Шапка-сосна

ЛУННАЯ НОЧЬ

Прошло три года. Цыганка так и не вернулась за сыном. За все это время Варя ни разу не пожалела, что оставила Костика у себя. Она очень привязалась к нему и теперь уже со страхом думала о том, что вдруг появится в Шумкове его мать и придется отдать ей мальчика.

Олешиха Тоже мало-помалу привыкла к Костику и вроде бы стала признавать его за своего.

Вячеслав как уехал в Пермь, так будто в воду канул.

Андрей кончил институт и преподавал историю в Шумковской школе.

Зима, как обычно бывает в этих краях, стояла вьюжная и холодная. Но в феврале неожиданно наступила такая оттепель — хоть в одном пиджаке ходи.

Утром Алексей Филиппович не спеша шагал по деревне на ферму. По дороге его нагнал Андрей. Поздоровались.

— Теплынь-то какая! — сказал Андрей. — Похоже, весна.

Алексей Филиппович провел рукой по широкой бороде и спокойно возразил:

— Да нешто она безо времени наступит? Теплынь-то и среди зимы бывает. Весне еще рано. И морозы будут, и метели, и снег…

— Снега в этом году и так много.

— Да-а, навалило. Вон у меня на сарае выше метра лежит. Крыша-то старая, того гляди, проломится.

Днем, возвращаясь из школы, Андрей вспомнил свой утренний разговор с Алексеем Филипповичем.

«Тяжело ему лезть на крышу. А другого мужика в доме нет, — подумал он. — Зайду-ка я и сброшу ему снег с сарая. Мне это нетрудно».

Он зашел домой, взял деревянную лопату.

— Обедать будешь? — спросила мать. — Или ты собрался куда?

— Собирай, мама, на стол, я сейчас вернусь.

Войдя во двор Деминых, он никого не встретил, залез на крышу сарая и стал сбрасывать снег.

В это время из дома вышел Костик с маленькой деревянной лопаткой в руках. Поверх шапки и пальто он был повязан крест-накрест большим платком. Неуклюже, как медвежонок, мальчик спустился с крыльца и принялся очищать своей лопатой снег со ступенек.

Вдруг он заметил, что с крыши сарая упала большая глыба снега. Он поднял голову и увидел на крыше Андрея. Подошел ближе.

— Дядя, ты зачем на наш сарай залез?

Андрей посмотрел вниз.

— О-о! Я и забыл, что в доме еще один мужик есть! — воскликнул он. — А на сарай залез, чтобы снег сбросить. Не хочешь ли мне помочь?

— Хочу! — обрадованно сказал Костик. — Только я на крышу не смогу залезть.

— Это не беда, я тебе помогу!

Андрей спрыгнул с крыши, протянул мальчику руку.

— Сначала давай познакомимся. Меня зовут дядя Андрей. А тебя как?

— Костик.

— Очень хорошо.

Андрей взял Костика, взобрался на сугроб и оттуда подсадил на крышу сарая. Минут десять Андрей чистил крышу, и Костик помогал ему своей лопаткой. Когда все было готово, Андрей спрыгнул сам, снял Костика.

— Ну вот, Костик, мы с тобой и сделали дело. Теперь уж снег не проломит крышу. А ты беги домой, не то замерзнешь.

Андрей ушел, а Костик остался во дворе и гулял до тех пор, пока у него не закоченели руки в насквозь мокрых варежках. Тогда он забрался на крыльцо и стал ногами стучать в дверь.

— Что случилось? Зачем ногами грохаешь? — сердито спросила Олешиха, открывая ему дверь.

— Варежки замерзли! — захныкал Костик, протягивая к ней руки. — Пальчики бо-ольно!

— Так тебе и надо, — стаскивая заледеневшие варежки с его красных рук, сказала Олешиха. — Надо было сразу домой идти, а не шляться два часа по холоду. Я за тобой бегать не стану. Очень ты мне нужен, добро такое! — Она бросила мокрые варежки на печку. — Раздевайся!

Костик разделся, подошел к печке и приложил ладошки к ее теплому боку.

— Баба, я есть хочу…

— Ешь, вон грибовница на столе под полотенцем и хлеб.

Костик подошел к столу, отбросил полотенце, стоя откусил хлеба и, почерпнув из миски деревянной ложкой, хлебнул два раза, положил ложку и с куском побежал обратно к печке.

— Когда едят, с куском не бегают, а сидят за столом, — строго сказала Олешиха.

— Баба, я яичко хочу.

— Яичко тебе? Губа-то у тебя не дура. Просишь, а того не понимаешь, что день сегодня постный. Ешь вот горох, на шестке стоит.

— Не хочу горох, хочу яичко. И молока.

— Эк пристал! Вынь да положь. Говорю тебе, день сегодня постный! Так с тобой и греха наскребешь на свою шею. Не у меня просить надо, у бога…

— А он даст? — заинтересовался Костик.

— Захочет, так и даст, — уже не так строго заговорила Олешиха. Только просить надо хорошенько.

— Как — хорошенько?

— Разве не видишь, как я богу молюсь. Иди-ка сюда, — теперь Олешиха говорила совсем ласково. Она подвела Костика к иконам. — Дай-ка сюда вот эту ручку. Сложи три пальчика вместе.

Костик послушно протянул руку, сложив пальцы щепоткой.

— Да не так, — терпеливо поправила его бабушка. — Не так. Вот эти три пальчика нужно, а не все. Понял? Теперь клади пальчики сюда — на лобик, теперь сюда — на животик, потом сюда, на правое плечо, потом на левое.

Она держала руку мальчика в своей и сама перекладывала ее несколько раз и на лоб, и на грудь, и на плечи.

— Вот видишь, как хорошо получается, — ласково приговаривала Олешиха. — Да еще встань на коленочки, так совсем ладно будет.

Костик опустился на колени.

— Вот так. Ну что за понятливый мальчик. Смотри вот на эту икону, на богородицу, — продолжала Олешиха, показывая на старую икону, которая давно уже почернела и потрескалась, и на ней трудно было что-либо разглядеть. — Вот смотри на мать-богородицу и шепчи про себя: «Господи помилуй! Господи помилуй!» Понял?

Костик стал креститься и бормотать себе под нос «господи помилуй». Олешиха, очень довольная, достала из бурачка вареное яйцо, налила в чашку молока.

— Ну ладно, вставай, хватит на первый-то раз, — сказала она. — Как привыкнешь, сам станешь молиться. Вот тебе яичко и молоко. Помолился — бог тебе и послал!

Костик обрадованно вскочил с колен, взобрался на лавку перед столом. Он быстро разделался с яйцом и принялся за обе щеки уписывать хлеб с молоком. Олешиха села к окну и взялась за веретено. Прежде чем начать прясть, она осторожно поковыряла веретеном в ухе.

— Опять холод будет, — вздохнула она.

— Откуда ты знаешь? — удивился Костик. — Тебе бог сказал?

— Примета такая: если уши чешутся, знай, будет, холод. Потому что я зимняя, родилась в январе. А бог никому не говорит, и ты не путай одно с другим.

К вечеру действительно похолодало. На минутку забежала домой Варя, положить портфель и сказать матери:

— Ужинайте без меня и ложитесь спать. Мы сейчас уходим в Сордву.

— Зачем еще? — недовольно спросила мать.

— Наш кружок самодеятельности концерт показывает.

Она переоделась, поцеловала Костика и ушла.

Вернулся с работы Алексей Филиппович. Поужинали я легли.

Костику не спалось. Он лежал, скрючившись на широкой постели, и уже не в первый раз спрашивал бабушку:

— Баба, куда мама ушла?

— Дрыхни, пострел! — отзывалась бабушка с печи. — Говорю тебе: в Сордву ушла на танцульку.

— А скоро придет?

— Когда придет, тогда и придет. Спи давай, и мне не мешай. Вот придет домовой или прилетит кукушка — тогда узнаешь. Спи.

Костику хочется спросить, кто такой домовой и что плохого, если прилетит кукушка, но он боится спросить. Бабушка и так, на него сердится. «Вот придет мама, у нее спрошу, — думает он. — Мама все знает, она ведь учительница». Но мамы все нет и нет, и глаза у Костика сами собой слипаются. Он думает сквозь сон: «Только бы не уснуть».

И засыпает окончательно.

А Варя в это время была еще в Сордве. Только что кончился концерт, и шумковская молодежь шумной ватагой высыпала на улицу. Варя притопнула валенками, раскинула руки и запела частушку:

Все засмеялись.

— Пойдемте напрямик через поле, — предложила она. — Сократим полкилометра.

— А не провалимся? — спросил кто-то. — Снег глубокий.

Андрей сошел с дороги, попрыгал на снегу.

— Наст крепкий, — сказал он. — Не провалимся. Пошли!

Девушки и парни взялись за руки по двое, по трое и с песнями и шутками двинулись в путь. Варя не заметила, как оказалась рядом с Андреем.

Стоял сильный мороз. Небо было ясное, звездное. Из-за Горбатого леса выплыла полная луна, на голубоватом снегу протянулись длинные тени деревьев, засверкали всюду яркие блестки. Вокруг было видно далеко, как днем.

Пока шли полем, наст держал хорошо, но в овраге, где росли редкие елочки, кое-кто стал проваливаться. Шутки, смех… Чтобы меньше проваливаться, все разбрелись, каждый шел отдельно, и лишь Андрей не выпустил Вариной руки.

Варя набрала полные валенки снега. Перебравшись на другую сторону оврага, снова на твердый наст, она стала вытряхивать из валенок снег. За это время другие парни и девушки ушли далеко вперед, и Варя с Андреем остались одни.

— Догоним? — предложила Варя, но Андрей отрицательно покачал головой.

Андрей заглянул Варе в лицо. Большеглазое, румяное от мороза, окаймленное белым платком, усыпанным снежными блестками, оно показалось Андрею таким красивым, что он зажмурился.

— А помнишь, Андрюша, — задумчиво глядя на луну, сказала Варя, — как мы с тобой вот так же, взявшись за руки, возвращались с выпускного школьного вечера… Как давно это было…

Подошли к полевым воротам. Вот и Шапка-сосна, освещенная луной. Ночью она еще красивее, чем днем. Вся в инее, белая, пушистая. Ее тень тянется далеко и теряется где-то среди шумковских домов. В Шумкове совсем не видно огней. Вечер поздний, все уже спят.

— Быстро мы пришли! — огорченно сказал Андрей. — Не надо было идти напрямик…

Они подошли к Вариному дому, постояли у ворот. Андрей всё еще держал Варю за руку.

— Мне пора, Андрюша, — сказала Варя.

Он нехотя выпустил ее руку:

— До свидания!

Когда по утрам Варя и Алексей Филиппович уходили на работу, Костик еще спал, но зато обедали все вместе.

Костик встретил Варю на крыльце:

— Мама, ты почему так долго не приходила? Деда уже за стол сел.

— Задержалась, Костенька, в школе. Я сейчас быстро руки вымою и тоже сяду за стол.

Костик указательным пальцем почесал в ухе.

— Опять холод будет, — серьезно сказал он.

— Почему же?

— Когда чешется ухо — это к холоду. Я ведь зимний.

Варя улыбнулась, услышав в голосе Костика бабкины интонации. Вытирая руки длинным вышитым полотенцем, Варя вышла к столу из-за печки, где висел умывальник, и вдруг остановилась в недоумении: Костик стоял перед столом на коленях и неловко, неумело крестился, касаясь пальцами лба, живота, плеч.

— Костик, что ты делаешь?

Мальчик посмотрел на Варю с удивлением.

— Когда за стол садишься, обязательно надо помолиться, — сказал он. — Не то бог спорины не даст. Вот так надо.

Он сложил вместе три пальца правой руки и поднес их ко лбу. Варя схватила Костика за руку.

— Не надо это делать!

— А баба и деда молятся. Баба говорит, что надо. Вот так перекреститься и сказать: «Господи помилуй. Бог-батюшко, дай спорины». Мама, а какой он, бог-батюшко? Как деда? — тормошил Варю Костик.

— Никакой. Его нет, — ответила Варя и, подняв Костика с колен, посадила на стул рядом с собой.

Олешиха молча наблюдала за всем происходящим и только глубоко вздохнула. Варя повернулась к матери:

— Зачем ты его учишь молиться? Сама, если хочешь, молись хоть день и ночь, а его не заставляй. Незачем мальчику голову этим забивать. Чему нужно будет, я его сама выучу.

— Учи, учи, как бабушку не слушаться. Успеет еще разболтаться. Посмотрит, как ты мать свою ни во что не ставишь, и он так же будет, — сердито проговорила Олешиха и со стуком поставила на стол чашку с супом. — В школе болтай, что хочешь, а мне здесь всякую ерунду не мели. Дома пока еще я хозяйка. Умру, тогда живите, как знаете, а покуда жива, от своего не отступлюсь. Воровать я его не учу. А бога всем почитать надобно. От дедов это идет, и не нам обычай рушить.

— Деды почитали, теперь не почитают, — сдерживая возмущение, ответила Варя. — Теперь все знают, что никакого бога нет.

— Болтай, болтай больше. Ты-то целыми днями дома не бываешь, я его ращу. Выходит, меня он и должен слушаться. Хоть он и чужой мне, а в обиду его не дам и плохому не научу.

Олешиха повернулась к мужу, словно у него ища поддержки. Но Алексей Филиппович хлебал суп и, по всему видать, в разговор вступать не собирался. Немного помолчав, Олешиха сердито заключила:

— Отвадишь мальчишку от бога, как раз бог его накажет. Попомни мое слово.

— Мама, а я вчера снег с крыши сбрасывал, — звонким голосом сказал Костик. — С дядей Андреем. Дядя Андрей сказал, что я уже большой, настоящий мужик.

— Какой дядя Андрей? — подозрительно спросила Олешиха, взглянув на Варю.

— Не знаю, — покраснев, ответила Варя.

— Ты у меня, Варвара, смотри. Чтоб все честь по чести было.

— Ну, что ты, мама…

— Что, что… Просто так парень к молодой девке в дом ходить не станет.

Алексей Филиппович поднялся из-за стола и направился к двери. Костик побежал за ним.

— Деду, ты на лошади поедешь?

— На лошади, Костюшка, на лошади.

— Я с тобой, деду. Можно?

— Спросись у матери. Коли отпустит, поедем.

— Поезжай, Костенька, — сказала Варя, — только к лошади близко не подходи и не балуйся.

— Я не буду баловаться. Я буду дедушку слушаться.

Варя возвращалась в школу после обеда. Она медленно шла по улице и думала о том, что впереди, видно, предстоит еще немало таких же тяжелых и неприятных разговоров с матерью, какой был сегодня: мать от своего не отступит.

А Костик стоял на мчащихся розвальнях, расставив ноги и держась за вожжи. Скрипел под полозьями укатанный снег, быстро бежала навстречу дорога, Сивка весело помахивал из стороны в сторону хвостом, мотал головой. Из-под его копыт летели комочки снега. Они попадали Костику в лицо, прилипали к шубке. Но Костик не отряхивался, он весь светился счастьем и думал: «Ехать бы так и ехать долго-долго, далеко-далеко…»

Но дорога до конного двора коротка: не успеешь как следует прокатиться, как надо уже слезать, открывать большие ворота и заводить лошадь в ограду.

Впрочем, и на конном дворе немало интересного. Костик здесь бывал не раз, многое знает.

В самом конце конюшни в отдельной загородке стоит жеребец Кактус. Кроме Алексея Филипповича, никто не смеет к нему заходить. Чуть кто приблизится к его стойлу, Кактус начинает бить копытами, грызть ясли и ржать так, что дрожат стены.

Костик один раз видел Кактуса, когда того на длинных вожжах гоняли по кругу.

— Деду, я хочу посмотреть на Кактуса.

— Сено буду ему задавать, тогда посмотришь.

По сколоченной из жердей лестнице Алексей Филиппович с Костиком поднялись на чердак, где лежало душистое сено. Дед стал сбрасывать вниз сено. Костик лег на живот и высунул голову в отверстие над стойлом Кактуса.

— Не свались, — предупредил его Алексей Филиппович. — Упадешь, затопчет.

— Не упаду, — отозвался Костик, не подымая головы.

Вот когда он мог рассмотреть жеребца. Костик не отрываясь смотрел на серую спину с широкой впадиной, на заостренные уши, на волнистую длинную и пышную гриву. На широком черном лбу коня белела звездочка. Кактус ухватил клок сена, но оно чем-то ему не понравилось. Он бросил сено на пол и нетерпеливо стукнул правой передней ногой. Костик разглядел, что у Кактуса нога до колена тоже белая.

«Интересно, а задние ноги у него тоже в белых чулках?» — подумал мальчик, и жеребец, как будто нарочно желая удовлетворить его любопытство, повернулся и выставил заднюю ногу.

«Тоже белая!» — обрадовался Костик.

Олешиха убирала со стола и вздыхала. Ей тоже было нелегко после разговора с дочерью. Перемыв посуду и прибрав в избе, Олешиха оделась, накинула на голову платок и побежала к Даньчихе.

— Заходи, заходи, милая, — обрадовалась Даньчиха соседке. — Посидим, поговорим.

— Мои-то все разошлись из дому, — сказала Олешиха, усаживаясь на западню. — И Костик с дедом уехал на конный двор. Не свой, мальчонка, а такой смышленый. Иному хоть двадцать раз одно и тоже долби, он ни в зуб ногой, а этот быстро схватывает. Раз покажи или скажи, и он уж все понял.

— Бывают, бывают такие понятливые, — поддакнула Даньчиха. — Только бы вот от рук не отбился бы…

— Я ему велела себя бабушкой звать, так он теперь все «бабу» да «бабу». С утра до вечера звенит. А еще, Евдокимовна, обучила я его молитве. Один раз сказала, в точности запомнил. Смышленый парнишка.

— Это ты богоугодное дело сделала, — похвалила Олешиху Даньчиха. — Тебе облегчение будет: теперь он сам станет свои грехи замаливать. Радоваться надо, соседка.

Но Олешиха в ответ глубоко вздохнула:

— Да вот беда, Евдокимовна, Варя моя, слышь, недовольна. Как увидела, что мальчишка святой крест на себя кладет, лицо у нее злое стало, незачем, говорит, ему этим голову забивать… Молиться ему запретила.

— Да, разбаловалась, видать, дочка, пока жила в городе. Ты ей потачки не давай. Для бога-то построже можно быть.

— Это так, — согласилась Олешиха.

— Ты, Паладь, главное, дочке не давай над собой хозяйничать. Кабы тебя она в грех не ввела. Нынче-то с нечистым тяжело бороться, церквей мало осталось. Потому молодые и перестали бога признавать. Только ты не поддавайся, не отдавай внучка антихристу. Святые мученики терпели и нам велели.

Олешиха согласно кивала ей. Она поправила платок на голове и поднялась:

— Ужо пойду, Евдокимовна. Засиделась я у тебя. Дома корову напоить надо, овцам сенца подбросить…

— Ты уж извини, Паладь, что ничем не попотчевала тебя, — сказала Даньчиха. — Нет у меня нынче ничего. Не осуди.

— Не за тем шла к тебе, Евдокимовна, извинять не на чем. За советом приходила, умные речи послушать…