Штормовое предупреждение

14

С легким щелчком дверь закрывается. Она не оставляет щелочки, чтобы Миккель, если проснется, видел свет на лестничной площадке. Хотя обещала оставлять эту щелочку всегда. Обман… Она поневоле судорожно вздыхает, закрыв лицо ладонью. Молча стоит, уткнувшись лбом в закрытую дверь. В утренний рисунок Тюры. Младший братишка хныкал от зависти, когда рисунок четырьмя кнопками пришпилили в двери, а потом они вместе устроились на кухне, чтобы Миккель тоже нарисовал картинку, которую пришпилят к двери. Но как только на стол выложили карандаши и бумагу, он потерял всякий интерес и убежал в гостиную смотреть телевизор.

Теперь надо спуститься вниз, думает она, не откладывать неизбежное, ведь будет только хуже. Но так и стоит, уткнувшись лбом в рисунок с розовым домиком, зеленой лужайкой и желтой собакой. Чувствует одну из кнопок и отгоняет мысль о густом месиве черных карандашных штрихов над розовым домиком. Черные тучи вот уж полгода неизменно присутствуют на всех рисунках Тюры.

Она сглатывает комок в горле, старается медленно дышать, меж тем как удушливая судорога отпускает. Привычно гонит прочь безрассудные мысли и голос, нашептывающий, что надо уйти от него, пока не поздно. На сей раз голос упорствует; слова ползут по спине, забираются под кожу, пронизывают все тело. Она не противится, пока звуки из гостиной внизу не заставляют ее вздрогнуть.

Он выключил телевизионный выпуск новостей, включил музыкальный центр. Мягкие вступительные ноты Восьмой симфонии Шуберта долетают с нижнего этажа. Тщательно выбрал, думает она. Скоро музыка поглотит все прочие звуки.

Внутренний голос умолк, сдался, оставил ее в одиночестве. На ближайшие два часа у нее одна простая задача. Не провоцировать, не “пререкаться”. Только терпеть, пока он на сей раз не закончит.

И не дать детям услышать.

Глубоко вздохнув, она подводит итог. Полбутылки вина за ужином и порция виски, когда она пошла укладывать детей. И, вероятно, по меньшей мере еще одна, пока она их укачивала. Тюра капризничала, просила маму остаться, полежать рядом с ней.

Полбутылки вина, две порции виски, может, три. Недостаточно, чтобы он потерял твердость в движениях, чтобы удары стали медлительными и неловкими. Но вполне достаточно, чтобы молчаливая злоба, нараставшая с тех пор, как он пришел домой, потребовала выхода. Безмолвная ненависть, которая накалялась с каждой секундой, едва он ступил на порог. Взгляды, какими он отметил, что дети еще на кухне, ужинают, хотя на часах почти семь, что она купила не то вино, что не убрала с полу в гостиной детские игрушки. Ни слова, только звук – он с такой силой пнул ногой машинку Миккеля, что они услышали, как она треснула от удара об стену. Потом он вернулся на кухню, с улыбкой взъерошил сыну волосы.

“Тебе, дружок, надо напоминать маме, что в доме должен быть порядок, – сказал он. – Она что-то многое забывает”.

На лице сына отразилась растерянная смесь тревоги и облегчения, и она поискала взгляд Тюры, чтобы улыбкой успокоить дочку, но та смотрела в тарелку. Он никогда не поднимал руку на детей, напомнила она себе. Они ни о чем не знают.

Сейчас она, точно мантру, молча твердит себе эту утешительную мысль и начинает тихо спускаться по лестнице.

Дети ни о чем не знают.