Шхуна «Мальва»

Глава 8

После той страшной штормовой ночи в море, когда Фриц Люмке молил бога о своем спасении, прошло немало времени, но ефрейтора не покидала мысль: любыми путями добиться перевода на берег, чтобы навсегда покончить и с морем, и с судном. Каждый раз, когда Люмке ступал на палубу шхуны, он взглядом, полным страха, окидывал горизонт и, если видел там тучи, спрашивал у шкипера или у Глыбы:

— Бурь?

Иван никогда не пропускал случая поиздеваться над Фрицем. Он долго смотрел на небо, переводил взгляд на море и коротко отвечал:

— Бурь. Как пить дать.

Люмке бледнел; заискивающе, будто просил Ивана сжалиться над ним, продолжал спрашивать:

— Бурь маленький? Качать немножко?

Глыба сокрушенно разводил руками:

— Может, восемь, может, девять баллов. Шторм, господин немец...

Если прогноз Ивана оправдывался и шхуна попадала в шторм, Люмке, зеленый, как морские водоросли, сутками лежал в кубрике и снова клялся страшными клятвами сразу же, сойдя на берег, просить Штиммера избавить его от дальнейших пыток. «В пехоту, на передовую, куда угодно, только не в море, — думал Люмке, со страхом прислушиваясь к бешеному вою ветра и скрипу мачт. — Там земля под ногами, от пуль можно спрятаться в окопах, в любой яме, а здесь... Мой бог, спаси меня на этот раз, и я...»

Кончался рейс, Люмке, чуть живой, добирался к себе на квартиру, день и ночь лежал без движения, потом шел к Штиммеру. «К черту все!» — мысленно повторял злополучный моряк. — «К черту рыбу, к черту Штиммера, к черту весь этот бизнес. В море больше ни шагу!»

Штиммер словно умел читать чужие мысли. Он здоровался с Люмке за руку, всматриваясь в его осунувшееся лицо, и предлагал:

— Садись, Фриц. Рюмку коньяку?

Люмке отрицательно качал головой:

— Потом. Сейчас я хочу поговорить...

— Нет, поговорим потом. — Штиммер наливал две рюмки, поднимал свою и не то просил, не то приказывал:

— Выпьем, Фриц, в память об Отто Мюллере и его славном батальоне...

— Отто Мюллер? Разве с майором что-нибудь случилось?

Штиммер рассказывал. Батальон Мюллера был отведен на отдых в рощицу. (Вот смотри на карту, Фриц, видишь зеленый прямоугольник? Это и есть то место.). Солдаты и офицеры настолько измотались на передовой, что сразу же, как пришли в рощу, завалились спать. А через час налетели русские штурмовики, «Шварцен тод». Сколько их было? Может быть, сотня, может быть, две. Они заходили эскадрильями, поливали землю из пулеметов и пушек, швыряли бомбы и реактивные снаряды и уходили, уступая место другим...

От батальона Мюллера осталось три десятка солдат, и всех их надо отправлять в психолечебницу. Люди обезумели, перестали быть похожими на людей. (Кстати, давай уж выпьем за упокой души и Ганса Батлера. Помнишь этого славного ефрейтора из роты обер-лейтенанта Тишке? Ни ефрейтора, ни его отделения нет теперь и в помине. Попали под обстрел «Катюш»...)

Люмке пил коньяк и молчал. Что он мог сказать, Фриц Люмке? Попросить Штиммера взять его со шхуны на берег? Штиммер, конечно, может это сделать... А потом? А потом Фрица Люмке пошлют на пополнение того полка, где был батальон Мюллера, или того взвода, где совсем недавно числилось отделение ефрейтора Ганса Батлера. И однажды... Нет, Фриц Люмке не такой дурак, чтобы самому лезть в это пекло. Он ясно себе представляет: маленькая зеленая рощица, солдаты спят на подстеленных плащ-палатках, и вдруг...

— Еще рюмку, если можно, — просит Люмке. — Завтра мы выйдем в море не рано утром, а к вечеру. Шкипер хочет заменить руль, который повредило при последнем шторме... Сильный ли был шторм? Ставлю сто против одного, что в океане не бывает таких бурь, как в этом проклятом море...

Но однажды Люмке не выдержал. Почти трое суток шторм носил шхуну по взбесившемуся морю, и все это время Фриц чувствовал себя так, словно он доживает последние минуты. А когда судно пристало к берегу, Люмке, похожий скорее на выходца с того света, чем на немецкого солдата, не заходя домой, направился к Штиммеру. И помощник коменданта понял: на этом «морская карьера» Фрица Люмке заканчивается.

Шорохов еще был на шхуне, когда Люмке привел к нему незнакомого человека и, не скрывая своей радости, сказал:

— Он — тут. Я — там... — Он показал сперва на шхуну, потом кивнул в сторону города. И добавил: — Приказ господина Штиммера.

Шорохов удивленно посмотрел на Люмке и перевел взгляд на человека.

На нем была серая велюровая шляпа с синей лентой, клетчатый пиджак и бриджи, заправленные в сапоги. Яркий галстук был приколот золотой булавкой к шелковой рубашке. Человек был настолько маленького роста и настолько толст, что казался шаром.

Заметив вопросительный взгляд Шорохова, шар, голосом, похожим на мурлыканье, проговорил:

— Я все сейчас объясню, хе-хе... Я — Карпов. Да... Эту шхуну я, хе-хе, словно бы взял в концессию у господина Штиммера. Надеюсь, мы сможем обеспечить рыбой командный состав немецкого гарнизона. Мы начнем крупное дело. Да. Возможно, я приобрету еще несколько рыбацких судов. С сегодняшнего дня я буду оплачивать ваш труд настоящей германской валютой. Да. Господин Люмке отзывается на берег. Думаю, хе-хе, что мы обойдемся без него.

Он полез в карман за сигаретами и, словно ненамеренно, переложил массивный немецкий пистолет из одного кармана в другой.

Всю эту речь Шорохов выслушал молча, ничем не выдавая своего огорчения или радости. Только правая бровь его удивленно поползла вверх и он подумал: «Откуда только выплывают такие... карпы?»

Карпов между тем спросил:

— Надеюсь, мы недолго задержимся на берегу?

— Все зависит от того, как быстро починят сети, — спокойно ответил шкипер.

Вытащив из кармана блокнот и карандаш, Карпов что-то написал, оторвал листок и передал его шкиперу:

— Это мой домашний адрес. Прошу вас завтра утром прислать ко мне матроса за вещами... — Концессионер засмеялся, показав золотые коронки. — Хочу, знаете, с удобствами. Привык...

Христо Юрьевич уже собирался закрывать кофейню, когда увидел в окно приближавшиеся Юру и Шорохова. Он вышел навстречу, не сдерживая чувств, обнял сына, затем пожал руку шкиперу.

Они вошли в кофейню, Христо Юрьевич закрыл на засов дверь и, проходя мимо Юры, снова обнял его и долго стоял так молча, прикрыв глаза.

Шорохов смотрел на Христо Юрьевича и не мог не удивляться его необыкновенной выдержке. Шкипер знал, как любит старый грек своего сына, и сейчас, глядя на него, думал: «Понимает ли он до конца, чем все это может кончиться?..»

Христо Юрьевич, будто читая мысли Андрея Ильича, сказал:

— Семьи всех членов команды немедленно покинут свои дома. Об этом мы побеспокоимся и постараемся устроить их в безопасном месте... Вы же, Андрей Ильич, предупредите своих на шхуне: в ближайшие два-три месяца пусть никто из них не пытается наладить связи с родственниками. Возможна слежка...

Шорохов обронил:

— До связи ли... Дай бог, чтобы они остались живы.

— Вы о ком, Андрей Ильич?

— О ребятах на шхуне. Не думаю, чтобы при встрече с нами фашисты подняли руки кверху.

— Я тоже так не думаю, — совсем тихо проговорил Христо Юрьевич. — Но... Как ни трудно, задание надо выполнить, Андрей Ильич. Таков приказ штаба: любой ценой.

— Да, любой ценой, — задумчиво повторил шкипер...

Задание руководящего центра подпольной группы было действительно сложным и опасным. Три дня назад провокатор выдал гестаповцам явочную квартиру, где собрались семеро коммунистов-подпольщиков. Бежать удалось только одному. От него и стала известна трагедия той непроглядно-темной ночи. А потом стало известию и другое: шестеро схваченных на явочной квартире сидят в подвале гестапо, скованные попарно, их день и ночь пытают, они уже не похожи на людей, и никакой возможности освободить их нет. Вернее, не было. Теперь она появилась: в субботу, то есть через два дня, подпольщиков повезут на катере в Ейск. Капитан Мауэр получил такой приказ от группенфюрера, генерала СС. Гестаповец должен был лично сопровождать арестованных.

Для освобождения товарищей решено было использовать шхуну «Мальва». Шкиперу давали на помощь пятерых партизан и оружие...

Шорохов оторвался от своих мрачных дум, посмотрел на Христо Юрьевича и тихо спросил:

— Не лучше ли будет кое-кого из команды не брать в этот рейс? Людей хватит, зачем...

— Нет! — быстро ответил Христо Юрьевич. — Ни в коем случае. Это может показаться подозрительным Карпову... Нет, нет, Андрей Ильич, этого делать нельзя...

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился шкипер. — Этот Карпов может наделать беды, если заподозрит... Ну, что ж, Христо Юрьевич, пожелайте нам, как говорят, всего доброго...

В шесть часов вечера какой-то человек в рыбацких старых сапогах и в излатанных брезентовых штанах подвез к шхуне тачку, нагруженную сетями, и крикнул:

— Эй, на шхуне! Давай шкипера!

Андрей Ильич сошел на берег, приблизился к человеку. Разогнув, словно от усталости, спину, человек сказал:

— Принимай, хозяин, сетки. Сделали честь по чести.

Шорохов узнал в нем матроса, служившего когда-то у него на шхуне. Все же он ответил паролем:

— По-разному люди честь понимают...

Старый матрос проговорил:

— Само собой... — И, понизив голос почти до шепота, добавил: — Пять автоматов, два пистолета, три гранаты. Я остаюсь на шхуне.

Шкипер подозвал к себе Глыбу, распорядился:

— Сетки — в носовой трюм. И осторожно Иван... — Он сжал его руку выше локтя, незаметно оглянулся по сторонам. — И там же устрой товарища. Понадежнее.

— Понимаю, — коротко ответил Глыба и крикнул матросу: — Эй, давай прямо с тачкой по сходням!

Минут через десять прибыли еще две тачки с починенными сетями. И если бы в это время кто-нибудь наблюдал за шхуной, то мог бы заметить: люди поднимались с тачками на судно, сгружали сети в носовой трюм, а назад не возвращались. Только спустя некоторое время молодые матросы Юра и Саша стаскивали тачки на берег и откатывали их под навес.

Однако никто за шхуной не наблюдал. Немцев в этой части порта почти никогда не было, а если бы кто из них и оказался поблизости, то вряд ли обратил бы внимание и на рыбацкое судно и на рыбаков. К шхуне, которая доставляет рыбу для коменданта, уже привыкли, ни в ком она не вызывала интереса...

К семи часам, как и обещал шкиперу, пришел «концессионер» Карпов. Ступив одной ногой на трап, он остановился, вытащил из кармана брюк массивные серебряные часы, хлопнул крышкой и взглянул на Шорохова.

— Деловые люди всегда должны быть точны, господин шкипер. Не так ли?

Шорохов улыбнулся:

— Для деловых людей время — деньги. Поэтому они и точны.

— Да, да... Вы правы, шкипер: время — это деньги. Мы скоро уходим в море?

— Шхуна готова, господин Карпов. Команда тоже. Если вы разрешите.

Концессионер поднялся по трапу, подошел к шкиперу и стал рядом с ним, облокотившись о фальшборт.

— Я хочу вам сказать, Андрей Ильич, — доверительно начал он, — что вы мне понравились еще до того, как я вас увидел. Ваша анкета, шкипер, вернее, ваше прошлое — отличнейшая характеристика. Я представляю, как вы должны ненавидеть этих скотов большевиков! Да, да, дорогой моряк, я все это прекрасно понимаю. И... — Карпов еще теснее придвинулся к Шорохову, понизил голос, — и я вам обещаю: не пройдет и года, как вы станете обладателем вот этого самого корабля, на котором мы с вами сейчас находимся. В этом я даю вам слово делового человека.

— Благодарю вас, господин Карпов, — сдержанно, как показалось концессионеру, ответил шкипер.

В душе Карпов выругался: «Мужик! Шиш ты у меня получишь, а не корабль!» А вслух продолжал:

— Я надеюсь, дорогой моряк, что и вы со своей стороны приложите все усилия... Вы меня понимаете?

— Да, да! Можете не сомневаться, господин Карпов, что и я, и команда шхуны, мы приложим все свои усилия...

Нет, в голосе шкипера не было никакого безразличия, он все прекрасно понимает, этот моряк. И Карпов, оживившись, мысленно произнес: «Кажется, с этим типом можно будет сделать неплохой бизнес...»

Горизонт слился с морем и небом. Кругом темная вода и прыгающие в волнах звезды. Новый кливер пружинится от трехбалльного вечернего ветерка, негромко хлопают крыльями грот и фок. Длинные лунные дорожки дрожат за кормой шхуны, убегают вдаль и незаметно исчезают, словно погружаются в море. Неясные очертания берега тонут в вечерней мгле. Тени от парусов плавно скользят сбоку судна, почти неслышно поскрипывают ванты.

Господин концессионер удобно устроился рядом с рубкой на табурете и с наслаждением созерцает морской пейзаж. На губах его довольная улыбка. Время от времени он спрашивает у Шорохова, когда тот думает выбрасывать сети, и получает все тот же ответ: еще рано. Концессионер на этот раз не хочет вмешиваться в дела шкипера, хотя его подмывает сказать, что нужно было бы подальше уйти в море, а не крутиться рядом с берегом. Ведь он, Карпов, не для того платит за шхуну деньги, чтобы только дышать морским воздухом. Ему нужна рыба.

Шкипер стоял за штурвалом. Он внимательно смотрел на берег, словно что-то искал там. Недалеко от рубки, у борта шхуны, Нина тоже вглядывалась в темноту. Вот она показала рукой в сторону берега. Там, в окне заброшенного и полуразрушенного маяка, на какую-то долю секунды вспыхивал, снова гас и снова вспыхивал неяркий огонек. Словно далекая звездочка мерцала в небе, то заволакиваемая тучкой, то опять появляющаяся.

— Катер вышел, — сказала Нина.

Этот мигающий огонек увидел и Карпов. «На шхуне не все так хорошо, как говорил Штиммер», — подумал он. Концессионер с удивительной для него ловкостью прыгнул к борту и, став лицом к Шорохову, вытащил из кармана пистолет.

— Право на борт, шкипер! — закричал он, и в голосе его уже не было тех мурлыкающих ноток, которыми он играл минуту назад. — Право на борт, шкипер! — повторил он. — Иначе... Ведите шхуну к берегу! Слышите?

— Что с вами? — спокойно спросил Шорохов, делая: шаг к Карпову. — Что случилось?

— Стоять на месте! — заорал на него концессионер.

Он сделал полуоборот влево и вдруг увидел рядом с собой Сашу Аджарова и еще двух незнакомых людей с автоматами у груди. У них были суровые неулыбающиеся лица. Они смотрели на него жестко, и в их глазах Карпов читал приговор. Он попятился вдоль борта, то ли выигрывая время, то ли потому, что просто не знал, что делать. Но вот плечом он почувствовал какое-то препятствие, испуганно оглянулся и совсем близко увидел глаза Ивана Глыбы. Не успел Карпов о чем-либо подумать, как рыбак вырвал из его рук пистолет.

— Все, — отрубил он. — Игра в кошки-мышки кончилась. Давай, господин хороший, в кубрик.

Опустив голову, Карпов молча шагнул по палубе и вдруг повернулся к Юре Араки, вылезшему в это время из кубрика, схватился руками за его автомат. Но тут, словно тяжелый молот, на голову концессионера опустился пудовый кулак Глыбы. Карпов упал на палубу.

— За борт! — сказал Шорохов.

Глыба кивнул. Обхватив руками тело Карпова, он приподнял его над бортом, и через секунду послышался всплеск воды. Посмотрев на море, Иван Глыба повернулся к Шорохову и проговорил:

— Карп, а не плавает...

Наступила тишина. Было слышно, как форштевень разрезает волны. В крайнем напряжении люди всматривались в темноту, прислушивались. Шкипер медленно поворачивал штурвал, и шхуна описывала большую дугу, незаметно подходя ближе к берегу.

И вот, вначале чуть слышный, до шхуны долетел стук мотора. Катер... Катер, который они ожидали. Он шел значительно правее, и, примерно определив его направление, Шорохов круто положил шхуну на правый борт. Ветер благоприятствовал этому маневру, и все облегченно вздохнули, когда стук мотора стал нарастать.

Шорохов сказал стоявшему рядом с ним Саше:

— Глыбу ко мне!

Он передал Глыбе штурвал и вышел из рубки. Идя вдоль борта, он задерживался около каждого человека и тихо говорил:

— Приготовиться... Спокойно...

Возвратясь в рубку, он сказал Глыбе:

— Иди... Если что-нибудь со мной... веди шхуну в бухту Светлую.

— Ясно, Андрей Ильич. Будет сделано.

По тарахтенью мотора можно было определить, что катер уже близко. Шорохов еще круче взял вправо, судно почти совсем легло на борт, и теперь на палубу изредка выбрасывались небольшие волны. Неожиданно Саша наклонился к Шорохову, протянул руку в темноту:

— Смотрите!

В темноте был виден не катер, а только след от него — белая, чуть фосфоресцирующая пена. Катер шел прямо на шхуну.

— Фок и грот долой! — негромко бросил Шорохов.

Через несколько секунд паруса упали, и теперь шхуна сближалась с катером по инерции. Люди стояли у борта, подавшись вперед, шаря глазами по волнам. Кругом — ни звука, ни шороха. Только чуть-чуть всплескивает волна под форштевнем.

Они лежали на дне катера, попарно скованные цепями за руки. Поверх них был натянут брезент. Мрак, холод. И никакой надежды. Они не знали, куда их везут. Думали: вывезут, подальше в море и — конец.

Стараясь не причинить боли товарищу, с которым его связывала цепь, один из коммунистов перевернулся на спину, крикнул:

— Уберите брезент. Дайте хоть немного подышать.

Гестаповец отдернул брезент, усмехнулся:

— Дышать — пожалуйста.

Двое поднялись на колени, поглядели вокруг. Даже в темноте мир был таким широким и необъятным. Хотелось запомнить этот мир: и море, и небо, и тугой ветерок, бьющий в лицо.

И вдруг где-то совсем рядом взметнулся тревожный девичий голос:

— Помо-оги-и-те-е!

Это было так неожиданно, что в первое мгновение оторопел даже капитан Мауэр. Но уже через мгновение он ударом кулака повалил на дно катера одного из коммунистов, и тот, падая, увлек за собой другого. Гестаповец быстро набросил на них брезент, крикнул:

— Молчать!

Прямо по носу катера покачивалась шхуна, полоща кливером. Мауэр сразу узнал ее и приказал мотористу:

— Стоп!

Когда катер приблизился к шхуне и гестаповец осветил ее электрическим фонарем, он увидел стоявшую у борта ту самую хорошенькую фрейлейн, которая однажды сделала ему комплимент. Потом свет фонаря скользнул от кормы до носа, но, кроме шкипера в рубке и Нины, Мауэр никого не увидел. Он приказал гестаповцам быть наготове и, освещая девушку, спросил по-немецки:

— Что случилось?

— Мы услышали работу мотора, — ответила девушка, — и позвали на помощь. На шхуне пробоина. Команда заделывает ее в трюме...

Мауэр подозрительно оглядел судно и приказал одному из гестаповцев подняться на него и проверить.

Из рубки выглянул Шорохов, спросил:

— Не сможете ли вы отбуксировать нас в порт? Сами мы вряд ли туда доберемся...

В это время катер вплотную подошел к шхуне, и Нина бросила шторм-трап.

— Вам нечего бояться, — ответил Мауэр. — Берег не очень далеко.

Он стоял во весь рост, держа сигарету в зубах. Третий начал подниматься по шторм-трапу, четвертый сидел у мотора.

Нина щурилась от яркого света, ослепившего ее. Она хотела отойти в сторону, но Мауэр направил луч на шторм-трап, по которому взбирался гестаповец, и этой секундой она решила воспользоваться. Мауэр находился от нее так близко, что выстрелить в него прямо в упор не составляло особого труда. Надо было только поднять руку и опустить курок. Но что-то мешало сделать это немедленно.

И вдруг послышался глухой, будто со дна моря, голос:

— Товарищи!

Мауэр резко повернул голову. И в то же мгновение Нина выстрелила. Над бортом шхуны мелькнули тени: Саша, Роман Безручко и партизан Маркуша прыгнули на катер. На миг немцы опешили. Моторист поднял руки и прошептал: «Майн гот...» Долговязый гестаповец попятился вдоль борта, держа автомат у груди. Однако их растерянность длилась недолго. Уже через секунду немец в упор дал очередь по Маркуше, и тот, даже не вскрикнув, свалился за борт. Роман Безручко навалился на моториста. Он своим грузным телом придавил его к сиденью и кричал:

— Не двигайся, гад!

Юра в это время наклонился над трюмом, куда подпольщики стащили третьего немца. Скованные, обессиленные, они не могли его удержать. Гестаповец расшвырял их в стороны, сдернул автомат, и выстрелил. Потом, не удержавшись на ногах, немец упал на палубу, увлекая Юру за собой. Юра почувствовал, что проваливается в какую-то бездну: катер накренился, немец пополз по мокрой от брызг палубе, обеими руками уцепившись за Юру.

Вода, черная, как разлившиеся чернила, казалась густой и непроницаемой. Как ни всматривался Саша вглубь, ни здесь, ни у самого борта, ни дальше — ничего не было видно. Ему стало страшно. Он уже позвал на помощь, когда услышал всплеск воды и увидел вначале выплывшего немца, а затем и голову Юры. Саша схватил друга за плечи, подтащил к себе, крикнул:

— Юрка!..

Юра молчал. Он потерял сознание.

Немцы, конечно, слышали с берега стрельбу в море. Над портом взлетели ракеты, и мощный луч прожектора побежал по волнам. Вот он на, мгновение замер, выхватил из темноты какую-то рыбацкую байду и долго держал ее в своем слепящем конусе. Байда от шхуны находилась далеко, но все равно было видно, как забегали с носа на корму и обратно перепуганные рыбаки.

Потом прожектор погас. Луч растаял, будто погрузился в неведомые глубины. Они вздохнули:

— Ну, кажется, пронесло...

Но тут огненная полоса прожектора снова метнулась от берега в море. На шхуне вспыхнули паруса, мачты, снасти...

Шорохов передал Ивану Глыбе штурвал, вышел из рубки, закричал:

— Ставить все паруса!

Спасение теперь зависело только от одного: успеют ли они скрыться от прожектора до того, как их настигнут катера. Для этого надо было уходить подальше в море. И как можно быстрее.

Всех освобожденных коммунистов перенесли на шхуну и поместили в кубрик. Там уже с зубилом и напильником действовал Иван Глыба. Юру Араки, положили в каюту шкипера, и Нина при свете коптилки перевязывала ему плечо. Юра легонько постанывал и все время спрашивал:

— Все живы, Нина?

— Все, не разговаривай.

— Значит, все хорошо?

— Хорошо.

— А люди, те, что были на катере?

— Помолчи, помолчи, Юра. Все хорошо, — успокаивала его Нина.

А шхуна, скрипя мачтами, неслась вперед. Похожая на огненную птицу, она легко скользила по волнам, оставляя за собой долго не гаснущий след пены и брызг. И чем дальше она удалялась от берега, тем слабее становился луч прожектора. Наконец он совсем погас.

— Что, облизнулись? — хрипло засмеялся Иван. — Как, Андрей Ильич, ушли?

Шкипер не отвечал. Стоя у борта, он к чему-то прислушивался.

— Слышите? — наконец спросил он.

Со стороны берега доносились приглушенные звуки моторов: вышли катера.

— Судя по звуку, идут прямо сюда — сказал Шорохов.

Все иллюминаторы еще раньше плотно завесили черным, и в темноте шхуну можно было увидеть только с близкого расстояния.

С каждой минутой стук моторов удалялся, а взлетающие в порту ракеты напоминали теперь рассыпающиеся искорки костров. И вдруг в полутора-двух милях впереди шхуны вспыхнул прожектор, и, захлебываясь, застучал пулемет.

— Лево на борт! — закричал Шорохов, и в ту же секунду, описав крутую дугу, шхуна легла на левый борт.

Немцы успели окружить шхуну, выслав катера не в одном направлении, а веером. Однако пулемет бил наугад. Прожектор, ничего не нащупав, погас. Смолк и пулемет. А потом все началось снова: и слепящий свет прожектора, и злобный стук пулемета.

— Весело! — сказал Глыба стоявшему рядом Шорохову. — Что ж, будем до рассвета тут прохлаждаться? Они возьмут нас, как голеньких птенцов... А по мне — драться, так драться.

Шкипер молчал. Он стоял у рубки и пристально вглядывался в темноту.

Шхуна шла прямо на катер. Веера трассирующих пуль тонули в море, как падающие с неба звезды. В перерыве между пулеметными очередями было слышно тарахтенье мотора справа: катер, оставшийся, позади, снова шел на поиски шхуны.

Саша и Нина с оружием наготове расположились на носу, по обеим сторонам бушприта. Рядом с Ниной у борта — Роман Безручко и еще один партизан. Двое других с гранатами в руках стояли около Шорохова, недалеко от рубки.

Внезапно Шорохов тихо, но внятно произнес:

— Внимание! С левого борта!

Пулеметная очередь заглушила его слова. Шхуну, казалось, расстреливают в упор. Нина придвинулась поближе к Саше, и юноша почувствовал, как вздрагивает ее плечо. Совсем рядом, не более, чем в двадцати метрах от шхуны, показался силуэт катера.

— Огонь! — закричал Шорохов.

Почти не целясь, Роман Безручко и его друг, а за ними Саша Аджаров и Нина, открыли огонь по немцам. Партизаны швырнули гранаты, и пулемет на катере смолк. Шорохов, не не переставая, стрелял из пистолета, кричал, не различая своего голоса в грохоте боя:

— Огонь!.. Огонь!..

С катера тоже неслись автоматные очереди. Шкипер услышал как рядом с ним вскрикнул партизан. Он повернулся к нему, но тот, схватившись за грудь, рухнул на палубу. Его товарищ снова швырнул гранату в катер.

Почти зацепив за катер левым бортом, шхуна пронеслась мимо немцев и через несколько минут скрылась под покровом ночи. Желая сбить немцев с толку, Шорохов развернул ее вправо, потом снова-влево, наконец, выстрелы и тарахтение моторов остались далеко за кормой. Только тогда Шорохов негромко сказал Ивану:

— Я ранен, Иван. Плохо мне...