Шкатулка

Среда

Тихон Иванович Козлов, мужчина предпенсионного возраста, прозванный в округе Козлом, стоял на крыльце рубленого садового дома и прислушивался: у соседей опять гости. Слышались веселые голоса, смех. Тихон Иванович подтянул вздувшиеся на коленях тренировочные штаны, сплюнул в сторону соседских кустов и пошел в дом.

— Курей накормил? — спросила жена, накрывая на стол.

— Пятый раз талдычишь об одном! — рявкнул мужчина. — Ну, накормил!

— Ты че злой опять? Уж и напомнить нельзя?

— Давай ужинать, — отрезал он.

— Садись, все готово.

Тихон Иванович удовлетворенно оглядел сковородку жаренного с луком и салом картофеля и удивился:

— А маленькую?

— Здрасьте! Вчера всю доконал, — напомнила жена.

— Что же ты не сказала? Я бы в ларек сходил.

— Обойдешься! Каждый день повадился. Что, у тебя карман без дна?

— Не могла сказать! Ух!

Тихон Иванович помрачнел: какая жизнь без «маленькой»! Ведь он теперь с трезвой башкой разве заснет? «Черт-те что, а не жизнь получается. Гробишься на этом участке как проклятый. А тебе и выпить нету. Так и до пенсии не дотянешь».

После ужина он решил осуществить задуманное. А именно, написать заявление в правление садового товарищества. Он должен вывести этих Смирновых на чистую воду. Он уже пытался выступать на общих собраниях, но все почему-то дружно смеялись его словам. Что их так подмывало, он понять не мог. Но душа его горела и искала справедливости. Он взял бумагу, разыскал шариковую ручку и задумался — как-никак документ. Писать нужно серьезно.

— Ты чего это уселся? — спросила жена и устало зевнула. — Писать что будешь.

— Койку постелила, ну и иди спи! — приказал муж.

Она махнула на него рукой и ушла.

«Граждане члены садового товарищества! — торжественно начал Тихон Иванович. — У меня душа переворачивается на разные безобразия. К примеру, моя соседка Смирнова огородила свой участок густой малиной. Спрашивается, как же через нее ходить в лес, если кустарник колется? — Тихон Иванович сердито засопел. — Мы люди простые, не какие-нибудь кандидаты наук, нам в лес регулярно бегать надо. А она, Смирнова, говорит, что природа — храм, а не отхожее место. Конечно, им нравится под деревьями воздухом дышать. Они даже листья сгребают, сухие ветки спиливают и болото песком засыпают. Все для себя стараются, чтоб было где складной табурет ставить и научную работу писать. Глядите, мол, какие мы ученые! — Он хмыкнул и подумал: «Нет чтобы «Маяк» врубить и слушать весь день мелодии и ритмы!» — Им тишина нужна! Они птиц распугивать не хотят. А сами просто завидуют, что у меня петухи породистые. И тоже поют. Я курятничек как раз напротив ихней веранды возвел — от него дух посильней всякого жасмина. Имею право. А то еще указывают, что я за габариты вышел. Да, у меня крылечко тринадцать квадратов. Ну и что? Картошку-то куда мне складать? В хозблок? Так у меня там стройматериал хранится. Что же, мне при одной веранде оставаться? А где яблоки сушить, я спрашиваю? Ведь они у меня каждый год половина сгнивает. Я свой пот и кровь разбазаривать не стану. Это вон Смирнова людям раздает, к ней всякие на машинах приезжают. Шашлыки жарят. Пахнут сильней моего курятника. О пожаре не думают. А вдруг из этого мангала уголек высыпется, и в кране воды не будет (к примеру, сеть отключили), и в баке дырочка окажется, и ведро с песком далеко, и в стране засуха, ведь тогда может случиться бедствие. А наши дома рядом! — Тихон Иванович нахмурился, но тут же вспомнил, что вырытый им подпол для хранения овощей полон грунтовой воды, которая, конечно, все испортила. Зато прямо под ногами имелось настоящее водохранилище. — Мне того шашлыка вовсе не хочется. Просто я видеть не могу, как женщины голые загорают — в одних сарафанах без спин… К примеру, у Смирновой гости нарочно научными словами перебрасываются, когда огород полют, чтобы я за сараем ничего не понял. А я человек простой, разговариваю громко, чтоб слыхать было. И если называю свою жену дурой, так в этом ничего таинственного нет. Всем понятно. — Тихон Иванович отложил ручку, потряс рукой — от непривычки пальцы затекли. — Они меня своей культурой душат. В прошлом году я машину коровяка на проезжую часть вывалил. Думаю, сезонов на пять хватит удобрения. Так они нарочно с другой стороны ездить стали, чтобы колеса не пачкать. Мусор в целлофановых пакетах держат, чтобы мух не привлекать. Это ж придумать надо! Конечно, у них машина. Они могут. Они пакеты с собой увозят да по дороге небось в кювет кидают. Что забудут выкинуть, в землю зарывают, говорят, в санитарных целях. У меня машины нет, так что я свой мусор к воротам ношу. Ночью. Пусть те, которые на машинах, вывозят. А мне некогда на общественных работах ломаться, дорогу ремонтировать, площадку детскую оборудовать (у меня лично дети повыросли уже). Я на своем участке пятнадцать лет порядка навести не могу. Это вон пусть Смирнова старается, у нее в саду все ухожено. Это она награды за труд получала. Это к ней персональная неотложка приезжала, когда у нее сердце зашло после того, как я ей все высказал. Имею право. Я человек простой и не заслужил, чтобы со мной не разговаривали. — Тихон Иванович припомнил, как однажды соседи в лес ходили за грибами. Вернулись с пустыми корзинами. И он, увидя такое, тихо порадовался: «То-то! Грибные места знать надо. Я знаю — шиш покажу!»

Так что надо ей указать, Смирновой, пусть не думает, что я хуже всех и не понимаю красоты. Но мне обидно. А чего я прошу? Ничего не прошу. Только пусть меня поймут, какой я человек. Если что — я могу. Только пусть мне скажут: «Вы, Тихон Иванович, хороший, справедливый человек. Мы вас уважаем!»

Он не закончил писания, потому что вдруг подумал, что у Смирновых наверняка бутылочку откупорили. «Шашлыки-то красненьким запивают!» Он почесал затылок, обвел глазами комнату и приметил на комоде блюдо с красной клубникой. И решился…

Через две минуты он стоял в дверях смирновского домика с блюдом в руках:

— Слышу, у вас праздник обратно. Вот угощайтесь. Первая.

— Какая крупная! — оценил один из гостей.

— Как картошка! — присоединился другой.

— Мы ее удобреньицем, — объяснил Тихон Иванович. — Стараемся. Культивируем.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила его Смирнова-старшая. — Садитесь с нами чай пить. Настоящий цейлонский.

— Дак… чай-то оно ничего, конечно, — заколебался Тихон Иванович. — Чай пить — здоровым быть.

— У нас и покрепче есть, — быстро понял его гость. — Вот! Армянского разлива.

— Богато живете, — одобрил Тихон Иванович и бочком двинулся к столу.

— Перед вашей клубникой все меркнет, — сказали и потеснились, давая ему место.

Комната была «квадратов двенадцать» площадью, тесная, но светленькая, в веселых обоях. Кроме стола и стульев имелся холодильник «Морозко», на который Тихон Иванович глядел, не скрывая презрения.

Ему налили маленькую тонкую рюмку. «Как раз на один глоточек, усы смочить», — скучно подумал Тихон Иванович, но угощение принял.

Хозяйка и гость между тем продолжали прерванный разговор. Остальные доедали песочный торт, лакомились клубникой и не без интереса слушали.

— Если следовать твоей теории, — говорил гость Смирновой-старшей, — то во избежание полного оскудения природных ресурсов нужно немедленно прекратить добычу полезных ископаемых. Так, что ли?

— Да нет, конечно. Не надо преувеличивать. Просто назрела необходимость строгого контроля за состоянием природы. Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы научились брать. Брать столько, сколько позволяют нам возросшие технические возможности. Мы берем без оглядки. Но природа исчерпаема. Когда-нибудь ее несметные запасы иссякнут. И что потом? Голодная пустыня.

— Это ты преувеличиваешь, а не я. Во-первых, футурологи утверждают, что мы еще мало берем и что будем брать гораздо больше. Ты думаешь, мы одни с тобой такие умные — все поняли? Ошибаешься. С научной точки зрения наши рассуждения есть дилетантство. Ты печалишься о затоптанном осиннике и горах мусора по оврагам, а взять проблему в глобальном масштабе не можешь, потому что не знаешь статистики.

— Да я только лингвист. Но есть вещи, которые должны быть понятны всем и беспокоить всех.

— Я тоже заболеваю, когда сталкиваюсь с бесхозяйственностью. Но все не так страшно, как ты пытаешься доказать. Насчет голодной пустыни — поживем, увидим…

— Мы-то поживем. На наш век хватит. А потомкам? Мы потребители. Берем — и ничего не даем взамен. Нам необходимо перевоспитание. Нужно изменить нашу психологию.

— Куда хватила! Психологии нет без экономики. А тут, знаешь, все не так просто. Однако, что тебе мучиться? Ты как раз не из потребителей. Ты-то как раз даешь больше, чем берешь. Вон какой сад вырастила!

— Если бы не морозы да ливни — был бы он втрое краше.

— То-то. Я и говорю.

Когда Тихону Ивановичу налили в третий раз, он с удивлением отметил, что в бутылке вроде бы и не убавилось совсем. «Научный фокус», — решил он и не стал мешкать.

Через полчаса, устав слушать о каких-то миграциях и дифференциациях, смирно «добрав» остатки коньяка, Тихон Иванович пошел к себе. В голове у него звенело, шумело, мельтешило.

Он сел к столу перед неоконченным листом, взял ручку и приписал строгим, почти без помарок, почерком: «Сознаюсь. В прошлом году взял из общественных саженцев две яблони сорта коричная полосатая. Сказал, что их не было. А они были. Обязуюсь уплатить стоимость. Прошу извинения. Больше не повторится. В чем и подписуюсь. Козел».

«Козла» он зачеркнул и написал полностью: Тихон Козлов.

Укладываясь на ночь, он представил, как завтра жена спросит недовольно:

— Иде ж клубника? Я варенье варить собралась.

А он ответит:

— Сперва старое доешь! Вон у тебя банки пятилетние стоят, уже позасахарились. Дура!

Потом подумал и решил: «Дурой звать не буду. Зачем? Некультурно. Что же я, хуже других, не понимаю, что в среде живу? Очень даже понимаю. Чай тоже грамотный». И заснул.