошо владеет румынским языком и может узнать о враге много полезного для нас.

Ночью разведчики полка перебросили их через линию фронта. Суток через трое они вышли, как было договорено, на участок полка, часа в четыре утра прибыли в штаб и доложили, какие части противника стоят перед полком и сколько их. Одним из важных их сообщений было: румынские войска ожидают приезда Антонеску.

В 8 часов утра, как они и сообщили, началась атака противника. Я поспешил на наблюдательный пункт. Лена попросилась со мной, выставляя убедительный довод: она покажет на местности расположение вражеских батарей. Мы пошли. То ли румынские наблюдатели заметили нас, то ли это был обычный обстрел по площадям, как часто делал противник, чтобы не допустить подхода наших резервов, но мы попали под минометный огонь. Я лег на снопы неубранной пшеницы, рядом, слева, легла Лена. И надо же было случиться такому: мина разорвалась рядом. Но я был только контужен. А у нее были изранены весь левый бок, левая половина лица и нога. Ее отвезли в Одесский госпиталь. Потом нам сообщили, что из ран Лены вынули 27 осколков, но она осталась жива. Где теперь эта девушка?

Женщины медсанбата Чапаевской дивизии пригласили командарма, бывшего командира своей дивизии, на праздник. Он нагрузил свою машину подарками. Вечеринка состоялась в инкерманских подвалах «Шампанстроя». Девушки, сняв военную форму, надели свои лучшие платья. И им и нам, гостям, было как-то удивительно и по-семейному уютно.

На этом вечере у меня произошла интересная встреча. В 1934–1936 годах я работал директором Пирятинской МТС. В ближайшем к городу большом селе Тарасовке было несколько колхозов, в одном из которых председательствовал Г. Е. Шовкопляс. Я часто бывал у него не только на работе, но и дома. Дети Шовкопляса хорошо знали меня, и, помнится, была среди них девочка лет 13–14, обычная сельская девочка, которая зимой училась в школе, а летом работала на свекловичном поле или пасла гусей. И вот здесь, в медсанбате, я встретил ее, стройную, красивую, одетую в обычное платье. Я не узнал ее, но она меня узнала. Она рассказала: в армию ушла из Одесского мединститута, а что с родными — не знает. Это гнетет ее: хотя бы весточку получить.

— Вот я встретила вас, — сказала она, — и вы теперь для меня словно отец.

По возрасту я действительно мог быть ее отцом. Кроме того, более близкого человека здесь среди малознакомых людей у нее не было.

С того времени она обращалась ко мне, как к отцу, а в тот вечер поделилась своей тайной: ей признался в любви наш врач В. и просил руки. Зная его, я ответил:

— Если это серьезно, то не возражаю, человек-то он хороший.

У нее был приятный голос, и на вечере все с удовольствием слушали ее задушевные украинские песни.

В марте в армию прибыл еще один член Военного совета — дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов. Их теперь два. М. Г. Кузнецов остался вторым членом Совета и по-прежнему размещается вместе со штабом тыла и политотделом армии. И. Ф. Чухнов поместился на командном пункте, рядом с нами, почти ежедневно бывает в оперативном отделе, интересуется всем. По образованию он химик, окончил военно-химическую академию.

Его теперь часто можно видеть с Иваном Ефимовичем. Как и командарм, он бывает в войсках. Теперь на нашем командном пункте более частыми гостями стали политработники. Чухнов как-то незаметно еще более усилил нашу связь с политотделом армии. Начальник политотдела армии бригадный комиссар Л. П. Бочаров, высокообразованный, глубоко принципиальный в вопросах политики руководитель, тоже нередко заходит к нам, делится впечатлениями о тех или иных событиях на фронте.

Надо прямо сказать, что до приезда И. Ф. Чухнова в войсках мало кто знал члена Военного совета. Знали только Петрова. Теперь же фамилии Петрова и Чухнова все чаще звучат рядом.

Непосредственное общение с рядовыми воинами там, на переднем крае, — характерный метод военно-политической работы Ивана Филипповича. И бойцы сразу распознали его как их старшего товарища и друга, оценили и полюбили.

Удивительно простой и скромный, он скоро стал таким же близким нам, штабным работникам, как Петров и Крылов. Простота в обращении с подчиненными — признак высокой партийной воспитанности. Человеку с холодным сердцем нечего делать в армейском партийном аппарате.

Сейчас нам не надо ездить в тыл для подписи приказов, как это делали мы раньше. Бывало, повезут приказ, а мы ждем, когда его подпишет член Военного совета, когда посланный вернется, чтобы быстрее разослать. Ждем и нервничаем. Каждая минута задержки приказа — это потеря времени войсками, потеря инициативы, а иногда, как результат, невозможность его исполнения. К сожалению, не все штабные командиры и не всегда бережно относятся ко времени, забывают, что на войне фактор времени играет большую роль. Здесь промедление смерти подобно.

9 и 10 марта немцы вновь предприняли ряд атак, но были сравнительно легко нами отбиты. Объектом атак был стык 2-го и 3-го секторов. В отражении участвовали чапаевцы и морская бригада Горпищенко.

В эти дни чапаевцы понесли тяжелую утрату. Погибли начальник политотдела дивизии Н. А. Бердовский и заведующий сектором учета партдокументов политотдела лейтенант Клепач.

После утверждения дивизионной партийной комиссией решений первичных организаций о приеме в партию новых членов Бердовский и Клепач выехали на передовую вручать партийные билеты. В это время немцы начали артиллерийско-минометную подготовку и бомбардировку с самолетов. Они погибли от прямого попадания авиабомбы. Бердовского все знали как замечательного человека, тесно сплачивавшего коммунистов-чапаевцев в жестокой борьбе Это была утрата не только для личного состава дивизии, но и для всей Приморской армии. Командарм высоко ценил Бердовского и приказал захоронить его останки на Малаховом кургане, там, где был похоронен командир 40-й кавалерийской дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров.

Еще одна печальная весть дошла до нас в эти дни. Мы получили от партизан сведения, что к ним добрались лишь несколько человек из Евпаторийского десанта. Многие, кому удалось выбраться из Евпатории, пали жертвой предателей в деревнях. В самом городе немцы провели жестокую карательную экспедицию, расстреляв большое число жителей, заподозренных в помощи десанту.

Разведка донесла, что немцы готовят новый штурм Севастополя и предполагают высадить в районе Французского кладбища воздушный десант.

Пришлось выехать на рекогносцировку. Целый день провел, обследуя каждый километр. С точки зрения тактической целесообразности такое предположение может быть и реальным. Местность в треугольнике Севастополь — мыс Херсонес — Французское кладбище позволяет высадить воздушный десант.

Вечером поехал к Крылову, проведать и посоветоваться.

Николай Иванович внимательно выслушал меня, признав действия мои в целом правильными, но подметил промах в одной существенной детали (дело касалось противодесантного инженерного оборудования района), ошарашив меня: ведь об этом просчете надо докладывать Петрову.

— Проморгал, так и сознайся, проси разрешения внести изменения.

Так я и сделал, сославшись на советы Крылова. Поправку Петров согласился принять, но сделал укоризненное замечание:

— Что ж это ты прошляпил.

Я не обиделся. Мой просчет, моя и ответственность.

Занялся противодесантной обороной. Контролирую, как выполняется поставленная задача.

Вечером, усталый, едва успеваю прочитать очередные сводки для передачи во фронт.

Каждый день бываю у Крылова, докладываю о ходе работы. Николай Иванович поручил разработать проект инструкции по борьбе с воздушными десантами. Надо дать указания всем нашим войскам, как вести себя в случае, если враг выбросит десант с самолетов. Эту мысль Крылов обосновал тем, что мы сейчас думаем лишь об одном возможном месте выброски десанта, а противник может выбрать и другое, например, плато Сапун-горы, Федюхины высоты или долину речки Черной.

Теперь сижу и думаю: с чего начать? Разбиваю нашу территорию на сектора. Но это только начальная часть. Главное — как и чем вести борьбу, как не допустить, чтобы противник выбросил десант, а если ему и удастся это сделать, то уничтожить десантников еще в воздухе?

Над морем все чаще и чаще появляются вражеские самолеты; они охотятся за нашими судами. У противника безусловное превосходство в воздухе. У нас очень мало самолетов, да и те устаревшей конструкции, так что о борьбе за изменение этого положения не может быть и речи. Представитель авиации при нашем штабе полковник Н. А. Проворов сокрушается по этому поводу, но что он может сделать? Авиация базируется на Большой земле, «работает» на Керчь. К нам же из Краснодара прилетают только транспортные самолеты ЛИ-2 — привозят груз и увозят раненых. Их всего семь. График рейсов рассчитан так, что они успевают за ночь прибыть к нам и улететь назад. Привлечение самолетов обусловлено тем, что транспортировка по морю чрезвычайно усложнилась. Обычно корабли стоят в бухтах Севастополя до начала темноты под защитой зенитных средств, расположенных на берегу, не подвергаясь артиллерийскому обстрелу вражеских батарей. Уходить в светлое время все опаснее — море находится под непрерывным наблюдением противника. Пути на Новороссийск, Туапсе, Поти контролируют не только бомбардировщики, но и самолеты-торпедоносцы и даже торпедные катера и подводные лодки немцев. Нашим боевым кораблям часто приходится вести огонь по торпедоносцам не только зенитной артиллерией, но и орудиями главного калибра.

Начальник оперативного отдела Севастопольского оборонительного района капитан 2 ранга Жуковский как-то сказал, что в штабе флота идет разговор о том, что необходимо переоборудовать часть подводных лодок из боевых в транспортные, чтобы продолжать бесперебойное снабжение войск оборонительного района. Конечно, это хорошо, но смогут ли лодки доставлять необходимое количество грузов?

Крымский, точнее Керченский, фронт молчит. Видимо, правы те, кто утверждает, что в это время года даже танки не в состоянии преодолеть грязь. Пока не подсохнет, о наступлении не приходится и думать.

Надо полагать, что Крымский фронт готовится начать активные действия приблизительно с средины апреля. Чтобы не дать противнику отвести от нас часть своих сил на Керченский полуостров, мы также готовим небольшую операцию отвлекающего порядка. Впервые применяем оперативную маскировку. Показываем ложное сосредоточение сил на Ялтинском направлении, используя для этой цели макеты танков, радио, ложную переброску войск.

С помощником начальника отдела связи армии капитаном Ф. И. Казимировым разрабатываем тексты переговоров между радистами, в которых то один, то другой из них как бы случайно проговаривается. Имитируем появление новых штабов соединений, якобы прибывших с Большой земли.

Разворачиваем для этих «штабов» радиосвязь, создаем видимость подвоза войск, сосредоточения их в районе Балаклавы. Для этой цели используем один из батальонов полка, поставленного для борьбы с возможным воздушным десантом противника, и 18 автомашин. Между Севастополем и Балаклавой, недалеко от Кадыковки, есть перевал, просматриваемый противником. Здесь мы и решили создать ложную переброску войск. На рассвете будем перевозить на автомашинах батальон, создавая впечатление, что это последние машины уже прошедшей колонны. Потом батальон возвратится пешим порядком другой дорогой, а автомашины обычным путем, но порожняком.

Пришло время использовать ложный приказ через партизан, о котором уже говорилось.

Разработанный план был утвержден. Операцию намечалось провести на левом фланге на участке 25-й чапаевской стрелковой дивизии и 79-й курсантской бригады. Их штабы получили указания и разрабатывают свои планы.

Практическое проведение оперативной маскировки, о которой знало всего несколько штабных работников, начали в конце марта. Офицеры буквально падали от усталости — ведь проведение всей маскировки ложилось на оперативный отдел, отдел связи и начальника инженерной службы.

Вечером Казимиров задействовал первую радиостанцию, появление которой должно было убедить противника, что начал работать штаб вновь прибывшей дивизии. Рация входила в связь. У нее вместо радиста сидел офицер с тщательно разработанным конспектом. На радиостанции запасного командного пункта был сам Казимиров.

Рано утром провели переброску войск. Едва только прошла последняя машина, немцы открыли артиллерийский огонь. Но было уже поздно. Вероятно, их наблюдатели прохлопали. Я ехал на последней машине, остановился у домика перед перевалом и чуть было не стал жертвой артиллерийского налета, но все обошлось благополучно.

— Значит, еще не время умирать, — сказал я шоферу, успевшему быстро вывести машину из зоны обстрела. Шофер рассмеялся. Когда выходишь целым из переделки, всегда становится легко и весело на душе.

«Переброску войск» мы приурочили к приходу кораблей. Их немцы, конечно, засекли, и естественным должно было казаться, что корабли подвозят войска. Мы «включили» еще один «штаб». Потом по ночам начали тракторами утюжить дорогу, имитируя подход танков. Противник усиленно освещал ракетами передний край. Чувствовалось, что он насторожился. Но что он делает? Перебрасывает ли свои войска на это направление? Пока данных об этом мы не имеем ни из одного источника разведки. Значит, цель еще не достигнута. Неужели враг разгадал наш ложный маневр? Но по обстановке видно, что нет. Он должен обязательно ослабить фронт на севере. Мы в этом были уверены.

На основной командный пункт армии стали залетать снаряды противника. Появились здесь и самолеты. Не раскрыли ли немцы место расположения штаба? Жертвой одного из авианалетов стал комиссар оперативного отдела Костенко: его тяжело ранило осколком бомбы, и он скончался.

До чего нелепая смерть! Все произошло на моих глазах. Мы вместе вышли из домика, где иногда отдыхали, и в это время над нами появился «мессершмитт». Мы видели, как от самолета оторвались небольшие бомбы, и залегли. И надо же было Костенко приподняться над землей… Осколок бомбы врезался в правую сторону груди. Прижмись он плотнее к земле, остался бы жив… Жалко, очень жалко комиссара. Мы все очень переживали смерть этого глубоко партийного человека, пришедшего к нам из пограничных войск и не расстававшегося с зеленой фуражкой.

Да и я чуть не стал жертвой, но не бомбежки, а артиллерийского обстрела. Сменившись с вахты, я ушел в домик выспаться. Не знаю, сколько спал, — проснулся от телефонного звонка. Вскочил и — к аппарату. В это время разорвался снаряд. Осколок разбил оконное стекло, врезался в кровать, где я только что спал. Не разбуди меня телефон, остался бы навечно лежать…

Крылов поправляется — ему разрешили понемногу ходить. Когда он узнал, что немцы нет-нет да и забросят на командный пункт несколько снарядов, предложил переменить место его расположения, перебазироваться на мыс Херсонес. Высылаю туда рекогносцировочную группу.

План операции командарм утвердил. Теперь надо установить только «Д» и «Ч», то есть день и час начала операции.

Штаб артиллерии в свою очередь разрабатывает, составляет план артподготовки и сопровождения при бое в глубине обороны. Начальник штаба артиллерии полковник Н. А. Васильев со всей скрупулезностью разбирает каждый вариант. Менять артиллерийские позиции нам не приходится. Все наши батареи могут с тех мест, где они установлены, вести огонь в любом направлении.

Разрабатываемые мероприятия мы держим, конечно, в строгой тайне. Никто, кроме ограниченного круга лиц, о них не знает.

Противник совершил артиллерийский налет на район Французского кладбища. Оттуда донесли, что разбит склад снарядов. Не пристрелка ли это района предполагаемой высадки воздушного десанта?

Вместе с офицером штаба артиллерии я выехал туда.

Когда получаешь первое донесение, оно очень часто оказывается или слишком пессимистичным, или не в меру оптимистичным. Видимо, это получается потому, что люди, составляющие его, не успевают разобраться в деталях происшедшего. Так произошло и этот раз. По телефону передали, что разбит склад, а на самом деле — до десятка ящиков.

По пути осмотрел Французское кладбище. Небольшой двор, внутри часовня. Каменная изгородь с нишами, в которых кости. На стенах часовни — мраморные плиты с высеченными фамилиями генералов, офицеров и женщин (очевидно, санитарок или работниц служб), погибших во время штурма Севастополя в 1854–1855 гг.

Бывал я на Северной стороне, видел и наше Братское кладбище с часовней-храмом. Там — памятники русским солдатам, их самоотверженности и героизму.

С каждым днем все теплее и теплее. Буйно цветут сады. Песчаное побережье блестит на солнце, как бы приглашая отдохнуть. Да, отдохнуть бы, порадоваться пробуждению природы. Но ни до отдыха, ни до радости.

Мы заканчиваем оперативную маскировку. Осталось ввести в действие «штаб» третьей по счету прибывшей дивизии, которой нет, убедить противника, что группировка наших войск закончена.

Макеты танков перемещаем через день-два на новые места. Не связано ли участившееся появление «мессершмиттов» с нашей маскировкой? Не ведут ли они тщательную разведку с воздуха?

Но мы все еще не знаем, перегруппировывает ли свои войска противник, на это его и провоцируем. Нет сведений ни от агентуры, ни от армейской разведки. Достать бы хоть какого-нибудь «языка»…

Подобрали место для командного пункта армии на мысе Херсонес, в подземных хранилищах боеприпасов. Они пусты. Надо их оборудовать, проложить связь. Начальник отдела связи майор Богомолов и начальник инженерных войск подполковник К. И. Грабарчук, заменивший погибшего полковника Кедринского, обещают за несколько дней все сделать. Речь идет о прокладке подземного кабеля, без него связь будет крайне неустойчива. Даже на этом, теперешнем командном пункте, где и кабели и провода заложены моряками еще в мирное время и узел оборудован прекрасно, мы иногда теряем связь то с одной, то с другой дивизией. Правда, рвут и авиабомбы, и артиллерийские снаряды. Но кольцевая ее система, контрольные пункты позволяют быстро соединяться по обходным каналам. На Херсонесе все приходится делать заново, поэтому с переездом штаба армии решили повременить.

Несколько дней назад штаб и политотдел армии, пользуясь затишьем, по указанию Военного совета провели конференцию снайперов, на которой лучшие из них делились опытом. Интересно рассказывали о своей нелегкой «работе» Адамия, Левкина, Федоренко, Супруненко, Васильева и другие. Своим метким огнем эта группа снайперов уничтожила до двух батальонов фашистов. Как выяснилось на этой конференции, у нас в армии есть до 400 снайперов.

Радистам удалось получить довольно отрывочные сведения о неудаче, постигшей наши войска под Харьковом. Мы не верили немецкому радио, сообщавшему об этом, но…

Да, досадно и больно. Керченская операция, начавшаяся столь удачно, застопорилась. Под Харьковом — провал. Не может быть, чтобы мы не начали бить фашистскую сволочь по-настоящему! Не помню, кто сказал: «Русские любят долго запрягать, но потом быстро ездят». Не пора ли от долгой запряжки переходить к быстрой езде?

По имеющимся сведениям, на Керченском полуострове наши войска должны вот-вот перейти в наступление. Мы тоже готовы действовать, чтобы отвлечь силы врага. Первый сигнал — и мы начнем.

Первое апреля… С каким наслаждением мы в детстве и в юности встречали это день! По-старому обычаю в этот день можно безобидно обманывать друг друга. Даже беззастенчиво врать, конечно же без каких-либо корыстных целей. Некоторые лгут днями, месяцами, годами, лгут иногда всю жизнь. Ну, а это первоапрельское вранье, пустое и смешное, — явление чисто временное. Мы врали, выдумывая сногсшибательные новости. А вот на это 1 апреля никто из нас о такой смешной забаве и не вспомнил.

Весна на Черноморье выдалась чудесная. Погода стоит изумительная. На небе ни облачка и, главное — ни одного вражеского самолета. На переднем крае изредка перекликаются пулеметные очереди. Сидеть в казематах без дневного света в такие дни мучительно, почти невозможно.

Кто-то из штабных командиров сказал, что на подходе к бухте показались корабли. Все обрадовались и высыпали наверх. Только телефонистки да дежурный, помощник начальника оперативного отдела, остались на своих местах. Через открытую дверь слышно, как телефонистка вызывает кого-то, крича в трубку позывные.

Наблюдаем за подходом судов. Море спокойно. Время штормов отошло. Волны небольшие. Чайки вьются над морем, быстро падают в воду и моментально взмывают вверх, держа в клюве рыбешку. Мирная картина, почти идиллическая…

Но что это? В воздухе резкий звенящий свист, и в море вздымается фонтан, за ним другой, немного позже доносится звук не то выстрела, не то разрыва. Немцы огнем встречают входящий караван.

Засуетились катера. Быстро снуют по воде, а за ними тянутся полосы белого дыма, превращающегося в низко висящее облако, окутывающее корабли. В воздухе застрекотал самолет, и с него опускается точно такое же облако. Корабли скрыты в белом, непроницаемом дыму. Но обстрел продолжается. Уходим в казематы. Пропала охота любоваться и природой и морем.

Артиллеристы береговых и полевых батарей открыли ответный огонь. Началась дуэль. В этот своеобразный концерт включились минометы и пулеметы; разгорелся огневой бой. Но вскоре стрельба затихла.

Приход кораблей мы использовали для того, чтобы еще раз дезориентировать противника. Развернули новую радиостанцию. Пусть немцы думают, что на кораблях, которые они обстреливали, прибыли новые войска, что работает еще один штаб дивизии.

Получили уточненные сведения агентурной разведки: немцы начали переброску своих войск в сторону Итальянского кладбища — Балаклавы. Долго они нас проверяли, а все-таки маскировка сыграла свою роль. Сегодня наблюдатели также донесли об этом, подтвердили агентурные данные. Теперь их должны окончательно подтвердить партизаны, но что-то от них долго нет никаких известий. Может быть, связные не дошли. Пробраться сейчас при позиционной обороне через линию фронта не так-то легко.

Получив данные разведки, командарм приказал мне немедленно отправиться на запасной командный пункт.

Со мной отбыла и оперативная группа, в которую вошли артиллеристы, разведчики, связист, инженер и, конечно, работники оперативного отдела, кроме капитана Безгинова. Он остался в штабе.

Мы полностью готовы к операции. Ожидание осточертело, скорей бы уж… Давно известно, что терпение и выжидание тоже факторы, которые обеспечивают победу. Исторических примеров тому много. Но все-таки до чего нудно и тяжело ждать!

Великое дело — инициатива. Тогда ты можешь навязать свою волю противнику. Потерявший инициативу всегда в неведении о замыслах врага — сиди и жди, где, чем и как тебя ударят. Но сейчас инициатива пока у врага. Вырвать бы ее!

…Утром 4 апреля на запасной командный пункт неожиданно приехал командарм. Он ознакомился с обстановкой в 3-м и 4-м секторах. Когда мы остались вдвоем, он назвал «Д», а «Ч» установит накануне «Д». Начнем на день-два раньше, чем перейдет в наступление Крымский фронт на Керченском полуострове. Цель — дезорганизация и дезориентация противника. Моя задача — за оставшиеся дни лично проверить готовность войск, которые должны принять участие в операции.

Иван Ефимович уехал, а я, оставив в отделе майора Шевцова, направился в дивизии. Прибыл в свою родную Чапаевскую. Побывал в 31-м и 54-м полках. В 54-м полку мы вместе с командиром майором Матусевичем обошли передний край. Николай Михайлович интересовался целью моего визита. Я ответил, что инспектирую готовность обороны. Не знаю, поверил он или нет.

День полон забот. Начальник штаба чапаевцев полковник П. Г. Неустроев и майор Г. Н. Емельянов, сменивший Пустовита в оперативном отделении, добивались — когда же начнем? Отвечаю, что ничего не знаю.

— Зачем же переехали на запасной командный пункт и переключили туда связь? — задал кто-то из них коварный вопрос. Пришлось соврать: имеем, мол, сведения, что немцы на этом участке что-то готовят.

Вечером доложил Петрову о проделанном и от него услышал, что Крылов уже был в штабе и работал, но предупредил, чтобы мы его пока не тревожили.

Мы ожидаем успеха от операции. Пусть это незначительная операция, или, как мы говорим, частная, но успех даст нам какие-то преимущества перед врагом.

Длительная оборона, в особенности пассивная, в которой вот уже сколько времени мы находимся, до какой-то степени размагничивает войска. Когда наши воины отражают атаки противника, их действия безупречны; но как поведут они себя в наступлении? Будут ли так же упорны в достижении цели, как и в обороне?

Командиры и бойцы расспрашивают о новостях с Большой земли, о том, как обстоят дела под Керчью. Некоторые говорят, что пора и нам что-то делать, а то досидимся до того, что «он» нас ударит. Да и не такая уж сласть сидеть — ни голодному, ни сытому, ни настоящего дела, ни отдыха, а людей тем временем и ранят, и убивают. Ругают на все корки фашистов и Гитлера, вспоминают свое довоенное житье.

Не прошло и года, как началась война, а мирная жизнь казалась бесконечно далекой и прекрасной: «Эх, а ведь как жили, как жили!..»

Нет ничего радостнее для военного человека, долгое время оторванного от своего дома, как встреча с земляком. Начинаются расспросы, рассказы об общих знакомых, а порой и просто незнакомых, с которыми ни один, ни другой не виделись, а только знают, что жил в городе такой-то…

Вот такая встреча произошла у меня с рядовым 172-й дивизии на переднем крае, в блиндаже, куда мы зашли перекурить.

Бойцов было трое. Поговорив с ними о житье-бытье, я обратил внимание на особенность произношения одного из них. Диалект явно черниговский, из-за Десны.

— Откуда родом? — спрашиваю.

— С Корюковки. Может, знаете?

— Корюковки? Выходит, земляки. Когда-то там служил.

— Военным? У нас армии не было.

— Нет, на гражданке. В лесничестве.

— Позвольте, а ваша фамилия?

Называю. Он не знает, молод еще. В свою очередь спрашиваю его.

— Менской.

— Менских знал много. Знал такого Гришу, его двоюродную сестру Христину. Давно это было. Да, Менских там, как говорят, целый куток был.

— Знали Христину? Так то ж моя тетка. Вот и с земляком привелось встретиться… — И, задумавшись, спросил: — Что теперь там? Может, вы весточки получаете? Я давно из дому ничего не получал.

— Нет, никаких вестей оттуда не имею, как и вы. Знаю только, что там немцы, а в корюковских и холменских лесах действуют партизаны.

— Там есть где партизанам разгуляться, не то, что здесь.

Остальные внимательно прислушивались к нашему разговору, к тому, как мы спрашивали друг друга — знаешь ли такого-то или такого-то, и видно было, как они завидовали нам, землякам, встретившимся в далеком от родных мест Севастополе.

В 172-ю дивизию, когда я был там, приехали Петров и Рыжи. После разговора в штабе с Ласкиным все пошли к переднему краю по гребню высоты, спускавшейся в Бельбекскую долину. В долине, через сады и виноградники, шла линия боевого охранения. Позиции немцев проходили по скатам высот за рекой Бельбек. Их хорошо было видно даже невооруженным глазом, а в бинокль просматривались и детали оборонительных сооружений.

Командарм решил проверить готовность артиллерии дивизии к открытию планового огня. Наметив цель, он приказал открыть огонь. Начальник артиллерии армии взял телефонную трубку и прокричал: «Тигр!» Затем Петров и Рыжи вынули часы. Не прошло и трех минут, как в указанной командармом точке начали один за другим рваться снаряды. Командарм переменил цель. Начальник артиллерии вновь отдал команду, и так же быстро фонтаны разрывов начали появляться в новом месте.

Немцы всполошились. Заговорила их артиллерия. Несколько снарядов разорвалось сзади нас. Мы спустились в траншею. Постреляв несколько минут, противник прекратил огонь. Поблагодарив артиллеристов за хорошую готовность и быстроту выполнения приказа, командарм уехал. Мы с комдивом ушли в штаб. Я воспользовался случаем поговорить с майором Пустовитом — он самый близкий мне человек. Все меньше и меньше остается чапаевцев, с кем мы начинали войну: одни погибли, другие ранены и эвакуированы на Большую землю.

Несколько раз за день на Севастополь налетала авиация. Подбиты два самолета противника. Разрушения от авиабомб незначительны.

У нас есть уже ИЛы. Низко летающие, они напоминают большую сильную птицу, распластавшую крылья перед тем, как сесть на землю. Несколько раз мы наблюдали их во время штурмовых ударов по противнику. Но противник по-прежнему господствует в воздухе.

Приближается день «Д». Его должен утвердить командующий фронтом генерал-лейтенант Д. Т. Козлов. Хотя бы уж там, в Керчи, не оттягивали и не переносили срок наступления…

На следующий день, 10 апреля, мы начали операцию «Ч — 7.00». Командиры предварительно получили все указания, задания доведены до солдат. Артиллеристы открыли огонь без пятнадцати минут семь. Огонь хорошо спланирован.

К началу операции я на наблюдательном пункте 4-го сектора, у командира 95-й дивизии полковника Капитохина. Здесь из одной бетонированной пулеметной точки очень хорошо просматривается вражеская линия обороны. На запасном командном пункте остался майор Шевцов. Командарм тоже будет в 95-й, но предварительно заедет к чапаевцам и в 79-ю бригаду — к Коломийцу и Потапову. Главный удар запланировано нанести в районе 3-го и 4-го секторов. В основном штабе остался генерал-майор Воробьев. Член Военного совета Чухнов тоже в частях.

Телефонные разговоры об операции запрещены, но звонки раздаются по различным другим делам.

Зашел шофер и спросил, можно ли ему лечь спать, если мы никуда не поедем. Решил немедленно выезжать к Капитохину. Там можно будет часа три-четыре поспать. Так надежнее: подымут вовремя, и не нужно будет спешить.

В 6 часов 45 минут начальник артиллерии армии генерал-майор Рыжи дал команду начать артподготовку, а в 7.00 войска пошли в атаку. Немцы не ожидали нас на этом участке, и первая траншея была взята сравнительно легко. Будь это на равнине, мы могли бы взять и последующие, но здесь, на покрытой лесом холмистой местности, это сделать не так просто. Вторая траншея находилась за гребнем, и огонь нашей артиллерии не принес желаемых результатов: огневые точки врага остались целы. Сопротивляется противник организованно, каждый шаг дается нам с огромным трудом. Правда, хребтом мы овладели, отбили все контратаки немцев с большими для них потерями, но попытки продвинуться дальше также принесли значительные жертвы.

Для развития наступления требовались резервы. А где их взять?

Мы, конечно, могли бы продвигаться дальше, так как к исходу дня сопротивление врага ослабело. Однако разведка донесла, что немцы на машинах подтягивают резервы. Это значит, что с утра надо ждать контрудара. Получив эти сведения, командарм дал приказ закрепиться на захваченных рубежах и быть готовым к отражению атак врага.

Это правильное в создавшейся обстановке решение вызвало кое у кого более или менее открытое недовольство. Некоторые командиры говорили:

— Раз есть успех, надо его развивать.

Но никто из них не задумывался над тем, что же будет дальше. Мы могли бы, конечно, продвинуться километров на десять, удлинить фронт обороны и тем ослабить ее прочность, растянуть в цепочку, утратить глубину боевых порядков. Нельзя забывать об отсутствии резервов.

Главная задача — приковать немцев — нами уже выполнена. Теперь противник не посмеет снять из-под Севастополя войска для переброски их к Керчи.

Часов около 17 встретился с командармом на участке 31-го полка чапаевцев. Наблюдали бой из зоны ружейно-пулеметного огня. Я боялся за жизнь Петрова. Но сказать ему об этом не посмел — может, чего доброго, выругать. Так ведь было уже под Одессой в бою у хутора Красный переселенец.

Удивительный все же он человек! Начальники в большинстве своем любят, чтобы их сопровождали подчиненные, а Иван Ефимович этого не переносил. Вот и сейчас: он в полку, а командир дивизии Коломиец на своем наблюдательном пункте. Позже я спросил в штабе дивизии, знали ли они, что командарм в 31-м полку. Да, знали. Но он не разрешил комдиву ехать с ним, приказал оставаться на месте и руководить боем: здесь комдив нужнее, чем в качестве сопровождающего. С этим доводом нельзя не согласиться.

Здесь же, наблюдая за боем, командарм отдал приказ не зарываться, а на следующий день активизировать действия, если противник с утра не будет сам контратаковать. Время начала действий он установит дополнительно. В течение ночи надо вести разведку сильными разведгруппами и действовать дерзко. Артиллерии приказано помогать огнем.

Получив указания, я уехал на запасной командный пункт, чтобы передать их командирам частей.

Вот и закончен страдный день. Стрельба на фронте не утихает. Она отчетливо слышна на ЗКП — ведь от него до передней линии всего два-три километра.

Командарм оказался прав. С утра 11 апреля ничто не напоминало о том, что противник готовится к контратаке. Кое-где мы еще продвинулись, но действовали осторожно. А часов в 11 немцы открыли сильный артиллерийский огонь и вслед за этим густыми цепями, вслед за танками, ринулись в контратаку.

Хорошо, что для нашей операции был избран горнолесистый участок, на котором нельзя массированно применять танки. Единичные машины для нас не представляли угрозы. В горах, покрытых лесом, танки лишены маневра и становятся хорошей мишенью. Да и самолетам не так легко распознать линию боевого соприкосновения. Бомбардировка тылов в ходе боя на действия войск переднего края заметного влияния не оказывает.

Наши мелкие отряды, продвинувшиеся утром, начали откатываться к рубежу, оборудованному ночью. Слишком уж наседал враг, подавляя численностью. Дело доходило до рукопашных схваток.

Хорошо дерутся воины 79-й бригады. Доводя бой до рукопашного, они всегда выходят победителями.

Ходили врукопашную и чапаевцы, дрались ожесточенно.

Одна контратака врага сменялась другой. Только наши воины отобьются, не проходит и получаса, как немцы лезут вновь. Как хорошо, что за ночь мы укрепились на достигнутых за вчерашний день рубежах, а то пришлось бы плохо. Чтобы отвлечь противника, на других участках фронта активизировали свои действия 388-я и частично 109-я дивизии. Полковник Горпищенко водил свою 8-ю бригаду морской пехоты в атаки. К вечеру бой затих. Сбить нас с занятых позиций немцам не удалось, как и нам не удалось продвинуться вперед. Начнут ли они завтра повторять контратаки?

Наши войска принимают все меры, чтобы еще сильнее укрепиться. Саперы под обстрелом немцев опоясывают сложившийся в ходе боев новый передний край минными полями. Правда, они несут жертвы, но работают упорно.

Надо спешить, чтобы подходы к занятому рубежу сделать губительными для врага.

В небе — сотни ракет. Мало того, что противник бросает их с земли, он еще вешает «фонари» с самолетов. Авиаракеты в сотни тысяч свечей горят долго, ярко освещая местность. Становится светло, как днем.

Враг прекрасно видит, какие мы ведем оборонительные работы. Однако попыток к разминированию не предпринимает, и это несколько успокаивает.

В отражении контратаки сегодня особенно отличился пулеметный расчет Карпова из 388-й дивизии. Его пулемет, говорят, скосил до сотни фашистов. Этому можно верить: потери гитлеровцев огромны. На некоторых участках, как утверждают пленные, враг вынужден был сменять части, основательно потрепанные в дневном бою, вводить в бой свежие силы. У нас тоже готов к бою армейский резерв.

За прочность обороны мы спокойны. Но занятый нами рубеж невыгоден — он отделен от основного широкой лощиной, его можно и дальше удерживать, но только боевым охранением. Командарм и принял решение удерживать рубеж не основными силами переднего края обороны.

Наступила ночь. Безгинов, Шевцов, Харлашкин следят за тем, как выполняются распоряжения штаба, и докладывают обо всем каждые два часа. А ко мне — непрерывные звонки. Сутки кончаются, и не могу ни на минуту выйти из блиндажа командного пункта.

Дежурный принес сводки. Вместе с ним уточняем неясности. Сводка ценна только тогда, когда она оперативна и в ней все правдиво изложено.

Об этом надо поговорить и с корреспондентами центральных и армейской газет. Ведь наши журналисты часто из самых лучших побуждений могут так разукрасить события, прибегая к гиперболе, что они превращаются в фантастический успех. А правда не нуждается в приукрашении.

Майор Леонченко, заместитель начальника разведотдела армии, входившего в оперативную группу на запасном командном пункте, рассказал, что пленные, захваченные в дневном бою, утверждают, будто на станцию Сюрень привезено какое-то новое орудие. Какое именно, они не знают, но оно уже там. По слухам, это огромная артиллерийская пушка, каких еще не было, и что она где-то из района Бахчисарая будет обстреливать Севастополь и батареи дальнобойных орудий береговой обороны.

К великому сожалению, Севастополь не имел заранее подготовленных инженерных сооружении для защиты с суши. Готовились защищать его только со стороны моря. А жаль. Но хорошо одно: Манштейн и его штаб считают, что у нас есть форты. Видимо, они не могут понять, почему так стойко борются Приморская армия и моряки Черноморского флота. Очевидно, пытаются объяснить свои неудачи наличием фортов. Что ж, пусть думают так, мы разубеждать их не намерены.

Майор Леонченко доложил, что не так давно немцы перебросили дивизию второго эшелона в район Касмары — Итальянское кладбище. Это, вероятно, и есть дивизия, о которой мы имели сведения, когда проводили оперативную маскировку. Но в ночь с 10 на 11 апреля дивизия спешно, на автомашинах была возвращена в район Дуванкоя и уже утром принимала участие в контратаках. Потери у нее большие. В некоторых ротах выбиты почти все офицеры, а в отдельных из личного состава остались по двадцать-тридцать человек. Так рассказали «языки». Хочется верить, что это правда, но знаю, как часто пленные слишком преувеличивают, преподнося все в выгодном для себя свете.

В 6.00, как всегда, доложил командующему о сложившейся обстановке. Он высказал предположение, что немцы больше контратаковать не будут, но все же приказал предупредить командиров частей, чтобы войска были готовы, а если возникнет необходимость, немедленно доложить ему. И добавил:

— Куда я поеду — дежурный по связи будет знать, у него спросите, он свяжет меня с вами.

У Ивана Ефимовича такой метод: обязывать дежурного по связи следить за каждым его шагом, а сам он в свою очередь всегда ставил дежурного в известность, где находится. Благодаря этому мы почти всегда знали, где в данный момент находится командарм.

К сожалению, были у нас и такие начальники — сядет в машину, никому ничего не скажет и уедет. Куда — никто не знает. Разыскивай его потом по всему фронту, теряй время — самое дорогое на войне. Найдешь, доложишь и слышишь в ответ: «Почему не доложил раньше?» А кто виноват? Он сам, вернее его нехорошая привычка.

Нечто подобное случалось и с офицерами связи армии. На фронте многие командиры, в том числе и я, пренебрежительно относились к офицерам связи. А ведь они являлись не только передатчиками распоряжений, но и доверенными лицами своих старших командиров. Помню, Николай Иванович Крылов указывал мне на это еще в первые дни обороны Севастополя. Он говорил: «Не теряй связи со связистами, это нервы, а иногда и мозг войск».

12 апреля мне приказали возвратиться на основной командный пункт, оставив вместо себя одного из офицеров отдела. Немцы, как предугадал командарм, не решались повторять контратаки. С утра постреляли немного, мы соответственно насторожились, но все обошлось почти мирно. Артиллерийский полк Богданова ответил на их огонь своим, и, кажется, удачно. У них там что-то взорвалось: очевидно, наш снаряд попал в склад боеприпасов, а может, в выложенные на огневых позициях снаряды.

До обеда почти без перерыва говорил по телефону со штабами частей. Отовсюду докладывали, что тихо. В немецких траншеях ничего подозрительного, что говорило бы о подготовке к контратаке.

Николай Иванович Крылов все чаще бывает в штабе. Он с трудом передвигается и быстро устает, но всем интересуется. Я очень рад его появлению. Подробно доложил ему о происходящих событиях.

В штабе все по-прежнему. Работники «сидят на сводках», уточняют потери личного состава нашего и вражеского и конфигурацию переднего края обороны. Вместе с ними и я уточняю линию боевого охранения, благо во многих местах сам был.

С Балаклавского направления возвратился Безгинов. Доложил, что там ничего существенного не произошло. Враг ведет себя спокойно.

Жизнь на фронте почти вошла в «оборонную» норму: постоянная, но редкая стрельба из винтовок, пулеметов, минометов и артиллерии. Есть с обеих сторон убитые, раненые и контуженные. Но ни атак, ни контратак.

Несколько дней наш отдел подгонял «хвосты» в своей работе и теперь может представить все необходимые материалы.

Днем мы выходим на солнце. Погода чудесная. А морской воздух буквально пьянит. Вечерами откуда-то доносится пение. Люблю песни, особенно украинские, и сам пою. Но сейчас больше поют любовные романсы. Среди старых русских и украинских народных песен есть много о любви. В них тоже тоска, но совсем другая, как бы сказать, более человеческая. А все-таки они расслабляют. Нет, подобные песни не в моем вкусе. Но с этим ничего не поделаешь. Как говорят, дело вкуса.

Весна… Даже завязываются романы, и это закономерно. Девушек у нас в армии много. Думаю: хорошо, что я вышел из романтического возраста. Преимущество? Да. Однако спорное. Вот, например, обнаружил у себя большой недостаток — вечерами плохо вижу, часто прибегаю к лупе, когда смотрю на карту. Сказал об этом начальнику медико-санитарного отделения Д. Г. Соколовскому, а он ответил, что это от сидения в известняковых казематах при искусственном свете, и пообещал подобрать очки.

Решили начать перебазировку штаба армии в Херсонес. Переезжать будем постепенно. Вначале — менее нужные с точки зрения сегодняшнего дня отделы, за ними вся оперативная группа.

Когда планировали, как разместить штаб, командарм сказал, чтобы в штольне рядом с ним были член Военного совета, начальник штаба и оперативный отдел. Следующая штольня — штаб артиллерии и связь. Остальные — в штольнях метрах в двухстах от нас.

19 апреля началось наше переселение. Оперативный отдел будет переезжать последним, через два-три дня. Жаль покидать насиженное место, но и оставаться здесь уже нельзя. Немцы нащупали штаб, пристрелялись, могут в выгодное для них время нанести мощный авиационно-артиллерийский удар и лишить войска управления.

За три дня на Херсонес перебрались все, кроме оперативной группы. И вовремя: артналеты на командный пункт армии усилились, происходят почти каждый день. Немцы бросят снарядов 15–20 и затихнут, ведут, как выражаются артиллеристы, беспокоящий огонь. Ясно, что им стало хорошо известно место расположения штаба.

Несколько раз враг бомбил город. Разрушен институт имени Сеченова, много домов. Падали бомбы на Историческом бульваре, у панорамы обороны Севастополя и памятника русским саперам.

Воздушная разведка противника работает непрерывно, но бомбардировщики налетают не так часто: зенитчики во взаимодействии с истребительной авиацией ежедневно сбивают по одному, по два самолета противника.

На днях враг попытался совершить налет ночью. Лучи прожекторов быстро «отыскали» самолеты в темном небе. По следу трассирующих пуль было видно, что наши истребители ведут удачный огонь. Вот вспыхнул один самолет, за ним — другой. Бомбардировщики беспорядочно разбрелись по небу, сбросили бомбы где попало. Ущерба — никакого. Молодцы наши морские летчики!

А недавно на город посыпались мелкие осколочные бомбочки. Их сбрасывали в кассетах. Одна кассета не раскрылась, саперы подобрали ее, вынули бомбочки, одну разрядили и принесли нам. Оказалось, что они дистанционные, с часовым механизмом.

Пленный, захваченный разведчиками 79-й бригады в ночном поиске, утверждал, что будет применено новое мощное оружие. Какое именно, он не знает, но со слов офицеров ему известно, что, как только это оружие будет применено, Севастополь падет.

Нас больше интересовала группировка и численность войск противника, нумерация частей. Однако пленный на эти вопросы ответить не мог. Знал он только, что к Севастополю идут маршевые роты для пополнения и что роты эти имеют почти штатный состав. Никакие новые части сюда не подходили, и ни одна часть никуда не была отправлена. Он сам в январе прибыл с пополнением из Германии. Там почти ежедневно воздушные тревоги. Воюет он в составе 50-й дивизии. Вот и все, что могли мы от него узнать.

Командарм в своем приказе объявил разведчикам благодарность с поименованием каждого отличившегося и потребовал от командира 79-й бригады представить их к награде.

Приступил к выполнению своих обязанностей начальник штаба Николай Иванович Крылов. Нам, оперативникам, стало работать значительно легче. Я, например, могу чаще бывать в войсках. Вот опять занялся проверкой готовности пехоты и артиллерии к отражению воздушного десанта, уже в соответствии с новой инструкцией. Поднял полк по тревоге. Убедился, что командиры относятся к выполнению задания очень серьезно. Полк быстро изготовился, артиллеристы тоже. Можно быть уверенным, что десантники не застигнут нас врасплох.

Результаты проверки доложил командарму, члену Военного совета и начальнику штаба. Петров было усомнился: не слишком ли оптимистичны мои выводы. Но у нас критерием служит время готовности и точность выполнения. Подкрепил свой доклад данными о времени, затраченном на приведение всего полка и батарей в готовность к открытию огня, на посадку бойцов в автомашины и на следование их к месту, где враг может высадить десант.

Попутно осматривал берег моря — от мыса Херсонес до Георгиевского монастыря. Думалось: а что если противник попытается забросить здесь к нам в тыл диверсионные группы? Нужно ведь иметь более точное представление об этой местности.

У мыса Херсонес наблюдал, как катер-охотник очищал глубинными бомбами фарватер от мин, которые расставила подводная лодка врага. За катером то и дело вздымались фонтаны от взрывов глубинных бомб. Тут же курсировали торпедные катера. А дальше, в море, был слышен шум самолетов-разведчиков.

К 25 апреля на старом, основном командном пункте осталась лишь небольшая группа связистов. Теперь КП превращен в контрольную станцию связи. 170 дней пробыли мы на нем, привыкли и — расстались.

Василия Фроловича Воробьева назначили начальником штаба 44-й армии Крымского фронта, которой командует генерал-лейтенант Черняк.

Каждое утро сотрудники оперативного и других отделов штаба армии обращаются ко мне с одним вопросом: «Ну как? Уже начали?», подразумевая под этим наступление на Керченском полуострове. Их надежда, с которой они спрашивают, сменяется разочарованием, когда слышат «нет». Кроме моряков, из нас никто не знал, какая там местность. И не удивительно, что к начальнику штаба береговой обороны полковнику Кабалюку и работнику оперативного отдела капитану Никитину, хорошо знавшим Крым, командиры постоянно обращались за разъяснением: действительно ли полуостров непроходим весной из-за грязи. Те отвечали уклончиво: бывает, мол, по-разному, все зависит от весны.

Так или иначе, но Крымский фронт все еще молчит. А мы сидим в траншеях, совершенствуем оборону, гоняемся за «языками». Налеты авиации, артиллерийские дуэли, борьба снайперов и — жертвы, жертвы…

Вновь разрабатываем планы более активного содействия фронту. Судя по соотношению наших и вражеских сил, там дела должны обстоять неплохо.

После переезда на новый командный пункт прежний распорядок работы штаба армии не изменился.

Командный пункт размещен теперь в траншеях, пробитых в известняковых горах. «Кабинеты» отделены друг от друга дощатыми перегородками Для удобства переговоров и передачи документов в досках прорезаны окна с задвижками. Спим мы в этих «кабинетах». Дневной свет видим, когда выходим из тоннеля.

Над нами каменная толща до пяти-десяти метров, если не больше. Вход в каждый тоннель прикрыт, кроме массивной железной двери, бетонированной стеной. Никакая авиабомба не может разрушить эти сооружения. Для вентиляции устроены шурфы, которые прикрываются стальными заслонками, как в канализационных колодцах. Все было бы хорошо, если бы не пыль: она стоит здесь, как туман. От нее не спасешься. Работаю в очках, они хоть немного защищают глаза.

Выходы из тоннелей — к котловине, где когда-то было греческое кладбище. Очевидно, очень старое. В сплошной горизонтальной известняковой плите, занимающей всю площадь кладбища, выдолблены прямоугольные углубления длиной в рост человека. На глубине примерно 80 сантиметров в их стенках сделаны ниши, в которых свободно, лежа, может поместиться человек — вероятно, туда клали умерших. Сейчас эти могилы служат прекрасным убежищем от авиации. Чтобы разбить толщу плиты, нужно прямое попадание бомбы весом в тонну, а то и больше. Так старинные сооружения для мертвых стали прекрасной защитой для нас, живых.

«В течение дня ружейно-пулеметная перестрелка. Противник вел редкий артиллерийский огонь по позициям 388-й и 109-й дивизий. Действиями наших снайперов уничтожено столько-то офицеров и солдат противника. Наши потери такие-то. Погода солнечная, без осадков». Вот примерный текст наших ежедневных сводок. Такие же были и сводки за ночь. Только в них рассказывалось о работе поисковых групп разведчиков. Незначительные вариации. Больше нечего добавить. Изменений в линии фронта обороны нет. Ни мы, ни противник не предпринимаем активных действий, могущих на нее повлиять.

Скоро первомайский праздник. Политотдел армии к нему готовится. Тыл армии также прилагает все усилия для обеспечения войск питанием, обмундированием. Составляется праздничное меню, отличающееся от обычного (это не так-то легко сделать в наших условиях). Идет выдача летней экипировки. Подразделения по очереди, как у нас многие говорят, «производят помывку».

Начальник управления тыла армии интендант 1 ранга Ермилов — молодец. Удивительная хозяйская сметка! Несмотря на трудности с обеспечением продовольствием, жалоб на питание в войсках нет. Большую помощь оказывают, конечно, городской комитет партии и Городской комитет обороны. С их помощью население поставляет нам овощи, раннюю зелень. Дети (к сожалению, их в Севастополе осталось немало) собирают лекарственные травы.

Это единение фронта и тыла очень поддерживает боевой дух войск. Настроение у бойцов и командиров отличное.

Сидим у Крылова и думаем: как сделать, чтобы и это черное дело обратилось нам на пользу. Решили подобрать группу смельчаков, которые должны симулировать переход к врагу. Подойдя к немцам, они забросают их гранатами и, по возможности, захватят «языка». Помимо непосредственной пользы, такая операция заставит фашистов встречать огнем перебежчиков, если такие еще найдутся.

Эту операцию довольно удачно осуществила группа воинов Чапаевской дивизии. Мнимым перебежчиком был рядовой Абрамович из 54-го полка, которого группа надежно прикрывала. Держа в поднятых руках подготовленные гранаты и наброшенное на них белое полотенце, Абрамович подошел к доту фашистов и бросил в амбразуру гранаты, уничтожив пулемет. Подоспевшие его товарищи захватили в плен «языка».

Аналогичную операцию менее удачно провели разведчики 456-го стрелкового полка подполковника Рубцова. Фашистов они уничтожили много, но пленного взять им не удалось.

Дни стали длинными, это хуже для кораблей: они ведь могут приходить в Севастополь только ночью, да и то подвергаются налетам вражеских бомбардировщиков и артиллерийскому обстрелу.

Удалось осуществить то, о чем в свое время говорил капитан 2 ранга Жуковский. Теперь подводные лодки используются для подвоза материальных средств, но у них практически очень малая грузоподъемность. Для того чтобы они смогли брать как можно больше груза, пришлось снять с них торпедное вооружение. Но и лодок не хватает для нормального обеспечения войск.

Особо заметных результатов не дает и доставка грузов самолетами ЛИ-2. Ведь их всего семь. Главное их достоинство — быстрота эвакуации раненых, хотя количество эвакуируемых незначительно — до семидесяти человек в ночь. Сейчас с этим в какой-то степени можно мириться, но если начнутся серьезные бои, мы не сумеем справиться с эвакуацией и армейские лечебные учреждения, прежде всего медсанбаты, будут перегружены, как это было в декабрьском штурме.

Утром враг перешел в наступление. Его атака была своеобразна: офицеры и солдаты шли в бой в одних трусах. Когда поднялся строй полуголых людей с оружием в руках, это произвело такое странное впечатление, что сразу даже трудно было понять, чего они хотят. Правда, нас разделяла Черная речка. Возможно, они разделись для того, чтобы легче было через нее перебираться. А возможно, их расчет — повлиять на психику наших воинов, своеобразная психическая атака.

К речке их не подпустили, ни один из них даже не смочил ног в воде. Под губительным огнем пехоты и минометов поле быстро покрылось трупами.

Несколько раз повторялись такие атаки с тем же результатом. Наконец они прекратили комедию наступления. Неужели фашистские военачальники думали этим кровавым фарсом повлиять на психику наших солдат? Напрасно. Мы еще под Одессой привыкли к их таким и подобным атакам.

Как-то у деревни Татарка под Одессой одну пехотную часть повел в атаку поп. В черной рясе, с высоко поднятым крестом в руках шел он впереди наступающей цепи. Полы его рясы развевались. Наш артиллерийский и пулеметно-ружейный огонь быстро рассеял это «христолюбивое» воинство, а сам «пастырь» первым бежал, держа полы рясы в руках.

Вот и теперь урон врагу был нанесен огромный. Голые тела ярко выделялись на зеленом поле. Подсчет, проведенный наблюдателями, был более или менее точным: около 1500 человек.

Вероятно, там было порядочно раненых, а то и просто залегших, спасающихся от смерти.

До конца дня среди наших воинов только и было разговоров, что об этой «атаке».

Безгинов доволен: есть новый материал для очередной оперативной сводки. Фразы, набившей оскомину, — «без перемен», — в этой сводке не будет; она расскажет о событии, выходящем за рамки обыденного.

Эта атака произвела впечатление на наших солдат, но обратное тому, которое ожидало вражеское командование. Бойцы рассказывали о ней в анекдотическом духе.

Только силой палочной дисциплины, силой страха можно заставить войска идти в бой с малой вероятностью его выиграть. Если же в этих войсках исчез или вовсе не было живого интереса к тому, за что они воюют, — это самое страшное для воюющей стороны. А какой интерес, какой идеал мог быть у рабочего или крестьянина, одетого в солдатский мундир и неизвестно за что воюющего? Он выполнял приказ, только подчиняясь силе принуждения. Эта внешняя покорность не способствовала поднятию боеспособности вражеских солдат. Они при первой возможности сдавались нам в плен и на Дунае, и под Одессой, и здесь, под Севастополем.

Наконец-то получено известие, что на Керченском полуострове в первых числах мая начнется наступление. Теперь уже можно будет полностью использовать танки и прочую технику. Против керченской группировки войск, по нашим данным, находятся десять немецких дивизий. Значит, у нас там превосходство в живой силе (почти в 2,5 раза). Это вселяет веру в успех операции, хотя плохо, конечно, что за прошедшее время противник сумел произвести перегруппировку своих войск и прочно закрепиться. Преодоление заранее подготовленной обороны, если у обороняющегося достаточно авиации, танков и огневых средств (а у немцев их достаточно), приведет к значительным потерям наших войск.

Во время одной из наших утренних встреч Петров с присущей ему прямотой поставил «керченское сидение» в вину начальникам, возглавляющим фронт. Он сказал:

— Нам приказано оборонять Севастополь, мы обороняем. Им приказано наступать, а они засели в обороне и из-за медлительности потеряли время, выигранное в начале сражения. Теперь сбить немцев не так-то легко. Будут лишние жертвы, потеряна внезапность ошеломляющих ударов.

Завтра Первомай. Наш любимый праздник, первый в условиях войны.

Нами приняты все меры на случай, если противник попытается проверить, не слишком ли мы увлеклись праздником. В течение ночи мы вели тщательную разведку в каждом секторе, в каждой дивизии. Пробирались к переднему краю, но захватить пленных не удалось. Боясь наших ночных поисковых групп, немцы всю ночь освещали передний край ракетами и вели пулеметный заградительный огонь.

Сегодня исполнилось полгода обороны Севастополя — города русской воинской славы. Сто восемьдесят дней непоколебимо стоят советские воины — армейцы и моряки, мужественно отстаивают родной город и его жители. В 63 тысячи убитых и раненых обошлась осада противнику. А Севастополь как был, так и остался нашим. Ну как не гордиться морякам Черноморского флота и бойцам Приморской армии!

Мы тоже несли потери. Но они значительно меньше вражеских. Заметно, что враг перестал быть самонадеянным. Один из прусских королей, не помню, какой, сказал: «Русского солдата мало убить, его еще надо и повалить». Сказано неплохо, что и говорить.

Военный совет армии решил наградить специальными грамотами участников обороны Севастополя. Вечером их будут вручать на торжественных собраниях. Мне уже вручил сам командарм.

Сегодня в штабе армии стало известно, какую первомайскую шутку учинил один из бойцов 79-й бригады. В ночь под Первое мая он подполз к проволочным заграждениям немцев, нацепил на них пустые консервные банки, привязал к проволоке шнур, протянул его к своим окопам и до зари потешался, дергая за него, вызывая шум. До рассвета не спали немцы, стреляя наугад, бросая осветительные ракеты, и только утром разобрались, в чем дело.

Интересное событие произошло на полосе обороны 95-й дивизии. Утром 1 мая, когда рассвело, наши бойцы и солдаты противника с удивлением увидели на проволоке вражеских заграждений красные лоскуты в виде лент, как бы символизирующие первомайский праздник. Кто их понавешивал — наши или сами немцы, установить не удалось. А жаль.

Сейчас на моей родной Черниговщине весна, а здесь уже жаркое лето. Не будь рядом моря, можно бы задохнуться от жары. Ночи короткие, морские караваны очень редки. Мы начинаем острее чувствовать недостаток снабжения боеприпасами. Не удивительно — все внимание уделяется Крымскому фронту.

По армии отдан строжайший приказ — экономить. По одиночным самолетам-разведчикам артиллерия почти не ведет огня, бережет снаряды для отражения массированных атак с воздуха. Оборонительные рубежи хорошо известны и немцам и нам, так что ничего нового разведчик дать не может. А израсходовать на него две-три сотни снарядов — это не шутка, их с большим трудом и риском доставляют корабли флота из Новороссийска. Другое дело «юнкерсы», несущие смертоносный груз. Их надо уничтожать или по крайней мере лишать возможности вести прицельное бомбометание. Для этого снарядов не жалко.

Из батарей зенитной обороны наиболее удачно расположена батарея моряков капитана Воробьева на Мекензиевых горах. Ее пушки могут вести огонь по самолетам как идущим на город, так и возвращающимся после налета.

Немцы по-своему отметили наш первомайский праздник. Их самолеты 1 мая вместо бомб сбрасывали листовки геббельсовского ведомства с концовкой: «Этот листок служит пропуском в плен».

Подобные листовки они сбрасывали и раньше. Вначале мы собирали их и уничтожали, а затем перестали и настолько привыкли к ним, что не обращали никакого внимания. Никого они не распропагандировали, исключая тот десяток человек, которые в разное время ушли к немцам, изменив долгу, Родине. Подлец всегда будет подлецом и без чьей-либо помощи.

…Получен первомайский приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, в котором поставлена задача быстрее, с победой закончить войну. Но, судя по ходу событий, до конца года война окончена не будет и вряд ли завершится в следующем, 1943 году. Если мы останемся живы, то где будем встречать второй фронтовой Первомай?

А через несколько дней, по нашим сведениям, Крымский фронт начал активные действия. Не то вел разведку боем, не то прощупывал оборону противника передовыми батальонами и как будто успешно.

В связи с этим в штабе царит оживление. Все снова у карты. Каждый высказывает предположение, где намечен прорыв. Все ждут его и даже от карты расходятся с неохотой.

У нас все так же «без перемен», но в небе совершенно перестали появляться вражеские самолеты. Очевидно, ушли к Керчи.

Что делается на Керченском фронте — нам непонятно.

Как будто 44-я армия начала какие-то действия. Наступление это или только проба сил — не разберешь, настолько отрывочные у нас сведения. Радиоразведка сообщила, что немцы передают сводки о том, что их войска по всему фронту отбили наши атаки. А 10 мая в вечерней передаче немцы сообщили, что ими Керченская оборона сломлена и войска успешно продвигаются вперед. Называют пункты, якобы захваченные у нас, и сообщают, что они взяли много пленных и богатые трофеи.

Командиры дивизий, начальники штабов звонят в оперативный отдел — всех интересует, как обстоят дела под Керчью. Но что я могу им ответить, если у меня нет не только исчерпывающих данных, но вообще каких-либо сведений.

От этого становится грустно.

С болью мы восприняли сообщение о событиях под Керчью. Оказывается, немцы вчера не соврали. 8 мая они перешли в наступление и главный удар нанесли по 44-й армии генерал-лейтенанта С. И. Черняка, которая не выдержала, отступила. Немцы вклинились в оборону. Идут тяжелые бои.

Вот мы и дождались… Командование фронта тянуло, тянуло с началом наступления, накапливали силы и средства, готовились, добились более чем тройного превосходства в живой силе и, думается, было превосходство и в технике, и допустили, что противник сам перешел в наступление, прорвав фронт. Неужели нельзя было предусмотреть эту возможность и создать глубину обороны? Или командование фронта полагало, что враг побоится первым начать наступление?

У нас, с началом действий под Керчью, противник проявляет особую бдительность и по малейшему поводу открывает огонь из всех видов оружия. Очевидно, боится атак. Но наступать мы можем, только координируя свои действия с Крымским фронтом. А нас разделяет около двухсот километров, и непосредственной устойчивой радиосвязи нет. Но мы готовы наступать: для подготовки операции потребуется не больше суток.

А из Керчи продолжают поступать все более тревожные сведения. Немцы развивают наступление. Крымский фронт трещит по всем швам и откатывается. Вся оборонительная полоса 44-й армии в руках противника. Держится еще 51-я армия, которой командует генерал-лейтенант Львов.

Немецкие радиостанции бравурные марши перемежают победными реляциями. Передачи ведутся специально для нас на русском языке, чтобы сломить волю к сопротивлению. Мы знаем, что это пропаганда, в ней много лживого. Нет, не на таких напали! Нас «психологией» не возьмешь.

Как же складываются дела на фронте? Ведь каждый день может принести что-то новое. А мы не знаем. Нельзя же верить напечатанной на немецких листовках конфигурации фронта. Думается, что командующий создает на правом фланге сильную группировку под командованием Львова, чтобы нанести мощный контрудар в сторону Феодосии. Тогда вся немецкая затея с наступлением провалится.

Ведь правый фланг, по имеющимся сведениям, стоит твердо.

Моряки, в том числе и знаток Крыма полковник Кабалюк, говорят, что неподалеку от Керчи имеется прекрасный рубеж, так называемый Турецкий вал. Что ж, хорошо будет, если наши сумеют закрепиться на нем.

У нас продолжаются ночные поиски разведчиков и перестрелки. Тяжело, очень тяжело достать «языка» — враг удвоил предосторожность. Но мы знаем из различных источников, что противник не решается снять с нашего фронта ни одного солдата Против нас он держит те же дивизии, что и раньше. Мы научили его уважать Приморскую армию и черноморских моряков.

Новые сведения, полученные с Керченского полуострова, подтверждают прежние: фронт разваливается. Черт его знает, что там делается.

Мы с тревогой ожидаем, что предпримет командующий фронтом. Будет нанесен удар по флангу зарвавшихся немцев или нет? Считаем, что удар надо наносить немедленно, что каждый потерянный день губителен для фронта в целом. А что там делает представитель Ставки Мехлис? Почему он в такой критический момент не принимает необходимых мер?

С утра 15 мая немцы начали буквально засыпать нас листовками с обозначенной линией фронта под Керчью и с красноречивым призывом — «сдавайтесь!» Видимо, обозначенная на листовке линия фронта далеко не точна (на то она и пропаганда!), но не это важно. Обидно то, что почти половина полуострова уже захвачена немцами. Армия Львова находится у Азовского моря. Если она не нанесет контрудара, ей надо будет отходить, иначе попадет в окружение немцев у Семи Колодезей.

Во время завтраков у нас только и разговоров, что о Керчи. Командарм на наши вопросы почти не отвечает, отмалчивается, но иногда что-то скажет. Из его коротких реплик становится ясным его отношение к «керченской каше», как он охарактеризовал происходящие там события. Высказывались предположения, что фронту все же удастся задержать немцев на тыловом оборонительном рубеже, хотя, есть ли он там, мы не знали!

Капитан Безгинов в растерянности: куда посылать теперь оперативные сводки? Керченская радиостанция наших донесений не принимает. Вероятно, ей уже не до нас. Решили направлять сводки в Москву.

Наши разведывательные поиски наконец увенчались успехом. Ночью бойцы полка Рубцова взяли «языка». В этой операции снова отличился Иван Иванович Богатырь. Разведотдел армии целый день «возился» с пленным. Сперва тот твердил, что ничего не знает, кроме того, что ежедневно передавали по радио. Потом все же, выражаясь языком контрразведчиков, «раскололся». Подтвердилось следующее: против нас стоят те же войска, что и раньше, и из-под Севастополя никакие части не снимались.

Немцы, конечно, вновь попытаются взять Севастополь. Это было ясно. Надеемся, что и на этот раз их штурм сорвется. Вот только плохо у нас с подвозом боеприпасов и продовольствия. Боевые корабли «работают» на Керчь, а без их охраны транспорт по сути беспомощен.

16 мая, после сравнительно долгого перерыва, в небе вновь появились «юнкерсы» и начали бомбить окраины Севастополя. Несколько самолетов залетело и на Херсонес.

На Керченском полуострове дела все хуже и хуже. Наши войска быстро откатываются к проливу. Если так пойдет дальше, немцы, чего доброго, захватят Керчь, и — прощай тогда наша надежда на деблокировку Севастополя. Командарм распорядился готовить зенитную артиллерию к отражению танков. По самолетам приказано вести огонь на предельно близких дистанциях, стрелять, как говорится, наверняка.

Все прекрасно понимают, что в случае потери Керченского полуострова противник начнет новый, еще более яростный, чем в декабре, штурм Севастополя. Ведь Севастополь сковал целую армию, и Манштейн не успокоится, пока не захватит город. Да и Гитлер вряд ли позволит, чтобы армия долго сидела в Крыму. После разгрома под Москвой у него не так-то много войск для летней кампании, чтобы держать ее в обороне. А то, что Керченская операция является составной частью летней кампании — совершенно ясно.

За Керчью последует удар и по Севастополю. Надежды на соединение с Крымским фронтом оказались иллюзорными, и мы пересматриваем планы отражения возможных штурмов, проверяем глубину обороны и, пока есть время, принимаем все меры к лучшему инженерному оборудованию своих позиций.

Бойцы тоже понимают сложность складывающейся ситуации. Правда, не так отчетливо, как мы, штабные командиры. Но и у них и у нас еще теплится искра веры в поворот к лучшему. Только бы ее не погасили действия керченских военачальников.

Весь день 16 мая работники оперативного отдела и штаба артиллерии армии проверяли на местах готовность к отражению штурма. Ночью я побывал в Бельбекской долине в нашем боевом охранении. Днем туда не попасть — снайперы мигом поймают на мушку.

Оборона у нас прочная, ее с ходу не возьмешь. Вместе с майором Пустовитом обошли передний край 172-й дивизии (командир полковник И. А. Ласкин, комиссар — бригадный комиссар П. Е. Солонцов). Обменивались мнениями о керченских делах.

Командарм вместе с начальником артиллерии генерал-майором Рыжи и офицерами штаба также был в войсках с утра до ночи.

Готовимся к худшему: до нас дошли сведения, что там (имеется в виду Керчь) принимаются меры к эвакуации. Да, нам совсем грустно. К тому же немцы каждый вечер передают на русском языке через громкоговорители реляции о своих победах под Керчью с убийственной характеристикой событий. Как будто бы все уже кончено. Масса пленных, масса трофеев. Взята Керчь. Как плохо мы чувствовали себя.

20 мая над нами появились фашистские бомбардировщики и не в одиночку, а группами, чего давно не было. Бомбят город. Наши летчики ведут воздушные бои. Есть сбитые самолеты с обеих сторон. Удивляешься мужеству и геройству морских летчиков, самоотверженно бросающихся на фашистских стервятников. Мы были свидетелями, как наш старенький самолет ринулся на «юнкерс» и сбил его.

Нам уже не на кого надеяться, только на самих себя. В очередном штурме Севастополя будет участвовать вся армия Манштейна. Это ясно и младенцу.

Наши радисты перехватили открытый разговор на русском языке. Кто-то говорил кому-то: «Давайте баржи на Еникале». Собственно это был не разговор, а настоящий крик о помощи.

С фронтом связи по-прежнему нет. Да и может ли она теперь быть? Там все разговоры идут уже в открытую. Все требуют плавсредств.

Самолеты врага еще сбросили листовки. Немцы ставят условия капитуляции, угрожая такой же расправой, какую они учинили над армией Крымского фронта.

22 мая состоялось заседание Военных советов флота и армии. На нем присутствовали начальники родов войск и служб, командиры и комиссары соединений, а также руководители севастопольских городских партийных и советских организаций. Вели его вице-адмирал Ф. С. Октябрьский и дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Они дали оценку сложившейся обстановке в Крыму. Перед войсками, партийными организациями была поставлена задача укреплять и дальше оборону города, готовиться к новым тяжелым боям. Очевидно, предстоит новое наступление врага, которому будут предшествовать мощные артиллерийские и воздушные налеты. Кроме того, не исключена возможность, что противник во время наступления выбросит воздушные и морские десанты.

Анализ обстановки был дан подробный — о характере и направлениях ударов врага, о его возможностях для наступления. Одновременно были даны указания, что делать каждому роду войск на каждом участке фронта.

После объединенного заседания Военных советов состоялись совещания в частях Приморской армии. 24 мая Петров отдал директиву, в которой говорилось: «Всемерно укрепив позиции средствами противотанковой обороны и инженерного усиления на всю глубину боевых порядков войск, разбить противника перед передним краем занимаемого передового оборонительного рубежа… В случае прорыва противника на одном из направлений удерживать и уничтожать его силами и средствами дивизий и бригад, крупный десант уничтожать в воздухе и на земле артиллерийским огнем, пехотой и танками армейского резерва».

Этой директивой были распределены силы всей армии, поставлены задачи перед секторами. Так, комендант 3-го сектора генерал Коломиец должен был организовать оборону в прежних разгранлиниях и не допускать выхода противника к Северной стороне города, не допускать в районе сектора высадки морского десанта, укрепить в инженерном отношении рубеж на Мекензиевых горах.

Соответствующие задачи получили остальные коменданты секторов. Подготовка к обороне велась по всем родам войск, управлениям. Координировались действия с флотом и береговой обороной, склады и тыловые учреждения из города эвакуировались в штольни, убежища, зарывались в землю.

Эта директива была отправной в подготовке войск к отражению третьего штурма. Армия приводилась в состояние повышенной боевой готовности, были созданы запасные командные пункты. Усиленными темпами началось сооружение новых дотов и дзотов, минировались передний край и глубина обороны — было дополнительно выставлено 5 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин.

Город тоже активно готовился к битве. Была объявлена мобилизация на фронт коммунистов и комсомольцев, а фактически все, кто способен владеть оружием, становились в ряды бойцов, шла эвакуация детей и женщин.

Важнейшие задачи стояли перед кораблями Черноморского флота и пароходства. Было ясно, что, начав наступление, противник усилит свои удары по морским коммуникациям. Корабли должны были обеспечить подвоз боезапасов и продовольствия.

22—24 мая в Севастополь пришло несколько судов; 28 мая пробились крейсер «Ворошилов» и два эсминца, которые доставили, кроме необходимых нам грузов, личный состав 9-й бригады морской пехоты.

Вскоре была получена директива командующего Северо-Кавказским фронтом С. М. Буденного, которому мы теперь подчинялись. В ней указывалось, что с 20 мая противник начал интенсивную переброску войск к Севастополю. Разведкой также было установлено, что к городу направлены около четырех пехотных, танковая и пехотная дивизии.

В этой директиве говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой.

2. Создать армейский резерв, кроме того, иметь резерв в секторах обороны для нанесения мощных контрударов».

Теперь стало очевидным: мы будем драться против еще большей (если не вдвое!) силы врага, чем теперь. И причем сами — один на один.

Все эти дни мне пришлось разъезжать по фронту. Был у комдивов 386-й полковника Скутельника, 172-й полковника Ласкина и 109-й генерал-майора Новикова. В частях настроение, — лучше желать нельзя, крепкое. Но все удивляются, спрашивают, почему провалилось «там». Причем вопросы можно было слышать не только от командиров всех степеней, но и рядовых в ротах, батальонах и на батареях. А что им ответишь? Одно всем ясно: мы на пороге еще более огромной, неумолимо надвигающейся борьбы за Севастополь.

24 мая противник торжествовал. Бойцы нашего боевого охранения хорошо слышали музыку и победные крики, несущиеся из вражеских траншей. А ночью громкоговорители разносили по всему фронту пропагандистский лепет предателей, сдавшихся под Керчью, призывы к нам сложить оружие, не проливать лишней крови и тому подобную чепуху. Наши бойцы даже без команды с каким-то остервенением открывали огонь. Разведчики рвались в бой. «Поймать бы этих предателей и задушить мерзавцев!» — слышались выкрики.

25 мая наши самолеты разбросали листовки — ответ на листовки фашистов. В кратком тексте выражена одна мысль: Севастополь стоит и будет стоять. Вы дважды его штурмовали и дважды провалились. Попробуйте еще, если не жалко солдатских жизней. А не хотите умирать — сдавайтесь. Войну вы все равно проиграете. Победа будет за нами!

Интересно бы посмотреть на Манштейна, когда ему покажут эту листовку. При всем превосходстве сил он не может не задуматься, сколько его армии еще предстоит потерь.

Содержание нашей листовки знали все красноармейцы армии и одобряли ее.

Вечером мы встретились с Александром Хамаданом. Он внимательно читал наши записи, нужное выписывал в блокнот.

Саша, как я его называл, рассказал о разгроме гитлеровских войск под Москвой, о боях под Ростовом, а больше всего — о керченских событиях, так волновавших всех нас.

Вспомнил Саша и союзников. Они все обещают открыть второй фронт, но ничего не делают. Мы, фронтовики, до этого мало думали о союзниках, а теперь мысль о них прочно засела и в наших головах.

У нас удивительное затишье, очевидно, перед «бурей». За весь день показался только один самолет-разведчик. Долго кружил над рубежом обороны, словно ястреб, высматривал что-то и исчез. Небо ясное, без облачка, спокойное, ничто не нарушает его тишины.

Нет пулеметных очередей. Редко-редко прозвучит винтовочный выстрел. Все притихло и насторожилось.

Жара невыносимая. Кажется, что все солдаты — и наши и противника — попрятались в блиндажи, спасаясь от жары.

Море спокойно. Даже шум прибоя какой-то приглушенный, тихий, как журчание ручейка. Только чайки с пронзительным криком носятся над водой.

На войне тишина непонятна. Она гнетет.

Ночью дежурю в штабе. В 4.00 обзваниваю дежурных по секторам и дивизиям, уточняю обстановку, делаю заметки для утреннего доклада.

На стороне противника не видно и не слышно никаких приготовлений к наступлению.

Мы уже настолько изучили немцев, что с ночи можем определить их замыслы на день. И теперь со спокойной совестью могу докладывать командарму и начальнику штаба, что сегодня враг активных действий вести не будет.

Перед рассветом вышел на свежий воздух. Забрезжила заря. Утренний свежий ветерок приятно освежает голову, уставшую от бесчисленных телефонных звонков. И тихо-тихо. Только мерный шаг часового у входа нарушает эту тишину.

После завтрака пришел начальник разведотдела полковник Потапов, усталый, лицо осунулось, посерело: язва желудка по-прежнему не дает покоя. У него новости: немцы с Керченского полуострова движутся к нам, они уже на подходе к Симферополю.

29 мая с семи часов утра авиация противника тремя группами, по тридцать самолетов в каждой, начала бомбардировку и продолжала ее в течение всего дня. Одна группа сбрасывала бомбы на город, вторая — на участок фронта, перекрывавший ялтинскую дорогу, третья — на шоссе Бельбек — Севастополь и прилегающую к нему местность.

Бомбежка шла непрерывно. Не успевала одна группа отбомбиться, как ее сменяла другая. Выстроятся в круг и один за другим сбрасывают бомбы. Весь груз каждый самолет сбрасывал в два приема. От дыма разрывов, пожаров и пыли солнце потускнело, заволоклось пеленой.

Если на город бомбы сыпались в беспорядке, то на фронте ясно обозначалась полоса бомбометания. Ширина полосы два-три километра. Замысел противника понятен: он начал авиационную подготовку.

Зенитки не умолкают. За день совершено двенадцать-тринадцать залетов, в общей сложности свыше тысячи самолето-вылетов, сброшено до десяти тысяч бомб.

Весь день мы ждали атаки, но ее не было. Действовала только авиация.

Наши оборонительные позиции пострадали не очень сильно. Наблюдая бомбежку, мы думали, что первая линия под Камарами и под Бельбеком уничтожена. Но каково было удивление, когда узнали, что только несколько бомб упало в траншеи. Потери в людях незначительны. Бойцы сами, без напоминаний, быстро исправили повреждения и были готовы к отражению атак.

Значительно больше пострадал город, тылы дивизий и полков, расположенные на его окраинах. Общие потери — до 200 человек, примерно столько же лошадей, кое-где разбиты кухни и продовольственные склады.

Город горел. Многие улицы превращены в руины. Среди населения есть жертвы.

По всей видимости, у авиации противника в Керчи «работы» больше нет, и она переключилась на нас. По примерным подсчетам, в налете принимал участие авиационный корпус.

На Херсонес не было сброшено ни одной бомбы, а у старого командного пункта много воронок. Хорошо, что мы вовремя ушли с него.

Наша связь кое-где прервана. Связисты спешно восстанавливают ее.

Работники штаба разъехались в дивизии и полки выяснять, насколько врагу удалось нарушить нашу боевую готовность. Донесения успокоительные.

Выехал и я в 514-й полк подполковника И. Ф. Устинова, занимающего оборону между Камарами и Итальянским кладбищем. Вместе с командиром полка прошли по первой траншее до деревни Камары. Бойцы показывали места прямых попаданий. Они восстанавливали траншеи и пулеметные гнезда, чтобы встретить врага. Оборона не была нарушена.

Почему же немцы после бомбежки не атаковали, почему молчала их артиллерия?

Что покажет утро? Чем начнется оно — артиллерийской подготовкой и атакой?

Иван Ефимович и Николай Иванович после объезда частей, находящихся в полосе бомбометания, распорядились, чтобы все остальные командиры дивизий доложили о сложившейся обстановке. Всюду тихо. Нет и намека на подготовку к штурму.

Авиационный массированный налег длился целые день, и после него — никаких действий. Это что — один из способов устрашения? Но нас не испугать авиационными ударами. Пройти к нам можно только по трупам атакующих. Мы не слабонервные.

А Севастополь в огне. Тяжело и больно смотреть на зарево горящего города темной ночью. Ведь там — люди, наши друзья, самоотверженные помощники. Там дети.

Наша авиация бессильна что-либо сделать против массы самолетов. Зенитная артиллерия — тоже. Подобного воздушного нападения не было ни разу за всю оборону города. Даже в дни штурмов появлялось по двадцать-тридцать самолетов один-два раза в день.

30 мая на рассвете атаки не было. Молчит и артиллерия. Ждем, что будет дальше.

В семь утра над нами вновь появляется воздушная армада. Она разбивается на три группы, и начинается бомбежка тех же районов, что и вчера. Разрывы за разрывами. Группы самолетов сменяются одна за другой, как на параде. Горит все, что может гореть. Рушатся дома, улицы завалены. Через город проезда почти нет. Тушить нечем, да и бесполезно.

Бомбежка нашего переднего края идет на тех же участках фронта, что и вчера. Немцы, очевидно, решили уничтожить все живое, что есть у нас.

Имеются значительные жертвы среди населения. Но в войсках потерь меньше вчерашних: за весь день в медсанбаты поступило около восьмидесяти человек. Для целой армии такие потери принято считать очень малыми.

Небо хмурое, но не от туч, а от дыма пожаров и пыли. Днем огня пожаров почти не видно, поднимаются только клубы дыма. А ночью небо становится зловеще багровым.

Вечером я вышел из штольни. Севастополь пылал, как огромный костер, раскинувшийся на несколько километров. То тут, то там вспыхивали и врезались в ночную тьму столбы пламени, рассыпаясь искрами: где-то проваливалась крыша или этаж дома, и огонь, словно солнечный протуберанец, вырывался вверх.

Ко мне подошел член Военного совета бригадный комиссар М. Г. Кузнецов. Посмотрев на пылающий город, он сказал:

— Такого и Нерон не мог видеть, когда сжигал Рим.

Стоявшие рядом моряки называют, точнее — угадывают, улицы и здания, где бушует пожар, где рвутся бомбы замедленного действия.

Появился Александр Хамадан. Он наблюдает и что-то черкает в блокноте при свете электрического фонарика. Напишет два-три слова и загасит фонарь. И так несколько раз, пока часовой, заметивший вспышки фонарика, не предупредил Хамадана.

Командарм в войсках. Дежурный по связи следит за каждым его шагом.

Уже поздно. Поодиночке возвращаемся в штольню.

Мы с капитаном Безгиновым готовим сводку в Краснодар, для Северо-Кавказского фронта.

Пришел Потапов с новыми данными о противнике. В комнатушке Крылова он докладывает, что войска противника приближаются, идут они с Керченского полуострова через Ялту и Симферополь.

Данные неутешительные, что и говорить.

Ясно вырисовываются два направления предполагаемого наступления немцев — Ялтинское и Бельбекское. Тот факт, что войска идут на Алушту, говорит сам за себя. Не исключено также, что из Бахчисарая немцы перебросят силы через Ай-Петри на Ялтинское направление. Ну, о Бельбекском направлении нечего и говорить — здесь дорога прямая.

Да, положение усложняется.

Третий день продолжаются атаки авиации. А вражеская пехота — ни с места. Сегодняшние налеты, точнее, не прекращающийся ни на минуту налет, — хуже прежних. Уже не три, а четыре группы самолетов, сменяемые резервными, непрерывно находятся в воздухе. Сто двадцать машин каждый час сбрасывают на нас до девятисот бомб.

Англичане на весь мир кричали о мощных бомбардировках Кельна. Но разве можно сравнить их с налетами на Севастополь? Сегодня сброшено свыше десяти тысяч бомб. Нет места в городе, где бы что-нибудь уцелело. Изломан, искорежен лес по обе стороны шоссе от Бельбека до Инкермана. На Ялтинском направлении сплошные воронки. Немцы с присущим им педантизмом и методичностью бомбят намеченные участки. И все же наши потери незначительны.

По ночам к нам прибывают самолеты. Разгружаем их на мысе Херсонес и эвакуируем раненых.

Откуда у немцев столько авиабомб? Наши авиаторы установили, что фашисты используют боезапас захваченных ими наших складов на Керченском полуострове. Нашими бомбами нас же и бомбят. Вот еще одна неприятная страница из летописи Керченского фронта: не могли даже взорвать…

Изнуряющими бомбардировками враг надеется сломить нашу волю к сопротивлению. Не выйдет! Солдаты от них стали более злы и решительны. Пусть только пойдет в атаку немецкая пехота, ей несдобровать.

Пока мы находимся в траншеях, Севастополь будет стоять. Из города нас не выбомбишь.

Ночью на фронте восстанавливается все, что было разрушено за день. А на следующий день с утра опять гнусное завывание фашистских стервятников, разрывы бомб. Мы пробовали подсчитать количество самолето-вылетов, насчитали до полутора тысяч и бросили.

Фашистская пехота по-прежнему не подымается. Но сегодня впервые раздались одиночные артиллерийские выстрелы. Генерал Рыжи считает, что пристреливаются новые, подошедшие из Керчи артиллерийские батареи, которые уже стали на огневые позиции.

— Не сегодня — завтра надо ждать наступления, — сказал он. — Пристреливаются, значит, последует артподготовка.

Командарм созвал в штабе 79-й бригады полковника А. С. Потапова совещание командиров частей и подразделений, обороняющихся на всем северном участке фронта. В пути следования туда у стыка дорог Севастополь — Симферополь — Ялта нас застигла ночная «иллюминация», как раз, когда мы обгоняли артиллерийские батареи, менявшие позицию. Противник, к нашему счастью, не бомбил. С трудом прорвались к спуску в Инкерман. На совещание я все же не попал — пришлось заняться ликвидацией пробки, образовавшейся на подъеме из Инкермана к кордону Мекензия.

На совещании, точнее инструктаже, разговор шел, как потом рассказал мне Николай Иванович, о том, что вероятно в ближайшие день-два немцы начнут наступление, и о необходимых мерах для парирования их первого удара.

Возвратившись с совещания в штаб, Крылов вызвал Потапова и попросил представить последние сведения о противнике. Данные разведотдела свидетельствовали о том, что немецкие дивизии, прибывшие из Керчи, уже заканчивают сосредоточение. Сколько их?

Какую-то часть Манштейн, конечно, оставил там для охраны побережья. Одну, две, три? Если даже три, что маловероятно, так как сейчас ему нечего бояться форсирования пролива и высадки десанта, то и тогда у него, с учетом румынских войск, против нас выставлено до десяти дивизий.

Да, это сила. А у нас есть еще полки двухбатальонного состава, а дивизии вообще не укомплектованы. Ведь потери возмещать нечем. Недостаточно и боезапасов, особенно артиллерийских снарядов.

В траншеях у немцев по ночам все так же тихо, только ракеты одна за другой взмывают в небо, освещая передний край обороны.

Много дел у наших саперов. Им за ночь надо восстановить минные поля, уничтоженные днем авиацией, поставить сотни, тысячи противопехотных и противотанковых мин. И все успеть сделать к рассвету, к часу возможного штурма.

Работники политотдела армии также все на ногах, в ротах. Они проводят партийные собрания, на которых принимают в партию, проводят беседы, митинги и все под одним девизом: «Севастополь врагу не отдадим!»

Утро 2 июня началось артиллерийской канонадой. Около семи часов утра по всему фронту заговорили пушки. Противник открыл интенсивный огонь. Все насторожились. Это не иначе как подготовка атаки, значит, быть сегодня штурму.

И снова, как при налетах авиации, основная масса снарядов ложится на Бельбекском и Ялтинском участках. Войска приготовились к отражению атак. Но что это? Проходит час, другой, третий — канонада не смолкает. Четвертый час был на исходе, когда артиллерия вдруг умолкла.

Атака не начиналась. В небе вновь появились вражеские самолеты — опять бомбежка.

Артиллеристы доложили, что по 30-й батарее береговой обороны, расположенной у реки Бельбек, неподалеку от ее устья, противник вел огонь снарядами невиданно огромного калибра. При попадании одного из снарядов треснул бетон трехметровой толщины. Один снаряд не разорвался. Сообщают, что диаметр его 615 миллиметров, а длина около двух метров.

Не верится, но артиллеристы утверждают, что сами измеряли. Для проверки выезжает мой помощник майор Харлашкин. Через час он звонит, что снаряд действительно такого размера, его сфотографировали и он привезет фотоснимки в штаб.

Теперь понятно, о каком новом оружии говорили пленные — это огромная гаубица, или мортира, стреляющая снарядами большой пробивной силы. С батареи доносили также, что обнаружены осколки снаряда, предположительно еще более крупного калибра, но достоверно утверждать не берутся[2].

Штаб послал в Краснодар и Москву специальное донесение об использовании противником орудий большого калибра.

Некоторые командиры и бойцы утверждают, что видели их в полете, но никто не подумал, что это орудийные снаряды, сочли их за что-то вроде «скрипухи» (большой мины).

Еще раз отбомбилась вражеская авиация, и вновь заговорили пушки. Но не долго. Совершили несколько массированных налетов и затихли. Немцы и на этот раз не пошли в атаку.

С наступлением темноты поднялась наша авиация. Мы видим, как с их пулеметов в расположение противника льются трассирующие линии. Взрывов сбрасываемых ими мелких бомб мы не слышим. Самолеты гуськом поднимаются, делают круги, возвращаются, чтобы через полчаса снова подняться в воздух. Все идет словно по конвейеру. Некоторые летчики за короткую июньскую ночь успевают сделать до восьми вылетов.

Артиллерийская атака — ее иначе и не назовешь — большого вреда нам не нанесла. Убитых почти нет. Разрушения исправляются быстро.

Удивляет поведение противника. Засел в траншеях и не показывается. Даже разведывательные группы не выходят. А нам сейчас очень необходим «язык», чтобы добраться до сути поведения врага. К сожалению, пленных нет.

Сколько же немцы выпустили снарядов и мин за сегодняшний день? Артиллеристы определяют: полсотни тысяч. Цифра убедительная.

3 июня ровно в 6 часов враг открыл артиллерийский огонь. Почти четыре часа длилась канонада, то усиливаясь, то затихая. Но, в отличие от вчерашней, основная масса огня обрушивалась только на две полосы — Ялтинскую и Бельбекскую. На остальных — редкий, беспокоящий, но методический. Как только артиллерия прекратила стрельбу, поднялись самолеты, и снова посыпались авиабомбы.

Вражеская пехота ведет себя все так же — ни с места.

Среди командиров — усталых, конечно, очень усталых от напряжения в ожидании атак — нет ни уныния, ни подавленности. Разговоры больше идут о применяемом немцами новом методе подготовки наступления, или, как мы уже привыкли называть, штурма. Вспоминали сражение за Верден в первую мировую войну и другие бои. Был какой-то момент — у каждого из командиров свой, — когда нервное напряжение, казалось, достигло предела, Потом это прошло. То, что должно было, по замыслу теоретиков немецкой военной школы, стать невыносимым, превращалось в своего рода быт, правда, очень нежелательный, неудобный.

Чем это объяснить? Может быть, здесь вступал в действие другой психологический фактор? Думается, что переносить все нам помогала решимость отстоять Родину, хотя бы ценой своей жизни, уверенность, рожденная успешным отражением предыдущих попыток взять Севастополь, гордость за свое знамя, а главное — вера в великие ленинские идеи.

…Огромные пушки-чудовища продолжают вести огонь по 30-й батарее. Сегодня опять один снаряд не разорвался. Лежит эта махина возле батареи, смельчаки садятся на нее верхом. Нас интересует, сколько выстрелов может выдержать ствол такого орудия. Морские артиллеристы — бесспорные знатоки — утверждают: не больше тридцати — тридцати пяти, потом ствол надо менять. А сделали они за два дня, по нашим подсчетам, шестнадцать. Значит, осталось мало. Пока, кроме трещины в бетоне, батарее не причинено никакого вреда.

Вечером получили из Москвы запрос: не ошиблись ли мы в определении калибра пушек. Будем отсылать фотоснимки.

Нет, это не «Берта», обстреливавшая Париж в первую мировую войну. «Берта» калибром меньше — 420 мм, но с большой дальностью. А у этих дальность значительно меньше и начальная скорость тоже — иначе не могли бы бойцы видеть снаряд в полете.

Разведывательному отделу дано задание: использовав разведку всех видов, выяснить, где находятся эти орудия, чтобы нанести по ним удар авиацией.

День 4 июня ничего нового не принес. Продолжалась артиллерийская обработка прежних участков нашего фронта. Залпы и разрывы сливаются в сплошной гул. Ничто живое не может показаться на поверхности земли. Все сидят в укрытиях. Наша артиллерия, по меткому солдатскому выражению, «огрызается».

Противник обрабатывает огнем артиллерии и авиации прямоугольники примерно до двух-трех километров по фронту и до четырех в глубину. Особенно достается 172-й и 388-й дивизиям и 79-й бригаде. Они расположены именно в этих прямоугольниках. Их соседи находятся в лучшем положении.

И все же наши потери невелики. Пехоту и саперов очень утомляет ежедневная, точнее еженощная, работа по восстановлению оборонительных рубежей. Днем немцы разрушают, ночью мы восстанавливаем. Сколько уже дней это длится?!

Вражеская авиация опять забросала нас листовками с призывом сдаваться.

На командном пункте армии пока спокойно. По всей вероятности, немцы не знают места его расположения. Правда, самолеты изредка залетают — сбросят несколько бомб и уйдут. Но это, видимо, случайные залеты.

Наиболее интенсивному обстрелу подвергается 30-я батарея. Ее крупнокалиберные снаряды наносят немало вреда противнику. Потому-то, очевидно, враг и направил на нее огонь крупных орудий.

На артогонь мы отвечаем вяло: у нас не так много снарядов. Они нужны для борьбы с танками и пехотой противника, когда он все-таки начнет атаки. У нас также очень мало танков, да и те разных систем, в том числе и английские «Матильда», а они даже против бронебойных пуль не ахти какая защита.

В море немецкие самолеты преследуют каждое судно. День большой, им раздолье. Потопили еще одно.

Наша задача — во что бы то ни стало захватить «языка». Тем, кто возьмет пленного, командарм обещает награду. Но и без этого разведчики прилагают все силы: всем хочется знать дальнейшие намерения врага.

Мы почти привыкли к безумству огня и стали. Больше не выбегаем смотреть на разрывы, не считаем, сколько бомб сбрасывают самолеты.

Работники оперативного отдела Шевцов, Харлашкин и Безгинов все время в войсках. Утром и я выехал на запасной командный пункт.

У начальника отдела связи майора Богомолова и его связистов последнее время дел невпроворот. Связь часто рвется от взрывов снарядов, авиабомб, и они, ежеминутно рискуя жизнью, устраняют повреждения.

Если саперов называют тружениками войны, то связистов надо бы назвать мучениками войны. В любое время дня и ночи, в любую погоду, независимо от огня, связист всегда на линии. Его обязанность обеспечить непрерывную, бесперебойную связь.

Вспоминается один случай во время обороны Одессы, когда я командовал полком. У Дальницких хуторов завязался бой. Полк атаковали почти две румынские дивизии. На участке 3-го батальона шел ожесточенный бой. Я был на наблюдательном пункте полка и вызвал к телефону командира батальона. Телефонист ответил:

— Комбата нема. Пишлы у восьму роту.

— Позовите адъютанта.

— Его теж нема, пишлы, мабуть, у дев’яту.

— Позовите кого-нибудь из командиров.

Через некоторое время в трубке послышался голос запыхавшегося телефониста.

— Зараз прийдуть Ось бижыть адъютант.

Связист был украинец и, волнуясь, переходил на украинский язык.

— У аппарата Черный, — раздался голос адъютанта.

— Доложите, что у вас делается.

Черный начал докладывать и вдруг умолк. Кричу в телефон, но вместо адъютанта отвечает телефонист:

— Товарища лейтенанта Черного тилькы що убито.

— Как?

Но вместо ответа: «Пидождить трохы…» — и по телефону слышатся звуки винтовочных выстрелов. Один, два три… Насчитал до десяти.

Вслед за этим в трубке раздается голос:

— Звыняйте, товарищу начальник, тут румыны лизлы, так я их трохи пощипав. Двое зостались лежаты, а останни втеклы… А шо у нас робыться? Та тепер ничого. Ось комбат идуть…

Нечто подобное случилось и в 54-м полку. Группа вражеских автоматчиков прорвалась в его тыл, и связь командного пункта полка со штабом дивизии была прервана. Посланные на линию связисты, с боем продвигаясь вперед, восстановили связь.

5 июня повторилось то же, что было вчера. Пятый день одно и то же. Ну хотя бы что-нибудь новое.

Правда, в районе Дуванкоя несколько раз появлялся аэростат. Артиллеристы полка Богданова, кажется, его сбили.

Наша авиация прошлую ночь обрабатывала позиции врага на речке Бельбек и в районе Камышлы. Там было замечено движение автомашин. Немцы стали чересчур самоуверенны и нахальны. Ночью ездят с зажженными фарами, не маскируясь. Вот им и дали. По донесениям летчиков и наблюдателей 79-й бригады с переднего края, налет У-2 был удачным. Молодцы летчики.

Почему у противника заметно усилилось движение? Очевидно, перебрасывается пехота. Не начнется ли с утра штурм? Хотя перед штурмом надо дать войскам некоторое время для ознакомления с местностью. Тем более, что позиции — на горах, в лесу, хотя и редком, но лесу. Да и чтобы вывести войска на передний край, тоже необходимо время. Пожалуй завтра не начнут.

Капитан Садовников, составляя сводки, совсем запутался в подсчетах. Дни боев как никогда насыщены событиями, и вместо одной странички ему приходится с трудом укладываться в три. Большая работа шифровальщикам и радистам.

На рассвете я вновь выехал на запасной командный пункт в Сухарной балке. На переднем крае немцев ночью было замечено оживление. Кое-где слышался шум моторов. Это, конечно, подходят танки. Ожидаем, что сегодня противник начнет штурм.

Будет ли предшествовать штурму длительная артиллерийская подготовка или враг ограничится коротким артналетом? Время приближается к шести. Сегодня пятый день с начала обработки немецкой артиллерией наших позиций.

Ровно в шесть заговорили вражеские орудия.

Стою возле входа в блиндаж и прислушиваюсь, что делается на переднем крае: если заработают пулеметы и винтовки, значит, началась атака. Но пока, кроме разрывов снарядов, ничего не слышно.

Наши артиллеристы тоже открыли огонь. Стреляют по вновь поднявшемуся аэростату. Сделали несколько залпов и затихли. Константин Харлашкин, дежуривший у телефона, кричит:

— Прямое попадание!

— Куда?

— В аэростат! — и, улыбаясь, добавляет: — Вспыхнул в воздухе Удача! Лишили немцев возможности корректировать огонь сверхмощных орудий.

В 10 часов артиллерийский огонь прекратился и в небе снова появились самолеты. Наступления опять нет.

Созваниваюсь со штабами дивизий. У них тоже нет никаких оснований предполагать, что враг пойдет на штурм. Только боевое охранение 172-й дивизии, по докладу Пустовита, заметило, что в траншеях противника стало значительно больше солдат, чем было раньше. Включились наши снайперы — и передвижение по траншеям прекратилось. Видимо, это новые части врага, еще не знакомые с действиями наших снайперов, вот и повели себя слишком вольно, за что и поплатились.

В 16 часов снова начался артиллерийский обстрел. Цели — прежние. Перед концом обстрела на некоторых участках появились группы немцев. Они пытались приблизиться к нашему переднему краю, но огнем пехоты при поддержке артиллерии были отбиты.

Эти попытки — не иначе как «прощупывание» наших позиций: не бросили ли мы их?

Нет, не бросили и не бросим.

В свою очередь мы готовим сильные разведывательные группы для захвата пленных.

Всю ночь на 6 июня враг вел артиллерийский обстрел наших передовых и тыловых рубежей. Появлялись и самолеты, только в одиночку. Они бомбили город и боевые порядки частей. А с утра опять — массированный огонь орудий и налеты, налеты…

Нам стало понятно: новый штурм по сути начался. Но мы готовы к нему в любое время на всем 34-километровом фронте. Наши силы к этому времени были примерно следующие: с севера подступы к городу обороняли войска 4-го сектора — 95-я и 172-я стрелковые дивизии (в составе пяти стрелковых и двух артиллерийских полков) и два артдивизиона. Командовал сектором командир 95-й дивизии полковник А. Г. Капитохин.

С северо-востока оборону занимали войска 3-го сектора: 25-я стрелковая дивизия (в составе трех стрелковых и двух артиллерийских полков), 2-й, 3-й полки морской пехоты, 79-я бригада, 18-й артполк и два артдивизиона. Командовал сектором командир 25-й дивизии генерал-майор Т. К. Коломиец.

С востока на юго-восток — войска 2-го сектора: 386-я стрелковая дивизия, состоящая из трех стрелковых и одного артиллерийского полков, а также 7-я и 8-я бригады морской пехоты и артдивизион. Командовал сектором командир 386-й дивизии полковник Н. Ф. Скутельник.

С юга и юго-востока размещались войска 1-го сектора. В его состав входили 109-я и 388-я стрелковые дивизии из шести стрелковых и двух артиллерийских полков. Командовал сектором командир 109-й дивизии генерал-майор П. Г. Новиков.

Кроме этого, в резерве командарма были 345-я стрелковая дивизия (в составе трех стрелковых полков), 778-й полк, 8-я бригада морской пехоты, 3-й минометный дивизион, 81-й и 125-й отдельные танковые батальоны и бронепоезд «Железняков».

Протяженность секторов была не одинакова. Войска распределялись так, чтобы на направлении возможных ударов врага была их наибольшая плотность.