Шансы. Том 1

КЭРРИ. 1927 — 1928

Мужчина в упор смотрел на Кэрри, она отвечала ему испуганным взглядом своих больших черных глаз. Это был крупного телосложения чернокожий, более шести футов ростом. Но ее испугал не рост, не мощная мускулатура. Ей делалось не по себе от размеров его члена.

До этого Кэрри уже дважды «развлекала» его, и оба раза он едва ли не разодрал ее пополам. Она пожаловалась Лерою — заливаясь слезами и истекая кровью. Тот только смеялся, называя ее маленькой девочкой. Но Кэрри не была девочкой. Она стала пленницей.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — сказала она, частыми движениями век стараясь удержать слезы.

— Может быть, крошка, — отозвался мужчина, снимая брюки. — Но всякой женщине становится лучше, как только она видит то, что у меня для нее припасено.

Господь всемогущий! Что сделала она такого, за что послана ей эта жизнь, которую она вынуждена сейчас вести? Ее держат взаперти с той самой ночи, когда Лерой насильно овладел ею. Ни лучика дневного света, ни мгновения свободы не доставалось ей теперь — только бесконечный поток мужчин, и Лерой, входивший, чтобы забрать деньги, и Элла, приносившая ей еду, менявшая простыни и полотенца — когда вспоминала об этом, что случалось не так уж часто.

Лерой снял комнату по соседству — в ней-то ее и держали. Машину из плоти для обслуживания входивших друг за другом мужчин.

Поначалу она еще пыталась отказаться. Но Лерой принялся избивать ее так, что согласие стало представляться Кэрри единственным способом избежать смерти.

Мужчина уже снял брюки и длинные шерстяные подштанники и стоял теперь перед ней в одной рубашке, короткой настолько, что она ничуть не прикрывала его чудовищный орган.

— Вы… вы делаете мне больно этой штукой, — робко проговорила Кэрри. — Может, как-нибудь по-другому?

Он на мгновение задумался, затем на его глупом самодовольном лице появилась улыбка.

— А давай-ка я вставлю его меж твоих аккуратных сисек, чтобы ты взяла в ротик, — предложил он.

Что угодно казалось лучше, чем ощущение этой дубины у себя между ногами. Кэрри покорно кивнула и стянула с себя сорочку. Выглядела она болезненно худенькой, истонченные руки и ноги сплошь покрывали синяки от побоев Лероя. Но груди оставались такими же налитыми, мужчина грубо тискал их руками, устраивая в ложбинке свой непомерный пенис.

Кэрри закрыла глаза, а еще ей очень хотелось бы заткнуть уши — чтобы не слышать издаваемых мужчиной стонов. Она заставляла себя думать о том хорошем, что было когда-то в прошлом: о маме Сонни, о Филадельфии. О работе в роскошном особняке мистера Даймса на Пятой авеню.

Он принялся пихать свою штуку ей в рот. Кэрри ощутила на губах вкус мочи и пота. Она попыталась сказать что-то, но было уже поздно: язык оказался прижатым к небу. Член заходил вперед и назад, касаясь ее зубов, время от времени впивавшихся в его плоть, причиняя боль.

Такого ей испытывать еще не приходилось. Он что, хочет засунуть его весь целиком, задушить ее?

Видимо, он понял, что она вот-вот подавится, потому что извлек свое орудие и принялся тереться им о груди Кэрри, напоминавшие небольшие, налившиеся соком дыни. Стоны сделались громче, между ними человек бормотал нечто похожее на молитву.

Затем он кончил, и густая солоноватая жижа упругими толчками стала наполнять ее рот.

Кэрри показалось, что ее сейчас вырвет, но вместо этого она сделала глотательное движение, мужчина вынул член, и на этом все завершилось. Ей удалось-таки не позволить ему разодрать себя надвое. Все же какая-то удача, разве нет? В самом деле, можно даже ликовать. Ведь, в конце концов, сегодня у нее четырнадцатый по счету день рождения.

Бабушка Элла умерла через восемь месяцев. Но прошло целых три дня, прежде чем Лерой побеспокоился сказать ей об этом. Когда он пришел в ее комнатушку, Кэрри уже совершенно ослабла от голода.

— Одевайся! — Он бросил ей грязное старое платье.

— Я хочу есть, — взмолилась она. — Как вы могли запереть меня здесь, не оставив ничего из еды? Я просто умерла бы и…

— Заткнись, девчонка, — грубо оборвал ее Лерой. — Маман отправилась на небеса, так что теперь ты можешь только вздыхать о своей бедной судьбе.

Глаза Кэрри расширились.

— Бабушка Элла умерла?

— Бабушка Элла умерла? — передразнил ее Лерой. — Да, именно это она и сделала, так что я не собираюсь торчать здесь ни одного лишнего дня. Думаю совершить путешествие в Калифорнию. — Он завращал глазами, дурашливым голосом пропел:

— Море и солнце, к вам едет Лерой!

Она смотрела на него во все глаза.

— Значит, я свободна? Лерой усмехнулся.

— Детка, ты — мой билет до Калифорнии. Я продаю тебя.

Кэрри в ужасе попятилась.

— Ты не сделаешь этого.

— Да ну? Ничего, сама увидишь. И веди себя как следует, не то мне придется перед отъездом перерезать твою нежную шейку.

Он говорил абсолютно серьезно. Лерой заставил ее одеться, выложил на покрытую жиром тарелку жареного цыпленка, подождал, пока Кэрри его съест, а затем, крепкой хваткой вцепившись в ее руку, потащил девочку в соседний дом, где какая-то расплывшаяся толстая женщина осмотрела ее со всех сторон и ощупала так, будто Кэрри была обыкновенным куском говядины.

— Лисси, тебе не придется жалеть об этой покупке, — обратился к ней Лерой. Положив руку на плечо Кэрри, он легким движением разорвал ветхую ткань платьица. — Посмотри на эти сиськи, на эти ноги, на ее маленькую сочную письку!

Кэрри отшатнулась в сторону.

— А откуда мне знать, как она станет себя вести? — с подозрением осведомилась Лисси.

— О, с этим проблем не будет, — легко уверил ее Лерой. — Никакой другой работы она не знает. А потом, ей нравится это. Тебе нужно будет только кормить ее и не выпускать из комнаты. Больше никаких забот.

— Н-ну, не знаю… — Лисси колебалась.

— Да чего там. Смотри, какая она молоденькая. Ты заработаешь на ней целое состояние.

— Сколько ты за вес хочешь?

— Думаю, что на сотне долларов мы сойдемся. Она вернет их тебе через пару недель — а там пойдет чистая прибыль.

Лисси деловито прищурилась.

— Пятьдесят, Лерой, и это самая высокая моя цена.

— Дерьмо! — Лерой начал выходить из себя. — Ты что, хочешь и на мне нажиться?

— Можешь идти, если тебя это не устраивает.

— Семьдесят пять!

— Пятьдесят.

— Шестьдесят, — выдохнул он. Лисси подумала.

— Пятьдесят пять — и мы договорились. Они обменялись рукопожатием, и деньги перешли от Лисси к Лерою. Он тут же направился к выходу, ни с кем не попрощавшись.

Лисси еще раз окинула взглядом фигурку девочки.

— Уж больно ты тоща, — констатировала она. — Нужно будет тебя подкормить. Пошли, я покажу тебе твою комнату. Думаю, что ванна тебе тоже не помешает.

В заведении Лисси жизнь показалась Кэрри все же чуточку повеселее. Кормили здесь регулярно, туалеты были чистыми, а комната, в которой Кэрри запирали на ключ, по сравнению с прежней выглядела просто роскошней.

Жили здесь и другие девушки. Поначалу Кэрри не разрешалось даже видеться с ними, но через пару месяцев, когда она уже давно возместила хозяйке связанные с ее приобретением расходы, Лисси сдалась и позволила ей сделать несколько упоительных глотков свободы.

Ей нужно было бы бежать. Но Лерой оказался прав: бежать ей некуда. Она превратилась в проститутку, и ничто уже не в состоянии было изменить этот печальный факт. Он перекрыл все пути отступления в Филадельфию или в особняк мистера Даймса. Жизнью Кэрри сделалась проституция, и, как совершенно разумно заметила одна из девушек, почему бы в таком случае и ей самой на этом не подзаработать?

Вскоре она решилась подойти к Лисси.

— Я хочу иметь собственную долю того, что зарабатываю, — требовательно заявила она хозяйке.

Та рассмеялась.

— Что ж ты так долго молчала, а?

К пятнадцати годам Кэрри сумела накопить кое-какую сумму. Со своей пышной грудью, красивыми длинными волосами и восточным разрезом глаз она и в самом деле была весьма привлекательной.

Лисси с пониманием отнеслась к словам Кэрри, когда та заявила, что уходит. Радости хозяйка, конечно, не испытывала, но поделать ничего не могла.

Кэрри решила пойти к Флоренс Уильяме, являвшейся самой процветающей содержательницей борделей в Гарлеме. Та жила в прекрасной квартире на Сто сорок первой улице вместе с тремя собственными девушками и после первого же взгляда на Кэрри тут же с радостью согласилась предоставить ей комнату. Они договорились, что в качестве платы за один сеанс Кэрри будет брать с клиента двадцать долларов, из которых пять пойдет в уплату Флоренс за жилье.

Комната показалась Кэрри раем. Удобная кровать под белым покрывалом и с белым же телефоном на столике рядом. В углу — ванна из фарфора и стопка чистых полотенец, которые меняла горничная после каждого клиента.

Горничная! То, чем Кэрри зарабатывала себе на жизнь, не приносило ей ни малейшего удовольствия, однако условия здесь были, без сомнения, более приемлемые.

Девушки у Флоренс встретили ее довольно дружелюбно. И уж совсем поразительным оказалось то, что две из них оказались белыми. А вскоре Кэрри выяснила, что и половина посетителей тоже белые. Это ошеломило ее. Она и представить себе не могла, что белые мужчины тоже будут за это платить — солидные, уважаемые белые люди, с приличной работой, любящими женами и прочими радостями жизни.

Когда она поделилась своим удивлением с подругами, те только рассмеялись.

— Милая моя, — сказала ей Сесилия, — да белые намного грязнее самого черного ниггера.

Высокая и стройная Сесилия выглядела независимо гордой, никому и в голову не пришло бы, что она тоже торгует собой.

— Когда этим с тобой занимается черномазый, то он как бы хочет доказать тебе, что никто на свете не умеет трахать так, как он. Белые же… ну, у них какие-то странные вкусы. Требуют, чтобы их вязали и хлестали ремнем, как будто они и на самом деле совершили нечто отвратное. Нет уж, я предпочитаю проверенных черномазых.

Кожа у Сесилии цвета молочных сливок, волосы рыжие, ноги длинные и стройные. Говорила она чуть нараспев, с ленивым южным акцентом. Вторую в их компании белую девушку отличали огромные глаза и неуемная энергия.

Третью — негритянку — звали Билли, и Кэрри подозревала, что та не старше се самой. Но обе уверяли, что им по восемнадцать.

Кэрри считала Билли настоящей красавицей, она ее сразу полюбила. Билли приехала сюда из Балтимора чтобы навестить мать. Сначала она устроилась к кому-то горничной, но вскоре возненавидела свою работу и кончила тем, что явилась в заведение Флоренс Уильяме.

— Надоело подчищать дерьмо за какой-то жирной белой сукой, — так объяснила она свой шаг.

Билли обладала мелодичным и нежным голосом, особенно в те моменты, когда она подпевала рвущимся в окно джазовым мелодиям.

— Тебе нужно учиться на певицу, — говорила ей Кэрри.

— Да, — соглашалась Билли, — на свете полно вещей, которым мне нужно научиться, и однажды меня озарит — и я удивлю всех.

— Ну конечно, — поддерживала ее Кэрри. — И я тоже.

Только она еще не знала чем. У Билли хотя бы была мечта. У Кэрри ничего не было. Торгуя собой, она ощущала себя в безопасности. У нее не возникало никакого желания вернуться в обычный мир, общаться с обычными людьми. Ведь стоит им лишь посмотреть на нее, как они сразу же поймут, что такое она из себя представляет.

Временами Кэрри просыпалась по ночам и проклинала бабушку Эллу и Лероя, временами же ей удавалось отогнать от себя мысли о прошлом.

Так дни сменялись ночами, за ними вновь приходили дни, но для Кэрри никакой разницы не было. Она пребывала как бы в вечной спячке. Даже деньги, которые она все же откладывала, ничего для нее не значили. Одного клиента сменял другой. Черный, белый, старый, молодой — ей все было абсолютно безразлично.

Флоренс Уильяме призвала ее к себе для разговора.

— Тебе необходимо встряхнуться, девочка моя. Эти коты приходят сюда, чтобы приятно провести время. А как я слышала, ты им такой возможности не даешь.

Однажды ночью, когда Кэрри принимала клиента, за стенкой ее комнаты послышался какой-то необычный шум. Звучали злые, раздраженные голоса — Билли и мужской. И тут же спокойный голосок Флоренс, пытающейся утихомирить разбушевавшиеся страсти.

Как выяснилось позже, Билли посмела отказать клиенту. Крупной шишке из черных, Биг Блю Рэйньеру. Человеку со связями, работавшему на Боба Хьюлетта, фактического хозяина Гарлема.

Флоренс была вне себя.

— Эти парни с полицией на «ты», — кипятилась она. — Тебе пора бы уже понимать, кому можно говорить «нет», а кому нельзя.

На лице Билли отсутствовал и намек на раскаяние.

Утром следующего дня девушки сидели в кухне и завтракали, как вдруг неожиданно в квартиру ворвались полицейские, арестовав сразу всех. В тюрьму их привезли в грязном полицейском фургоне.

Через несколько часов Флоренс Уильяме и двух белых девушек освободили. Билли и Кэрри остались в камере. Имена их записали в толстую книгу, после чего предъявили обвинение в проституции. Им пришлось провести в тюрьме отвратительную ночь, и только утром следующего дня их отправили в суд.

Увидев, кто сидит в кресле председателя суда, Билли застонала.

— Влипли, — проговорила она окаменевшей от ужаса Кэрри. — Видишь вон ту старую суку? Это судья Джин Норрис — она будет погаже, чем целая кастрюля дерьма!

Кэрри показалось, что Билли отделалась довольно легко. Ее мать, пришедшая в зал, поклялась, что Билли действительно восемнадцать. Затем судья, дотошно изучив какой-то листок бумаги, назвала его справкой о состоянии здоровья и объявила Билли больной. Кончилось все тем, что ее направили в городскую клинику в Бруклине.

Когда же настал черед Кэрри, то судья, смерив ее ненавидящим взглядом, забросала кучей вопросов, отвечать на которые девушка отказалась. Единственным, что она сообщила суду, был ее возраст — восемнадцать лет.

В озлоблении Джин Норрис заявила:

— Если вы не желаете отвечать на вопросы суда, то это ваше дело, мадам. Я могла бы быть снисходительной, но ваше поведение не дает мне к этому никакого повода. Три месяца. Остров Уэлфер . Слушание закончено.

Джин Норрис полностью заслуживала своей репутации.