Шопоголик и бэби

16.

Я думала, брак – это навсегда. Честно. Мечтала, как мы с Люком будем вместе стареть и седеть. Нет, только стареть. (Седеть я вообще не намерена. И носить старушечьи платья с утягивающими поясами тоже.)

А оказалось, что стареть вместе не получится. Нам не отдыхать вдвоем на скамеечке, не смотреть, как играют наши внуки. Даже не отмечать вдвоем мое тридцатилетие. Наш брак распался.

Все мои попытки заговорить заканчиваются слезами, поэтому я молчу. К счастью, говорить здесь не с кем. Я лежу в отдельной палате Кавендишской больницы, куда меня привезли прошлой ночью. Если хотите, чтобы в больнице все бегали вокруг вас, приезжайте с известным врачом в вечернем наряде. Никогда еще не видела столько медсестер сразу. Сначала все думали, что у меня схватки, потом – что преэклампсия, а после решили, что я потеряла сознание от переутомления и обезвоживания. И уложили в постель, под капельницу с физраствором. Сегодня меня осмотрят и отпустят домой.

Люк пробыл со мной всю ночь, но я так и не смогла заставить себя поговорить с ним. Я делала вид, что сплю, даже утром, когда он спросил: «Бекки, ты проснулась?»

Я открыла глаза, только когда он уехал принять душ и переодеться. Палата нарядная: с нежно-зелеными стенами и даже с диванчиком. Но какое мне дело до диванчиков, если моя жизнь кончена? Какая мне теперь разница, где я?

Я знаю, что удачным оказывается только один брак из трех, остальные распадаются. Кажется, так. Но я думала…

Мне казалось, мы…

Яростно смахиваю слезы. Не буду я рыдать, еще чего.

– Можно? – Дверь открывается, сестра вкатывает тележку. – Хотите позавтракать?

– Спасибо, – хрипло отзываюсь я, сажусь, а она взбивает подушки и подкладывает их мне под спину.

Съедаю только тост с чаем, чтобы не морить ребенка голодом. Потом изучаю свое отражение в зеркальце на крышке пудреницы. Боже, ну и страшила. Все лицо в остатках вчерашнего макияжа, волосы закурчавились от дождя. А капельница «от обезвоживания» кожу так и не освежила.

Я похожа на брошенную жену.

Смотрю в зеркало, и мне становится горько. Вот, значит, как это бывает. Выходишь замуж, думаешь, что у тебя все замечательно, а оказывается, все это время муж крутил роман на стороне и теперь уходит к другой женщине, красотке с рыжими патлами. Надо было предвидеть это с самого начала. Напрасно я успокоилась.

Этому человеку я отдала лучшие годы своей жизни, а он нашел себе игрушку поновее и отделался от меня.

Ну положим, отдала я ему всего полтора года. К тому же Венеция старше меня. Но это ничего не меняет.

У двери опять шаги, я застываю. В палату осторожно заглядывает Люк. Сразу замечаю, что под глазами у него тени, а на щеке свежий порез.

Отлично. Так ему и надо.

– Проснулась! – говорит он. – Как себя чувствуешь?

Киваю, стиснув зубы. Ни за что не обрадую его, виду не подам, что мне плохо. Буду хранить достоинство, даже ценой односложных ответов.

– Выглядишь получше. – Он садится на кровать. – Я так беспокоился за тебя.

А у меня в ушах снова звучит холодный, уверенный голос Венеции: «Люк просто играет, чтобы не расстраивать тебя». Встречаюсь с ним взглядом, надеюсь, что он хоть чем-нибудь выдаст себя, ищу трещинку в его непроницаемой маске. Но Люк – непревзойденный актер. Вошедший в образ любящего мужа у постели больной жены.

Я всегда знала, что Люк – мастер пиара и рекламы. Это его стихия. Благодаря ей он заработал миллионы. Но я никогда не думала, что он настолько талантлив. И способен быть таким… двуличным.

– Бекки, – он вглядывается в мое лицо, – все хорошо?

– Нет. Вовсе нет! – В наступившей тишине я собираюсь с силами. – Люк, я все знаю.

– Знаешь? – Тон Люка не изменился, а взгляд разом стал настороженным. – Что ты знаешь?

– Только не надо притворяться, ладно? – Я сглатываю. – Венеция мне все рассказала. Она объяснила, что происходит.

– Она тебе рассказала? – Люк вскакивает, на лице написан ужас. – Она не имела права…

Он умолкает и отворачивается. А я слышу глухой стук у меня внутри. Все вдруг начинает нестерпимо ныть: голова, глаза, руки, ноги.

Я и не думала, что с таким отчаянием цеплялась за последнюю соломинку надежды. Ждала, что Люк обнимет меня, скажет, что все это неправда, и признается мне в любви. Но соломинку унесло. Все кончено.

– Наверное, она решила, что я должна знать правду. – Каким-то чудом мне удается подпустить в голос сарказма. – Или надеялась развлечь меня!

– Бекки… я просто оберегал тебя. – Люк оборачивается – вид у него несчастный. – Ребенок… Твое давление…

– И когда же ты собирался мне все объяснить?

– Не знаю. – Люк вздыхает, отходит к окну и возвращается. – Может, после родов. Я хотел сначала посмотреть… что получится.

– Ясно.

Вдруг я понимаю, что больше не выдержу. Не могу я вести себя с достоинством, как подобает взрослому человеку! Мне хочется завыть во весь голос и заорать на Люка. Рыдать и швырять в него чем попало.

– Люк, пожалуйста, просто уйди, – еле слышно шепчу я. – Не хочу говорить об этом. Я устала.

– Хорошо. – Он не двигается с места. – Бекки…

– Что?

Люк с силой трет щеку, будто хочет соскрести с нее проблемы.

– Мне надо в Женеву. На церемонию открытия инвестиционного фонда Де Саватье. Время, конечно, – неудачнее не придумаешь. Я могу отказаться…

– Поезжай. Со мной ничего не случится.

– Бекки…

– Поезжай в Женеву. – Я отворачиваюсь и смотрю в зеленую больничную стену.

– Нам надо поговорить, – упорствует он. – Я все объясню.

Нет. Нет-нет-нет. Не хочу слышать, как он влюбился в Венецию, не желал мне зла, просто ничего не мог с собой поделать и теперь надеется, что мы останемся друзьями. Лучше бы я вообще ничего не знала.

– Люк, оставь наконец меня в покое! – рявкаю я, не поворачивая головы. – Я же сказала – не хочу никаких разговоров. Мне нельзя нервничать, надо беречь ребенка. А ты меня изводишь.

– Хорошо, не буду. Тогда я пошел.

Теперь голос Люка звучит нервозно. Ну что ж, пусть помучается.

Я слышу, как он нерешительно идет через палату к двери.

– Мама приехала, – говорит он. – Но ты не волнуйся, я запрещу ей беспокоить тебя.

– Прекрасно, – бормочу я в подушку.

– Увидимся, когда я вернусь. Планирую в пятницу к обеду. Ничего?

Я не отвечаю. Что значит «увидимся»? Он заедет, чтобы собрать вещи и перевезти их к Венеции? Или назначит встречу с адвокатами, чтобы утрясти условия развода?

Пауза тянется. Я знаю, что Люк все еще рядом, чего-то ждет. Наконец дверь открывается и хлопает, в коридоре затихают шаги.

Подождав десять минут, я поднимаю голову. Все вокруг кажется неестественным, не таким, как обычно, будто я вижу сон. Не верится, что это происходит со мной. Я на девятом месяце беременности, у Люка роман с моей акушеркой, нашему браку конец.

Нашему браку конец. Повторяю эти слова про себя, пробую их на вкус, но смысла не понимаю. Так просто не бывает. Кажется, еще вчера у нас был медовый месяц и мы блаженно нежились на пляже. И танцевали на собственной свадьбе в саду моих родителей – я в старом мамином подвенечном платье с оборками и кривом веночке. И сидели на пресс-конференции, когда Люк прервал выступление, чтобы одолжить мне двадцать фунтов на покупку того синего шарфика в «Денни и Джордже». В то время мы были едва знакомы. Для меня он оставался загадочным и обаятельным Люком Брэндоном, и я сомневалась, что он знает, как меня зовут.

Мучительная боль рвет меня на части, слезы текут по щекам, я зарываюсь в подушку мокрым лицом. Как он мог бросить меня? Чем я ему не угодила? Разве плох был наш брак?

Не успеваю опомниться, как в уши змеей вползает голос Венеции: «Ты просто помогла ему развеяться, Бекки. Повеселила его. Но вы стоите на разных ступенях».

Дура… дурища… корова. Стерва. Тощая, страшная, напыщенная…

Я вытираю глаза, сажусь и делаю три глубоких вдоха. Не буду я вспоминать о ней. И том, что она наболтала.

– Миссис Брэндон!

Кажется, кто-то из медсестер.

– Э-э… минуточку! – Поспешно плещу в лицо водой из кувшина и вытираюсь углом простыни. – Войдите!

В приоткрытую дверь мне улыбается та самая медсестра, которая приносила завтрак:

– К вам гости!

От радости сердце подпрыгивает мячиком: Люк! Он вернулся, он извинится и скажет, что совершил ошибку!

– Какие? – Я хватаю с тумбочки пудреницу, морщусь при виде своего зареванного лица, приглаживаю лохматую шевелюру.

– Миссис Шерман.

От огорчения чуть не роняю пудреницу. Элинор? Элинор здесь? Но ведь Люк обещан, что не пустит ее ко мне!

Я не виделась с Элинор с самой нашей свадьбы в Нью-Йорке. Точнее, со свадьбы в кавычках (запутанное вышло дело). Мы с ней никогда не ладили: не по душе мне эта надменная, чопорная особа, которая бросила Люка еще ребенком и чуть не сломала ему всю жизнь. И потом, Элинор грубо обошлась с моей мамой. И даже, представьте, не пускала меня на мою собственную помолвку! А еще…

– Вам плохо, Ребекка? – Медсестра с тревогой смотрит на меня, и только тут я замечаю, что дышу все чаще. – Если хотите, могу сказать ей, что вы спите.

– Да, будьте добры. Пусть уйдет.

Сейчас мне не до гостей: глаза опухшие,

лицо красное. Зачем мне вообще видеться с Элинор? Похоже, в разрыве с мужем есть один плюс: отпадает всякая необходимость встречаться со свекровью. И отлично, я по ней скучать не стану, да и она по мне тоже.

– Хорошо. – Сестра подходит и проверяет капельницу. – Скоро врач осмотрит вас, а потом, скорее всего, отпустит домой. Может, сказать миссис Шерман, что вас скоро выпишут?

– Вообще-то…

У меня вдруг появляется новая мысль. У разводов есть еще одно преимущество, самое важное: больше незачем быть вежливой со свекровью!

Теперь я могу сказать Элинор что захочу. Даже нагрубить могу! Впервые за несколько дней у меня поднимается настроение.

– Я передумала: пусть заходит. Только подождите минутку, я приготовлюсь…

Тянусь за косметичкой и неловко роняю на пол. Сестра поднимает ее и озабоченно смотрит на меня:

– А может, не надо? Вы и так нервничаете.

– У меня все хорошо. Просто немного переволновалась недавно. Ничего, пройдет.

Медсестра уходит, я открываю косметичку, наношу гель для глаз и бронзовую пудру. Не хочу быть похожей на жертву! Ни за что не превращусь в жалкую брошенную жену. Понятия не имею, что известно Элинор, но если она хотя бы заикнется о нашем разрыве или посмеет злорадствовать, я… я скажу, что ребенок не от Люка, вот! А от моего друга по переписке Уэйна, который третий год сидит в тюрьме, и что завтра же весь скандал попадет в газеты! Элинор перепугается до чертиков.

Шаги в коридоре слышатся, когда я уже побрызгалась духами и наскоро мажу губы блеском. Легкий стук, дверь открывается. Входит Элинор. На ней костюм оттенка свежей мяты и все те же лодочки от Феррагамо, которые она покупает к каждому сезону; в руке сумка «Келли» из крокодиловой кожи. Моя свекровь еще немного похудела, прическа похожа на лакированный шлем, кожа на бледном лице натянута туго, как на барабане. Это сразу бросается в глаза. Когда я работала в «Барниз» в Нью-Йорке, я каждый день видела женщин, похожих на Элинор. А здесь она смотрится… ладно, будем называть вещи своими именами. Смотрится она дико.

Ее рот приоткрывается на миллиметр, и до меня доходит, что это со мной поздоровались.

– Привет, Элинор. – Улыбкой я ее не удостаиваю. Пусть думает, что я недавно тоже сделала инъекцию ботокса. – Добро пожаловать в Лондон.

– Лондон в наши дни такой неприглядный, – неодобрительно изрекает она. – Такой безвкусный.

Ей вообще хоть что-нибудь нравится? Как может быть безвкусным целый Лондон?

– Да, особенно королева, – киваю я. – Вкуса у нее ни на грош.

Пропустив мои слова мимо ушей, Элинор присаживается на краешек стула. Потом в течение нескольких секунд холодно разглядывает меня в упор.

– Насколько мне известно, Ребекка, вы отказались от врача, которого я рекомендовала. У кого вы наблюдаетесь сейчас?

– У Венеции Картер. – Это имя причиняет мне мучительную боль. А Элинор и бровью не ведет. Она ничего не знает. – Вы виделись с Люком? – спрашиваю я.

– Еще нет. – Она аккуратно снимает перчатки из телячьей кожи и окидывает взглядом мой живот, обтянутый больничной рубашкой. – Вы набрали слишком много лишнего веса, Ребекка. Ваш врач это одобряет?

Видите? В этом она вся. Нет чтобы просто спросить, как дела, или сказать, что я чудесно выгляжу.

– Я беременна, – отрезаю я. – У меня крупный ребенок.

Элинор непробиваема.

– Надеюсь, не слишком крупный. Раскормленные дети – это вульгарно.

Вульгарно? Да как она смеет оскорблять моего милого крошку?

– Ну и пусть растет большой, я только рада, – вызывающе заявляю я. – Больше места для… для татуировок.

На этот раз я замечаю, как от шока меняется практически неподвижное лицо Элинор.

Все, пропали ее швы. Или скрепки. Или на чем там держится ее кожа.

– А разве Люк не рассказывал вам о наших планах насчет татушек? – Я прикидываюсь удивленной. – Мы нашли специального татуировщика для новорожденных, его можно вызвать прямо в родильную палату. На спине мы договорились вытатуировать орла и наши имена на санскрите…

– Вы намерены делать татуировки моему внуку? – Ее голос звучит как ружейный залп.

– А как же! Знаете, Люк пристрастился к татуировкам еще во время нашего медового месяца. У него их пятнадцать! – Я жизнерадостно улыбаюсь. – А когда родится ребенок, появится еще одна – имя ребенка на руке. Мило, правда?

Элинор стискивает свою «Келли» так крепко, что под кожей проступают вены. Не могу понять, верит она мне или нет.

– Вы уже выбрали имя? – наконец спрашивает она.

– Угу, – киваю я. – Если мальчик – Армагеддон, если девочка – Маракуйя.

Похоже, на время Элинор лишается дара речи. Вижу, как в отчаянии она пытается поднять брови или нахмуриться – что-то в этом роде. И почти сочувствую ее настоящему лицу, которого и не разглядишь под ботоксом, как зверя в тесной клетке.

– Армагеддон? – умудряется выговорить она.

– Здорово, правда? Элегантное имя и в самый раз для мачо. Да еще редкое!

Судя по виду, Элинор вот-вот взорвется. Или сдуется, как лопнувший шарик.

– Этого я не допущу! – вдруг вскипает она и вскакивает. – Эти татуировки! Имена! Вы… донельзя безответственная…

– Безответственная? – перебиваю я. – Да что вы говорите? Зато, по крайней мере, не собираюсь бросать… – Я обрываю себя, будто злые слова обожгли мне рот. Нет, не могу. Не стану я швырять в лицо Элинор самое страшное обвинение. Во-первых, мне не хватит сил. И потом, я отвлеклась: в разгар ссоры в голове зашевелились мысли.

– Ребекка… – Элинор подходит к постели, изумленно хлопая ресницами. – Не знаю, откровенны вы со мной или нет…

– Помолчите! – Я вскидываю руку, не задумываясь о том, грубо веду себя или нет. Мне необходимо сосредоточиться. Как следует подумать. У меня будто вдруг открылись глаза, все стало на свои места.

Элинор бросила Люка. Теперь Люк бросает нашего малыша. История повторяется. Интересно, а Люк это понимает? Если бы он только задумался и понял, что творит…

– Ребекка!

Я словно просыпаюсь. Элинор, похоже, сейчас лопнет от ярости.

– О, Элинор, простите. – Весь мой задор улетучился. – Спасибо, что зашли, но я уже устала. Заезжайте как-нибудь на чай.

Элинор, похоже, выдохлась. Наверное, она тоже настраивалась на бой.

– Прекрасно, – ледяным тоном отчеканивает она. – Я остановилась в «Кларидже». Вот материалы по моей выставке.

Она вручает мне особое приглашение и глянцевый буклет под заголовком «Коллекция Элинор Шерман». . Обложка украшена фотографией элегантной белой плиты, на которой лежит вторая, поменьше, но тоже белая.

Современное искусство – это не мое.

– Спасибо. – Я с сомнением разглядываю буклет. – Непременно придем. Спасибо, что навестили. Всего хорошего!

Одарив меня последним пристальным взглядом, Элинор подхватывает перчатки, сумку и быстрым шагом покидает палату.

Едва оставшись одна, я роняю голову в ладони и задумываюсь. Мне обязательно надо достучаться до Люка. Он поймет, что совершает ошибку. Я же знаю: в глубине души он не такой. Его просто заколдовали злые феи, а я должна развеять чары.

Но как? Что мне делать? Если просто позвонить, он скажет, что занят, пообещает перезвонить сам и забудет. Его электронную почту сначала читают секретари, СМСками так много не выскажешь…

Надо написать обычное письмо.

Меня словно молнией ударило: напишу ему письмо, как в давние времена, когда еще не было мобильников и электронной почты.

Господи, ну конечно. Это будет лучшее письмо в моей жизни. Я все объясню: и мои чувства, и его (а то он не всегда понимает самого себя). Все подробно опишу и разложу по полочкам.

Я спасу наш брак. Я точно знаю: Люк не хочет, чтобы из-за него разбилась семья. Это же очевидно.

Мимо двери проходит сестра, я окликаю ее:

– Простите, нельзя ли здесь раздобыть писчую бумагу?

– Только в магазине при больнице. Хотя, кажется, у кого-то из сестер был запас. Подождите минутку.

Вскоре она возвращается с упаковкой «Бэзилдон Бонд».

– Тут одна стопка – хватит?

– Может не хватить, – многозначительно отвечаю я. – Хорошо бы… стопки три.

Никогда не думала, что я способна написать Люку такое длинное письмо. Как начала, так и остановиться не могу. Невероятно, сколько слов во мне накопилось.

Я начала с воспоминаний о нашей свадьбе и о том, как счастливы мы тогда были. Потом перешла ко всем нашим любимым занятиям и развлечениям, напомнила, как мы обрадовались, когда узнали, что у нас будет ребенок. Потом – к Венеции. Только имени ее не упоминала, просто писала «Угроза Нашему Браку». Люк поймет, о чем я.

Сейчас я на семнадцатой странице (одна из сестер сбегала вниз и купила мне еще упаковку «Бэзилдон Бонд») и уже приблизилась вплотную к самому важному. К просьбе дать нашему браку еще один шанс. Слезы льют в три ручья, я то и дело сморкаюсь в бумажный платок.

Рука не поднимается написать «роман». Просто не могу. Поставлю прочерк, как в старинных книжках.

Снова прерываюсь, чтобы вытереть глаза. Пора закругляться. Надо еще придумать, как сделать, чтобы Люк ответил… показал… дал мне понять…

Вдруг до меня доходит: нужна огромная высокая башня, как в мелодрамах. Мы встретимся на крыше в полночь…

Нет. Среди ночи я всегда сонная и усталая. Лучше встретимся на крыше в шесть вечера. Будет дуть ветер, звучать музыка Гершвина, а я пойму по глазам Люка, что с Венецией все в прошлом. И просто спрошу: «Поехали домой?» А он скажет…

– У вас все хорошо, Бекки? – заглядывает в палату сестра. – Как успехи?

– Скоро закончу. – Я трубно сморкаюсь. – Вы не знаете какую-нибудь высокую башню в Лондоне? Чтобы можно было встретиться наверху?

– Так сразу не скажу… – Сестра задумчиво морщит нос. – Башня «Оксо» довольно высокая. Однажды я там была. У них наверху смотровая площадка и ресторан…

– Спасибо!

Я откладываю ручку и чувствую себя опустошенной, выпитой до последней капли, будто только что сочинила симфонию Бетховена. Осталось отправить письмо экспресс-почтой в женевский офис Люка. И дождаться вечера пятницы.

Сложив семнадцать страниц пополам, безуспешно пытаюсь впихнуть их в конверт «Бэзилдон Бонд», когда на тумбочке звонит телефон, Люк! О господи! И куда теперь девать письмо?

Дрожащими пальцами хватаю телефон и вижу какой-то незнакомый номер. Может, Элинор с нотациями?

– Алло! – настороженно говорю я в трубку.

– Алло, Бекки? Это Марта.

– А-а… – Я отвожу со лба волосы и пытаюсь вспомнить, где слышала это имя. – Э-э… привет.

– Звоню узнать, не изменились ли у тебя планы насчет съемки в пятницу, – щебечет она. – Прямо не терпится посмотреть твой дом!

«Вог». Черт. Совсем про них забыла.

Как меня угораздило забыть про съемки для «Вог»? Наверное, у меня и правда жизнь разбита.

– Ну так что? – весело звенит в трубке голос Марты. – Может, ты уже родила?

– Да нет… – не сразу отвечаю я. – Но лежу в больнице. – Я вдруг вспоминаю, что в больнице пользоваться мобильниками запрещено. Но ведь звонят из «Вог»! Для «Вог» можно сделать исключение.

– О нет! – стонет она. – Знаешь, у нас с этим материалом сплошная невезуха! Одна «мамуля-красотуля» преждевременно разродилась двойней и здорово подвела нас, у другой какая-то там преэклампсия и постельный режим! Ни интервью нельзя взять, ни снимок сделать! А у тебя тоже постельный?

– У меня? Погоди минутку…

Я кладу телефон на постель и пытаюсь взбодриться. Впервые в жизни мне все равно, будут меня фотографировать или нет. Я жирная, заплаканная, лохматая, мой брак рушится на глазах… Глубоко и прерывисто вздыхаю, замечаю собственное мутное отражение в ближайшей полированной дверце шкафа. Плечи поникли, голова опущена. Выгляжу как неудачница. Отвратно, словом.

И вдруг меня будто подбрасывает, я рывком выпрямляюсь. Что я несу? Почему это вдруг моя жизнь кончена? Только потому, что мой муж завел интрижку?

Ну уж нет. Не стану я себя жалеть. И сдаваться не собираюсь. Да, моя прежняя жизнь разбита. Но внешне-то я могу оставаться прежней. И буду самой симпатичной будущей мамочкой в мире.

Подношу телефон к уху.

– Марта, меня слышно? – Я стараюсь говорить весело и беспечно. – Извини, что задержала. Да, к съемке в пятницу все готово. Сегодня меня выписывают, так что все получится!

– Прекрасно! – В голосе Марты нескрываемое облегчение. – Дождаться не могу! Съемка займет всего часа два или три, мы постараемся не утомить тебя! У тебя наверняка много стильной одежды, но мы привезем с собой еще… Да, адрес хотела уточнить. Ты ведь живешь в доме номер 33 по Деламейн-роуд?

Я вдруг вспоминало, что так и не выполнила заказ Фабии. Но время еще есть. Я успею.

– Да, правильно.

– Везучая, там такие шикарные дома! Значит, жди нас в одиннадцать.

– До встречи!

Я отключаю телефон и тяжело вздыхаю. Меня будут снимать для «Вог». Я буду самой лучшей будущей мамочкой. И спасу свою семью.