Схождение во ад

АЛЕКСЕЙ ТРЕПЕТОВ

Москву Трепетов покинул безо всяких конспиративных таинств; взял билет в «Шереметьево-2», предъявив синий паспорт постоянно проживающего в Германии лица без гражданства по фамилии Цивинский; побродил по магазинчикам «Duty Free» за пограничными кордонами, а уже через несколько часов «Боинг» взял курс в сторону аэропорта Тегель.

Уют салона, ровное жужжание турбин, хорошенькие, словно сошедшие с глянцевых рекламных плакатов стюардессы, обносившие публику обедом: рис с цыпленком, сухое вино, кофе, папайя и манго — самолет летел в Европу из Таиланда, вернули Трепетову, казалось бы, бесповоротно утраченное им чувство безмятежности, и схлынули тревоги прошедших дней, канув в белесую бездну, рассекаемую видневшимся в иллюминаторе крылом. Его постигло ощущение как бы вернувшейся сказки детства — надежной, с обязательным благом в конце, и как в студеную ночь у камина, так и сейчас было ему приятно и защищенно смотреть на бушевавшую над Польшей грозу, желтыми трещинами молний бороздившую небо.

А над Берлином сиял безоблачный и солнечный день, и Трепетов, глядевший в иллюминатор, отчетливо различал шпиль городской телебашни, бурый кубик Рейхстага, аккуратные новостройки вдоль Отто Гротеволь-штрассе, ждущей своего переименования, бирюзовые от окисленной меди купола соборов и даже остов разрушенной войной кирхи возле зоопарка.

Купив в почтовом отделении аэропорта пластиковую карточку, Трепетов сунул ее в щель телефонного аппарата, мгновенно высветившего на табло существующий на карточке кредит.

К городскому телефону никто не подошел, и пришлось набирать длиннющую комбинацию кода сотовой связи, что принесло положительный результат.

— Слушаю, — донесся усталый голос на фоне какого-то сложного шума — видимо, абонент говорил из автомобиля.

— Виктор? — сухо спросил Трепетов. — Привет. Я — в Берлине. А где ты?

— Привет. А я около Берлина. В аэропорте Тегель. Провожаю приятелей.

— Сюрприз, сюрприз… — рассмеялся Трепетов. — То-то думаю, что за шорохи в трубке… Проводишь, подходи к крайнему выходу с левой стороны.

— Если стоять к аэропорту спиной?

— Так точно, — отозвался Трепетов, отмечая, как на табло быстротечно тает кредитная сумма: звонок по сотовой был недешев.

— Буду минут через двадцать, — сказал Виктор.

Повесив трубку, Алексей подошел к стойке бара, заказав большой бокал пива.

Вот и все позади. Он на месте. Его вдруг посетило окрыляющее чувство свободы — пронзительно-щемящее… И какой же он все-таки умница, что не поленился в свое время сделать себе законные немецкие документы…

В пору воссоединения двух Германий он челноком сновал между Берлином и Москвой, ибо работы было невпроворот: почва уходила из-под ног, царила дичайшая паника, подобная той, что в сорок пятом году и на Принц-Альбрехт-штрассе, в штабквартире Гестапо и в соседнем СД на Вильгельмштрассе, 102; спасались специалисты из Штази, документы, консервировалась и уничтожалась агентура…

И вот, в годовщину «хрустальной ночи», когда демократические немцы решили в знак покаяния несколько увеличить популяцию иудеев, пришла ему в голову мысль: а почему бы и не заполучить статус беженца в Германии? Лишний документик никогда не помешает…

У него было два «левых» загранпаспорта, в одном из которых значилась очень подходящая к случаю фамилия «Цивинский», свидетельство же о рождении местные аферисты соорудили в течение получаса, и, таким образом, русский полковник внешней разведки трансформировался в украинского еврея, чьей специальностью была, естественно, торговлишка, а сутью — приживание в чистенькой, уютной Европе.

Существовал, правда, и другой вариант отхода: в сейфе одного из банков Варшавы у него хранился паспорт американского гражданина, сделанный ему ЦРУ, однако лететь в Америку он не хотел по многим причинам. Во-первых, его категорически не устраивал сам уклад тамошней жизни; вовторых, ждать каких-либо даров от американской разведки не приходилось: все полагающееся ему давно выплатили, а остатки информации из него бы вытряхнули в качестве бесплатного приложения. Ну, а дальше — гуляй по просторам, раскинувшимся между двумя океанами…

Задерживаться здесь, в Германии, тоже не имело никакого смысла и даже несло в себе известную опасность. Максимальным сроком своего пребывания в Берлине ему виделась от силы неполная неделя, после чего следовало отправляться на далекие экзотические острова, — к бирюзовой воде атоллов и шелесту пальм с шерстяными стволами под южными звездами.

Но до отбытия в рай земной надлежало увидеться с Виктором…

Виктор. Они познакомились около пятнадцати лет назад, когда тот, работая мелким чиновником МИД, влип в скверную историю, связанную с контрабандой, инспирированной французской разведкой, и сидеть бы парню долгие годы в зоне строгого режима, если бы оперативные интересы КГБ не потребовали его добровольного участия в долгосрочной операции; а, вернее, не столько участия, сколько исполнения микроскопической, но необходимой роли, сыгранной им послушно и пунктуально.

Напуган был Виктор тогда до смерти, но Трепетов, курирующий незадачливого контрабандиста, обошелся лишь строгими внушениями политико-воспитательного свойства, и даже помог ему избежать неотвратимого увольнения со службы, за что тот, обливаясь слезами благодарности, целовал благодетелю руки.

Люди из контрразведки, в чьем ведении, собственно, и находилось проведение операции, по завершении ее отказались от кандидатуры Виктора как перспективной для агентурной вербовки; парень представлялся им достаточно скользским и неблагонадежным типом, что, увы, соответствовало действительности; а департамент же политического шпионажа и вовсе не нуждался в подобном бездарном материале, однако Трепетову жуликоватый мальчик Витя чем-то пришелся по сердцу: то ли авантюрностью натуры, то ли независимостью взгляда на общественную мораль, то ли житейской изворотливостью… И решил он попридержать Виктора под личным прицелом, полагая, что, приковав его к себе цепями зависимости, обретет в итоге верного и безропотного раба…

Взять парня за жабры сложности не представляло. Уголовное дело, связанное с контрабандой было за недоказанностью приостановлено, но не закрыто, а, значит, в любую минуту на протяжении пятнадцати лет его архивного хранения могло снова стать актуальным, тем более, что, признательные показания Виктора, не отмеченные датой их написания, лежали у Трепетова в служебном сейфе.

После со всей возможной серьезностью, на бланках, увенчанных грифами «совершенно секретно», в присутствии побледневшей до синевы и потерявшей в очередной раз дар речи жертвы, были заполнены агентурные анкеты и подписка о неразглашении тайны, после чего погруженный в тягостные размышления сексот отправился домой, а Трепетов, усмехаясь, бросил бумажки в приемник уничтожителя, вмиг перемоловшего их в лапшу.

Кандалы сомкнулись.

Далее Трепетов проводил с подопечным псевдо-оперативные контакты, дабы тот не потерял чувства прочной узды; давал ему мелкие задания, а, ближе к середине восьмидесятых годов познакомилс Виктор с социалистической немкой и попросил «добро» на брак.

Тут перед Трепетовым встала дилемма. Теперь уже парня можно было вербовать и всерьез, однако, подумав, от такого решения он воздержался: куда лучше было иметь за границей своего карманного холуя, нежели официально зарегистрированного агента.

С оформлением выездных документов он Виктору посодействовал, вскоре тот отбыл в Берлин «на консервацию», где они и встретились в горячую для Трепетова пору воссоединения Германий, и лицезрением своего куратора Виктор был явно удручен, понимая, в какую попал передрягу, будучи уже подданным не сателлита могучего СССР, а независимого капиталистического государства, где к агентам иностранных спецслужб относились весьма неприязненно.

Логически обоснованных опасений Виктора Трепетов, конечно же, не опровергал. Наоборот: намекнул, что теперь, в новых условиях, начинается самая серьезная работа и, наконец-то, законсервированный агент будет востребован к действию.

Восторженной реакции на подобное заявление он, как ни старался, обнаружить не смог.

Между тем, Виктор, — человек деловой и толковый, быстро внедрился в верхушку хозяйственных кругов Западной группы войск, заработав немалые деньги на поставках водки, сигарет и продовольствия; открытая им компания по экспорту перегоняла фуры с консервами и спиртом на обширнейший рынок России еще с самого начала его формирования, и, судя по сведениям, которыми Трепетов располагал, подопечный его намеревался в ближайшем будущем вложить деньги в приобретение отеля на Канарских островах, что наилучшим образом свидетельствовало о — поистине географических масштабах его доходов.

В Берлине же жил Виктор в прекрасном, недавно отстроенным доме, заселенным преимущественно еврейскими и псевдо-еврейскими эмигрантами из России, неподалеку от Бранденбурских ворот. Возведен был дом прямо над бывшим бункером фюрера, и поначалу предназначался он для ответственных офицеров государственной безопасности ГДР, однако новая власть распорядидилась комфортабельным строением по-своему, изменив первоначально предполагавшийся контингент его обитателей.

Допив пиво, Трепетов вышел из аэропорта, тут же узрев дожидавшегося его Виктора, — кто поприветствовал его с сердечностью, достойной проявления высшего актерского мастерства.

— По делам? — поинтересовался Виктор нейтральным тоном.

— Да вроде того, — ответил Трепетов небрежно.

— Чем… могу? — Виктор раскрыл дверь спортивного «Мерседеса».

— Планы следующие, — садясь в машину, сказал Трепетов. — Ужин. Отель. Попутно — общение с вами, мой милый друг…

— Где перекусим? У китайцев? Вьетнацев? Японцев? Виктор питал слабость к экзотической кухне.

— Едем в нормальный европейский кабак, — категорически завил Трепетов, не выносивший диковинок типа маринованных червяков, тухлых яиц, нашинкованного зеленью удава или же мозгов обезьяны, запеченных в майонезе с дольками ананасов.

Ужинали в дорогом рыбном ресторане в Западном Берлине.

— Садись, Витя, — сказал Трепетов, остуживая ладонь о мерзлый графин. — Хлопнем водки!

Хлопнули.

— Я привез хорошие новости, — сообщил Трепетов, с удовольствием проглатывая скользкую плоть устрицы.

— Неужели? — не удержался от саркастической усмешки подопечный.

— Представь себе. Ухожу на пенсию.

— Вот как? — На сей раз в голосе Виктора сквозило искреннее удивление.

— Да, дружок, всему на свете приходит конец, как известно. — Трепетов замолчал.

— Ну, а…

— Что будет с тобой, да? — спросил Алексей участливо.

— Ну… хотелось бы знать…

— Я же сказал: я привез хорошие новости. Но — сначала преамбула. Как ты понимаешь, если человек попадает к нам, то уже навсегда…

— Очень хорошо понимаю.

— Во-от. Однако времена меняются. Кто мог предположить еще несколько лет назад, Витя, что ты — в костюме за тысячу, наверняка, долларов, будешь сидеть по той стороне стены, которой, впрочем, уже не существует, и запросто питаться устрицами и осьминогами, не считая сей факт за какое-то выдающееся событие, а? — Не дождавшись ответа, продолжил: Итак, уходя на пенсию, я обязан передать всю агентуру преемнику. И начальство мое сей факт тщательным образом обязано проконтролировать.

— Кажется, я понял, — сказал Виктор. — Сколько?

Трепетов с легкой улыбкой посмотрел на него, выдерживая паузу. Вспомнил: когда-то Виктор сломал себе передний верхний зуб, но времени вставить новый долго не находил, а потому кривил рот, губой прикрывая изъян. После зуб вставил, а рот так и остался привычно-перекошенным. Как у опереточного Мефистофеля.

Трепетов кашлянул. Затем произнес равнодушно:

— Двести тысяч.

— Марок?

— А? Нет, долларов.

— Безжалостный… приговор, — зло прищурился собеседник.

— Сумма установлена не мной, — пожал Трепетов плечами.

— Но у меня нет таких денег.

— Разве? А мне сообщили, что отель на Канарах еще не куплен. Источник ошибся?

— Х-ха… — Виктор отбросил вилку на скатерть. — А если не заплачу?.. Встану на «ручник» и — баста!

— А тебя никто не принуждает, — сказал Трепетов. Платить. И никто не собирается выдавать немецким властям. Или ты меня за вымогателя принимаешь? Разговор о другом. О дне завтрашнем. Дело в том, что в конторе у нас сейчас творится черт знает что, но проблема заключается не только в возможности утечки информации, а в тебе самом… Ну, кто ты есть? Чисто номинальная фигура. Нулевая. А такими во всякого рода играх жертвуют. Думай. Хочешь ходить под косой — ходи. Вполне вероятно, что все и обойдется. Но если уж переедет тебя колесо истории, ко мне прошу претензий не предъявлять. Я тебе, кроме добра, ничего не сделал. Ты осьминога-то ешь, вкусный.

Собеседник угрюмо уткнулся в тарелку.

— У тебя есть еще один шанс, — сказал Трепетов, закуривая. — Явка с повинной. Но тут варианты какие? Информационной ценности ты не представляешь; сдавая меня, подписываешь себе приговор… То есть, на защиту спецслужб можешь не рассчитывать, им нужны другие люди. С тобой обойдутся мягко, но — в соответствии с законом. А тут у тебя есть уязвимое место: будучи агентом иностранной разведки и, одновременно, гражданином уже ФРГ…

— Ну, ясно, ясно, — раздраженно перебил Виктор.

— Обещаю, — сказал Трепетов. — Клянусь матерью, собственным здоровьем, жизнью ребенка и внука, что лично я не предприниму ни малейшей попытки сделать тебе что-либо во зло. Веришь?

Собеседник мрачно кивнул.

— Я просто вношу коммерческое предложение. Продиктованное чужой инициативой. Но даю и собственные гарантии по превращению твоего дела в серый пепел.

— Но — двести тысяч!

— Повторяю: никто ни на чем не настаивает. — Трепетов задумчиво вертел миниатюрный вазончик с питательным раствором, откуда выглядывала орхидея, будто вылепленная из воска с растопленными в нем багровыми крапинами акварели.

— Деньги надо отдать наличными?

— Нет. Перевод со счета на счет.

— Я подумаю, — вздохнул Виктор. — Но мне потребуется минимум неделя, чтобы собрать бабки. Все — в деле.

…Беспокойно ворочаясь на широкой постели пятизвездного отеля на Францозишештрассе, Трепетов думал, что Витя, всегда отличавшийся трусливостью, а также и осмотрительностью, присущей многим представителям еврейского народа, одним из которых являлся, сдаваться в полицию не побежит и деньги заплатит. Со стонами, охами, скрежетом зубовным, но — заплатит.

«Понт», похоже, прошел.

Трепетов встал с постели, подошел к мини-бару, достал из его прохладной глубины сувенирную бутылочку виски и, чокнувшись со своим отражением в зеркале, осушил ее единым глотком.

Невольно вспомнилась московская квартира, жена, лица сослуживцев…

Но — вот удивительно! — сейчас все это представилось ему таким далеким, словно относилось то ли к полузабытому сну, то ли к канувшей в небытие эпохе, воспоминания о которой были как бесполезны, так и тягомотно-скучны…