Школа. Остаться в живых

Антон Шаффер. Иванов, Петров, граната!

— Ну чего… Сейчас как-то трудно вспомнить, как оно все там было… Башка чего-то болит, не знаю…

— Но вы все же постарайтесь.

— Ну, это, ладно… Попробую.

Пацан поморщил лоб, жадно посмотрел на пачку сигарет, лежащую на столе подполковника, и принялся вспоминать.

Последний урок отменили — историк заболел, а подменить его почему-то было некому. Обычно такого не случалось. Если кто-то из учителей не мог провести урок, обязательно ставили замену. Тем более в одиннадцатом «В».

Вообще-то в одиннадцатом «В» учились нормальные ребята, да и девчонки были ничего. Ну, понятно, не ботаны, как в «А» или «Б», ну так кому охота быть ботаном? Класс сформировали после первого выпускного девятого, когда всех типа умных определили в две первые буквы алфавита, а остальных слили в третью, дав, таким образом, возможность закончить школу.

Вывалившись всей ордой на школьное крыльцо, одиннадцатый «В» задымил, разгоняя табачные облака матом, плевками и смехом.

— Слышь, Сопля, ты сегодня вечером будешь?

— Хер знает, — Сопля, длинный, тощий, прыщавый парень в рваных на коленках грязных джинсах и растянутом черном балахоне, глубоко затянулся и зашелся истеричным кашлем, разбрасывая вокруг себя густые слюни, явно замешанные на том составе, от названия которого и произошло его прозвище.

— Бля, Сопля, ну ты мудак!

Все заржали, награждая Соплю новыми эпитетами.

— Да у меня бронхит, — просипел прокашлявшийся пацан, утирая рукавом рот. — Ну, вы уроды! Не знаете, что ли?

Понятное дело — все знали. Одноклассника потому и прозвали Соплей, что он вечно перхал и давился соплями.

— О! А вот и белая гвардия подвалила! — Сопля кивнул в сторону двери, откуда вразвалочку вышли два наголо обритых крепко сбитых пацана. Впечатывая в крыльцо тяжелые берцы, они приблизились к основной группе и остановились.

— Закурить дай, — глядя в сторону, потребовал-попросил один из них, обращаясь ко всем сразу. Тут же несколько рук протянули ему сигареты.

Нехотя выбрав одну, бритый неспешно закурил, лениво рассматривая толпу. Холодные серые глаза скользили по девичьим грудям, нагло обтянутым тканью, сквозь которую проступали кружева бюстгальтеров, по рожам парней, смущенно отводящих взгляд.

Второй, тот, что не просил курить, подошел вплотную к Сопле и, ухмыльнувшись, что было сил ударил его кулаком в грудь. Сопля выкатил пустые глаза и принялся, как рыба, ловить воздух ртом, не в состоянии вдохнуть.

— Такие как ты, Сопля, подохнут первыми, — без интонации произнес бритый и сделал шаг назад.

— Вторыми, — поправил его напарник.

— Ну да, первыми подохнут чурки. А ты, Сопля, вслед за ними. На хер ты такой нужен? А? Хули ты молчишь, пидор?

Сопля все никак не мог прийти в себя. Дышать у него уже получалось, но урывками, то и дело сбиваясь на ужасные хрипы. Оперевшись об исписанную стену грязно-серого цвета, он затравленно смотрел на своего мучителя и притихших одноклассников. Заступаться за него никто и не думал. Бритый тем временем продолжил:

— Русской нации нужны здоровые люди, Сопля. Понял? А не уёбки вроде тебя, которые харкают, как свиньи, бухают и курят. Ты понял, гондон?

— Понял, — покорно согласился Сопля прорезавшимся голосом. — Я больше не буду.

— Хули ты пиздишь? — Бритый окрысился и снова начал сближение с жертвой.

— Да черт с ним, — остановил его тот, что курил. — Потом со всем этим говном разберемся. Сейчас поважнее дела есть.

— Ладно, живи, мудило, — смилостивился скин и густо плюнул Сопле на кед.

Но они и не подумали уходить. Саша Иванов и Витя Петров — так звали скинов — учились в том же одиннадцатом «В», вернее, периодически посещали уроки. В основном они проводили время в борьбе за чистоту русской нации: шлялись по району, трясли азеров, вьетнамцев и, для профилактики, славянского вида малолеток. Они не присутствовали в тот день ни на одном из уроков и появились в школе совершенно неожиданно для своих одноклассников, часть которых смотрела на них с искренним восхищением, а некоторые, вроде Сопли, — с животным страхом.

Выдержав многозначительную паузу, Иванов с Петровым резко сменили линию поведения. Приняв расслабленные позы, они заулыбались и принялись кадриться к девчонкам.

— Ну, кто сегодня желает провести с нами время, дамы? — осведомился Петров, подойдя к Ленке Свирельниковой и положив обе руки на ее большие груди.

— Я пас, — сообщила Свирельникова и хитро кивнула в сторону одноклассницы — Ирки Томиной. Мол, попробуй с ней поговорить.

Данными Ирка не уступала подруге, а трахалась в сто раз лучше — отзывы, во всяком случае, были только положительными. Петров нехотя убрал ладони с сисек Ленки и подошел к Томиной. Томину он имел уже не раз, а вот Ленка все строила из себя целку.

— Ты как?

— Запросто. Хочешь, пойдем в сортир.

— Не, давай вечером у нас.

— Ладно.

Иванов выбрал себе на вечер Катьку Летвакову.

— Этого чернозадого сегодня наверняка не будет? — спросил Иванов у той же Летваковой.

— Не, историю точно отменили.

— Ну ладно, в следующий раз с этой мразью побеседуем… И, это, — Иванов повернулся к Сопле. — Слышь, Сопля, вечером чтобы был у Витьки. Понял?

— Зачем еще? — В глазах Сопли мелькнул страх.

— Затем, пидор вонючий, что пора тебя повязать.

— Чего? — вытаращился Сопля.

— Пошел на хуй! — рявкнул Иванов. — Чтобы в семь был, урод.

Еще немного потоптавшись на крыльце, одиннадцатый «В» рассосался кто куда.

В семь часов все были в сборе. В комнате с выцветшими обоями двадцатилетней давности на старом диване с облезшими подлокотниками расположились Иванов с Петровым вместе со своими спутницами. В кресле напротив них сидел спитой мужик. К стене рядом с креслом были прислонены костыли — у мужика не было одной ноги. На полу возле двери расположилось еще несколько человек. Среди них был и Сопля.

— Девчат, вы бы пока пошли на стол пометать, — обратился мужик к Катьке с Иркой.

— А нам тоже интересно! — капризным голосом запротивилась Томина.

— Давайте, давайте, — мужик брезгливо махнул рукой в сторону двери. — И в магазин метнитесь, а то у нас одна бутылка водки на всех.

Девки неохотно поднялись и, покачивая затянутыми в дешевую джинсу ягодицами, вышли из комнаты. Мужик дождался хлопка входной двери, означавшей, что девицы покинули квартиру, и начал разговор:

— Ну что, пацаны, какие у нас дела?

— Да херово все, батя, — поднялся с дивана Петров. — Сам знаешь. Черные борзеют, баб наших портят, суки. Да еще этот, Гедзоев…

— Что за Гедзоев?

— Да историк новый. Это вообще уже, батя! Чурка учит нас истории!

— Ты мне не рассказывал, — отец Петрова устроился в кресле поудобнее, приготовившись слушать.

— Да нечего было рассказывать. Сами недавно узнали. Сегодня хотели посмотреть, поговорить, но историю отменили — поважнее у урода дела нашлись, чем русских учить.

— Да про него мало что известно, — вмешался в разговор Иванов. — Не то чечен, не то дагестанец. Типаж классический — чурка чуркой. В Москве несколько лет — приперся из своего Чуркистана. Типа образованный. А там хер знает. Да и какая разница: пусть хоть академию закончил — все равно ж чурка. Да еще место русского занимает. А то во всей Москве ни одного русского учителя не нашлось…

Отец Петрова задумчиво потер небритый несколько дней подбородок и после небольшой паузы сказал:

— Да, пацаны, это уже ни в какие ворота. Я с братишками против этой сволоты в сраной Чечне воевал, мы жизни клали, калечились, — он кивнул на обрубок ноги, замотанный в штанину, — а теперь вот, значит, эти ублюдки учить нас будут. Нет, так дело не пойдет…

— Вот и мы так думаем, отец, — теперь Петров стоял возле окна и в задумчивости рассматривал весенний двор, с которого через открытую форточку доносились детский плач, собачий лай, женские голоса и шум автомобилей, парковавшихся или, наоборот, выезжавших. Апрель катился к своему концу, сотрясая тихие дворы девятиэтажек какофонией звуков. Продолжая смотреть в окно, не оборачиваясь, Петров закурил и закончил свою мысль: — Завтра снова история по расписанию. Есть идея завалиться в школу всей бригадой и поговорить с господином историком по душам, так сказать.

— Может, лучше после уроков его подождать? — отозвался один из тех, что сидели на полу возле двери.

— Э нет… Я русский человек и буду говорить там, где мне хочется. По углам пусть эти чурки жмутся — мне незачем. И вам тоже. Хватит. Зайдем во время предыдущего урока, переждем в сортире, а когда начнется история, пойдем проводить профилактическую беседу.

— Правильно, сын, — поддержал Петров-старший. — Нечего бояться.

На том и порешили. Как раз в этот момент раздался звонок в дверь — вернулись девочки. Вся компания во главе с одноногим инвалидом, одетым в тельняшку, поверх которой была накинута легкая куртка защитного цвета с прицепленными вразнобой наградами, переместилась в кухню, где Летвакова и Томина быстренько накрыли нехитрый стол: вареная колбаса, черный хлеб, килька, соленые огурцы. По стаканам зашуршала водочка, и разговоры перешли на самые разнообразные темы, изредка перемежаясь с тостами за великую Россию. Началась бытовая пьянка.

История стояла в расписании второй. Курбан Мехмедович Гедзеев, как всегда, пришел в школу к восьми утра. Первого урока у него не было, но своим привычкам заслуженный учитель России не изменял уже не первое десятилетие. Зайдя в учительскую и поздоровавшись с другими педагогами, Гедзеев взял ключ от своего нового кабинета и поднялся на третий этаж, пожурив по пути нескольких нерадивых учеников, которых он уже сумел вычислить наметанным глазом.

— Завтра тебя первым спрошу, подготовься, — с улыбкой грозил учитель школярам, несущимся по лестничным пролетам вверх и вниз.

Отперев кабинет, Гедзеев снял плащ и сел за стол, который еще не стал ему родным, но обязательно станет спустя некоторое время. Так было всегда — и когда он работал в Грозном, и когда, спасаясь от безумной войны, он бежал с семьей в Москву, к родственникам жены, которые вызвались приютить их. Стол, сначала чужой и холодный, через несколько месяцев становился родным, покрываясь работами учеников, личными вещами, впитывая в себя энергетику каждого, кто к нему прикасался.

Раскрыв портфель, Курбан Мехмедович принялся выкладывать на стол первые проверенные им в новой школе работы учащихся — учеников одиннадцатого «В» класса. Класс был не из легких: дети алкоголиков, работяг. Но это был далеко не первый трудный класс в педагогической практике Гедзеева — учитель лишь улыбался в пушистые, черные как смоль усы, предвкушая удовольствие от предстоящей работы с неординарными подростками. Он умел их укрощать.

Работы одиннадцатого «В» были откровенно слабыми. Множество ошибок в русском языке, слишком простые, где-то даже примитивные мысли. А ведь ученикам было где развернуться: тема творческой работы — «Как я понимаю историю России». Гедзеев специально несколько размыто сформулировал задание, чтобы школьники могли немного пофантазировать, поразмыслить, изложить собственное понимание темы, раскрыть ее по-своему. Но этот класс фантазией явно не отличался — по большому счету, прочтя работы, Гедзеев понял, что ученики одиннадцатого «В» не только никак не понимают историю своей родины, но и просто ее не знают.

Но это ничего, успокаивал себя Гедзеев, — есть еще целых два месяца, за которые, конечно, нельзя выучить историю, но можно постичь ее азы. Размышляя, учитель пришел к выводу, что сейчас важнее научить этих ребят не истории, а любви к истории.

Свободный урок пролетел незаметно. На перемене одиннадцатый «В» начал заполнять класс. Гедзеев внимательно следил за входящими. Здоровались с ним единицы — большинство просто его не замечало. Ученики нецензурно выражались, гоготали и показывали всем своим видом, что на учителя им ровным счетом наплевать.

Прозвенел звонок. Учитель медленно поднялся со своего места и застыл, гипнотизируя взглядом класс, который и не думал перестраиваться на рабочий лад. Шум не затихал.

— Я попросил бы вас занять свои места, — с легким кавказским акцентом негромко произнес Гедзеев. — Урок начался.

Несколько человек оглянулись на него, удивленно подняв брови, и тут же с наглыми улыбками вновь вернулись к обсуждению своих проблем.

— Я все же попросил бы вас… — повторил учитель и сам сел за стол.

Открыв журнал, он тихим голосом принялся перечислять фамилии учеников и проставленные им оценки. Два, два, три, два, четыре, два, два…

Шум заметно стих. Монотонное перечисление двоек и троек явно заинтересовало подростков. Они рассредоточились по своим местам и с недовольным видом стали слушать. Когда список был исчерпан, Гедзеев поднял глаза и увидел перед собой стаю волков, смотрящих на него с ненавистью и единственным желанием, застывшим в ледяных неподвижных зрачках — перегрызть ему горло. Первой из стаи голос подала Свирельникова, которая была старостой класса:

— Ээээ… как вас там, мы не очень поняли, что это за оценки?

— Это оценки за ваши сочинения, — спокойно ответил Гедзеев.

— Но вы вообще-то говорили, что это творческая работа, — повысила голос староста. — Нам за творческие работы оценки не ставят вообще-то! Не знаем, конечно, как у вас там…

— У нас — это где?

— Где баранов пасут, — послышалось с последней парты, и в классе громыхнул раскат смеха вперемешку с «бееее-бееее-бееее».

Гедзеев медленно поднялся, подошел к остряку и, остановившись возле него, четко произнес, акцентируя каждое слово:

— То, что лично вы недалеко ушли по своему развитию от барана, еще не дает вам право оскорблять своим блеянием достойное животное. Встаньте и покиньте класс.

Блеяльщик, которым оказался Сопля, недоуменно покрутил головой, ища поддержки у одноклассников, но, как обычно, не нашел ее, встал и направился к выходу, бурча что-то себе под нос. Он уже подходил к двери, когда та с грохотом отворилась, и на пороге показался Петров.

Бросив взгляд на Соплю, он буквально вышвырнул его из класса, чтобы тот не путался под ногами. Вслед за Петровым в класс вошел Иванов, за ним — еще два человека, которых ученики одиннадцатого «В» видели впервые в жизни. Все четверо были одеты в черные «бомберы», подвернутые голубые джинсы, на ногах высокие военные ботинки. Четыре лысых черепа.

— Гедзеев Курбан Мехмедович? — Петров, который был выше учителя как минимум на голову, подошел к нему вплотную.

— Совершенно верно, — ответил учитель. — С кем имею честь?

— Какую честь, чурбан?! — Подлетел Иванов. Оставшиеся двое тоже подтянулись поближе, предварительно закрыв дверь на ключ.

— Что вы себе позволяете, молодой человек? — Голос Гедзеева дрогнул.

— Заткни пасть и слушай, — Петров толкнул педагога в грудь, отчего тот отлетел к доске, на которой им же, еще во время первого пустого урока аккуратно было выведено: «Как я понимаю историю России».

Заметив надпись, Иванов указал на нее и спросил:

— Ты написал?

— Да.

— Запоминай, тварь, — оскалился Иванов. — Историю России здесь понимаю я, он (кивок в сторону Петрова), они (кивок на класс), почти все, кроме двух-трех чурок вроде тебя. А ты, тварь, ее понять не способен. Ты — животное. Понял? Понял, нет? Отвечай, сука!

Иванов начинал заводиться, но он не мог позволить себе кричать, а потому шипел, брызгая слюной и собирая складки на лице, делавшие его бульдожьим, крысиным, нечеловеческим.

— Дай-ка я, — отодвинул товарища Петров.

Он взял Гедзеева за галстук и подтянул к себе.

— Как же от тебя воняет, чурка, — процедил он сквозь зубы. — Короче, слушай сюда, чурбан. Сегодня же ты пойдешь и напишешь заявление по собственному желанию, понял? На твое место придет русский. Ты понял, тварь? Понял, нет?

— Убери руки, шакал, — выдавил из себя Гедзеев и изо всех сил ударил сверху по рукам Петрова, все еще державшим его за галстук. — И пошли вон. Вон!

— Ну все, тварь, тебе пиздец, — с этими словами Петров с размаху ударил Гедзеева в ухо. Тот вскрикнул и, схватившись за больное место, осел на пол. Петров добавил ему ногой по лицу.

— Эээ, Вить, ты потише, потише… — Иванов попытался оттащить соратника в сторону, но тот вырвался, и в следующий миг в его руке оказалась граната.

Класс вздрогнул.

— Да ты больной, что ли?! Больной?! — Девчонки повскакивали со своих мест и ринулись вглубь класса, к задней стене.

Скины застыли в нерешительности.

Петров победоносно оглядел класс и в следующую секунду дернул за чеку, бросив круглый тяжелый шар к ногами учителя. Гедзеева словно парализовало. На лбу у него выступил пот. Граната замерла в нескольких сантиметрах от его ботинок.

— Обосрался, мудак?! — заорал Петров. — Обосрался?! Иди пиши заявление, вали из России, тварь! Понял?! — а потом, повернувшись к классу: — Да не ссыте, придурки! Она учебная, я у отца взя…

Договорить он не успел. В следующую секунду прогремел взрыв.

— Вот и все вроде…

Сопля снова покосился на сигаретную пачку. Несмотря на то что он остался единственным выжившим учеником одиннадцатого «В», досталось ему прилично: рожа в ссадинах и царапинах, сотрясение мозга, ребра переломаны. Все раны страшно болели, но курить хотелось все равно.

Подполковник закончил писать и положил листы перед пацаном.

— Подписывай.

— Чего подписывать-то? — не понял Сопля.

— Показания свои подписывай. С моих слов записано верно, фамилия, имя, отчество, дата.

Сопля сделал все, что сказал подполковник, только теперь догадавшись, зачем его тогда приволокли к Петрову. Но было поздно….