Шапка-сосна

В ЖЕЛТОМ БОЛОТЕ

Олешиха давно уже почти не выходит на работу в колхоз: если за все лето выйдет раз-два теребить лен или где-нибудь возле деревни жать овес — и то хорошо.

Но все равно отдыху она не знает, целый день крутится по дому: смотрит за скотиной, держит кур, на зиму оставляет трех гусей, летом собирает ягоды и грибы, развела какую-то малину с заграничным названием и возит ее продавать в Черемково.

В прошлом году на шутьмах было много грибов. Олешиха носила тогда рыжики ведрами, и потом всю зиму ели соленые грибы. А нынешней весной, говорят, в Желтом болоте вырос хороший пикан-борщевник. Олешиха такого случая упустить не могла. Она вынесла из погреба большой пестерь, два дня выспрашивала, не пойдет ли кто за пиканом, но попутчиков не нашлось, и она решила идти одна.

На Желтое болото поодиночке ходить побаивались: лес темный, глухой, говорят — конца ему нет, заблудишься — не выйдешь. Встречали там и медведей.

Варя и отец ушли на работу, Олешиха быстренько накормила и напоила скотину и стала прилаживать на спину пестерь.

— Бабу, ты куда? — спросил Костик.

— На Желтое болото за пиканом.

— Возьми меня с собой. Я тебе тоже буду помогать пикан собирать. Я уж не маленький.

— Маета одна с тобой в лесу будет, — отмахнулась Олешиха, но потом подумала, что с мальчонкой все веселее будет, и сказала: — Ладно, возьму, если не станешь там нюни распускать.

Костик быстро оделся, взял свое ведерочко, сделанное из консервной банки, и положил кусок хлеба.

Олешиха шла не торопясь, опираясь на палку и не останавливаясь. До Чумкар-речки Костик бежал впереди нее, потом пошел рядом. Когда начались шутьмы, он совсем устал и уже плелся позади Олешихи.

— Бабу, ноги болят…

— Ох, не надо было тебя, хвостика, брать с собой. Знаю я, как у тебя ноги болят, опять будешь на шею проситься. Ну ладно, давай посидим немного, отдохнем.

Они посидели, потом Олешиха поднялась и направилась к лесу. Как только вошли в лес, Костику показалось, что наступил вечер — так потемнело. И чем дальше, тем темнее. Запахло сыростью, гнилым деревом.

Костик взялся за бабушкину руку и притих.

По дороге они перешли глубокий овраг — Филиново гнездо, как его здесь называют. Внизу попили из прозрачного ледяного ручейка. Свернули с дороги в лес и вскоре вышли на поляну. Поляну всю сплошь покрывали широкие зубчатые листья высокого пикана.

— Слава тебе, господи, — перекрестилась Олешиха. — Вон какую спорину бог-батюшко дает. Молись, Костюшко, пусть еще больше пошлет. Молись, милый.

Костик не слышал бабку, он с удивлением смотрел на то, как с елки медленной струйкой сыпались вниз легкие чешуйки от шишки. Олешиха ткнула его в спину:

— Что я тебе говорю? Пальцы, что ли, отсохли перекреститься? Али забыл уже? — Она поймала правую руку мальчика, собрала пальцы в щепоть и стала прикладывать их к его лбу и плечам, приговаривая: — Вот так. Вот так. Тебе же добра хотят. Вот так. Ну, крестись теперь сам.

— Не буду я молиться! — крикнул Костик, вырывая руку. — Мама не велела!

— А я тебе говорю: молись!

У Костика на глазах выступили слезы. Олешиха цепко держала его за руку и трясла палкой.

— Глянь-ка на это! Не будешь молиться, я тебе так этой палкой пониже спины наподдам, что потом не сядешь. Тут за тебя никто не вступится. Один бог с нами. Он один видит, да он не прогневается: для него стараюсь. Молись! Ты что это? Куда?

Но Костик вырвался и бросился бежать, громко плача и крича:

— Мама-а! Мама-а!

— Далеко не уйдешь, — сердито проговорила Олешиха, глядя вслед мальчику. — Не убежишь. Здесь тебе не дом. Все равно ко мне вернешься.

Голос мальчика слышался уже издалека.

— Мама-а! Мама-а! Мама-а!

Олешиха не ожидала, что Костик уйдет так далеко, и когда его голос стал почти не слышен, она испугалась, но все еще бормотала под нос:

— Далеко не убежишь… Для бога стараюсь, греха мне не будет…

И вдруг, словно очнувшись, она потихоньку позвала:

— Костюшко, милок, иди ко мне!..

Она звала так, будто мальчик стоит здесь, рядом, где-нибудь за ближним кустом. Олешиха прислушалась. Вокруг было тихо. Только где-то сверху по макушкам деревьев прошел шорох.

— Спрятался, испугался… Ну ладно, посиди, посиди, пока я пикан собираю, поиграйся за кустиком…

Олешиха принялась собирать пикан. Она почти поверила, что Костик прячется в ближних кустах, но тревога овладевала ею все больше и больше. Наполнив пестерь наполовину, она вскинула его за спину и почти побежала в ту сторону, где скрылся Костик.

— Костик, Костик! Дитятко мое! Иди ко мне! Пальцем тебя не трону!

Но Костик не отзывался. Как потерянная, Олешиха бродила вокруг поляны, клича мальчика. Но разве найдешь маленького мальчонку в таком лесу, где и взрослые мужики, бывало, блуждали по нескольку дней?

Медленно брела Олешиха домой. Не так уж был тяжел пестерь, но она часто присаживалась отдыхать.

Войдя в деревню, она завернула первым делом к Даньчихе.

— В лес, что ли, ходила? — встретила ее соседка.

— В лес, в лес, Евдокимовна, — кивнула Олешиха и как куль свалилась на лавку. — Ходила да беду выходила. Помоги, Евдокимовна, на тебя одна надежда.

— Что за беда стряслась?

— Внучонка в лесу потеряла. Стала заставлять его молиться, а он в лес убежал. Что я теперь Варе-то скажу?

— Ох ты, господи! — всплеснула руками Даньчиха. — И впрямь беда!

Олешиха рассказала Даньчихе все как было.

— Даже и не знаю, что тебе сказать, чем помочь… — проговорила Даньчиха. — Ты вот что, никому не говори, что заставляла его молиться и он из-за этого убежал. Сам, мол, потерялся, ушел. Эту ложь господь тебе в грех не поставит. Я так думаю, дочь твоя тут виной. Совсем она забыла бога.

— Забыла, Евдокимовна, забыла, — закивала Олешиха и перекрестилась. — Вразуми, господи, мою Варю, не отдавай ее антихристу…

— Ты скажи дочери, пусть она с нами в церковь сходит, — продолжала Даньчиха, — помолится, и все грехи ей простятся и Костик найдется. А я уж все, как надо, сделаю, черешван[1] повешу и кабалу[2] напишу. От моего черешвана, сама знаешь, никто не уйдет. Сам он, мальчонка-то, домой вернется. Мать-богородица его приведет.

— Так, так, — кивала Олешиха. — Помоги, Евдокимовна, мне, грешнице.

Когда Олешиха вошла в избу, Варя сразу заметила, что случилось что-то неладное, и встревоженно спросила:

— Мама, где Костик?

— Беда, доченька, беда, — заплакала Олешиха. — Всегда я тебе говорила, обидится на нас господь за то, что отстала ты совсем от него. И мальчика сбиваешь… Так оно и получилось…

— Что с Костиком? Где он?

— Сейчас, сейчас скажу… Ох, язык не поворачивается!.. В лесу он остался… Видишь, за пиканом ходила. Все время рядом бегал, играл, а потом как в воду канул. Звала его, кликала, по лесу бегала, пока из сил не выбилась.

— Ой, мама! Что же теперь будет? — в отчаянии закричала Варя. — Что же делать?

— Все, Варенька, будет хорошо. Господь нас не оставит. Ты только меня послушайся. Господу помолиться надо, помощи у него попросить. Пошли в церковь с тобой сходим. Никто знать не будет. Бог простит тебя, домой Костика выведет.

У Вари задрожали губы.

— Где ты его потеряла? — прерывающимся голосом спросила она.

— Да недалеко. Как зашли только за Филиново гнездо, тут по левую руку полянка с пиканом, там он и убежал. Да ты не убивайся, Варя, не денется он никуда, Христос его охранит. Помолись матери-богородице…

Варя уже не слушала Олешиху. Она бросилась со двора на улицу. В воротах повстречала отца, несшего вязанку дров.

— Ты куда? Что с тобой? — окликнул он дочь.

— Костик в Желтом болоте потерялся! — на ходу ответила она.

Алексей Филиппович опустил вязанку на землю и пошел вслед за Варей.

Николай Степанович узнал о пропаже мальчика вечером, когда вернулся с полей и заглянул на ферму. Председатель велел оседлать самую быструю лошадь.

— Андрей! — крикнул Николай Степанович, подъехав к дому Кудымовых и слезая с лошади. — Андрей, выдь скорей!

Андрей выскочил на крыльцо.

— У Алексеевны мальчонка в Лесу остался, на Желтом болоте. Садись на Ласку и скачи скорее туда. Алексеевна с Филиппычем там.

Андрей вскочил в седло, пригнулся и ударил каблуками в бока лошади. Ласка с места взяла в галоп.

Когда Андрей домчался до Желтого болота, лес начали окутывать вечерние сумерки. Солнце уже не просвечивало сквозь густую листву и хвою. Оно садилось где-то далеко за лесом, и только облака, плывущие высоко в небе, освещались его последними лучами. Андрей увидел выходящего из чащи Алексея Филипповича.

— Ну как, нашли? — крикнул Андрей с седла.

Алексей Филиппович махнул рукой:

— Да нет… Видать, далеко ушел. Здесь мы каждый кустик обыскали.

— Где Варя?

— Там… Ищет…

Андрей привязал Ласку к дереву и побежал, куда показывал Алексей Филиппович.

Он бежал и звал Варю, потом Костика, потом опять Варю. Ему никто не откликался.

«Варя тоже может заблудиться», — думал Андрей и уходил все глубже и глубже в лес.

У Вари уже не было ни сил, ни голоса, но она, шатаясь, все шла и шла вперед. Она не думала о том, что наступает вечер, не замечала, что с каждой минутой в лесу становится темнее. Сучья деревьев исхлестали, исцарапали лицо. Растрепавшиеся волосы падали на глаза. Впереди лежала толстая валежина. Она уже вся сгнила и покрылась пышным зеленым мхом, из которого торчали остатки черных острых сучков.

Варя хотела перешагнуть через валежину и не смогла, нога скользнула по мху и провалилась в мокрую гниль. Варя упала.

— Костик, милый! Где ты? Где ты? Отзовись!

И вдруг ей послышался слабый, далекий, словно во сне, чей-то голос, который звал ее. И как бывает во сне, она хочет отозваться и не может. А голос все ближе, все настойчивее зовет ее:

— Варя-я! Варя-я!

Как мягко, как хорошо лежать, и Варе кажется, что это зовет ее Костик. Но почему же он называет ее не мамой, а по имени? Но все равно — это он!.. И Варя счастливо прошептала:

— Костик! Милый…

Кто-то, шурша листвой, подошел к ней, и чьи-то сильные руки подняли ее.

— Костик… — еле пошевелила она губами.

Николай Степанович ходил по кабинету из угла в угол. Он подходил к окну, смотрел на улицу, пытаясь что-нибудь увидеть в подступившей к дому темноте.

— Куда же они пропали? Почему их до сих пор нет? — повторял он вполголоса и снова принимался мерить шагами кабинет.

Но вот в сенях послышался шум, открылась дверь. В комнату медленно вошла Варя и за ней Андрей. Варя хотела что-то сказать, но губы у нее задрожали, и она плача припала головой к груди Николая Степановича.

— Все знаю, Алексеевна… — тихо сказал Николай Степанович, гладя ее по волосам. — Ты поплачь, поплачь… Легче будет.

Варя всхлипывала все реже и реже. Голос председателя действовал на нее успокаивающе.

— Ничего, Алексеевна, завтра опять пойдем в лес, — говорил Николай Степанович. — Опять будем искать.

Председатель пододвинул к стене две скамейки, достал из шкафа несколько конторских книг, положил их на составленные лавки в изголовье вместо подушки и велел Варе ложиться спать.

Варя улеглась на лавки, но заснуть никак не могла. Николай Степанович и Андрей сидели за столом друг против друга и молчали. Как долго может тянуться короткая летняя ночь! Рассветало медленно. Сначала в окне стали видны березы, росшие возле сельсовета в палисаднике, а затем показались дома.

Николай Степанович вынул из нагрудного кармана большие старинные карманные часы. Щелкнул крышкой, посмотрел, не говоря ни слова, встал, надел фуражку и вышел на улицу.

Колхозный радиоузел помещался в маленьком белом домике, построенном в прошлом году, после того как вернулся с курсов радист Толя. Толя и дневал и ночевал на радиоузле. Бывало, его спросят: «Толик, что ты копаешься в аппаратуре, сломалось что-нибудь?» — он улыбнется и отвечает: «Зачем сломалось? Все в порядке. Так просто смотрю».

Николай Степанович зашел в домик. Толя подключал микрофон: в это время обычно начинал работать колхозный радиоузел. За маленьким столиком сидел председатель колхоза Григорий Тимофеевич и раскладывал листки блокнота, на которых были расписаны сегодняшние наряды на работу.

— Как Варя? — спросил Григорий Тимофеевич, увидя входящего Николая Степановича. — Что же делать-то будем?

— Искать надо. Всем колхозом искать.

Григорий Тимофеевич кивнул головой и, собрав листки с нарядами, убрал их в карман.

Толя-радист включил микрофон:

— Внимание! Говорит колхозный радиоузел. У микрофона председатель сельсовета товарищ Логинов.

Николай Степанович подошел к микрофону. Председатель немного помолчал, потом заговорил медленно, отделяя каждое слово:

— Товарищи колхозники! Нарядов сегодня не будет. Все выходят в Желтое болото на поиски пропавшего мальчика.

Он еще постоял перед микрофоном, видимо, хотел что-то добавить, но потом махнул рукой и вышел из радиоузла.

Олешихе не спалось. За всю ночь она, может быть, на час-полтора забылась в беспокойной дремоте, а еще до света, взяв под мышку краюху свежеиспеченного хлеба, сбегала к Даньчихе.

На подводах, верхами почти вся деревня выехала в Желтое болото. Олешиха показала место, откуда убежал Костик и в какой стороне он скрылся. Люди разошлись по лесу, крича, аукая, зовя Костика. Олешиха, отбившись ото всех, ходила одна, отламывала от каравая кусочки хлеба, раскладывала их на пеньки, приговаривая:

— Ешь, Костик, человеческий хлеб, не принимай куска от лешего.

Одна Даньчиха не поехала и даже не вышла проводить уезжающих на поиски. Солнце уже поднялось на два дерева, а в ее избе было темно, как вечером. В два подслеповатых окошка, к тому же закрытых ставнями, свет едва пробивался.

Даньчиха сняла с полки берестяное лукошко, осторожно поставила его на лавку, перекрестилась и открыла. Горницу наполнил запах плесени и пыли. Из лукошка Даньчиха вынула серую тряпку, сыпанула в нее щепотку хмеля, завязала суровой ниткой и повесила на вбитый в стену гвоздь. Из плетеного лыкового короба достала свечу, зажгла и прилепила под гвоздем. Сама опустилась на колени посреди горницы, похожая на растрепанный сноп, и забормотала вперемешку имена святых и умерших и живых жителей Шумкова:

— Пресвятая мать-богородица… Миколай-чудотворец… Пентюров Игнат… Ляпчиков Иван… Мария Иваниха… Параскева-великомученица… Господи помилуй! Господи помилуй… Чугунов…

Вечером к Даньчихе приплелась Олешиха.

— Казнит господь по грехам нашим, — сказала она, упав на лавку. — Весь день бегали по лесу, шумели. Нигде его, сердешного, нет. И за что напасть такая? За какие грехи?

— Не тужи, Паладь, — важно проговорила Даньчиха. — Слушай, что мне открылось. Говорила я тебе, что от моего черешвана никто не укроется. Как сказала, так оно и вышло.

— Ну и что же?

— Повесила я черешван, как положено, и только помянула имя Петра Чугунова, так черешван шевельнулся. Он, он, Чугунов Петр, на тебя беду накликал.

— Так он помер давно!

— Видать, в прежние времена ты ему досадила чем…

— Было дело, — вздохнула Олешиха. — Я когда-то, еще молодая была, один раз прихватила с его поля несколько снопов овса. Из-за этого, наверное…

— Он, Паладь, он! — воскликнула Даньчиха. — Больше некому. Ты грешна перед ним, а грех никогда даром не проходит. Теперь все в его воле, Петра. А мой черешван не может ошибиться. Запиши Петра в поминанье, и завтра же твой внучек сам из лесу выйдет.

— Ох, Евдокимовна! — вздохнула Олешиха. — Твои бы слова да богу в уши…

Костик бродил по лесу третьи сутки. Особенно страшно было в первый день и в первую ночь. Он бегал, кричал, пугался каждого шороха. Вечерами и по ночам сильно кусали комары. Они кружились вокруг мальчика целыми тучами, облепляли руки, шею, голову.

С утра немного посветило солнце, потом вдруг сразу стемнело, как будто наступил вечер. Костик выбрался на полянку и увидел, что все небо закрыла медленно наплывающая темная туча. Смолкли птицы. Поднялся ветер. Закачались деревья. Касаясь друг друга стволами, они скрипели с пронзительным неприятным скрежетом.

Начался дождь. Вверху застучали частые капли, как будто сразу десяток дятлов одновременно принялись за работу. Но под елку, куда спрятался Костик, дождь еще не проник, задерживаясь в верхних сучьях. Туча пронеслась, и дождь перестал. Вновь засияло солнце, его яркие лучи протянулись между деревьями. Сразу потеплело. Снова запели, засвистали птицы.

А под елью у Костика дождь только начался. Тяжелые капли, просочившись сквозь густой полог, падали ему на голову, за ворот, громко стучали о жестяное ведерко из консервной банки, которое он не выпускал из рук.

Костик замерз. От падающих капель было еще холоднее, но он только вздрагивал и не отодвигался. Возле его ног рос куст смородины с кисточками зеленых ягод. Среди зеленых ягод он увидел одну черную. Спелую, блестящую. Протяни руки — и достанешь. Но вдруг черная ягода шевельнулась и перескочила на другую ветку. Вот их стало две — черных смородины. Да ведь это, оказывается, вовсе не ягоды, а два птичьих глаза!

Маленькая пестрая птичка порхнула с ветки, села на краешек ведерка, в которое набралось немного дождевой воды, сунула в него головку, потом запрокинула вверх, сглотнула каплю, оглянулась по сторонам, опять попила и улетела.

Костику тоже хотелось пить. Он поднял ведерко. Руки не слушались его. Он поднес ведерко ко рту, там было всего два глотка. Костик облизал потрескавшиеся губы. Ему захотелось пить еще больше. Подвинулся, поймал ветку смородины и прямо с ветки сорвал губами несколько ягод. Ягоды были жесткие и кислые. Пожевав немного, он выплюнул кожуру и потянулся за новой кистью.

Солнце добралось до смородинового куста. Костик согрелся и тут же, под кустом, заснул.

Три дня подряд каждое утро колхозное радио объявляло:

— Товарищи колхозники, сегодня нарядов не будет. Всем искать пропавшего мальчика.

Три дня колхозники прочесывали лес, но Костика так и не нашли. На третий день вечером Николай Степанович и председатель колхоза долго сидели в сельсовете.

— Что же будем делать завтра? — сказал Николай Степанович. — Опять в лес?

Председатель колхоза вздохнул:

— С покосом нельзя больше ждать. Другие колхозы уже два дня косят. Сам понимаешь, не успеем вовремя скосить, трава на корню посохнет, пропадет. Придется зимой у соседей занимать.

— Я все понимаю, Григорий Тимофеевич, — тихо ответил Николай Степанович. — Но мальчонка из ума не выходит.

— А думаешь, мне легко людей с поисков снимать? Мне тоже жаль мальчика, и Алексеевну жаль… Но косить надо.

— Надо, — согласился Николай Степанович. — Надо косить.

На следующее утро со всех дворов слышался стук, отбиваемых кос. Бабы топили печи, готовили еду. Мужчины смазывали телеги, запрягали лошадей, грузили грабли и обвязанные тряпками литовки. Все приоделись по-праздничному и от клуба на телегах с песнями выехали в луга.

Варя косить не поехала. Она бродила по дому, принималась за одно, за другое, но ничего не могла делать — все у нее валилось из рук.

— Не убивайся, дочка, — утешала ее Олешиха. — Чего в жизни не случается, да все проходит. Ты молодая, замуж выйдешь, в девках не останешься, свои дети будут…

От ее утешений Варе было еще тяжелее.

Провожая колхозников в луга, Николай Степанович отозвал Андрея в сторону и тихо сказал ему:

— Ты, Андрей, не выходи сегодня на покос, поезжай опять на Желтое болото. Может быть, сегодня посчастливится. Возьми с собой Сашку Матренина.

Андрей кивнул головой.

Лес встретил Андрея и Сашку сердитым шумом. Сильный ветер гудел между стволами. Андрей и Сашка продирались по кустам, ведя лошадей за узду, разъезжались в разные стороны и съезжались. Уже начало садиться солнце, из чащи потянуло вечерней прохладой.

Вдруг Ласка раздула ноздри, фыркнула и шарахнулась в сторону от куста, росшего с краю просеки. Андрею показалось, что под кустом что-то чернеет. Он спрыгнул с лошади и раздвинул густые ветки.

— Сашка, сюда! Иди сюда!

Под кустом, уткнувшись лицом в землю, лежал Костик. В правой руке он сжимал дужку своего игрушечного ведерка.

Андрей тронул мальчика за плечо.

— Костик, а Костик! — тихо, чтобы не испугать, позвал он.

Костик не шевелился. Андрей поднял мальчика. Маленькое тельце было почти невесомо. Андрей приложил ухо к его груди.

— Дышит.

Андрей с Костиком осторожно сел на лошадь и, сдерживая ее уздой, тронул с места.

Варя, узнав, что Андрей с Сашкой уехали в лес, с обеда не раз выходила за околицу под Шапку-сосну и подолгу стояла и смотрела на дорогу. К вечеру она вышла к сосне и решила не возвращаться до тех пор, пока не увидит Андрея с Сашкой.

Она стояла, прислонившись к теплому, нагревшемуся за день стволу, и не спускала глаз с дороги. Вон за Чумкар-речкой показались двое верхами. Они ехали очень медленно. У Вари забилось сердце, она сорвалась с места и побежала им навстречу.

«Как же медленно они едут! Опять не нашли!» — с тоской и отчаянием думала она, а ноги несли ее вперед.

Потом Варя разглядела в руках у Андрея мальчика. Страшная мысль сжала ее сердце. Она побежала еще быстрее.

— Жив? — шепнула она, подбежав, и упала, хватаясь за ногу Андрея.

— Жив он, Варюша! Дышит. Ослабел только, — быстро сказал Андрей.

Варя подняла голову и, словно не веря, потрогала Костика за руку.

— Костик, милый… Ты живой?

Костик чуть-чуть приоткрыл глаза, посмотрел на Варю неузнающим взглядом и опять закрыл их.

— Костик! Живой! — закричала, рыдая, Варя. — Живой!

Андрей повернулся к Сашке:

— Скачи в правление, проси подводу. Скажи, Костика в больницу везти.

Сашка приподнялся в седле, покрутил концами поводьев в воздухе и хлестнул лошадь по одному и другому боку. Лошадь рванулась и пошла рысью.