Шишкин

Ширь лесов

В 1880-1890-х годах образ родины занимал многих художников. Одни специально ставили перед собой подобную задачу, другие, изображая веси и села России, стремились к выражению типичных черт родной земли. Национальное самосознание не могло подразумевать одного-единственного понимания облика русской земли. Облик этот был многолик, и не каждому удавалось отметить его наиболее характерные свойства.

Шишкин достаточно емко сумел выразить этот образ в картинах Полдень… и Рожь. В 1884 году он еще раз обратился к таежной России в картине Лесные дали. Шишкина нельзя назвать «художником леса». Такая характеристика была бы неточной для его творчества и не дала бы полного представления о смысле его образов. Изображая лики лесных дебрей и лесных просторов, Шишкин наделял их разным эмоциональнопсихологическим содержанием. Лесные дали не исключение.

Художник воплотил величие и безбрежность российских лесных просторов. Но это не только таежные леса, это русская земля в своем характерном выражении, переданная не столько типично и обобщенно, сколько характерно. Парение орла в небе как бы намекает на орлиный размах бескрайних горизонтов. Дали покрыты сиреневой дымкой, но солнечный рассеянный свет, сочащийся сквозь воздушное марево, зажег леса и поляну на склоне возвышенности ровным светом. Лесные дали не напоминают грозные лики лесных чащоб и могильников, столь свойственных череде шишкинских образов 1880-х годов. Мера цвета и света в обрисовке природы соблюдена безукоризненно.

Если допустить, будто Шишкин — только художник леса, то и этого достаточно, чтобы открыть в нем бесконечное число значений, метафор и образов. Лес открывал художнику тайны не только природы, но и человеческого бытия. Дело здесь, разумеется, не в ассоциациях, к которым Шишкин не прибегал. Его изобразительное изъяснение — прямое и непосредственное — нельзя считать лишенным своей философии, своего волнения и восторга, своей подпочвы.

В предисловии к воспоминаниям Сергея Волконского Марина Цветаева нашла многозначительные слова о лесе. Для одних, не художников, дерево — элемент природы. Цветаева вывела поэтическую формулу: «Дерево, это псалом природы». Далее, говоря о многозначительном отношении Волконского к дереву, Цветаева пишет, что его любовь «к дереву подробна. Не только понятие дерева он любит, на каждую особь — своя любовь. Любя древесное бытие, тем ревностнее лелеет, он его трогательный земной быт»[18].

Действительно, возможно ли любование предметом, абстрактное или условное? Трудно представить, чтобы Шишкин смог показать реальное бытие леса вне реальных его форм. Именно поэтому любовь его к лесу так «подробна», так тщательна и так восторженна. Отношение Шишкина к дереву народно потому, что оно не только не ограничено прагматизмом, то есть пропущено только через ощущение практической пользы, но еще опоэтизировано, как жизнь величайшего Божьего дара, коим является природа, доставляющая человеку наслаждение и материальную пользу и служащая предметом раздумий о человеческой жизни и ее составляющей — жизни леса. Жизнь леса и человеческая жизнь нерасторжимы. Не зря ведь одно из лучших произведений художника Корабельная роща ассоциируется с деятельностью и жизнью человека, с той полезной ролью, которую играет дерево, олицетворяющее у Шишкина характер человека. На дерево как бы перенесены свойства людей, повсюду видится языческое поклонение лесным великанам. Олицетворение природы легендарно, народно по восприятию мрачных лесных чащоб и веселых перелесков, огромных дубов, подобных витязям, и разливам рек, величественно раскинувшихся среди бескрайних лесов. На первый взгляд парадоксальна ассоциация образов Шишкина с легендарными образами Виктора Васнецова, но у образного мира двух земляков существует как бы один источник и одна природа.

Сила Шишкина не только в знании, но и в умении, в способности наслаждаться разнообразием и богатством природы. Художник умел охватить пейзаж панорамно, представить его типичные проявления. Не менее таланта он проявлял в изображении красот дубовых веток, лесных травинок и полевых придорожных цветов. Даже строение лепестков и пестиков увлекало живописца. В этом и проявлялась философия Шишкина. Его творчество демонстрирует уравновешенность духа, некую нравственную устойчивость без тени внутреннего разлада, метаний или уныния. В драматичных по смыслу произведениях ощущается мощь образов, отсутствие банальностей и мелочности мысли.

Бурелом (Вологодский лес) был написан в 1888 году. Драматичное действие разворачивается будто на сцене. Поваленные еловые деревья создают сложную картину движения. Вертикали пересекаются косыми линиями. Замшелые выкорчеванные пни, острые сучья, торчащие в строгом ритме, обломанные ветви создают сложную композицию, отмеченную контрастами света и тени. Мрачный задник угрожающе вздымается над лесным хаосом, царящим на высветленной прогалине с болотистым ручьем. Стволы объемны, упруги, скульптурно выразительны. Цвет колеблется от резких контрастов до тончайших тональных переходов. Шишкин показал экспрессивную картину гибели леса, борение жизни и смерти, видимых и скрытых сил природы. Нет сомнения, что художник прибег к прямому изображению, но даже оно вызывает ассоциации, кажется иносказанием. Преодоление единичного изобразительного смысла — свойство любого большого искусства.

Бурелом полон экспрессии, заключенной в экспозиции, в рисунке, в светотени, в ритме. Обычно экспрессия Шишкину не свойственна, и здесь она — свидетельство широты его живописно-пластических возможностей.

Несмотря на то, что лес уподоблен поверженному гиганту, художник строго следует натурному впечатлению в обрисовке упругих гладкоствольных елей. Но именно натуральность в обрисовке прочных стволов создает второй план значений, усиливающих сюжет особым смыслом, своего рода подтекстом.

Обычно олицетворение, если оно предусмотрено художником, содержится в структуре изображения. Очевидно, изображение имеет потаенный смысл, если оно вызывает ассоциации. Перемещение и взаимодополнение смыслов происходит в картине Лесное кладбище (1893). Изображен своего рода лесной могильник, захоронение старых, отживших свой век деревьев. Ощущение кладбища возникает помимо замысла автора. Его же прельщает совсем другое — пластическая красота замшелых стволов, заключенных в бугристые объемы. Колорит картины радостный, контрастирующий со смыслом, ассоциацией. Солнечное освещение леса внушает оптимистическое восприятие. Красивое свечение на зеленом покрове опушки говорит об упоении виденным. Пластическая задача привлекала художника не меньше, чем второй план предметных значений. Художник вполне сознательно использует вторые смысловые ряды натуры, чтобы создать впечатляющий образ жизни и смерти природы. Образное обогащение происходит как бы на двух уровнях: на сюжетном, откровенно смысловом, и живописном, облекающем замысел в пластическую одежду, скроенную словно по фигуре смысла, и от этого заставляющем любоваться эстетично пригнанной к нему живописной пластикой.

Особая образность шишкинского живописания природы сказывается также и в том, что второй план смысловых значений словно проступает через натурное изображение, через специфическую избранность натурного описания. Уже говорилось, что в картине Рожь сосны кажутся торжественными античными колоннами, некими остатками величественных сооружений. Подобное же отношение к дереву — к сосне и ели, как к колонне художник сохранил во многих своих работах: Бурелом, Корабельная роща и других. Изображению дубов соответствует другая интерпретация: они словно антиподы елям и соснам, их отличает эпическая мощь. Мордвиновские дубы — это некие аналоги васнецовским богатырям. Подтекст прочитывается и в этих натурно емких и точных изображениях деревьев, но как бы с иным знаком, с другой эмоциональной и смысловой принадлежностью. В подобных непроизвольных уподоблениях не видится ничего намеренного. Дело в том, что художник как бы выявляет внутреннюю сущность изображенных предметов. Олицетворение, понимаемое как некое сходство природных предметов с человеком, объясняется идентичной животворностью этих двух организмов, производных великой природы. Единородность сущностей человека, дерева, травы, не только сообщает им подобность, но и служит базой для художественного олицетворения, то есть для проявления скрытого смысла предметов.

Многие молодые художники жаждали советов Шишкина. Около него клубилась молодежь, с которой он выезжал на этюды, которую учил рисунку. Среди учеников выделялась Ольга Антоновна Лагода.

События разворачивались стремительно. В 1880 году Шишкин женился на Лагоде, а в июне 1881 года у них родилась дочь Ксения. Через месяц Ольга Лагода умерла. Шишкин, бросивший было пить, опять впал в уныние. Теперь у него на руках остались две дочери, одна из которых находилась в Елабуге у матери художника. Заботы о родившейся малютке взяла на себя сестра Лагоды — Виктория Антоновна. Быт, казалось бы, опять стал налаживаться. В 1885 году Шишкин выехал на лето в Сестрорецк, где написал свои знаменитые дубы.