Шесть витков следствия

ЖЕЛТЫЕ ПЕРЧАТКИ

В окна «уазика» заглядывала глубокая осень. Нудно завывал ветер, назойливо барабанил по крыше машины дождь. Небо, тяжелое и неприветливое, все ниже и ниже нависало над землей.

— Того и гляди, снег повалит, — нарушил молчание Олег Осипов, поглаживая собаку.

— На сырую землю? — откликнулся патологоанатом Зернов. — Вряд ли.

Разговор не получался.

Начальник отдела уголовного розыска РУВД майор Миронов, взглянув на часы, повернулся к водителю.

— Быстрее, Федорович, — сказал он и укорил: — Не покойника же везешь.

— Куда быстрее, — проворчал тот, заставляя все-таки стрелку спидометра ползти вверх.

Майор был не в духе. Полтора часа тому назад он вернулся из совхозного поселка, куда его вызвал участковый: мол, выследил опасного преступника, которого разыскивает городская милиция.

Такой сигнал требовал немедленных действий.

Но как только Миронов с опергруппой прибыл в поселок, по рации поступила команда никаких действий не предпринимать.

— Как, он уже задержан? — недоумевал Миронов, разговаривая с дежурным.

— Нет, сам пришел. Ждите.

Подошла машина.

— Разрешите, товарищ майор, — обратился к Миронову мужчина средних лет, высокий, с широким лицом и большой головой, крепко посаженной на короткую шею. Тяжело дыша, он торопливо заговорил:

— Как же мне, товарищ майор, дальше-то жить? Как теперь людям в глаза смотреть? Ведь меня здесь, в поселке, все знают. А жене, детям — им-то как быть?..

Черные блестящие его глаза пристально и тревожно глядели на Миронова. А тот растерянно слушал, не понимая, чего хочет от него мужчина, пунцовое лицо которого выражало возмущение. Оказалось, что перед майором стоял тот самый человек, который подозревался в тяжком преступлении. Его лицо было настолько схоже с фотороботом, что, казалось, не оставалось никаких сомнений в их идентичности. Мужчина протянул документы, из которых следовало, что, когда было совершено опасное преступление, он находился в больнице после тяжелой операции. Что это? Заранее подготовленное алиби? Нет, тщательная проверка подтвердила, что механизатор совхоза действительно не имеет абсолютно никакого отношения к преступлениям. Участковый явно перестарался. Майор извинился перед товарищем, выступил на собрании перед жителями поселка, объяснил им, что произошла ошибка.

Доложив обо всем этом начальнику, Миронов вернулся в кабинет. Его неприятно знобило. Позвонил домой, попросил было жену приготовить горячую ванну, но настойчивый звонок внутреннего телефона оборвал разговор.

— Слушаю вас, товарищ полковник, — сказал Миронов. Сделал пометки в настольном календаре, взглянул на часы. — Все понял. Выезжаю.

По пути, у кинотеатра, подсел капитан Осокин. Злой: в кои-то веки выбрался с женой в кино, так из зала вытащили.

— Что случилось? — спросил ок.

— Убийство.

— Какое еще убийство?

— На твоем участке. В квартире обнаружен труп, — разъяснил Миронов. — Маляев позвонил, ты его знаешь, он с Сурковым работает. Человек серьезный, зря трезвонить не будет.

Машина пробиралась по грязной дороге между панельными домами-близнецами. По-прежнему дул сильный ветер, черные тучи, сплошь окутавшие небо, сеяли мелкий дождь, заливавший лобовое стекло.

— Кажется, приехали, — вглядываясь в темноту, высвечиваемую фарами, сказал Миронов.

У подъезда девятиэтажного дома Стояли несколько человек. Среди них майор узнал белокурого старшего лейтенанта Суркова — участкового инспектора. Бывший сержант, он не сразу пришел в милицию. Работал на заводе, приобрел специальность электромеханика. Потом отличился в народной дружине. Его направили в школу милиции. Смел, предельно скромен.

Сурков изрядно продрог. Но вида не подал, четко отвечал на вопросы.

— Где квартира Никифоровой?

— На пятом этаже. Двадцать четвертая.

Миронов распорядился:

— Тогда — в лифт.

— К сожалению, не работает, — сказал Сурков. — Обещали починить.

— Раз обещали — надежда не потеряна, — резюмировал Миронов и положил руку на плечо Суркова: веди-де вперед.

Возле дверей квартиры Никифоровой Миронов увидел Ивана Лаврентьевича Маляева — помощника участкового. В прошлом фронтовик, уважаемый человек, он много делал на общественных началах для предупреждения правонарушений.

— Кто входил в квартиру? — поздоровавшись с Ма-ляевым, спросил Миронов.

— Только я и сын покойной.

— Как стало известно о смерти Никифоровой?

— Одна женщина высказала подозрение.

— Подробнее, пожалуйста, Иван Лаврентьевич, — попросил Миронов.

Маляев на минуту задумался.

— Фамилия этой женщины — Светлова. Она пришла ко мне на квартиру и сказала, что с ее подругой Никифоровой наверняка что-то приключилось. Дело в том, что Светлова неделю лежала больная, а Никифорова за это время ее ни разу не навестила. Светлова позвонила подруге на работу, а там ответили, что та уже неделю не появляется. Конечно, Никифорова могла куда-нибудь уехать, но дело в том, что в комнате все время горит свет. Светлова позвонила в квартиру — тишина…

Войдя в квартиру, Миронов сделал несколько шагов и остановился: в лицо ударил тяжелый гнилостный запах.

Небольшая прихожая, прямо из нее — спальня, направо — комната, служившая гостиной, с лоджией, а налево по коридорчику — кухня. Там на полу в домашней одежде в луже запекшейся крови лежал труп. На лице застыла гримаса. Выцветшие брови приподнялись, скосившиеся глаза слепо глядели в потолок. Миронов распорядился эксперту-криминалисту лейтенанту Лиснову сделать снимки, а врачу — дать предварительное заключение о времени наступления смерти.

Надев перчатки, Зернов потрогал труп в нескольких местах.

— Смерть наступила не меньше недели тому назад, — констатировал он.

— Собака след не взяла, — доложил сержант Осипов.

Распорядившись о дальнейших действиях опергруппы, Миронов со следователем прокуратуры и экспертом-криминалистом приступили к осмотру места происшествия. Ползая по полу, они изучали каждый его сантиметр, тщательно осматривали также мебель и другие вещи. В самых разных местах нашли много отпечатков пальцев, следов обуви, капли и мазки крови.

— Как, Эдуард, следы годятся? — спросял майор Лис-нова.

— Вполне можно использовать для сравнения.

— Очень хорошо. Продолжайте.

Зернов, невысокого роста, полноватый, склонился над трупом. На голове покойной виднелась залитая кровью вмятина, на бедре левой ноги — большой синяк.

Майор встретил приехавшего прокурора Корнилова, и они вместе подошли к врачу.

— Взгляните сюда, — сказал Зернов. Он сделал шаг в сторону, нагнулся и поднял массивную чугунную сковородку, валявшуюся у плиты. — Вот этой штуковиной и была убита женщина.

Корнилов поморщился.

— Вы уверены в этом?

Зернов положил сковородку на место.

— Безусловно, — ответил он. — Рана на голове — след от удара именно этим предметом. Размозжение черепа в затылочной области. Удар был нанесен, по всей вероятности, неожиданно, сзади.

— Не спешите, доктор, с выводами, — мягко, но настойчиво сказал прокурор и продолжал: — А почему на кухне валяются осколки от бутылки? А брызги крови на стене у самого пола?

Зернов замолчал. Майор, взглянув на него, сказал:

— Сейчас важнее не это, а то, когда наступила смерть.

Осмотрев труп еще раз и проверив все, врач подтвердил свое первоначальное заключение — смерть наступила не менее недели назад. Детали и клинические обстоятельства смерти можно будет установить только после вскрытия. Миронов распорядился отправить труп в морг. Сам же отошел к окну, глотнул свежего воздуха, закурил.

Осмотр места преступления продолжался. Не первый раз они работали вместе. Предварительно разбив квартиру на участки, распределили их между собой. Осмотр продвигался быстро, без всяких заминок. Мельчайшие детали каждый фиксировал у себя в блокноте, обнаруженные следы обводили мелом, а отдельные детали накрывали разными предметами, чтобы случайно не уничтожить. Криминалист их обрабатывал: фотографировал, срисовывал, снимал на липкую прозрачную пленку, увлажненную фотобумагу.

Квартира была со вкусом обставлена. Никаких следов беспорядка не заметно. Все вещи на своих местах. Красивые и дорогостоящие безделушки и украшения из серебра, хрусталя, фарфора, выставленные на полках и столиках, казались нетронутыми.

Миронов обратил внимание на цветной портрет, висевший над книжным шкафом. На него гордо глядели большие глаза молодой женщины. Волевой, чуть вздернутый подбородок, пухлые губы.

Майор резко повернулся, чувствуя, как его захлестывает гнев.

— Жила на свете женщина, любила, рожала… — угадав состояние коллеги, проговорил прокурор Корнилов.

— Вот так-то, Николай Степанович, — вздохнул Миронов.

Прокурор района был известен своей пунктуальностью, исключительной трудоспособностью. Несмотря на внешнюю флегматичность, Николай Степанович быстро оценивал обстановку, схватывал суть. Хотя Миронов и сетовал на придирчивость и въедливость прокурора, но тем не менее ценил его и уважал. Обоих связывало общее дело, они понимали друг друга с полуслова.

Договорившись с Корниловым о дальнейших действиях, Миронов приказал капитану Осокину пригласить сына покойной и подробно его допросить в райуправ-лении милиции. Прокурор тоже уехал, прихватив с собой жену сына Никифоровой.

— А я останусь, побеседую со Светловой, — сказал майор. И спросил у Маляева: — Скажите, Иван Лаврентьевич, как вы проникли в квартиру?

— Очень просто. Светлова сказала, что на девятом этаже живет сын Никифоровой. У него оказался ключ. Он открыл дверь и тут же отпрянул: «Господи, никак мать убита!» Я заглянул и увидел труп. Сразу бросился к автомату…

— А почему из квартиры не позвонили?

— Меня учили, что в подобных случаях лучше ничего не трогать.

— И как долго вы ходили?

— Пока дозвонился, потом покурил. Минут пятнадцать — двадцать, пожалуй, прошло. — Маляев виновато взглянул на майора. — Разве я мог подумать? Сын ведь все-таки…

— Да, сын, — тяжело вздохнул Миронов. — Никифоров, говорите, оставался у дверей? А где он был, когда вы вернулись?

— Там и стоял.

— А ключ?

— Ключ у него оставался. Я его в руки не брал.

На лестнице показалась пожилая женщина с бледновосковым лицом. Поддерживаемая Сурковым, она с трудом преодолевала ступеньку за ступенькой.

— Наталья Борисовна Светлова, — представил тот женщину, в фигуре и посадке головы которой, несмотря на преклонный возраст, была подчеркнутая прямота.

— Извините, Наталья Борисовна, за беспокойство, — сказал Миронов. — Обстоятельства, как видите, весьма печальные. Они вынуждают срочно с вами побеседовать.

— Да, да, я понимаю, — тихо проговорила женщина. — Як вашим услугам.

— Проходите в квартиру. Вы, говорят, были хорошо знакомы с Никифоровой?

— Да, с Галиной Васильевной мы знакомы семнадцать лет. Живем по соседству. А близко сошлись, можно сказать подружились, когда остались вдовами. Галя после смерти мужа впала в хандру. Мы вместе съездили на юг, на обратном пути Галя навестила сестер. Вернулась повеселевшей, продолжала работать.

— А сестры где живут?

— Татьяна — в Новгороде, Людмила — в Горьком, а Ксения — где-то на юге.

— А дети Никифоровой?

— Дочь за военным, живет на Севере. Сын тоже женат. В этом доме квартирует.

Воспользовавшись паузой, Светлова добавила:

— Может, это к делу не относится, но я должна сказать, что Галя была исключительная женщина, превосходно воспитанная, обаятельная, сердечная. В своем почтенном возрасте она была духовно молодой. Мы посещали концерты, театральные представления…

— А кто здесь кроме вас бывал? — спросил Миронов, направляя разговор в нужное русло.

— Антонина Сергеевна, она живет в соседнем доме, — сказала Светлова. — Максим Савельевич, именовавший себя художником.

— Почему «именовавший»? — уточнил майор.

— Понимаете, он довольно пространно изъяснялся, но лично его картин я не видела.

— Работает?

— В какой-то мастерской.

— А как Никифорова к нему относилась?

— По-моему, она радовалась, когда он приходил.

— А сын? С ним отношения были нормальные?

— Я бы не сказала.

— Обижал?

— Мне трудно судить, — уклончиво ответила Светлова.

— Расскажите о нем все, что знаете.

— Видите ли, особого благородства он не проявлял, а оговаривать человека…

— Правильно. Только сейчас все важно.

— Понимаю, — согласилась Светлова и продолжала — Дело в том, что Галина обычно не жаловалась, но однажды, помню, обронила, что в легкомысленной голове Василия не удерживается ни одна серьезная мысль.

— Что она имела в виду?

— С работой у Василия не ладилось, а потом он взял да и женился на женщине с двумя детьми.

— Здесь, в квартире, вы его видели?

— А как же, видела. Последний раз недели полторы назад. Вечером, когда мы с Галиной чаевничали, он и пожаловал, малость подвыпивший. «Сидите, чаи гоняете», — недовольно проворчал, потом что-то еще пробурчал, помялся и ушел. «Опять, наверное, приходил просить на водку», — пожаловалась Галина.

Миронов встал. Опять всплывают деньги, подумал он.

Как часто они фигурируют в подобных ситуациях! Сколько из-за них зла, горя, трагедий!

— А кто еще заглядывал сюда на огонек?

— Заглядывали, скрывать не буду. Галина любила гостей, особенно мужчин. Пожалуй, вам следует встретиться с Макаровой. Она живет в нашем доме, на пятом этаже, окна ее квартиры как раз напротив. Там и сейчас свет в окнах, видите? Когда-то Макарова с Галиной вместе работали в магазине. Старушку разбил паралич, она уже года полтора из дома не выходит.

— Хорошо, воспользуюсь вашим советом, — сказал майор и продолжал — Вы, Наталья Борисовна, судя по всему, тут свой человек. Что, по-вашему, изменилось в квартире? Может, что-то исчезло или, наоборот, появилось?

— Вроде бы все на своих местах, — оглядев комнату, ответила Светлова. — Разве вот тазик у дивана…

— Это наши товарищи поставили, — пояснил Миронов. — Прикрыли след, чтобы ненароком не затоптать. Кстати, не желаете взглянуть?

— На след-то? — Светлова вздохнула. — Что я в этом понимаю?

Она поднялась и направилась к серванту. Подходя, бросила настороженный взгляд на раскрытую шкатулку, отделанную перламутром и серебром. Ее лицо вдруг вытянулось, глаза расширились.

— Не вижу главной вещицы. — В голосе Светловой прозвучала тревога. — Здесь Галина хранила брошь с большим бриллиантом. Подушечка тут, а вещицы нет. Брошь от гарнитура. Еще должны быть серьги, подвески и перстень с бриллиантами. Дорогой гарнитур. Галине он достался по наследству от матери. Разрешите, товарищ майор…

Светлова открыла нижнюю левую створку шкафчика и указала на шкатулку.

— Прошу сюда понятых, — распорядился Миронов. Все собрались вокруг стола и смотрели на небольшой плоский красивый ящичек. — Наталья Борисовна утверждает, что здесь хранились драгоценности, а вы видите, что шкатулка пуста, никаких ценностей нет.

— Тут лежали еще карманные золотые часы фирмы «Павел Буре» с длинной толстой золотой цепочкой.

Лицо Светловой выражало неподдельное изумление оно даже заметно обвисло, а глаза поблекли.

— Неужели из-за этих ценностей ее и убили?

— А деньги у Никифоровой были?

— А как же без денег?

— И много?

Вопрос на мгновение остановил было ее, но, собравшись с духом, она все-таки ответила:

— Не знаю. Но это легко установить. Галина вела учет и тем гордилась. Муж ее к этому приучил. Мне казалось, что он непрерывно считал. Знал, сколько шагов от дома до торгового центра, до аптеки, кинотеатра, за сколько минут можно дойти до автобусной остановки.

Светлова подошла к книжному шкафу, где среди папок разыскала две ученические общие тетради.

— В одной приход, в другой — расход. За несколько последних лет, — пояснила Наталья Борисовна.

Миронов взял тетради и стал листать. В одной из них, на обложке которой значилось: «Приход», стояла последняя запись «7800 рублей». Это была итоговая сумма. Внимание Миронова привлекли еще две записи: «10/ІХ — 120 руб. пен.» и «15/Х — 100 р. пер. дочь.», которые стояли после итоговой суммы. В другой тетради, на обложке которой написано: «Расход», записи состояли сплошь из мелких сумм и имели месячные итоги. Последняя запись в этой тетради была датирована 21 /X — ниже ее шла колонка букв, а справа колонка цифр с общей суммой 5 р. 83 к. Буквы, видимо, обозначали название товара, а цифры — его стоимость. Каждая итоговая сумма расхода за месяц переносилась в тетрадь прихода и стояла в минусе общего числа. Таким образом, из анализа тетрадей можно было установить, что наличных денег у Никифоровой было около 8000 руб. И около ста тысяч на сберкнижках на предъявителя.

— Где же хозяйка хранила деньги? — спросил Миронов.

— В этом шкафу, в металлической коробочке, — ответила Светлова. — Можно, я взгляну?.. Но я ее, к сожалению, здесь не вижу.

— Коробочку можете описать?

— Конечно, я могу даже показать. Обыкновенная, из-под карамели. На крышке изображена Красная площадь. Мы вместе с Галиной покупали эти конфеты. Давно это было, уж и не помню, в каком году.

Слушая, Миронов продвигался дальше. В квартире было аккуратно, но опытный глаз не мог не заметить, что тут что-то торопливо искали: слой пыли кое-где нарушен, в диване и в бельевом шкафу беспорядок.

— И телевизор вы вместе смотрели? — спросил майор, поднимая с пола шнур.

— Телевизор иногда смотрели, но шнур со штепселем всегда был в розетке, — сказала Светлова.

Они приблизились к окну, на подоконнике которого лежали желтые перчатки.

— Похоже, мужские, — сказала Светлова.

— Да, мужские, — подтвердил Миронов и спросил — Приходилось ли вам видеть такие перчатки на ком-нибудь из близких или знакомых Никифоровой?

Светлова на некоторое время задумалась.

— Честно говоря, на перчатки никогда не обращала внимания.

Рядом с перчатками лежал потертый коробок спичек с отломанной полоской.

— Галина не могла его здесь оставить, — перехватив взгляд Миронова, сказала Наталья Борисовна. — Тем более с горелыми спичками. Пройдите на кухню, там на плите висит специальная спичечница. Вы убедитесь, что я права.

— Скажите, а Василий курит?

— Да. Бывало, Галина Васильевна делала ему замечание за то, что курил в комнате.

В прихожей Миронов открыл встроенный шкаф.

— Вряд ли кто позарится на старое барахло…

— А вдруг?

Из сапога извлекли металлическую коробочку.

— Это та самая, в которой Галина хранила деньги, — сказала Светлова.

— Коробочка нашлась, а денег, как видите, нет.

Миронов заметил себе, что преступник, видимо, уже при выходе из квартиры решил избавиться от улики: деньги забрал, а коробку бросил в сапог.

— Скажите, кто еще мог знать о драгоценностях и деньгах, которые были у Никифоровой?

— О том,’ что у Гали имелись дорогие украшения, знали многие.

— Я утомил вас, Наталья Борисовна, — сказал майор. — Да и время уже позднее. Не буду больше задерживать, но мне бы хотелось вам дать небольшое домашнее задание. Не возражаете?

— Какие могут быть возражения…

— Вот и хорошо. Тогда постарайтесь как можно подробнее описать пропавшие драгоценности. И еще — составьте список лиц, которые бывали у Никифоровой.

Разумеется, тех, кого вы знаете, а тех, кого только видели, назовите приметы: возраст, рост, внешний вид, одежду. Думаю, Наталья Борисовна, вы понимаете, как это для нас важно.

— Понимаю. Постараюсь выполнить вашу просьбу. Наблюдая за быстрыми и ловкими движениями криминалиста Лиснова, Алексей Павлович думал над всем тем, что увидел в квартире, пытался выстроить хотя бы одну правдоподобную версию. Не было сомнений, что преступник не раз здесь бывал, знал, где хранились драгоценности и деньги. Но этот человек недостаточно опытный: профессионал обычно действует намного чище, во всяком случае не оставляет столько следов.

Любой, даже умудренный в своем деле человек, совершая преступление, оставляет после себя следы. С этими следами работают опытные специалисты в самых различных областях знаний. Эдуард Лиенов — один из них. В его распоряжении самые различные научно-технические средства, немало приборов и простейших приспособлений, помогающих сделать тайное явным. Порой даже несколько хлебных крошек, два-три волоса или обыкновенная спичка с помощью эксперта способны превратиться в решающие доказательства.

Было уже за полночь. Мотивы убийства Никифоровой прояснились — ограбление. И сделал это человек, который хорошо знал, где хранятся ценности.

Версия убийства выглядела вполне реальной. Но вопросы были, они наталкивались один на другой. Кто убийца? Для того чтобы вычислить его, предстояло еще многое сделать, допросить уйму людей, исследовать следы, получить заключения экспертизы крови, обнаруженной на горлышке, бутылки, мазок на стекле серванта, сумочке, гранитной глыбке и капли крови на полу в комнате, прихожей, коридорчике. Алексей Павлович щелкнул пальцами, словно его осенила та самая мысль, которую он мучительно искал, подошел к телефону и набрал номер. Как только услышал голос Осокина, сказал:

— Николай, как там у тебя сын Никифоровой? Как он себя ведет?

— Кое-что в его показаниях не стыкуется с показаниями его жены. Сейчас прокурор проводит между ними очную ставку. И вообще его поведение, мягко говоря, странное. А вам что-нибудь удалось установить?

— Я сейчас выезжаю. Обо всем поговорим на месте, не спеша.

Лейтенант Лиенов открыл портфель, достал целлофановые мешочки и, чтобы не занести на перчатки дополнительные запахи, осторожно пинцетом захватил сначала одну перчатку и засунул ее в прозрачный пакет. Таким же путем упаковал и вторую. Потом свободные концы соединил вместе и прошил их нитками. Понятые и все остальные присутствующие поставили свои подписи на прикрепленной бирочке. То же самое эксперт проделал и с коробком спичек. Но со шкатулкой и металлической коробочкой возился долго. Обрабатывал их специальными порошками, окуривал и закреплял парами йода выявленные следы. Фотографировал. Потом упаковывал все в картонную коробку.

— Каким, Эдуард, вам представляется убийца? — спросил Алексей Павлович.

— Похоже, было двое, — ответил Лиенов. — Один высокий, другой пониже.

— Может, и адрес сообщишь? — улыбнулся майор.

— Я, к сожалению, не провидец, — серьезно сказал лейтенант. — Но думаю, что размер кроссовок — тридцать шестой.

— И на том спасибо, Эдуард, — сказал Миронов, взглянув на часы. — Пора бы и Суркову объявиться.

И тут дверь открылась: вошел участковый.

— Не иначе как телепатия, Николай Ильич. — Взгляд Миронова скользнул по лицу участкового.

— Ничего утешительного, товарищ майор, — не дожидаясь вопроса, заговорил Сурков. — Если не считать, что недели две-три тому назад у Никифоровой были гости.

— Кто такие?

— Пожилая женщина и девушка лет двадцати. Приходили по вечерам в течение трех дней. Однажды, говорят, с ними был молодой парень.

— Так, что еще говорят?

— Говорят, что Никифорова — женщина богатая и со связями. Ее в «сиянии злата» видели на престижных спектаклях. Разъезжала по курортам. Словом, царствовала, как выразилась одна старуха.

— Сколько квартир удалось обойти?

— Четырнадцать.

— Ладно, отдыхайте. Встреча завтра в восемь.

— Сегодня, Алексей Павлович.

— Ах да, время не стоит. Встретимся и продолжим обход.

Кто-то вставил:

— Берите поправку на субботу.

— Да, выходной, многих и вправду недосчитаемся.

— Погода-то не летняя. Задержатся, если с вечера не укатили, — заключил Миронов.

Угрюмой темнотой окутался город. Высокие дома, как будто чего-то пугаясь, плотнее прижимались друг к другу. Мокрый асфальт блестел, словно тонкий ледок. Светофоры сонно моргали желтыми огнями. На улицах — редкие прохожие.

— В управление, — буркнул Миронов, когда машина выбралась на проспект.

— Небось, товарищ майор, кишка на кишку протокол пишет? — сочувственно спросил шофер.

— Пишет, Федорович, пишет, — согласился Алексей Павлович, думая о другом. Он мысленно уже был в кабинете Осокина., Третий год они работают вместе. Ладят, понимают друг друга с полуслова. Светлая у Николая голова, цепкая память, в работе не разбрасывается, стремится выработать свою, если можно так выразиться, технологию, свои приемы, свой почерк.

Миронов вспомнил, как в пору своей молодости оказался на перевозе через Волгу. Лодка на месте бьется о берег, а хозяина нет. На обрыве, у сосны, приметил двух мальчишек, игравших в расшибалку. Стал выяснять, где перевозчик, а они в ответ:

— Волга-то видите, как бурлит, так что никакого перевозу не будет.

— А вы чего тут, да еще без рубашек?

Тот, что повыше ростом, посмотрел на Миронова оценивающим взглядом, ответил серьезно:

— Закаляемся. А вы что — милиционер, что допрашиваете?

— Да, я в милиции служу, — соврал Алексей. — На тот берег позарез нужно.

Мальчишки переглянулись, попрятали пятаки.

— Мы дяде Ване-перевозчику иногда помогаем, — сказал старший.

— А не хвастаешь? — подзадорил Миронов.

— Нет, чего нам хвастать. Давай, Николка, за веслами. Может, какая беда за Волгой.

Ребята перевезли Миронова. Он поблагодарил парнишек и наказал отправляться домой, чтобы родителей не волновать.

— Нет у нас родителей, — сказал в ответ Николка. — Я с бабушкой живу, а Пашка — в общежитии с детдомовскими.

Через некоторое время, когда Миронов перешел из горкома комсомола в милицию, к нему обратилась старушка, как потом выяснилось, бабушка Николки.

— Делом занимался, неплохо учился, мне помогал, — рассказывала она. — А потом совсем от рук отбился, по вечерам куда-то уходит, возвращался выпивши. Сам, говорит, я себе голова. Не знаю, как на него и подействовать…

Вызвал тогда Миронов Николку. Тому ничего не оставалось, как признаться во всем. Затягивал его Гришка, известный под кличкой «Вихрястый», в тину, в преступный мир. Обезвредили главаря, Николка поступил на завод, потом стал студентом техникума.

Миронов было и след его потерял, как однажды в его кабинет вошел щегольски одетый стройный лейтенант. На груди медаль «За отвагу» и значок «Отличник милиции». Энергично вскинул руку к головному убору, доложил:

— Лейтенант Осокин…

— Николка! Неужто это ты? — воскликнул Миронов, не дав ему договорить.

— Так точно, товарищ майор.

— Значит, в милиции служишь?

— Так точно!

Стоило Алексею Павловичу войти в кабинет и взглянуть на Осокина, как стало ясно: дело не продвинулось ни на йоту. Он взял протокол допроса и углубился в чтение:

«… — Когда, гражданин Никифоров, вы виделись с матерью последний раз?

— Недели две тому назад.

— Вы поссорились?

— Нет, был в командировке.

— Какого числа возвратились?

— Двадцать второго.

— И не навестили мать?

— Нет.

— Мимо же проходили…

В ответ — молчание.

— Ключи от ее квартиры брали с собой?

— Нет, они висели в прихожей.

— А жена навещала вашу мать?

— Думаю, что нет.

— Почему?

— Мать мою жену не признавала, не разговаривала с ней.

— Из мужчин у вашей матери были друзья или близкие знакомые?

— Похаживал один хахаль. Жениться вроде бы собирался.

— Как его фамилия?

— Не знаю.

— Видели его?

— Видел однажды.

— Разговаривали?

— О чем с ним, плешивым, говорить?

— А палец чем лорезали?

— Да так, нечаянно. Банку открывал…

— У вашей матери были драгоценности?

— Да, были.

— Где она их хранила?

— В серванте, в шкатулке.

— На шкатулке обнаружены следы — отпечатки пальцев. Не вы их оставили?

— Не убивал я мать.

— Ас какой целью к ней заходили?

— Попросить деньжат.

— Своих не хватает?

— Иногда не хватает.

— Знаете, где мать хранила деньги?

— Знаю, в коробочке. — Помолчав, добавил: — И в сберкассе.

— А-где коробочка сейчас?

— Не знаю. Да не убивал я. Не убивал, слышите! Мать же она мне!..»

Алексей Павлович откинулся на спинку кресла. Не спеша закурил, морщась от дыма, которым за вечер весь прокоптился. Задумчиво сказал:

— Его тоже понять можно. Мало того, что мать потерял. Худо ли, бедно ли, а красненькие она ему подбрасывала. Да и приютить в непогоду могла. А теперь нет родного человека…

— Больше того, легла тень тяжкого подозрения, — вставил Осокин.

— Вот именно. Ну, а ты, Николай Иванович, что обо всем этом думаешь?

Осокин пожал плечами:

— Боюсь, Алексей Павлович, пока ответить что-нибудь определенное.

— Где он?

— Никифоров?

— Кто же еще?

— В соседнем кабинете.

— Ну, что ж, утро вечера мудренее, когда рассветет, будет виднее. А сейчас ho домам.

Утром, как и условились, собрались у места происшествия. Распределили между собой дома и сразу же принялись за работу.

На первом этаже дверь открыл мужчина лет сорока, жилистый, с мелкой сетью морщин на скуластом смуглом лице. Майору показалось, что он где-то видел этого человека. Но не стал насиловать память, коротко бросил:

— Милиция! Здравствуйте.

— Здравствуйте, товарищ Миронов, — улыбнувшись, приветствовал его мужчина.

— Вот видите, мне тоже показалось, что где-то я с вами встречался. Но где?

— Помните, товарищ, извините, не знаю, в каком звании вы теперь пребываете?

— Майор.

— А меня зовут Кирилл Тихонович Маслов. Лет пять тому назад у кинотеатра на перекрестке, товарищ майор, вы остановили грузовую машину, которой я управлял, и потребовали отвезти в милицию задержанных за драку.

— Такой случай был. Однако же у вас и память!

— А вчера вечером увидел вас у нашего подъезда и сразу же узнал. На «газике» вы подъехали целой бригадой. Слышал, в нашем тишайшем доме убийство?

— Да, Кирилл Тихонович. По этой причине и беспокоим людей.

— Понимаю.

— Что вы можете сказать о пенсионерке Никифоровой с пятого этажа?

— Мы с женой касательства к ней не имели. Живем здесь недавно. По обмену переехали. Советую вам, товарищ майор, поговорить с женщинами с четвертого этажа, кажется, одна проживает в семнадцатой, а вторая в девятнадцатой квартире. Они целыми днями просиживают у парадной. Может, что и заметили.

В соседней квартире жила девушка, студентка, с матерью.

— О Никифоровой? Нет, ничего не знаю. — На ее розовое лицо легла тень отчужденности. — Мама работает в двух местах, уходит рано, приходит поздно. Я же приезжаю только ночевать. Все время провожу в институте…

Девушка отступила назад, решительно взялась за дверную ручку.

Миронов резко повернулся и нажал кнопку звонка в соседнюю квартиру. Долго никто не открывал. Потом показался мужчина с заспанным лицом. При виде майора глаза его испуганно округлились.

— Извините, я приезжий, — пробормотал тот.

— Откуда?

— Из Нальчика.

— В гостях?

— Да, в гостях… Нет, в командировке.

— Когда приехали?

— Вчера.

— Кто может подтвердить?

— Как кто? Ах да… хозяева, но их пока нет.

Следующая квартира оказалась запертой. Еще квартира, за ней другая, один этаж за другим. Десятки вопросов и столько же ответов. И в каждом — крупица, дополняющая данные о личности Никифоровой.

Четвертый этаж, семнадцатая квартира.

— Майор Миронов, из угрозыска.

— Прошу, входите, моя фамилия Пучкова Зоя Федоровна. Раньше я в школе учительствовала, приходилось заниматься с трудными подростками, тоже захаживали ко мне из угрозыска. Сейчас вот на пенсии. Сижу дома, нигде не бываю, а видно, опять понадобилась. Проходите, майор, я вас чашечкой кофе угощу.

— Спасибо, не откажусь.

— Садитесь, пожалуйста, к столу, а я сейчас, мигом…

— У вас, Зоя Федоровна, хорошая, светлая квартира. Чисто, уютно. Но вот рассказывают, что вы предпочитаете больше на улице находиться.

— Кто же это такое обо мне рассказывал?

— Земля слухом полнится. Да в этом ведь нет нйче-го дурного. Каждый волен по-своему распоряжаться своим личным временем, лишь бы его занятия не противоречили нормам поведения.

— Что правда, то правда. Люблю на воздухе побыть. Но вот ноги нещадно болят, тяжело передвигаться, так я все больше около дома! Блокадница я. Сейчас все и сказывается. Подружка у меня — Соболева, она тут по соседству, в девятнадцатой квартире, живет, тоже ногами мучается. Вот и выходит, что нас два сапога — пара. Не были еще у нее?

— Нет, не был.

— Вот я и говорю, что мы с нею соседи и подруги, обе больные. Так что сама судьба свела нас. Выйдем на улицу, посидим около парадной на скамеечке. Перед нами течет вся жизнь нашего дома. Люди уходят и приходят. Всех до единого знаем в лицо, многих и поименно. Все с нами здороваются, новостями делятся. Да что греха таить — знаем, у кого какие гости бывают и где задерживаются.

— Именно поэтому я и пришел к вам, уважаемая Зоя Федоровна. Вы ведь знаете Галину Васильевну Никифорову?

— Как не знать! В этом доме я живу с первых дней его заселения. В друзьях не ходили, но были добрыми соседями. Никифорова живет выше этажом. Она овдовела раньше, а через год мой муж умер. Никифорова последнее время жила одна. Дочь замужем, она где-то за Мурманском, сын тоже семьей обзавелся, живет отдельно. Раньше-то мы общались, друг к другу в гости ходили. У нас было много общего — вдовы мы. Но вот года три назад между нами образовался ледок. Сначала мой зять назвал ее гулящей старушкой. А какая она гулящая! Хотелось на старости лет обрести покой, семьей обзавестись. Был тут у нее один вдовец, предлагал руку и сердце. Галина на полном серьезе со мной советовалась, а я возьми да и скажи ей: «Какое замужество в твоем-то возрасте?» Она, конечно, заколебалась. А тот тем временем другую нашел, да с нею и сошелся. Где-то сейчас на Васильевском острове живет в новых домах, у гостиницы «Прибалтийская». После этого Галина совсем на меня рассердилась. Здороваться перестала. А чего бы ей дуться-то, что я ей такого сделала?

— О том, что произошло с Никифоровой, вы в курсе?

— Что, арестована?

— Нет…

— Убита! И где же ее?

— Дома, в собственной квартире.

— Боже, страх-то какой!

— Может, у вас есть какие-то подозрения? Никифорова убита и ограблена неделю назад.

— О господи, неужто неделю! — Пучкова вскинула к лицу обе руки. — Так вот почему ее давно и не было видно. Я ведь поначалу-то думала, что, может, уехала куда.

— Как часто вы бываете на улице?

— Каждый день. А что теперь старухам остается?

— Ну, а если непогода?

— Это нам нё помеха.

— Не осталось ли у вас в памяти чего-то необычного недельной давности? Может, появление каких-то незнакомых людей или поведение, которое показалось вам ненормальным?

— Нет, не припомню.

— Вы знаете людей, которые приходили к Никифоровой?

— Конечно. Но лучше других знает все ее ближайшая подруга Наталья Светлова. Ее с Никифоровой чуть ли не ежедневно можно было вместе видеть. Правда, с неделю уже как их не видели… Еще есть парализованная Макарова, живет в соседнем крыле, квартира напротив. Она часто у окна сидит, на улицу смотрит, может, что заметила…

Зоя Федоровна задумалась, что-то вспоминая, подлила в чашечку кофе, пододвинула вазу с печеньем поближе к Миронову и сказала:

— Постойте, не знаю, имеет ли это какое значение, но недели две-три тому назад к Никифоровой приезжали гости — женщина в годах и девушка. Соболева говорила, что от сестры приехали. Но от которой, не знаю. Видели Никифорову в обществе этих женщин несколько раз. А один раз с ними был молодой парень. Постойте, этого парня мы видели еще раз примерно неделю тому назад… Он приехал на такси, точно на такси. Поднялся лифтом.

— Зоя Федоровна, не могли бы вы описать его внешность?

— Отчего же, могу. Я его хорошо запомнила. Первый раз, когда мы с Соболевой видели его, он был без очков, а когда на такси приехал, то был в больших темных очках. Но я его все равно узнала. Как-то очки были некстати. Погода стояла хмурая, да уже и вечерело. Поэтому я и обратила внимание моей подруги: Зина, говорю, гляди-ка, тот самый парень прошел, которого мы видели в обществе Никифоровой и двух ее гостей.

— Скажите, во что он был одет?

— Кажется, в куртку стального цвета с блестящими пуговицами, без шапки. На руках перчатки. Это я точно помню. Когда он вышел из машины, то вляпался в грязь, выругался, отошел на газон и стал вытирать ноги о траву. Потом подошел к луже, снял перчатки и принялся замывать ботинки.

— Вы не Заметили, какого цвета перчатки?

— Нет, не обратила внимания. Как-то ни к чему.

— В кбтором часу это было?

— Уже смеркалось. На улице было промозгло, и мы с Соболевой вскоре ушли. А когда пришла домой, сразу же занялась приготовлением ужина. Через некоторое время стукнула дверца машины. Я подошла к окну и посмотрела: такси тронулось и ушло в сторону универсама, что в конце нашей улицы. Там и директорствовала Никифорова.

— Вы смогли бы опознать этого человека?

— Конечно. Я его хорошо запомнила: высокий, лет за двадцать, шатен, красивое лицо.

— А скажите, Зоя Федоровна, были ли у Никифоровой какие-нибудь ценности, деньги?

— А как же. Никифорову в нашем доме все считали, извините, купчихой. Деньжата у нее водились. Она же директор крупного магазина. Но взаймы никому не давала. Говорила, что взаймы давать — врагов наживать. Я видела: она не раз надевала красивый бриллиантовый гарнитур.

— Я зайду в девятнадцатую, а вы, Зоя Федоровна, опишите всех, кого знаете, из числа знакомых Никифоровой. Бриллиантовый гарнитур тоже. Я загляну к вам позднее.

Такси! Майор заторопился. Ведь такси еще кто-то мог видеть. Может, тот же Маслов…

— Извините, Кирилл Тихонович, — сказал Миронов, возвратившись в квартиру Маслова. — Взываю к вашей памяти. Не видели ли вы случайно неделю назад вечером у дома такси, вон у того столбика, что около сквера?

Маслов улыбнулся.

— У столбика? Видел. Было такси, товарищ майор, вечером. У меня жена болела, так я в аптеке купил лекарство и заскочил прямо на шаланде домой. Теперь я работаю на шаланде. Остановил машину на проезжей части у обочины и пошел в дом, а шофер такси открыл дверцу машины и окликнул меня: «Эй, хозяин, не найдется ли огонька прикурить?» Я его еще спросил: чего, мол, здесь торчишь? Одного тут привез, говорит, обещал скоро вернуться. Я достал коробок, зажег ему спичку, и он прикурил. Еще мы с ним поболтали о том о сем. Таксист в возрасте, назвался Николаем. Я хорошо запомнил имя: мой сменщик тоже Николай. Он сказал, что работает через день. Говорил, что в их четвертом парке требуются классные ^водители, меня агитировал.

— Не смогли бы вы, Кирилл Тихонович, опознать этого шофера?

— Никак они и ухлопали, женщину-то?

— Такой вывод преждевременный. Нужно сначала разыскать таксиста. Не вспомните ли точно, когда его видели?

Кирилл Тихонович умолк, продолжая о чем-то напряженно думать, и, как бы очнувшись, сказал:

— Постойте, к жене приходил врач. Навыписывал кучу рецептов. — Кирилл Тихонович подошел к журнальному столику и разыскал рецепты. — Вот, товарищ майор, все они выписаны двадцатого, значит, таксиста я видел вечером.

— Спасибо, Кирилл Тихонович! Итак, вы можете опознать того таксиста?

— Думаю, что да.

Поблагодарив Маслова, Алексей Павлович через двор прошел в соседнее крыло и поднялся на шестой этаж. Квартира 68. Нажал на кнопку звонка. Двери открыла белокурая девочка. Майор представился. Девчушка закричала:

— Бабушка, к нам милиция!

— Танечка, проси в комнату, — донесся из глубины квартиры хрипловатый женский голос.

— Майор милиции Миронов, из угрозыска.

— Свой век, считай, доживаю, а с товарищами из милиции не общалась, — сказала Макарова, жестом руки приглашая гостя сесть в кресло возле дивана, где она полулежала.

— Хорошо это или плохо? — поддержал разговор Миронов.

— Вы, однако, не это пришли выяснять, — переменила женщина тему разговора. — Танечка, принеси вазу с яблоками. Задавайте, майор, вопросы. Меня зовут Антонина Сергеевна, ведь вы пришли, чтобы поговорить со мною по какому-то важному делу?

Макарова оказалась улыбчивой смышленой старушкой.

— Именно поговорить, Антонина Сергеевна. Из вашего окна хорошо видны окна квартиры Никифоровой?

— Вы так говорите, словно с нею что-то случилось…

— Случилось, к сожалению. Она убита.

— Как! Не может быть! Галина убита… Моя дорогая подруга… — В глазах Антонины Сергеевны появились слезы, старушка низко опустила голову и долго молчала, потом вытерла платком влажные глаза. — Раньше мы с нею дружили. Но вот уже полтора года, как я никуда не выхожу. По квартире и то передвигаюсь с помощью вот этой коляски. Встану ли я когда-нибудь на ноги? Галочка, бывало, из лоджии помашет или с Танюшей привет пошлет. И сама навещала, вкусненьким потчевала. А тут ни слуху ни духу. Не показывается, телефон молчит, только свет горит денно и нощно. Думала, укатила куда, забыв выключить. А вчера увидела много людей. Значит, то вы и были. Я узнала…

Миронов подошел к окну, глянул в ту сторону, где жила Никифорова.

— Когда у Галины Васильевны зажигался свет, вы могли наблюдать, что там происходит? — уточнил Алексей Павлович.

— Конечно, могла, — подтвердила Макарова.— Правда, иногда Галя зашторивала окна.

— Может, видели у Никифоровой кого-то неделю тому назад?

— Я уже думаю над этим. — Лицо женщины напряглось. — По вечерам к ней заходили. В основном женщины, но наведывались и мужчины… И где же ее убили?

— В собственной квартире неделю назад.

— Слышишь, внучка, я же говорила тебе, что с Галиной Васильевной что-то случилось! Иначе чего бы днём и ночью горел свет в ее квартире? А тут вот оно что! Какой кошмар!

— Вы очень наблюдательны, Антонина Сергеевна.

— Возможно. События недельной давности мало чем отличались от обычных. Я сидела в своей комнате перед телевизором и смотрела какую-то передачу. Спускались сумерки. Вдруг в квартире Никифоровой вспыхнул свет. Я подумала, что к ней пришли гости, и из любопытства подкатила на коляске к окну…

— Продолжайте, пожалуйста.

— В комнате у Никифоровой я увидела молодого парня. Он прошел и сел на диван рядом с Галиной, снял перчатки и положил их на подоконник. Что-то стал крутить в руках: похоже, хотел закурить. Галина повернулась к нему и что-то сказала. Потом поднялась и вышла. Возможно, она ушла в другую комнату или на кухню, те помещения мне не видны. Тогда этот парень встал и зашторил окна. Что дальше там происходило, не видела, не знаю. В неплотно сдвинутые шторы все последующие дни был виден свет.

— Как выглядел этот мужчина?

— Молодой, выше Галины на голову, одет в куртку с капюшоном. Я подумала еще тогда: почему же Никифорова не предложила ему раздеться? Видно, он ее заверил, что зашел на минутку, а может, Галина не желала, чтобы он долго задерживался.

— Скажите, раньше вам не приходилось видеть этого мужчину в квартире Никифоровой?

— Нет, не видела. По-моему, не видела.

— Так видели или не видели?

— Кажется, что не видела. Хотя лицо его мне показалось знакомым. Недели две-три тому назад в квартире Галины появились две незнакомые мне женщины. Одна пожилая, другая молодая. Они появлялись подряд дня три, а однажды вместе с ними был молодой парень. Они сидели за столом и пили чай. Это было вечером. По-моему, между тем парнем и этим есть какое-то сходство. Дней десять назад, а может и того больше, Никифорова навестила меня. Я ее спросила: «Галя, у тебя гости?» Никифорова сказала: «Слава богу, выпроводила». Сестра Галины дала этой женщине адрес — вот и пришлось мучиться за здорово живешь. Три ночи ночевали они у Галины, эти женщины. Мать приехала навестить сына, он работает здесь на стройке, живет в общежитии. «Так что бы ты думала? — рассказывала мне Галина. — Старая-то привезла с собой невесту для своего любимого сынка. Стала упрашивать меня разрешить молодым остаться ночевать, ишь до чего додумалась!» Пришлось Галине соврать им, что телеграмму получила, мол, дочь с мужем сегодня на праздники приезжают и что больше их оставлять у себя не имеет возможности. Обиделись. Но ушли.

— Антонина Сергеевна, вы могли бы узнать того парня?

— Вообще-то на зрение не обижаюсь.

— Благодарю вас, Антонина Сергеевна, за весьма ценную информацию, — сказал майор, заручившись согласием еще раз ее побеспокоить. Распрощался и пошел к Светловой, которая на нескольких страницах довольно подробно описала посетителей и знакомых Никифоровой и пропавшие драгоценности. По совпадающим признакам подробных описаний свидетелей Миронов дал информацию в розыск по Ленинграду…

В конторе эксплуатационного участка жилищного треста собрались участковые, оперативные сотрудники. Поджидали начальника угрозыска.

— Ну что, начнем? — усаживаясь на стул, сказал Миронов. Каждый поднимался и коротко докладывал, что ему удалось выяснить при обходе жилмассива. Данные, характеризующие личность убитой, пополнялись. Круг знакомых расширялся. Ее образ жизни обрисовывался довольно полно и отчетливо.

— Товарищ Сурков, берите с собой жильца с первого этажа, Маслова Кирилла Тихоновича, и отправляйтесь с ним в четвертый таксомоторный парк. Там разыщете шофера такси, который привозил молодого парня… Это очень важный свидетель, учтите. Взаимоотношения между ними неизвестны, — сказал Миронов. — Если будут какие-то осложнения, позвоните мне.

— Вы считаете, что убийство совершил именно этот молодой парень?

— Пока только предположение.

— Понятно. Все будет сделано так, как надо…

Миронов остановил взгляд на своем сотруднике — капитане Даниялове:

— Вы, Владислав Васильевич, останетесь здесь. Присмотрите за квартирой Никифоровой. Всех, кто придет к ней, опросите. Остальные — в машину. Выезжаем в управление. По дороге завернем в кафе перекусить.

Перед выходом на улицу Миронов позвонил Осокину:

— Ну как? Разобрались с отпечатками?

— Так точно, товарищ майор. Разобрались. Отпечатки пальцев на шкатулке и металлической коробочке принадлежат сыну Никифоровой.

— Он признался?

— Никак нет. Отрицает.

— Где он сейчас?

— Где ему быть — в камере.

«И все-таки убил кто-то из своих, — размышлял Миронов, направляясь к машине. — Не раз бывал в квартире, хорошо ориентировался, знал, где именно хранятся ценности и деньги. А теперь, когда обнаружены отпечатки пальцев…»

Было прохладно, слегка туманно. Машина, круто развернувшись, затормозила во дворе управления.

Миронов легко взбежал по лестнице и вошел в свой кабинет. За его столом сидела Антонина Яковлевна Арева, следователь прокуратуры. Она поднялась. Невысокая, смуглолицая, в строгом костюме. Глядела усталыми темными глазами.

— Мы тут с Николаем Ивановичем поджидаем вас, — сказала Арева, кивнув в сторону Осокина, разговаривавшего по телефону.

— Вам бы, Антонина Яковлевна, в этот субботний вечер над пирогами колдовать, — пожимая протянутую руку, участливо произнес Алексей Павлович. — Муж, поди, тоской извелся.

Арева улыбнулась суховатой и вялой улыбкой.

— Перебьется. Знал, кого брал в жены.

— Так уж и брал, — усомнился Миронов. — Долго небось увивался…

Антонина Яковлевна благодарно улыбнулась.

Капитан Осокин, закончивший разговор по телефону, доложил:

— С моргом разговаривал. Смерть Никифоровой наступила от травмы головного мозга. Пробит череп.

Миронов прошелся по кабинету.

— Думаю, надо вызвать сестер Никифоровой, — сказал он, обращаясь к Аревой. И, не ожидая ответа, продолжал — Предлагаю текст: «Похороны Галины среду первого ноября тчк Срочно выезжайте Софья зпт Василий».

— Кто такая Софья? — спросила Антонина Яковлевна.

— Дочь Никифоровой.

— Так ее же нет?

— Нет, так будет. Дадим и ей телеграмму.

— Вам, Алексей Павлович, удалось что-то выяснить? — убирая бумаги со стола, спросила Арева.

— По квартирным обходам установлено, что недели две-три тому назад у Никифоровой были гости от сестры. Но от какой, пока установить не удалось. Две женщины, а потом к ним присоединился молодой парень.

— Поздравляю, Алексей Павлович. Это уже кое-что, — сказала Арева.

— Вот именно кое-что. А сын Никифоровой? Давайте его допросим.

Первым вошел в кабинет Никифоров. За ним — Осокин.

— Прошу вас, садитесь к столу, Василий Григорьевич.

— Майор милиции, — представился Миронов. — Вместе со следователем прокуратуры Антониной Яковлевной Аревой и капитаном Осокиным поручено заниматься вашим делом.

— Я не убивал мать, понимаете? Не убивал. Я говорил вашему сотруднику, а он не хочет верить.

— Кто же это сделал?

— Этого я не знаю. Я вас хочу спросить об этом.

— Когда вы были последний раз в квартире у матери?

— Вчера, вместе с Маляевым вошли и снова вышли.

— Откуда были гости у вашей матери две-три недели назад?

— Этого я не знаю. Слышал, что были, но откуда, не знаю. Я не интересуюсь, кто к ней приходит, когда и зачем.

— Были ли у матери сбережения — деньги и ценности, где и в чем она их хранила?

— Я не убивал мать!

— Это мы уже слышали, отвечайте по существу заданного вопроса.

— В таком случае я отвечать не буду.

Миронов не стал настаивать. Он снял трубку, набрал номер. Едва закончился его короткий разговор, как в кабинет вошел эксперт-криминалист Лиенов и поставил на стол шкатулку и металлическую коробку.

— На этих предметах обнаружены отпечатки ваших пальцев, — кивнув на шкатулку и коробку, сказал майор. — Когда вы к ним прикасались? Говорите правду, и только правду!

По лицу допрашиваемого пошли красные пятна. Было видно, что он мучительно боролся с самим собою.

— Ну, если правду: я взял деньги и ценности, — глухо проговорил Никифоров, облизывая пересохшие губы.

— Когда, при каких обстоятельствах вы их взяли?

— Взял тогда, когда Маляев бегал звонить в милицию. Решил посмотреть, всё ли на месте, а заодно и деньжишками разжиться. Извините, соблазн попутал. Вспомнил про деньги. Вы, должно быть, знаете, что у меня в этом нужда!

— На выпивку не хватает?

— Хотя бы и на выпивку. У меня свой уклад жизни. — И замолчал.

— Продолжайте, Никифоров.

— Когда я вошел в квартиру, то увидел, что в серванте нет бриллиантовой броши. Я решил посмотреть, не спрятана ли она а шкатулку, но и там ее не оказалось. Тогда подумал — украдена. Может, из-за нее матушку и прихлопнули. Сразу же у меня возникла мысль забрать ценности и унести к себе домой. Сначала перегрузил их к себе в карман, а потом решил забрать и деньги. Деньги я хотел поначалу унести с коробкой, а потом подумал: коробка не нужна — и бросил ее в шкафчик, что при входе в квартиру. Мать я не убивал, клянусь. Были у нас с нею, конечно, в жизни разногласия, но не такие, чтобы убивать…

— Где находятся деньги и ценности?

— Дома.

— Жена об этом знает?

— Нет, я ей ничего не говорил. Я их спрятал в нише электросчетчика. Там есть незаделанный люк, одно время я прятал туда заначку от жены.

— У вас есть желтые перчатки?

— Нет, и никогда не было.

— В квартире вашей матери нами изъяты желтые перчатки. Кому они принадлежат?

— Я бы хотел на них взглянуть.

— Разумеется. — Миронов достал из сейфа перчатки, упакованные в прозрачные целлофановые мешочки, и положил их на стол. — Посмотрите.

— Первый раз вижу.

— Согласны ли вы добровольно выдать те ценности и деньги, которые взяли из квартиры матери?

— Конечно. Я уже понял, что неправильно поступил.

— Тогда в машину.

Забрав с собой Никифорова и своих помощников, Миронов опять поехал на квартиру убитой. Пока поднимались по лестнице, майор успел договориться с Осокиным о дальнейших действиях:

— Я тут исчезну ненадолго. А ты, как только Никифоров покажет, где хранились ценности, сделай так, чтобы он немного повертелся около окна, а потом усади его на диван в большой комнате и займи разговорами до моего возвращения.

— О чем?

— О чем хочешь. Спроси, любит ли он охоту, сколько зайцев убил…

И Миронов с двумя дружинниками поспешил к Макаровой.

— Добрый вечер, Антонина Сергеевна! Извините, что я опять вас беспокою, пришел не один. Сейчас мы с вами проведем один эксперимент, — подмигнул Миронов хозяйке и попросил погасить светильник. — Посмотрите, нет ли среди людей, которые сейчас там появятся, тех, кого вы раньше видели в квартире Никифоровой.

В глазах старой женщины блеснул огонек:

— Значит, сегодня мы будем ловить преступников?

— Не столько ловить, сколько узнавать.

— Не беспокойтесь, я буду глядеть во все глаза. Мне так хочется вам помочь.

Антонина Сергеевна, ковыляя, с помощью внучки перебралась в кресло. Миронов пододвинул его к двери, выходящей на балкон.

В окнах квартиры Никифоровой вспыхнул свет. Было видно, как в комнату вошли четверо. Двое мужчин и две женщины. Макарова тотчас же указала на сынэ Никифоровой, которого она хорошо знает. Остальных же видела впервые.

— Благодарю вас, Антонина Сергеевна.

Миронов вернулся в квартиру Никифоровой.

— Покажите, где вы взяли деньги и ценности. И осмотрите — все ли вещи на месте.

— Я уже показывал вашим товарищам и еще раз могу это сделать, — сказал Никифоров.

Он указал именно на те места, о которых раньше говорила Светлова. Затем он прошел по квартире, внимательно осмотрел все и заявил, что все на месте, кроме бриллиантовой броши и тогр, что он взял сам.

Раздался телефонный звонок, Миронов снял трубку. Докладывал Сурков.

— Так как там у тебя?

— Все хорошо. Шофер такси опознан. Его фамилия Лебов. Все, что надо, о нем узнали. Характеризуется положительно. Думаю, что с парнем, которого он привозил, в связи не состоит.

— Николай Ильич, везите его сюда.

— Как, сейчас?

— Именно.

— Хорошо, ждите.

Миронов повесил трубку и тут же вышел на площадку. Поднялся на девятый этаж, нажал кнопку звонка 42-й квартиры. И как только дверь отворилась, Миронов сразу же представился.

— Что с мужем? Почему его держите? — с тревогой спрашивала невысокая белокурая женщина. — Я знаю, его мать убита, это знает теперь весь дом. Вы что, его подозреваете?

— Подозреваем, но не больше, чем всех остальных.

— Я наперед вам скажу, что убить человека, тем более свою мать, он не способен. Василий добрый, он усыновил моих детей. А вот свекровь… О покойниках не принято плохо говорить, но одно скажу: вместо того чтобы помочь нам — она рассказывала обо мне людям всякие небылицы.

— Но ведь ваш муж пьет?

— Потому и пьет, что с матерью был не в ладах. Ей за шестьдесят, а она молодилась, замуж хотела…

— Вот видите, вы сами говорите, что он был не в ладах с матерью.

— Из этого ничего не следует. Одно дело обижаться на мать, другое — совершить преступление.

— А где хранятся ценности и деньги?

Женщина испуганно вскинула глаза:

— Какие ценности? Какие деньги?

Миронов спокойно продолжал:

— Те, которые ваш муж принес из квартиры своей матери.

Продолжая испуганно глядеть на Миронова, женщина молча опустилась на диван и горько, навзрыд заплакала…

— Вчера, после того как за ним приходил внештатный участковый, возвращался ли муж домой?

— Да, возвращался. Но был он недолго.

— Чем он занимался?

— Не знаю, не видела. Я смотрела телевизор вместе с детьми. Муж что-то делал в коридоре у туалета. Потом ушел, сказал, что скоро вернется, да так до сих пор и не вернулся.

Раздался звонок в квартиру. На пороге стоял капитан Даниялов:

— Ищу вас, товарищ майор. Там, внизу, художник.

— Пошли, — распорядился Миронов, направляясь к лифту.

У парадной стоял небольшой человек, кругленький, пухленький, с русой, коротко подстриженной бородкой.

— Мы вас, Максим Савельевич, не задержим, — успокоил его Миронов.

Богданову было около шестидесяти пяти лет. Он стоял, скрестив длинные руки на животе, и внимательно глядел серыми, выцветшими глазами на Миронова. Весь такой аккуратный, чистый, выглаженный, он держался предупредительно, но с чувством собственного достоинства.

— Это допрос? — спросил Максим Савельевич, когда Миронов показал ему фотокарточку Никифоровой и попросил рассказать о ней.

— Допрос, как правило, проводится с составлением протокола и в кабинете, — успокоил собеседника Миронов. — Я же прошу вас помочь следствию. При этом вы можете быть уверены в сохранении тайны…

Богданов понимающе кивнул головой. Нет, он не мог быть убийцей, подумал майор. Жестокости и силенок не хватит. И спросил:

— Так где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Никифоровой?

— В Пицунде, года три назад. Я писал этюд, когда Галина Васильевна подошла. Разговорились, (^казалось, что мы земляки, и познакомились. Вместе проводили время, потом, когда вернулись в Ленинград, тоже встречались.

— Как часто вы бывали у нее?

— Не часто, но бывал.

— Не замечали ли вы что-либо необычное в ее поведении? Не делилась ли она с вами какими-нибудь опасениями? Может, в последнее время была расстроена, взвинчена?

— Знаете, вы поставили меня в затруднительное положение, — бесхитростно сказал Богданов. — Мне казалось, что она, как и ее подруга Наталья Борисовна, с которой я познакомился у Галины, всегда пребывала в прекрасном настроении. Не скрою, у нас с нею был разговор о совместной жизни. Она меня устраивала. Думал на старости лет обрести семью. Галина Васильевна, как я понимал, была согласна, но вдруг повернулась ко мне на сто восемьдесят градусов, словом, расстроилась у нас с нею женитьба.

Распрощавшись с художником, Миронов вернулся в квартиру Никифоровой.

— Сурков звонил, — доложил майору Осокин, — через полчаса будут с шофером такси.

— Очень хорошо!

— Василий Григорьевич, вы готовы показать, где спрятаны ценности? Думаю, вы понимаете, что не стоит проявлять при этом эмоции. Жена может не сдержаться, не так поймет. Пользуясь случаем, разъясняю вам: все, что осталось после смерти матери, принадлежит по закону детям.

— За меня будьте спокойны.

Когда все было оформлено, Миронов позвонил следователю прокуратуры Аревой. Она согласилась с его доводами и разрешила освободить Никифорова: он не может повлиять теперь на ход следствия. Хотя лодоз-рение с него полностью снято не было.

Только вышли на улицу, как сразу же подошла машина. Первым вышел участковый Сурков.

— Товарищ майор, по вашему приказанию доставил шофера такси Лебова Геннадия Васильевича.

— Всего два-три вопроса, товарищ Лебов, и вы свободны. Когда-либо вы бывали на своем такси у этого дома? — спросил Миронов.

— Ах вот оно что! А я-то ломаю голову: где же, думаю, видел этого гражданина? Как ваша фамилия?

— Маслов.

— Маслов — теперь вспомнил. Здесь, у этого дома, я его и видел.

— Расскажите, при каких обстоятельствах вы сюда приезжали.

— Я привозил сюда пассажира, молодого парня.

— Опишите его приметы.

— Высокий, лет двадцати — двадцати двух, в куртке, кажется, стального цвета. Стрижка короткая, без головного убора. Да, еще одна деталь — он был в солнцезащитных очках. Я подумал, что, может, скрывает на лице какую-то травму, потому вечером и прячет глаза под очками.

— Приходилось ли вам встречаться с ним когда-либо раньше?

— Никогда. Я подвозил молодую пару к кинотеатру, там и увидел этого парня. Он нервно махал рукой, выбегал на проезжую часть. Я остановился, и он сразу же сел в машину. Велел ехать к универсаму, зашел туда, потом вышел и сказал, что теперь налево и прямо по улице. Потом он указал мне этот дом и попросил остановить машину напротив, у сквера.

— И долго вы находились в пути?

— Минут семь — десять, не больше, если исключить остановку, специально время не засекал. Можно и проверить, я скоростью буду регулировать.

— О чем говорили в пути?

— Так, о разном. Но я запомнил, что живет он в Ленинграде недавно. Все говорил: «А вот у нас в Горьком…» Как только машина остановилась, он сказал: «Ты постой, я мигом». Вышел из машины и скрылся в парадной. Вернулся, как мне показалось, возбужденным. «Что, поругались?»— спросил я. Он что-то пробурчал и сказал, чтобы я опять ехал к универсаму. Махнул рукой, и тут я заметил, что он без перчаток.

— Скажите, вы не запомнили, какого цвета были у него перчатки?

— Как же, запомнил. Когда он вышел из машины, похлопал по карманам, словно разыскивая что-то, потом сказал: «Эх, спички оставил в общежитии» — и попросил мои в порядке одолжения. Я ему отдал свой коробок. В это-то время и разглядел, перчатки были желтые… На обратном пути подъехали к универсаму, но он попросил меня проехать дальше. Потом, когда я остановился перед светофором, у перекрестка, вдруг спохватился: «Выйду здесь». Расплатился и ушел по улице направо. Видно, живет где-то неподалеку.

— Вы можете показать место, где высаживали пассажира?

— Конечно.

— Тогда в машину, поехали.

Лебов показал перекресток улиц, где никаких примечательных объектов, кроме жилых домов, не было. Вдали, направо, светились огнями высокие дома, там и были общежития строителей.

— Геннадий Васильевич, не показалось ли вам что-то необычное в его поведении?

— Показалось, что он в разговоре осторожничал. Когда я его спрашивал, он как бы просыпался. Я делаю из этого вывод, что на чем-то он был сильно сосредоточен, а на обратном пути взволнован.

— Я задержу вас еще на несколько минут. Хочу предъявить те предметы, о которых вы дали показания, для опознания.

Лебов опознал перчатки, заявив, что аналогичные видел на пассажире.

— Коробок! О, так это мой! — воскликнул он. — Видите, отломленная полоска от края: я ее вставил в транзистор, чтобы не хлябала батарейка. Внутри между стенок горелые спички — привычка моя складывать их так, а не разбрасывать.

Он назвал и еще ряд мелких деталей, по которым опознал коробку, переданную парню.

— Скажите, та полоска, которую вы отломили от коробка и вставили в транзистор, у вас в сохранности?

— А куда же ей деться? Конечно, там, в транзисторе, до сих пор.

— Смогли бы вы опознать того пассажира, о котором рассказали?

— Конечно, у меня на людей память хорошая.

— Геннадий Васильевич, что, если мы изымем у вас транзистор на время следствия? Он нам очень нужен.

— Понимаю. Коробок у вас, а маленькая его частичка у меня в приемнике. Согласен.

— Вот и хорошо, что вы правильно понимаете. Вопросы все. Спасибо вам за участие и помощь, за ценную информацию. Вы свободны.

Миронов оторвал листок из записной книжки, написал на нем телефоны и подал Лебову.

— Позвоните, пожалуйста, завтра.

— Хорошо.

— Товарищ Осокин, возьмите машину и отвезите Геннадия Васильевича домой. А заодно оформите и изъятие транзистора. И сразу же возвращайтесь в управление.

В назначенное время опергруппа собралась в кабинете Миронова.

— Начнем, товарищи. — Майор встал. — Горький, общежитие, сестра Никифоровой живет в Горьком, гости от сестры из Горького. Где-то мы находимся близко, но всего лишь близко. Вы, товарищ Осокин, как старший и вы, Сурков, отправитесь в общежитие, поговорите с комендантом и с воспитателями, установите, кто родом из Горького. Вопросы есть?

Вопросов не было. Когда Осокин с Сурковым ушли, Миронов обратился к лейтенанту Корнееву:

— Как, Виктор, с отработкой адресов и телефонов по алфавитке Никифоровой?

— Выявлена довольно большая группа женщин и мужчин, — ответил Корнеев. — Почти со всеми переговорили — и пусто. Были, мол, знакомы, приятная женщина, хороший человек. Все в таком духе. Никаких зацепок.

— Завтра по всем выявленным лицам поработайте с соседями — Пучковой, Соболевой и Макаровой. Может, они что-то скажут…

Миронов бросил взгляд на сухощавого, темно-русого офицера, примостившегося с краю. Это капитан Петр Алексеевич Степин, «дядя Петя», как уважительно называют его оперативники из тех, кто помоложе. И не без основания — он сыщик с головой, быстро выходит на след, информацию тоже процеживает, словно вымывает золотоносный песок.

— Ну, а каковы, Петр Алексеевич, результаты по магазину? — спросил Миронов.

— Пока, товарищ майор, ничего конкретного, — виновато проговорил Степин. — Стиль Никифоровой, чувствуется, не всем по душе. Своенравная. Могла распоряжение не выполнить и голос повысить. Ее побаивались. Теперь говорят: «Доигралась наша матка», «Ну, померла, так дышать будет легче». Похоже, собирала оброк.

— А что говорят в райпищеторге?

— Там траур. Многие, как выясняется, частенько к Никифоровой наведывались. Отоваривались не только дефицитом.

— Ясно, — сказал Миронов. — Но требуется еще кое-что выяснить по делу. Например, кто и когда был уволен?

— Уволен ученик мясника. Некто Никулин.

— Есть по этому поводу какие-то суждения?

— С такого места так просто не уходят, — сказал Степин. — Не уходят, даже если их схватят за руку.

— Согласен. А что говорят об этом ученике?

— Боролся, говорят, за право вольно жить и кое-как работать.

Миронов помолчал.

— Эту информацию передайте в ОБХСС, — сказал майор. — Работу по магазину продолжайте. А вы, Владислав Васильевич, — обратился он к Даниялову, — займитесь другим магазином — галантерейным. Насколько мне известно, там у них переучет, так что все они будут на месте. Помимо допросов, возьмите у них справку о поступлении в магазин желтых перчаток.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Едва он вышел, как позвонил Осокин:

— Занятные новости, товарищ майор. Только что закончил разговор с комендантом общежития Каниной Марией Никитичной. К ней, оказывается, приходила мать горьковчанина — Овчинников его фамилия — и просила выделить комнату для молодых на недельку.

— Ну и как, выделила?

— Отказала.

— Узнайте об этом Овчинникове все. А коменданта предупредите о неразглашении состоявшегося разговора.

— Я уже все сделал, Алексей Павлович. И в комнате Овчинникова побывал. Там сейчас нет никого. Комнату открыла комендант своим запасным ключом.

— Где Овчинников?

— Комендант не знает, спрашивали на вахте, говорят, что не видели. Вещи все на месте. На тумбочке вскрытое письмо из Горького, пишет девушка, она ждет его. Свадьба готовится.

— В общежитии оставьте Суркова. Его задача — немедленно информировать в случае появления подозреваемого. А сами приезжайте в управление, затем сегодня же вылетайте в Горький. Допросите мать Овчинникова и девушку. Держите меня в курсе. Жду от вас звонка в любое время суток.

Только Миронов повесил трубку, как телефон зазвонил снова.

— Товарищ майор, докладывает лейтенант Корнеев. В почтовом ящике Никифоровой обнаружены две записки почтальона с просьбой зайти в отдел доставки и получить заказное письмо. На почте выяснил, что письмо от сестры из Горького. На почтовом штемпеле — дата: 18 октября. По разносной книге значится, что 21 числа почтальон была в доме 113 и вручила заказное письмо гражданке Сониной из квартиры 33.

— Это уже интересно. Где почтальон?

— Она проживает в районе кинотеатра.

— Слушайте меня внимательно: скопируйте интересующую нас страницу разносной книги. Спишите все реквизиты с конверта письма для Никифоровой и привезите почтальона в УВД.

Миронов подошел к окну. «Любопытно, — размышлял он, — где сейчас находится Овчинников? Чем занимается? Не махнул ли в Горький? Ведь в общежитии-то его нет».

Первым в кабинет вошел Виктор Корнеев, следом — почтальон Ксения Федоровна Петрова.

— Почему до сих пор письмо не вручено адресату? — поинтересовался майор у нее.

— Что я могу поделать, если адресат не приходит, — с обидой ответила Ксения Федоровна. — Я знаю Никифорову. Она часто получает переводы. Я ношу ей их на дом. Приятная такая женщина. Думала письмо вручить, но не смогла. Двадцать первого вечером я пришла в дом сто тринадцать, чтобы вручить заказные письма Никифоровой и Сониной. Поднялась на пятый этаж и позвонила в квартиру. Однако никто не отозвался и двери не открыл. Я прислонилась ухом к косяку, услышала в квартире музыку, видно, работал приемник или телевизор. Еще позвонила и постучала. После этого все сразу стихло. Мне показалось, что музыку выключили и кто-то осторожно подошел к двери.

«Вот кто спугнул преступника — почтальон, — подумал Миронов. — Он успел взять только брошь, а тут звонок, стук…»

— Я подумала, — продолжала Петрова, — что Никифорова не хочет открывать. Может, она не одна. Я сказала через дверь, что зайду еще, отошла и стала подниматься вверх по лестнице. Когда была уже на площадке шестого этажа, услышала, как внизу скрипнула дверь. Мне показалось, что кто-то вышел из квартиры Никифоровой: может, она сама решила посмотреть, кто ее беспокоит; и тут же дверь захлопнулась. Я решила вернуться и позвонить еще раз. Когда спускалась по лестнице с шестого на пятый этаж, то кто-то побежал от квартиры Никифоровой, вскочил в лифт и спустился вниз. Грешным делом я подумала, что от Никифоровой ушел мужчина, а она не хочет, чтобы его видели посторонние люди. Но все же я снова позвонила в квартиру. Один, другой раз, за дверью теперь была мертвая тишина. Тогда я поднялась наверх и вручила Сониной письмо. Вот ее роспись. Приходила еще раз. Квартира Никифоровой была заперта. Я оставила в почтовом ящике две записки, чтобы она пришла и получила свое письмо. Все, товарищ майор. А что, с Никифоровой что-нибудь случилось?

— Да. Она убита в собственной квартире.

— Кто же этот негодяй?!

— Ищем. Скажите, Ксения Федоровна, в тот вечер, когда вы разносили почту, не видели случайно у дома такси?

— Нет, не видела.

— Спасибо, вы нам очень помогли…

Миронов подошел к окну, хотел было закурить, но передумал. Опять вернулся к столу, с досадой заметил:

— Не заглянули в почтовый ящик. Хорошо, что ты, Виктор Тимофеевич, смекнул…

Нет надобности приукрашивать действия группы, представляя ее поиск от начала до конца точным и безошибочным. Часто так бывает, что продвижение к цели, особенно на первых порах, идет на ощупь, в потемках. К тому же в следствии, как в науке, отрицательный результат — тоже результат, сужающий круг поисков.

Досадуя на себя, Миронов прошелся по кабинету, потом сел к столу и, погрузившись в свои заметки, задумался.

Для того чтобы анализировать, нужно время. Днем его не хватало, поэтому Миронов оставался вечером после работы. Заваривал чай или кофе, не спеша пил, думал.

В какой-то степени уже определились наиболее вероятные мотивы преступления, круг подозреваемых сузился до Овчинникова. На нем скрещивались многие сведения и показания.

Минутная стрелка успела сделать два с лишним круга, когда в кабинет вошел начальник районного управления полковник Бочканев.

— Что-нибудь прояснилось? — спросил он. — Рассказывай.

— Все сходится к тому, что убийство совершил некий Овчинников. Живет в общежитии строителей. Там сейчас Сурков с группой.

— Думаете задерживать?

— Да.

— Чем располагаете?

Миронов рассказал.

Полковник что-то обдумал, потом задал несколько уточняющих вопросов.

— Похоже, все сходится, — произнес он медленно. — Осечки не будет?

— Нет, будем брать, — уверенно проговорил Миронов и, видя, что начальник собирается уходить, предложил — Может, чашечку кофе, Николай Михайлович?

Бочканев улыбнулся:

— Знаю твой кофе. Опять небось супруга навещала?

— Ей же по пути.

И Миронов поставил перед начальником кофейник с чашкой и пододвинул тарелку с пирожками.

— Угощайтесь, Николай Михайлович. Ваши любимые.

— Неужто с грибами?

— Они самые.

— Тогда не откажусь.

За четверть века службы Бочканев прошел все ступени от следователя до начальника управления. За это время его темно-русая голова совершенно поседела, а стройная спортивная фигура заметно отяжелела и ссутулилась. Прежними остались улыбчивые глаза да приятный баритон. Интеллигент в лучшем смысле этого слова, он наряду с логичностью и стройностью мышления обладал удивительным трудолюбием и широкой эрудицией. «Стабильный у нас шеф», — говорят о Бочканеве. Стабильный во всех отношениях. Любит порядок и сам в этом подает пример. У него порядок во всем: в работе, на рабочем столе, в одежде, в портфеле и в карманах. Однажды Николай Михайлович сердито отчитал одного лейтенанта, который перерыл все карманы в поисках нужного…

Зазвонил телефон, Миронов снял трубку. Докладывал Сурков:

— Товарищ майор! Овчинников в общежитии объявился.

— Стерегите. Без меня — никаких действий. Выезжаю.

Овчинникова взяли спокойно и в назначенное время привезли к дому № 113, где его уже поджидали свидетели. Еще по дороге майор дал Суркову ключи от квартиры Никифоровой, с тем чтобы тот незаметно передал их Даниялову: он должен подняться туда раньше и ждать.

— Товарищ майор, это тот самый парень, которого я привозил, — сказал Лебов, когда они скрылись за дверью в парадной. — Я сразу узнал его. Он в той самой куртке, только без очков.

— Вы уверены?

— Никакой ошибки. Это он.

— Хорошо.

Потом Миронов подошел к Пучковой и Соболевой.

— Товарищ майор, — наперебой заговорили они, — мы узнали его, это тот самый парень, которого мы видели вечером с неделю тому назад.

— Хорошо. Это подтвердите на очной ставке.

— Хоть где подтвердим. Это он.

— Спасибо, мои дорогие. Но только чур не расходиться — оформим протокол.

Теперь — к Антонине Сергеевне Макаровой. Если она узнает в Овчинникове именно того, кого видела двадцать первого октября, тогда… Запыхавшись, Миронов взбежал по лестнице и позвонил. Дверь открыла внучка, Миронов прошел к Макаровой:

— Извините, Антонина Сергеевна, еще раз вынужден вас побеспокоить. Сегодня я опять не один, со мной понятые. Давайте посмотрим все вместе.

— Алексей Павлович, надеюсь, в этот раз по-настоящему будем ловить преступника?

— По-настоящему.

В квартире Никифоровой напротив зажегся свет, и как только в большую комнату вошли люди — трое мужчин и две женщины (понятые), Макарова выкрикнула:

— Это он! Он! Я его узнала. Высокий, второй слева, которого я видела вечером неделю назад. Он в той же одежде, что и тогда, — светлая куртка с капюшоном, без головного убора, стрижка короткая, — это он! Он и есть убийца!

Миронов подошел к Макаровой, дотронулся до ее плеча.

— Пока только подозреваемый.

— Ни пуха вам…

Подписав у Макаровой протокол, Миронов поспешил в квартиру № 24.

— Хотел бы я знать, по какой причине вы привезли меня сюда и держите здесь? — увидев Миронова, сразу же пошел в наступление Овчинников. — В чем вы меня подозреваете? Ничего преступного я не совершал. Я уже говорил вашим помощникам, что был в этой квартире вместе с матерью и невестой.

Майор сел за стол и размашистым почерком составил протокол, предложив Овчинникову прочитать и подписать. После того как свои подписи поставили и понятые, Миронов распорядился:

— Капитан Даниялов, оформите протокол, подпишите его у Лебова, Пучковой и Соболевой и сразу же приезжайте в управление.

— Слушаюсь, товарищ майор.

В управлении Миронов сразу же позвонил на квартиру следователю Аревой. Когда она приехала, привели на допрос задержанного.

— Скажите, Овчинников, с какой целью вы посетили квартиру Никифоровой двадцать первого?

— Какой день был двадцать первого?

— Пятница.

— В пятницу я был на танцах в общежитии.

— Кто может подтвердить это?

— Понятия не имею. Знакомых там никого не видел. Может, кто из девушек, с которыми я танцевал? А танцевал я с разными. Постойте, возможно, вахтер меня запомнила. Она не пускала в общежитие. Я ей показался навеселе. Потом, конечно, впустила. На вахте еще девушки-дружинницы дежурили. Может, они что скажут. В чем вы, собственно, меня подозреваете, скажите наконец? — взмолился Овчинников.

— Подозреваем в убийстве и ограблении Никифоровой. Хозяйки той самой квартиры, которая так любезно приняла у себя вашу мать, невесту и вас.

— Такие шутки не для меня. Они и до инфаркта могут довести.

— Тогда какой смысл скрывать то, что вы были двадцать первого у Никифоровой?

— Я не убивал. Верьте — не убивал! — Овчинников вдруг охрип.

Миронов налил в стакан воды:

— Вот выпейте, поможет.

— Я курицы в жизни не убил, а тут человека… Я говорю чистую правду!

— Нами установлены свидетели: шофер такси, который привозил вас, две женщины. В тот вечер они сидели у парадной дома. Так вот, все они заявили, что узнали вас. Надеюсь, вы понимаете, что это такое?

— Признаюсь. Я скрыл, что приезжал к дому на такси. Я хотел навестить Никифорову по поручению моей матери и поблагодарить ее за гостеприимство. Но двери мне никто не открыл. И я вернулся назад — уехал на такси.

— Нет, вы были в квартире, — заметил Миронов. — Это подтвердила гражданка Макарова из квартиры дома напротив. Помните, когда я вошел в комнату, то помахал рукой? Вы еще посмотрели в ту сторону, видели в окне женщину. Это и есть гражданка Макарова, которая видела вас в той же комнате полторы недели назад.

— Она могла спутать меня с кем-нибудь другим — слепая старуха.

— Нет, зрение у нее нормальное. Нами проверено. Вот справка врача. Мы предвидели такой ответ и пригласили на квартиру к Макаровой окулиста.

— Спутала она меня с другим, это факт. И точка.

— Каким образом тогда оказались вот эти ваши желтые перчатки в квартире Никифоровой? — Миронов вынул из сейфа перчатки и положил их на стол.

— Мало ли желтых перчаток. Эти — не мои. И точка.

Миронов обратился к Аревой:

— Ну так что, Антонина Яковлевна, проведем эксперимент?

— Пора.

— Лейтенант Корнеев, приведите в кабинет несколько мужчин и понятых. Проводнику служебной собаки скажите, пусть ждет моего звонка.

И как только все было приготовлено, Миронов вызвал Осипова с собакой.

— Объявляю всем присутствующим для сведения — будем с помощью собаки устанавливать, кому принадлежат желтые перчатки. Но чтобы у всех у вас сложилось убеждение в объективности этого действия, проделаем сначала опыт. Сержант Осипов, выйдите с собакой в коридор… Так, давайте вот вы, встаньте в середине, дайте какой-нибудь предмет. Платок? Хорошо. Давайте платок. Положите его вот сюда, на стул. Корнеев, попросите проводника с собакой.

Собаке дали понюхать платок, и она тотчас же опознала его владельца. Так проделали почти с каждым из присутствующих.

Майор разъяснил:

— Понятые, пожалуйста, посмотрите, перед тем как вскрыть целлофановые пакеты, исправность упаковки.

Когда все внимательно осмотрели пакеты, их дали обнюхать собаке, но она никак не среагировала. Потом вскрыли пакеты, извлекли перчатки и дали снова обнюхать собаке, после этого она сразу же из всех присутствующих выбрала Овчинникова.

Процедура закончена. Все разошлись. Овчинников еще долго сидел опустив голову. Потом поднял глаза и сказал:

— Товарищ майор, это мои перчатки. Но оставил я их при том единственном посещении квартиры Никифоровой. А отрицал поначалу по глупости.

Помолчав недолго, сказал:

— Значит, нашлись. — Овчинников попытался улыбнуться. — Думал, что потерял, а они, оказывается…

— Перестаньте ваньку валять, — перебила Арева.

— А вы меня на пушку не берите, — осмелев, парировал подозреваемый.

— И куда же так торопились, что перчатки забыли?

— Как куда? На поезд. Мать провожал.

— Так когда мать уехала?

— В тот самый день, в сентябре.

— А перчатки когда купили?

Овчинников вопросительно посмотрел сначала на майора, а потом на следователя и переспросил:

— Когда купил? Разве все упомнишь…

— А вы попробуйте вспомнить.

В пределах общей, детально разработанной тактики допроса у каждого работника существует своя манера. Один напорист, любит наносить неожиданные удары, другой не признает обходных маневров, идет к цели кратчайшим путем. Была своя манера и у Аревой. Она вела допрос ненавязчиво, не торопилась, не подчеркивала своего морального превосходства над подозреваемым. Антонина Яковлевна как-то заметила: «Тот, кто с самого начала допроса не может определить характер подозреваемого, подобен фехтовальщику, идущему на помост с завязанными глазами».

Арева задавала вопросы, а потом терпеливо, не перебивая, выслушивала Овчинникова.

— Чтобы окончательно разрушить все ваши версии, скажу, что вас видели в перчатках шофер такси, гражданки Пучкова и Соболева. Кроме того, вместе с перчатками вы оставили в квартире на окне коробок спичек, который одолжили у шофера такси. Полоску от этого коробка таксист сохранил в своем транзисторном приемнике. А экспертиза установила, что она отломлена от коробка, изъятого из квартиры Никифоровой. Как видите, Овчинников, то, что вы были в квартире Никифоровой вечером двадцать первого октября, доказано. Доказано бесспорно. Что вы на это скажете?

Овчинников опустил голову и долго сидел молча.

— Откуда я знал, что попаду в такой переплет, — сдавленно проговорил он. — Закурить бы… Да, вы правы. Двадцать первого октября вечером я был у Никифоровой в квартире. Но я… я не трогал ее, верьте мне. Какое чудовищное подозрение! — Голос его дрогнул. — Понимаете, тетя Галя обещала помочь моей маме продуктами к свадьбе. Я женюсь. Это честно. Уже заявление в загс подали. Вот и зашел на квартиру, деньги оставил… А как все обернулось? Клянусь — говорю правду. А за то, что врал, извините. Испугался. Сначала только чувствовал, что в квартире Никифоровой что-то произошло. И как себя вести — не знал. А когда сказали, что подозреваюсь в убийстве Галины Васильевны, совсем растерялся.

— Приходили за продуктами, значит, — прервал его Миронов. — Какие такие продукты в квартире? Что там — магазин, склад? Вы хорошо подумали?

— Я говорю чистую правду, поверьте. Сначала, конечно, я заехал в магазин. Мне там сказали, что директора нет, ушла сегодня пораньше домой. Вот я и решил заехать к ней на квартиру… Она сказала, чтобы я зашел перед праздниками. Постарается выполнить свое обещание. Я оставил ей сто рублей на продукты. Деньги положил на сервант под гранитную глыбку. Никифорова видела. И ушел. Времени было около восемнадцати часов.

— Никаких денег на серванте мы не нашли, когда осматривали квартиру.

— Я говорю, как было. Четыре купюры по двадцать пять рублей. На одной из них я надписал имя невесты — Настя. Это я сделал, когда получил получку. Ужасно, конечно, что тебе не верят, а ты не можешь ничем подтвердить…

Арева встала, давая понять, что допрос прерывается.

— Вы говорите, Овчинников, что мы не верим вам? Почему же… Обстоятельства вынуждают нас… Рассказывать вы стали под большим прессом улик… Вот и выходит, что кое в чем нам надо еще убедиться, проверить, сопоставить.

— За что Овчинников мог убить Никифорову? — оставшись в комнате с Аревой, вслух размышлял Миронов. — Личных счетов между ними не было. Встречались один раз, при весьма благоприятных обстоятельствах. Была небольшая обида… Но не такая, чтобы убивать человека. Нет, из-за этого не убивают. Цель убийства — ограбление. Но у Овчинникова ничего не найдено. И вообще: пропала всего одна брошь. Где она? Может, все-таки между Никифоровой и Овчинниковым произошла ссора? Как об этом узнать? Как же все это непросто…

— Конечно, непросто, — заметила Антонина Яковлевна. — Но коль скоро возникло сомнение, его надо проверить.

Миронов подошел к окну. Над крышами домов плыли тяжелые тучи. В приоткрытую форточку сочилась прохлада.

Раздумья оборвал легкий стук в дверь. В глазах стремительно вошедшего Осокина угадывалась важная новость.

— Звонили из приемника-распределителя, — сказал он. — Для установления личности задержана женщина, назвалась Мельниковой из Курска.

— Ну и что? — спросил Миронов, почувствовав волнение.

— А то, что у нее изъята брошь, похожая на описанную нами в ориентировке.

— И ты, Коля, так спокойно говоришь об этом! — воскликнул Алексей Павлович. — Когда звонили?

— В ваше отсутствие. В десять сорок пять.

— Что ж, хорошие вести.

— Считай, удача, Алексей Павлович.

— Все может быть. Аревой сообщил?

— Да, она ждет.

Раздался звонок.

— Вы, Антонина Яковлевна, словно подслушали наш разговор. — Лицо Миронова расплылось в улыбке. — Да-да, телепатия. В курсе. Готов выехать. Договорились.

Положив трубку, Миронов стал собираться.

— Врача предупредил?

— Да, Зернов ждет.

— А отпечатки пальцев у этой, как ее?

— Мельниковой, — подсказал Осокин. — Да-да, отпечатки взяты и направлены в НТУ.

Миронов снял трубку и позвонил в научно-техническое управление ГУВД.

— Полковник Быстрова слушает.

— Людмила Евгеньевна, вы сличили отпечатки пальцев Мельниковой с отпечатками пальцев, изъятыми с места убийства Никифоровой?

— Кто со мною говорит? — недовольно спросила Быстрова.

— Начальник ОУР Миронов.

— Алексей Павлович, положено, прежде чем спрашивать, представляться, тем более когда заоните женщине. Я вас не узнала по голосу. Богато и долго жить будете. Сейчас узнаю.

— Я перезвоню вам через часа полтора-два. Ладно?

— Звоните, если невтерпеж.

В кабинет, который был отведен для рабдты, дежурный по приемнику ввел крепко сложенную молодую женщину с темными глазами.

— Документов, удостоверяющих личность, нет, — доложил дежурный. — Назвалась Мельниковой Ириной Ивановной из Курска.

Арева предложила Мельниковой сесть и приступила к допросу. Задавая вопросы, неотрывно следила за женщиной. Но беспокойства в той было не больше, чем в жабе на солнце.

В кабинет вошел Миронов. У него в руках было дело, которое он взял у дежурного. Из рапорта постового следовало, что 21 октября в 22 часа 45 минут у ресторана «Балтика» на площади Мира задержана молодая женщина без документов, в сильной степени опьянения. В акте задержания перечислены вещи и ценности, в том числе 900 рублей, кроссовки 36-го размера и брошь с бриллиантом.

Майор шагнул к Аревой, протянул дело, раскрытое на стандартном бланке.

— Антонина Яковлевна, взгляните сюда, — сказал он. В графе «Какая мед. помощь оказана» записано: «Перевязан порезанный средний палец правой руки».

— Понятно, Алексей Павлович, — сказала Арева. — Прошу вас узнать, где находятся ценности и вещи. Они нам понадобятся.

Миронов ушел, чтобы отдать распоряжение, и тут же вернулся.

— Расскажите, Мельникова, как вы убили и ограбили Никифорову? — спросила Арева в упор.

Женщина уставилась на следователя. Лицо ее покрывалось зеленоватой бледностью.

— Так вы всё знаете? — прошептала она. — Никулин, значит, перехитрил. Предал, падла. Заложил? Да?

— Здесь вопросы задаю я, — объяснила Арева. — Отвечайте по существу.

— Дура я. Никакая я не Мельникова. Я — Гнездова, проживаю на Майорова, пятьдесят шесть. Остальное все правильно. — Она помолчала. — Дайте закурить. Я все расскажу. Как на духу.

— Хорошо, мы это учтем.

— Записывайте. — Поколебавшись еще какое-то время, Гнездова быстро заговорила — Я убила Никифорову. Но я не хотела. Даже в мыслях не было. Так получилось. Она сама на меня напала…

Гнездова заплакала.

— Мучаюсь, — всхлипывая, продолжала она. — Не могу уснуть. Всё кошмары какие-то…

— Меньше эмоций, Гнездова, — предупредила Арева. — Рассказывайте по существу. Конкретно.

— Можно и конкретно. Вам, думаю, многое прояснится, если я скажу, что мы с Никулиным из компании Шоки, — с некоторым вызовом сказала Гнездова. Глаза ее пересохли, забегали. — Шокин, как вам небось известно, парится. Все ему, скопидому, было мало. Ну и влип. Жадность, она всегда подводит. Сашку Федорова жалко. Он еще совсем ребенок. А Шока этот — гиена.

— Что-то вы все намекаете, — вставил Миронов. — Ближе к делу.

Гнездова раскурила сигарету и тут же затушила ее в пепельнице.

— Пишите, — решительно начала она. — Нас было четверо. Проникали в пустые квартиры. Потом Шока…

Альберт Шокин, по кличке Шока, был известен как карточный шулер. Играл в основном в бане, где к услугам клиента все тридцать три удовольствия. Брал с кона по три, а то и по пять тысяч.

Однажды его крепко прижали, но он сумел откупиться. Бросил карты и переключился на наперстки. Хитрое занятие — то ли фокус, то ли афера. Скорее всего, и то и другое.

В то время начинали сколачиваться группки и группы по вымогательству денег. Рэкет — этот непременный атрибут организованной преступности — давал дружные всходы. Шокин, естественно, шел в ногу с жизнью: возглавил свое ядро, куда вошли Гнездова и Никулин. Выработали кодекс, дали клятву друг друга не выдавать.

— Понимаете, блатных всегда волнуют денежные мешки, — откровенничала Гнездова. — А их в городе хоть пруд пруди. Подпольные бизнесмены, «цеховики», торгаши…

«Стреляная пташка», — отметил про себя Миронов и спросил:

— И как же вы их развязывали?

— В ход шло все, — выкладывала Гнездова. — Шантаж, вымогательство, угрозы, насилие. Звоним, допустим, и ставим свои условия: завтра, мол, приготовь кругленькую сумму. Выбираем, конечно, таких, кто к вам не побежит, кто дрожит за свой мешок и за себя.

— И Никифорову шантажировали? — спросила Арева.

— Нет.

— Как же вы на нее вышли?

— Никулин у нее работал. Учеником мясника.

— Когда вы об этом узнали?

Гнездова опять скисла, того гляди и прослезится.

— После того как Шокина накрыли, я решила завязать, вылезти из этого дерьма, — помолчав, сказала она. — Но Никулин поставил вопрос ребром, а я боялась его потерять. Он человек надежный, по нынешним временам клад. Продолжали промышлять. Спаялись на удачах. И вот однажды он сказал, что его бывшая директриса один-два раза в неделю обменивала в кассе мелкие купюры на сотенные. Поди, немало накопила, заметил он. И еще признался, что как-то ходил к Никифоровой. Сказал, что на нее есть заявление, но дело можно уладить, если она даст ему пару тысяч. Никифорова отвалила ему только пятьсот. Тогда Виктор сказал, что он силой возьмет у нее деньги. Никифорова не испугалась: «Я тебе покажу силу, шкура! В магазине мясом торговать не захотел, — удрал. А теперь шаромыжничаешь. На еще триста рублей и выметайся, пока цел». Прошло больше двух месяцев с того визита к Никифоровой, а Виктора так никто и не побеспокоил. Значит, промолчала ворюга, не заявила, побоялась собственного разоблачения. Я предложила Виктору очистить ее квартиру. Несколько раз днем мы приходили к дому, где она жила. Но там у парадной до вечера сидели две старушки. Виктор говорил, что они видели его и разговаривали с ним еще в то первое посещение Никифоровой.

Вечером, когда старухи уходили домой, возвращалась Никифорова. Тогда я сказала Виктору: «Давай зайдем вечером и потрясем старуху как следует». Виктор трусил, сопротивлялся, говорил, что она его знает, сразу же поднимет шум. Я решила действовать без него. Никулин о ней знал все. И то, что она вдова, живет одна, а на девятом этаже ее женатый сын, и что ее дочь, заведующая столовой, находится где-то за Мурманском. К Никифоровой заходит ее подруга, тоже старушка.

Вечером двадцать первого октября я поднялась на пятый этаж. Виктор остался на улице. Позвонила в квартиру и объявила, что приехала с Севера, привезла привет от дочери. Никифорова впустила меня. Она смотрела телевизор. Я решила начать с первого варианта, разработанного вместе с Виктором, — сыграть на чувствах матери: «Ничем хорошим вас, Галина Васильевна, обрадовать не могу, — сказала я. — Ваша дочь попала в беду. У нее большая растрата, выручайте. Чтобы покрыть недостачу, надо три тысячи рублей. Иначе дочь посадят. Она меня послала за деньгами. Я у нее заместительницей в столовой».

А Никифорова в ответ: «Ты, милочка, не за ту себя выдаешь. Дочь только что мне звонила, сказала, что у нее все в порядке. Так что вываливай отсюда».

Звонила дочь на самом деле или нет, не знаю. Но только мне пришлось перестраиваться на ходу: «Кем бы я ни была, а три тысячи рублей давай. Я знаю твои проделки и обо всем напишу в милицию». Старуха оказалась не из пугливых и сразу же кинулась к телефону. Я оттолкнула ее от аппарата. Она метнулась на кухню. Я за нею. Там она выхватила из стола кухонный нож, длинный, как сабля, и бросилась на меня. Я схватила бутылку. У нас с нею началось настоящее сражение. Старуха ножом машет, наступает на меня с криками, того гляди проткнет насквозь. Она совсем остервенела. Я сначала ударила ее ногой в бедро. Но она еще злее на меня бросилась. Тогда я ударила ее бутылкой по голове. Бутылка — вдребезги. Старуха рухнула «а пол в кухне, но потом стала подниматься. Тут мне попалась под руку чугунная сковородка…

— И вы ударили?

— А что мне оставалось делать? Все это ужасно. Я не хотела. Даже в мыслях не было убивать… Когда поняла, что старуха мертвая, решила обшарить квартиру и взять все ценности. Прошла в комнату. На журнальном столике взяла из сумочки тысячу рублей. На серванте нашла еще сотню рублей. Увидела брошку с прозрачными камушками, тоже взяла.

— А что вам помешало взять другие ценности?

Гнездова опустила голову и долго сидела молча. Потом сказала:

— Да, там было чего взять. Но когда я шуровала в серванте, раздался звонок, а потом стук в дверь и чей-то голос. Телевизор работал, и я не разобрала, что сказали. Тогда выдернула штепсель из розетки и осторожно подошла к дверям. За ними послышались шаги. Я тихонько открыла дверь: кто-то поднимался на шестой этаж. Машинально шагнула на площадку, и тотчас же дверь захлопнулась. Сверху послышался топот сбегающего человека и одновременно женский голос: «Галина Васильевна, это я звонила!» Женщина приближалась. Я кинулась обратно, толкнула дверь, но она оказалась запертой. Мне оставалось одно — в лифт и спуститься вниз, что я и сделала. А когда выскочила на улицу, ко мне подбежал Никулин. «Ну как, удачно?» — спросил он. Я сказала, что в драке убила старуху…

— Как Никулин это воспринял?

— Как? Сказал, что я перестаралась. Надо сматываться из Ленинграда. Мы сели в такси и доехали до площади Мира. Там зашли в ресторан «Балтика», выпили, а когда вышли, меня задержали’. Допрыгалась я… — Гнездова заплакала. — Но ведь я не хотела убивать…

Миронов позвонил полковнику Быстровой. Та коротко сообщила:

— Могу вас, Алексей Павлович, обрадовать. Только что принесли заключение. Отпечатки пальцев — Гнездовой.

— Спасибо, Людмила Евгеньевна. Очень помогли. Доказательство бесспорное.

Положив трубку, Алексей Павлович глянул в окно. На улице по-прежнему моросил дождик. Ненастная выдалась осень в Ленинграде.