Шиповник

Шиповник

Росс Томас

Рыжеволосый детектив по расследованию убийств вошел в дверь в 7:30 утра и вышел на августовскую жару, которая уже достигла 88 градусов. К полудню температура достигнет 100, а к двум-трем часам она будет колебаться в районе 105. Расшатанные нервы тогда начнут давать сбои, что приведет к заметному увеличению активности детектива. Погода «хлебный нож», подумал детектив. Хлебные ножи во второй половине дня.

Дверь, через которую вошел детектив, вела на площадку второго этажа двухэтажного дуплекса из желтого кирпича с зеленой медной крышей. Детектив повернулся, убедился, что дверь заперта, и начал спускаться по внешней лестнице. Дуплекс из желтого кирпича находился во все еще модном районе Джефферсон-Хайтс и был хорошо построен пятьдесят два года назад на красиво затененном шестидесятифутовом участке на юго-восточном углу Тридцать второй улицы и Техас-авеню. Благодаря весьма сомнительному творческому финансированию детектив по расследованию убийств купил дуплекс семнадцать месяцев назад, жил один в его квартире с двумя спальнями на верхнем этаже и сдавал нижний этаж за 650 долларов в месяц тридцатилетнему продавцу домашних компьютеров и его подруге. , которые обычно опаздывали с арендной платой.

Было 7:31 утра 4 августа, в четверг, когда детектив достиг подножия внешней лестницы, повернул налево, остановился у двери продавца и позвонил. Примерно через тридцать секунд дверь открыл небритый, сонный Гарольд Сноу, который изо всех сил старался показаться удивленным, и ему это почти удалось.

— О боже, Расти, — сказал Сноу. «Не говорите мне, что я снова не заплатил».

— Ты не заплатил, Гарольд.

— О боже, я забыл, — сказал Сноу. — Хочешь зайти, пока я выпишу чек? На Сноу были только грязные шорты «Жокей», в которых он спал.

— Я подожду здесь, — сказал детектив. «Это круче».

«У меня уже включен кондиционер».

— Я подожду здесь, — снова сказал детектив и улыбнулся легкой, бессмысленной улыбкой.

Гарольд Сноу пожал плечами и закрыл дверь, чтобы не проникло тепло. Детектив заметил подозрительного вида серый волдырь диаметром около двух дюймов на коричневом молдинге, обрамляющем дверь. С помощью пилочки для ногтей детектив осторожно прощупал волдырь, заподозрив наличие термитов. «Я не могу позволить себе термитов», — подумал детектив. Я просто не могу себе их позволить.

Серый волдырь оказался всего лишь пузырем из-под краски, и детектив облегченно вздохнул, когда Гарольд Сноу, теперь одетый в синюю рубашку-поло, но по-прежнему без штанов, открыл дверь и протянул чек за аренду. Это была одна из тех ярких клеток с красивой картинкой. Детектив посчитал такие чеки глупостью, но принял их и тщательно изучил, чтобы убедиться, что Гарольд Сноу не переставил чек, не забыл его подписать и даже, как он однажды сделал, не выписал разные суммы.

— Черт, мне жаль, что уже поздно, — сказал Сноу. «Это просто вылетело у меня из головы».

Рыжеволосый детектив во второй раз слегка улыбнулся. — Конечно, Гарольд.

Гарольд Сноу улыбнулся в ответ. Это была застенчивая улыбка, явно фальшивая, которая каким-то образом сочеталась с длинным узким лицом Сноу, которое, по мнению детектива, тоже было довольно овечьим, если не считать умных глаз койота.

Все еще улыбаясь, Гарольд Сноу затем сказал то, что он всегда говорил детективу по расследованию убийств: «Ну, я думаю, тебе придется поискать обычных подозреваемых».

И, как всегда, детектив не удосужился ответить, а сказал только: «Увидимся, Гарольд», повернулся и пошел по цементной дорожке к темно-зеленой двухлетней пятиступенчатой «Хонде Аккорд», которая была припаркована. не в ту сторону на обочине. Сноу закрыл дверь в свою квартиру.

Детектив отпер двухдверную «Хонду», сел в нее, вставил ключ в замок зажигания и выжал сцепление. Произошла бело-оранжевая вспышка, весьма яркая; затем громкий треск и внезапный клубок густого маслянистого белого дыма. Когда свет прояснился, левая дверь «Хонды» висела на одной петле. Детектив растянулся на полпути к выходу из машины, его рыжие волосы превратились в дымящийся комок обжаренной черной проволоки. Левая нога ниже колена заканчивалась чем-то вроде клюквенного желе. Только зеленовато-серые глаза все еще двигались. Они моргнули один раз в недоумении, еще раз в страхе, а затем сыщик умер.

Гарольд Сноу первым вбежал в дверь квартиры на первом этаже, за ним следовала Синди МакКейб, худая загорелая блондинка лет двадцати с небольшим, волосы которой были заколоты в зеленые бигуди. Сноу теперь был в штанах, но без обуви. Синди Маккейб, тоже босиком, была одета в большую мужскую белую футболку и выцветшие джинсы. Сноу протянул предупреждающую руку.

«Оставайся», — сказал он. «Бензобак может взорваться».

— Господи, Хэл, — сказала она. "Что случилось?"

Гарольд Сноу уставился на распростертое тело мертвого детектива по расследованию убийств. «Думаю, — медленно произнес он, — думаю, кто-то просто сдул хозяйку».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 1

Междугородный звонок от пятидесятитрехлетнего начальника детективной службы дошел до Бенджамина Дилла три часа спустя. К тому времени, из-за разных часовых поясов, в Вашингтоне, округ Колумбия, было уже почти полодиннадцатого. Когда зазвонил телефон, Дилл все еще лежал в постели, один и не спал, в своей квартире с одной спальней в трех кварталах к югу от Дюпон-Серкл на Н-стрит. . В тот день он проснулся в пять утра и обнаружил, что не может снова заснуть. В 8:30 утра он позвонил в офис и, сославшись на летнюю простуду, сообщил Бетти Мэй Маркер, что его не будет в этот день, в четверг и, возможно, даже в пятницу. Бетти Мэй Маркер советовала покой, аспирин и обильное питье.

В то утро Дилл решил уйти с работы не потому, что заболел, а потому, что ему исполнился тридцать восьмой день рождения. По какой-то необъяснимой причине он стал считать тридцать восьмой год переломным годом, когда молодость пробегала с одной стороны, а старость — с другой. Он провел утро в постели, задаваясь лишь легким любопытством, как ему удалось сделать так мало за свои более чем три десятка лет.

Правда, сказал он себе, тебе удалось один раз жениться и дважды развестись — немалый подвиг. Через год после того, как его бывшая жена тихо ускользнула из его жизни той дождливой июньской ночью 1978 года, Дилл подал на развод в округе Колумбия, обвинив его в дезертирстве. Очевидно, убежденная в том, что Дилл никогда ничего не сделает правильно, она подала в Калифорнию заявление о непримиримых разногласиях. Ни один развод не был оспорен, и оба были удовлетворены. Дилл теперь лучше всего помнил о своей бывшей жене ее длинные и чрезвычайно красивые светлые волосы и ее непростительную привычку посыпать сахаром нарезанные помидоры. Что касается ее лица, то оно расплывалось, хотя и имело форму сердца.

В то долгое утро переоценки, которое оказалось одновременно удручающим и скучным, Дилл мудро проигнорировал свой финансовый баланс, потому что он, как обычно, был нелепым. У него не было ни страховки, ни акций или облигаций, ни пенсионного обеспечения, ни недвижимости. Его основные активы состояли из 5123,82 доллара на беспроцентном текущем счете в отделении Dupont Circle Национального банка Риггс и недавно оплаченного кабриолета Volkswagen 1982 года выпуска (несчастного желтого цвета), который был припаркован в подвальном гараже жилого дома и чей спортивный автомобиль был припаркован в 1982 году. поведение Дилла теперь приводило его в замешательство. Он предположил, что такое новое отношение было еще одним признаком стремительной зрелости.

Дилл отказался от своего утреннего бессмысленного самоанализа, когда междугородний звонок от пятидесятитрехлетнего шефа детективов раздался седьмой раз. Именно тогда он взял трубку и поздоровался.

"Мистер. Укроп?" - сказал голос. Это был суровый голос, даже резкий, полный лая и укусов, грубости и властности.

"Да."

— У тебя есть сестра по имени Фетисити — Фелисити Дилл?

"Почему?"

«Меня зовут Стракер. Джон Стракер. Я здесь шеф детективов, и если вашу сестру зовут Фелисити, она работает на меня. Вот почему я звоню».

Дилл глубоко вздохнул, выдохнул и спросил: «Она мертва или просто ранена?»

Прежде чем последовал ответ, паузы не последовало — только долгий вздох, который сам по себе был ответом. «Она мертва, мистер Дилл. Мне жаль."

"Мертвый." Дилл не задал этого вопроса.

"Да."

"Я понимаю."

А затем, поскольку Дилл знал, что ему нужно сказать что-то еще, чтобы отвлечься от горя хотя бы еще на несколько мгновений, он сказал: «У нее день рождения».

— У нее день рождения, — терпеливо сказал Стракер. — Ну, я этого не знал.

— Моя тоже, — сказал Дилл почти задумчивым тоном. «У нас одинаковый день рождения. Мы родились с разницей в десять лет, но в один и тот же день — четвертого августа. Сегодня."

— Сегодня, да? — сказал Стракер, его резкий голос был заинтересованным, слишком разумным и почти добрым. — Ну, мне очень жаль.

— Ей двадцать восемь.

"Двадцать восемь."

«Мне тридцать восемь». Наступило долгое молчание, пока Дилл не сказал: «Как…», но прервался и издал звук, который мог быть либо кашлем, либо рыданием. "Как это произошло?" - сказал он наконец.

И снова шеф сыщиков вздохнул. Даже по телефону это звучало грустно и скорбно. «Взрыв автомобиля», — сказал Стракер.

— Взрыв автомобиля, — сказал Дилл.

«Она вышла из дома сегодня утром в свое обычное время, села в свою машину — одну из этих жестяных «Хонды Аккорд» — выжала сцепление, и именно это активировало бомбу — сцепление. Они использовали C4 — пластик».

— Они, — сказал Дилл. «Кто они, черт возьми?»

— Ну, возможно, это были не они, мистер Дилл. Я только что сказал это. Это мог быть только один парень, но один или дюжина, мы выясним, кто это сделал. Это то, что мы делаем, и то, в чем мы хороши».

— Как быстро она… — Дилл сделал паузу и глубоко вздохнул. — Я имею в виду, она…

Стракер прервался, чтобы ответить на неполный вопрос. — Нет, сэр, она этого не сделала. Это было мгновенно».

«Я где-то читал, что это не происходит мгновенно».

Штрукер, очевидно, знал, что лучше не спорить с недавно скорбящими. «Это было быстро, мистер Дилл. Очень быстрый. Она не пострадала». Он снова сделал паузу, откашлялся и сказал: «Мы хотели бы похоронить ее. Я имею в виду, что департамент сделает это, если вы не против.

"Когда?"

— С тобой все в порядке?

«Да, со мной все в порядке. Когда?"

«Суббота», — сказал Стракер. «У нас будет большая явка со всего мира. Это хорошая церемония, очень хорошая, и я уверен, что вы захотите присутствовать здесь, так что, если мы можем что-то для вас сделать, забронировать номер в отеле или что-то в этом роде, ну, просто позвольте…

- прервал его Дилл. «Хокинсы. Отель «Хоккинс» еще работает?

— Да, сэр, это так.

— Забронируй мне там столик, ладно?

"Когда?"

— На сегодняшний вечер, — сказал Дилл. — Я буду там сегодня вечером.

OceanofPDF.com

ГЛАВА 2

Дилл стоял у одного из высоких, почти от пола до потолка окон, расположенных вдоль северной стороны его гостиной, и смотрел, как старик с полароидом фотографирует синий седан «Вольво», который был незаконно припаркован на углу Двадцатой улицы. Первая и N улицы.

Старик был владельцем пустующего четырехэтажного жилого дома через дорогу от окон Дилла. В свое время старик сдал свое желчно-зеленое здание в аренду окружной программе, которая наполнила квартиры наркоманами, пытавшимися избавиться от своих привычек. После того, как средства программы закончились, наркоманы разъехались неизвестно куда, оставив после себя мешок с рисунками, которые упали с мусоровоза и разлетелись по окрестностям.

Дилл взял один из рисунков. Оно было нарисовано цветными карандашами ярких основных цветов и выглядело как автопортрет одного из наркоманов. Там было лиловое лицо с круглыми глазами с крестами и большим зеленым ртом с клыками вместо зубов. Рисунок был на уровне способного первоклассника-второклассника. Под лицом красовалась тщательно напечатанная надпись: «Я НЕ ХОРОШИЙ НАРКОТИК». Дилл иногда задавался вопросом, помогла ли терапия.

После того как наркоманы выехали из его дома, старик жил в нем один, отказываясь ни продавать, ни сдавать недвижимость. Он был занят тем, что делал полароидные снимки машин, незаконно припаркованных перед ним. Он расположил свои снимки так, чтобы на них были и знак «Стоянка запрещена», и номерной знак автомобиля-нарушителя. Имея доказательства на руках, старик вызывал полицию. Иногда они приходили; иногда они этого не делали. Дилл часто наблюдал за работой старика и поражался его ярости.

Дилл отвернулся от окна, посмотрел вниз и обнаружил, что держит в руках пустую чашку и блюдце. Он не мог вспомнить, как готовил или пил кофе. Он пересек комнату и направился на кухню, медленно двигаясь, высокий мужчина с худощавым, сглаженным телом бегуна, телом, для приобретения которого он практически ничего не сделал, но унаследовал от своего мертвого отца вместе с вырезанным телом. почти уродливое лицо, которое Диллы-мужчины передавали своим сыновьям с 1831 года, когда первый Дилл сошёл с корабля из Англии.

Самой заметной чертой лица был нос: нос Дилла. Он высунулся наружу и затем выстрелил почти прямо вниз, не совсем изгибаясь назад в виде крючка. Под ним был рот Дилла: тонкий, широкий и, по-видимому, безжалостный или веселый, если шутка была хорошей, а компания приятной. Подбородка было как раз достаточно, слишком много, чтобы его можно было назвать слабым, но недостаточно для решительного, поэтому многие довольствовались чувствительным. Уши Дилла были достаточно большими, чтобы развеваться при сильном ветре, и милостиво росли близко к голове. Но именно глаза чуть не спасли лицо от уродства. Глаза были большие и серые и при определенном освещении выглядели мягкими, нежными и даже невинными. Затем свет менялся, невинность исчезала, и глаза выглядели как годовалый лед.

У кухонной раковины из нержавеющей стали Дилл рассеянно ополаскивал чашку водой в течение целых двух минут, пока не понял, что делает , не закрыл кран и не поставил чашку и блюдце на сушилку. Он вытер мокрую правую руку, проведя ею по густым темно-медным волосам, открыл дверцу холодильника, заглянул внутрь секунд на тридцать, закрыл дверь и вернулся в гостиную, где стоял, полностью поглощенный делами сестры. смерть, поскольку другая часть его разума пыталась вспомнить, что ему следует делать дальше.

Собирайся, решил он и направился в спальню, только чтобы заметить коричневый кожаный комбинезон, стоящий возле двери, ведущей в коридор. «Ты уже это сделал», — сказал он себе и вспомнил открытый чемодан на кровати, как он, как робот, доставал из ящиков носки, рубашки, шорты и галстуки, темно-синий траурный костюм из шкафа, а затем складывал их. все в чемодан, закрываю его и тащу в гостиную. Затем вы приготовили кофе; потом ты это выпил; а потом ты наблюдал за стариком. Он взглянул вниз, чтобы убедиться, что действительно оделся. Он обнаружил, что одет, как ему казалось, в униформу Нового Орлеана: серый пиджак из хлопчатобумажной ткани, белая рубашка, черный вязаный шелковый галстук, темно-серые легкие брюки и черные, блестяще начищенные лоферы. Он не мог вспомнить, как полировал туфли.

Дилл проверил свое запястье на наличие часов и ощупал карманы в поисках бумажника, ключей, чековой книжки и сигарет, которых он не смог найти, а затем вспомнил, что больше не курит. Он еще раз оглядел квартиру, взял потертый во время авиаперелета чемодан и ушел. На юго-западном углу Двадцать первой и N он поймал такси, согласился с водителем-пакистанцем, что прохладнее, чем вчера, но все еще жарко, и попросил отвезти его сначала до банка, а затем до дома 301 по Первой улице, Северо-восток: Герб Кэрролла.

Когда-то «Кэрролл Армс», расположенный рядом с Капитолием, был отелем, обслуживающим политиков и тех, кто на них работал, лоббировал их, писал о них, а иногда и ложился с ними в постель. Теперь его взял на себя Конгресс, который разместил там некоторые из своих сопутствующих мероприятий, в том числе малоизвестный сенатский подкомитет из трех человек по расследованию и надзору. Именно этот подкомитет платил Бенджамину Диллу 168 долларов в день за его консультативные услуги.

Покровителем и раввином Дилла, или, возможно, настоятелем подкомитета, состоящего из трех членов, был его высокопоставленный (и единственный) член меньшинства, ребенок-сенатор от Нью-Мексико, которого называли мальчиком-сенатором от Нью-Мексико, пока кто-то не написал очевидно серьезное письмо к Washington Post обвинила мальчика-сенатора в сексизме. Колумнист из синдицированного журнала ухватился за эту проблему и создал из нее колонку, предположив, что «Детский сенатор» мог бы быть гораздо более подходящим в эти смутные времена. Он также утешал сенатора замечанием, что тот слишком скоро перерастет это прозвище. Однако новое прозвище прижилось, и сенатор ничуть не был недоволен местом и эфирным временем, которое оно ему принесло.

Ребенка-сенатора звали Джозеф Рамирес, он был родом из Тукумкари, где родился тридцать три года назад. У его семьи были деньги, и он женился на многих других. Он также получил юридическое образование в Гарварде и степень бакалавра в Йельском университете и ни разу в жизни не проработал, пока через год после окончания юридического факультета его не назначили помощником окружного прокурора. Он сделал себе местное имя, помогая отправить в тюрьму комиссара округа за получение взятки, которая предположительно составила 15 000 долларов. И хотя все уже много лет знали, что комиссар согнулся как проволока, они все равно были удивлены и впечатлены, когда молодой Рамирес действительно отправил старого придурка в тюрьму. Они сошлись на том, что ребенок - чужой человек, и все считали, что со всеми этими деньгами Рамиреса (и не забывайте о жене, у нее тоже есть деньги) ребенок может далеко пойти.

Рамирес прошел в Сенат штата, а затем на тридцать втором году жизни перепрыгнул в Сенат США. Теперь он не скрывал своего желания стать первым латиноамериканским президентом Соединенных Штатов, что, по его расчетам, произойдет примерно в 1992, 1996 или, может быть, даже в 2000 году, когда «мы, бобры, в любом случае будем составлять большинство голосов выборщиков». Не все думали, что ребенок-сенатор шутит.

Для Бенджамина Дилла коридоры «Кэрролл Армс» все еще пахли командной политикой старого образца, дешевым ароматом, сексом без любви, бурбоном и сигарами стопроцентной крепости, которые продавались завернутыми в целлофан и продавались по четверть первому и второму курсу. время. Хотя Дилл считал себя политическим агностиком, Диллу нравилось большинство политиков – и большинство рабочих, и суетливые потребительские бюджетники, и борцы за гражданские права, и профессиональные наблюдатели за китами, и любители деревьев, и орехи, выступающие против укусов, и почти все, кто вставал с одного из деревянных складных стульев во вторник вечером. встречаясь в подвале унитарной церкви и искренне требуя знать, «что мы здесь сегодня вечером можем с этим поделать». Дилл уже давно отчаялся, что никто ничего не может с этим поделать, но те, кто все еще верил в это, интересовали его, и он находил их, по большей части, забавной компанией и остроумными собеседниками.

Дилл прошел через дверь с номером 222 и попал в захламленную приемную, где Бетти Мэй Маркер управляла ограниченным пространством подкомитета как главная домохозяйка. Она взглянула на Дилла, какое-то время изучала его, а затем позволила сочувствию и беспокойству захлестнуть ее красивое темно-коричневое лицо.

«Кто-то умер, не так ли?» она сказала. «Кто-то близкий ушел из жизни».

— Моя сестра, — сказал Дилл, ставя чемодан.

«О Господи, Бен, мне так жаль. Просто скажи, что я могу сделать».

«Мне нужно лететь домой», — сказал Дилл. "Сегодня днем."

Бетти Мэй Маркер уже поднесла телефон к уху. «Американский, ладно?» — спросила она, начиная набирать номер.

«Американец в порядке», — сказал Дилл, зная, что если место будет свободно, она посадит его на рейс и, по сути, заставит их кого-нибудь оттолкнуть, если оно будет занято. Бетти Мэй Маркер проработала на Капитолийском холме двадцать пять из своих сорока трех лет, почти всегда на людей, обладающих большой властью, и, следовательно, ее репутация была впечатляющей, ее разведывательная сеть - огромной, а ее фонд политических счетов - практически неисчерпаемым. Заявки на ее услуги зачастую были энергичными, даже жестокими, и многие из ее друзей задавались вопросом, почему она позволила ребенку-сенатору заманить ее в этот бездельничающий подкомитет, застрявший далеко там, в Кэрролл-Гербе.

«Фалды, сладкая», — ответила она. «У этого человека самый длинный и быстро движущийся фалд, который я здесь видел со времен Бобби Кеннеди». После того, как оценка Бетти Мэй Маркер стала известна, политические акции ребенка-сенатора выросли на несколько пунктов в невидимом индексе Капитолийского холма.

Дилл подождал, пока Бетти Мэй Маркер что-то тихо пробормотала в трубку, хихикнула, нацарапала что-то на клочке бумаги, повесила трубку и передала его Диллу. «Отправление от Даллеса в 2:17 первым классом», — сказала она.

«Я не могу позволить себе билет в первый класс», — сказал Дилл.

«У них слишком много мест в автобусе, поэтому за ту же цену они отправят тебя в первый класс со всеми бесплатными спиртными напитками и самыми молодыми тушеными блюдами, что, я думаю, может тебя немного подбодрить». Подлинное сочувствие снова отразилось на ее лице. «Мне очень жаль, Бен. Вы все были близки, не так ли? То есть, очень близки.

Дилл грустно улыбнулся и кивнул. «Близко», — согласился он, а затем указал на одну из двух закрытых дверей — ту, которая вела в кабинет адвоката меньшинства подкомитета. — Он дома?

— С ним сенатор, — сказала она, снова беря трубку. «Дай-ка я сообщу новость, а потом все, что тебе нужно сделать, это заглянуть сюда, поздороваться и уйти по своим печальным делам».

И снова Бетти Мэй Маркер пробормотала в трубку отработанное контральто, тон которого был настолько низким, что Дилл, стоявший всего в ярде от нее, едва мог разобрать, что она говорит. Она повесила трубку, кивнула в сторону закрытой двери, улыбнулась и сказала: «Смотри».

Дверь распахнулась. Там стоял крупный блондин лет тридцати шести или тридцати семи в рубашке с рукавами, ослабленным галстуком и ремнем, который он застегивал почти ниже уровня бедер, чтобы его живот мог свободно свисать над ним. На лице его было выражение чистой ирландской скорби.

«Черт возьми, Бен, я даже не знаю, что сказать, но мне чертовски жаль». Он сильно вытер нижнюю половину пухлого, на удивление красивого лица, словно стирая выражение горя, хотя оно и осталось на месте. Затем он печально покачал головой, кивнул в сторону своего кабинета и сказал: «Заходи сюда, и мы выпьем за это».

Этим человеком был Тимоти А. Долан, адвокат меньшинства подкомитета и лейтенант, уволенный в отпуск после одной из частых политических войн в Бостоне. Его доля добычи досталась ему в качестве адвоката меньшинства. «Там, два года в Вашингтоне, парня это не испортит», — решили в Бостоне. «А потом посмотрим. Посмотрим." Дилл уже давно был убежден, что Бостон для американской политики был тем же, чем Абердинский полигон для вооружений.

Когда Дилл последовал за Доланом в офис, ребенок-сенатор встал и протянул руку. Выражение молодого лица выражало глубокую озабоченность. И снова Дилл подумал то же, что всегда думал, когда видел Рамиреса: умен, как испанец.

Сенатор Джозеф Луис Эмилио Рамирес (демократ от штата Нью-Мексико) выглядел выше, чем был на самом деле, вероятно, из-за своей прямой осанки и красиво сшитых костюмов в тонкую полоску, которые он предпочитал. Темно-каштановые волосы были зачесаны прядью на высокий лоб, и он все время отводил их от блестящих черных глаз, которые иногда казались глубиной в милю. У него был идеальный нос, светло-оливковая кожа и широкий рот с легким прикусом. На его подбородке была глубокая ямочка, из-за которой большинству женщин и некоторым мужчинам хотелось прикоснуться к ней. Он был актерски красив, не совсем гениально умен, чрезвычайно богат и в тридцать три года выглядел на двадцать три, возможно, на двадцать четыре.

Голос, конечно, сопровождал все остальное. Это был низкий баритон с запоминающейся шелухой. Он мог заставить его сделать что угодно. Теперь он заставил его выразить соболезнования.

«Я сочувствую тебе, Бен», — сказал сенатор, взяв правую руку Дилла обеими своими, — хотя я могу только догадываться о твоем горе.

«Спасибо», — сказал Дилл, обнаружив, что, когда были высказаны соболезнования, сказать больше нечего. Он сел в кресло рядом с тем, в котором сидел сенатор. Долан, теперь снова за своим столом, начал наливать три порции виски из бутылки.

«Она была женщиной-полицейским, не так ли?» — сказал сенатор, садясь рядом с Диллом. "Твоя сестра."

— Детектив по расследованию убийств, — сказал Дилл. "Второй класс. Она только что получила повышение.

«Как это произошло?» — сказал Долан, наклоняясь над столом, чтобы подать два напитка.

«Говорят, что это был взрыв автомобиля».

— Убит? — спросил сенатор, скорее удивленный, чем шокированный.

Дилл утвердительно кивнул, допил виски и поставил стакан на стол Долана. Он заметил, что сенатор сделал лишь маленький глоток и поставил стакан. Дилл знал, что больше не возьмет трубку.

«Меня не будет на неделю или десять дней», — сказал Дилл. — Я подумал, что мне лучше зайти и сообщить тебе.

"Нужно что-нибудь?" — спросил сенатор. "Деньги?" Видимо, это было все, о чем он мог думать.

Дилл улыбнулся и покачал головой. Долан, все еще стоя, задумчиво посмотрел на него, склонил голову влево и сказал: «Вы говорите, что пробудите там неделю, может быть, десять дней?»

"Об этом."

Долан посмотрел на сенатора. «Может быть, мы могли бы включить Бена в расходы, поскольку Джейк Спайви все еще скрывается там».

Сенатор повернулся к Диллу. — Ты, конечно, знаешь Спайви.

Дилл кивнул.

«Черт возьми, — сказал Долан, — Бен мог бы взять показания Спайви, спасти нас от перевозки его обратно сюда, и тогда мы могли бы списать с Бена расходы по делу Брэттла».

Сенатор кивнул, почти убежденный. Он снова повернулся к Диллу. — Не могли бы вы сделать это, пока будете там, принять показания Спайви?

"Да. Конечно."

«Вы знаете историю с Брэттлом? Что за вопрос. Конечно, вы делаете." Сенатор снова посмотрел на Долана. — Тогда решено.

Дилл поднялся. «Я получу копию дела Спайви от Бетти Мэй».

Сенатор тоже встал. «Спайви мог бы оказать огромную помощь в решении этой… проблемы. Если он не совсем откровенен, будьте, ну, вы знаете, тверды. Очень твердо.

— Вы имеете в виду пригрозить ему повесткой в суд?

Сенатор повернулся и посмотрел на Долана. — Да, я так думаю, а ты?

— Черт, да, — сказал Долан.

Дилл слегка улыбнулся Долану. «Можем ли мы добиться этого от комитета?»

«Никогда», — сказал Долан. — Но Спайви не обязательно об этом знать, не так ли?

OceanofPDF.com

ГЛАВА 3

Прошло чуть больше десяти лет с тех пор, как Дилл вернулся в свой родной город, который также был столицей штата, расположенного достаточно далеко на юге и западе, чтобы сделать тюремный перец чили почитаемым культурным достоянием. В штате росла пшеница, а также гремучие змеи, сорго, кукуруза, хлопок, соевые бобы, дубы и белолицый скот. Были также найдены нефть, газ и немного урана, и семьи тех, кто их нашел, часто были богатыми, а иногда даже богатыми.

Что касается самого города, то говорили, что паркомат там изобрели еще в тридцатых годах вместе с тележкой для покупок в супермаркете. Его международный аэропорт был назван в честь почти забытого пилота-штурмана Уильяма Гэтти, который помогал Уайли Посту путешествовать по миру в 1931 году. Ни в городе, ни в штате евреев было немного, но много чернокожих, множество мексиканцев, два племена индейцев, мир баптистов и 1413 вьетнамцев. Согласно переписи населения США, в 1970 году население города составляло 501 341 человек. К 1980 году оно выросло до 501 872 человека. В среднем совершалось 5,6 убийств в неделю. Большинство из них произошло в субботу вечером.

Когда Дилл вышел из терминала международного аэропорта Гэтти вскоре после 16:00, температура упала до 101 градуса, а из Монтаны и Дакоты дул сильный горячий ветер. Дилл не мог вспомнить, когда ветер не дул почти постоянно, то ли из Мексики, то ли с Великих равнин, обжигающий летом, ледяной зимой и всегда действующий на нервы. Теперь он дул горячий и сухой, наполненный красной пылью и песком. Внезапные порывы ветра со скоростью до тридцати пяти миль в час перехватили дыхание Дилла и разорвали его пальто, когда он наклонился к ним и побрел к такси.

Родной город Дилла, как и большинство американских городов, был расположен на сетке. Улицы, идущие на восток и запад, были пронумерованы. Те, кто бежал на север и юг, были названы, многие в честь пионеров-спекулянтов недвижимостью, а остальные в честь штатов, генералов Гражданской войны (как Союза, так и Конфедерации), одного-двух губернаторов и горстки мэров, чьи администрации считались разумными. свободен от взяточничества.

Но по мере роста города воображение пошатнулось, и новые улицы с севера на юг стали называться в честь деревьев (сосна, клен, дуб, береза и так далее). Когда деревья, наконец, иссякли (по какой-то причине закончились эвкалиптом), в ход пошли имена президентов. Они истекли на Никсон-авеню в далеком-далеком 231 квартале к западу от главной улицы города, которая, что неудивительно, называлась Мейн-стрит. Главной пересекающейся магистралью Мэйна неизбежно был Бродвей.

Когда такси приблизилось к центру города, Дилл обнаружил, что большинство достопримечательностей его юности исчезло. Три кинотеатра в центре города исчезли: «Критерий», «Императрица» и «Роял». Бильярдного зала Эберхардта тоже не было. Расположенное всего двумя дверями ниже и этажом выше от «Критериона», это место было на удивление зловещим, по крайней мере, для тринадцатилетнего Бенджамина Дилла, когда однажды воскресным днем его впервые заманил туда злой Джек Сакетт, пятнадцатилетний мальчик. годовалый знакомый, который впоследствии стал одним из ведущих бильярдных игроков на Западном побережье.

Строительный бум после Второй мировой войны достиг центра города только в середине 1970-х годов, то есть примерно на тридцать лет позже. До этого центр города оставался почти таким же, каким он был, когда его застала врасплох крах 29-го года: два тридцатитрехэтажных небоскреба были почти готовы, а еще один - на полпути.

Два тридцатитрехэтажных небоскреба были построены через дорогу друг от друга: один банком, другой спекулянтом, который позже был уничтожен в результате крушения. Шла гонка за завершением проекта — глупый рекламный ход, по мнению критиков, — и банк победил. На следующий день после того, как разрушенное здание спекулянта было достроено синдикатом нефтяников, купивших его за бесценок (некоторые говорили, что меньше), спекулянт поднялся на лифте на вершину своей разбитой мечты и спрыгнул. Третий небоскреб, тот, который был построен только наполовину, когда произошла катастрофа, так и не был достроен, и в середине пятидесятых его наконец снесли.

К 1970 году центр города все еще выглядел так же, как в 1940 году, за исключением того, что там было уже не так много людей. Крупные универмаги уже давно разбежались по отдаленным торговым центрам вместе со своими покупателями. За ними последовали и другие фирмы; начался упадок городов; уровень преступности резко вырос; и никто не пришел в центр города. Паникующие отцы города наняли дорогую консалтинговую фирму в Хьюстоне, которая разработала план реконструкции, а затем выпросила огромный федеральный грант у Министерства жилищного строительства и городского развития в Вашингтоне. План реконструкции предусматривал выравнивание большей части центра города и возведение на его месте одного из городов завтрашнего дня. Они снесли почти все, а потом, как это обычно бывает, кончились деньги, и центр города стал выглядеть как центр Кельна после войны. Но снос по-настоящему начался только в середине 1974 года, когда Бенджамина Дилла уже не было.

Дилл с удивлением обнаружил, что на самом деле он не возражает против произошедших изменений – даже против блестящих новых зданий, которые начали появляться на месте стертых ориентиров его юности и детства. «Ты должен быть достаточно взрослым, чтобы не доверять переменам», — сказал он себе. Перемены знаменуют собой течение времени, и только молодые люди, у которых очень мало прошлого, охотно и без споров принимают новое — только очень молодые и те, кто может извлечь из этого выгоду. И поскольку у вас нет абсолютно никакой возможности заработать на этом деньги, возможно, вы все-таки не так уж стары.

Таксист, угрюмый чернокожий мужчина лет сорока с небольшим, свернул направо на улицу Нашего Джека, разделяющую два старых небоскреба. Первоначально Наша Джек-стрит называлась Уордер-стрит во время второго срока Джека Т. Уордера, единственного губернатора, которого дважды привлекли к ответственности: в первый раз за взяточничество, которое он победил, щедро подкупив трех сенаторов штата, и во второй раз за сами взятки. Он ушел в отставку в 1927 году, но не раньше, чем помиловал себя. Опальный губернатор завершил свою последнюю пресс-конференцию лукавой ухмылкой и давно запомнившейся и часто цитируемой шуткой: «Какого черта, ребята, я не украл и половины того, что мог бы».

Навсегда после этого он был Нашим Джеком, о котором с любовью и сожалением вспоминали старожилы, которые до сих пор любили цитировать его шутку, ухмыляться и качать головами. В конце концов они изменили название улицы на United Nations Plaza, но все по-прежнему называли ее улицей Наш Джек, хотя мало кто теперь знал почему, а остальные редко удосужились спросить.

Отель Хокинс располагался на углу Бродвея и улицы Оур-Джек, в самом сердце центра города. Это было мрачное серое восемнадцатиэтажное здание шестидесятилетней давности, столь же строго готическое по дизайну, как и Чикагский университет. Какое-то время «Хокинсы» были практически единственным отелем в городе (по крайней мере, в центре города), остальные были разрушены динамитом и разрушительным шаром. Но затем появился новый «Хилтон», за ним быстро последовал «Шератон» и, как всегда, огромный «Холидей Инн».

Стоимость проезда на такси из аэропорта в семнадцать миль составляла доллар за милю. Дилл вручил угрюмому водителю двадцатку и велел оставить сдачу себе. Водитель сказал, что, ей-богу, на это надеется, и умчался. Дилл взял свою сумку и вошел в отель.

Он обнаружил, что ситуация не сильно изменилась. Не совсем. Он сохранил высокие сводчатые потолки, которые придавали ему тихую атмосферу редко посещаемого захолустного собора. В вестибюле по-прежнему можно было сидеть, смотреть и дремать в красноватых кожаных креслах и пухлых диванах. Еще были низкие столики с удобными пепельницами и множеством толстых сплошных ламп, позволяющих легко читать бесплатные газеты, все еще висевшие на стойках: местную «Трибьюн»; News -Post, издававшаяся в конкурирующем городе на севере штата, который гордился своим восточным воздухом; Журнал " Уолл Стрит; Христианский научный монитор; и выпуск «Нью-Йорк Таймс», содержание которого передавалось через спутник, печаталось на месте и доставлялось по почте в тот же день, иногда до полудня, если у вас был подходящий почтальон.

В большом вестибюле Хокинсов было далеко не многолюдно: полдюжины мужчин средних лет, похожих на торговцев наркотиками; несколько пар; молодая женщина, которая была более чем хорошенькая; и пожилая женщина лет шестидесяти, которая по какой-то причине смотрела на Дилла поверх своего Уолл-стрит. Журнал . Ему показалось, что она выглядит как постоянная гостья отеля. Температура в вестибюле была 70 градусов, и Дилл почувствовал, как его пропитанная потом рубашка начала остывать и сохнуть, когда он двинулся к стойке регистрации.

Молодой служащий на стойке регистрации нашел бронь Дилла и спросил, как долго он может остаться. Дилл сказал, что неделю, а может и дольше. Клерк сказал, что все в порядке, вручил Диллу ключ от номера, извинился за отсутствие дежурного посыльного (он заболел), но добавил, что, если Диллу понадобится помощь с багажом, они каким-то образом попросят кого-нибудь его принести. позже. Дилл сказал, что ему не нужна никакая помощь, поблагодарил клерка, взял свою сумку, развернулся и чуть не столкнулся с более чем симпатичной молодой женщиной, которую он заметил ранее.

«Вы Пик Дилл», сказала она.

Дилл покачал головой и слегка улыбнулся. — Не со школы.

«В начальной школе тебя называли Пикл Дилл. Это было у Хораса Манна на Двадцать второй и Монро. Но все это закончилось однажды днём в четвёртом классе, когда ты избил троих своих кого?-мучителей?

«Мой звездный час», — сказал Дилл.

— После этого тебя называли Пиком, а не Пиклом, пока ты учился в старшей школе, но перестали, когда ты поступил в университет, хотя твоя сестра всегда называла тебя так. Выбирать." Молодая женщина протянула руку. — Я Анна Мод Синдж — как в огне — и я… была, черт возьми, подругой Фелисити. Я также ее адвокат и подумала, что вам может пригодиться присутствие семейного консультанта, когда вы приедете сюда, на случай, если вы захотите что-то сделать.

Дилл пожал руку Анне Мод Синдж. Это было круто и сильно. — Я не знал, что у Фелисити есть адвокат.

"Ага. Мне."

— Ну, я хочу кое-что — выпить.

Синге кивнул влево. «Слякотная яма?»

"Отлично."

Первоначальное название Slush Pit было Select Bar, но нефтяники еще в начале тридцатых годов начали называть его Slush Pit из-за темноты, и это название прижилось до тех пор, пока, наконец, в 1946 году отель не официально узаконил его, установив сдержанную латунную табличку. бляшка. Это было маленькое заведение, очень темное и очень прохладное, с U-образным баром, низкими тяжелыми столами и подходящими по размеру стульями, более или менее удобными. В баре пили только двое мужчин и еще пара за одним из столиков. Дилл и Анна Мод Синдж сели за столик возле двери. Когда подошла официантка, Синдж заказал водку со льдом, и Дилл сказал, что будет то же самое.

«Мне очень жаль Фелисити», — почти официально сказала женщина Синге.

Дилл кивнул. "Спасибо."

Больше они ничего не сказали, пока официантка не вернулась с напитками. Дилл заметил, что у Синдж были небольшие проблемы с буквой «Р», настолько незначительные, что он даже не заметил этого, пока ее «извини» не прозвучало почти как «неприятно», но менее выражено. Затем он увидел на ее верхней губе едва заметный белый шрам, оставленный искусным хирургом, исправлявшим заячью губу. Ее Р была единственной буквой, которая, казалось, доставляла ей какие-то проблемы. В остальном ее дикция была идеальной, без особого намека на региональный акцент. Дилл задавался вопросом, ходила ли она на логопеда.

В остальном она, в прямой темной юбке и полосатой рубашке с белым воротником и манжетами, казалась хорошо загорелой, хорошо сложенной и даже спортивной. Он пытался решить, занимается ли она бегом, плаванием или теннисом. Он был совершенно уверен, что это не гольф.

Он также заметил, что у нее были очень темно-синие глаза, настолько темные, насколько это возможно, чтобы голубые глаза не становились фиолетовыми, и она немного прищуривалась, когда смотрела на предметы вдаль. Ее волосы были темно-серого цвета с бежавшими по ним светлыми прядями. Она носила его в том стиле, который, по мнению Дилла, назывался «боб-паж», стиль, который, как он понял, был у кого-то (кто? Бетти Мэй Маркер?), который возвращался или уже вернулся, а теперь снова уходит.

Лицо Анны Мод Синдж было овальной формы, а брови были немного темнее волос. Ее нос был слегка задран, что придавало ей вид либо застенчивой, либо слегка заносчивой, либо и того, и другого. Дилл думал, что они часто ходят вместе. Рот у нее был полный и достаточно широкий, и когда она улыбнулась, он заметил, что за ее зубами заботился хороший дантист. У нее была длинная тонкая шея, довольно красивая, и Дилл задумался, танцевала ли она когда-нибудь. Это была шея танцора.

После того, как принесли напитки, он подождал, пока она сделает глоток, а затем спросил: «Вы давно знали Фелисити?»

«Я немного знал ее еще в университете, но когда она закончила учебу, я поступил на юридический факультет, а затем, когда вернулся сюда и открыл свою практику, она была одним из моих первых клиентов. Я составил ее завещание. Я не думаю, что ей тогда было больше двадцати пяти или шести лет, но ее только что перевели в отдел убийств и… ну, она просто подумала, что ей лучше иметь завещание. Затем примерно — ох, я бы сказал, шестнадцать или семнадцать месяцев назад — она купила свой дуплекс, и я помог ей в этом, но тем временем мы стали хорошими друзьями. Еще она прислала мне нескольких клиентов — в основном полицейских, нуждающихся в разводе, — и много говорила о тебе. Вот откуда я узнал, что в начальной школе тебя называли Пиклом и все такое.

«Она когда-нибудь рассказывала о своей работе?» - сказал Дилл.

"Иногда."

«Работала ли она над чем-то, что могло побудить кого-то заложить бомбу в ее машину?»

Синге покачала головой: нет. — Не то чтобы она когда-либо мне рассказывала об этом. Она сделала паузу, сделала еще глоток и сказала: «Я думаю, тебе следует кое-что знать».

"Что?"

«Она работала на человека по имени Стракер».

— Шеф детективов, — сказал Дилл. — Он позвонил мне сегодня утром.

— Ну, он очень расстроен из-за Фелисити. Через два часа после ее смерти он позвонил мне, и первое, что он хотел знать, еще до того, как сказал мне, что она ушла, было то, являюсь ли я распорядителем ее имущества, только он не сказал душеприказчик, он сказал душеприказчик.

Дилл кивнул, признавая прекрасную точку зрения либерационистов.

— Я сказал ему, что да, сэр, так и есть, а потом он сказал мне, что она умерла, и прежде чем я успел спросить, как и почему, или даже сказать «о боже-нет», он попросил меня встретиться с ним в банке Фелисити. »

"Сейф?"

Она кивнула. «Ну, я был там, когда они его открыли, я плакал и злился на… чертову пустыню. Они вытащили все это из коробки, по одной вещи за раз. Там было ее свидетельство о рождении, потом ее завещание, потом несколько фотографий твоих родителей, а потом ее паспорт. Она всегда говорила о поездке во Францию, но руки так и не дошли до этого. Это то, чему она специализировалась, ну, французский.

"Я знаю."

«Ну, последнее, что они вытащили из коробки, — это страховой полис. Она сняла его всего три недели назад. Это была временная политика, согласно которой вы были единственным бенефициаром».

Анна Мод Синдж замолчала и отвела взгляд.

"Сколько?" - сказал Дилл.

«Двести пятьдесят тысяч», — сказала она и быстро взглянула на Дилла, словно уловив его реакцию. Ничего не было, кроме глаз. Больше ничего в его лице не изменилось, кроме больших мягких серых глаз, которые внезапно похолодели.

— Двести пятьдесят тысяч, — сказал наконец Дилл.

Она кивнула.

«Давайте выпьем еще», — сказал он. "Я куплю."

OceanofPDF.com

ГЛАВА 4

В 17:45 Бенджамин Дилл вешал свой темно-синий похоронный костюм в чулане номера 981 отеля «Хокинс», когда они постучали в дверь. Открыв его, он автоматически классифицировал их как полицейских. Оба носили гражданскую одежду — хорошо скроенную и явно дорогую одежду, — но тщательно просверленные глаза, привычная устрашающая манера держаться и слишком нейтральное выражение губ выдавали их призвание.

Оба были высокими, более шести футов, старший — широким и толстым, а младший — худощавым, загорелым и немного элегантным. Широкий протянул руку и сказал: «Я шеф Стракер, мистер Дилл. Это капитан Колдер.

Дилл пожал тяжелую веснушчатую руку Стракера, а затем принял руку, предложенную Колдером. Он был тонким и исключительно сильным. Колдер сказал: «Джин Колдер, отдел убийств». Дилл сказал: «Заходите».

Они вошли в комнату несколько настороженно, как это делают полицейские, осматривая ее глазами и классифицируя ее содержимое и обитателя, не из любопытства, а по привычке. Дилл указал им на два мягких кресла в комнате среднего размера. Стракер со вздохом осторожно опустился . Колдер сел, как кот. Стракер достал из кармана сигару, протянул ее Диллу и спросил: «Не возражаешь?»

«Вовсе нет», — сказал Дилл. "Хотите выпить?"

«Думаю, я бы сделал это, ей-богу», — сказал Стракер. «Это было тяжело».

Дилл достал из чемодана бутылку «Старого контрабандиста», снял пластиковые крышки с двух стаканов, стоявших на письменном столе, принес из ванной еще один стакан и налил три напитка. "Вода?" он спросил. Стракер покачал головой. Колдер сказал нет, спасибо. Дилл подал им напитки, взял свою в ванную, налил в нее немного воды, вернулся и сел на кровать. Он подождал, пока Стракер закурит сигару и выпьет немного виски.

"Кто сделал это?" — спросил Дилл.

«Мы пока не знаем».

«Почему они это сделали?»

Стракер покачал своей большой головой. — Мы этого тоже не знаем. Он снова вздохнул — этот долгий, тяжелый, отчаянный вздох. «Мы здесь по нескольким причинам. Один из них — попытаться ответить на ваши вопросы, а другой — выразить вам официальное сочувствие города и департамента. Нам чертовски жаль. Все мы."

— Твоя сестра, — сказал Колдер и сделал паузу. «Ну, твоя сестра была исключительным… человеком».

«Сколько она зарабатывала в год?» - сказал Дилл.

Стракер посмотрел на капитана Колдера в поисках ответа. — Двадцать три пять, — сказал капитан.

— А сколько составляет годовая премия по полису срочного страхования жизни на двести пятьдесят тысяч долларов для двадцативосьмилетней женщины в добром здравии?

Стракер нахмурился. Когда он это сделал, шапка густых, жестких седых волос опустилась к черным бровям, которые охраняли и без того настороженные глаза, цвет которых был скорее зеленым, чем ореховым. Глаза были посажены близко к блуждающему носу, который когда-то был сломан. Возможно, дважды. Значительно ниже носа располагался сжатый, тонкогубый рот, который, казалось, не одобрял почти все, а ниже рта располагался подбородок, похожий на порог. Это было изношенное, морщинистое, очень умное лицо, которое в пятьдесят три года вполне могло принадлежать третьему владельцу.

Стракер все еще хмурился, когда сказал: «Вы слышали об этом, да?»

"Я слышал об этом."

Колдер слегка улыбнулся, недостаточно, чтобы показать зубы, но ровно настолько, чтобы выразить легкое неодобрение и нотку сожаления. — Ее леди-адвокат, да?

Дилл кивнул.

Стракер допил стакан виски, поставил его на стол и снова повернулся к Диллу. «По словам представителей компании «Арбакл Лайф Иншуранс», годовая премия составляла 518 долларов, и она заплатила ее единовременно, наличными, четырнадцатого числа прошлого месяца».

«Не очень разумная инвестиция для человека, у которого нет иждивенцев», — сказал Дилл. «Нет стоимости выдачи. Она никогда не сможет занять под этот счет. Конечно, если бы она знала, что умрет, возможно, ей захотелось бы оставить что-нибудь любимому человеку — в данном случае мне. Но ты ведь не думаешь, что это было самоубийство?

«Это не было самоубийство, мистер Дилл», — сказал Колдер.

— Нет, я так не думал. Дилл встал, подошел к окну и посмотрел на Бродвей и «Нашего Джека» с девятого этажа вниз. «А вот и ее дом».

— Дуплекс, — сказал капитан Колдер.

"Да. Когда она написала мне об этом семнадцать месяцев назад или около того, она сказала, что покупает себе небольшой домик. Я предположил, что это старое бунгало стоимостью около шестидесяти или семидесяти тысяч долларов. Ты все еще можешь купить их за это здесь, не так ли?

— Где-то там, — сказал Колдер, — но их становится все меньше.

— Хорошо, а сколько ей придется выложить за дом за шестьдесят или семьдесят тысяч долларов? Двадцать процентов? Это будет от двенадцати до четырнадцати тысяч. У меня было немного лишних долларов, поэтому я позвонил и спросил, может ли она использовать пару тысяч, чтобы помочь с первоначальным взносом. Она сказала, что ей это не нужно, потому что оно финансируется творчески. Она как бы смеялась, когда говорила творчески. Я не нажимал. Я просто предположил, что она вкладывает пять или, может быть, десять, берет первую ипотеку на сумму около пятидесяти или меньше, а остальное выплачивает единовременно. За двадцать три года в год она почти справилась бы с этим. Дилл сделал паузу, выпил немного виски с водой и сказал: «Но ведь она делала не это, не так ли?»

— Нет, сэр, — сказал Стракер. «Это не так».

– Она купила прекрасный старый дуплекс на Тридцать второй улице и Техасе, – сказал Дилл, – за сто восемьдесят пять тысяч. Она вложила тридцать семь тысяч наличными и взяла первую ипотеку в размере ста тысяч под четырнадцать процентов, а это означало, что ее ежемесячные платежи должны были составить около тринадцати сотен, за исключением того, что она получала шесть пятьдесят в месяц от парня, которого она арендовала. с первого этажа до, так что это означало, что ей придется зарабатывать всего шесть пятьдесят в месяц, а то и семьсот. Вы говорите, она зарабатывала тысячу девятьсот в месяц, так что это будет? Четырнадцать, полторы тысячи на дом?

— Где-то там, — сказал Колдер.

«Так что ей оставалось примерно шесть или семь сотен в месяц на жизнь. Что ж, учитывая налоговые льготы, я думаю, это можно было бы сделать с помощью купонов супермаркетов, одежды из комиссионных магазинов Молодежной лиги, библиотечных книг и телевидения для развлечения. Но затем последовала крупная выплата — творческое финансирование. Ее адвокат говорит, что срок погашения наступит первого числа следующего месяца, то есть ровно через восемнадцать месяцев после того, как она купила это место. Размер этой воздушной выплаты составит сорок восемь тысяч долларов плюс проценты.

Дилл отвернулся от окна и посмотрел на Стракера. «Сколько денег было у моей сестры на ее текущем счете?»

— Триста тридцать два доллара.

— Как ты думаешь, к первому числу следующего месяца она наберет пятьдесят тысяч или около того?

«Это то, о чем нам нужно поговорить, мистер Дилл».

— Хорошо, — сказал Дилл, вернулся к кровати, сел и прислонился к изголовью. "Давай поговорим."

Стракер откашлялся, затянулся сигарой, отмахнулся от дыма и начал. «У детектива Дилла была прекрасная, исключительная репутация. Для ее возраста нет никого лучше — ни мужчины, ни женщины. Теперь я должен быть первым, кто признает, что мы отправили ее из бункера в отдел убийств как своего рода символическую женщину вместе с тремя цветными и парой мексиканцев. Либо так, либо потерять часть федеральных грантов. Но ей-богу, она была хороша. И мы перевели ее во второй класс вместо множества других ребят, некоторые из которых имели гораздо больший стаж. Еще через два года, а может и меньше, она бы легко стала сержантом. Итак, я хочу сказать, мистер Дилл, что ваша сестра была чертовски хорошим полицейским, отличным полицейским, и ее убили при исполнении служебных обязанностей — по крайней мере, мы так верим — поэтому мы собираемся похоронить ее на В субботу, как я тебе говорил, и тогда мы выясним, что, черт возьми, пошло не так.

— Ты имеешь в виду, почему она испортилась, — сказал Дилл.

— Однако мы не знаем, что она это сделала, не так ли? — сказал капитан Колдер. Дилл посмотрел на него. Полуулыбка Колдера вернулась на свое место — почти нерешительная улыбка, полная неуверенности. Или обман, подумал Дилл, поскольку в Колдере не было абсолютно ничего неуверенного, кроме улыбки. «Это его маскировка», — решил Дилл. Он носит ее как накладную бороду. Улыбка не смогла скрыть лицо истинного скептика с его пытливым носом, мудрым лбом, холодными голубыми, сомневающимися глазами Томаса и подбородком, который почти говорил: «Докажи это». Это было лицо, которое, будь оно немного другого цвета, могло бы найти счастье в Инквизиции. Дилл чувствовал, что его владелец вполне доволен своей ролью капитана отдела убийств.

Когда шеф Стракер снова откашлялся, Дилл снова повернулся к нему. «Мы собираемся докопаться до сути, мистер Дилл», — сказал он. «Как я уже говорил вам по телефону: это то, что мы делаем. Это то, в чем мы хороши».

Дилл кивнул, поднялся и протянул руку сначала к пустому стакану Колдера, затем к Стракеру. Оба мужчины колебались. Затем Стракер вздохнул и сказал: «Мне не следует, но я сделаю это, спасибо».

После того как Дилл разлил свежие напитки и подал их, Колдер спросил: «Чем именно вы занимаетесь в Вашингтоне, мистер Дилл?»

«Я работаю в подкомитете Сената».

— Что делаешь?

Дилл улыбнулся. «Добраться до сути вещей».

«Должно быть интересно».

"Иногда."

Стракер отпил полдюйма виски, вздохнул от удовольствия и сказал: «Вы с Фелисити были близки».

"Да. Я так думаю."

— Твои родители умерли. Это тоже не был вопрос.

«Они погибли в автокатастрофе в Колорадо, когда мне был двадцать один, а ей одиннадцать».

— Что сделал твой папа? Впервые Штрукер спросил так, как будто еще не знал ответа.

«Во время войны он был армейским летчиком-истребителем», — сказал Дилл. «И после этого он был профессиональным студентом в течение четырех лет, то есть до тех пор, пока действовал его закон о военнослужащих. Он учился в Сорбонне, Мексиканском университете и Дублинском университете. Он так и не получил ученую степень. Когда все это, наконец, закончилось, он стал уборщиком урожая, затем продавцом «Кайзер-Фрейзер», а время от времени он становился мистером Арахисом — ну, вы знаете, для Planter's Peanuts. Затем он стал промоутером — гонки на мусорных машинах, бейсбол на ослах и все такое, и, наконец, он выкупил почти обанкротившуюся заочную школу иностранных языков. Он все еще занимался этим, когда приехал в Колорадо, чтобы обсудить возможность инвестирования в город-призрак. Именно тогда и произошла авария. Это убило их обоих. Иногда мне кажется, что моя мать, должно быть, почувствовала облегчение».

Стракер сочувственно кивнул. — Тогда уехал не так уж и много.

«Ни копейки».

— Ты, должно быть, почти вырастила Фелисити.

«Я учился на первом курсе юридического факультета университета. Я бросил учебу и устроился на работу в UPI, освещая деятельность Палаты представителей штата. Фелисити было одиннадцать, и я старался, чтобы она ходила в школу и делала уроки. К двенадцати годам она уже ходила по магазинам, готовила и много работала по дому. В восемнадцать она выиграла полную стипендию для поступления в университет, а я получил предложение поехать в Вашингтон. После этого она осталась практически одна».

— Что ж, сэр, — сказал Стракер, — я бы сказал, что вы отлично справились с ее воспитанием. Очень хорошо.

«Мы всегда нравились друг другу», — сказал Дилл. — Думаю, мы были… ну, хорошими друзьями.

— Вы поддерживали тесную связь? — спросил Колдер.

«Обычно я звонил ей каждую неделю или десять дней. Она почти никогда мне не звонила. Вместо этого она писала письма. Письма из дома, она им позвонила. Она думала, что каждый, кто уехал, должен получать письма из дома, и у нее были именно такие письма. Слух. Базовые слухи. Легкий скандал. Кто разорился, а кто разбогател. Который умер. Кто развелся и почему. Это был своего рода дневник, наверное, не столько о ней, сколько о городе. По какой-то причине ей действительно понравилось это место.

— Я так понимаю, что нет, — сказал Колдер.

"Нет."

— Вы случайно не сохранили эти письма? — спросил Стракер.

"Я бы хотел иметь."

"Ага. И мы тоже. Копий она тоже не сохранила. Мы сегодня прошли мимо ее дома. Ничего."

«А как насчет погашенных чеков?»

«Еще один ноль», — сказал Колдер. — Коммунальные платежи, оплата дома, телефонные счета, продукты из Safeway, оплата автомобиля, пара счетов в универмагах. Обычно."

— Никаких записей об первоначальном взносе, который она внесла за дуплекс?

— Тридцать семь тысяч наличными? - сказал Колдер. «Все, что мы знаем, это то, что все это было в стодолларовых купюрах, которые становятся такими же обычными, как раньше двадцатилетки».

— Никаких следов, да? - сказал Дилл.

"Никто."

«Кто держит ипотеку?»

«Бывший владелец, который ни в малейшей степени не возражал против всех этих наличных денег», — сказал Колдер. «Она шестидесятисемилетняя вдова, которая продала этот дом Фелисити, а затем переехала во Флориду. Санкт-Петербург. Я разговаривал с ней сегодня. К ней нет никаких претензий. Ежемесячные платежи почти всегда приходили вовремя, но теперь ее немного беспокоит этот разовый платеж».

«Я не виню ее», сказал Дилл.

Стракер порылся в карманах брюк и нашел ключ. Он предложил это Диллу.

"Что это?" - сказал Дилл.

«Ключ от ее дома. Верхний этаж сейчас оцеплен, но наши люди закончат его до завтрашнего полудня, так что нет причин, по которым вы не можете зайти после этого и осмотреться — оставайтесь там, если хотите.

Дилл встал, взял ключ и снова сел на кровать. Он посмотрел сначала на Стракера, а затем на Колдера. — Над чем она работала?

На этот раз улыбка Колдера не была его застенчивой улыбкой. Это был тот сардонический тип, который приподнял левую сторону рта и обнажил три или четыре очень белых зуба. — Вы имеете в виду ту, где вырубили главного городского торговца коксом, или ту, где нефтяного миллионера нашли на дне его крытого и открытого бассейна?

«Я не понимаю, что я имею в виду», сказал Дилл. — Но подойдет любой из них.

Колдер покачал головой почти с сожалением. «Она работала над владельцем винного магазина, которого застрелили поздно вечером во вторник за тридцать три доллара. У нее также был случай, когда жена с «Глубокой четверки» вернулась домой разгоряченная и уставшая после уборки за белыми людьми и обнаружила своего мужа в постели с их пятнадцатилетней дочерью. Она убила их обоих хлебным ножом. Это довольно хорошо завернуто. А есть еще один случай, о котором Фелисити рассказывала, где этот парень, который тренировался в Пакингтауне, остановился на светофоре на Тринадцатой улице и Мак-Кинли? И этот другой парень, который крутил пальцы на скамейке на автобусной остановке, встает, подходит, сует свою двадцать две мишени в окно, четыре раза шлепает парня в машине, затем поворачивается и как бы идет иноходью. прочь. Мы подарили его и Фелисити. На днях она сказала мне, что, возможно, чего-то добьется.

«Она, должно быть, в чем-то запуталась», — сказал Дилл. — Или чем-нибудь.

Стракер снова вздохнул и поднялся со стула. «Ну, может быть, да, а может быть, нет. Но прямо сейчас нам нужно выяснить, кто ее убил. Мы узнаем это, мы узнаем остальное. Знаете, мистер Дилл, убийство, как правило, самое легкое преступление, которое можно раскрыть, потому что парень позвонит вам и скажет: «Эй, вам лучше прийти сюда, потому что я только что убил свою подругу вот этим бейсбольным мячом». летучая мышь.' И когда вы приходите туда, он сидит на краю кровати, она рядом с ним, вероятно, с битой в руках, и плачет, как двухлетний ребенок. Это ваше заурядное убийство. Но потом время от времени вы будете сталкиваться с непростыми задачами. Как этот."

И снова Стракер издал один из своих вздохов из глубины груди. «Они собираются провести службу в Тринити Баптист в субботу в десять утра. Для тебя будет лимузин, или, если хочешь, ты можешь поехать сюда со мной и капитаном.

«Я не знаю», сказал Дилл. «Думаю, я бы предпочел сделать это в одиночку».

"Конечно."

Дилл нахмурился. — Почему Тринити? он сказал. «Фелисити не была баптисткой. На самом деле, она не представляла собой ничего особенного».

— Да, — сказал Колдер. «Я дьякон».

"Ты?"

На лице Колдера отразилась печаль, оттеснившая хронический скептицизм. «Мы с твоей сестрой, — сказал он, — ну, когда через пару месяцев состоится мой развод, мы собираемся пожениться». Он изучал лицо Дилла. — Она никогда тебе не говорила, да?

— Нет, — сказал Дилл. «Она никогда мне не говорила».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 5

За последние десять лет Дилл по разной продолжительности жил в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне, Барселоне и дважды в Вашингтоне. Ни один из них ему не снился, даже Вашингтон, где он прожил дольше всех. Но время от времени он это делал, и его мечты о далеких, иногда чужих городах неизменно сливались с городом, в котором он родился. Бульвар Уилшир, Третья авеню, Эджвер-роуд и даже Рамбла каким-то мечтательным образом пролегали мимо домов, в которых он жил в детстве, школ, которые он посещал, и баров, которые он позже часто посещал.

Много лет назад, как говорили некоторые, в 1926 году, в городе на вершине одноэтажного здания, стоявшего на небольшом треугольном участке земли, образованном пересечением Орд-авеню, Двадцать девятой улицы и бульвара Т.Р., была установлена огромная бутылка молока. , так местные жители называли извилистую улицу, названную в честь первого Рузвельта. Это была гигантская молочная бутылка высотой не менее тридцати футов, в горлышке которой отчетливо виднелись взошедшие сливки. Почти шестьдесят лет он стоял на крыше крохотного продовольственного магазинчика, который, как помнится Диллу, принадлежал молочной ферме. Молочная компания Springmaid. Он предположил, что 7-Eleven уже взяла на себя и бутылку, и магазин. По какой-то причине гигантская бутылка молока всегда появлялась в мечтах Дилла о чужих краях. Что-то фрейдистское, подумал он, что-то фрейдистское, забавное и фаллическое, как всегда приятное искусной помощи аллитерации.

В тот вечер, в 7:15, в тот день, когда его сестра погибла в результате взрыва бомбы, Дилл ехал на большом арендованном «Форде» по бульвару Т.Р., одной из трех улиц, которые разрывали городскую сеть, поворачивая и извиваясь. город с юга на север. Когда-то вдоль центральной перегородки бульвара Т.Р. проносились трамваи, но в конце сороковых их бросили. Теперь все осознали, насколько это была глупая ошибка, и мрачно намекнули на заговор General Motors и нефтяных компаний по отказу от троллейбусов в пользу автобусов. Это была теория заговора, которая просуществовала почти сорок лет.

Дилл арендовал большой «Форд» в компании Budget. Это был самый большой «Форд», который у них был, и он бы взял напрокат «Линкольн», если бы тот был доступен. Дилл, владелец VW, всегда арендовал в Детройте большие автомобили с электроприводом, потому что считал, что эту возможность нельзя упустить — что-то вроде аренды собственного динозавра.

На длинном повороте Двадцать седьмой улицы и ТР наконец появилась гигантская бутылка молока, но она уже не была белой. Вместо этого он был абсолютно черным. Дилл замедлил взгляд. Маленькое здание было пустым, если не считать нескольких пустых стеклянных витрин, которые выглядели пыльными. Над входом висела большая вывеска в выцветших психоделических цветах: «Магазин Навуходоносора», но выглядело так, будто Наб уже давно обанкротился. Дилл решил, что провалившийся магазин — это еще один гвоздь, вбитый в гроб шестидесятых и семидесятых годов.

В трех кварталах от черной бутылки с молоком, на углу Тридцать второй и TR, стоял большой каркасный трехэтажный викторианский дом, покрашенный двумя оттенками пастельно-зеленой краски, которая уже начала облупляться. В этом доме располагался, как предполагалось, третий или четвертый старейший пресс-клуб к западу от Миссисипи. Первые шестьдесят лет своего существования клуб делил здание в удобном месте в центре города с Благотворительным и Защитным Орденом Лосей. Но мэр разозлился на средства массовой информации (и не без оснований) как раз в тот момент, когда начал осуществляться план реконструкции города, а пресса в центре города и здание Элкс-клуба были отмечены как первые, кто рухнул.

Клуб никогда особо не предлагал ничего, кроме бара, который часто оставался открытым после официального закрытия, стейков замечательного качества из загадочного источника в Пакингтауне и продолжительной игры в покер со ставками, которая начиналась ровно каждую субботу в в полдень и так же ровно в 17:00 в воскресенье, чтобы все могли пойти домой и посмотреть, как нетерпеливые жертвы еженедельно совершают самосожжение в программе « 60 минут».

Представители рабочей прессы фактически входили в состав клуба. По крайней мере тридцать процентов членов имели то или иное отношение к новостному бизнесу. Остальные занимались рекламой, правом, политикой или связями с общественностью. Их называли ассоциированными членами, и их взносы были в пять раз выше, чем взносы рабочей прессы. Меньшинство считало, что если не имеющее права голоса большинство захочет тусоваться с представителями прессы, они вполне могут заплатить за эту привилегию. Неофициальный девиз клуба был выгравирован на латунной табличке, которая много лет висела за барной стойкой: «Я сам был газетчиком».

Дилл не был в клубе с тех пор, как он переехал на новое место. Он был почти завсегдатаем этого места, когда оно делило пятиэтажное здание в центре города с Элкс — пресс-клуб на двух верхних этажах, доброжелательный и охранительный орден внизу. Фактически, когда Дилл работал по ночам в UPI, он часто закрывал это заведение.

Он припарковал «форд» как можно ближе к викторианскому дому — в квартале отсюда — и попытался вспомнить, платил ли он когда-нибудь последний счет в баре. Если нет, то он был уверен, что найдется кто-нибудь, кто ему напомнит. Грек, если никто другой.

До света оставался еще час, когда Дилл поднялся по шести ступенькам к застекленному крыльцу. Он пересек крыльцо и подошёл к запертой двери и позвонил. Жестяной голос, такой же раздражительный, как всегда, задал свой обычный вопрос, состоящий из одного слова: «Что?»

«Бен Дилл».

«Иисус», — сказал голос. Мгновение спустя раздался звонок, отпирая дверь. Небольшой вестибюль вёл в комнату, которая, за исключением кухни в задней части, занимала, казалось, весь первый этаж большого старого дома. Столы и банкетки располагались справа. Рядом с фойе располагалась зона отдыха, обращенная к огромному эркеру, где, подумал Дилл, можно было сидеть так же, как в частных клубах по всему миру, и, как кто-то однажды сказал, смотреть, как дождь льется на чертовых людей. Он считал, что, возможно, именно поэтому были изобретены частные клубы.

Дилл направился к Г-образному бару, который находился слева от гостиной. Он заметил, что это был тот же бар из красного дерева, который они использовали в центре города. Они даже принесли с собой старые латунные стержни, которые поднимались над стойкой. С них свисали спасенные кожаные ремни тележки, служившие удобной опорой для тех, кто слишком долго пил джин.

Человек, который стоял за стойкой, опираясь на нее обеими руками, стоял за ней тридцать лет в качестве менеджера клуба и главного бармена. Звали его Христос Левидес, или Христос Грек! или обычно просто греческий. Ему было около пятидесяти, и он выглядел немногим иначе, чем в двадцать пять. Черные глаза все еще были полны лукавства, изящные усы были такими же подстриженными, а выражение легкого презрения было таким же хитрым и похожим на Улисса, как и всегда. Конечно, было несколько новых линий, идущих глубокими траншеями вниз от замечательного носа и горизонтальными складками через лоб. Это было тщательно скучающее лицо, которое, очевидно, слышало большую часть жизненной лжи и всех ее оправданий.

Левидес не двигался и не говорил, пока Дилл не уселся на табурет и не оглянулся, чтобы посмотреть, есть ли еще кто-нибудь, кого он знает. Не было. В дальнем конце бара стояли двое мужчин, но они выглядели как адвокаты. За столиками сидело около дюжины посетителей.

— Что ж, — сказал наконец Левидес. "Вы вернулись."

«Я вернулся», — согласился Дилл.

Левидес задумчиво кивнул, словно Дилл выглядел именно так ужасно, как он и ожидал. — Я слышал о твоей сестре. Наступила долгая пауза, пока Левидес, казалось, тщательно обдумывал, что ему сказать дальше. "Мне жаль."

"Спасибо."

«Черт возьми».

"Да."

— Я помню, как ты приводил ее в старое место, когда она была не больше года ростом. Он поднял руку на уровне плеч, чтобы показать, какого роста была мертвая сестра Дилла. — Тогда десять, может быть, одиннадцать?

— Об этом, — сказал Дилл. — Во всяком случае, ненамного старше.

Левидес мрачно кивнул и, прекратив краткий траур, спросил: «Что вам будет?»

"Пиво. Бека, если он у тебя есть.

Левидес снова кивнул, развернулся, выхватил из футляра бутылку, отломил ее крышку, развернулся и поставил на стойку вместе с матовым стаканом. — Два бакса, — сказал он, — а у тебя все еще есть задолженность по счету — тридцать восемь восемьдесят два, о которых ты как бы забыл заплатить, когда уезжал в Вашингтон — когда это было? Десять лет назад?

— Где-то там, — сказал Дилл, достал из бумажника пятидесятидолларовую купюру, протянул ее через стойку и велел Левидесу вынуть все из нее.

Левидес подошел к кассе, позвонил в магазин и вернулся со сдачей Диллу. "Как поживаешь?" - сказал Дилл.

«То же самое старое дерьмо».

Дилл огляделся вокруг. «Выглядит довольно красиво».

«Да, если тебе нравится сухая гниль».

«Стейки еще сносны?»

Левидес пожал плечами. «Я ел позавчера и еще не умер». Он отвернулся. "Кто сделал это?"

«Они не знают».

— Кого они на это взяли?

«Я разговаривал с шефом детективов», — сказал Дилл. «Стракер».

«Его я знаю».

"И?"

Грек пожал плечами. "Умный. Не совсем умный в колледже, но умный, как полицейский. Проработал в полиции по меньшей мере двадцать пять лет. Может больше. Пошел в вечернюю юридическую школу. Брал уроки публичных выступлений Дейла Карнеги. Второй раз женился на очень больших деньгах. Живет хорошо, одевается красиво. И ни пятнышка на нем.

— Капитан Колдер, — сказал Дилл. «Джин Колдер».

"Ему."

"Ему."

— Ну, его я почти совсем не знаю. Его привезли пару лет назад с востока — кажется, из Канзас-Сити или Омахи, где-то в этом роде. Я слышал, они его ухаживают.

— Для работы Стракера?

— Если Стракер уйдет, и пойдут разговоры о том, что он за чем-то гонится, Колдер, возможно, согласится, но он даже вряд ли согреет сиденье. Когда старик Ринклер наконец уйдет на пенсию, Колдер пойдет на дно.

— Ринклер по-прежнему шеф полиции? В тоне Дилла было нечто большее, чем просто недоверие.

"Все еще."

«Черт, прошло тридцать лет. Не меньше тридцати».

«Почти», — сказал Левидес. «Они привлекли его к этому, когда ему было тридцать пять, а сейчас ему как минимум шестьдесят четыре. В любом случае, он уйдет, когда ему исполнится шестьдесят пять. Это правило».

Дилл выпил немного пива и спросил: «Кто этот Триб сейчас попал в полицию?»

"Кто еще?" - сказал Левидес. «Фредди Лафтер».

— Господи, здесь ничего не меняется?

Грек, казалось, немного подумал, а затем пожал плечами. — Не так уж и много.

— Лафтер по-прежнему приходит каждый вечер?

— Восемь ровно — сразу после бульдога.

— Он бы знал о Колдере, не так ли?

«Если кто-нибудь это сделает». Грек отвернулся, прежде чем задать следующий вопрос. Дилл запомнил это как притворство, призванное заставить вопросы Левидеса показаться небрежными, даже безразличными. — Почему тебя так интересует Колдер? — спросил он скучающим голосом.

— Потому что он утверждает, что собирался жениться на моей сестре.

Грек снова посмотрел на Дилла и улыбнулся. «Да, — сказал он, — это довольно веская причина. Хочешь еще пива?

"Почему нет?" - сказал Дилл.

Дилл все еще экономил вторую порцию пива, когда вошел старик, которому сейчас по меньшей мере семьдесят, подумал Дилл, а, возможно, даже больше. Он двигался обманчиво быстрой, неуклюжей походкой, которая ускорила его к задней части столовой. Его глаза были устремлены прямо вперед за бифокальными очками в стальной оправе. На голове у него была шляпа, грязная панама с волнистыми полями, возможно, одна из четырех настоящих панам в городе или даже в штате, и он носил ее с опущенными до конца полями.

Полосатый летний костюм старика, похоже, был сшит из постельного тика. На нем была белая рубашка из эпонового материала, пожелтевшая от времени и воротник которой был как минимум на два размера больше. Галстук у него был старый, серый и выглядел засаленным. Из левого кармана пиджака выглядывал репортерский блокнот. Бульдожий выпуск «Трибьюн » был воткнут в правый. На ногах старика были новые туфли от «Гуччи». Дилл предположил, что это подделка.

— Эй, Чаклз, — позвал грек.

Фред Ю. Лафтер остановился, стремясь бежать назад, повернулся и с презрением посмотрел на Левидеса. — Какого черта ты хочешь?

— Кто-то здесь хотел бы с вами поговорить.

"ВОЗ?"

Грек кивнул Диллу. "Ему."

Лафтер повернул голову. Это была голова яйцеобразной формы, к счастью, большим концом вверх, бледно-розового цвета, за исключением носа, который представлял собой пуговицу почти малинового цвета. Брови были белыми и почти незаметными над глазами, которые из голубых превратились в нечто почти бесцветное. Рот имел тонкую среднюю линию и был на удивление чопорным. Тонкая паутина старости протянулась по лицу, но бледные-бледные глаза все еще были настороженными и любопытными, и теперь они с интересом рассматривали Дилла.

— Дилл, — сказал Лафтер. «Бен Дилл».

"Верно."

«Раньше был в UP».

«УПИ».

«Какого черта, я до сих пор называю это UP. О чем бы ты хотела поговорить, твоя сестра?

— Если у тебя есть несколько минут.

— Я еще не ел.

— Я тоже. Может быть, мы могли бы поужинать вместе. Я угощаю."

«Я собирался съесть стейк».

«Хихикает», — сказал грек. «Вы не покупали здесь стейк уже пять лет».

Лафтер проигнорировал Левидеса. «Я собирался съесть стейк», — сказал он снова. «Большой толстый стейк со свежей спаржей и, возможно, коктейль из креветок для начала».

— Прекрасно, — сказал Дилл. «Я возьму то же самое».

Лафтер повернулся к Левидесу. «Слышишь, невежественный педераст? Скажи официанту Гарри, что мы с джентльменом собираемся съесть два больших стейка, портерхаус, я думаю. Среднепрожаренный. Коктейли из креветок для начала. Спаржа. Сначала пара мартини с водкой, чтобы разжечь аппетит. Двойной, я бы сказал. А еще бутылочка вина — что-нибудь покрепче для разнообразия. Возможно, Бургундское. Потом коньяк, конечно, и, может быть, даже сигару, хотя об этом я решу позже.

«Съешь все это дерьмо, и ты сразу же окажешься в реанимации», — сказал Левидес.

Лафтер уже обратился к Диллу. — Знаешь, он упустил свое истинное призвание, — сказал старик, слегка кивнув назад в сторону грека. «Он должен был быть сутенером в Пирее и продавать задницы маленьких греческих мальчиков морякам с турецких кораблей».

Скучающим голосом Левидес сказал что-то непристойное о матери старика и подошел к стойке, чтобы посмотреть, не хотят ли оба адвоката еще порции.

OceanofPDF.com

ГЛАВА 6

Они сидели за угловым столом в обеденной зоне. После того, как принесли двойное мартини с водкой, Лафтер достал из кармана сложенный выпуск «Трибьюн» и протянул его Диллу. — Страница третья, — сказал он.

Дилл открыл третью страницу и увидел заголовок в одну колонку, расположенный заподлицо слева, размером 36 пунктов, который гласил:

АВТОМОБИЛЬНАЯ БОМБА

УБИЛА ГОРОДСКОГО

ДЕТЕКТИВА

Дилл быстро прочел рассказ, подписанный подписью, и обнаружил, что в нем мало что есть из того, чего он еще не знал. Он снова сложил листок и вернул его Лаффтеру. «Ей было двадцать восемь, а не двадцать семь», — сказал Дилл.

«Мне сказали двадцать семь».

«Сегодня у нее день рождения. Ей сегодня двадцать восемь.

"Ой."

— Расскажи мне о капитане Колдере.

— Твой почти зять.

— Тогда ты знаешь об этом.

Старик пожал плечами. «Они не особо пытались это скрыть».

— Они назначили дату свадьбы?

Лафтер с интересом посмотрел на Дилла, но он быстро угас. «Он еще не был разведен, и поэтому они встречались в обществе, как они привыкли вспоминать те дорогие мертвые дни, которые невозможно вспомнить. Но я не думаю, что они стали бы заниматься легкой уборкой. По крайней мере, не так, чтобы кто-нибудь заметил. Интерес снова вспыхнул в бледных глазах старика, но снова угас. — Она ведь не рассказала тебе о Колдере, не так ли?

"Нет."

— Что ж, у нее, должно быть, были свои причины.

"Такой как?"

«Откуда мне знать? Спроси Колдера.

— Он говорит, что думал, что она мне рассказала. Это было не совсем то, что сказал Колдер, но Дилла заинтересовала реакция старика.

— Он назвал ее лгуньей, да?

«В некотором роде».

«Это было не очень приятно, но кто в наши дни платит за хорошее?»

Лаффтер залпом допил мартини и огляделся в поисках официанта Гарри. Дилл взял свой нетронутый мартини и поставил его перед стариком. «Вот», — сказал он. «Я не прикасался к нему».

«Господи, если есть что-то, чего я терпеть не могу, так это контролируемое употребление алкоголя».

Лаффтер поднял свой новый напиток в шутливом тосте. «Нашему самому живучему мифу — болтливому газетчику». Он проглотил немного напитка, поставил его обратно, достал пачку нефильтрованных бутылок «Пэлл-Мэлл», предложил их Диллу, который отказался, и закурил одну новой «Зиппо».

«Угадай, как долго я занимаюсь этим бизнесом», — сказал старик.

«Сто лет?»

«Пятьдесят придут третьего сентября. Полвека, ей-богу. Мне было двадцать два года, и я больше года не работал и не учился в колледже, когда старик Хартшорн нанял меня за семнадцать пятьдесят в неделю – а тогда это была сорокавосьмичасовая неделя. Один выходной. У меня вторник. Кому, черт возьми, нужен выходной во вторник? Знаешь, он все еще здесь.

"ВОЗ?"

«Хартшорн».

Дилл покачал головой. «Не может быть».

Старик ухмыльнулся. Дилл увидел, что у него очень блестящие новые зубы. «Каждое утро ходит на работу, девяносто семь лет. Поворачиваем по Гранту до Пятой улицы, а затем поворачиваем на юг, на Нашем Джеке, «Кадиллак» ползет следом за ним, а за рулем его цветной шофер, которому самому должно быть не меньше восьмидесяти. Девяносто семь, и Хартшорн каждое утро к восьми утра на работе. Вот почему я все еще здесь. Он думает обо мне как о Янг Лаффтере».

— А как насчет Джимми-младшего?

«Чертовски здорово, не правда ли, быть шестидесяти семилетним, а тебя все еще называют Джимми-младшим? Он редактор и президент, а старик по-прежнему является председателем совета директоров и издателем, и ему принадлежит шестьдесят два процента акций, так что вы можете догадаться, кто командует.

Подошел официант Гарри и подал два коктейля из креветок. Официант Гарри, чье настоящее имя было Гарольд Понд, был чернокожим сорока лет и толстым. В шестнадцать лет он начал работать в пресс-клубе тощим посудомойщиком. Он превратился, возможно, в лучшего официанта города. Загородный гольф-клуб Cherry Hills пытался нанять его по меньшей мере дюжину раз, но официант Гарри всегда отказывался и оставался в пресс-клубе, где делал вид, что презирает журналистов. Или делал вид, что притворялся. Он поносил их продукцию, высмеивал их интеллект и высмеивал их претензии. Участники считали его сокровищем и с гордостью повторяли его оскорбления.

После того, как он поставил коктейль из креветок перед Лаффтером, официант Гарри начал одну из своих речей: «Ты съешь эту креветку, старик, и около двух-трех часов тебе придется тянуться за гелусилом, как всегда. Хоть убей не могу представить, как кто-то такой старый, как ты, и с такой смекалкой, которую Бог дал гусям, будет есть и пить то, что, по словам доктора, убьет его. На днях я подам тебе чили-мак, как ты всегда ешь, вместо той милой портовой, куда ты пошел и продвигал себя сегодня вечером, и ты обмакнешь туда свою ложку и затолкаешь ее в этот большой уродливый рот твой, и проглотишь его, а потом твои глаза вот так вылезут из орбит, и ты покраснеешь еще сильнее, чем напиток закончился, и тогда ты упадешь замертво и догадаешься кому придется все это вытирать? Мне. Вот кто. Грек сказал, что ты хочешь французское бургундское. Вы ничего не знаете о французском вине. Я дам тебе хороший старый пино нуар из Напы, он вполне подойдет. Официант Гарри повернулся к Диллу. — Как ты, Бен? Мне жаль слышать о твоей сестре. Ужасная вещь. Я собирался сказать что-нибудь об этом раньше, но у меня не было возможности».

— Спасибо, Гарри, — сказал Дилл.

«Уходите», — сказал Лафтер. «Вернись на кухню и плюнь в суп или делай что хочешь».

«Плюнуть в суп?» — сказал официант Гарри. — Боже мой, я никогда об этом не думал! Пойдём, я расскажу остальным неграм.

После того, как он ушел, Лафтер спросил: «Почему он обращается с тобой как с белым человеком?»

— Мы с Гарри прошли долгий путь.

"Сколько?"

«Пятнадцать, шестнадцать лет. Мы оба тогда были разорены и одалживали друг другу деньги. Иногда он подвозил меня домой.

"Почему?"

«Почему он подвез меня домой?»

Лафтер заинтересованно кивнул.

«Потому что у меня не было машины», — сказал Дилл.

"Ой." Лафтер пронзил одну из больших креветок Персидского залива, обмакнул ее в соус Табаско, кетчуп и хрен, откусил половину и тщательно прожевал. «Твоя сестра довольно быстро продвинулась в полиции», — сказал он, глядя на то, что осталось от креветки.

«Мне говорят, что она была хороша».

Лафтер пожал плечами. «С ней было все в порядке. Как вообще она вообще стала полицейским?

«Либо так, либо преподавать французский язык ученикам младших классов, которые не очень хотели изучать французский язык. Плюс пенсия. Ей нравилась идея выйти на пенсию в сорок два или три года».

«Она любит убийства?»

«Она сказала, что это лучше, чем бунко».

Старик слизнул с пальцев немного соуса. «Около года назад я сделал небольшой репортаж о ней, а может, и больше, но они его так и не опубликовали».

"Почему?"

"Я не знаю. Это было довольно хорошее произведение. Новая вундеркиндка из отдела убийств и все такое. Мне каким-то образом удалось не называть ее новым Шерлоком Холмсом, но это было нелегко. Она только что сделала пару ошейников, один из них был просто потрясающим, и я подумал, что она достойна внимания, но они это убили».

"ВОЗ?"

«Я больше не спрашиваю. Я не спрашиваю, потому что мне все равно. Думаю, меня это перестало волновать где-то в 1945 году. После того, как меня отправили обратно в Нью-Йорк из «Звездно-полосатого». »

Через несколько мгновений Дилл вздохнул и наконец спросил: «Что случилось в Нью-Йорке?»

Лафтер прервал прием пищи и уставился на что-то через левое плечо Дилла. «Вы когда-нибудь слышали о ПМ?»

«Это был нью-йоркский таблоид, который слегка наклонился влево, пока не упал».

Лаффтер кивнул и снова перевел взгляд на креветки. Он взял один пальцами и раскусил его пополам. «Ну, во Франции я встретил Ральфа Ингерсолла, который практически основал эту штуку, ПМ, и он видел некоторые из моих звездно-полосатых вещей, поэтому он организовал для меня встречу с этим парнем в ПМ, когда я добрался до Нью-Йорка. Я был там впервые». Он сделал паузу. — И в прошлый раз тоже.

Старик ждал, что Дилл что-нибудь скажет. Спустя почти минуту Дилл спросил: «И?»

«О, этот парень предложил мне работу примерно в три раза дороже, чем я зарабатывал здесь. Даже говорили о колонке, но это были просто разговоры «может быть» — я имею в виду колонку. Ну, я вернулся в свой отель и подумал об этом. Это был мой шанс добиться большого успеха. Так мы тогда это называли. Большое время. Я не думал, что ПМ когда-нибудь куда-нибудь уйдет, но я мог бы перескочить в « Ньюс» или даже в «Таймс». Я тогда неплохо писал. Ну, я так и не перезвонил этому парню. Вместо этого я попытался сесть на следующий самолет, но он был полон, поэтому я сел на поезд. Вагон-кресло на обратном пути сюда.

Старик сделал паузу и ждал, что Дилл скажет что-нибудь. «Он хочет, чтобы я спросил его, почему», — подумал Дилл. «Хихикает», — сказал он.

"Что?"

«Я не очень-то поверил в эту историю, когда впервые услышал ее пятнадцать лет назад, когда мне было двадцать три года, и тебе больше некому было рассказать, кроме меня. Но тогда вы встречались с блондинкой из Нью-Йорка, которая умоляла вас остаться, а когда вы отказались, она либо покончила с собой, либо уехала в Голливуд. Я не помню какой.

Старик холодно посмотрел на Дилла. «Я никогда в жизни никому не рассказывал эту историю».

— Никогда не говорил, кто что? — сказал Официант Гарри, материализовавшись за столом с двумя большими оловянными тарелками для стейков на левой руке. Он умело убрал тарелки для коктейлей с креветками, поставил их на другой стол и с небольшим размахом подал два больших стейка. Лаффтер жадно уставился на него.

« Премьер-министр , Ингерсолл и последний шанс в Нью-Йорке», — сказал Дилл и взял вилку и нож.

— Черт, я, должно быть, сам слышал это примерно два десятка раз. Он посадил сюда блондинку-актрису?

— Он оставил ее в стороне.

«Он делал это в последнее время, но две, может быть, три недели назад он загнал в угол эту новую маленькую старушку из AP, довел ее до слез и полночи угощал его выпивкой своей историей о блондинке-актрисе и все такое».

Лаффтер пристально посмотрел на официанта Гарри. — Ты забыл вино.

— Я ничего не забываю, — сказал Официант Гарри, потянулся за спину, как по волшебству достал бутылку, вытащил пробку и налил небольшую порцию в стакан Дилла. Дилл попробовал его и улыбнулся.

— Хорошо, да? — сказал Официант Гарри, наполняя два стакана.

"Очень."

Официант Гарри внимательно осмотрел стол, удовлетворенно кивнул и вышел. Лафтер разрезал свой стейк, отправил его в рот и сказал: «Этой историей я заплатил за множество ужинов и напитков». Он сделал паузу, чтобы жевать, а затем проглотил. «Однако я так и не вернулся в Нью-Йорк. Возможно, мне следовало бы. Что ты думаешь?

Дилл был удивлен просьбой о совете. «Я не знаю», сказал он. — Возможно, тебе следовало бы.

Лаффтер кивнул и вернулся к работе над стейком, салатом, спаржей и печеным картофелем, намазанным шестью кусочками сливочного масла. Он больше ничего не говорил, пока не закончил. Подняв почти пустую бутылку вина, он вопросительно посмотрел на Дилла, который покачал головой. Лафтер вылил остатки вина в свой бокал и выпил его. Он тихо рыгнул, закурил сигарету и принял новую позу, в которой ему пришлось слегка наклониться вперед, положив оба предплечья на стол. Эта поза предполагала откровения и даже секреты. Дилл задавался вопросом, сколько тысяч раз старик сидел именно так.

— Хорошо, — сказал Лафтер, — что ты на самом деле хочешь знать?

Дилл какое-то время задумчиво смотрел на него, а затем вернулся к вырезанию последнего кусочка вырезки из стейковой кости. Дилл всегда ел вырезку в последнюю очередь. По какой-то причине он не доверял тем, кто этого не делал. Он вспомнил, что его бывшая жена съела это первой. — Моя сестра, — сказал он. — Как ты думаешь, кто ее убил?

— Кого вы имеете в виду?

"Верно."

«Кто-то с деньгами».

"Почему?"

Лаффтер выпустил в воздух немного дыма Пэлл-Мэлл. «Эта бомба. Это сделал профи. Пластик С4. Ртутный фульминатор. Очень классно. Это, вероятно, означает наличие талантов из других штатов, а это стоит денег. Следовательно, кто-то богатый.

— Хорошо, — сказал Дилл. «Вот кто. А как насчет того, почему?»

"Догадка?"

"Конечно."

«Она узнала кое-что, что могло помешать тому, кто нанял террориста, стать богатым».

"Что?"

— Ты имеешь в виду, что она узнала?

Дилл кивнул.

«Ну, она занималась убийством, так что, возможно, она узнала, кто убил Джона — нашего обычного Джона, конечно». Он сделал паузу. «Я слышал о дуплексе, деньгах и всем остальном. Я не использовал его. Во всяком случае, пока нет. Но, возможно, мне придется.

— Думаешь, она была на подхвате? — сказал Дилл, отделяя от кости последний кусок вырезки.

«Я не знаю», сказал Лафтер.

— Я тоже, а она моя сестра. Дилл положил в рот последний кусочек стейка, прожевал, проглотил, а затем разложил нож и вилку на тарелке.

— Ты всегда ешь вырезку в последнюю очередь? – спросил Лафтер.

"Всегда."

— Ха, — сказал старик. «Я всегда сначала ем свое».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 7

Компьютеризированный указатель времени и погоды на Первом национальном банке показывал 23:12 и 86 градусов, когда Дилл вошел в вестибюль отеля «Хоккинс» после того, как припарковал арендованный «Форд» в подвальном гараже. Пожилая женщина, которая показалась Диллу постоянным гостем, все еще сидела в вестибюле и читала книгу. Дилл пытался уловить название, проходя мимо. Он всегда так делал. Она поймала его на этом, быстро опустила книгу и пристально посмотрела на него. Дилл улыбнулся ей. На корешке книги было написано «Оксфордская книга английских стихов».

За стойкой регистрации сидел новый клерк-мужчина. Дилл остановился достаточно долго, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь в его ящике. Его не было, поэтому он ободряюще улыбнулся клерку и подошел к четырем лифтам. Он нажал кнопку, посмотрел на указатель этажа и увидел, что ближайший спускающийся лифт идет на пятом этаже. Что-то постучало его по плечу, и мужской голос произнес: Укроп?"

Голос был глубоким-глубоким басом с смягченной южной нотой R в середине. Когда Дилл обернулся, он увидел, как хорошо голос подходил владельцу, который выглядел так, будто ему нужен был бас, соответствующий его размеру, высокому и широкому, как дверь гаража. А еще он был чрезвычайно уродлив. Господи, подумал Дилл, он еще уродливее меня. Но затем здоровяк улыбнулся и больше не был уродливым. «Это тоже неправда», — решил Дилл. Он по-прежнему уродлив, но эта улыбка настолько великолепна, что ослепляет.

«Держу пари, что ты много улыбаешься», — сказал Дилл.

Здоровяк кивнул, все еще улыбаясь. "Все время. Если я этого не сделаю, взрослые мужчины бледнеют, а маленькие дети разбегаются». Он перестал улыбаться и снова стал уродливым и либо подлым, либо чрезвычайно жестоким.

— Клэй Коркоран, — сказал здоровяк и с надеждой посмотрел на лицо Дилла.

Дилл покачал головой. «Нет звонка».

«Я надеялся, что так и будет. Тогда мне не пришлось бы объяснять, какой я смешной».

"Нелепый?"

«Брошенные любовники всегда смешны. Это я. Клей Коркоран, брошенный любовник. Может быть, даже рогоносец, что еще смешнее, вот только я не уверен, что ты можешь быть рогоносцем, если не замужем.

«Мы могли бы это проверить», — сказал Дилл.

— Ты, должно быть, уже понял, что я говорю о твоей сестре.

Дилл кивнул.

«Мне более чем жаль Фелисити», — сказал Коркоран. «Я чертовски разбит». И словно в подтверждение этого по загорелой щеке из уголка левого глаза скатилась слеза. Оба глаза были зелеными, хотя в левом было несколько желтых крапинок. Это были маленькие глаза, посаженные слишком далеко назад и слишком далеко от носа, который, казалось, был неуклюже переделан. Сама голова представляла собой квадратный кусок, увенчанный редеющей прядью светлых волос, почти белых. Волосы у него были такие тонкие, что развевались при малейшем движении большого тела. Даже басовый голос заставил его немного плавать. Под волосами был всего лишь дюйм или около того лба , который сморщился в постоянную хмурость. А далеко ниже был подбородок, напоминающий сломанный плуг. Общий эффект мог обеспокоить храбрых и напугать робких, пока ослепительная белая улыбка не озарила все своим теплым, успокаивающим светом.

Коркоран потянулся к единственной слезе и рассеянно вытер палец о белую парусиновую рубашку с короткими рукавами, закрывавшую его массивные плечи и грудь. «Ну, я просто подумал, что зайду и засвидетельствую свое почтение», — сказал он.

«Спасибо», сказал Дилл.

Большой человек колебался. — Думаю, мне лучше отпустить тебя поспать.

— Хотите поговорить о ней?

Когда улыбка снова вернулась, Дилл подумал, что нашел для нее правильное слово: ангельский. Огромная голова энергично кивнула и повернулась на восемнадцатидюймовой шее, пока глаза что-то искали. — Slush Pit все еще открыт, — сказал Коркоран.

"Отлично."

Они направились к бару, и Коркоран сказал: «Это очень прилично с вашей стороны, мистер Дилл».

"Сколько тебе лет?" — спросил Дилл.

"Тридцать."

«Тридцать лет и старше называет меня Беном».

— Фелисити была на десять лет моложе тебя? Двадцать семь?"

— Двадцать восемь, — сказал Дилл. «Сегодня был ее день рождения».

— О боже, — сказал Коркоран и перестал улыбаться.

Они выбрали тот же стол, за которым ранее в тот день сидел Дилл с адвокатом Анной Мод Синдж. Он заказал коньяк у официантки. Коркоран попросил бурбон и воду. Когда она спросила его, какая марка бурбона, он ответил, что ему все равно. Диллу понравилось безразличие здоровяка.

После того, как принесли напитки и Дилл сделал первый глоток, он спросил: — Где ты познакомилась с Фелисити?

«В университете. Я был старшеклассником, а она — младшим, и у меня были небольшие проблемы с французским «Раз-два», потому что годом ранее я носил красную рубашку и…

«В красной рубашке?»

— Ты не спортивный фанат.

"Нет."

«Я бросил школу на год, потому что у меня сломалось колено, и, бросив учебу, я сохранил свое право на участие».

"Сделать что?"

"Играть в футбол."

«Когда колено поправилось. Я понимаю."

«Ну, между моим французским One-O-One и One-O-Two, который мне нужно было закончить, был годичный разрыв, поэтому я попросил заведующего французским отделением порекомендовать репетитора. Он предложил Фелисити. Мы встречались несколько раз, но большого романа или чего-то в этом роде не было, а после того, как я закончил учебу, «Рейдерс» задрафтовали меня, и я пошел туда».

«Там ведь Окленд, да?»

— Тогда Окленд. Лос-Анджелес сейчас.

"Они переехали?"

Коркоран нахмурился. Несмотря на себя, Диллу хотелось отступить. Коркоран заметил это и улыбнулся. — Не обращайте на меня внимания, это всего лишь мой профессиональный взгляд, выражающий недоумение и ярость. Есть ли что-то в футболе, которое тебе не нравится?»

"Ничего. Просто я не особо слежу за командными видами спорта, наверное, потому, что никогда в них не играл».

"Никогда?" Коркоран казался почти потрясенным. «Даже бейсбол – Малая лига?»

«Даже не это. Это требует некоторой хитрости, но на самом деле можно прожить жизнь, не играя в команде».

— Ты вроде как меня обманываешь, да?

"Немного."

Коркоран улыбнулся. "Это нормально. Не многие люди так делают. Мне это вроде как нравится».

«Вы играли за Окленд».

"Верно. И на этот раз колено хрустнуло, а не просто щелкнуло, и это был конец моей карьеры многообещающего полузащитника. Что ж, у меня была степень по философии, новенький Pontiac GTO, два костюма и никакой профессии — если только я не хотел стать философом, в чем я действительно не слишком хорош. Итак, я вернулся домой и подписал контракт с копами, и там была Фелисити. А потом у нас действительно началось, и это было очень, очень хорошо. На самом деле, это было чертовски почти идеально».

"Что случилось?"

Коркоран фыркнул. «Капитан «Зови меня Джин Колдер» — вот что произошло. Мы с Фелисити, ну, вы знаете, собирались вместе…

«Видеть друг друга в обществе», — сказал Дилл, вспоминая фразу старого полицейского репортера.

«Так можно выразиться, но это было нечто большее. Мы даже говорили о свадьбе – или о чем-то близком к этому. Он с любопытством посмотрел на Дилла. — Она вообще ничего обо мне не говорила?

"Нет. Ни разу. Насколько я знаю, она жила как монахиня. Я никогда не спрашивал, потому что это не мое дело. Полагаю, по той же причине она никогда не спрашивала о моих подругах. В остальном мы были довольно близки. По крайней мере, я так думал.

«Она много говорила о тебе», — сказал Коркоран.

Дилл кивнул. — Так что же произошло между вами?

«Вот и все. Ничего не произошло. Один день все было отлично, а на следующий день все закончилось. Она сказала, что ей нужно поговорить со мной, но на этой неделе у нас были конфликтные смены, и она не уходила до одиннадцати. Итак, мы встретились в том месте, где мы часто ходили, в этом баре, и она сказала: «Мне очень жаль, но я встретил кое-кого другого и больше не смогу тебя видеть». Ну, я просто сидел там минуту или две, пытаясь привыкнуть к шоку и боли – и не позволяйте им обманывать вас, это настоящая боль – и, наконец, я понял, что должен что-то сказать, поэтому спросил ее, кто . Она сказала, что это не важно, а я сказал, что для меня это важно. Она только покачала головой, как будто действительно сожалела обо всем. Ну, я просто сидел как дурак и не мог придумать, что сказать. Она встала, наклонилась, поцеловала меня в лоб — в лоб, ей-богу! — и сказала: «Спасибо, Клэй». Потом она ушла, и на этом все закончилось».

«Когда все это произошло?» — спросил Дилл.

«Без шести минут до полуночи двенадцатого февраля полтора года назад. Восемнадцать месяцев. Это была пятница».

— К тому времени она уже работала в отделе убийств.

«Пробыл там два или три месяца. Переведен из Бунко.

— Ты сдался?

Коркоран покачал головой. «Я напился и однажды попытался увидеться с ней, но все испортил. Потом я звонил ей три раза. В первый раз она сказала: «Извини, Клэй, я не могу с тобой разговаривать» и повесила трубку. Когда я позвонил ей во второй раз, я сказал: «Привет, это я», а она сказала: «Больше мне не звони» и повесила трубку. В третий раз я позвонил и сказал, что это я, она ничего не сказала. Она просто повесила трубку. Я перестал звонить».

«Я не виню тебя. Вы были с ней в запое?

«Мы никогда не работали вместе или что-то в этом роде. Когда она была в Бунко, она делала много секретных вещей. Я занимался связями с общественностью, и все, что я делал, это ходил и разговаривал со школьниками – настоящими маленькими детьми – о том, какие замечательные люди полицейские. Я придумал такой забавный разговор со слайдами. В отделе по связям с общественностью решили, что если дети смогут привыкнуть ко мне, у них никогда не возникнет никаких проблем с обычными на вид полицейскими. Мне это вроде понравилось. Но потом я начал видеть Фелисити с капитаном Колдером и не смог этого вынести, поэтому уволился».

"Чем вы сейчас занимаетесь?"

«Я пугающий». Коркоран нахмурился, и Диллу снова захотелось отпрянуть. Большой человек улыбнулся и слегка усмехнулся. «То, кем я являюсь сейчас, почти так же нелепо, как быть рогоносцем. Я частный детектив, и вы спросите меня, как, черт возьми, человек моего роста может оставаться конфиденциальным».

«Я действительно собирался подняться наверх и подумать об этом».

«Да, ну, я много работаю телохранителем, в основном для нефтяных компаний, которые находятся в местах, где политики немного странные — Ангола, Индонезия и тому подобные места».

"Ты идешь туда?"

«Нет, они используют меня, когда эти люди приезжают сюда, и моя работа — следить за тем, чтобы ни один из местных психов не приблизился. Они держат меня на гонораре — нефтяные компании — и это покрывает накладные расходы, которые не так уж и велики, за исключением телефона. Будучи пугающим человеком, я много работаю по телефону».

— Кого ты пугаешь?

«Неудачники. Допустим, какой-то парень теряет работу в Пакингтауне и задерживает оплату за машину. Ну, он бездельник, да? Некоторые люди сказали бы, что он жертва устаревшей экономической системы, которая уничтожает людей так же, как и старые машины, но мы с вами знаем лучше, не так ли? Мы с вами знаем, что любой человек в нашей великой и славной стране может выйти и найти себе работу, если просто наденет чистую белую рубашку и пойдет искать. Я имею в виду парня, которому пятьдесят четыре года, и который семнадцать лет заворачивал бекон для Уилсона в Пакингтауне, и его уволили, ну, черт возьми, он может пойти заворачивать бекон где-нибудь еще. Я бы нанял его, если бы мне понадобился кусок бекона, не так ли? Конечно, ты бы сделал это.

«Итак, этот парень, этот опытный бывший упаковщик бекона, задерживает оплату своей машины, и финансовая компания передает его мне. И если его телефон не отключен, я звоню ему и говорю своим глубоким пугающим голосом: «Меня зовут Коркоран, приятель, и ты должен нам денег, и если ты не заплатишь, придется что-то сделать». с этим покончено, понимаешь? Я действительно неплохо умею пугать. Ну, иногда парень платит — не знаю как, но меня это не беспокоит. Если он этого не сделает, я найду этого парня, который зарабатывал на жизнь воровством машин, и мы пойдем и заберем машину, чтобы парень мог сесть на автобус, когда он пойдет искать работу, упаковывая бекон». Коркоран сделал паузу. «Как я уже сказал, я немного смешон». Последовала еще одна, более продолжительная пауза. — Думаю, мне стоит выпить еще.

Коркорану хватило только взгляда через плечо, чтобы заметить спешащую официантку. После того, как она ушла с заказом, он сказал: «Бывают дни, когда мне просто хочется выйти и что-нибудь сломать, понимаешь, о чем я?»

Дилл кивнул. "Я так думаю." Он сделал глоток коньяка. – Служба будет в субботу в десять в Тринити Баптист.

"Почему там? Фелисити была настоящей атеисткой, которая не ругалась.

«Последнее, что я слышал, — сказал Дилл, — она была своего рода агностиком с благими намерениями».

«Это было до убийства. Примерно через два или три субботних вечера на Южном Бродвее она внезапно поверила и пошла до конца. Тогда мы еще были вместе. Помню, она позвонила мне однажды воскресным утром около шести. Я поздоровался, она сказала: «Бога нет» и повесила трубку. Позже я узнал, что какой-то парень только что уничтожил свою семью топором бойскаутов. Их было шестеро, не считая жены. Я имею в виду шестерых детей. Самому старшему было восемь. Фелисити вошла в дверь первой.

«Они пришлют за мной лимузин», — сказал Дилл. — Тебе нравится кататься?

Здоровяк думал об этом секунд пятнадцать, а затем медленно покачал головой: нет. «Я не намерен проявлять неуважение — черт возьми, это не то слово. Безразличие – вот это слово. Я неравнодушен, но не хочу идти на похороны Фелисити. Похороны — это ужасно финал, и я пока не хочу прощаться. Но спасибо, что спросили меня.

— Есть ли еще кто-нибудь, кого мне следует спросить? Кто-нибудь из близких?

Коркоран задумался об этом. — Ну, ты можешь спросить Смоки.

«Кто такой Смоки?»

— Анна Мод Синдж — палить, жечь, жечь — Смоки. Адвокат Фелисити. Мой тоже. Они были близко. Это Смоки сказал мне, что ты остаешься здесь.

— Ты говорил с ней сегодня?

Коркоран кивнул.

— Она рассказывала вам о полисе страхования жизни на двести пятьдесят тысяч долларов, который Фелисити взяла, назвав меня единственным бенефициаром?

"Нет. Когда?"

— Когда она это вынула? - сказал Дилл. "Три недели назад."

— Смоки мне об этом не говорил. Выражение лица здоровяка стало задумчивым, когда он уставился на свой напиток. Подняв глаза, Дилл увидел, что немного разные зеленые глаза изменились. Раньше они были слишком маленькими, слишком утопленными и слишком далеко друг от друга, но умными. С ними все еще было слишком много плохого, но теперь они были более чем умны. Они стали умными, возможно, даже гениальными. «Он пытается спрятать это за всеми своими размерами и уродством, — подумал Дилл, — но иногда оно просто просачивается наружу». «Не было никакой причины, по которой Смоки должен был это делать, не так ли?» - сказал Коркоран. — Я имею в виду, сказал мне.

— Думаю, нет.

— Но это значит, что Фелисити знала, не так ли?

«Знал?»

«Что кто-то собирался ее убить».

«Подозреваемый».

"Верно. Подозреваемый. Если бы она знала наверняка, она бы что-нибудь предприняла».

"Что?"

Коркоран улыбнулся, но эта легкая улыбка только заставила его выглядеть грустным. «Она была полицейским. Она могла бы многое сделать, и она знала их все».

— Если только она не делала чего-то, чего полицейскому делать не следует.

На этот раз не было никаких притворных угрюмых взглядов. Коркоран перегнулся через стол, зеленые глаза теперь злились, а выражение лица было совершенно ужасным. Дилл сидел неподвижно, решив не вздрагивать. — Ты ее брат, — сказал Коркоран, почти шепча эти слова, что почему-то делало их еще более ужасными. — Если бы ты не был ее братом и сказал это, мне пришлось бы оторвать тебе чертову башку. Может, тебе лучше объяснить.

«Позвольте мне рассказать вам одну историю», — сказал Дилл. — Речь идет о кирпичном дуплексе, первоначальном взносе наличными и единовременном платеже в пятьдесят тысяч долларов, который должен быть произведен в первый раз.

Коркоран с все еще подозрительным выражением лица откинулся на спинку стула. «Хорошо», — сказал он. "Скажи мне."

Диллу потребовалось десять минут, чтобы рассказать все, что он знал. Когда он закончил, Коркоран промолчал. Наконец он вздохнул и сказал: «Звучит не слишком хорошо, не так ли?»

"Нет."

«Может быть, мне лучше разобраться в этом. Знаешь, я действительно довольно хороший шпион. Это как исследование. Мне всегда нравились исследования. Есть ли возражения, если я рассмотрю это?»

«Меня действительно не волнует, что она сделала», — сказал Дилл. — Я просто хочу узнать, кто ее убил.

"И почему."

— Верно, — сказал Дилл. "И почему."

OceanofPDF.com

ГЛАВА 8

В пятницу, 5 августа, Дилл проснулся около семи, встал и подошел к окну. Девятью этажами ниже он мог разглядеть указатель времени и погоды «Первого национального». Время было 7:06 утра. Температура была 89 градусов. Пока он смотрел, температура подскочила до 90 градусов. Дилл поморщился, отвернулся от окна и подошел к телефону. Он позвонил в службу обслуживания номеров и заказал завтрак — еду, которую он ел редко. Он заказал два яйца-пашот с тостом из цельнозерновой муки, бекон и кофе.

«Какой сок?» — спросил женский голос.

«Никакого сока».

«Это входит в стоимость завтрака».

— Мне ничего не нужно, спасибо.

«Оладьи или крупа?»

"Ни один."

«Они тоже бесплатны».

"Я передам."

— Ну, — неохотно сказала женщина, — ладно.

Ожидая завтрака, Дилл принял душ и побрился. Поскольку у него не было другого выбора, кроме синего траурного костюма, он снова надел серую куртку из хлопка и темно-серые легкие брюки. Он заметил, что ночная влажность от кондиционера разгладила большую часть складок на брюках. Одевшись, Дилл подошел к двери, открыл ее и взял бесплатный экземпляр местной газеты «Трибьюн» , изрядно насыщенный объявлениями о распродажах на выходных. Он насчитал четыре раздела и 106 страниц.

«Трибьюн» всегда (и всегда, насколько Дилл помнил, то ли в 1949, то ли в 1950 году) три четверти своей первой страницы посвящала местным и государственным новостям. За остальное боролись национальные дела и зарубежные новости. Убийства, преступления на почве страсти, интересные побои и другие острые темы, не считавшиеся подходящими для чтения на завтрак, были перенесены на третью страницу. Дилл перевернул третью страницу и увидел, что убийство его сестры все еще занимает верхнюю правую позицию в одной колонке.

Дилл пролистал остальную часть газеты, отметив на пятой и девятой страницах пару новостей из двух абзацев, которые могли бы попасть на первые страницы как «Нью-Йорк Таймс» , так и «Вашингтон Пост». Он остановился на Страница Op-Ed Tribune , чтобы увидеть, что изменилось, и с извращенным удовлетворением обнаружил, что ничего не изменилось. Все они все еще были там: Бакли, Килпатрик, Уилл, Эванс и Новак — словно какая-то старая юридическая фирма, вечно обсуждающая свое мрачное дело перед судом истории.

Перелистывая страницы, Дилл увидел, что в «Трибьюн» больше нет раздела «Общество» — по крайней мере, он больше так не назывался. Вместо этого теперь оно называлось «Дом», но оно по-прежнему означало шесть страниц с вечеринками, свадьбами, помолвками, рецептами и Энн Ландерс. Дилл решил, что в целом «Трибьюн» осталась той же гнилой процветающей газетой, какой была всегда.

В дверь постучали, и Дилл впустил официанта из службы обслуживания номеров, который поставил поднос с завтраком на письменный стол и улыбнулся, когда Дилл дал ему два доллара на чаевые вместо одного доллара, который он обычно получал. Дилл возился с завтраком до девяти часов, попивая кофе из большого серебряного графина-термоса даже после того, как кофе остыл. В девять он встал, подошел к своему чемодану, достал папку Джейка Спайви, которую ему передала Бетти Мэй Маркер, открыл ее, записал номер телефона, вернулся к столу и набрал номер. В начале третьего звонка на него ответил женский голос, который назвал только последние четыре цифры номера телефона. Дилла всегда раздражала такая практика.

"Мистер. Спайви, пожалуйста.

"Мистер. Спайви сейчас недоступен, но если вы оставите свое имя и номер телефона, я совершенно уверен, что он вам перезвонит. У нее молодой голос, подумал Дилл, холодный, профессиональный и слегка восточный, откуда-то из Массачусетса.

— Сделаешь мне одолжение? - сказал Дилл.

"Я постараюсь."

«Не могли бы вы сказать мистеру Спайви, что это мистер Дилл и что, если он не подойдет к телефону прямо сейчас, он станет самым жалким сукиным сыном, который когда-либо жил».

Женщина ничего не сказала. По линии прозвучало так, будто она нажала кнопку удержания. И затем в трубке радостно заревел громкий голос. — Это ты, Пикл, ни хрена?

«Я надрал тебе задницу в четвертом классе за то, что ты меня так назвал, и надеюсь, что все еще смогу это сделать».

Затем раздался смех, чудесное гудение «ура», настолько заразительное, что Дилл решил, что его следует изолировать. Это был совершенно раскованный смех человека, который нашел жизнь слишком коротким отрывком, состоящим из радуги, голубого неба, вазочек с вишней и долгого старта в поисках счастья. Гудение ура принадлежало Джону Джейкобу Спайви. Внезапно смех прекратился. — Я не смотрел новости вчера вечером, Пик. Это было включено?

«Я не знаю», сказал Дилл.

«Я прочитал об этом пять минут назад в «Трибьюн». Я был ошеломлен. Ей-богу, я был. Я просто сидел и читал это, а потом подумал : «Нет, они, должно быть, говорят о ком-то другом». Не Фелисити. Потом я прочитал это снова, очень медленно, и мне пришлось в это поверить. Я как раз собирался позвонить тебе в Вашингтон, когда ты позвонил мне. Черт возьми, мне очень жаль».

Дилл сказал спасибо. Это было все, что можно было сказать. Судя по всему, никто и не ожидал, что он скажет что-то иное.

— Фелисити, — сказал Спайви, растягивая имя и произнося каждый слог с заботой и любовью. «Поговорим о твоей свинье на льду. Она была независимой маленькой девчонкой, даже когда была совсем маленькой, сразу после смерти твоих родителей. В одну минуту ей было десять или одиннадцать, а потом вдруг она стала вести себя как восемнадцатилетняя, ну, во всяком случае, шестнадцатилетняя. Спайви вздохнул. — Где ты, мальчик?

«Хокинсы».

— Стреляй, Пик, там никто не останется.

"Я делаю."

"Ты бы. Когда ты успел войти?

— Вчера вечером, — соврал Дилл. "Поздно."

— Как скоро ты сможешь выбраться сюда?

— Ну, я не знаю, Джейк. Я-"

Спайви прервал его. «Дай угадаю. Вот только это не догадка, по крайней мере, лучше бы этого не было, не учитывая те деньги, которые я плачу своим придуркам-адвокатам в Вашингтоне. Вы здесь по делу молодого сенатора, да? Черт возьми, если это не совсем похоже на тебя, Пик, смешивать дела с горем. Ну, мы можем заняться всем этим позже. Прямо сейчас тебе следует быть со своими друзьями, а у тебя нет друзей старше меня, верно? Если уж на то пошло, никто не старше и не лучше.

«Ты кирпич, Джейк».

— Но ты все еще не используй старые добрые слова. Кирпич! Вы, конечно, правильно это написали? Я уже двадцать лет не слышал, чтобы кто-нибудь говорил «кирпич». Может быть, тридцать. Может быть, когда-нибудь. Но ты единственный человек, которого я когда-либо слышал, белый или цветной, который называл кого-то Тутсом. В каком? В одиннадцатом классе ты называл так Лилу Ли Кэди? Ты помнишь Лилу Ли.