Штучки!

Учительница

Я должен рассказать вам о том, как Эльвира сделалась моей лучшей подругой. О, я знаю, дружбу между мужчиной и женщиной часто истолковывают неверно, строят всякие догадки и в конце концов все запутывают. Вот потому мне и надо рассказать эту историю с самого начала.

По-моему, я был здесь единственным отцом. Нам пришлось подняться на три этажа по лестнице, украшенной детскими рисунками и плакатами о профилактике вшивости. Отдуваясь, я представлял себе крестный путь моего сына, вынужденного ежедневно восходить на эту Голгофу детского познания, сгибаясь под непомерной тяжестью ранца. Матери, послушно выстроившись гуськом и во все глаза рассматривая тюрьму, где томятся их крошки, потянулись за учительницей.

Теперь не говорят «учительница». Теперь говорят «школьный преподаватель», и это звучит куда хуже, особенно если речи идет о женщине. Что сталось бы с маленьким Николя[11] у Семпе-Госсини без его учительницы?

Я – уже большой Николя – сижу на первой парте. Учительница, то есть школьный преподаватель… педагог начальной школы… предложила нам сесть за парты наших детей. Мам это привело в восхищение, и они без зазрения совести принялись шарить в ящиках.

– Ваш-то до чего хорошо уже пишет! Господи, а мой такую грязь развел в тетрадках!

– Ай-ай-ай, да-да, в самом деле! Вам стоило бы показать ребенка логопеду.

Что до меня, я, разумеется, не позволил себе нарушить неприкосновенность школьной жизни моего Адриана. Не для того пришел. Если я ничего не напутал, нас собрали, чтобы ознакомить с тем, какими основными навыками должны овладеть наши дети, а после этого мамы-общественницы обещали устроить безалкогольный фуршет.

Мои колени упирались в ящик, спинка стула, рассчитанного на шестилетнего ребенка, больно давила на поясницу. Я пытался влезть в шкуру мальчика, каким когда-то был, но вспоминалась только беззубая улыбка, та самая, какая во всех уголках земного шара символизирует гордость умением читать. Госпожа школьный преподаватель, о которой Адриан рассказывал не иначе как начиная со слов «а вот моя учительница…», предложила нам воспользоваться той же привилегией по отношению к ней, какая предоставлена нашим детям, и называть ее Мари-Роз.

– Это живой и приятный класс, – сообщила нам Мари-Роз. – Но к сожалению, не слишком однородный. Трое из двадцати пяти детей уже умеют бегло читать, а у десяти есть кое-какие навыки.

Готов был спорить – каждая мама подумала, что ее-то ребенок точно входит в первую тройку.

– И это создает проблему, поскольку, если они не обучались по полуслоговому методу, у вышеупомянутых тринадцати учеников будут большие трудности с орфографией. Так что я прошу вас не выполнять работу педагогического состава, пусть даже вы и желаете, в чем я нисколько не сомневаюсь, сделать как лучше…

– Эту Мари-Брюкву, наверное, учили читать валовым методом!

– Простите?

Соседка по парте, наклонившись ко мне, произнесла свою довольно хамскую реплику почти вслух.

– Простите, что вы сказали? – повторил я, оторопев.

– Вот! – ответила она, показав на прикрепленный к стене листок бумаги, на котором оранжевым фломастером была написана следующая фраза: «Натан праглатил барабан».

– Извините, Мари-Роз, – с самой обольстительной улыбкой поинтересовалась моя соседка. – Кто из детей написал эту фразу?

– Но… это сделала я, мадам. Вы – мама…

– Как раз Натана. Мне кажется, в этой фразе есть орфографические ошибки. Вам следовало написать «проглотил», через два «о».

Мари-Роз растерянно уставилась на стену.

– Вы думаете? Как бы там ни было, главное, чтобы дети научились отчетливо произносить слог «ан» и усвоили понятие рифмы. Орфографией мы будем заниматься намного позже, может быть, даже и не в этом учебном году.

– Ну и дурища! – прошептала моя соседка. – Хорошо еще, что у нее пузо на нос лезет. Если нам хоть чуть-чуть повезет, вместо нее придет кто-нибудь поумнее.

Я не нашелся что ответить и только лицемерно улыбнулся. Сам бы я никогда не заметил ошибки и толком не понял, в чем дело. Но меня оправдывает происхождение, французский язык мне не родной.

В этот момент со всех сторон зашикали, а Мари-Роз помахала рукой, стараясь нас утихомирить, как будто мы ее ученики. Мне трудно было сосредоточиться на объяснениях, хотя объясняла она терпеливо, отчетливо выговаривала каждый слог и все повторяла по сто раз. Я старался хоть что-то записывать, поскольку Флоранс вполне могла потребовать отчета. У жены совещание, и она чувствовала себя виноватой, раз не смогла явиться на первое же родительское собрание в классе старшего сына. Должен же я был ее хоть чем-то утешить!

Когда речь зашла о «жизненном опыте» детей, из которого Мари-Роз намеревалась извлечь пользу, создав «зоны обсуждения», моя соседка хихикнула.

– Нет, надо же, какая чушь! Все, с меня хватит, наслушалась, пойду!

Молодая женщина и в самом деле намеревалась встать, а я совершил безрассудный поступок: схватил ее за руку и заставил сесть на место.

– Хорошо! – с улыбкой покорилась она. – Только разбудите меня, если засну!

И только тут я, ободренный раскованностью соседки по парте, в первый раз на нее посмотрел. Она была… она мне страшно понравилась! Маленькая, тоненькая, с двумя длинными темными косами, веснушками, серыми глазами и зуб с щербинкой. А главное – она совершенно не походила на мать семейства. И пахло от нее ландышами, как от девочки, которую я когда-то любил в России.

Сидя за тесной партой, мы то и дело задевали друг друга локтями, стукались коленками и вскоре перестали извиняться.

– Вопросы есть? – осведомилась Мари-Роз.

Наступила пауза, потом одна из мам все-таки решилась:

– Я – мама Матильды. У моей дочери небольшая дислексия, и я хотела узнать, не могли бы вы посадить ее за первую парту и давать ей задания, приспособленные к особенностям девочки…

– Если каждый будет говорить о своих личных проблемах, мы никогда не закончим! – тут же взъелась на маму бедняжки Матильды какая-то мегера.

– А главное, не скоро упьемся апельсиновым соком! – усмехнувшись, шепнула мне соседка.

– Папа и мама Натана хотят что-то сказать? – обернувшись к нам, спросила Мари-Роз.

Я хотел исправить ошибку, но, услышав ответ соседки по парте, лишился дара речи.

– Мы как раз говорили о том, что с человеческой точки зрения было бы неплохо, чтобы наш сын общался с не совсем полноценными детьми.

Мари-Роз приподняла бровь, ожидая продолжения, но продолжения не последовало.

– Ну… да… Но к сожалению, у нас в школе ни одного такого нет. То есть я хотела сказать – к счастью. Все дети нормальные.

– Ах, простите! Но мне показалось, будто с Матильдой не все в порядке!

Мари-Роз покраснела, маму Матильды перекосило, а я злобно уставился на собственные ногти. Неугомонная девчонка, сидевшая радом со мной, проделала это нарочно!

После нескольких скучных вопросов, заданных мамами, которым хотелось не столько услышать ответ, сколько произвести на учительницу хорошее впечатление, нас пригласили перейти к застолью в дружеской обстановке. Теплая безалкогольная сангрия в пластиковых стаканчиках.

– Меня зовут Эльвира! – сказала мама Натана. – А вас?

– Николя. Откровенно говоря, очень глупо было выдавать меня за отца вашего сына. Как мне теперь выпутываться?

– Вы что, думаете, Мари-Редиска об этом вспомнит? Вполне достаточно на следующее собрание отправить вашу жену.

По мне, лучше бы Флоранс никогда не узнала о том, как я не признал себя отцом нашего сына при первой встрече с его учительницей!

– Она что-нибудь говорила про Адриана? – спросила Флоранс, едва я вошел в квартиру.

– Она сказала, что он гений и что в следующем году может держать экзамен на бакалавра.

– Нико, не валяй дурака! Давай рассказывай!

– Учительница набросала в общих чертах план обучения основным навыкам и воспитания самостоятельности…

Начиная с этого места, пошла чистая импровизация. Флоранс ловила каждое мое слово.

Мы снова увиделись с Эльвирой в ближайшую субботу, поскольку Натан пригласил Адриана на день рождения. Я предложил отвести туда сына.

– Адрес точно знаешь, малыш?

– Ну, пап, он же написан вот здесь, на приглашении! Слушай, какой же у Натана красивый дом!

И в самом деле! Здание времен Директории, надежно спрятанное в глубине закрытого для въезда тупичка, а вокруг маленький французский садик. И это в самом центре Парижа!

– Ну входите же! Ты ведь Адриан, правильно? А вы…

– Николя!

– Ах да, простите!

Эльвира протянула мне руку. Я огорчился из-за того, что она забыла мое имя.

Круглый, словно шарик, мальчуган схватил Адриана и утащил в комнату, откуда доносились радостные вопли.

– Ну ладно… Я приду за мальчиком к шести, хорошо?

– Ой, да я же вас не гоню! Если вы любите шоколадные пирожные и бег в мешках, можете праздновать со всеми!

Эльвира сунула руки в карманы джинсов и смотрела на меня, задрав голову. Я догадался, что под белой рубашкой на ней ничего нет, и почувствовал, что краснею.

– Да я же пошутила! – поспешно прибавила она. – Вы уже вышли из того возраста, когда…

– Зато вы…

Я умолк, и она улыбнулась. Лента на одной косе была развязана.

– Я… А кофе будете?

– Не хотелось бы причинять вам беспокойство. У вас, должно быть, и без того хлопот полон рот: в доме толпа детей.

– Да что вы! Мой муж и наша няня – чемпионы мира по устройству праздников для маленьких разбойников.

– Ну, если ваш сын может десять минут без вас обойтись, не откажусь.

– Натан – сын моего мужа.

С этими словами Эльвира меня покинула, оставив одного в гостиной. Одна эта комната была размером со всю квартиру, ради которой я влез в долги на двадцать лет вперед. А двадцать лет – это намного больше половины возраста Эльвиры.

Мебель и картины говорили о незыблемости семейного дома; похоже, здесь по меньшей мере в течение двух веков ничего не трогали и не сдвигали с места. Удивительно, что такая юная женщина может жить в подобной обстановке!

– Боюсь, у меня опять ничего не получилось, – предупредила Эльвира, входя с дымящимися чашками.

И в самом деле – мне в жизни не доводилось пить кофе гаже этого!

Мы сидели рядышком на диване, так близко друг к другу, что я опасался, как бы не вошел муж. Эльвира несколько раз вставала встретить очередного гостя и, возвращаясь, садилась еще ближе ко мне. Под конец наши пальцы почти соприкасались, но разговор тем не менее был лишен всякой двусмысленности и не давал повода ни к каким кривотолкам.

Я узнал, что дом принадлежит семье Эльвиры на протяжении пяти поколений и что это, конечно же, сказочное наследство тяжким грузом легло на ее жизнь.

– Вы, наверное, думаете, будто я – бедная богатая девочка, – сказала она. – На самом деле у меня нет ни средств содержать этот дом, ни сил с ним расстаться, ведь всем моим родным по материнской линии как-то удавалось его сохранить.

Она тряхнула головой. О, как бы мне хотелось стать косой, задевшей при этом движении ее щеку.

– Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, я завязал распустившийся бант. Она не отдернула голову, она серьезно ждала, пока я закончу, и нисколько не смутилась при появлении человека, который, как я понял, был ее мужем.

– Ты там справляешься, милый? Знакомься, это Николя, папа Адриана.

– Очень приятно. А я – Людовик, папа Натана. Послушай, Эльвира, не знаешь, где у нас ножницы?

– Мой муж, – только и сказала Эльвира, когда Людовик вышел из комнаты. – Он всю жизнь мечтал устраивать детские праздники, ну и зачем мне лишать его этого удовольствия.

– Тем более что Натан – не ваш сын.

– Зачем вы это сказали? Знаете, нехорошо так говорить…

– Но… вы же сами только что…

– Ладно, хватит об этом! Я вас не гоню, но вы правы, мне надо идти к ним, не то все дети подумают так же, как вы.

Я расстроился. Почувствовал себя слоном в посудной лавке. Надо же было лезть в то, что меня не касается, и делать неверные выводы. Мне было стыдно за свое поведение, и в конце дня я попросил Флоранс забрать сына.

– Долго же вы шли! Я уже начал волноваться.

– Мама Натана стала меня угощать, отказаться было невозможно. С ума сойти, что за дом! Я просто обожаю такие дома!

«Но у нашей семьи такого никогда не будет», – мысленно продолжил я.

Жена смотрела мечтательно, и мне почудилось в ее глазах сожаление, что она вышла замуж за такого неудачника, как я.

Вскоре Адриан с Натаном сделались неразлучными друзьями. Это означало, что они то и дело ссорились навсегда и мирились на всю жизнь. Нередко их мирные договоры скреплялись приглашением заночевать – то у нас, то у них. Как ни странно, Натану куда больше нравилась наша нелепая квартира, чем собственный просторный дом, так нравилась, что Флоранс пришлось поставить в комнате Адриана двухъярусную кровать.

Благодаря этой дружбе я часто виделся с Эльвирой, и через несколько недель мы с ней подружились, ничего не говоря Флоранс. Очень часто, проводив детей в школу, мы отправлялись в кафе. И пусть ни разу не просидели там больше четверти часа, эти разговоры урывками позволили мне постепенно узнать печальную историю ее брака.

Восемь лет назад родители Эльвиры погибли в автокатастрофе, возвращаясь на своей машине со званого ужина, где выпили столько, что полиция заподозрила двойное самоубийство. Эльвира, единственная дочь, унаследовала кое-какое имущество и дом, издавна принадлежавший ее семье. После выплаты налога на наследство у нее остались лишь стены, в которых она росла, но не осталось ни гроша на то, чтобы этот дом содержать.

– Вот тогда я и подумала о браке, – призналась она, съежившись на обитой кожзаменителем банкетке кафе «У ратуши». – Предложение Людовика пришлось очень кстати. Я навела кое-какие справки о его доходах, денег у него оказалось еще больше, чем можно было предположить, и я сказала «да». Только ради того, чтобы сохранить дом, который сумели спасти мои предки.

Я был, в общем-то, человеком, лишенным родины, и никогда ничем не обладал, кроме права ежемесячно выплачивать банку головокружительные суммы за слишком тесную квартиру, так что мне трудно было уследить за ходом рассуждений Эльвиры. В моих глазах она выглядела вовсе не продажной женщиной – скорее романтической героиней, этакой Скарлетт О'Хара, готовой принести любые жертвы ради того, чтобы сберечь клочок той земли, которая рано или поздно поглотит ее саму. Должно быть, мало радости любить такую женщину, и все же я мечтал отдать ей себя всего как есть, с потрохами.

Здесь необходимо сделать паузу и кое- что объяснить. Я люблю мою жену, я никого не люблю так сильно, во всяком случае, я люблю ее не меньше, чем чудесных детей, которых мы с ней произвели на свет. Я надеюсь состариться рядом с Флоранс. До сих пор я ей не изменял, хотя иногда и подумывал сходить налево. Правда, в тот единственный раз, когда я от мыслей чуть было не перешел к делу, судьба распорядилась иначе[12]. Ну и стало быть, я невольно сохранил ей верность, хотя само понятие верности представляется мне спорным. Я пообещал Флоранс всегда быть рядом, вместе с ней растить наших детей, любить ее и уважать и не нарушаю обещания, посмотрев на другую женщину или прикоснувшись к другой женщине. Я по природе своей любопытен, меня влечет тайна незнакомки, возбуждает новизна. Я готов отдаться недолговечной страсти, но не позволю ей разрушить мою семейную жизнь. Мы ведь, обзаводясь новыми друзьями, вовсе не предаем тех, что у нас были раньше? Не понимаю, чем то, что годится для дружбы, может как-то повредить любви.

Повторю: я желал Эльвиру и любил мою жену. Да, признаюсь, после восьми лет совместной жизни с прелестной Флоранс мне вдруг захотелось пройти по краешку. Если вы что-то имеете против, никто вас не заставляет слушать мою историю до конца. А если это не так, вам, должно быть, интересно будет узнать, что в обмен на свои деньги Людовик потребовал наследника и свободной любви вне семейного очага.

– И вы не ревнуете?

– С чего бы? Правила игры установлены с первого дня, и я их приняла.

– Как это – с первого дня? Простите, если проявляю бестактность, но вы хотите сказать, что… что у вашего мужа всегда были другие женщины?

Эльвира засмеялась, не успев отставить чашку.

– Ну вот, вся забрызгалась! – прыснула она. – Какой же вы смешной! Я вас обожаю!

Я не понял причин ее веселья, потому мне стало чуть-чуть обидно, зато как приятно было услышать, что она меня обожает…

– Что я такого смешного сказал?

– Ничего, – улыбнулась она. – Просто мой муж никогда не затаскивал в постель никаких женщин.

– Вы меня успокоили. Кто может соперничать с такой, как вы!

– У меня и в самом деле соперниц нет ни одной. Людовик предпочитает мужчин.

– О, я очень сожалею!

– Не стоит сожалеть о том, что так мало трогает меня саму.

Эльвира нисколько не опечалилась, но снова сделалась серьезной. Я впервые осмелился, потянувшись к ней через стол, взять ее руки в свои. Она рук не отняла, и ее сухие ладошки сжали мои пальцы. Этим все и ограничилось, разве что наши обычные пятнадцать минут растянулись почти на полчаса. Потом Эльвира убежала по своим делам, о которых я ничего не знал.

Снова мы увиделись только через две недели. Ни с того ни с сего она перестала отводить Натана в школу, и в довершение всех бед Адриан увлекся другим мальчиком.

Отношения между Эльвирой и Людовиком позволяли мне мечтать и надеяться, что свобода любви на стороне предполагалась обоюдная. Если следовать логике, никаких сомнений в этом быть не могло, но Эльвира тем не менее казалась мне очень одинокой. Во всяком случае, достаточно одинокой для того, чтобы в течение месяца каждое утро уделять немного времени новому знакомому. Отчего же потом все прекратилось? Меня беспокоило исчезновение

Эльвиры, я тревожился, не зная его причин, и мне еще сильнее хотелось сблизиться с этой женщиной. Я уже начинал строить планы, безуспешно расписывая сыну достоинства Натана, и даже подумывал добровольно влезть в родительский комитет, чтобы иметь повод обратиться к Эльвире, но тут вмешалось рождественское чудо. Оно и спасло меня, не дав выставить себя на посмешище.

В тот день я ушел с работы раньше обычного, чтобы купить подарок Флоранс. Как всегда, поздно спохватился, ничего не мог придумать и вот теперь бродил, замерзший и унылый, среди ярко освещенных витрин, ошеломлявших изобилием.

– До чего же мне надоели эти обязательные праздники! Что, тоже отбываете повинность?

Эльвира, в шубке и меховой шапочке, показалась мне совсем крохотной. Донельзя обрадованный, что пропажа нашлась, я расцеловал ее в обе щеки.

– Тысячу лет вас не видела!

– Соскучились?

– Не болтайте глупостей! Хотите, зайдем к нам, выпьем чего-нибудь?

Я колебался недолго и обрадовался, что принял приглашение, когда, войдя вместе с ней в безмолвный дом, узнал, что Людовик с Натаном уехали на выходные.

Она налила нам виски и присела на ручку кресла, в котором я расположился.

Полоска кожи, видневшаяся между краем ее пуловера и поясом юбки, оказалась у самых моих губ, и это было мучительно.

– Останетесь поужинать со мной? Я не очень хорошо готовлю, но вы могли бы мне помочь.

– К сожалению, меня ждет жена!

– Почему «к сожалению»? Вам повезло в жизни – вас ждут, без вас скучают, вас хотят…

– Да, но…

– Вы просто не понимаете! Я вот… совсем одна! Всегда!

– Но… Да вы плачете!

В один миг я стащил Эльвиру к себе на колени. Я не верил своему счастью. Она обняла меня, уткнулась лицом мне в шею, я гладил ее рассыпавшиеся волосы. Предвидя возможность перейти в наступление, я как можно незаметнее исследовал географию ее одежды, отыскивая препятствия в виде молнии или застежки лифчика. И одновременно придумывал отговорки, которые позволили бы мне, растворившись на несколько часов в тепле этого женского тела, внести хоть немного романтики в мое слишком мирное существование.

– Надо позвонить жене, – пробормотал я.

Эльвира оторвалась от меня и заставила себя улыбнуться:

– Ну конечно, она же будет беспокоиться, отчего вас так долго нет.

Я ждал не такого ответа и потому решил пойти ва-банк. Будь что будет!

– Собственно, торопиться некуда. Она не ждет меня так рано, – соврал я.

– Тогда я пошла к плите!

– Уже? – Я попытался ее удержать.

– Ой, Николя, как вы меня огорчаете!

– Чем же?

Она уже стояла, и я, оставшись сидеть, съежился под ее суровым взглядом.

– Скажите, ведь вы не из тех мужчин…

– Конечно, не из тех! – поспешно ответил я, понятия не имея, что, собственно, она имеет в виду.

– Вот и прекрасно!

Ее лицо разгладилось, и она позвала меня за собой. На мгновение у меня вспыхнула надежда, что мы перейдем в спальню, но пришлось довольствоваться просторной кухней в стиле хай-тек с освещением, как в морге.

– Может, сварить макароны? – предложила Эльвира.

– Отличная мысль. А у вас есть помидоры и чеснок? Я знаю рецепт совершенно замечательного соуса.

– Идет! У меня в холодильнике бутылка розового вина. Вот и устроим пир!

Все это было очень мило, но я рассчитывал совсем не на то. Нарезал помидоры теми же руками, которые только что пылали, прикасаясь к ее телу, раздавил несколько зубчиков чеснока, нагрел сковородку…

За все это время в поведении Эльвиры не проявилось ничего такого, что позволяло бы надеяться на новое сближение. Ее спокойствие меня возмущало. Теперь ее улыбка казалась мне куда менее щедрой на обещания, чем недолгий прилив грусти.

– Мне очень повезло, что я вас встретила, – внезапно заявила она.

У меня сердце заколотилось.

– Могу ответить тем же, – произнес я голосом, который очень хотелось бы сделать намного тверже.

Я убавил огонь под сковородкой и, освободив тем самым руки, повернулся к Эльвире с намерением поцеловать ее наконец так, как мечтал с того самого родительского собрания. И уже потянулся было обхватить ладонями ее прелестное лицо, когда она ровным голосом повторила слова, которые только что привели меня в недоумение:

– Вы не из тех мужчин.

Но теперь эти слова прозвучали не тревожным вопросом, теперь она утвердилась в своей мысли и этому радовалась.

– Вот потому я и считаю, что мне очень повезло! Я всегда мечтала встретить такого человека, как вы, Николя.

– И потому вы две недели где-то пропадали?

– Как это – пропадала?

– Ну… вы же помните наши утренние встречи… А потом вы вдруг исчезли! Я вас ни в чем не упрекаю, Эльвира, просто я думал, что вы больше не хотите меня видеть.

– Что за глупости! У меня было много дел, только и всего. Вся прелесть дружеских отношений в том, что чувствуешь себя совершенно свободным человеком – можно видеться, а можно и не видеться. Я должна перед вами оправдываться?

– Конечно, нет! – ответил я фальцетом – писклявый голос берется у меня невесть откуда, стоит почувствовать себя жалким и ничтожным.

Эльвира стояла совсем рядом, но теперь мне и в голову не пришло бы ее поцеловать. Меня уже не влекли ее губки сердечком, теперь я был озабочен тем, что рубашка липнет к взмокшей от пота спине, что дыхание у меня не слишком-то свежее и от рук после кулинарных подвигов несет чесноком. Только в кино человек и полсекунды не колеблется перед тем, как перейти к делу. Только в кино две головы тянутся одна к другой под точно рассчитанным углом. В жизни порой опасаешься, как бы дело не зашло слишком далеко, потому что не в силах вспомнить, не надел ли сегодня подштанники с похотливыми зайчиками, подаренные друзьями на мальчишнике по случаю прощания с холостой жизнью…

– Может, перейдем на «ты»? – предложила Эльвира.

– Мне как раз то же самое пришло в голову.

– Ты – само совершенство! Значит, я могу сказать тебе всю правду? Знаешь, я с первого дня поняла, что у нас с тобой все вот так и получится. Ну, то есть, если говорить совсем честно, я постаралась немного помочь судьбе, потому что ты… скорее из робких!

Я не смог удержаться от улыбки, хотя и чувствовал, что она получилась предельно глупой и самодовольной. Сомнений не было, следовало решаться – Эльвира высказалась достаточно прямо. Я в полной эйфории потянулся к ней, но промахнулся: Эльвира за мгновение до этого отвернулась к плите и, склонившись над кастрюлей, воскликнула:

– Я слишком много спагетти туда бухнула! Может, позовем твою жену по такому случаю?

Услышав вопрос, я онемел. Эта женщина, должно быть, сумасшедшая. Или извращенка. Или же – последний вариант – у нее нестандартное чувство юмора. Совершенно растерявшись, я решил ей подыграть.

– Отличная мысль! Мне позвонить или сама пригласишь Флоранс?

– Давай лучше ты! И положись на меня, я непременно скажу твоей жене, что ей досталась редкая жемчужина. Да, я гак и знала, что ты не из тех мужчин!

– Можешь ты мне наконец объяснить, что это еще за «те мужчины»?

– Сам прекрасно знаешь! Те, кто не может парой слов обменяться с женщиной, без того чтоб хотя бы не попытаться на нее наброситься! Прости, но такое впечатление, будто они не головой думают, а… У некоторых это просто на лице написано.

– Ох, Эльвира!…

– Я тебя шокировала? Но ведь, дорогой, то, что я асексуальна, еще не значит, что я ханжа!

– Асексуальна?

– Только не говори, что давно об этом не догадался! Но, если так, твое поведение еще более похвально.

– Прости, Эльвира, но… может быть, это оттого, что я не совсем француз, я не понимаю слова «асексуальна».

– Асексуальные люди не вступают в половые отношения.

– Ты хочешь сказать… никогда?

– Если речь обо мне лично – никогда. Правда, некоторые лишь на склоне лет замечают свою асексуальность.

Я был удручен, но, поскольку хотел непременно показать себя человеком широких взглядов, постарался самым спокойным тоном, на какой только способен, задать несколько технических вопросов.

– Чем же вызван этот отказ от сексуальности?

– Не знаю. Никто не спрашивает у человека, почему он гетеросексуален или гомосексуален. Так получилось – и все тут. Ну и с асексуальностью так же. Секс меня никогда не привлекал. Я не испытываю к нему никакого отвращения и нисколько не осуждаю тех, кто живет по-другому, но мне все же кажется, что между людьми, которые не воспринимают других как предмет наслаждения, отношения складываются более полные и бескорыстные.

– Понимаю, – соврал я, затолкав обратно в глотку тысячу аргументов против.

– Конечно, понимаешь. Потому что ты – человек умный и чуткий. Не то что эти ходячие кошмары, которые на твоем месте последние полчаса только и делали бы, что обдумывали, начать со мной целоваться до ужина или после.

– Неужели есть такие кретины?! – набравшись наглости, воскликнул я.

– Это норма, Николя! Вот почему я так рада, что встретила тебя. У меня есть подруги, но я обожаю общество парней, потому что они, на мой взгляд, более непосредственны и не так любят все усложнять. Вот только, как ни грустно, всегда наступает момент, когда отношения соскальзывают не туда. Потому я и мечтала встретить такого человека, как ты, Николя. Такого, чтобы с ним все было просто, кому никогда не пришла бы в голову нелепая мысль ждать от меня того, чего я дать не могу.

– А Людовик?

– Сказала же – брак по расчету. И еще он хороший друг. И отец Натана, сына, который у нас появился благодаря искусственному оплодотворению! Но ты мне куда ближе Людовика.

Я притворился, будто целиком поглощен приготовлением соуса. До чего же мне везет – нарвался на женщину, не знающую полового влечения! И все моя медлительность. Ну что теперь делать – бежать со всех ног и навсегда забыть о ней? Или философски довольствоваться ее дружбой?

Уже по меньшей мере час, как мне следовало быть дома. Флоранс устроит чудовищную сцену, а я, невезучий, даже не провинился перед ней. И есть одна-единственная возможность с честью выпутаться из этого затруднительного положения.

– Думаю, можешь накрывать на троих. Сейчас позвоню Флоранс. Нисколько не сомневаюсь, что ты ей тоже понравишься!

Танец

– Ну что?

– Она прошла!

– Елки-палки! Дашь ее мне?

У Элизы так тряслись руки, что трудно было удержать телефон. Она толком не знала, что сказать, только, всхлипывая, повторяла: это прекрасно, это замечательно, это чудесно, детка моя. Люси в растерянности вернула трубку отцу. Отец был счастлив. И так горд, словно его самого так высоко оценили. Ох уж эта дурацкая и жестокая мужская гордость!

Элиза отключилась. В кафе все вокруг нее смолкло. Но может быть, дело было лишь в обостренном ощущении пустоты в животе, в том самом месте, где десять лет назад росла ее дочка. Каролина и Флоранс горестно смотрели на подругу. Элиза растерла указательным пальцем несколько просыпавшихся на стол сахарных песчинок. Кофе остывал, от одного вида чашки к горлу подкатывала тошнота.

– Да ладно тебе, – отважилась заговорить Флоранс. – Ничего страшного. И в любом случае – дети рано или поздно от нас уходят.

– Но не в десять же лет!

– А ты подумай о том, как радуется Люси! – предложила Каролина.

Такое может прийти в голову только женщине, у которой нет своих детей! Забыв о собственных желаниях, ублажать семью, – да Элиза лишь это и делала с того самого дня, как вышла замуж за Марка. С утра до ночи дел по горло: с совещания учителей бежишь на урок танцев, от ортодонта сломя голову несешься со своим классом в музей – ведь хороший вкус закладывается в детстве… И чем больше загружена, тем меньше остается времени горевать над своей участью домашней рабыни.

Вот если бы она была только домохозяйкой, хоть немножко времени для себя да оставалось бы, но как это себе позволить?… Купленная в кредит квартира и никак не желавшая двигаться карьера мужа просто-таки вынуждают ее оставаться на полставки в коллеже.

Каждый раз в начале учебного года Элиза вывешивает на дверце холодильника расписание занятий своих четверых детей. Трех лет не прошло, а клеточки с надписью «Танец» размножились с бешеной скоростью, прямо как мегастазы. Элиза сделалась чемпионкой мира по затягиванию волос в гладкий пучок и по пришиванию лент к балетным туфлям, она сидела на всех занятиях, она напрягала спину, стараясь держаться как можно прямее, и поджимала зад, когда ее девочка пыталась выполнить двойной пируэт или прыжок.

И все же Элизе не хотелось сливаться с толпой матерей, видящих в дочках воплощение своей детской мечты. Да, она тоже в десять лет любила танцевать, однако никогда у нее не было ни того таланта, ни той воли, ни, главное, того безупречного сложения, какие сегодня позволяют Люси ступить на столбовую дорогу. Ах, что у девочки за фигурка! Но чем больше Элиза восхищалась своей длинноногой балеринкой, тем более неповоротливой казалась сама себе. Пока Люси готовилась к конкурсу, Элиза почти не могла есть, а ведь с каким презрением всегда смотрела на мамаш, которые торчали в раздевалке, с их затянутыми на макушке волосами и нелепой походкой. Идут, выворотив ступни, выставляются как только могут! Она- то, наоборот, предпочла бы, чтобы хоть иногда дочку на занятия водил Марк. Слов нет, как она устает от дороги и ожидания, но еще противнее – унижение. Не ходила бы она туда – не пришлось бы терпеть общество этих «в прошлом балерин».

Сколько же часов, отнятых у собственной жизни, она провела на антресолях танцевального класса, откуда, стиснутая прочими родителями, следила за движениями Люси…

Пятнадцать девочек в розовых трико, донельзя сосредоточенных, несмотря на бурчание растолстевшей и озлобившейся бывшей примы. И столько же матерей, глаз не спускающих с преподавательницы – как бы не выбрала чужую дочку в фаворитки!

– Ура! – радостно воскликнула Флоранс. – По крайней мере, тебе больше не придется слушать все эти глупости! А главное – не придется общаться с этими пошлыми тетками, каждая из которых воображает себя эстеткой только потому, что ей удалось произвести на свет такую тонкую и гибкую штучку!

Каролина перебила ее, испугавшись, как бы подруга не почувствовала себя слегка задетой:

– Послушайте, девчонки, что я придумала! Люси сейчас с отцом, ее брат и близняшки на неделю пристроены, ну и…

– Нет-нет! – поспешно отозвалась Элиза. – Я должна сама побыть с Люси. Второй тур через неделю, она захочет каждый день ходить на занятия.

– Дивные каникулы! – пробормотала Флоранс.

Когда пришел вызов на конкурс, Элиза с Марком ужасно расстроились из-за того, что придется отменить поездку на Сицилию. Они впервые за четыре года решили провести вдвоем отпуск, но конкурсные дни пришлись как раз на время пасхальных каникул.

– Да брось ты! Всего ведь неделя! А Люси во время конкурса в твою сторону так и так даже и не посмотрит, – уговаривала Каролина. – И знаешь, тебя так угнетает мысль об интернате балетной школы, где малышке придется жить, что от одного этого девочка может почувствовать себя виноватой, если поступит. Честное слово, Элиза, как ей, так и тебе недолгая разлука пойдет только на пользу!

Гудки в Алеееек… сандрийском порту все ту же пеееес… ню поют…

Болтовня трех подружек, набившихся в «твинго» Флоранс, перекрывала голос Клода Франсуа. «До чего бездарная музыка!» – смеясь до слез, думала Элиза. Устроившись на пассажирском сиденье, она сжимала стоявшую у нее на коленях маленькую дорожную сумку и нервно скребла ногтями по застежке-молнии.

– Остановка, девочки направо, мальчиков у нас нет! – сообщила Флоранс.

На заправке они запаслись чипсами и клубничной карамелью – этими, по мнению Люси, концентратами химических калорий, от которых она в свое время добровольно отказалась, голодом подкрепляя честолюбивое желание стать солисткой балета. Оглушенная ревом проносившихся мимо машин Элиза вдыхала смешанный запах травы, земли и бензина. Подметки липли к асфальту, залитому топливом и отработанным маслом. Воздушный шланг подрагивал, пытаясь указать направление ветра, довольно-таки прохладного в этот ранний весенний вечер. Подойдя к машине, Элиза посмотрела на свое отражение в стекле и поморщилась. Стрижка, которая должна была ее омолодить, выглядела жалкой – почти голая головенка, да еще под глазами круги, и щеки не слишком упругие. И все время кажется, что к этим естественным для ее возраста неприятностям прибавилась еще и постепенная утрата женственности: теперь, бросив на Элизу беглый взгляд, ее можно принять за мужчину. Ведь можно, правда?

– Это из-за волос! – утешила ее Каролина. – И что за дурак сказал, будто женщина после сорока не должна носить длинные волосы?

– Да мне же только-только исполнилось! – проскулила Элиза.

– Ладно, все, хватит здесь топтаться! Поехали!

Элиза, не удержавшись, поделилась своими тревогами, однако, как обычно, никто не спешил проявить с ней солидарность в этой области. Ее и подруг разделяли всего несколько лет, но Флоранс и Каролине нисколько не хотелось влезать вместе с ней в проблемы женщин за сорок. На словах они ее подбадривали, а на деле упрямо цеплялись за свой статус тридцатилетних.

До каких пор можно претендовать на звание «молодая женщина»? Элиза не знала, но стройность Каролины и свежий цвет лица Флоранс подсказывали ответ. А кто помещается между «молодой женщиной» и «старой дамой» или, еще того хуже, «пожилыми людьми», вообще не имеющими пола? Может быть, «зрелая женщина», нечто вроде тех отменных плодов, которые вот-вот начнут гнить?

Они успели засветло добраться до «Яблоневого сада» – усадьбы, недавно купленной Флоранс и Николя. Машина затормозила у ворот, Каролина вышла, чтобы открыть, потом пришлось проехать еще метров двести, и только тогда…

– Добро пожаловать в замок! – воскликнула Флоранс.

На самом деле это был обычный нормандский дом, утонувший в высокой траве. Странная крыша доставала краями почти до земли.

– Конечно, пока у нас тут не очень роскошно, – прибавила хозяйка поместья, не углядев восторга на лицах подруг, – но мне так хотелось покоя и свежего воздуха!

Это Флоранс уговорила Николя поменять их парижское жилье на квартиру поменьше: уж очень хотелось осуществить всегдашнюю мечту горожан – заполучить возможность когда-нибудь потом всей семьей вести здоровый образ жизни в строении, служившем некогда, скорее всего, конюшней или хлевом. Отныне все выходные пойдут на то, чтобы привести в порядок свое поместье, а потом надо будет его поддерживать. И что поделаешь, если чистый воздух еще долго будет попахивать уайт- спиритом и акриловой краской… Бог с ним, это еще не сегодня и не завтра, а пока Флоранс безудержно радовалась тому, что может провести первую ночь в новом доме вместе с подругами.

Она разожгла огонь, чтобы запахом горящих дров прогнать сырость и душок мышиного помета, и они устроили себе что-то вроде пикника у камина. Усевшись прямо на пол, на разостланную козью шкуру, ели руками подгорелое мясо с привкусом угля и запретности.

– Сразу вспоминается наш велосипедный поход! – вздохнула Каролина.

В этом походе, куда они отправились совсем девчонками, Элиза была за старшую. Все, что, двинувшись на поиски приключений, они взяли с собой, уместилось в деревянном прицепе. Палатка, банки с консервами, запас детского фруктового пюре в качестве десерта, газовая плитка… А из одежды и косметики – только самое необходимое для барышень, готовых к первым встречам с мужчинами.

– Мы тогда еще верили, будто они нужны для того, чтобы чувствовать себя счастливыми!

Они, все три одновременно, так отчетливо об этом подумали, что никто не смог бы сказать с уверенностью, которая из них это произнесла.

Когда Марк позвонил Элизе на мобильник, та, разомлев от сидра и каминного жара, уже почти забыла о своей роли страдающей матери.

– Ну и как ты там справляешься? – спросила она.

– Полный порядок. Сводил Люси в ресторан. Мы с ней отпраздновали ее успех. Конечно, ей было бы приятнее, если бы ты была с нами, но я понимаю…

Да нет, ничего он не понимал, но с его стороны очень мило сделать вид, будто понимает. Люси тоже захотела поговорить с мамой. Она перечислила имена всех подружек, которые участвовали в конкурсе вместе с ней. Прошли только две.

– Как ты думаешь, в Опере нас поселят в одной комнате?

Ну да, конечно! За этим отчаянным желанием поступить в знаменитую школу крылась не только любовь к танцу. Школа – это еще и подружки, и секреты, целый отдельный мир, который можно противопоставить родительскому.

– А ты, мам? Ты тоже сегодня будешь ночевать в одной комнате с подружками?

Как тогда, когда вы укладывались в палатке, подвесив к стойке карманный фонарик, неуязвимые под непрочной защитой брезента? Как тогда, когда у вас не было ни мужей, ни детей, но вы о них мечтали, не догадываясь о том, что их появление означает утрату лучшей части вашей молодости?

– Спокойной ночи, мой птенчик.

– Спокойной ночи, мамусечка!

От этого нежного прощания у Элизы повлажнели глаза. Скоро ей придется целую неделю ждать свою лапочку, свою малышку и каждое воскресенье со слезами ее провожать.

– Смотрите, что я нашла! – радовалась Флоранс.

В стенном шкафу под лестницей отыскалось пиратское сокровище – несколько покрытых слоем пыли бутылок рома.

– Вот это да! – расхохоталась Каролина. – Интересно, они были включены в стоимость дома?

«Господи, маленькая моя! – терзалась Элиза. – Что я здесь делаю, вместо того чтобы наслаждаться последними минутками, пока ее у меня не забрали?»

– Давай, Элиза! Глотни, от рома цвет лица улучшается!

Почему Каролина и Флоранс стараются не говорить с ней о ее дочери? Что это за подруги, если им дела нет до мук, которые ты испытываешь! Каролина со смехом рассказывала о том, какую новую глупость на стороне она намеревается совершить, Флоранс превозносила супружескую верность, Элиза молча страдала.

– А у тебя, Элиза, как с Жаном-Мишелем?

Боль немного утихла – возможно, под действием рома. В балетной школе детей отпускают домой на выходные. Люси будет рассказывать, что произошло за неделю, делиться тайнами… Они будут проводить много времени вдвоем. И потом, будут еще и каникулы, а если повезет, Люси когда- нибудь слегка прихворнет и ее на несколько дней отправят лечиться к родителям. Разумеется, Элиза не желает, чтобы дочка болела, но как было бы приятно ее нежить, холить и лелеять!…

– Элиза, проснись! Ты с нами или где?

– А что?

– Это плохой знак! – пошутила Каролина. – Я спрашиваю, как у тебя с Жаном-Мишелем, а ты притворяешься, будто не слышишь. Может, скрываешь от нас что-то?

«Как будто мне сейчас до него!» – подумала Элиза. Но ей было приятно, что подружки все еще считают ее способной нравиться. Особенно сегодня, когда она почувствовала себя старушкой.

– Звонит время от времени, – соврала она.

– Так действуй! – затормошила ее Флоранс.

– Ну ты и нахалка! Сама образец добродетели, а многодетную мать к чему подталкиваешь?

Элиза осеклась. Многодетная мать! Скорее всего, это и есть недостающее звено между «молодыми женщинами» и «пожилыми людьми».

– Если говорить абстрактно, я всегда стою за верность, – объяснила Флоранс. – Но тебе, по-моему, не помешает немного отвлечься.

«Как будто любовник поможет мне забыть о том, что у меня отняли мою деточку! Я безутешна! Хотя… возможно, страдающая мать имеет право менее сурово к себе относиться… Черт возьми! От рома нисколько не лучше!»

Полено догорело. Скрипнул ставень. Подружки умолкли, сбились в кучку, прижались одна к другой и уже начинали дремать. Им было хорошо, как когда-то в палатке. Флоранс взяла Элизу за руку, Каролина пристроила голову ей на плечо. И больше никаких слов, только сила дружбы. Конечно же, Флоранс и Каролина все понимают насчет Люси. Но зачем снова это ворошить?

Заночевали в детской, Элиза и Флоранс втиснулись в одну кровать. Они снова были в том возрасте, когда шушукаются в темноте, когда заливаются смехом, оттого что Флоранс во сне разговаривает, когда испуганно взвизгивают, если летучая мышь стукнет в окно. Наконец, не думая о том, что готовит им новый день, затаившийся на краю ночи, они уснули.

– Ну как, Элиза, получше тебе? – спросила Флоранс, не отрываясь от чашки кофе.

– Вроде да. А Каролина еще спит?

– Никак не проспится!

Флоранс проснулась свежая, румяная, с блестящими волосами. Элиза растерла щеки: может, это крайнее средство исправит впечатление от набрякших век и землистого цвета лица… Усевшись напротив Флоранс, она принялась намазывать на хлеб масло.

– Я сейчас поговорила с Люси. До конца недели она поживет у своей преподавательницы. Будет готовиться ко второму туру.

– Не пойму, что тебя смущает!

– Они с отцом все решили сами, а меня даже не спросили. Если не считать этого, все хорошо.

– Конечно, хорошо! Дети пристроены до конца каникул. Скажешь Марку, что тебе необходимо побыть одной, – и радуйся жизни! Вряд ли он найдет что возразить, при нынешних-то обстоятельствах. Ах, если бы у меня было целых пять дней!…

Да как она может развлекаться, когда у нее вот-вот отнимут Люси?

– Тебе полезно выбраться из дома, – уговаривала Флоранс.

У Элизы под глазами набрякли горестные мешки, они оттягивали книзу все лицо. Она сознавала, сколько усилий потребуется, чтобы вновь обрести человеческий облик, и не верила в успех.

– Послушай, Флоранс, как тебе кажется, я не созрела для подтяжки?

На самом деле ни о какой подтяжке не могло быть и речи. Она слишком молода и слишком боится уколов, чтобы позволить кромсать себя почем зря. Но Флоранс, сдвинув брови, пристально ее изучала.

– По-моему, ты можешь еще немного с этим подождать.

– Еще немного? Думаешь, скоро все- таки понадобится?

– Я не это имела в виду.

– Вот как? Ну а что ты имела в виду?

– Да ничего! Просто мне противна эта навязанная погоня за молодостью, и я уверена, что в тысячу раз лучше жить с морщинами и седыми волосами, чем стать похожей на мумию Рамсеса! Но я же понимаю, почему тебе хочется выглядеть моложе, – обстоятельства диктуют. И знаю, как тебе тяжело…

Флоранс взяла Элизу за руку, поцеловала подругу. Элиза уронила слезинку на плохо выглаженную скатерть: сразу вспомнилось, как Люси всовывала свою руку в ее, когда они вместе куда-нибудь шли. Теплая доверчивая ладошка. Надо учиться жить без этой маленькой радости на каждый день.

– Ей ведь и десяти еще не исполнилось! – всхлипнула она.

– Знаю, знаю, – прошептала Флоранс. – Ну давай, поплачь всласть!

– Вчера вечером я почти уже не думала об этом. А с утра как волной накрыло…

– Вчера вечером мы напились… Разве тебе станет легче, если мы сделаемся законченными алкоголичками?

Ответом стала слабая, жалкая улыбка. Напиться, забыться, заглушить… Может быть, найдется лучшее решение.

Когда Элиза вернулась домой, обстановка показалась ей мрачной. Марк на работе. Сын и близняшки всё еще у родителей Марка в Бургундии, а Люси, от которой ее отделяют всего несколько улиц, живет теперь на другой планете. Элиза никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Зашла в комнату Люси, тесное логово, сплошь завешанное балетными плакатами, населенное плюшевыми зверушками, легла на постель, зарылась лицом в простыни, чудесно благоухавшие ее дочкой, всем телом вжалась в перину. Ей казалось, она уже никогда больше не соберется с силами и не встанет. Где-то очень далеко зазвонил телефон. Надо подойти… Тело упиралось, не подчинялось приказу мозга. Снова тихо. Элиза наконец поднялась. Господи, да что ж она так поздно спохватилась! А если звонила Люси?

Поглядев на свое отражение в зеркале над умывальником, она убедилась в том, что с пластикой можно и в самом деле повременить. Что ж – первая хорошая новость за день.

Когда телефон зазвонил во второй раз, Элиза рванулась к нему, в спешке поскользнулась и ударилась ногой об угол стола. Так больно ударилась, даже слезы из глаз брызнули, на этот раз – злые: можно подумать, тут и вещи проявляют враждебность, пользуясь тем, что она расстроена и растеряна.

– Алло! – сказала Элиза в трубку, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Звонил Марк. Приглашал пообедать. Вдвоем, подчеркнул он, как влюбленная парочка.

Даже после двенадцати лет совместной жизни, даже если человек, который вас приглашает, каждую ночь храпит рядом с вами, такое предложение – это серьезно. И потому Элиза полчаса потратила на то, чтобы сбросить несколько лет. Она надела самое новое из своих платьев. Его подарил Марк. Три года назад, ну да ладно…

Надо же – он выбрал для обеда вдвоем эту забегаловку с меню для туристов на трех языках, ту самую, где обедает каждый день!

– У меня времени мало, – оправдывался Марк, и она просто кожей чувствовала: вот, еще к тому же и дает понять, какой милости удостоил, одарив частью этой драгоценности. – Ну как, хорошо погуляли с подружками?

Уклонившись от ответа, Элиза принялась описывать только что купленный Флоранс и Николя дом.

– Конечно, он не в лучшем виде, почти развалюха. Им долго придется все выходные тратить на то, чтобы привести его в порядок.

– Подумать только! А ведь покупают-то загородные дома, надеясь там отдохнуть!

Они оттягивали минуту, когда разговор зайдет о Люси, зная, насколько противоположны их взгляды. На неделе Марк проводил с детьми никак не больше часа в день, и отсутствие Люси проявится для него только в том, что пять часов в неделю некого будет приласкать. Мелочь по сравнению с той беспредельной гордостью, которую он испытывал.

– Мне тоже придется нелегко, – заверил он.

Ни капли искренности! Рассчитывает небось заслужить прощение – ведь не без его участия все сложилось так, как сейчас, ведь она так страдает отчасти и по его вине?

– Зато девочка-то как будет счастлива! – прибавил Марк.

– Будем надеяться… – вздохнула Элиза. – Кстати, а что бы ты сказал, если бы я воспользовалась отсутствием детей и сама на несколько дней куда-нибудь уехала?

– Ну что ж… Я бы сказал, что в нынешних обстоятельствах ты прежде всего должна баловать себя.

«Приятно слышать, – подумала Элиза. – Получается, раз я горюю, то имею право на все… Ну-ка, попробуем…»

– Знаешь, Марк, я эту твою рубашку терпеть не могу. И потом, у тебя круги под мышками.

– Вот оно как!… Знаешь, с тобой не соскучишься!

Сказать такое вслух в ресторане, где Марк на «ты» с официантами… казалось бы, буря неизбежна. Ан нет, ничуть не бывало. Просто улыбка у мужа сделалась чуть натянутой, только и всего.

– Да, так насчет Люси… – снова заговорила Элиза.

– Тут двух мнений и быть не может – молодец наша девочка! – перебил ее Марк. – Поставила перед собой цель и уже почти ее достигла, осталось совсем немножко. Потрясающе!

– Это у тебя была цель для нашей дочки, это ты ее настраивал, не очень-то советуясь со мной, и теперь из-за тебя я ее вот- вот потеряю. Обо мне ты подумал, Марк?

– О тебе? Хватит того, что ты только о себе одной и думаешь, убогая!

Убогая! Он назвал ее убогой! И обвинил в эгоизме. Да как он смеет! Как он смеет обвинять ее в эгоизме, когда она столько лет заботилась о благополучии семьи, о себе-то как раз напрочь забывая! Уже и не сосчитать, сколько часов потрачено на поездки туда-сюда по средам, на проверку уроков, на покупку всего необходимого к началу учебного года, на уборку, на готовку…

Элиза встала, мгновение поколебалась, выбирая один из двух стаканов, милосердно выбрала тот, в котором была всего-навсего вода, и выплеснула ее в лицо Марку.

– Ты ничего не желаешь слушать, ничего не хочешь понять! – прошипела она, не обращая внимания на изумленные взгляды окружающих.

Тем не менее она отказала себе в удовольствии прилюдно назвать мужа козлом, достаточно и того, что с гордо поднятой головой вышла из ресторана. А Марк пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать.

К тому времени, как Элиза вернулась домой, ее ярость утихла. Никаких семейных или хозяйственных обязанностей, домработница даже белье все перегладила, ничего ей не оставив. Она не знала, куда себя девать, как распорядиться несколькими днями безделья, при том что проявить эгоизм было бы не только безопасно, но даже и спасительно.

Элиза бесцельно слонялась по квартире. Герани на подоконниках умирали от жажды, но она над ними не сжалилась. В спальне споткнулась о три пары безупречно выстроившихся рядком мужских туфель.

– Нет бы обо мне думать столько же, сколько о своих паршивых ботинках! 18 проворчала она, яростно топча самую новую пару. Хорошенько отделав их, пинком загнала под кровать и стала слоняться дальше.

Зазвонил мобильник. Марк, наверное, кто же еще. Пусть идет к черту, и это еще вежливо сказано! Возьму сейчас и испорчу весь его гардероб начальника… прямо скажем, не самого большого начальника!

Мысль как пришла, так и ушла, для ее осуществления в придавленной тяжестью душе Элизы гнева все-таки не хватило. Ладно, подумала она, отвечу ему, попрошу прощения и уговорю купить платье – то самое, уж очень оно мне нравится…

Она взяла трубку. Звонил не Марк.

Жану-Мишелю и тридцати секунд не понадобилось на уговоры: Элиза сразу же согласилась с ним встретиться. Он почти год не давал о себе знать, зато появился в самый подходящий момент!

В кафе, где было назначено свидание, она сразу же выложила ему все про Люси. Он удачно притворился сочувствующим, обнял ее и прошептал на ушко, что в печали она становится еще более желанной, но что он все же постарается вернуть ей улыбку. Спросил, в чем она сегодня, в чулках или в колготках, и, расхрабрившись от собственной дерзости и от Элизиного ответа, повел в гостиницу.

У Элизы не было ощущения, что с Жаном-Мишелем она изменяет Марку. Жан- Мишель был давним другом семьи. Он жил в провинции, его жена, родом из Бордо, носила туфли без каблуков, состояла в клубе читателей и брала уроки росписи по фарфору. Жан-Мишель ухаживал за Элизой, когда она после рождения двойняшек уже почти смирилась с тем, что если ее любят, то только за ум[13].

А Жану-Мишелю не было никакого дела до ума Элизы. Ему нравились попка Элизы, грудь Элизы, затылок Элизы. Все это нравилось ему достаточно сильно для того, чтобы раз в два-три года с ней переспать, и Элиза, сознавая, как этому старому и некрасивому человеку с ней повезло, научилась извлекать из прочной и нерегулярной связи лучшее, что она могла ей дать, – чувственное и нарциссическое удовлетворение.

Побег был продуман и подготовлен прекрасно. С помощью Флоранс она внушила мужу, что отдыхает с подругой в маленькой гостинице Бель-Иля, каждое утро звонила домой и рассказывала своим, до чего же ей полезны морской воздух и дары моря. Впрочем, устриц и копченую семгу она и в самом деле ела, поскольку Жан- Мишель неизменно считал, что нет на свете ничего шикарнее. Кроме того, эти насыщенные йодом яства в отеле «Meridien» подавали в номера, а это, в представлении Жана-Мишеля, было уже просто за пределами роскоши. Элизе его восторги казались в высшей степени провинциальными, но она не придавала этому значения, поскольку не собиралась провести с ним всю жизнь. Всего лишь три дня.

Они вообще не выходили из номера. Жану-Мишелю удалось отменить все встречи, ради которых он приехал в Париж. Он говорил – «прибыл в Париж» и, соответственно, для коллег «убыл» обратно под предлогом каких-то семейных обстоятельств.

Жан-Мишель обращался с Элизой как с принцессой, сам себя убеждая в том, что в постели он – бог. Элиза не спорила: эта игра помогала отогнать печаль, хотя нисколько не сближала с любовником.

К концу третьих суток, заполненных постельными утехами и копченой семгой, Элиза всем этим пресытилась. Не то чтобы она испытывала хотя бы малейшее раскаяние или стосковалась по своей большой семье и ученикам в коллеже Сен-Рюстик, но однообразное повторение уже породило скуку, а безнаказанность, дарованная статусом безутешной матери, подталкивала зайти дальше. Может быть, отправиться путешествовать? Марк поймет. А там – как знать, вдруг она начнет новую жизнь с прекрасным принцем, которого встретит в других широтах… Марка никто и слушать не станет: все ведь по его вине. Друзья и знакомые найдут для нее оправдание: бедняжка слишком тоскует по дочери, для нее так лучше, пусть попробует начать все по новой. Спасибо тебе, Люси!

Утром четвертого дня Элиза проснулась от храпа Жана-Мишеля, спавшего с открытым ртом, заложив руку за голову. Волосы в его, открывшейся при этом подмышке напоминали торф. Луч солнца указывал презрительному взгляду Элизы на штаны и подштанники, слишком аккуратно размещенные на спинке стула.

«Ну и на что мне сдался этот пентюх?» – прошептала Элиза. В животе у нее все сжалось, она подумала о Люси, представила себе, как дочка встала на рассвете, чтобы отправиться на второй тур. Вот она перед зеркалом – приглаживает волосы и стягивает их в пучок на макушке, делаясь похожей на землеройку. Перед тем, должно быть, сделала пару упражнений на растяжку – надо же разбудить свое тело, а потом, как всегда, несколько раз проверит и перепроверит сложенную с вечера сумку. Два хитона, две пары колготок на тот совершенно невероятный случай, если она умудрится запачкаться в раздевалке Оперы, и еще балетные туфли, пуанты, к которым Элиза пришивала ленты, и бутылка воды, и драгоценный вызов, и камешек-талисман…

Марк и на этот раз пошел с дочкой. До начала конкурса двадцать минут. Еще самое большее четыре часа – и судьба девочки будет решена.

Элиза приняла душ, бесшумно оделась. В подвальном ресторане с розовыми стенами ей подали два запечатанных в целлофан печенья, кусочек масла размером с гостиничное мыльце и кофе, пахнущий грязными носками.

– Как там, в Бель-Иле, погода хорошая?

– Чудесная! Я завтракаю, глядя на море.

– Вот и хорошо! А то синоптики дождь обещали.

– Нет-нет, небо расчистилось, – уверяла Элиза, рассматривая неоновые лампы под потолком. – А как сегодня наша девочка?

– Великолепна. Рвется в бой. Вот только что прошла мимо.

– Я изо всех сил о ней думаю.

– Элиза…

– Что?

– Я понимаю, как тебе трудно.

– Элиза, я люблю тебя.

– И я тебя, Марк.

– Насладись морем как следует, любовь моя. Я тебе перезвоню, как только что-то узнаю.

Когда Элиза вышла из отеля, оставив Жана-Мишеля под душем, магазины только- только начали открываться.

Она не соврала мужу, погода стояла чудесная. Элиза устроилась на террасе, заказала настоящий кофе и круассан. Закинула ногу на ногу и подставила лицо солнцу. Подошел мужчина, попросил огонька. Зажигалки у нее не было, но она обольстительно ему улыбнулась и была вознаграждена сторицей.

Если она не начнет новую жизнь прямо сейчас, всякое ведь может случиться, тогда она заставит Марка взять еще одну няню. И еще потребует, чтобы раз в неделю водил ее в кино, а раз в две недели – ужинать в ресторан. Марк не сможет ей отказать, он же не хочет, чтобы она зачахла от горя, потому что Люси…

Тут Элизе стало немного не по себе – она внезапно поняла, что куда больше думает о себе, чем о дочери. «Сосредоточься! – приказала она себе. – Посылай ей хорошую энергию! Давай, моя дорогая, у тебя все получится! Иначе и быть не может!» Элиза решила смириться. Люси все-таки два раза в неделю будет ночевать дома. Ну и каникулы… А все остальное время Марк, друзья и Жан-Мишель будут баловать безутешную мамочку, но главное – она сама будет себя баловать в награду за принесенную непомерную жертву. Да, она начнет новую жизнь! Теперь она уже ждала этого почти с нетерпением.

– Ты где?

Звонил Жан-Мишель.

– В двух шагах от гостиницы.

– От Люси что-нибудь слышно?

Ее тронуло, что любовник об этом не забыл.

– Пока нет. Жду.

– Я знаю очень приятный способ скоротать время.

– Мне надо побыть одной.

Он не стал уговаривать. Она расплатилась за кофе, официант, отсчитывая сдачу, коснулся ее руки.

– Хорошего вам дня, мадемуазель!

Элиза распрямила спину и почувствовала себя юной покорительницей сердец.

Она не устояла перед крохотной и очень дорогой сумочкой. Потом прикупила к ней босоножки под страусовую кожу. Марк, скорее всего, нахмурится, когда получит выписку из их общего банковского счета, но взглянет на дату, увидит, что покупки были сделаны в день этого чертова конкурса, и все поймет.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло!» – говаривала тетка Элизы.

И в самом деле, этот день, которого она ждала с таким страхом, начинался замечательно.

– Мама…

Элиза затаила дыхание, больно вдавив в правое ухо мобильник, а в левое воткнув по самую барабанную перепонку указательный палец.

– Мама… я… провалилась…

– Маленькая моя! Малышка моя любимая!

Элиза прижалась к стене, у нее сердце разрывалось от всхлипываний дочки. Марк взял трубку.

– Что там случилось? – спросила Элиза.

– Не знаю. Она совершенно убита. Мы едем домой.

– Я тоже сейчас приеду.

– По-моему, так и в самом деле будет лучше. В котором часу у тебя поезд?

Надо же! Чуть себя не выдала!

– Думаю, вернусь ближе к вечеру. Скажи малышке, что мама ее любит и спешит к ней изо всех сил.

Ох, как нестерпимы были следующие часы! Элиза терзалась чувством вины, думая о своей девочке, которой сейчас так необходима. Ее руки без толку шарили в пустоте, а ведь несчастная, отчаявшаяся Люси так близко! Элиза рванула в гостиницу, чтобы не дай бог не встретиться на улице с мужем. День они с Жаном-Мишелем провели тягостный. Заказали обед в номер и включили телевизор.

– В каком-то смысле все к лучшему, – без устали твердил Жан-Мишель. – Дочка остается дома, ничего пока не меняется.

Но Элиза за неделю успела привыкнуть к мысли, что скоро все пойдет по-другому. Она радовалась готовому оправданию для любых причуд, мечтала о том, что сможет больше времени уделять себе, что Марк, на которого она намеревалась свалить вину за уход Люси из дома, станет к ней хоть чуть- чуть внимательнее. Вот-вот могло случиться Нечто – и вдруг все закончилось. Ничем. И что осталось? Будни, повседневная скука и невыносимое, принудительное безоблачное семейное счастье.