Севильский любовник

ГЛАВА 12

Дом старухи Санчес встретил их таинственной тьмой во всех окнах и странной тишиной. Впрочем, Альберто разбил свою гитару, и больше не будет терзать ее стонами синие теплые вечера. Марианна шла рядом с Альмавивой, ощущая себя безмерно далекой от него. Несмотря на то, что только что дала волю чувствам, она все еще была зла и из-за того, что сейчас произошло, злость эта стала лишь сильнее и яростнее. Околдовал он ее, что ли, этот… этот… Она мысленно чертыхнулась, не зная, как назвать Энрике, к которому ее все так же тянуло, как с той самой первой встречи, когда они танцевали на улице фламенко.

Она вспоминала, как сама же вешалась ему сегодня на шею и лезла целоваться, как прижималась к нему, а потом, оседлав, мчалась навстречу своей страсти, забыв о том, что их могут увидеть, забыв, что он — предатель и лжец. Потом опомнилась, когда он шептал ей своим хриплым голосом о любви, кричала, что не верит ни единому его слову!

Но кто поверит ей, если она только что с таким жаром отдавалась ему, будто уличная девка?.. Стыд снова охватил Марианну, и она ускорила шаг, чтобы не идти рядом с Энрике. Чтобы не видел ее вспыхнувших щек. Чтобы не понял, какие эмоции ее охватили.

— Погоди, — он схватил ее за руку, развернул к себе, заставил посмотреть в свои глаза, приподняв подбородок двумя пальцами. — Погоди же, упрямая! Погоди… Ты хоть понимаешь, что это может быть опасно? Что мы на волосок от гибели? Я, конечно, вооружен, — он похлопал себя по скрытой под пиджаком кобуре, по широкому поясу, где явно спрятал нож, — но мы не знаем, сколько их сейчас явилось сюда, и что они за люди. Может, они хотят тебя убить и спрятать в ущелье. Вовек никто не найдет, разве что заблудившийся пастух года через два… И я должен быть начеку. Понимаешь? Значит, я не должен волноваться о том, что ты мне нож в спину воткнешь. Я должен всецело доверять тебе, а ты — мне. И ты должна беспрекословно делать то, что я скажу. Скажу — беги, значит, беги. Молчи — значит, молчи. Если я не буду в тебе уверен, нас тут же поймают, едва мы дернемся. Они сразу поймут тогда, что мы заодно. Они увидят твои чувства. А ты не должна выдавать их. Я для тебя — просто охрана. Не более того. А у тебя глаза горят так, что сразу понятно, что я тебе не то враг, не то любовник.

— А чего ты от меня ждешь? — огрызнулась Марианна, дернувшись. Вырвалась из его рук, потерла запястье — он слишком крепко схватил ее. — Что я буду тебе оды петь в благодарность за спасение? Так сначала спаси! Ты сам виноват, что это все произошло. Если бы я хоть что-то знала о своей настоящей семье, если бы могла хоть на минуту представить… да разве я ходила бы в одиночестве по городу, зная, что на меня идет охота? — и тут ее осенила одна догадка. Она широко распахнула глаза и стукнула Альмавиву по груди, разозлившись еще сильнее. Изо всех сил пыталась говорить тихо, чтобы никто не услышал. — Так ты понимал, что мне грозит опасность, да? Поэтому увозил то в Ронду, то еще куда-то тащил, прятал как будто… И в тот день, когда ты должен был уехать, ты же просил оставаться в гостинице. Я вспомнила!

— Да, я догадывался, — вынужден был признаться он. — Но даже предположить не мог, что кто-то пойдет на кардинальные меры. Дальней родни у твоего деда хватало, у тебя есть кузины и кузены, и они… — он вдруг задумался о чем-то, словно бы вспомнил какую-то деталь, мелочь, на которую прежде не обращал внимания.

— Что — они? — уже более спокойно спросила Марианна. — Могли желать моей смерти?

— Нет, это слишком фантастическая версия, — отмахнулся Энрике. — Слушай. Я сяду под лестницу, чтобы меня в тени не слишком было видно… Эта таинственная заказчица может знать меня. Я-то знаком почти со всеми твоими родственничками… И запомни. Что бы ни случилось — молчи. И беги, если скажу бежать. Беги так быстро, как сможешь. От того, как ты будешь действовать сегодня, наверняка будет зависеть твоя жизнь. А может, и моя, и старухи с ее сыном…

— Мне страшно, — призналась Марианна и посмотрела на дом.

На первом этаже, в маленькой гостиной, зажегся свет, и на крыльцо скользнула тень, в которой без труда можно было узнать старуху Санчес. Она явно волновалась, куда запропастилась ее пленница. Вглядывалась в сумерки и ругалась себе под нос. Марианна с усмешкой подумала, что за эти недели, проведенные с бандиткой, она пополнила свой словарный запас испанских ругательств, кои оказались весьма колоритны и цветисты. Прежде девушка думала, что русский мат сложно чему-то превзойти, но звучание некоторых слов в таком вот контексте… Это было неподражаемо, особенно для слуха русского человека, ведь даже простые слова на этом языке звучат очень любопытно и похожи на ругань.

— И если ты думаешь, будто случившееся у скалы означает, что я тебя простила, — шепнула она Альмавиве, бросив на него полный ярости взгляд, — то ты ошибаешься. Я ненавижу тебя и никогда не прощу! Никогда!

И она приложила парочку фраз, что слышала от сеньоры Санчес. Они вызвали у Эрике удивленный возглас. Видимо, он даже предположить не мог, насколько хороши ее познания в испанском.

— От любви до ненависти — один шаг, — философски заметил он тут же и белозубо улыбнулся.

— Тело иногда важнее души и разума, оно честнее и справедливее. И оно одно не лжет. Мы, испанцы, легко относимся к любовным связям, не спорю. Нас считают ветреными и непостоянными. Но если мы любим, то до последнего вздоха, до последнего стука сердца, и ради любви можем убить или умереть. Недаром именно у нас прижилась коррида, а наши стихи! Ты читала наши стихи? Ты слышала наши песни? В них наша любовь и страсть, наша жизнь и смерть. И я умру, если понадобится, но вытащу тебя отсюда. Я клянусь тебе, Марианна.

У девушки внутри что-то дрогнуло, будто бы он этими словами коснулся чего-то тайного, разбудил в душе то, о чем она и сама не догадывалась. Будто бы зазвучали в ней гитарные струны, которых коснулась рука музыканта. Будто реки потекли по венам. Будто розы расцвели в сердце или дикие ирисы, цветы тоски и разлук… Она любит его? Да, любит.

Но никогда не скажет об этом. Никогда. И никогда не простит.

— Пройдем в дом, пока это не стало слишком подозрительно, — потянул ее за руку Энрике, и она покорно пошла следом, жалея, что вообще когда-то узнала этого мужчину. Ведь это принесло ей только боль и разочарования.

— Где вы так долго были? — ворчливо спросила старуха. — Я просила вас погулять, но не так же, до самой ночи! — она буравила взглядом Марианну и ее спутника, будто поняла, чем они только что занимались.

— Вы сказали — до заката, — спокойно ответил Энрике, проходя вперед и пытаясь не смотреть ни на кого — явно просчитывал, как ему проскользнуть под лестницу. — Может, мне не отсвечивать, чтобы ваша донна не наказала вас с сыном за самоуправство?

— То есть? — отозвалась та, поворачиваясь вслед за ним, будто не боялась, что Марианна убежит.

Впрочем, куда тут бежать? Девушка с тоской оглянулась на темнеющие в густой синеве сумерек горы.

— За какое еще самоуправство? — напомнила о себе старуха.

— Вы же сами наняли меня, не советуясь, а вдруг она будет недовольна? — сверкнул глазами Энрике, обернувшись, и в этой позе, со сложенными на груди руками, в длиннополой шляпе, скрывающей черты его красивого лица, показался Марианне похожим на статую командора, высеченную из гранита.

— А ты умный, — усмехнулась старуха, поднимаясь выше. — Хорошо. Если спросит, скажу, ты мой племянник, помогал по хозяйству. А пока можешь притаиться где-нибудь.

Энрике кивнул и сразу направился к лестнице, чтобы в темноте скрыться от лишних глаз. Оттуда он мог наблюдать через неширокий арочный проход за гостиной, где сейчас удобно расположилась в кресле черноволосая женщина со своим спутником — высоким и худым парнем в стильном деловом костюме.

Марианна, приближаясь к ним на негнущихся ногах, решила, что он, должно быть, телохранитель этой дамочки. Бандитка шла чуть впереди, спешила. Видимо и так заставила донну ждать, переживала, что та рассердится. Лоб сеньоры Санчес покрылся бисеринками пота, она тяжело дышала, то и дело поглядывая на двери кухни. Там наверняка сидел ее сынок, которого показывать таким важным гостям не стоило.

— Сеньора… — начала было старуха, но ее прервал резкий возглас донны.

— Сеньорита! — крикнула, словно плетью ударила она и резко повернулась, вскочив с кресла.

А Марианна при виде ее лица застыла, едва успев закрыть рот. Удивление, изумление, страх и неверие — все эти эмоции закружили в ней ураганом, и она растерянно оперлась о перила лестницы, под которой сидел Энрике. Он, наверное, тоже не ожидал увидеть Эстер Марию Домингес Кастро — ту самую сеньориту, которую они встретили в ресторане Ронды.

Она сложила руки на груди и с высокомерным видом посмотрела на Марианну. Высокая, стройная, затянутая в черный атлас строгого узкого платья, Эстер была похожа на гадюку. На ней не было украшений, а волосы она заколола в высокий хвост.

Марианна так и стояла, едва дыша и боясь, что сейчас сорвется и натворит глупостей. Например, бросится на эту холеную дамочку, чтобы стереть с ее лица презрительное выражение. Или сорвет с пояса бандитки кинжал и метнет его в эту женщину, из-за которой так долго пришлось сидеть на чертовом чердаке в этой чертовой дыре!

И тут Марианна замерла, невольно посмотрев на ступеньки — а ведь Энрике говорил, что это его бывшая девушка. И что его семья хотела, чтобы они поженились. Или ее — она уже не помнила в точности. И что сама Эстер тяжело переживала их разлуку и все время пыталась подловить его в ресторане или на вечеринке, чтобы напомнить о себе. И о том, чего он лишился.

Не действовали ли они заодно? Может, все то, что говорил ей, Марианне, Энрике — лишь изощренная ложь? Попытка поразвлечься с наивной русской? Говорят же, что испанцы любят блондинок, потому что в их стране такие девушки — редкость. И Энрике мог всего-то играть ее чувствами. Чему же верить?..

Марианну затрясло от нахлынувших эмоций, и она схватилась за перила, чтобы не упасть. Схватилась так сильно, что костяшки пальцев побелели. Руки свело судорогой.

— Ненавижу тебя… — едва слышно прошептала она, опустив голову на грудь, волосами отгородившись от всего мира.

Перед глазами летали цветные мотыльки, накатывала тьма, потом она сменялась странной радугой, и Марианне казалось, что сейчас она просто потеряет сознание. Как-то отстраненно подумалось, что это или давление упало, или от волнения приступ. Дышать стало тяжело, грудь сдавило. Она тяжело вздохнула, пытаясь прийти в себя. Не хотелось так опозориться перед этой женщиной, которую она сейчас действительно ненавидела так, как никого и никогда. Перед глазами стало проясняться, и Марианна с усилием нацепила на лицо равнодушное выражение, посмотрев прямо на Эстер.

— Ты все мне испортила, — сказала она желчно и скривилась так, что лицо ее стало на миг некрасивым. — Если бы не ты, все было бы… было бы хорошо.

Марианна удивленно вскинула брови — неужели эта дамочка собирается сейчас перед ней исповедаться, как героиня плохой слезливой мелодрамы. Стало смешно, и девушка не заметила, как расслабилась. Оторвалась от перил и шагнула вперед, заметив, как дернулась Эстер, словно испугалась, что Марианна кинется на нее сейчас с кулаками. Впрочем, может, и кинется. Она и сама не знала, на что сейчас способна, так зла была!

— И что же я испортила? — на хорошем испанском спросила Марианна, заметив, что сеньорите неприятно, что она, иностранка, так четко и почти без акцента произносит слова ее родного языка.

— Ты и твоя мать — никто. И никогда не получите то, что принадлежит по праву мне. Ты ведь понимаешь, почему Энрике обратил на тебя внимание? — голос Эстер был полон сладкого яда. — Лишь потому, что ты наследница сеньора Мендисабаля.

— Я знаю, — спокойно смогла ответить Марианна, радуясь, что голос не дрожит. Она добавила в голос язвительности, понимая, что Альмавива все слышит, и добавила: — Можешь забирать своего идальго, мне он без надобности… Я наигралась.

Ей показалось, или под лестницей раздалось приглушенное ругательство? Она улыбнулась.

— Да, Альмавива был мне интересен, — нахмурилась Эстер, будто что-то припоминала, потом громко щелкнула пальцами. — Но знаешь, в чем его проблема? Он охотник на богатых наследниц. Жиголо. Он почти разорен, но скрывает это от всех так тщательно, словно от этого зависит его жизнь. Возможно, так и есть. Он ведь привык к самому лучшему: лучшей еде и вину, лучшим лошадям и автомобилям, круизам… Конечно, его виноградники еще дают какой-то доход, но… Но насколько я знаю, он почти разорен. Его кинули на нескольких крупных сделках, и даже экспорт вина не спасет его фирму. Нужны крупные финансовые вливания… И пока не было ничего известно о тебе и твоей матери, пока сеньор Мендисабаль был жив… пока мой двоюродный дед был жив, — исправилась она поспешно и бросила быстрый взгляд на Марианну, — пока он был жив, твой прекрасный принц ухаживал за мной. Догадаешься сама — почему? Или слишком глупа для этого?

И она мстительно улыбнулась.

А Марианне показалось, что она ей нож в сердце всадила да еще и провернула лезвие в ране.

Конечно, она догадалась. Потому что до того, как вскрыли завещание, внучатые племянники были в первой линии наследования, а теперь отошли на вторую. Из-за нее, Марианны.

И с новой силой вспыхнули злость и ярость. Захотелось уничтожить Энрике. А это было сейчас сделать просто — достаточно указать на его укрытие под лестницей, и телохранитель Эстер схватит его.

Но вот только и у самой Марианны не будет тогда шанса выбраться из этой истории не то чтобы целой и невредимой, но хотя бы живой. Она замерла, не зная, что делать.

— Что же ты молчишь? — мстительно улыбнулась Эстер.

Марианна ощутила на себе жалостливый взгляд старухи Санчес — надо же, неужели бандитка сейчас на ее стороне? Но на ее или нет, а ей нужны деньги. Черт, и как она не догадалась пообещать испанке вознаграждение, если та поможет ей избавиться от похитительницы? Но поздно пить «Боржоми», как говорится, остается надеяться только… только на Альмавиву. Сквозь зубы выругавшись на русском, Марианна заметила, как скривилась сеньорита, ей явно не нравилось, когда она не понимала пленницу.

— А что мне сказать? — медленно ответила девушка, твердо решив пока что Энрике не сдавать — может, стоит попытаться довериться ему? У нее все равно нет иного выхода. — Что я безумно рада встрече с сестричкой? Или что я готова распить бутылочку коллекционного вина из погребов нашего дорогого Альмавивы, умудрившегося обвести вокруг пальцев нас обеих?..

Заметила, как скривилась Эстер. Кажется, Энрике действительно нравился горячей сеньорите, а может, она всерьез увлеклась им и была рада заполучить его в женихи… А теперь получается, что ей, Марианне, достается все то, ради чего Эстер жила — и деньги богатого дядюшки, и этот импозантный мужчина?.. Отчасти даже можно было понять желание сеньориты избавиться любой ценой от соперницы.

Интересно, а как в этом случае поступила бы сама Марианна? Она задумалась, не заметив, что Эстер все сильнее начинает нервничать, нарезая круги по гостиной. Стала бы она причинять боль другим? Попыталась бы отвоевать себе то, что считала бы по праву своим? А если бы при этом она была избалованной гордячкой, привыкшей с малых лет получать все, что захочет? Оказалось, что ответить на этот вопрос безумно сложно, и Марианна даже подумала, что если бы Эстер пошла сейчас на мировую, она бы, пожалуй, попробовала простить ее и начать сначала. Не сразу, конечно. Но, может, со временем и удалось бы как-то наладить отношения. В конце концов, в плену этом, который сложно было назвать пленом, с ней обращались нормально, никто ее не третировал, никто не бил и не морил голодом. Ей даже давали книги и пели песни, старуха развлекала ее, как могла, своими байками. За это время, пообщавшись с бандиткой, Марианна узнала об Испании больше, чем могла бы, гуляя по улочкам старинных городов, ведь всегда обмен опытом и личное общение выигрывало перед простым осмотром достопримечательностей.

Так что сейчас, трезво взглянув на ситуацию, девушка немного успокоилась. Она жива, и поскольку с ней сейчас беседуют, то убивать ее никто не собирается. Она цела, она здорова, не замучена, над ней никто не издевался. Очень неплохой расклад для заложницы получается.

А еще есть козырный туз в рукаве — Альмавива, сидящий под лестницей. И сейчас Марианна как никогда пыталась убедить себя в том, что нужно научиться доверять. Несмотря на прошлое и на то, что их связь началась с обмана. Пусть простить его будет сложно, но можно хотя бы попробовать не злиться ради того, чтобы выбраться из этой ситуации.

— Если ты думаешь, что получишь Энрике и деньги Мендисабаля, ты ошибаешься, — высокомерно бросила Эстер, остановившись возле столика, на котором лежала темная папка.

Марианна напряглась, поняв, что там могут быть документы. С нее хотят взять письменное свидетельство о чем-то? Что все это значит?

— Хочешь жить? — вскинула брови сеньорита и встала, уперев руки в бока. Выставила вперед правую ногу и тряхнула волосами, сознавая свое превосходство.

Марианна не могла не признать, что испанка очень хороша — как статуэточка, вырезанная из темного дерева искусным мастером. Странно, что Энрике бросил ее. Впрочем, если он обыкновенный жиголо… Стоп, сказала она себе, не нужно сейчас об этом думать. Этот вопрос нужно будет решать потом, когда они с Альмавивой.

Старуха Санчес прищурилась и вдруг подмигнула Марианне. Ее лица ни Эстер, ни ее телохранитель не могли видеть, она стояла спиной к мужчине и позади сеньориты. Бандитка незаметной тенью скользнула к окну, туда, где замер каменным истуканом телохранитель. Марианна начала понимать, что хочет сделать старуха, и вся напряглась, чтобы в любой момент быть готовой прыгнуть на свою так называемую кузину.

— Что мне нужно для этого сделать? — спросила Марианна и шагнула к столику, демонстрируя покорность и внимание к документам. Мол, подпишу все, что скажете, только отпустите. — Какие бумаги подписать?

— Вот эти, — улыбнулась Эстер. — Кстати, если ты думаешь, что есть еще твоя мать — то знай, ее из игры мои люди уже вывели. Ей рассказали о том, что тебя похитили и предложили выбирать — или отказ от наследства и дарственная на мое имя, либо…

— Либо вы бы прислали ей мою голову? — издевательски улыбнулась Марианна, чувствуя, как между лопаток пробежала струйка пота.

Девушка волновалась так сильно, что казалось, сейчас руки ее будут дрожать, как у пьяницы. Она так боялась выдать свое волнение, боялась, что Эстер прочтет в ее глазах мрачную решимость драться до последнего… и не столько за деньги и мужчину, сколько за свою честь и достоинство. Марианне казалось, что если сейчас она уступит этой стерве, то больше никогда не сможет себя уважать. Ей показалось, что между ними сейчас происходит своеобразная дуэль, и от результатов этой дуэли будет зависеть вся ее дальнейшая жизнь.

Она не сможет жить с чувством унижения. И она не позволит вытирать об себя ноги! В конце концов, в ней тоже течет кровь гордого испанского гранда, и наверняка в ней заговорила именно она, требуя, чтобы девушка вела себя достойно своего старинного рода. Иначе она просто не имеет права считать себя частью этой страны и этой семьи.

Воздух будто бы загустел — словно ножом режь. Время замерло. Слышно стало лишь, как скрипит кресло-качалка на втором этаже — наверное, это сын бандитки там сидит. И как ветка какого-то дерева скребет в окно. Как вдалеке громко кричат птицы. Все чувства обострились до предела, и Марианне казалось, что она — натянутая гитарная струна, которая лопнет от малейшего прикосновения. Казалось, она хрустальная подвеска, которая упадает на мраморный пол и разлетится сверкающим крошевом. Казалось, она штормовая волна, вот-вот готовая разбиться о каменный утес… и исчезнуть.

И дальше все происходящее Марианна видела кадрами, словно в черно-белом старинном фильме, словно вокруг нее был оживший синематограф.

Вот она сама тянет руку к бумагам. Вот Эстер протягивает ей со снисходительной ухмылкой красивую блестящую ручку, явно коллекционную. Вот она прикрывает свои черные глаза и вздыхает с облегчением, явно наслаждаясь моментом своего долгожданного триумфа. Странно, подумалось в это миг, почему от нее сразу не потребовали подписать отказ? Может, нужно было дождаться, пока люди Эстер справятся с тем, чтобы получить эти документы от ее матери, которая находилась в Москве?..

Вот молниеносным движением старуха Санчес выхватывает из складок своей широкой юбки сверкающий узкий кинжал. Вот подхватывается телохранитель, чтобы заломить ей руку, но не успевает — сеньора не растеряла былую хватку, и нож ее упирается в смуглое горло испанца, а сам он растеряно скашивает взгляд на смелую женщину, которая явно наслаждается моментом.

Вот оборачивается на шум Эстерсита, изумленно глядя на происходящее, а Марианна, откинув разлетевшиеся белым веером бумаги, бросается вперед, повиснув на кузине. Она тянет Эстер за волосы, слыша ее истошный визг и задыхаясь от тяжелого аромата духов. Краем глаза видит стремительную тень — Энрике с пистолетом в руке, который явно снят с предохранителя, выскакивает из своего укрытия и тут же оказывается перед бывшей невестой, направляя на нее узкое дуло своего оружия.

И Марианна отпрыгивает в сторону, чтобы не мешать, потому что Энрике кивком показывает ей, чтобы она отошла. А он ведь просил его слушаться, она помнит. И если она выполнит его просьбу, то он поможет ей выбраться из этой передряги.

И она решила, что будет ему доверять. Даже если простить не сможет.

Эстер кричит и оскорбляет Альмавиву последними словами, и «сын старой шлюхи» — самое ласковое, что слышит Марианна, сеньора Санчес ржет, как старая кляча, телохранитель молча смотрит на нее странным непроницаемым взглядом, явно все еще не веря, что попался такой с виду хилой бабе, а где-то на втором этаже вдруг раздается хриплый голос Альберто-дурачка, затянувшего старинный испанский романс про конницу и жандармерию. Ему нечем аккомпанировать себе, гитару-то он разбил, и эта песня кажется самым правильным и радостным, что только может сейчас звучать под крышей этого сумасшедшего дома.

Марианна чувствует приступ тошноты и едва справляется с ним, глядя на весь этот цирк. Вот уж, съездила, отдохнула! На всю жизнь наотдыхалась…