Шесть повестей о легких концах

Шестая Испорченный фильм

Режиссеру, актерам, а также публике перед началом сеанса необходимо напомнить о следующих фактах:

1. Эдиссон (а может быть и не он) изобрел кинематограф. Центр кинематографического производства город Лос-Ангелос в Северной Америке; во Франции фирмы Патэ, Гомон и др. выпускают довольно значительные серии фильм (Petit Larousse).

2. В 1919–20 годах на юге России происходила гражданская война. Так называемые «деникинцы» (впоследствии «врангелевцы») при содействии цивилизованных держав заняли к осени 1919 г. обширную территорию, приближаясь к Москве. Но вскоре, разбитые красной армией, принуждены были затвориться в Крыму (Ист. Вел. Росс. Рев. том IX, стр. 215–328).

3. Русские обладают некоторыми психологическими особенностями, делающими весьма затруднительным общение с ними представителей других народностей (см. различные «Путешествия» XVI–XVIII веков иностранцев в Россию, критические исследования немцев о Достоевском и статьи французской печати о Российской Революции). Особенно любопытны эти феномены в области половой жизни. Достигая удовлетворения жители Западной и Срединной Европы обыкновенно высчитывают расходы и приходы, преподносят особям женского пола полезные вещи (двуспальную кровать, шелковую пижаму, электрический утюг и пр.) едят яичницу с ветчиной, слушают камерную музыку и спят. Напротив, русские, проявляют в периоды так называемого «любовного счастья» крайнюю раздражительность и даже бредовую активность. Своих невест, жен или любовниц они неожиданно проклинают, идут в публичные дома утомлять неестественной требовательностью местных работниц, настаивают на совместном покаянии и отъезде в Южную Африку, пьют пиво и воду, мешая эти разнородные напитки, начинают блевать, одновременно молиться, ругаться — сочетая слова высокие, как напр., «мать» с другими крайне низменными, — восхвалять на языке, приближающемся к древнеславянскому, нимб вокруг лика тапера и заушать этот лик, падать ниц пред архангелоподобным сапогом вышибалы и грозить взорвать весь мир, пакостить посередине улицы, слагать стихи и пр. и пр.… Часто подобные эксцессы кончаются смертью вольной иль невольной: от неумеренного употребления алкоголя или от исключительности боев между Господом-Богом и Сатаной, облюбовавших именно для этого славянские сердца и от многого другого. (Julio Jurenito, La Vida Sexual, página 89).

Здесь начинается кинематографический сеанс

Обычное советское утро. Завы, замзавы, вриды, управделы, входящая нонпарель. Портфели беременные хлебом. На ручных тележках тёмно-синие папки дел. Оператор крутит крайне медленно, так что нога каждого замзава подымаясь, долго пребывает в философическом раздумье — опуститься ли ей или превратиться в бронзу памятника «Освобожденного Человечества». У стены продавцы: дама в турецком халате (покрышка софы) торгует сахаром разложенным до атома, мальчишка спичками — поштучно. У третьего — светлая шинель с рубцами погон, а в руке севрская ваза: маркиза дезабилье ласкает влюбленную левретку. Это

Завы и нонпарель быстро раскупают сахар, спички, но равнодушно поглядывают на маркизу. Князь нервно следит за поворотами завских голов. Потом закрывает глаза. Всё расплывается. Как в каждом приличном фильме — видение. Набегают: нянюшки, «Золотой ярлык» Эйнема, институтки в белых пелеринках, оскалившийся богомольно денщик, наусники, букет роз от Ноева, портрет Государя Императора в бронзовой раме, барышни, мотыльки, звезды и луна, открытки с видами, уха с расстегаями и прочие вещи. Они исполняют четвертую фигуру кадрили, потом встают во фронт. «Золотой ярлык», козыряя, церемониальным маршем входит в рот князя. Мотылек опускается на его породистый нос. Князь вздрагивает, раскрывает глаза. На носу — муха. Подходит баба с арбузами вместо грудей, рассматривает вазу, приценивается. В это время появляется Нечто — на голове пылесос, где полагаются руки — семиколенные печные трубы, живот чешуйчатый, из пупа торчит спираль, всё вместе на детском трехколесном велосипедике. Нечто держит плакат:

Завы привычно улыбаются. Бабка, оглянувшись и увидев Нечто, падает на князя Дуг-Дугоновского. Князь роняет вазу. Смятение. Нечто, чуя недоброе, стремительно отбывает.

Отрадное зрелище традиционной погони: впереди Нечто на трех колесиках, за ним баба с арбузами вместо грудей, за нею князь, позади обрадованная нонпарель. Оператор вертит до изнеможения.

Князь натыкается на степенного старичка. Оба падают. Подымаются в ярости. Ждут драки. Но вместо неё — старичок, оглядывая внимательно князя, улыбается, дружески хлопает его по плечу и уводит.

Грязная столовка. Дама ест простоквашу. Входит князь со старичком. Князь недоверчиво озирается. Но старичок идет за буфетную стойку. Шепчется с хозяйкой. Появляется самогонка. Пьют, чокаются. Князь, лирически прижимая руку к сердцу исповедуется и стонет. Тогда старичок, с профессиональной небрежностью актера, отпраздновавшего двадцатипятилетний юбилей, чуть отделяет степенную бороду от юношеских щек. Князь, потрясенный, вскакивает. Снова садится, наклоняется, тычет ухом в водворенную на свое место бороду. Старичок вынимает из того места костюма, где никто ничего постороннего не держит, смятую бумажку. Князь волнуясь читает:

Явно взволнованный выпивает еще чашку чая. Старичок вытаскивает пачку денег. Князь берет, пожимает щедрую руку и в упоении повернувшись к опустевшей стойке, козыряет, точно копируя «Золотой Ярлык».

Купе. Все три этажа и промежуточные, то есть сетки для вещей, заняты. Князь в пиджачке. Всё время прикрывает «Известиями» лицо. Напротив — влюбленная парочка. Мужчина явно комиссарообразный жует хлеб и нежно поглядывает на спутницу. Она — необычайно красива. Среди славянских лиц — резко чувствуется Восток. Ее играет артистка с хорошим окладом — звезда — обязательно высокая, худая, заостренная. Все агрономы и акушеры, спецы и не спецы, сочи и просто — взглянув на нее понимают, что это не артистка кинематографа и не служащая Наркомпроса, Анна Моисеевна Шварцберг, а похищенная итальянцем в 1912 г. Джоконда (в Лувр возвращена копия). Девушка тоже ест хлеб, читает книжку, влюбленно чистит маленькой головной щеточкой галифэ спутника, но время от времени, вспоминая кто она, улыбается хронической улыбкой. Одна из этих улыбок падает на князя. Он вздрагивает, теряет газету. Вспоминая о конспирации испуганно вынимает огромный мандат и распластывает его перед изумленным комиссаром. Но сам уже не может отвести глаз от девушки. Все в купе, на сцене и в зале чувствуется начало великого Таинства. Комиссар неожиданно лезет в задний карман брюк, ищет что-то хмурый, вытаскивает наконец гнилое яблоко и дает его князю. Князь горестно ест.

Кабинет французского премьера. Бюст Республики и соблазнительная «Ню». На столе пресс-папье из заспиртованных ящериц, а также в виде Пантеона. Три министра. Чувствуется послеобеденная мечтательность. Англичанин курит сигару, вознеся ноги до высоты бюста Республики. Француз расстегивает пуговицы жилета постепенно, начиная с нижней, — вял и томен. Только итальянец, помня о том, что кинематограф не волшебный фонарь, разговаривает сам с собой благородными патрицианскими жестами. На стене перед ними огромная карта России. Стряхивая пепел, англичанин медленно завешивает карту черным крепом. Француз чувствительно всхлипывает. Вдруг дверь раскрывается. Вкатывается человек, сильно напоминающий подвыпившего околодочного. Суетливо кланяется, крестится на «Ню», висящую в углу, икает.

Все оживляются. Англичанин дружески треплет русского носком ботинка, француз дает окурок — докурить. Итальянец щелкает пальцами вместо кастаньет, отсутствующих почему-то на заседании Верховного Совета. Русский танцует казачок вприсядку. Упоенные русским искусством союзники аплодируют: англичанин ногами, француз ладонью массируя живот, итальянец по-человечески. Потом приступают к делу. Делят карту, ссорясь и уходя по очереди на минуту из кабинета, в виде протеста. Разрывают ее на три части. Русский, вытянув руку, кротко ждет. Англичанин нажимает кнопку звонка. Два рослых шотландца в юбочках вкатывают игрушечный танк. Француз с ужимками и вздохами достает из бумажника ассигнацию. Итальянец грациозно вытаскивает из своей шляпы «барсальери» петушиное перо и жертвует его, присовокупляя воздушный поцелуй, нежный, как плеск венецианских вод.

Русский всё это, за исключением поцелуя, забирает в полы мундира, три раза истово кланяется, уходить.

Кабинет директора фирмы «Патэ». Вращающиеся шкафы, телефоны, вспыхивающие сигнальные лампочки и прочие принадлежности делового человека. Директор рассматривает газету. Звонит. Входить человек, похожий на водолаза, — с трубами, с щитами, противогазом, карманным пулеметом последней системы «Комс».

Ресторан парохода. Околодочный верхом на танке. Петушье перо он прикрепил к папахе. Меняет подаренную французом кредитку. Глотает огромного лангуста. Теперь уже не околодочный, даже не пристав, почти император Павел I. Кинооператор суетится, снимая грозного московита. Недоволен тем, что солнце скрылось и раздраженно глядит в иллюминатор. Наконец:

Фешенебельный номер гостиницы. Сильно загажен. На полу винтовки, серебряные канделябры, седла и дамские шляпы. Толкотня. Все щелкают шпорами. Входит почти-Павел. За ним танк и представитель Патэ. Французская мелочь выросла в кипы русских бумажек. Щедро одаряет. Здесь же князь Дуг-Дугоновский. Он в новой шинели, горд, прекрасен. Почти-Павел беседует с ним шёпотом. Князь, глядя на на потолок, выходит. Расступаются. Провожают завистливыми взглядами.

Площадь освобожденного города. По ней носятся кавалеристы, стреляя в особенно симпатичные окна. Для руководства съемкой этой сцены лучше всего пригласить режиссера, ставившего ковбойские фильмы с судами Линча и истреблением разбойников племени «Коготь Кондора». Перебегающая площадь богаделка от страха умирает, примерно в середине. Показываются князь Дуг-Дугоновский на белом коне, адъютант и кинооператор. Последний с редкой быстротой устанавливает аппарат. Из дому вытаскивают даму в бальном платье и в ночных туфлях. Она падает на колени перед князем и, истерически улыбаясь, протягивает ему букет из оранжерейных цветов. Представитель Патэ заставляет ее два раза повторить этот трогательный жест. Оттуда же выползает, приподнимая руками ноги, интеллигент в пенсне. Путь его от ворот до лошади длится столь долго, что кинооператор, и тот, что от Патэ, и тот, что снимает настоящий фильм — оба теряют терпение. Добредя, он протягивает князю карточку:

Говорит большую речь. Что — известно только глухонемым, которые понимают слова по движению губ. Во всяком случае нечто очень задушевное. Князь, выслушав, снисходительно щекочет его подбородок шпорой. Этот жест также бисируется.

Затем кавалеристы снова оживляются. Стрельба. Погромы. На улицу летят чайные сервизы и кружевное белье. Быстро подъезжают подводы. Грузят «ненужный хлам». Поверх всего цинковая ванна, в ней лежит, улыбаясь, как младенец, вестовой князя.

Контрразведка. Номер в нижнем этаже. Портрет — почти-Павла. Преобладают винные бутылки и наганы. Верхом на поломанном контрабасе восседает князь Дуг-Дугоновский. Пьян. В одной руке револьвер, в другой открытка с изображением Джоконды. Роняет каждую минуту. Вежливый подпоручик не устает подымать. Приводят арестованных, — китайцев с чайного цибика, трех иудеев, нарисованных на плакатах «Освага», воскресшую богаделку, детский приют с наставницей, инструкцией и кубиками Фребеля. По штыкам солдат и по усам князя ясно, что это важный заговор. Князь целует кобуру, целится в упор открыткой. Кричит:

Кинооператор быстро запечатлевает события. У окон мелькают завистливые папахи. (В Англии и в Бельгии, где цензура отражает нервы культурных зрителей, после крика «расстрелять» — перерыв, во время которого оркестр исполняет арию из «Тоски»). Китайца и прочих выволакивают. Вместо них — новый арестованный. Князь увидев его вздрагивает. Не может быть никаких сомнений — это спутник Джоконды. Галифэ, которых давно не касалась маленькая щеточка — в грязи. На лице бесстрашная усмешка. Взбешенный князь кидается и сам стреляет в сердце соперника.

Кинооператор, предчувствуя благодарность директора фирмы Патэ, не может скрыть восторга. Но князю не до него: в окне мелькает улыбка Джоконды. Кидается. Увы! За окном только папахи и коса убитого китайца. Князь в отчаянии. Открытка на полу. Машинально вынимает из массивного портсигара папиросу, стучит мундштучком о крышку, закуривает. Через мгновение его лицо выказывает беспредельное блаженство. Немудрено: из дыма папиросы вырастает Джоконда. Она проводит щеточкой по усам князя и в неограниченном количестве улыбается.

Джоконда сразу исчезает. Папироска падает. Князь недоуменно оглядывается. Вокруг — переполох. Люди, набивая карманы наганами и недопитыми бутылками, убегают. Представитель Патэ складывает аппарат. Князь только разводить руками. Вежливый подпоручик выволакивает его за ноги на улицу. Упирается. Тогда объясняют:

Князь моментально трезвеет, и бодрой рысью бежит к вокзалу. За ним, вьючным мулом — кинооператор.

Посадка. Состав переполнен. Князь пытается влезть. Грозит стрелять. Бьет кондуктора. Француз впервые выявляет основную добродетель своей нации, то есть великолепную французскую вежливость, раскланивается, улыбается, так часто приподнимает свой котелок, что зрители начинают верить в отдельное существование шляпы. Всё бесполезно. Поезд готовится наконец отойти. По лицам ясно, что снаряды разрываются не далее, чем в пятистах шагах от вокзала. Француз горько плачет, утираясь шестью запасными платочками. В последнюю минуту кавалерийская кровь просыпается в князе. Он вскакивает на паровоз и даже пришпоривает его. Француз в свою очередь оседлывает князя. Паровоз, на паровозе князь Дуг-Дугоновский, на князе представитель фирмы Патэ, на представителе — кинематографический аппарат, едут среди снегов. Князь весело поет песенку, весьма популярную во время стратегических отступлений:

За паровозом волочатся тридцать два вагона. В последнем окне последнего вагона на лету улыбается похищенная в 1912 году Джоконда.

Порт. Эвакуация. Почти-Павел, обратившийся снова в околодочного, прошмыгивает на палубу. Поскользнулся. Уронил в воду танк. Петушиное перо унес ветер. Во всём нечто элегическое. Кинооператор старается поймать объективом порхающее перышко. Князь, завернувшись в шинель, на носу парохода. Чрезвычайно напоминает Наполеона в памятный вечер Ватерлоо. Вынимает открытку. Лицо смягчается. Пароход отчаливает.

Ночь. Вокруг стола пьют и делят «сувениры» — брошки, колье, кольца и пр. Почти-Павел, нацепив на живот огромного павлина из бриллиантов, задремал. Другие пробуют отстегнуть. Почти-Павел боится щекотки и дрыгает ножками. Кинооператор записывает в блокнот произведенные съемки. Хватается за голову:

Все разводят руками — теперь не до того — и снова принимаются за павлина. Князь не принимает участья в дележе. Он угрюмо глядит на стену. Там — расписание пароходных линий. Но по лицу князя ясно, что это иллюзия. На самом деле у стены стоит, сложив смиренно руки и неизъяснимо улыбаясь, эвакуированная Джоконда. Князь кидается, рвет расписание. Но никто не обращает на него внимания.

Кубрик. Качка. Исключительно женщины. Рвота. Теснота. На всех лицах тупое безразличие. Только Анна Моисеевна Шварцберг время от времени улыбается. Входит князь. Смятение. Женщины поспешно прячут под юбки брошки, обручальные кольца и даже золотые челюсти и выставляют наружу паспорта, заплаканные лица, нательные крестики. Увидев улыбку Джоконды, князь замирает, потом мечется. Падает на колени. Ему услужливо протягивают чайник с водой. Поливают. Но огонь его сердца не погасает. Молит. Зовет.

Шварцберг продолжает с честностью шестивекового навыка загадочно улыбаться. Женщины понимают, что они присутствуют при встрече двух возлюбленных, которые легко могут быть Ромео и Джульетой, Паоло и Франческой и т. п. Поэтому они стараются сдерживать приступы морской болезни. И даже бездарно копируют, наподобие англичан в Луврском музее, неповторяемую улыбку. В особенности умиляется старая еврейка, сидящая на крохотной корзинке, как наседка на яйцах. Улыбка Джоконды и блаженство князя длятся долго, во всяком случае не менее одной минуты, ибо фильма в этом месте движется медленно. Теперь исполняют любовный романс. Зрители в зависимости от темперамента и возраста целуются и плачут. Все ждут неизменного героя примиренных любовников — младенца, соединяющего руки, и подозрительно глядят на корзинку под юбками старой еврейки. Но оттуда никто не вылупляется. Князь целует носок полотняной туфли Джоконды. Все радуются счастливому концу и наиболее активные скрипят, направляясь к выходу. Но князь, обманывая всех, вскакивает, как раненый лев, и, не глядя на Джоконду, карабкается по лестнице.

Все на палубе. Князь сзывает:

Околодочный весело хихикает, так что бриллиантовый павлин, подпрыгивая играет своими каратами. Кино-оператор, ошалевший от нечаянной радости, готовится к торжественной минуте. Блистает утреннее солнце. Виден берег — магнолии, олеандры и прочее. Князь вытаскивает из кубрика Джоконду. Всё происходит столь быстро, что только одна из её многочисленных улыбок успевает дойти до зрителей. Джоконда летит в пенящиеся воды. Но вслед за ней — почти одновременно кидается князь Дуг-Дугоновский. Полное недоумение. Ощущение бессилия словами или хотя бы жестами дополнить происшедшее. Только кинооператор, свесившись за борть, как бы ловит сапоги со шпорами. Вопит: