Школа

3

С таким выражением лица, как будто беседа уже зашла несколько дальше, чем ему хотелось, доктор Нэгл поднялся из-за стола:

— Я уверен, что вам было бы интересно увидеть некоторые из наших реальных процедур. Пойдемте.

Они вышли из кабинета и прошли по коридору, который вел мимо нескольких комнат. Монтгомери шел и мечтал: если он хорошо справится со своим заданием и подробно изложит сумасшедшие теории, на которых, очевидно, был основан Институт, то может зайти речь и о повышении.

Доктор Нэгл остановился, положив руку на дверную ручку:

— Это наш музыкальный класс. Мы зайдем на середине сеанса, но все будет в порядке, если мы не будем мешать исполнителю.

Монтгомери хотел было спросить, какая такая причина может быть для занятий музыкой в институте, предположительно посвященном передовым технологиям, но у него не было возможности. Волна звука обрушилась на них, когда Нэгл медленно открыл дверь. Монтгомери увидел огромную сцену, на которой играл симфонический оркестр, состоящий по меньшей мере из ста исполнителей. Нэгл поманил его вперед и закрыл дверь.

Музыка гремела, пела, лилась потоками мелодий, Монтгомери оглядывался по сторонам и у него было ощущение абсолютной нереальности происходящего. Огромная сцена, а комната была крошечной, и в ней находилось всего пятеро мужчин. Четверо из них сосредоточили свое внимание не на оркестре, а на пятом человеке, чья голова кивала и дергалась в такт музыке, — спина этого человека показалась Монтгомери странно знакомой.

— Садитесь, — прошептал Нэгл.

Монтгомери подвинулся, чтобы увидеть этого человека сбоку, и непроизвольно резко вдохнул. — Это был Норкросс, ведущий инженер-конструктор из Локхида, который первым сообщил Гандерсону об этом Институте. Монтгомери удивлялся, почему сейчас Норкросс оказался в центре внимания. Возможно, он был композитором, автором симфонии? Это казалось просто фантастическим. Монтгомери был уверен, что у Норкросса нет такого таланта.

Эти мысли мелькали в голове у майора, но музыка брала свое и он откинулся назад, отдаваясь струящемуся теплу музыки. Не будучи ее знатоком, Монтгомери не мог оценить, хорошо это или нет. Но звучало здорово. Когда оркестр набрал почти бешеный темп, в комнату вошли Сорен Гандерсон и доктор Кеннет Беркли.

Лицо Норкросса покрылось испариной. Его руки отбивали такт, как будто он сам дирижировал оркестром. Затем с торжествующим грохотом представление подошло к концу.

Норкросс опустился в кресло, вытянул ноги и устало обмахнул лицо. Четверо других мужчин собрались вокруг и хлопали его по плечам, сердечно поздравляли.

— Боже, я не думал, что когда-нибудь справлюсь с этой последней частью! — воскликнул Норкросс. — Мне показалось, что я откусил немного больше, чем смогу прожевать.

Монтгомери его не слушал, то что происходило не укладывалось у него в голове. — Сцена внезапно погрузилась во тьму, а оркестр исчез, как будто его и не было вовсе, исчезла и сцена, стал виден какой-то ящик у стены маленькой комнаты.

Пока Монтгомери стоял ошеломленный произошедшим, Норкросс обернулся и, заметив Гандерсона, вскочил на ноги и бросился к нему с протянутой рукой:

— Сорен! В конце концов, ты сделал это! Я так и думал, что ты когда-нибудь решишься и покинешь эту фабрику воздушных змеев. Как тебе понравилась моя музыка? Хочешь верь, хочешь нет, но полгода назад я не мог играть даже в жестяной свисток.

Гандерсон тепло взял друга за руку:

— Я не музыкант, но, по мне так, это звучало замечательно. Я понятия не имел, что ты увлекаешься композицией. И я ожидал, что ты будешь тратить все время на анализ напряжений и показатели загрузки двигателя. Откуда взялась музыка?

Монтгомери прервал его прежде, чем Норкросс успел что-либо ответить. Медленное чувство ужаса ползло по его спине:

— Что случилось с оркестром?

Было такое впечатление что он пошутил, — все мужчины Института рассмеялись. Доктор Нэгл, смеясь, поднял руку и указал на ящик:

— Я думаю, нам лучше просветить наших гостей, прежде чем вы лопните от смеха. Оркестра, конечно, не было. То, что вы видите, — это всего лишь теневой ящик, в котором проекции ума ученика становятся видимыми и слышимыми. Возможно, вы не заметили маленького головного убора, который был на мистере Норкроссе, но через него импульсы произведения, возникшего в его голове, передавались механизму теневого ящика и становились заметными для всех в комнате.

— Ты хочешь сказать, что сочинял музыку и воображал движения оркестра, импровизируя! — недоверчиво воскликнул Гандерсон.

Норкросс кивнул:

— Поначалу это трудно, но ты можешь этому научиться. Надеюсь, что сделана хорошая запись. Я хочу, чтобы моя жена услышала ее. Это, пожалуй, лучшее, что я когда-либо создавал.

Монтгомери почувствовал, что вся нереальность ситуации достигла своего апогея. Через мгновение кто-нибудь не выдержит и разоблачит этот трюк. Конечно теневой ящик должен быть чем-то вроде телевизора. Скорее всего это так. Никто не мог сделать то, что было заявлено. В любом случае, не Мартин Норкросс, авиаинженер и конструктор.

Все уже начали выходить из комнаты, когда Нэгл снова заговорил:

— Если кто-то из вас все еще сомневается в оправданности наличия музыкального отделения в инженерной школе, позвольте мне заверить вас, что то, что вы только что видели и слышали, является очень полезным умственным упражнением. Оно пригодится, когда вы будете совершенствоваться и в области технических наук. Вы можете сами оценить количество факторов, которые необходимо координировать, которыми нужно управлять и постоянно держать под абсолютным контролем при создании музыкального произведения. Это отличная инженерная практика!

Они вошли в соседнюю комнату, в которой было с дюжину кресел, а одна стена напоминала классную доску, за исключением того, что она была гладкой молочно-белой. По просьбе Нэгла Норкросс надел еще одну гарнитуру. Это была узкая полоска, которая зажимала пару тонких электродов над его ушами.

— Покажите нам решение задачи по проектированию электронного устройства, — предложил доктор Нэгл.

Норкросс просмотрел несколько листов в блокноте:

— Так… проектируется бортовой радар. Расстояние пятьдесят километров…

Почти сразу же на белой стене начала появляться схема. Сначала довольно простая, она усложнялась с поразительной быстротой. Рядом с чертежом появились электрические и механические характеристики. Менее чем за десять минут работа была завершена и Норкросс снял наушники:

— Я думаю, что это сработает, но гарантии на сто процентов нет.

— Это сработает, — уверенно сказал Нэгл. Он повернулся к остальным. — Между прочим, все, чему вы были свидетелями, является частью выпускных экзаменов мистера Норкросса. Эту процедуру проходят все наши студенты, перед тем как покинуть наш Институт.

Монтгомери смотрел на стену все с тем же чувством нереальности всего происходящего. Он прикоснулся пальцем к гладкой, стеклянной поверхности. Все изображенное находилось не на поверхности.

— Мы фиксируем все фотографируя, — пояснил Нэгл. — За исключением тех случаев, когда это просто тренировка, результаты которой ученик не желает сохранять. Однако чаще для тренировки применяется вот такая трехмерная коробка.

Он прошел в дальний конец комнаты, отодвинул от стены полутораметровый куб на роликах и нажал кнопку сбоку. — Куб внутри засветился.

— Не могли бы вы продемонстрировать? — обратился он Норкроссу. Тот подключил свою гарнитуру к боковой панели у нижнего края куба. Почти мгновенно внутри куба появился маленький серебристый самолетик. Самолет маневрировал, как в настоящем полете, пикировал, набирал высоту, катился по взлетной полосе.

— Не хотите попробовать? — кивнув на Норкросса, предложил Нэгл Гандерсону.

Усмехнувшись слегка нервно, инженер взял у Норкросса наушники, подогнал их к своей голове и уставился в теперь уже пустую внутренность куба:

— Что мне делать?

— Создайте копию своего XB-91 и проведите ее через все этапы полета, — предложил Нэгл.

Медленно начали появляться нечеткие, очень асимметричные очертания Девяносто первого. Гандерсон нервно рассмеялся над своим собственным творением:

— Больше похоже на корабль-призрак Древнего Морехода. Что, черт возьми, случилось с двигателями на правом крыле? Они не работают.

— Разверните самолет, — предложил Норкросс.

Модель неуклюже повернулась вокруг своей оси, хвост при этом исчез. Гандерсон восстановил его. Теперь не работали двигатели левого крыла.

— Не могу справиться, — пожаловался Гандерсон, чувствуя, что пот выступил у него на лбу от напряжения, вызванного сохранением образа.

— Это намного лучше, чем то, как большинство из нас делает в первый раз, — сказал Норкросс. — Мы, инженеры, гордимся своими визуальными способностями. Они весьма важны для нас.

Гандерсон с несчастным видом покачал головой и снял головной убор. Он протянул его Монтгомери:

— Попытай счастья, Юджин. Посмотрим, сможешь ли ты изобразить Девяносто первый, в комплекте с крыльями и хвостом.

Монтгомери почувствовал, что не смог бы взять наушники, даже если бы от этого зависела его жизнь:

— Нет, — сказал он хриплым голосом. — Я не собираюсь выставлять свое невежество на всеобщее обозрение.

Нэгл, глянув на майора, а затем за окно, предложил:

— Ладно, ребята, на сегодня хватит. Вам предстоит увидеть и узнать еще многое, а дело уже идет к вечеру, поэтому давайте продолжим завтра с утра.

Всю дорогу обратно в отель Монтгомери, потрясенный увиденным, проклинал свой детский страх, который помешал ему принять гарнитуру куба-визуализатора.

А Нэгл ведь уловил этот страх и, видимо, чтобы избавить его от смущения, сменил тему разговора, прежде чем кто-нибудь еще успел что-нибудь сказать. — Подумал Монтгомери. И от этой мысли раздражение его стало еще сильнее. Необходимость сделать телефонный отчет Доджу была еще одним источником острого раздражения. Монтгомери отложил звонок до окончания ужина, а затем решил, что полковник вполне может обойтись без его доклада.

Он долго гулял по пляжу и сидел на камнях, пока не стемнело. Затем, постепенно, словно осмеливаясь заглянуть через щель двери в какой-то чулан с кошмарами, он позволил себе обдумать то, что видел в Институте днем. Хотелось отмахнуться от всего этого как от обмана и мистификации, но так просто это не пройдет. Норкросс казался совершенно честным в своей части демонстрации. Монтгомери не мог понять, как его могли обмануть. И не было никакой очевидной цели в таком обмане.

Единственным разумным предположением было то, что инженер был наделен каким-то образом почти сверхчеловеческими способностями во время своего выступления. Но Монтгомери не был готов принять такой ответ без борьбы.

Когда он вернулся в отель, его ждал звонок от Доджа. Тогда Монтгомери пожалел, что не верит в сверхспособности Норкросса. Если бы он высказал такое предположение, его рассказ звучал хотя бы наполовину разумно. Полковник при этом конечно подумал бы, что он сошел с ума. Нет такое говорить не стоит, но и правды тоже не скажешь, все равно не поверит.

Но Доджа больше всего интересовало, примут Монтгомери или нет.

— Я почти уверен, что они меня примут, — сказал майор. — Нэгл вел себя так, как будто этот вопрос уже решен.

— Ты видел что-нибудь, что дало бы тебе представление о том, что там происходит?

— Нет. У меня был только очень долгий разговор с Нэглом. Похоже, у него какая-то фобия против школ. По-видимому, если бы мы сожгли все здания всех учебных заведений и уволили всех учителей и профессоров, все было бы так как нужно, по его мнению.

Полковник хмыкнул:

— Так примерно и думает Спиндем. Я серьезно подумываю о том, чтобы направить его туда в помощь тебе. Нам позарез нужно знать, как им удается заманивать наши лучшие военные кадры, лучшие умы. У них, должно быть, есть для этого какой-то трюк.

— Я постараюсь выяснить, сэр, и буду держать вас в курсе, — сказал Монтгомери.

Он повесил трубку, надеясь, что сможет найти ответ до того, как Додж отправит Спиндема. Присутствие этого персонажа переносить ему совсем не хотелось.

На следующее утро, как только он появился в Институте, его представили консультанту Дону Вульфу. Вульф был намного моложе Нэгла или Беркли, но он излучал ту же спокойную уверенность в том, что знает, о чем идет речь. Это раздражало Монтгомери, но он надеялся, что сможет продолжать держать раздражение под контролем и не дать себя вышвырнуть преждевременно. Он заставил себя внимательно слушать.

— Доктор Нэгл вкратце рассказал мне о том, что он обсуждал с вами вчера, — сказал Вульф. — Если у вас нет каких-либо вопросов, мы перейдем к вопросу о том, как производится обучение.

— Единственный вопрос в том, примут ли меня сюда или нет, — сказал Монтгомери.

Вульф улыбнулся:

— Очевидно, доктор Нэгл забыл упомянуть, что вы сами решаете это. Довольно много людей, решают не связываться с нами — после того, как они увидят то, что я собираюсь показать вам сегодня!

Они вышли из офиса и направились через двор к другому зданию. Войдя внутрь, они прошли в небольшую комнату, вдоль стен которой с одной стороны стояли панели с каким-то электронным оборудованием. Стены комнаты были покрыты приятного цвета звуконепроницаемой изоляцией. Обстановка состояла из пары мягких кресел, стола и дивана.

Вульф приглашающе показал на кресло и, указав на панели, сказал:

— Это Зеркало, иногда ласково называемое членами Института Нэнси Немезидой или Минни Монстром. В любом случае, вам придется его пройти, если вы хотите присоединиться к нам.

—Что оно делает? — спросил Монтгомери.

— Как и положено зеркалу, оно предлагает вам взглянуть на себя.

Монтгомери нахмурился:

— Кажется, в этом нет особого смысла.

— Поначалу это не имеет особого смысла для большинства людей, которые приходят сюда. Ведь они никогда этого не делали, в том числе и вы. Более того, вас всю жизнь предостерегали от этого. Когда вы пошли в школу, вам дали тест на IQ и повесили на вас ярлык, который учили никогда не подвергать сомнению. Вы были глупы, посредственны или гениальны, и вы абсолютно ничего не могли с этим поделать, если ваша категория была ниже, чем вам хотелось бы. Ваше внимание было направлено на внешний мир, как он был вам описан. И от вас требовалось согласие с этим описанием. Если вы не видели покачивания там, где были описаны покачивания, вы быстро приучались соглашаться с тем, что это были покачивания, потому что видели примеры, как на несогласных с тем, что это именно покачивания, навешивался ярлык — «академическая неуспеваемость». Ввиду всего этого, через некоторое время, вы были более чем готовы согласиться, что лучше не пытаться заглянуть в эту запечатанную коробку, которую вы носите на верхней части позвоночника. Это почти универсальное явление, с которым мы сталкиваемся.

— А теперь меня приглашают заглянуть в коробку, не так ли? — Монтгомери с сомнением посмотрел на панели Зеркала. — Механическая психоаналитик Нэнси!

Вульф улыбнулся:

— Да, до вас ее тоже так называли. Но это название совершенно неточно с точки зрения функции. Машина не делает ничего, чтобы интерпретировать вас для себя. Она ничего вам не говорит и не дает советов о том, как адаптироваться и лучше ладить в этом мире. Она не делает абсолютно ничего, только отражает (в большей или меньшей степени) вашу сущность, чтобы вы могли наблюдать и делать свои собственные выводы. В машину встроена только одна функция управления — и это совершенно необходимо. Степень отражения можно задать заранее, но он также автоматически регулируется вашим собственным уровнем страха.

— Страха!

— Да. Выполняя указание Сократа, вы обнаружите, что довольно страшно пытаться познать самого себя. Поэтому вместо того, чтобы сначала увидеть полный, беспрепятственный обзор, необходимо, так сказать, взглянуть в замочную скважину. Взгляните мельком на один аспект себя, переварите это и научитесь жить с этим, прежде чем расширять кругозор.

—Я не понимаю, почему в этом должен быть какой-то страх — если человек не совершал в прошлом преступления, с чем он может бояться столкнуться.

— Не нужно ничего столь мелодраматичного, как преступные деяния. Бояться можно многого. Вот вам несколько примеров:

Общеизвестный, публично признанный факт, что человек использует двадцать или менее процентов имеющихся у него умственных способностей. К этому относятся довольно печально, прищелкивая языками говоря, какой это позор и расточительство, — но любые усилия по увеличению этого процента встречаются со страхом и яростью.

А возьмите психоанализ. Ведь это просто смешно. — Из-за страха разобраться, в чем настоящая причина, свои недостатки объясняют жестокостью и недостаточным уходом в детстве.

Именно из-за страха у человека существует такое негативное отношение к исследованию своей личности даже с целью увеличению ее возможностей. Такая работа, чтобы быть эффективной, требует подлинной самооценки, а это просто слишком болезненно. И происходит отторжение:

«— Нет, спасибо, я еще не сошел с ума. С моим мозгом все в порядке!».

Основная причина такой реакции кроется в принципиальном недостатке ортодоксальной психиатрии, когда один человек оценивает другого человека и пытается справиться со взрывоопасными силами человеческого достоинства. Это нельзя назвать адекватным подходом. У Зеркала нет такого недостатка. Оно позволяет вам спросить: «кто я такой? Что я делаю? Что я знаю?». И дает вам идеальный, неискаженный ответ, даже не так — вы сами даете себе ответ. Однако это очень крепкий напиток, весьма болезненная вещь. Полную, истинную картину своего внутреннего «Я» редко кто может воспринять без вреда для своего психического здоровья. Вот почему мы начинаем со взгляда из отверстия замочной скважины и постепенно расширяем обзор.

— Мне все еще кажется, что я не улавливаю связи между всем этим и способностью инженера построить лучший самолет — что было первоначальным стимулом, который привел большинство из нас сюда.

— Это недолго будет оставаться для вас тайной, — сказал Вульф. — Вы изучите десять тысяч соглашений, которые вы заключили со своими профессорами и другими инженерами, о том, что путь, которым все идут, — правильный. Вы изучите десять тысяч заключенных вами соглашений с самим собой о том, что ваших способностей недостаточно для выполнения стоящей перед вами работы. Один за другим вы изучите каждый из этих крошечных гомеостатов, которые сейчас контролируют ваше мышление, и решите, стоит ли его сохранять. Каждое самоуничижение, каждое принятие чужого решения проблемы без проработки, без проверки его правильности вами самим — это такой гомеостат. Некоторые из них вы сохраните. Большинство из них вы выбросите и удивитесь, зачем вы вообще взвалили их на себя!

Монтгомери подумал, что все услышанное выглядит самой невероятной грудой обмана, лапшой, которую зачем-то вешают ему на уши. И если бы не демонстрации Норкросса, которые еще предстояло объяснить, он бы сейчас сдался и позвал Доджа, чтобы тот пришел и навел здесь порядок.

Он с некоторым страхом посмотрел на панели Зеркала, когда Вульф поднялся и начал манипулировать там кнопками управления — это был не тот страх, о котором говорил Вульф, однако это был страх перед тем, как далеко он может зайти с этим механическим гипнотическо-психоаналитическим устройством, не рискуя навредить своему собственному мозгу. Теперь он жалел, что сюда не приехал Спиндем, конечно, очень неприятный человек, но как бы сейчас пригодился его совет. — Совет опытного психиатра был бы ценным и, возможно, помог защититься.

Вульф протягивал маленький головной убор, похожий на те наушники, которые Монтгомери уже видел:

— Вы можете попробовать, если хотите. Работайте с Зеркалом столько, сколько нужно. Но можете отказаться, уйти и забыть все, что здесь слышали.

Лицо Монтгомери стало влажным. Перед ним стоял нелегкий выбор. Но все-таки перевесила мысль о Додже и возможном повышении, которое могло последовать, если расследование будет полным, и он сказал:

— Я попробую, что мне делать?

— Просто наденьте это и успокойтесь. Вы можете лечь или сесть в мягкое кресло. Когда закончите, снимите наушники и цепи Зеркала автоматически отключатся.

Вульф помог подогнать гарнитуру по голове Монтгомери. Майор сел в кресло, откинулся на спинку и, подождав немного, произнес:

— Ничего не происходит. Должно быть, что-то не так.

Вульф улыбнулся:

— Не волнуйтесь, все работает, все в порядке. Зайдите в офис, если конечно захотите, когда закончите.

Вульф вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Монтгомери сидел в кресле, мысленно ругая себя последними словами. — Как его вообще угораздило в это вляпаться?