Шкура льва

Глава 17 Среди могил

Тем временем мистер Грин и его помощники старались исправить положение, тщательно обыскивая письменный стол сэра Ричарда и внимательнейшим образом просматривая каждый обнаруженный там клочок бумаги. Из этого читатель может сделать вывод о том, что мистер Грин был человеком, ставящим служебный долг превыше любых иных соображений.

Мистер Грин приказал убийце сэра Ричарда отправляться вон и молить Господа, чтобы тот спас его от веревки, которая уже давно по нему плакала.

Своего четвертого клеврета мистер Грин отправил к лорду Ротерби с запиской, в которой просил совета, стоит ли немедленно арестовать мистера Кэрилла, а сам с удвоенным усердием продолжал обыск, добравшись до спальни, в которой лежал сэр Ричард. Он тщательно исследовал каждую щель, каждый укромный уголок, вытащил из-под умершего и осмотрел все простыни и матрацы, и даже мистер Кэрилл и Бентли подверглись личному обыску. Но все напрасно. Не было найдено ни единого доказательства измены.

Однако если доказательств предательства и изменнической деятельности не было, то свидетельств, подтверждающих личность сэра Ричарда, нашлось немало, и мистер Грин их конфисковал во избежание неприятных вопросов, касающихся обстоятельств смерти баронета.

Однако подобных вопросов не последовало. Мистер Грин и его люди заявили лорду Картерету, будто бы посыльный министра Джерри (фамилия неизвестна) застрелил сэра Ричарда в целях самозащиты, поскольку во время ареста по подозрению в измене баронет угрожал пистолетом мистеру Грину, у которого имелся ордер, подписанный самим министром.

Поначалу сэр Картерет был очень недоволен тем, что захватить сэра Ричарда живым не удалось, но по размышлении он решил не преувеличивать значения этой утраты. Баронет был крайне упрямым человеком, и вряд, ли можно было рассчитывать получить от него сколь-нибудь важные признания. И следствие, до сих пор не добившись результатов, которых ожидало правительство, было бы вынуждено предать гласности факт существования заговора, а в те неспокойные времена власти менее всего были заинтересованы в этом. Во всем, что касалось якобитства, заметим, что лорд Картерет благоразумно придерживался крайней осторожности. Любая огласка могла превратить тлеющие угли в бушующее пламя, а он предпочитал потихоньку гасить их, держа ситуацию под контролем.

Он не сомневался, что этот самый Джерри оказал стране громадную услугу, застрелив столь выдающегося якобитского агента, каким был сэр Ричард Эверард. Так что его светлость не желал не только задавать лишних вопросов, но и вообще слышать об этом деле.

Что касается лорда Ротерби, то, произойди все это днем раньше, он, несомненно, велел бы мистеру Грину арестовать Кэрилла по подозрению в измене. Однако случилось так, что в тот вечер его посетила мать и рассказала, что ей удалось выжать из лорда Остермора признание в том, что они с мистером Кэриллом решили написать королю Якову.

Графиня полагала, что, прежде чем выступить против мистера Кэрилла, нужно было разузнать, до какой степени лорд Остермор завяз в этом деле. Арест Кэрилла мог привести к разоблачению, которое оказалось бы куда губительнее для графа, чем любые махинации Южноморской компании.

— Мадам, — сказал ей Ротерби, — именно эти аргументы я приводил в нашей предыдущей беседе, вы же в ответ назвали меня тупым болваном, поскольку я не видел возможности не впутывать лорда в эту историю.

— Молчи! — воскликнула графиня, нервно постукивая веером по костяшкам пальцев. — Я назвала тебя тупым болваном? Это еще мягко сказано — чересчур мягко! По-моему, ты куда хуже! Неужели тебе все равно, кто расскажет министру о заговоре — ты или Кэрилл, если его арестуют? Разберись, в чем состоит заговор, и расскажи о нем лорду Картерету, изложив ему свою точку зрения.

Ротерби смотрел на мать, взбешенный ее упреками.

— Может быть, я и вправду столь глуп, как считает ваша светлость, но я, по-правде, не вижу разницы между нынешней ситуацией и той, которая была раньше.

— Разницы никакой, но тогда дело представлялось нам по-другому, — нетерпеливо сказала она. — Мы считали, что твой отец не выдаст себя, уповая на свойственную ему осторожность. Похоже, мы ошиблись. Он отдал себя в руки мистера Кэрилла. И прежде, чем мы продолжим, надо предоставить министру доказательства наличия заговора.

Лорд Ротерби почувствовал, что попал между Сциллой и Харибдой[32], и, когда вечером к нему прибыл посланец мистера Грина, он лишь яростно стиснул зубы, вынужденный отложить дело и дожидаться момента, когда ситуация окажется менее напряженной. Он отправил мистеру Грину записку, в которой категорически запретил ему предпринимать какие бы то ни было шаги по отношению к мистеру Кэриллу до тех пор, пока они не обсудят сложившееся положение.

Мистер Грин с облегчением вздохнул. Арестуй он Кэрилла, тот мог бы возбудить дело об убийстве сэра Ричарда — дело, которое, по твердому убеждению мистера Грина, его начальник, сэр Картерет, предпочел бы замять. Мистер Грин был уверен, что, если отпустить Кэрилла, он не станет поднимать скандал. И он был прав. Охваченный горем, мистер Кэрилл и не думал требовать расследования обстоятельств убийства. К тому же пришлось бы выдвигать обвинение против правительственного чиновника, имевшего ордер на арест сэра Ричарда, и его ничтожного приспешника, но смысла в этом было не больше, чем обвинять пистолет, из которого был произведен выстрел. И пистолет, и сыщик были всего лишь орудиями, едва ли отличающимися по степени ответственности.

Мистер Кэрилл терзался мучительной болью. Чувство одиночества было невыносимым. Он потерял человека, заменявшего ему друзей и близких, он остался один во всем мире.

Наконец мистер Кэрилл нашел утешение, вспоминая слова сэра Ричарда, сказанные им на смертном одре — о том, что его жизнь не была счастлива, отравленная жаждой мести, которая, словно червь в бутоне розы, отняла у него радость бытия. Сэра Ричарда пришли арестовать, и, поскольку он был разоблачен, злополучный выстрел оказался милосердным избавлением от того, что могло произойти — от виселицы, толпы и пыток перед смертью. Гибель от пули была лучше — лучше в тысячу раз.

Все эти мысли лежали тяжелым камнем на душе Кэрилла, не, когда он провожал умершего в последний путь, он почувствовал облегчение, размышляя о том, что судьба, как это ни странно, оказалась благосклонна к сэру Ричарду. Но стоило мистеру Кэриллу услышать стук комьев земли, сыплющейся на крышку гроба с останками человека, который был ему отцом, матерью и братом, — и его вновь охватил приступ мучительной боли.

Он уже уходил с кладбища, когда кто-то осторожно прикоснулся к его руке. Кэрилл резко обернулся и, увидев прекрасное лицо Гортензии Уинтроп, остановился, гадая, как она здесь очутилась. На девушке был длинный темный плащ с капюшоном. В пятидесяти ярдах у стены кладбищенской церкви стоял ее портшез.

— Я лишь хотела сказать, что сочувствую вашему горю, — сказала она.

Мистер Кэрилл удивленно смотрел на нее.

— Откуда вы узнали? — спросил он.

— Я догадалась, — ответила девушка. — Я слышала, что вы были с ним, когда это случилось, — графиня обронила несколько слов о происшедшем. Лорду Ротерби принесли записку от шпика, который должен был арестовать сэра Ричарда Эверарда. Я поняла, что он был вашим приемным отцом — вы и сами его так называли; я и пришла, чтобы сказать, как я сочувствую вам и переживаю за вас.

Кэрилл схватил ее руки и поднес их к губам, не обращая внимания на окружающих.

— Это так любезно с вашей стороны, — сказал он.

Гортензия повела его обратно на кладбище. Вдоль стены кладбищенской церкви протянулась липовая аллея — летом прихожане прогуливались здесь после воскресной службы. Именно сюда девушка и вела Кэрилла — он шел, механически передвигая ногами. Сочувствие, как это нередко бывает, вновь погрузило его в печаль.

— У меня такое чувство, будто я похоронил вместе с ним свое сердце, — сказал мистер Кэрилл, указывая рукой на площадку среди могил, где суетились рабочие с лопатами. — Он был единственным человеком, который меня любил.

— Ах, это неправда, — в нежном голосе Гортензии звучала скорее печаль, чем упрек.

— Нет, правда. Я скорблю лишь о себе, страдая от одиночества. Так бывает со всеми людьми. Вместо того, чтобы говорить, что мы оплакиваем умершего, было бы куда честнее говорить, что мы оплакиваем живого. Мы совершаем ошибку, скорбя о кончине близких.

— Не говорите так, — попросила она. — Это ужасные слова.

— Что ж, правда редко бывает хороша, и оттого мы так часто грешим против истины, — он вздохнул. — И все же мне очень приятно, что вы нашли для меня несколько слов в утешение. Если что-то и способно рассеять мрак моего горя, так это ваше сочувствие.

Они молча дошли до конца аллеи и повернули обратно. Гортензия заговорила, спрашивая Кэрилла, что он собирается делать дальше.

— Вернусь во Францию, — ответил он. — Лучше было мне не приезжать в Англию.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказала она просто и откровенно, без следа кокетства, которое выглядело бы кощунственно в этот момент и в этом месте.

Мистер Кэрилл искоса бросил на нее быстрый взгляд, остановился и повернулся.

— Что ж, я рад, — сказал он. — Тем легче мне будет уехать.

— Я не это имела в виду! — воскликнула она, протягивая к нему руки. — Вы знаете, знаете, что я хотела сказать! Вы знаете — не можете не знать, — что заставило меня прийти к вам в этот час. Я знала, что вам нужны утешение и поддержка. И как жестоко с вашей стороны говорить, будто вы похоронили единственного человека, который вас любил!

Его пальцы сжали руку девушки.

— Нет, не надо! — охрипшим голосом заговорил мистер Кэрилл, и в его глазах загорелся огонь, а на щеках запылал лихорадочный румянец. — Не надо! Или я забуду о том, кто я и что я, и воспользуюсь вашим нелепым увлечением.

— Вы считаете, что это просто увлечение, Жюстен? — спросила она.

— Еще хуже — чистое помешательство! Но это пройдет, и вы еще скажете мне спасибо за то, что я оказался тверд и позволил вам избавиться от этого чувства.

Девушка печально покачала головой и тихо сказала:

— Значит, все, что было между нами — не более чем…

— Да, — ответил он, — и того, что было, более чем достаточно. Мне нечего предложить женщине; у меня нет даже имени.

— Имени? — с глубокой печалью повторила она. — Неужели вы думаете, будто для меня это что-то значит? Ваши слова свидетельствуют лишь о глупой предубежденности.

— Предвзятость — это великое искусство жизни, — со вздохом ответил мистер Кэрилл.

Гортензия сделала нетерпеливый жест и продолжала:

— Жюстен, вы говорили, что любите меня, эти слова дают мне право — по крайней мере, я так считаю — сказать вам то, что я говорю. Вы один на свете — ни друзей, ни родственников. Единственный человек, который был для вас всем, похоронен на этом кладбище. Неужели вы хотите вернуться во Францию в полном одиночестве?

— Я понял! — воскликнул Кэрилл. — Теперь я понял. Вас привела сюда жалость ко мне, несчастному и одинокому. Не так ли, Гортензия?

— Я не стану отрицать, что без жалости не могло бы быть смелости. Моя жалость не оскорбительна для вас, Жюстен, я жалею потому, что люблю вас.

Мистер Кэрилл положил руки на плечи девушки, глядя на нее горящими глазами.

— Ваши слова вселяют в меня гордость, — сказал он.

На затем его руки вновь бессильно повисли. Мистер Кэрилл вздохнул и горестно покачал головой.

— И все же я отказываюсь. Мне придется просить вашей руки у вашего опекуна, и что я отвечу ему, когда он пожелает узнать о моих родителях, моей семье и тому подобных вещах?

Гортензия заметила, что Жюстен вновь побледнел.

— А нужно ли входить в такие подробности? Важен человек сам по себе, а не его отец и не его семья. — Девушка сделала паузу. — Вы заставляете меня упрашивать. — Ее щеки порозовели. — И я не скажу более ни слова. Я уже и так сказала больше, чем собиралась. Вы просили прощения за то, что принудили меня к этому. Что ж, вы знаете о моих мыслях, о моих самых потаенных чувствах. Вы знаете: мне нет дела до того, что у вас нет имени. Решайте сами.

Мистер Кэрилл кивнул. Он попытался еще раз выразить свое восхищение ее благородством; затем провел Гортензию через ворота к ожидавшему ее портшезу.

— Каково бы ни было мое решение, — сказал он на прощание, — я буду исходить из ваших интересов, не из моих. И что бы я ни решил — поверьте, я говорю от всей души — это был самый лучший час в моей жизни.