Шхуна «Мальва»

Глава 9

В два часа ночи лейтенанта Штиммера вызвали к коменданту города полковнику фон Зиммеру. Это был пожилой, пятидесяти с лишним лет офицер с приятным, чуть одутловатым лицом и совсем седой головой. Живые не по возрасту глаза его смотрели на всех так прямо и так открыто, что нельзя было не проникнуться к нему симпатией с первого же взгляда. И потом, когда полковника узнавали еще ближе, эта симпатия углублялась. По крайней мере, все подчиненные коменданта по-настоящему были преданы своему начальнику и могли пойти за ним в огонь и в воду. Полковник это знал и ценил. Сколько раз бывало, когда откуда-нибудь сверху приходил приказ о назначении того или иного офицера из комендантской команды в войсковую часть (а это, конечно, означало отправку на передовую), фон Зиммер начинал хлопотать, и обычно приказ отменяли. При всем этом комендант в вопросах службы был крайне требовательным человеком.

Войдя в кабинет, Штиммер по уставу приветствовал коменданта и доложил:

— Лейтенант Штиммер!

Полковник сидел за столом, задумчиво глядя на тлеющий огонек сигареты. Когда Штиммер щелкнул каблуками, фон Зиммер осторожно, медленно стряхнул пепел с сигареты и предложил лейтенанту сесть.

— Где ваша шхуна, лейтенант? — спросил он.

— В море, господин полковник. Она, как вы знаете...

— Я мало что знаю о ваших делах, лейтенант Штиммер, — не повышая голоса, перебил его фон Зиммер. — К сожалению, мало.

— Я не совсем понимаю вас, господин полковник. — Лейтенант привстал и щелкнул каблуками. — Думаю...

— О чем вы думаете, Штиммер?

Штиммер хорошо знал своего начальника. Пожалуй, больше, чем кто-либо другой из всех многочисленных подчиненных фон Зиммера. Именно благодаря полковнику молодой лейтенант не подставлял сейчас свою голову под пули советских солдат на передовой, не мерз ночами в окопах, а занимал хорошую квартиру в городе. Отец лейтенанта полковник фон Штиммер и полковник фон Зиммер были старыми друзьями и старыми вояками прусской школы. И не так давно, обедая у коменданта, Штиммер имел возможность убедиться, что его начальник относится к нему более благосклонно, чем к простому подчиненному. Запивая русской водкой холодную осетрину, полковник дружески похлопал Штиммера по плечу и сказал:

— У вас светлая голова, Штиммер. И вы предприимчивы, мой мальчик, как ваш отец...

Конечно, он тогда намекал на его маленький «рыбный бизнес» — в этом лейтенант был уверен.

Сейчас этот неожиданный ночной вызов не мог не встревожить лейтенанта.

— О чем вы думаете, Штиммер? — повторил свой вопрос фон Зиммер. И Штиммеру вдруг показалось, что полковник взглянул на него как-то неприязненно, почти зло.

— Вы спрашиваете о шхуне, господин полковник? Она, возможно, уже вернулась с рейса, и, если вам будет угодно, я сейчас точно узнаю...

— Шхуна не вернулась, лейтенант Штиммер, и боюсь, что она больше не вернется, так же как не вернется капитан Мауэр и еще четверо отличных немецких солдат. Об этом вы думаете, Штиммер?

Штиммер встал и вопросительно посмотрел на коменданта. Неприятный холодок побежал от его сердца по всему телу. Потушив сигарету, комендант тоже встал с кресла и прошелся по кабинету.

— Да, лейтенант, — остановившись против Штиммера, продолжал комендант. — Ваша предприимчивость сыграла с вами плохую шутку. И боюсь, что это будет дорого вам стоить, лейтенант. Очень дорого...

— Что случилось, господин полковник? — чувствуя, что произошло что-то непоправимое, спросил Штиммер.

В это время дежурный адъютант доложил:

— Капитан Моренц!

— Просите.

Высокий, подтянутый, с красивым хищным лицом, в кабинет не вошел, а ворвался гестаповец.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул он. — А, господин лейтенант? Я говорю: хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — прошептал Штиммер.

— Все катера вернулись, полковник! — глотнув из стакана воды, пробасил гестаповец. — Все, за исключеним одного... Его потопили эти... друзья вашего Штиммера. И еще «приятная» новость: на одном из катеров трое убитых и двое тяжелораненых...

Штиммер съежился под взглядом гестаповца, а полковник наклонил голову, будто рассматривая узоры на ковре. Его в известной степени шокировало вольное поведение младшего по чину офицера, но полковник никогда не связывался с молодчиками из гестапо. Он хорошо знал, что даже генералы внезапно исчезали, попав к ним в лапы.

— Вы арестовали семьи рыбаков? — спросил комендант у Моренца.

— Ха-ха-ха! — деланно рассмеялся капитан. — Я завидую вам, господин полковник: даже в ту минуту, когда вам грозят большие неприятности, вы находите в себе мужество весело шутить. Похвально, черт меня возьми.

— Почему шутить, капитан? Я спрашиваю вполне серьезно...

Моренц мгновенно преобразился. Показное его веселье исчезло. Он сел на место Штиммера, небрежно отстранив его рукой, и тяжелым взглядом посмотрел на полковника.

— Фронтовики и работники гестапо, — начал он, — уже покончили с дурацким мнением, что русские глупы и трусливы и что их можно брать голыми руками. Они научили нас кое-чему. И если бы все — я подчеркиваю: все! — в том числе, полковник, и ваши подчиненные, — он кивнул головой на Штиммера, — думали так же, нам с вами не пришлось бы сейчас дрожать за свои головы и гадать, будут ли эти головы завтра на своем месте.

— Немного короче, капитан, — выдавил из себя фон Зиммер. — Я и не понимаю, почему вы вдруг заговорили о моей голове. Вы думайте о своей.

— Мне немного известно, полковник, — продолжал гестаповец, — что вся эта затея со шхуной была устроена не без вашего благословения. Это во-первых. Квартиры и дома рыбаков пусты, как пивные бутылки, когда к ним приложатся господа штабисты. Русские не соизволили ожидать, когда Штиммер вызовет их в комендатуру. Это во-вторых. А в-третьих, полковник, наш Гиммлер редко смотрит на погоны, когда собирается вздернуть кого-нибудь. Ефрейтор или генерал — он полагает, что веревка выдержит и того, и другого. Разрешите откланяться, господин комендант. Мне кажется, вы не будете возражать, если я прихвачу с собой за компанию вашего помощника.

Штиммера шатнуло. Уж он-то отлично знал, что эти молодцы умеют расправляться не только с партизанами и коммунистами. Немцы, попавшие в их руки и в чем-нибудь подозреваемые, никогда не могли обижаться, что им там мало уделяли внимания. Вытерев вспотевший лоб платком, Штиммер умоляюще посмотрел на полковника:

— Господин полковник!..

— Я полагаю, — как можно мягче сказал фон Зиммер, — что вам лучше побеседовать с Моренцем, Штиммер. Хайль Гитлер!

Капитан Моренц считал себя прекрасным психологом. Чтобы развязать язык человеку, думал он, не надо прибегать к словесным выкрутасам, как это приходится делать геббельсовской армии. Одно дело молоть вздор насчет того, что немцы человеколюбивы, и другое — выворачивать кого-нибудь наизнанку. Разговоры здесь помогают мало. Авторитетные специалисты по этим вопросам утверждали, что в гестаповском «чистилище» должен быть свой, особый метод. И капитан Моренц был вполне согласен с этим. Он давал полную волю своей фантазии. Он непрестанно искал и подбирал новые ключи к человеческим натурам. Считая себя больше психологом, чем палачом, Моренц вел систематические наблюдения за своими жертвами, записывал эти наблюдения, анализировал свои записи и искал, искал новое... Его «мемуары» были разбиты на несколько разделов. Когда немецкая армия вторглась на Украину, в журнале Моренца появился первый раздел: «Партизаны». Ровным, аккуратным почерком тогда еще малоопытный Моренц писал:

Когда к нему привели первого партизана — пожилого украинца, подпалившего хату, в которой разместились немецкие солдаты, Моренц подготовился к этой встрече заранее. Как только к нему ввели связанного партизана, гестаповец вскочил со скамьи и набросился на него. В одной руке Моренц держал шомпол, в другой пистолет. Не говоря ни слова, он толкнул украинца к каменной стене подвала, ударил его по лицу шомполом и поверх головы выпустил несколько пуль. Подвал наполнился дымом и пылью разлетевшейся штукатурки. В ушах стоял звон от выстрелов. В ту же секунду двое подчиненных Моренца ворвались в подвал и, прикрепив веревку к крючку в потолке, накинули петлю на шею партизана. В довершение всего один солдат поднес к самому лицу партизана раскаленный уголь. Другой резким движением затянул на шее партизана петлю...

Эффект, по мнению Моренца, был поразительным, В такой обстановке, думал гестаповец, не выдержали бы нервы самого дьявола. Сам сатана был бы и запуган, и оглушен. Оставалось одно: внезапно подать надежду.

Моренц, как волшебник палочкой, взмахнул шомполом, и сразу исчезли и веревка, и щипцы с углем, и пистолет. Партизана подтолкнули к Моренцу, и тот, скорчив гримасу улыбки, сказал:

— Немцы будет тебе прощать и подарить жизнь... Где есть партизаны?

Украинец, среднего роста человек с глубоко сидящими карими глазами, некоторое время молча смотрел на гестаповца и вдруг громко, баском, рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Ну и комедианты! До чого ж прытки хлопци! Як тии клоуны, шо в цирку! Ха-ха-ха! Стрильбу виткрылы, из грубы огонь тягнуть. Прямо як у того чорта в пекли. На ура взяты надумалы.

И, громко сплюнув под ноги, он растер плевок ногой и замолчал.

После нескольких таких неудачных опытов Моренцу пришлось внести поправки в графу «Психологическая обработка». Он вычеркнул слова «эффективное запугивание» и рядом сделал пометку:

Вслед за этим в записках Моренца появился раздел «Большевики». К этому времени капитан уже обогатился некоторым опытом, но сколько он ни искал новых формул, посредством которых он мог бы разговаривать с этими людьми, ему пришлось признаться самому себе, что успехи его не блестящи. Идя на компромисс с самолюбием, гестаповец решил разрабатывать этот раздел не спеша, по мере накопления материалов. В конце записей стояло: «Русские». Когда гитлеровская армия стала испытывать чувствительные удары советских войск и на русской земле вырос лес деревянных крестов, увенчанных стальными касками, в разделе появились графы: «Неблагонадежные», «Дезертиры», «Подозрительные» и т. д. К этим графам у Моренца были надежные, проверенные временем ключи. Тем не менее он, испытавший немало разочарований и потерпевший не одно поражение, отказался теперь от многих своих формул и разрабатывал новую «теорию индивидуальной обработки».

— Все дело в личности! — восклицал гестаповец. — Человек на человека не похож, и, прежде чем вывернуть наизнанку какого-нибудь типа, надо узнать его психологию. Там, где одного следует только пристукнуть по затылку, другому необходимо пустить кровь и сделать из его пяток мясо-костную муку.

Психологию Штиммера Моренц знал. Себялюбивый выскочка, подхалим, папенькин сыночек, бахвалящийся тем, что его тупоголовый папаша не просто Штиммер, а фон Штиммер, — вот кто такой этот лейтенантишка.

Моренца бесило, что эта комендантская крыса, пользуясь своим положением, кладет солидные куши себе в карман, в то время как он, капитан Моренц, истрепавший нервы с партизанами и подпольщиками, пользуется только случайными «находками» в квартирах при обысках. На дельце с рыбной ловлей Моренц поглядывал не так, как его бывший начальник Мауэр. Тот довольствовался, наверно, куском жареной рыбы, Моренц же видел в этом предприятии ничто более солидное. Недаром Штиммер поставил на шхуну своего представителя... Что ж, настало время, когда можно и поговорить по душам с мальчишкой. Кроме всего прочего, Моренц не намерен иметь неприятности по службе из-за комендантского крысенка. Каждый должен отвечать за свои дела сам, так сказать, индивидуально.

Штиммера поместили в узкую комнату с отдушиной в стене вместо окна и с цементным полом. Ни кровати, ни стола, ни табурета. С каменного потолка падали капли какой-то вонючей слизи. В углу комнаты, на деревянной подставке, находилась коптилка, бросающая мутно-желтые полоски света. Закрывая за собой дверь на ключ, рослый гестаповец коротко сказал:

— Капитан Моренц передал, чтобы вы обождали в этой комнате.

Штиммер взглянул на часы: четверть четвертого. Лейтенант принялся ходить взад и вперед, останавливаясь иногда перед выцарапанными на стенах надписями. С трудом разбирая русские буквы, Штиммер читал:

Через стену до Штиммера донеслись глухие стоны и голос:

— Отвечай на вопрос: кто тебе дал листовку?

Штиммеру показалось, что он увидел проникающий через стену снопик света. Осторожно ступая, словно к его шагам должны прислушиваться, лейтенант быстро прошел в этот угол и остановился. Как раз на уровне его головы стена в соседнюю камеру была продырявлена, и Штиммер приник глазами к отверстию. За маленьким столом с сигаретой в руках сидел Моренц, рядом с ним — русский полицейский, а посреди камеры перед человеком со скрученными проволокой руками, который находился спиной к Штиммеру, маячила громадная фигура гестаповца. На столе перед Морением лежала толстая плеть, точно такая же, какую имел Штиммер. Гестаповец держал в руке шомпол.

— Кто дал листовку? — повторил вопрос полицейский.

Допрашиваемый молчал.

Штиммер заметил, как гестаповец бросил быстрый взгляд на Моренца и тот кивнул. В тот же миг шомпол взвизгнул в воздухе, человек со связанными руками инстинктивно дернул голову в сторону, и Штиммер увидел как из распоротой щеки брызнула кровь.

Штиммер ожидал, что камера наполнится сейчас диким криком боли и заключенный упадет на пол. Но тот только скрипнул зубами. Изодранная рубашка его сразу побурела.

— Ну, как? — опросил полицейский.

Человек переступил с ноги на ногу и сплюнул.

— Ты, сволочь, будешь отвечать? — взревел полицейский. — Язык вырву!

Он набросился на допрашиваемого и ударил его сапогом в живот. Человек охнул, присел, но через несколько минут снова выпрямился и с ненавистью посмотрел на полицейского.

— Ты, Иуда, — прошептал он, — за все ответишь перед народом. И прощения тебе не будет во веки веков.

Моренц сорвался со своего места и одним прыжком подскочил к арестованному. Отшвырнув в сторону полицейского, он начал хлестать человека плетью.

Штиммер в испуге отпрянул в сторону. Помощник коменданта не считал себя слабонервным. Но сейчас он как-то по-особом у смотрел на эти пытки... Он словно на своем теле ощущал удары. Он чувствовал, как на лбу у него выступает испарина. И все же какая-то непреодолимая сила тянула его к отверстию в стене, чтобы еще и еще смотреть на пытки.

Когда Штиммер снова заглянул в соседнюю камеру, он вдруг почувствовал, что на него смотрят. Он взглянул на Моренца, и увидел на его лице холодную, злую улыбку: капитан наблюдал за отверстием в стене. Глаза их на секунду встретились. Штиммер медленно отвел глаза и опустился на цемент.

Помощник коменданта не раз, конечно, слышал о теоретических изысканиях Моренца в области психологической обработки его жертв. Лейтенант, как и многие его друзья, посмеивался над гестаповцем, говоря, что человеческим существам доступен только один вид «психологии» — шомпол. И напрасно, мол, отходить от установившейся традиции прусской школы и выдумывать что-то свое. Но сейчас Штиммер готов был изменить свое мнение по этому вопросу. Во-первых, он понял: отверстие в стене отнюдь не случайно. И тот факт, что его, Штиммера, поместили именно в эту камеру, по соседству с камерой пыток, тоже говорит о многом: Моренц давал ему возможность увидеть то, что его могло ожидать. Короче говоря, он сейчас являлся объектом «психологической обработки».

— Штиммер!

Лейтенант, словно проснувшись от тяжелого сна, поднял голову. В дверях стоял гестаповец, тот самый, который пытал арестованного.

Лейтенант поднялся и пошел за гестаповцем. Моренц вое так же сидел за столом, вокруг него валялось десятка полтора окурков. Полицейского в камере не было. Арестованный лежал на полу, тяжело дыша.

— А, Штиммер! — загрохотал капитан при виде помощника коменданта. — Как чувствуешь себя, дружище?

Он протянул над столом руку, словно желая поздороваться со Штиммером, но когда тот, обрадовавшись дружескому жесту, шагнул к капитану, Моренц вдруг сжал пальцы в кулак и с силой стукнул по столу.

— Стоять смирно перед старшими! — заорал он. — Не знаешь устава, молокосос?

Штиммер попятился к двери, но оттуда его бесцеремонно толкнул гестаповец на середину камеры. Штиммер оторопел, но потом вытянулся и отчеканил:

— Я офицер! Я требую обращаться со мной, как с офицером. Я не позволю...

— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Моренц. — Забавно, черт возьми!

Штиммер посмотрел в лицо капитана. Моренц смеялся только горлом. Глаза у него были злы, он перебрасывал сигарету из одного угла рта в другой. Моренц тоже несколько секунд смотрел на Штиммера, потом встал:

— Слушай, ты! — проговорил он наконец. — В этих стенах нет офицеров, кроме капитана Моренца. По крайней мере сейчас. Здесь только мы и вы! — он кивнул на человека, лежавшего в луже крови, и перевел взгляд на лейтенанта. — Понятно? После него мы возьмемся за тебя...

Капитан снова сел и, словно ничего не произошло, проговорил:

— Чертовски скверная у нас работа, Штиммер. Приходится все время изобретать. Вот сейчас я вдруг вспомнил свое детство и знаешь что, Штиммер? Мне пришла на память одна книжонка, которую я читал лет семнадцать тому назад. Легенда об Уленшпигеле. Слыхал когда-нибудь, Штиммер? Здорово написана, черт подери! Там, как сейчас помню, одной старухе положили на голову паклю и подожгли. Хо-хо, как она визжала! Потом-таки она свихнулась, эта старуха, и отдала богу душу, но это потом. А когда поджаривали ее макушку, она плясала, как танцовщица в кабаре. Здорово придумано, Штиммер, а? Ну-ка, Ганс, принеси паклю. Знаешь, Штиммер, когда приходится допрашивать человека, то замечаешь, что у него немножко застывают мозги. Не может человек вспомнить то, что нужно. Хоть убей его. И вот у меня возникла идея, Штиммер: если мозги застывают, их надо подогреть. Ловко, а?

И капитан уже по-настоящему весело рассмеялся.

Штиммер выслушал эту речь молча. Тошнота опять подступала к его горлу, и он поминутно глотал слюну. Как сквозь сон, он увидел: к лежащему человеку подошел гестаповец с паклей в руках...

— Убрать, — приказал Моренц, когда человек перестал стонать и впал в беспамятство.

Моренц и Штиммер остались в камере одни.

— Ну, как, Штиммер? — спросил гестаповец, глядя на лейтенанта. — Недурно придумано, а? Хочешь, я скажу, о чем ты думаешь? Ты думаешь: вот, мол, какое дело, сколько вы тут ни упражняетесь, а из большевика ни черта не выдавили. Угадал, Штиммер? Хо-хо, дружище, ты плохо нас знаешь! Сейчас этот тип, конечно, не в состоянии даже мычать, но когда он очнется — мы повторим эту процедуру, и дело будет в шляпе. Это говорит тебе капитан Моренц, а уж он знает психологию человека. Да, да, Штиммер. И сколько бы ты ни пялил на меня глаза, тебе придется отвечать за шхуну.

Капитан вскочил, заметался по комнате. Потом также внезапно остановился против Штиммера и заорал:

— Где шхуна, Штиммер? За сколько ты продался большевикам?

Штиммер инстинктивно попятился к стене. И когда дальше отступать уже было некуда, весь сжался, втянул голову в плечи, закрыл лицо руками. В тот же миг он почувствовал сильный удар. Штиммер затылком стукнулся о каменную стену. В глазах у него потемнело, и лейтенант со стоном опустился на колени.

— Господин капитан, господин капитан!..

Штиммер дрожал и с мольбой протягивал руки к гестаповцу.

— Господин капитан! Не надо бить. Я не перенесу этого...

Штиммер плакал.

— Где шхуна? — орал гестаповец. — Где твой шкипер?

— Я все расскажу, господин капитан... Я ничего не знаю... — Животный страх отнял у него язык, и из горла вылетали, только отрывистые всхлипывания. На секунду ему стало стыдно своего унижения, перед его глазами стоял тот русский, которого несколько минут назад пытали в этой камере. «Почему он, — подумал Штиммер, — истерзанный, избитый, без надежд на жизнь, не упал перед Моренцем на колени?» Штиммеру вдруг страстно захотелось встать и, заложив руки за шину, с презрением взглянуть в глаза гестаповцу и сказать твердо, без дрожи: «Спокойнее, Моренц! Я не из трусливого десятка, и ваш психологический маневр — это пустая трата времени...

Штиммер даже сделал попытку подняться, но удар сапога снова свалил его на пол, и все эти мысли вылетели у него из головы. Он больше ни о чем не думал, ничего не видел, кроме вот этой огромной ноги, занесенной над его головой.

Моренц нагнулся, как щенка, приподнял его за ворот кителя и поставил на ноги.

— Теперь будем говорить, — сказал он. — Иди, садись...

Мало-помалу Штиммер оправился от страха. Только мелкая дрожь пробегала по всему телу. Силой воли он пытался унять ее. Ему опять стало стыдно своей трусости. Стыдно перед самим собой, а не перед гестаповцем. Его он сейчас ненавидел так, что даже боялся встретиться с ним взглядом, опасаясь, как бы Моренц не увидел в его глазах этой страшной ненависти.

Оба некоторое время молчали. Моренц вытащил из ящика стола лист бумаги, что-то писал, а Штиммер, окончательно придя в себя, думал: «Господи, сделай так, чтобы эта свинья, эта образина, этот тупой болван Моренц когда-нибудь оказался в моих руках. Вот так, как я сейчас нахожусь в его. Сделай, господи... Я... Я...»

Он представил себя прохаживающимся с плетью в руках вот по такой же камере, и Моренца, ползающего перед ним на коленях... «Господин Штиммер, господин Штиммер, простите меня... Простить? О нет, он, Штиммер не из тех, кто может что-нибудь прощать. Он согнет эту тупую обезьяну в такой рог, что вряд ли ей удастся когда-нибудь разогнуться. Он будет хлестать этого типа вот этой самой плетью до тех пор, пока... пока Моренц не начнет трястись, как медуза на ветру. Он заставит его ползать перед собой на брюхе, лизать его сапоги, а потом спросит: «Помнишь ту ночь, подлец?»

Штиммер сжал кулак и даже пристукнул им по своему колену. И в ту же секунду услышал:

— Штиммер, хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь? Ты думаешь: «Эх, попадись в мои руки этот мерзавец Моренц, уж я бы сделал из него такой бифштекс, что его и мама родная не узнала бы!» Угадал, Штиммер? Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Гестаповец почти вплотную приблизил свое лицо к лицу Штиммера. Штиммер чувствовал, как его щеки покрываются смертельной бледностью от страха, как слабеют ноги. Он заставлял себя смотреть на гестаповца и не мог. Это было выше его сил. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Я... я... — пролепетал он, — я ни о чем таком не думал, господин капитан. Клянусь вам моей мамой... Я все сделаю, что вы прикажете, дорогой мой господин капитан...

Моренц неожиданно рассмеялся.

— Раскис ты, Штиммер. Совсем раскис. Платок у тебя есть? Вытри лоб, вспотел ты, хотя, черт подери, ни за что не скажешь, что здесь жарко. А, Штиммер? Не скажешь ведь, что здесь жарко?

— Не скажешь, — снова начиная дрожать, промолвил Штиммер. — Здесь довольно прохладно, господин капитан.

Капитан несколько раз прошелся по камере, потом снова сел на свое место и ладонями начал тереть виски. Штиммер смотрел на него молча, не зная, чего еще можно ожидать от Моренца. Наконец гестаповец взглянул на него, проговорил:

— Слушай, Штиммер, мне нужен кто-нибудь из близких этих твоих... рыбаков. Как воздух нужен, ты меня понимаешь? И ты должен доставить мне кого-нибудь. Только этим ты можешь спасти свою шкуру. Даю тебе десять дней сроку. И ни секунды больше. Иди...

Штиммер уже выходил из камеры, когда Моренц снова его окликнул:

— И не вздумай выкинуть какую-нибудь штуку, Штиммер! — предупредил он на прощание. — От нас все равно не уйдешь. Мы всегда сумеем сделать в твоей голове дырку для вентиляции... Иди...