Шпионка

Глава 16

Колин Энжью, штаб главнокомандующего, восточный фронт.

Вторые сутки вокруг творился сущий бардак. Объявив эвакуацию, я и подумать поначалу не мог, сколько проблем это с собой принесет. Но меня они мало трогали. Меня вообще теперь мало что трогало. В первые сутки, когда обнаружилось, что Нина пропала, я испугался, что она пошла в одиночку искать эту глушилку, что для нее весьма характерно. Но когда посланные мною поисковые отряды вернулись ни с чем, я решил, что она ушла. Или сбежала — называйте, как хотите, суть одна. Озлился, конечно, но поразмыслив, решил, что так даже и лучше. Хоть она не попадет под этот обстрел и выживет. Мне не придется переживать за нее, уговаривать перебраться в укрытие с эвакуированными. Я постоянно убеждал себя и искал ей оправдание. Но на сердце все равно осталась пустота и обида.

— Ваша Светлость! — адъютант заглянул в дверь и, найдя меня глазами, протиснулся весь. Он в последнее время вообще старается меня избегать. Досталось ему в последние дни. Теперь вот боится. — Ваша Светлость, тут к вам капитан Спарот, из третьей стрелковой роты первого стрелкового батальона с личным донесением.

— Займись им. Не до него сейчас.

— Говорит, срочное послание, велено передать лично в руки.

— Ну тащи его сюда с этим его личным и срочным, — велел я, понимая, что проще самому забрать это послание, чем переговариваться тут с адъютантом.

Капитан Спарот был мужиком немалых габаритов, в чем-то даже покрупнее меня, но и тут нашелся смельчак, что умудрился подбить ему глаз. А в глаз капитан, видимо, получал не часто, ибо жутко комплексовал по этому поводу и старался то и дело свой фингал чем-нибудь прикрыть.

— Ваша Светлость! У меня к вам личное послание! Велено передать прямо в руки! — отрапортовал он и протянул мятую грязную бумажку, норовя повернуться ко мне здоровой стороной лица и скашивая глаза в мою сторону.

— Кем велено?

— Не ведаю Ваша Светлость! Мальчишка какой-то в карман сунул.

— Вот просто так, подошел и сунул в карман?! — изумился я и, разгладив ободранный блокнотный лист, пробежался глазами по заголовку: «Его Светлости, герцогу Колину Энжью, главнокомандующему восточным фронтом лично в руки…» — было написано там. Но таким корявым почерком, что я еле разобрал. Грамоту этот мальчишка знал просто отвратительно.

А дальше пошел текст, от которого мои глаза округлялись все больше и больше. Перемежая наши и слова Конфедерации, шли координаты местоположения этой пресловутой глушилки, как до нее добраться, на что эта штука похожа и как ее распознать и отключить. И самое главное, внизу стояла подпись: «Нина Климова». Нина? Черт возьми!

— Ну… не просто так, — забубнил тем временем капитан, и украдкой потрогал синяк. — Он там сначала драку устроил, а потом мне в карман эту бумагу сунул и велел передать лично в руки.

— Что, и ты послушно решил передать?

— Он сказал если не передам, то найдет и убьет.

— Как выглядел мальчишка?

— Да пацан еще, лет шестнадцать-семнадцать, мелкий, грязный. Ну и глаза там… нос…

— Курносый и конопатый, — помог ему вспомнить я.

— Да!

— Где это было?

— Да в харчевне. В Мелхове, это село такое. У меня там мама живет…

— Как давно?

— Живет-то? Да почитай уже лет сорок…

— Когда записку получил? — поспешно переиначил я, едва сдерживаясь, чтобы не наорать на него.

— Да вчера вечером. Как только до штаба добрался, сразу к вам. Пацан сказал срочно передать…

— Сутки назад, — задумчиво проговорил я, высчитывая, где примерно может быть Нина на данный момент. Ну не поперлась же она в самом деле одна глушилку искать?! — Она была одна или с кем-то?

— Кто она? Мама?

— Пацан один был или с компанией? — быстро исправился я.

— Да вроде один. Хотя дрались все четверо. Точнее он их всех бил.

— Это украшение тоже он тебе поставил? — указал я на синяк.

— Мда… он, шельмец. И откуда столько силы? Тощий совсем, — сокрушенно добавил он, осторожно трогая пальцем свой фингал.

— Ваша Светлость! — это уже адъютант мой в дверь опять заглянул и завопил радостно, — Ваша Светлость! Радары заработали, Ваша Светлость!

— Что?! — ошеломленно переспросил я.

— Починились радары! Князь Олмен посыльного прислал!

Заработали? То есть кому-то удалось отключить подавитель? Нина! Чертова девка! Найду — отшлепаю с особым наслаждением, честное слово!

— Собирай всех на экстренное совещание. Приготовь транспорт, и капитана Крывника — ко мне срочно!

По ухабистым сельским дорогам мы тряслись уже часов пятнадцать, ежели не больше. Ехали практически без остановок, хотя и безумно медленно. Несколько раз возвращались, заворачивая то в тупик, то увязая в непролазной грязи. Я нервничал и психовал с каждой минутой все больше и больше. Почему-то мне казалось очень важным поспешить. Я волновался за девушку и потому постоянно всех поторапливал.

А также меня беспокоил вопрос, как ей удалось узнать координаты глушильного устройства. Кто помог ей? Конфедерация со своими технологическими возможностями или у нее есть доверенный среди повстанцев?

Но кто бы ни помог ей с координатами, вероятнее всего, они помогли ей и с уничтожением установки. Не бросили же ее одну против отряда вооруженного караула? По крайней мере я на это очень надеялся.

Заброшенное и развороченное взрывом поместье мы нашли часа через три. До этого долго и безрезультатно блуждали по округе, точно вокруг заколдованного места. Пыль уже осела, но запах гари и тлена все еще витал в воздухе, навевая тревогу. Когда именно произошел взрыв, определить было не сложно, если учесть, что глушильная установка перестала работать двадцать три часа назад. Но где же тогда Нина? Вернулась в штаб? Или ранена и отлеживается в деревне?

На всякий случай отправил человека в близлежащую деревеньку узнать, нет ли ее там. И приказал обыскать руины.

Когда обнаружили три трупа с колото-режущими ранами, я не удивился. Знакомый почерк. Хотя ясности в то, что здесь произошло, они не внесли. Три человека — это мало. Это чертовски мало для охраны такого стратегически важного объекта. Должны быть еще.

И вот спустя полчаса ползанья по руинам меня окликнули:

— Ваша Светлость! Тут внизу, под плитой, кажется, еще один труп.

— Чей?

— Непонятно. Там темно, не видно.

— Посветить можешь?

Луч фонарика выхватил из темноты узкого просвета знакомый рисунок камуфляжа и тонкую изящную кисть с длинными окровавленными пальцами. Холодная волна узнавания прокатилась по телу. Сердце вдруг замерло и трепыхнулось, отдавая острой болью в груди. Нет, нет, нет. Я не верю в это. Я не хочу в это верить!

— Надо отодвинуть плиту. Давайте! Быстро! Расчищайте завал! Надо сдвинуть эту чертову плиту! — и не дожидаясь ответной реакции, первым бросился разгребать завал. Возможно, она еще жива. Возможно, лишь зажата между плитами. Возможно, потеряла сознание. Сломала ноги, руки или позвоночник. Возможно, потеряла много крови. Но жива! Сутки под плитой — шансов мало, но чем черт не шутит?!

Наконец, подпихивая кусками арматуры, как ломом, удалось приподнять плиту и оттащить ее край в сторону, открывая доступ к телу. Взгляд тут же выхватил припорошенное серой пылью изломанное тело, неестественно вывернутые конечности, запрокинутую глубоко вверх голову, расплывшееся подсохшее бурое пятно крови под затылком, искаженное предсмертной болью лицо, застывшие смертной маской черты. Калейдоскоп отдельных фрагментов, вырисовывающих общую картину смерти. Но ведь это не так! Этого просто не могло случиться! Только не с ней! Не так! Не сейчас!

Я не мог поверить в случившееся. Не мог принять эту реальность. Она не могла так поступить. Не могла умереть так глупо!

— Все вон, — велел я, но солдаты, не слыша моего сдавленного голоса, продолжали завороженно смотреть на ее мертвое тело. — ВОН ВСЕ ОТСЮДА!!! — гаркнул я вновь, не видя ничего вокруг, не осознавая происходящего и не чувствуя, как по моим щекам стекают горячие жгучие слезы.

Те, кто с пафосом утверждают, что мужчины не плачут — просто никогда в своей жизни не испытывали в полной мере тех чувств, что рвали сейчас на куски мое сердце. Отчаяние. Боль. Безнадежность. Обреченность. Тоска. Те, кто уничижительно утверждают, что мужские слезы — слабость, просто никогда не теряли того, кто им действительно дорог. Того, ради кого ты готов отдать все на свете, пожертвовать всем миром, собой — все ради того, чтобы любимый жил. Зачем мне этот мир — если он убил тебя? Зачем мне эта жизнь — если в ней нет тебя?

И сейчас я плакал. Я был слаб. Раздавлен. Уничтожен. Мертв. Слезы на щеках — это ничто. Я готов был выть, орать, рвать на себе волосы, крушить все вокруг от собственного бессилия, разбивая кулаки в кровь. Я готов был голыми руками разнести тут все к чертовой матери, в ярости, не разбирая, где свой и чужой. И я разбивал кулаки о каменное крошево. Я орал и выл, не слыша собственного голоса. Я плакал — не стыдясь своих слез, смешивая их с серой пылью хлопьев золы на ее лице. Я целовал ее холодные пальцы, желая согреть их дыханием. Я обхватывал ладонями ее лицо, целуя закрытые веки. Я умолял ее вернуться. Я тряс ее за плечи, прижимал к своей груди, я звал ее, и шептал слова любви, которые так и не смог сказать раньше.

А когда, стоя перед ней на коленях, я наконец понял тщетность своих попыток, — просто открутил стрелки назад. На сутки. На двадцать четыре часа назад…