Силы Хаоса: Омнибус

Колдун и машина

Долгие годы, предшествовавшие Битве за Град Песнопений, я не ведал страха, поскольку мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, обратилось в пыль на ветрах истории. Вся истина, ради которой я сражался, теперь стала не более чем праздными философствованиями, которые изгнанники нашептывали призракам.

Я не злился из-за всего этого, равно как и не впадал в особую меланхолию. За столетия я усвоил, что лишь глупец пытается бороться с судьбой.

Оставались только кошмары. Мой дремлющий разум получал мрачное удовольствие, возвращаясь к Судному Дню, когда по улицам пылающего города с воем бежали волки. Всякий раз, когда я позволял себе заснуть, мне снился один и тот же сон. Волки, постоянно волки.

Адреналин вытянул меня из дремоты рывком млечной узды, вызвав дрожь в руках и покрыв кожу холодными кристалликами пота. Воющие крики последовали за мной в мир наяву, угасая в металлических стенах моей медитационной камеры. Бывали ночи, когда я ощущал этот вой в своей крови, ощущал, как он движется по венам, отпечатавшись в моем генокоде. Пусть волки и были всего лишь воспоминанием, но они охотились с рвением, свирепость которого превосходила ярость.

Я дождался, пока они растворятся в гуле корабля вокруг. И только потом поднялся. Хронометр показывал, что я проспал почти три часа. После тринадцати дней бодрствования даже урывки покоя были желанной передышкой.

На настиле пола моей скромной спальни лежала, отдыхая и внимательно наблюдая, волчица, которая не была волчицей. Ее белые глаза, бесцветные, словно безупречные жемчужины, следили за тем, как я встаю. Когда спустя мгновение зверь поднялся, его движения были неестественно плавными, не привязанными к перемещениям природных мышц. Волчица двигалась не так, как настоящие волки, даже не как те волки, которые преследовали меня во снах. Она двигалась, словно призрак, надевший на себя волчью шкуру.

По мере приближения к существу оно все меньше походило на подлинного зверя. Когти и зубы были стеклянистыми и черными. В сухом рту совершенно не было слюны, и оно никогда не моргало. От него пахло не плотью и мехом, а дымом, который следует за огнем — несомненный запах уничтоженного родного мира.

Хозяин, — пришла мысль волчицы. На самом деле, это было не слово, а понятие, признание подчинения и привязанности. Впрочем, человеческий — и постчеловеческий — разум воспринимает подобное как язык.

Гира, — отправил я в ответ телепатическое приветствие.

Ты спишь слишком громко, — сообщила она. Я славно наелась в тот день. Последние вздохи рожденных на Фенрисе. Раскусывание белых костей ради пряного мозга внутри. Соленое пощипывание благороднейшей крови на языке.

Ее веселье развеселило и меня. Ее самоуверенность всегда была заразительной.

— Хайон, — раздался со всех краев комнаты тусклый нечеловеческий голос. В нем совершенно отсутствовали как эмоции, так и половая принадлежность. — Мы знаем, что ты проснулся.

— Так и есть, — заверил я пустоту. Под кончиками пальцев был темный мех Гиры. Он казался почти что реальным. Пока я почесывал зверя за ушами, тот не обращал на это внимания, не проявляя ни удовольствия, ни раздражения.

— Иди к нам, Хайон.

В тот момент я не был уверен, что в силах разобраться с подобной встречей.

— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.

— Мы фиксируем интонационные сигнификаторы, которые указывают на обман в твоем ответе, Хайон.

— Это потому, что я тебе лгу.

Никакого ответа. Я воспринял это как благо.

— Были ли известия касательно энергии в предкамерах, соединенных с хребтовыми магистралями?

— Изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.

Жаль, впрочем, неудивительно, учитывая режим энергосбережения на корабле. Я встал с плиты, которая служила мне ложем, и помассировал саднящие глаза большими пальцами после неудовлетворительного сна. Из-за истощения энергии «Тлалока» освещение комнаты было тусклым, в точности как в те годы, когда я в бытность свою тизканским ребенком читал пергаменты при свете переносной светосферы.

Тизка, некогда именуемая Городом Света. Последний раз я видел родной город, когда бежал из него, наблюдая за тем, как на обзорном экране оккулуса уменьшается горящий Просперо.

В определенной степени Тизка продолжала существовать на новом родном мире Легиона — Сортиариусе. Я посещал его в глубинах Ока всего несколько раз, но никогда не жалел, что нахожусь там. Многие из моих братьев чувствовали то же самое — по крайней мере те немногие, чей разум остался нетронут. В те бесславные дни Тысяча Сынов в лучшем случае представляла собой разобщенное братство. В худшем же они вообще забывали о том, что значит быть братьями.

А что же Магнус, Алый Король, некогда вершивший суд над своими сыновьями? Наш отец сгинул в метаморфозах Великой Игры, ведя Войну Четырех Богов. Его заботы были эфирны и призрачны, а амбиции его сынов еще оставались смертными и мирскими. Все, чего нам хотелось — выжить. Многие из моих братьев продавали свои знания и боевое чародейство крупнейшим из игроков в сражающихся Легионах, ведь на наши таланты всегда был спрос.

Даже среди мириада миров, купающихся в энергиях Ока, Сортиариус был неприветливым домом. Все его обитатели жили под пылающим небом, которое уничтожало понятия дня и ночи. Небеса тонули в кружащемся и страдающем хоре лишенных покоя мертвецов. Я видел Сатурн в той же системе, что и Терра, а также планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе планеты окружали кольца из камней и льда, выделявшие их среди небесных собратьев. У Сортиариуса было такое же кольцо — белого спектра на фоне бурлящего лилового пространства Ока. Оно состояло не изо льда или скал, а из вопящих душ. Мир-ссылку Тысячи Сынов вполне буквально венчала корона из воющих призраков тех, кто умер по вине лжи.

По-своему это было красиво.

— Иди к нам, — произнес механический голос из настенных вокс-динамиков.

Показалась ли мне слабая примесь мольбы в мертвенной интонации? Это обеспокоило меня, хотя я и не мог сказать, почему.

— Не хочу.

Я двинулся к двери. Гире не требовалась команда идти следом. Черная волчица неслышно шагала за мной. Белые глаза наблюдали, обсидиановые когти щелкали и царапали по палубе. Иногда — если бросить взгляд в нужный миг — тень Гиры на стене была чем-то высоким с рогами и крыльями. В иные моменты моя волчица вообще не отбрасывала тени.

За дверью стояли на часах двое стражей. Оба были облачены в кобальтово-синий керамит с бронзовой отделкой, а шлемы выделялись высокими хельтарскими плюмажами, которые напоминали о просперской истории и древних ахцтико-гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, оба повернули головы ко мне. Один, мрачный, как любая храмовая горгулья, даже кивнул медленным приветственным жестом. Когда-то такое проявление жизни раздразнило бы меня риском ложной надежды, но теперь я вышел за пределы подобных заблуждений. Мои сородичи давно сгинули, их убила гордыня Аримана. Их место заняли эти рубрикаторы, оболочки пепельной не-смерти.

— Мехари. Джедхор, — приветствовал я их по имени, несмотря на всю бесполезность этого.

Хайон. Мехари смог передать имя, однако это было проявление холодного и простого повиновения, а не подлинного узнавания.

Прах, — передал Джедхор. Это он кивнул. Все — прах.

Братья, — ответил я рубрикаторам.

Обращение на них проникающего взгляда второго зрения сводило с ума, потому что я видел в керамитовых оболочках, которыми они стали, как жизнь, так и смерть. Я потянулся к ним — не физически, а робким нажимом психического восприятия. С таким же легким напряжением можно прислушиваться к далекому голосу в тихую ночь.

Я ощущал близость их душ, в точности как в те времена, когда они ступали среди живых. Однако внутри доспехов был лишь пепел. Вместо памяти в их сознании был туман.

В Джедхоре я почувствовал крошечный тлеющий уголек воспоминания: вспышка белого пламени, которая затмевает все остальное и длится не дольше мгновения. Так умер Джедхор. Так умер весь Легион. В ликующем огне.

Хотя разум Мехари порой испускал такие же импульсы памяти, тогда я ничего в нем не почувствовал. Второй рубрикатор смотрел на меня бесстрастным неподвижным взглядом Т-образного визора шлема, сжимая болтер в величественной позе стража.

Я не раз пытался объяснить противоречивость живых мертвецов Нефертари, но мне всегда недоставало верных слов. В последний раз, когда мы беседовали на эту тему, все кончилось особенно жалко.

— Они там и не там, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Не могу объяснить это тому, у кого нет второго зрения. Это все равно, что пытаться описать музыку родившемуся глухим.

В тот момент Нефертари провела своей когтистой перчаткой по шлему Мехари, и ее хрустальные ногти поскребли одну из неподвижных красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, достаточно прозрачной, чтобы видеть тусклую паутину под кожей на угловатых щеках. Она и сама выглядела полумертвой.

— Ты это объяснишь, — отозвалась она с сухой чужеродной улыбкой, — если скажешь, что музыка — это звучание эмоции, которую музыкант выражает аудитории посредством искусства.

Я кивнул на ее изящное опровержение, но более ничего не сказал. Мне не доставляло удовольствия делиться подробностями проклятия братьев даже с ней, не в последнюю очередь из-за того, что на мне лежала часть вины за их судьбу. Это я пытался помешать Ариману в последний раз бросить кости.

Это я потерпел неудачу.

Знакомая пульсация окрашенного виной раздражения вернула меня обратно в настоящее. Рядом со мной зарычала Гира.

За мной, — приказал я двум рубрикаторам. Команда с потрескиванием прошла по психической нити, соединявшей нас троих, и связь загудела от их подтверждения. Мехари и Джедхор двинулись следом, глухо стуча подошвами по палубе.

В длинном проходе, ведущем на мостик, с треском ожил еще один вокс-динамик.

— Иди к нам, — произнес он. Очередная монотонная просьба забраться вглубь холодных коридоров корабля.

Я посмотрел прямо на один из бронзовых акустических рецепторов, которые испещряли сводчатые стены основного хребтового коридора. Этому придали форму улыбающейся андрогинной погребальной маски.

— Зачем? — спросил я.

Из динамиков по всему кораблю шепотом раздалось признание, всего лишь очередной голос среди песен призраков.

— Нам одиноко.

Жизнь на борту «Тлалока» была контрастна и противоречива, как и на всех имперских кораблях, выброшенных на берега Преисподней. В Великом Оке существовали как владения стабильности, так и истерзанные потоки, и корабли, заходившие в пространство Ока, в конечном итоге впадали в такое же состояние нерегулярности течения.

В этом царстве мысль становится реальностью, если иметь силу воли, которая необходима, чтобы вызвать нечто из ничто варпа. Если смертный чего-то жаждет, варп зачастую предоставляет это, хотя подобное редко не сопровождается нежданной ценой.

После того, как слабейшие покончили с собой, будучи не в силах совладать с собственным непослушным воображением, на хаосе обломков начала возводиться иерархия экипажа. В сводчатых залах «Тлалока» общество вскоре перестроилось по принципу деспотичной меритократии. Те, кто был мне наиболее полезен, возвышались над теми, кто не был. Так вот просто.

Многие в экипаже были людьми, которых забрали в рабство во время набегов в ходе войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сортиариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева при ритуальных схватках, пока они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, со скрежетом медленно открывающихся в режиме малой энергии. Два часа трясущихся подъемных и опускных платформ. Два часа темных коридоров и звука песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Под мелодию натужных поскрипываний по хищному телу «Тлалока» изредка проходила дрожь, когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса — голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица входила в область мрака и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, я чувствовал резонирующую дрожь в незримых узах, связывавших нас.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное успокоение. Не будучи одаренными собеседниками, они воплощали собой непоколебимое присутствие.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно они на самом деле отвечают. Я гадал, как бы расценили мое поведение еще способные дышать сородичи на Сортиариусе, и подвержен ли подобному кто-либо еще среди уцелевших из Тысячи Сынов.

Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал скорбную крепость и тем сильнее — трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди — еще более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за роящихся мыслей рядом с ними было неприятно находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь жить и умирать рабами непостижимых господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Большинство из наших набегов за рабами представляли собой просто массовое восполнение неквалифицированной рабочей силы, раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой Легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до огромных взаимосвязанных помещений Внешнего Ядра, начало преобладать разрушающееся чувство порядка Анамнезис. Громадный зал населяли сервиторы и закутанные культисты Бога-Машины, которые поголовно занимались лязгающей аппаратурой, тянувшейся по стенам и потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Это был неприкрытый мозг «Тлалока» с венами из композитных кабелей и витых проводов, а плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части игнорировали проход своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет поклонения Омниссии, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Культе Машины.

Мало кто приветствовал меня искренне почтительными жестами повиновения, узнавая командира корабля. Их уважение не имело значения, меня не заботили и те, кому его недоставало. В отличие от неквалифицированных людей-чернорабочих, также влачивших жизнь без солнца в чреве корабля, у этих жрецов были более насущные обязанности, чем простираться ниц перед владыкой, обращающим на них мало подлинного внимания. Я позволял им спокойно трудиться, а они отвечали мне таким же вежливым игнорированием.

Над сгорбленными жрецами и шаркающими сервиторами высились несколько роботов-часовых: человекоподобные кибернетические воины типов «Таллакси» и «Бахарат» в каждом зале. Все они стояли неподвижно, опустив головы и повесив оружие. Как и сервиторы, неактивные роботы не замечали нашего перемещения из Внешнего Ядра во Внутреннее.

Внутреннее Ядро представляло собой один отсек, закрытый группой загерметизированных переборок, куда имели доступ лишь высшие чины корабля. Автоматические лазерные турели неохотно ожили, выдвинувшись из гнезд в стенах на скрипучих механизмах и отслеживая наше приближение по подвесной палубе. Я сомневался, что энергии для стрельбы хватит более, чем половине из них, однако зрелище того, что управляющий «Тлалоком» машинный дух все еще придерживается определенных стандартов, ободряло.

Вход во Внутреннее Ядро был вычурным, почти как во дворце. Сами двери представляли собой огромные плиты темного металла, на которых были выгравированы волнистые и свивающиеся тела просперских змей, высоко держащих гребнистые головы и широко раскрывающих челюсти, чтобы пожрать двойное светило.

Единственным стражем здесь был еще один автомат «Бахарат»: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, вооруженные наплечными роторными пушками. В отличие от тех, что были во Внешнем Ядре, этот оставался активен. Сочленения все еще испускали выдохи поршней, а оружейные установки гудели от заряда.

Безликий лицевой щиток киборга бесстрастно и оценивающе оглядел меня, а затем машина отступила в сторону на массивных железных ногах-лапах. Она не заговорила. Здесь почти никто не говорил. Когда вокализация вообще требовалась, все общались при помощи всплесков шифрованного машинного кода.

Я прижал руку к одной из огромных скульптур — ладонь накрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи — и направил на ту сторону запертых врат мгновенный мысленный импульс.

Я здесь.

Раздался нестройный оркестр шума засовов и дребезжания машин, и первая из семи переборок с натугой начала открываться.

Машинный дух — воплощение ценнейшего из союзов: буквальной связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов Механикума Марса — того более чистого и достойного института, который предшествовал закосневшему Адептус Механикус — нет более священной формы существования, чем это божественное слияние.

Тем не менее, большинство машинных духов — примитивные и ограниченные существа, созданные из подобранных биологических компонентов, сохраняемых живыми в синтетическом химическом садке, а затем подчиняемым системам, с которыми будут вечно работать по воле загруженных программ. В империи, где искусственный интеллект является верхом ереси, создание машинных духов сохраняет в ядре любого автоматизированного процесса живую человеческую душу.

Вершиной этой технологии обычно считаются боевые машины Легионов Космического Десанта и культов Марса, которые позволяют воинам после увечья и смерти продолжать сражаться внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На более приземленном краю спектра находятся вспомогательные системы целенаведения боевых танков и десантно-штурмовых челноков, а сразу за ними следуют второстепенные когнитивные устройства боевых кораблей размером с город, которые бороздят пустоту.

Однако существуют и иные шаблоны. Иные вариации на тему. Не все изобретения создаются равными.

Я здесь, — передал я за дверь.

Я почувствовал, как биологические компоненты машинного духа поворачиваются в своей цистерне с холодной аква витриоло, посылая ответ посредством последовательностей функций подчиненной системы. Спустя мгновение двери Внутреннего Ядра начали Ритуалы Открытия.

Сущность в сердце корабля, известная как Анамнезис, ждала. У нее это очень хорошо получалось.

Стоп, — передал я братьям безмолвный приказ. Мехари и Джедхор мгновенно замерли, низко держа болтеры.

Убейте всякого, кто попытается войти. Излишнее распоряжение — никому бы не удалось войти во Внутреннее Ядро без дозволения Анамнезис — однако я был вознагражден колеблющимся психическим подтверждением от тех призрачных остатков, которые оживляли доспех Джедхора. Мехари все еще безмолвствовал. Его молчание меня не тревожило — подобное приходило и отступало, словно нерегулярные приливы.

Получив команду, оба воина-рубрикатора развернулись к последней из дверей, подняли болтеры и прицелились. Так они и стояли, безмолвные и неподвижные, верные после смерти.

— Хайон, — поприветствовала меня Анамнезис.

Она была большим, чем многие из машинных духов — по крайней мере, большим, чем блюдо с органами в амниотическом баке. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как предать ее судьбе. Она была практически целой и парила обнаженной в широкой и высокой цистерне с аква витриоло. Выбритую голову соединял с сотней машин помещения горгоний венец толстых кабелей, имплантированных в череп. На солнечном свету ее кожа раньше была карамельного цвета. Время заметно выбелило плоть за период пребывания в этой комнате и внутри жидкой гробницы.

В похожих на семена гнездах генераторов, которые, словно пиявки лепились к бокам герметичного бака, покоились второстепенные мозги — часть синтетически созданных, часть силой изъятых из еще живых тел невольных доноров.

Под колыбелью из бронестекла гудели очистители, которые дезинфицировали и восполняли холодную влагу. Фактически, она была молодой взрослой женщиной, запертой в искусственной утробе и обменявшей подлинную жизнь на бессмертие в ледяной жидкости.

Она видела сканерами ауспиков «Тлалока». Сражалась, стреляя из его орудий. Мыслила при помощи сотен вторичных мозгов, подчиненных ее собственному, что делало ее собирательной сущностью, вышедшей далеко за пределы былой человечности.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

Анамнезис подплыла к передней стороне цистерны, глядя на меня мертвыми глазами. Ее рука прижалась к стеклу раскрытой ладонью, как будто могла прикоснуться к моему доспеху, однако полное отсутствие жизни во взгляде лишало момент всякой теплоты.

— Мы функционируем, — ответила она. Голос машинного духа во Внутреннем Ядре имел мягкую андрогинную интонацию, которую более не заслонял треск помех вокса. Он исходил из ртов четырнадцати костяных горгулий: семь злобно смотрели с северной стены, а семь — с южной. Они были изваяны так, будто выбирались из стен, высовываясь сквозь лабиринт кабелей и генераторов, придававший Внутреннему Ядру вид промышленного городского пейзажа. — Мы видим двух твоих мертвецов.

— Это Мехари и Джедхор.

От этого ее губы дернулись.

— Мы знали их раньше, — затем она посмотрела вниз, на волчицу, которая возникла из тени одного из визжащих генераторов. — Мы видим Гиру.

Зверь присел на задние лапы, ожидая в своей не-волчьей манере. Его глаза были такого же перламутрового оттенка, как амниотическая жидкость, поддерживавшая тело машинного духа.

Я оторвал взгляд от нездорово-бледного лица девушки и приложил руку к стеклу, повторяя ее приветствие. Как и всегда, я инстинктивно потянулся к ней и ничего не почувствовал за мушиным жужжанием миллиона мыслительных процессов, происходивших в собирательном разуме.

Однако она улыбнулась при упоминании Мехари и Джедхора, и это меня насторожило. Она не должна была улыбаться. Анамнезис никогда не улыбалась.

Тревога уступила место коварнейшему из соблазнов: надежде. Могла ли улыбка означать нечто большее, нежели проблеск мышечной памяти?

— Скажи мне одну вещь, — начал я. Анамнезис оставалась сосредоточена на Гире, девушка плыла в молочной мгле.

— Мы знаем, о чем ты спросишь, — произнесла она.

— Мне следовало спросить раньше, но когда в моих мыслях свеж сон о волках, я менее склонен к обычному терпению и самообману.

Она позволила себе кивнуть. Еще один ненужный человеческий жест.

— Мы ожидаем вопроса.

— Мне нужна правда.

— Мы никогда не лжем, — немедленно отозвалась она.

— Потому что предпочитаешь не лгать, или потому что не можешь?

— Несущественно. Результат тот же. Мы не лжем.

— Ты только что улыбнулась, когда я сказал, что двое мертвых — это Мехари и Джедхор.

Она продолжала неотрывно глядеть безжизненными глазами.

— Безотносительный моторный отклик наших биологических компонентов. Движение мышцы и сухожилия. Ничего более.

Моя рука, приложенная к стеклу, медленно сжалась в кулак.

— Просто скажи мне. Скажи, осталось ли внутри тебя что-то от нее. Хоть что-то.

Она повернулась в жидкости — призрак в тумане, шепчущий из динамиков комнаты. Ее глаза выглядели, как акульи: та же тупая эгоистичная бездушность.

— Мы — Анамнезис, — наконец, произнесла она. — Мы — Одно, из Многих. Та, кого ты ищешь — всего лишь доминантная доля кластера наших биологических компонентов. Та, кого ты помнишь, играет в нашей мыслительной матрице не большую роль, чем любой другой разум.

Я ничего не сказал, только встретился с ней глазами.

— Мы фиксируем на твоем лице эмоциональную реакцию печали, Хайон.

— Все в порядке. Благодарю за ответ.

— Она выбрала это, Хайон. Она вызвалась стать Анамнезис.

— Знаю.

Анамнезис вновь прижала руку к стеклу — ладонью к моему кулаку через толстый барьер.

— Мы причинили тебе эмоциональный ущерб.

Я никогда не умел лгать. Этот талант не давался мне с самого рождения. И все же я надеялся, что фальшивая улыбка ее обманет.

— Ты преувеличиваешь мою приверженность заботам смертных, — ответил я. — Мне было просто любопытно.

— Мы фиксируем, что спектр твоего голоса указывает на существенный эмоциональный вклад в данный вопрос.

От этого моя улыбка стала более искренней. Можно было только гадать, зачем создатели из Механикума наделили ее способностью анализировать подобные вещи.

— Не превышай своих полномочий, Анамнезис. Веди корабль и оставь мои заботы мне.

— Мы повинуемся, — она снова повернулась в жидкости. Кабели и провода, подсоединенные к выбритой голове, тянулись в стороны механическим подобием волос. Она каким-то образом выглядела почти что нерешительной. — Мы повторяем наш запрос на разговорный обмен, — сообщила она с причудливой женственной вежливостью.

Я прошелся по комнате, шагов не было слышно за приглушенным размеренным рычанием систем поддержания жизни машинного духа.

— О чем ты хочешь поговорить? — спросил я, обходя ее стеклянную тюрьму. Она плыла рядом со мной, следуя за моими перемещениями.

— Мы хотим просто общения. Предмет несущественен. Говори, а мы будем слушать. Расскажи историю. Анекдот. Сообщение. Сюжет.

— Ты слышала все мои истории.

— Нет. Не все. Расскажи нам о Просперо. Расскажи, как тьма пришла в Город Света.

— Ты там была.

— Мы были свидетелями последствий. Мы не чувствовали непосредственного момента. Мы не бежали по улицам с болтером в руках.

Я прикрыл глаза, вой вырвался из моих снов и преследовал меня даже тут, в этом зале. На другом конце палубы Гира издала гортанный звук, который казался смесью рычания и смешка. Сколь бы много я ни утратил при падении моего родного мира, у волчицы были иные воспоминания. Как Гире столь нравилось мне напоминать, в тот день она славно поела.

— Быть может, в другой раз.

— Мы распознаем, что спектр твоего голоса…

— Итзара, прошу тебя, довольно. Мне нет дела до спектра моего голоса.

Она уставилась на меня так же, как и всегда: с парадоксальным сочетанием мертвых глаз и вызывающего замешательство внимания. Встретившись с ее взглядом, я заметил собственное призрачное отражение в стеклянной стенке цистерны. Видение в белых одеяниях, со смуглой кожей: мальчик, который родился на жаркой планете и благодаря археогенетическому искусству разросся, став орудием войны.

Анамнезис подплыла ближе, теперь приложив к стеклу обе руки. Рот безвольно приоткрылся во мгле. В ней не было никаких признаков жизни.

— Не обращайся к нам по этому имени, — произнесла она. — Та, кого так звали, теперь Одно из Многих. Мы — не Итзара. Мы — Анамнезис.

— Знаю.

— Мы более не желаем твоего присутствия, Хайон.

— У тебя нет власти надо мной, машина.

Она не ответила. Паря в неподвижной жидкости, она наклонила голову, словно вслушиваясь в далекий голос. Кончики пальцев оторвались от стекла и провели по нескольким из кабелей, подключенных к обнаженной голове.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты… нужен.

Она посмотрела мне в глаза, и какое-то мгновение казалось, что она вновь улыбнется. Этого не произошло. Неземной взгляд сохранял безмятежность.

— Мы слышим крики чужой, — сказала она. — Она кричит в вокс, прося твоего присутствия. Но ты здесь, без доспехов и не отвечаешь.

— Что ей от меня нужно? — спросил я, хотя мог угадать ответ. Чужая проявила невероятную силу, сдерживаясь так долго.

— Ее мучает жажда, — отозвалась Анамнезис. В глазах снова мелькнуло нечто, так и не ставшее эмоцией. Возможно, примесь дискомфорта. Или тень отвращения. Или, как она утверждала, всего лишь мышечная память. — Ты хочешь связаться с ней?

И что сказать?

— Нет. Закрой Гнездо. Запри ее внутри.

Не последовало ни паузы, ни колебания. Анамнезис даже не моргнула.

— Готово.

Наступила тишина, и я взглянул в бездеятельные глаза Анамнезис.

— Пожалуйста, активируй моих оружейных сервиторов. Мне нужен доспех.

— Готово, — ответила она. — Нам известно о полезности Нефертари. Поэтому мы спрашиваем, намереваешься ли ты убить ее.

— Что? Нет, конечно же нет. Что я, по-твоему, за человек?

— Мы не думаем, что ты вообще являешься человеком, Хайон. Мы думаем, что ты — орудие, в котором задержались следы человечности. Теперь иди к своей чужой, Искандар Хайон. Она нуждается в тебе.

Я развернулся, чтобы уйти, однако не к моей подопечной. Чтобы вооружиться и подготовиться к сбору флота. Дать Нефертари еще полежать во мраке.

Сердце бури

В будущем вы услышите, как имперские проповедники вопят о «порче» варпа, о «Хаосе» и его непостоянной сущности. Это не так. Пантеон злобен, действительно и осознанно злобен. Существование столь колоссальной и темной эмоции отрицает идею любого подлинно случайного воздействия. И то, и другое не может быть истинным одновременно.

Перемены в эмпиреях и преображения плоти — это не стихийные, беспорядочные изменения. Варп, несмотря на все свое внешнее безумие, совершенствует своих избранников. Он творит их заново, вытягивая тайны их душ и воплощая эту правду в смертной плоти. Когда пилот вливается в консоль своего истребителя или десантного корабля, это не кошмар для тела, вызванный случайным проклятием, или же некая непостижимая божественная прихоть. Невзирая на всю претерпеваемую им боль, он обнаруживает, что его рефлексы и реакции стали куда более отточенными, а также получает большее химическое и чувственное удовольствие от совершаемых в пустоте убийств. Вооружение воина становится продолжением его тела, отражая то, насколько оно важно для него.

Такова простейшая из истин о жизни в Великом Оке. Каждый видит твои прегрешения, секреты и желания, ясно начертанные на твоей плоти.

И еще у варпа всегда есть план. Бесконечное множество планов. План на каждую душу.

«Тлалок» столетиями путешествовал по морям, где в бурлящих волнах реальность сходилась с преисподней. Его мостик вмещал семьсот человек, большая часть которых была навсегда соединена со своими постами посредством определенных кибернетических усовершенствований, или же путем более «естественного» слияния плоти с машиной как результат долгих лет, проведенных кораблем в Пространстве Ока.

Основную часть передней стены занимал колоссальный экран-оккулус, показывавший планету, которая плавно вращалась в сердце жестокого шторма. Чтобы добраться до нейтральной территории, выбранной точкой сбора флота, потребовалось наивысшее усилие концентрации, однако они были здесь. Сюда и должно было быть сложно попасть по предельно очевидной причине: предательство не замышляют прямо на виду у врагов.

После странствия сквозь яростную бурю сердце шторма было желанной передышкой для всех нас, однако обладавшие психическим чутьем ощущали особенное облегчение. На нашем пути к месту сбора в шторме обитало бессчетное множество сгинувших душ и бесформенных сущностей, кормившихся ими. Оба вида эфирных духов вцеплялись в барьер реальности, выставленный вокруг «Тлалока». Души мертвых с воплями сгорали в волнах варпа, а Нерожденные бесновались и пировали.

Здесь, в сердце бури, наконец, царил покой. Много где внутри Великого Ока было тише, чем в этой истерзанной области. Даже в большей его части. Однако сейчас это место подходило для наших целей.

— Твоя чужая все еще кричит, — произнес мой брат Ашур-Кай. — Я отправил ей в пищу нескольких рабов. Похоже, они не помогли.

У Ашур-Кая были красные глаза, а его лицо постоянно выражало настороженное отвращение. В его алом взгляде не было ничего сверхъестественного — всего лишь физический дефект, который он терпел с рождения. Чрезмерно налитые кровью радужки плохо реагировали на яркий свет, а белая как мел кожа легко обгорала под недобрым прикосновением светила любого из миров. Приобретение геносемени Легиона Космического Десанта уменьшило его проблемы — до того, как он стал воином Легионес Астартес, ему было сложно даже открывать воспаленные глаза при прямом солнечном свете — однако ахромию было невозможно вылечить или обратить вспять.

При личном общении экипаж обращался к нему как к лорду Кезраме — постоянно искажая его родовое имя — или же просто «лорд-навигатор». Среди группировок Легионов, знакомых с ним, его чаще называли Белым Провидцем.

Все мы знали, что за его спиной смертные члены экипажа именуют его куда менее лестными титулами. Это его не интересовало. Пока рабы уважали его и повиновались ему, его совершенно не заботили их мысли.

Когда он говорил вслух, а не прибегал к привычно-легкой беззвучной речи, все произносимое им звучало низко и нараспев, с примесью неприятного бульканья. Таким голосом было очень легко убедительно угрожать, хотя Ашур-Кай был не из тех, кому требовалось говорить, чтобы произвести угрожающее впечатление. Также он, как ни воображай, не был мягким. Он стремился к эффективности и ценил изящество. Это имело для него значение. Большое значение.

На центральном возвышении мостика у него был трон, который он занимал нечасто, предпочитая в одиночестве стоять на высоком подвесном балконе над постами экипажа, отсекая живые звуки и запахи всех тех, кто находился внизу. Также ему не было дела до картины, предоставляемой оккулусом. У него было две обязанности: добираться и видеть, а зрение требовало немалых усилий. Так что он стоял там, над своими братьями и нашими общими рабами, пристально глядя через открытые порталы окон в неприкрытую пустоту Пространства Ока.

Его трон — размещенный перед моим командирским постом и расположенный лишь чуть-чуть ниже — щетинился бесчисленными соединительными каналами и психически-чувствительными системами, которые позволяли ему удаленно связывать свой разум с машинным духом корабля. Подобный интерфейс было проще использовать, нежели альтернативный вариант, однако Ашур-Кай считал его нечувствительным и медленным. Это просто не соответствовало чистоте подлинно единого мышления. Явно легче просто потянуться и соприкоснуться разумом с Анамнезис, обмениваясь мыслями с ее физическими составляющими посредством телепатической связи и позволяя ей видеть его шестым чувством. Такая связь с «Тлалоком» позволяла гармоничность действий и реакций, с которой не мог бы сравниться ни один из рожденных в Империуме навигаторов, встроенных в свои троны.

Это не значило, что было легко. Как-то он сказал мне, что сомневается, будто кто-либо из людей смог бы достичь необходимой глубины концентрации, и я беспрекословно поверил ему. Если от своих психических обязанностей он уставал через несколько дней, то у немодифицированного человека вообще не было бы шансов. Он излучал силу в виде белой ауры, которая никогда не грела. Было похоже, будто купаешься в воспоминании о солнечном свете.

Заговорив, он не смотрел на меня. Я ощутил краткое прикосновение, когда его чувства мимоходом прошлись по моим: психический эквивалент контакта взглядов. В миг связи я почувствовал, как на меня отражается собственная аура. У него она представляла свет без солнца, моя же сущность оставляла характерное ощущение, будто ножи движутся по шелку.

— Ты мог бы, по крайней мере, поблагодарить меня за то, что я покормил ее, — сказал он, не поворачиваясь.

Я приблизился и встал рядом с ним, опершись на перила верхней палубы. Активные доспехи сопровождали каждое наше движение гулом.

— Благодарю тебя, — с готовностью произнес я.

— Я берег тех рабов для себя. Чтобы наблюдать за узорами, которыми разлетелась их кровь. Улавливать их последние вздохи и слышать в этих финальных судорогах желания их душ. Забирать из глаз стекловидные тела, дабы увидеть тайны в непролитых слезах.

— Ты ведешь себя невыносимо драматично, — сказал я.

— А ты исключительно плохой провидец, Сехандур.

— Ты так постоянно говоришь.

— Я так и считаю. Ты ослеплен сентиментальностью и не думаешь о мелочах. Впрочем, все, что приглушает ее крики — стоящая жертва. От этого создания у меня болит голова.

Я наблюдал, как перед нами на оккулусе проплывает мертвый корабль, и отмечал разрозненность нескольких других боевых звездолетов, каждый из которых сторонился прочих. Возле каждого корабля по обзорному экрану струились просперские руны, фиксирующие результаты первоначального сканирования ауспиком.

Слишком мало кораблей. Чрезвычайно мало.

— Что-то не так, — предположил Ашур-Кай.

— Количество кораблей приводит в уныние. Возможно, прочие еще в пути.

— Нет, не с флотом. Что-то не так с пряжей судьбы. Сколько раз за последние месяцы мне снился этот шторм? Помяни мои слова, мы движемся навстречу опасности.

Мало что раздражает меня до зуда в зубах так, как прорицание. Какая еще наука или волшба столь бесполезна и неточна? Какое еще искусство столь сильно полагается на суждения задним числом?

Взгляд красных глаз Ашур-Кая наконец-то опустился на меня.

— Ты готов?

Я кивнул и промолчал. Он проследил за моим взглядом в направлении оккулуса. На видеодисплее были рассыпаны названия пришвартованных кораблей, осторожно державшихся на расстоянии от собратьев: «Зловещее око», «Челюсти белой гончей», «Королевское копье».

Небольшой флот окружал колоссальный остов лишенного энергии линейного крейсера. Корабль был давно мертв, сто лет назад его сразили пушки людей и клинки демонов. Когда-то он странствовал среди звезд, следуя за амбициями полубога, и с яростной гордостью носил имя «Его избранный сын». Теперь же он переворачивался, дрейфуя в сердце бури: разверстые раны и искореженный штормом металл. Как и несколько раз прежде, ему предстояло послужить нам нейтральной территорией.

Еще живые корабли медленно сходились. Все прикрывались от угрозы обстрела из лэнсов приближающихся сородичей. Каждый сам по себе был крепостью, выделявшейся хребтовыми бастионами и выступающими носами, а громадные корпуса с потрепанной броней вмещали в себя экипаж рабов, которого хватило бы на целый город.

Самый крупный из них представлял собой замечательный памятник способности человечества создавать орудия войны. «Зловещее око». По всему лазурно-зеленому корпусу окруженного крейсерами линкора виднелись шрамы от бессчетных сражений. Рядом со своим флагманом плыли «Королевское копье» и «Восход трех светил», которые, казалось, буквально сомневаются, стоит ли приближаться к безжизненному остову. «Его избранный сын» — или хотя бы то, что от него осталось — носил на себе следы расцветки их Легиона.

Каждый из присутствовавших кораблей видал лучшие дни, и это было еще великодушно сказано. Маленький флот Фалька был близок к уничтожению.

«Челюсти белой гончей», которые вместе с «Тлалоком» являлись самыми малыми из крейсеров, приближались медленнее, однако пришвартовались ближе всех. Мы держались на расстоянии.

— Фальк и Дурага-каль-Эсмежхак уже тут, — указал я на бегущие руны. — Как и Леор из Пятнадцати Клыков.

При упоминании последнего имени тонкие губы Ашур-Кая скривились.

— Как очаровательно.

Я повернулся к еще одной группе плавно очерченных просперских рун.

— Не узнаю этого корабля. Второго в цветах Шестнадцатого… Кто командует «Восходом трех светил»?

Колдун-альбинос долгое мгновение безразлично глядел на меня, не моргая.

— Я не архивариус Легиона, — произнес он. — А учитывая полученные повреждения, я сомневаюсь, что командир «Трех светил» во времена Осады, кем бы он ни был, до сих пор стоит у руля.

Я отмахнулся от сварливого ответа и обратился к оперативной палубе.

— Вызвать «Зловещее око».

Люди и существа, когда-то бывшие людьми, двинулись исполнить распоряжение. Пока мы ожидали открытия канала связи, Ашур-Кай занялся тем, что извлек свой меч и стал изучать змеящиеся руны, выгравированные по бокам.

— Советую тебе взять на эти… переговоры Оборванного Рыцаря.

Должно быть, на моем лице промелькнуло некая мрачность. Даже в моменты наибольшей экспрессивности у Ашур-Кая редко находились эмоции, которые имело бы смысл скрывать, однако в тот миг на его белом лице проявилось легкое удивление, выразившееся подъемом тонких бровей.

— Что? — спросил альбинос. — В чем дело?

— Последнее время он мне сопротивляется, — признался я.

— Я это учту. Но возьми Оборванного Рыцаря, Хайон. Мы рассчитываем на честь людей, у которых нет чести. Давай не будем полагаться на авось.

Повелители трех армий встретились на нейтральной территории. Там отсутствовала гравитация. Мы перемещались запинающейся поступью на подошвах с магнитными захватами, из-за которых походка становилась чрезвычайно неизящной. Каждый из нас повел горстку телохранителей и подопечных на останки «Его избранного сына», и мы сошлись в безжизненном и безвоздушном мраке командной палубы мертвого корабля. Десятки пустых кресел управления стояли обращенными к разбитому обзорному экрану оккулуса. Замерзшие и мутировавшие тела сервиторов сгнили под разрушительным воздействием варпа, многие из них свободно парили, другие же оставались соединенными со своими сдерживающими люльками. Эти иссохшие идолы с промерзшими костями наблюдали за нашими переговорами, вперивая отключенные смотровые линзы, пустые глазницы и заиндевевшие глаза.

По полу были разбросаны тела мертвых воинов — воинов, облаченных в разрушенные временем комплекты керамитовой брони, носившей стершиеся метки Сынов Хоруса. Корабль был мертв уже давно, очень давно. Экипаж оставался не погребенным и не сожженным.

Фальк прибыл первым. Его воины, все в доспехах зеленого оттенка океана или же черной броне юстаэринцев, оцепили зону и заняли оборонительные позиции по всему стратегиуму. Одна из стрелковых групп присела за возвышением ближе к задней части мостика, неподвижно держа тяжелые снайперские винтовки. Несколько других отделений заняли узловые точки и приподнятые платформы, воины сидели на корточках или прикрывали стоявших на коленях братьев. Другие, подняв оружие, целились в направлении нескольких открытых переборок, которые вели в оставшуюся часть корабля.

Несмотря на изменения, произошедшие с боевыми доспехами, я узнал нескольких офицеров Сынов Хоруса. Нельзя скрыть личность от тех, кто может читать разумы. Каждая сущность обладает собственным ароматом, каждая личность проецирует собственную ауру.

Наша группа вошла внутрь под прицелом дюжины покачивающихся стволов болтеров.

— Как же ободряет, что Фальк все еще столь осторожен, — произнес по воксу Ашур-Кай. Он находился на борту «Тлалока», однако соединился со мной разумом, смотрел моими глазами и, несомненно, также наблюдал за данными с записывающих сенсоров моего шлема. Потрескивание электрической связи не лишило его голос влажности.

Опустите пушки, Фальк. Я вложил в импульс одни лишь слова, позаботившись о том, чтобы не допустить в телепатический сигнал никаких эмоций, которые бы превратили просьбу в психическое принуждение.

Фальк стоял в одиночестве, недалеко от трупа в доспехах, пристегнутого к центральному командирскому трону. Шлем терминатора был увенчан уже не просто офицерским плюмажем, а двумя закрученными рогами, похожих на бараньи, которые образовывали чудовищную костяную корону. Услышав мои беззвучные слова, он поднял руку, приказывая своим людям целиться куда-нибудь в другую сторону.

Его голосу предшествовала серия потрескиваний, вокс-системы наших доспехов настраивались друг на друга.

— Хайон, — сказал он, и я расслышал в его интонации неприкрытое облегчение.

— Мои извинения за задержку. Шторм сделал путешествие нелегким.

Он поманил меня к платформе на возвышении. Его голос напоминал скрежет гравия и гальки.

— Я слыхал, что ты пал при Дрол Хейр.

— При Дрол Хейр я был на правильной стороне, — отозвался я. — В кои-то веки.

В лучшие времена Фальк входил в число самых высокопоставленных офицеров XVI Легиона. На его доспехе до сих пор сохранился драгоценный золотой нагрудник, врученный ему в качестве награды генетическим отцом, не имеющее века око было широко открыто, взирая с испытующим блеском. За время, прошедшее с момента нашей прошлой встречи, искажающее прикосновение Пространства Ока изменило его. На костяшках и локтях выступали костяные гребни, а рогатая корона на шлеме означала свирепое заявление о власти над братьями. Варп медленно преображал его физическое тело, чтобы оно отражало присущую ему хладнокровную смертоносность.

Что самое характерное, его лицевой щиток щеголял устрашающими бивнями, олицетворяющими непокорство и злобу. Черта, часто встречающаяся среди элиты терминаторов Девяти Легионов.

Как и большинство из нас в ту неблагопристойную эпоху, он в первую очередь был верен своей группировке и тем воинам, кому мог доверять более других. Его клан образовался из рот, которыми он когда-то командовал на войне, и перебежчиков, набранных за столетия, тянувшиеся после Осады Терры. Они называли себя Дурага-каль-Эсмежхак — «серое, что следует за огнем» — древний хтонийский траурный термин, относящийся к пеплу, который остается после кремации тела.

Это было сентиментальное название, ведь глубоко внутри него пылал позор поражения. И все же, я восхищался тем, что он принимает это с мрачным юмором, а не отрицает напрочь. Или, хуже того, не поклоняется неудачам прошлого.

Мы начали приближаться, и рука Фалька развернулась, превратившись в предостерегающий знак.

— Только ты, брат.

Мои спутники остановились. Гире не требовались подошвы, чтобы цепляться за палубу. Волчица стала бродить по залу, обнюхивая трупы, несмотря на отсутствие воздуха, и рыская, как это делал бы настоящий волк. Я чувствовал, что она настороже, что ее чувства настраиваются на окружающую обстановку. Ей не нужны были предупреждения, чтобы оставаться начеку.

Мехари и Джедхор были Мехари и Джедхором. Если нас атакуют, — передал я им обоим, — уничтожьте любого воина, кто выступит против нас.

Хайон, — с бесстрастным согласием отозвался Мехари. Джедхор кивнул, не сказав ни слова. Пальцы перчаток обоих рубрикаторов напряглись в ту же секунду, как воины прижали болтеры к груди.

Я в одиночестве направился к возвышению.

— Твой вызов был неопределенным, — сказал я Фальку.

— Он должен был быть неопределенным. Где Белый Провидец?

— Командует «Тлалоком» в мое отсутствие.

— А где твоя чужая? — его голос вдруг пропитался отвращением. — Твоя сосущая боль пиявка не с тобой?

— К ее большому неудовольствию, она тоже еще на борту «Тлалока».

Ей пришлось остаться там. Даже если бы я мог ей доверять среди всех этих воинов, пока ее голод был столь острым, она все равно была неспособна действовать в месте, лишенном атмосферы. Ее крылья делали любой пустотный скафандр неуклюжим до полной никчемности.

Фальк указал на мою правую руку, которая покоилась на обтянутом кожей чехле с изодранными и разношерстными пергаментными картами, пристегнутом цепью к поясу. Его рогатый шлем идеально соответствовал звучащему в воксе голосу, напоминавшему оползень.

— Я вижу, в твоей колоде больше карт, чем в прошлый раз, когда наши пути пересекались.

Он не мог видеть улыбку за моим лицевым щитком, хотя несомненно услышал веселье в ответной фразе.

— Несколько добавилось, — признал я. — Я не сидел без дела.

— Ожидаешь проблем?

— Я ничего не ожидаю, просто подготовлен. Где остальные?

Он тихо выдохнул.

— Хайон, вы с Ашур-Каем, скорее всего, последние, кто прибудет. Мы пробыли здесь несколько недель, и ни единого слова. Леор настаивал, что и вы тоже мертвы.

— Почти так и было.

Мы с Фальком были давно знакомы. Мы доверяли друг другу, насколько вообще возможно доверять кому-то другому в Девяти Легионах. Когда его не заполняла ледяная боевая ярость, он был терпелив. Мы не раз служили вместе — сперва в ходе Великого крестового похода, затем во время самой Осады Терры и, наконец, когда мы начали свою новую жизнь в Великом Оке.

— Так зачем я сюда забрался? — спросил я его.

— Подожди Леора. Тогда я все объясню.

Прибывшая абордажная команда Леора вошла без церемоний и порядка. Группа воинов среди солдат шагала, не соблюдая строя. Шлемы, увенчанные стилизованными коронами, которые были выполнены в виде символа Бога войны, осматривали помещение. Отделанные бронзой боевые доспехи имели цвет крови, покрывающей железо, и на них виднелись заделанные трещины после бесконечных ремонтов и сбора нестыкующихся трофеев.

Никто из них не делал вид, будто прочесывает окружающее пространство болтерами. У большинства даже не было стандартных болтеров, они держали в руках цепные топоры, пристегнутые к запястьям при помощи цепей, или же несли подвешенные на плечо массивные роторные пушки. Ни один не занял оборонительной позиции перед линией стволов болтеров, следящих за их перемещениями. Казалось, они неспособны на подобные предосторожности. Или же они просто доверяли Фальку и его людям до такой степени, где не требовалось этим утруждаться.

Их предводитель держал тяжелый болтер с натренированной ловкостью воина, рожденного для этой ноши. Он кинул оружие в лишенном гравитации воздухе одному из подчиненных и подал своим людям знак оставаться у южного входа.

До войны он был центурионом Леорвином Укрисом из 50-й роты тяжелой поддержки XII Легиона. Тогда я его не знал. Наше знакомство состоялось уже в годы жизни в Империи Ока.

Леор направился прямиком к возвышению и встал перед Фальком, который, в свою очередь, стоял перед командирским троном мертвого корабля. Тело бывшего капитана звездолета было облачено в светлую, припорошенную льдом броню.

Пожиратель Миров бросил на него взгляд, уделив трупу внимание не дольше, чем на полсекунды. Затем повернул ко мне свои синие глазные линзы и ротовую решетку, изготовленную в виде стиснутых зубов ухмыляющегося черепа. Он не стал меня приветствовать. Не поприветствовал даже Фалька, которого оглядел следующим. Он стоял и смотрел на нас обоих, а мы наблюдали за ним.

— Колдун, твоя колода таро с набором сомнительной ерунды выглядит толще, — обратился он ко мне.

— Так и есть, Леор.

— Замечательно, — судя по интонации Леора, дело обстояло как угодно, но только не так. — Я слышал, ты умер при Дрол Хейр.

— Был близок к этому.

— Ну, кто-нибудь из вас намерен мне рассказать, зачем я здесь?

— Ты здесь потому, что ты мне нужен, — произнес Фальк. — Мне нужны вы оба.

— А где остальные? — поинтерсовался Леор. — Палавий? Эстахар?

Фальк покачал головой.

— Луперкалиос пал.

Никто из нас не ответил. По крайней мере, не сразу. Слова даются нелегко, когда тебе сообщают, что Легион мертв.

Среди медленно перемещающихся флотилий Легионов постоянно ходили слухи — слухи о том, что крепость Сынов Хоруса пала, или что уничтожен аванпост XVI Легиона. Их уверенно обещали разрушить, и сотни командиров и полководцев эхом повторяли это на протяжении десятков лет при каждой встрече кораблей в нейтральных космопортах или же союзе в ходе набега за рабами.

И вот теперь нам сообщали, что это, в конце концов, произошло. Я не был уверен, что ощущать: ошеломление возможностью подобного, или же обиду от того, что «Тлалок» не позвали в рейдерский флот.

— Монумент пал? — спросил Леор. — Я слышал эту историю тысячу раз, однако она еще никогда не оказывалась правдивой.

Голос Фалька, и без того раскатисто-низкий, стал напоминать движение тектонических плит.

— Думаешь, я стал бы шутить о чем-то столь серьезном? На нас напали Дети Императора, которые вели за собой корабли всех прочих Легионов. Монумента больше нет. От него остались только пепельные развалины.

— Так вот почему твой флот выглядит наполовину уничтоженным, — отозвался Леор. Сейчас уже не было никаких сомнений, что под щерящимся забралом он улыбается. — Недавно сбежали, потеряв последнюю крепость.

— Луперкалиос не был последней крепостью. У нас есть и другие.

— Но это была единственная, имеющая значение, а? — черепные имплантаты Леора нарушали работу его нервной системы. Его плечи подергивались конвульсивными толчками, пальцы с неравномерными интервалами сводило спазмами. Лучше всего было не обращать на эти приступы внимания. Указание на них имело свойство выводить его из себя, а он был неблагоразумен даже в хорошем расположении духа.

Фальк уступил и согласился, кивнув. Луперкалиос, Монумент, в равной мере являлся для XVI Легиона как крепостью, так и мавзолеем. Именно там погребли тело их примарха после Терранского Перелома. Мало кому из прочих Легионов дозволялось появляться поблизости от последнего бастиона Сынов.

— Сколько вас осталось? — спросил я. — Сколько Сынов Хоруса еще дышат?

— Насколько нам известно, Дурага-каль-Эсмежхак — последние. Другие бы, конечно, спаслись, но… — он дал фразе повиснуть в воздухе.

— Тело, — тихо произнес я.

Фальк знал, о чем я говорю.

— Они его забрали.

В воксе раздался грубый смешок Леора.

— Они его не сожгли?

— Они его забрали.

Останки Хоруса Луперкаля — которого мы со временем начали называть Первым и Ложным Воителем — похищены с места своего торжественного упокоения в сердце крепости, возведенной, дабы воспеть его неудачу.

Я медленно выдохнул и задумался о том, зачем Детям Императора красть его кости. Просто акт осквернения? Возможно, возможно. III Легион нечасто ограничивал себя в подобных декадентских поступках. Однако это действие было окружено большей значимостью. Я практически слышал, как варп шепчет о нем, хотя варп может шептать обо всем, что угодно. Лишь глупец внимает каждой его песне.

— Я призвал вас сюда… — начал Фальк.

— Попросил, — прервал его Леор и сделал жест в направлении южного входа на другом конце огромной палубы мостика, где остались его люди. — Ты попросил Пятнадцать Клыков присутствовать. Мы не отвечаем на призывы.

Фальк предсказуемо проигнорировал вспышку Леора. Он поднял руку и трижды постучал кончиками пальцев по сердцу хтонийским жестом искренности. Понаблюдайте за любым из нас, сколь бы долго мы ни прожили в ирреальных волнах Ока, и вы всегда увидите отголоски культур, в которых мы были рождены.

Однако я помню, как в тот миг Фальк замешкался. Эта нерешительность была так на него не похожа, гордость боролась с прагматизмом. Когда мы оказались на месте, он заколебался, просить ли нас о помощи.

— Я обратился к тем, кому мог доверять, — признался он. — К моим былым союзникам. Ты знаешь, зачем они забрали тело Воителя.

Это был не вопрос. На протяжении всего времени, что Девять Легионов жили в Оке, ходили перешептывания о том, чтобы найти трупу иное применение, нежели хранение в военном музее.

Кости примарха… Какое бы из них вышло подношение. Какой дар силам по ту сторону пелены. Тут было не просто похищение и декадентство.

— Не уверен, что хочу это знать, — пробормотал Леор. — Их представление о ритуальном осквернении…

Я покачал головой, прерывая его.

— Они забрали его, чтобы взять образцы. Собрать урожай его генных богатств.

Легионер Сынов Хоруса кивнул. Слово «клонирование» нелегко давалось всем воинам Девяти Легионов. Даже здесь, в нашем лишенном законов адском мире, некоторые прегрешения оставались омерзительными. Клонирование нашего рода редко проходило успешно. Что-то в наших генах сбивало процесс, порождая определенные нежелательные нестабильности. Клонировать примарха? На такое не был способен никто из нас. Возможно, вообще никто, за исключением Императора Человечества в те времена, когда его труп еще не усадили на созданную им машину душ.

— Они не в силах клонировать Хоруса, — произнес Леор. — Этого никто не может сделать.

— Это уже однажды делалось, — заметил Фальк.

Пожиратель Миров фыркнул в вокс, будто свинья.

— Ты имеешь в виду Абаддона? Не надо ссать нам в уши и утверждать, будто это дождь истины.

Я позволил ему эту довольно натянутую игру слов, не прерывая его.

— Зачем им такое делать? — продолжил Леор. — Чего ради? Гор уже один раз потерпел неудачу, а тогда под его знаменем шла половина Империума. Никаких вторых шансов.

— Ты и вправду не видишь пользы в воскрешении Первого Примарха? — спросил Фальк.

— Ничего такого, ради чего я бы стал утруждаться, — согласился Пожиратель Миров.

— Хайон? Я знал, что Леор будет наполовину слеп в этом вопросе, но что скажешь ты? Ты действительно не видишь никакой опасности в перерождении примарха?

Я не видел ничего, кроме опасности. У меня заболела голова от вариантов из области религии и ритуалов.

Принести живого примарха в жертву Четырем Богам…

Съесть бьющееся сердце и теплый мозг Воителя, смакуя его силу и забирая ее…

Собрать армию недоразвитых симулякров, созданных по образу и подобию Первого Примарха…

— Гор Перерожденный одержит победу в Войнах Легионов, — предположил я.

Фальк кивнул, изменив позу.

— И не только это. Он будет единственным из примархов, кто все еще смертен. Единственным, кто еще может вторгнуться в Империум.

— Но клонирование, — Леор произнес это слово, словно ругательство, с присущим легионерам инстинктивным отвращением. Ему не хотелось верить, что даже декадентский Третий способен на подобное святотатство. — А почему ты против этого замысла? Разве ты не хочешь, чтобы он вернулся?

Фальк был проницателен и чертовски умен. Я доверял его мнению, и его ответ лишь подтвердил причины этого.

— Это будет не Гор Луперкаль, — сказал он Леору. — Каждый из Сынов Хоруса почувствовал, как наш отец умер, когда Император поглотил его душу. Какого бы выходца с того света ни хотел поднять Третий Легион, получится бездушная оболочка, рожденная из останков нашего отца, — от его мыслей исходило подавленное, озлобленное разочарование. — Они уже поставили нас на грань вымирания. Неужели этого недостаточно? Им так необходимо помочиться на наши кости?

Мы с Леором снова переглянулись. Пожиратель Миров перевел взгляд обратно на Фалька и вновь заговорил.

— Брат, скажи нам, чего ты хочешь. Если Луперкалиоса больше нет, что у тебя осталось? Едва ли возможно, что ты возьмешь Град Песнопений в осаду только для того, чтоб сжечь останки Хоруса.

Фальк промолчал, и нам все стало ясно. Леор гортанно и неприятно рассмеялся.

— Даже не думай, Вдоводел. Будь благоразумен. Хочешь спрятаться? Мы можем тебя спрятать. Хочешь бежать? Начинай убегать. Но не замахивайся на Град Песнопений. Третий Легион сожжет тебя в пепел, не успеешь ты еще взглянуть на их крепость.

— Для начала, — терпеливо произнес Фальк, — мне нужен нейтральный порт. Чтобы починить и доукомплектовать мой флот.

— Галлиум, — сказал я. — «Тлалок» был там не так давно.

— Мне не хочется испытывать терпение Правительницы. Учитывая, как сейчас охотятся на Сынов Хоруса, Галлиум — это последнее прибежище.

Галлиум был одним из многочисленных городов-государств Механикума. Воин IV Легиона объявил его своим протекторатом и передал управление высокопоставленному адепту Марса. Согласно внутреннему хронометражу «Тлалока», последний раз мы швартовались там одиннадцать месяцев назад. Принимая во внимание шторм, сквозь который мы прошли, в оставшемся позади мире могло пройти пять минут, или же пятнадцать лет.

Кераксия и Валикар, правительница и страж Галлиума, славились своим агрессивным нежеланием принимать участие в Войнах Легионов. Нейтралитет значил для них больше, чем топливо, боеприпасы и слава. Фальк был прав — его присутствие там в нынешнем статусе преследуемого изгнанника стало бы злоупотреблением их отказом от вступления в Войны Легионов.

— Перевооружиться и дозаправиться, — Леор с шумом пожал плечами. — Но чего ты надеешься добиться потом? Даже если твой флот починят, твой Легион так же мертв, как Легион Хайона, — он сделал жест в направлении Мехари и Джедхора. — Не хотел оскорбить.

— Не оскорбил, — заверил я его.

Леор повернулся обратно к Фальку.

— Полагаю, ты пригласил нас сюда, чтобы убедить на былой союз, а? Ценю твое гостеприимство, но я мог бы прислать отказ заранее, задействовав «Белую гончую» где-нибудь в другом месте. Ты прервал выгодный рейд.

— Такая неблагодарность? Ты должен мне, Леорвин.

Леор встал перед Фальком — лицом к лицу, нагрудник к нагруднику. Так часто случается в группировках Легионов, даже тех, которые внешне кажутся союзными. Рисовка сродни искусству, равно как и припоминание мелких деталей обязательств и накопившихся долгов. Мы чрезвычайно серьезно к этому относимся.

— Я должен тебе, брат. Не твоему Легиону. Я отказываюсь умирать вместе с ними. Хочешь бежать? Я сказал, что помогу тебе бежать. Хочешь спрятаться? Я даже помогу тебе стать трусом, если ты вдруг пожелал именно этого. Но я не пойду против армады Третьего Легиона из-за твоих слез по поводу того, что Дети Императора украли труп твоего отца. Вы заслужили такую участь, когда сбежали с Терры, и это стоило нам поражения в войне.

Старое обвинение. Обвинение, которое вредило Сынам Хоруса в их изгнании и вынуждало бежать от пушек боевых кораблей Девяти Легионов с самого момента гибели их примарха.

Это бы ни к чему не привело. Я положил руки на плечи обоим воинам и заставил разойтись на несколько шагов.

— Довольно. Мы проиграли войну, когда Воитель утратил контроль над Легионами на Терре. Мы уже потерпели неудачу, когда Гор пал.

— Никогда не спорь с тизканцем, — пробормотал Леор. — Фальк, все равно это отдает безумием. Мы говорим о сверхъестественной археонауке, генетическом шедевре Императора. На что надеяться обычному мастеру по работе с плотью? Чтобы сотворить нечто вроде примарха, им потребуется целая вечность. Сам Император смог создать лишь двадцать таких проклятых существ, и на это ушли десятки лет.

— Я не желаю рисковать, — холодно и резко отозвался Фальк. Он был холериком, однако его злость проявлялась льдом, а не огнем. Когда Фальк Кибре выходил из себя, то утрачивал кажущуюся теплоту. — Мы не можем вечно прятаться в этом шторме. «Тлалок» прибыл последним. Все остальные, кто ответил бы на зов, мертвы, сгинули или же слишком запоздали, чтобы принимать их в расчет. Хватит откладывать. Хватит убегать. Вы оба клялись помочь мне, когда я звал вас.

Шлемы не давали смотреть друг другу в глаза, но когда я заговорил, то почувствовал, как наши взгляды встретились.

— У тебя есть план?

— Взгляни сам.

Легионер Сынов Хоруса извлек портативный гололитический проектор и вдавил активационный символ. Замерцал резкий зеленый свет, который плясал на броне, пока картинка со сбоями подстраивала разрешение.

Там был изображен корабль. Звездолет уменьшился до мигающей голограммы нездорового нефритового цвета, однако его размеры были достаточно очевидны, чтобы у меня перехватило дыхание. Громадный линкор, величие которого выходило за рамки самого понятия «величие». Хребтовые крепости и бронированный нос указывали на тяжеловесную смертоносность шаблона «Сцилла» древней модели корпуса типа «Глориана».

Когда-то я, равно как и Леор, знал этот корабль. Таких линкоров построили лишь горстку. Сам Император вручил их Легионам Космического Десанта для использования в качестве флагманов. И только одна «Глориана» во всех флотилиях Императора была создана по конструктивной схеме варианта «Сцилла».

Леор скрестил руки поверх нагрудника. Он носил на груди Империалис, демонстрируя крылатый знак верности Империуму без тени смущения. Он даже полировал эмблему, так что она блестела серебром на темно-красной броне. Думаю, ирония доставляла ему удовольствие.

Он резко качнул головой, и в воксе раздалось урчание шейных сервоприводов.

— Брат мой, твой Легион только что умер. Сейчас не время гоняться за призраками.

— Именно это я имею в виду, — произнес Фальк голосом, напоминавшим шум лавины. — Я отыщу «Мстительный дух». С ним я смогу разрушить Град Песнопений.

— Сотни группировок веками искали его, — заметил я со всей тактичностью, на какую был способен.

— Сотни группировок понятия не имели, где искать.

— А ты считаешь, что знаешь?

Он ввел в гололитический проектор другую команду. Изображение расплылось на несколько секунд, а затем, наконец, превратилось в примитивную иллюзию Великого Ока. Свободной рукой Фальк обвел край Ока, обращенный к ядру — отравленные звезды, глядящие на Терру.

— Лучезарные Миры.

В воксе, словно выстрел, прозвучал смешок Леора.

— И как ты планируешь провести свои разбитые корабли через Огненный Вал?

Это был неверный вопрос. Я задал верный.

— Откуда тебе известно, что «Мстительный дух» там?

Фальк отключил изображение.

— Мне говорили, что флагман укрыт в пылевой туманности за Огненным Валом. Я поведу свой флот к Лучезарным Мирам и хочу, чтобы вы оба отправились со мной.

За Огненным Валом. Так вот зачем я был ему нужен.

Ни я, ни Леор ничего не ответили. Возможно, другим бы показалось, что от слов Фалька разит простым отчаянием. Его потребность выследить бывший флагман своего Легиона могла указывать на неспособность убежать от прошлого, трагичную жажду былой славы вместо того, чтобы прокладывать новое будущее. Однако подобное предположение строится на неверном понимании того, насколько пали Сыны Хоруса.

Когда-то они были первыми среди равных, а теперь стояли на грани вымирания. Сколько их миров пало с тех пор, как Девять Легионов впервые укрылись в Оке? Сколько кораблей они потеряли — как в бою, так и от хищных рук армий соперников? Из всех, кого он мог позвать, только я никогда не стал бы высмеивать его ярость от угасания света. Сколь бы тщетной она ни была.

Монумент уничтожили, а труп их отца похитили, осквернив даже само наследие Легиона. План Фалька не был отчаянным. С утратой Луперкалиоса Сыны Хоруса миновали этот этап, ведь отчаяние — признак надежды. Это не являлось даже борьбой за выживание. Это был последний судорожный вдох воина, который отказывался умирать, не исполнив долга. Последняя битва, чтобы имя его Легиона вошло в историю с гордостью.

На мгновение я снова услышал вой. Почуял прогорклый пепел несправедливого огня.

— Я помогу тебе, — произнес я.

Леор посмотрел на меня так, словно я сказал нечто безумное.

— Ты ему поможешь?

— Да.

— Благодарю, — сказал Фальк, склонив голову. — Я знал, что ты будешь со мной, Хайон.

Почему я вызвался добровольно? Впоследствии именно этот вопрос задавало мне огромное множество людей. Спросил даже Телемахон, в один из тех редких моментов, когда мы были в состоянии выносить присутствие друг друга достаточно долго, чтобы беседовать, будто настоящие братья.

И, конечно же, спросил Абаддон. Хотя он был мудр и заранее знал ответ.

Леор был несколько менее оптимистичен.

— Фальк, я хочу получить ответы. Откуда ты знаешь, что он за Огненным Валом? Кто посылает тебя в этот дурацкий крестовый поход?

Фальк развернулся к своим людям и передал по воксу приказ.

— Приведите его.

За целую вечность до того, как мы с Фальком встретились в сердце шторма, чтобы поговорить о вымирании его Легиона, я наблюдал гибель моего собственного рода.

Часто иносказательно говорят, будто Легион Тысячи Сынов умер дважды, однако это просто поэтичное заблуждение. Рубрика самонадеянного Аримана не могла убить нас, поскольку мы уже были мертвы. Его неудавшееся спасение стало для нас не более чем погребальным костром.

Мы умерли, когда пришли Волки. Умерли, когда сгорел наш родной мир. Обратилась в пепел Просперо и ее сияющая столица, хранилище знаний человечества: Тизка, Город Света.

Представьте себе горизонт, заполненный громадный стеклянными пирамидами, созданными, чтобы почтить прекрасное небо, и построенными так, чтобы отражать солнечный свет и служить маяком, который виден с орбиты. Вообразите эти пирамиды — роскошные муравейники со шпилями, обиталища образованных и просвещенных жителей, посвященные сохранению всех знаний Галактики. Верхушки этих пирамид-библиотек и домов-зиккуратов представляли собой старомодные обсерватории и лаборатории, предназначенные для наблюдения за звездами, колдовства и прорицания оракулов. Все эти цели были известны нам как Искусство — название, которым многие из пользуются по сей день.

Такова была Тизка, подлинная Тизка. Тихая гавань мирного познания, а не тот уродливый симулякр, что существует ныне на Сортиариусе.

Впрочем, мы не были невинны. Ни в коем случае. Даже сейчас на Сортиариусе живут те из Тысячи Сынов, кто оплакивает свою участь, крича Башне Циклопа о том, что их соблазнили, предали, и что они не могли знать о грядущем воздаянии.

Но нам следовало бы о нем знать. Глупые оправдания и хнычущие стенания никогда не изменят правды. Мы слишком глубоко заглядывали в волны демонического варпа, хотя сам Император требовал от нас оставаться слепыми. Тогда мы верили, как до сих пор верят остатки моего бывшего Легиона, что единственным благом является знание, а единственным злом — невежество.

И так на нас пало возмездие. Это возмездие пришло к истинной Тизке в обличье наших диких кузенов, VI Легиона — также известных как Einherjar, Vlka Fenryka, Стая и, примитивно-буквально на низком готике, Космические Волки.

Они обрушились на нас по приказу, который исходил не от Императора, а от Воителя Хоруса. Тогда нам ничего не было об этом известно. Лишь впоследствии нам предстояло узнать, что Император потребовал от нас возвращения на Терру под позорным арестом. Это Гор, который манипулировал течением еще не объявленной по-настоящему войны, устроил так, что наше порицание стало нашей казнью. Ему хотелось, чтобы мы возненавидели Империум. Хотелось, чтобы мы — те, кто выживет — встали рядом с ним против Императора, когда нам стало бы больше некуда деваться.

И Волки оказали ему услугу. Пребывая в неведении, столь же трагичном, как наше собственное, они обрушились на нас. Даже сейчас я не питаю к Волкам ненависти. Единственное их прегрешение состояло в том, что их предали те, кому они доверяли. В ту более бесхитростную эпоху у них не было причин усомниться в словах Первого Воителя.

У Черного Легиона есть для Волков собственное имя. Мы зовем их Тульгарач, «Обманутые». Некоторые презрительно улыбаются этому названию, другие же произносят его без насмешки. Само слово подчеркивает скорее коварство обманщика, чем глупость обманутых. Уничтожение Просперо стало триумфом Хоруса, а не Волков.

Что же касается Тысячи Сынов, то я больше не знаю, как они именуют Волков. Я мало контактирую со своим бывшим Легионом и его меланхоличными владыками. С тех пор, как заставил моего отца Магнуса преклонить колени перед моим братом Абаддоном.

Однако я вел речь о Просперо и ее скорбном конце. В день смерти Легиона, я был на поверхности, когда небо начало лить огненные слезы. Первый услышанный нами вой был шумом, который издавали при спуске падающие десантные капсулы, мчавшиеся к земле, словно кометы. Как и большинство в моем Легионе, я неверяще глядел, как ясное синее небо над белыми пирамидами чернеет от пехотных транспортов. Громадные челноки «Грозовая птица» заслоняли солнце своими широко раскинутыми крыльями. Меньшие по размерам десантно-штурмовые корабли носились вокруг своих менее быстрых кузенов, проявляя к ним жуткую привязанность, словно мухи к трупу.

Мы были не готовы. Будь мы готовы, Империум лишился бы двух Легионов, которые уничтожили бы друг друга в день самой ожесточенной битвы, какую когда-либо видели и мы, и Волки. Однако нас застали совершенно врасплох. Враги вцепились нам в горло еще до того, как мы вообще поняли, что нас атакуют. Наш генетический предок Магнус, Алый Король, знал, что за его прегрешения против имперского эдикта грядет расплата. Он хотел принять кару как мученик, а не сопротивляться ей как мужчина.

Наш флот дал бы армаде Einherjar бой на равных, но перед приходом Волков он отошел к дальним границам системы, оставив нас без прикрытия с неба. Враги, наши собственные кузены, прошли мимо нашей безмолвствующей и бессильной системы орбитальной защиты. Они спикировали вниз, не потревоженные отключенными лазерными батареями, находившимися по всему городу.

По воксу и между связанными разумами распространялось известие. Одни и те же слова, снова и снова. Нас предали! Волки пришли!

Я не стану спорить насчет философской подоплеки того, заслуживала ли Тысяча Сынов казни. Но я познал, что значит осиротеть на войне, лишиться семьи и братства.

Так что, возможно, я согласился помочь Фальку, чтобы быть рядом с человеком, которого я уважал, и помочь ему проделать то же бесполезное путешествие, что выпало на мою долю. Возможно, мне просто стало одиноко на борту моего корабля-призрака — в окружении созданных из пепла мертвецов, чей разум был слишком вычищен, чтобы вместе вспоминать наше прошлое — и увидел последнюю возможность сражаться рядом с сородичами, заслуживавшими моего доверия. Возможно, воскрешение Хоруса было мерзостью, которую я не мог ни вытерпеть, ни допустить.

Или же, быть может, мне всего лишь хотелось забрать флагман Девяти Легионов себе.

— Приведите его.

Из бокового коридора появились еще несколько воинов Фалька. В их походке была заметная натренированность движений при перемещении в условиях отсутствия гравитации, несмотря на громоздкую броню терминаторов. Юстаэринцы. Когда-то элитный воинский клан Сынов Хоруса.

Их было пятеро, а между ними под конвоем шел воин в оковах с магнитными замками, которые сцепляли его руки за спиной. Красный доспех покрывали золотые надписи аккуратными крошечными рунами — каждая строка являлась молитвой или благословением на забытом в Империуме языке, который нам известен как колхидский.

Когда пленника подвели к нам, Леор фыркнул.

— Признаться, такого я не ожидал.

Я тоже. Воина в черном и сочно-багряном облачении боевых жрецов Несущих Слово заставили опуститься перед нами на колени. Его шлем представлял собой древнее изделие из грязной бронзы. Одна из глазных линз имела изумрудный оттенок, другая же была темно-синего цвета терранских сапфиров. Я задумался, что это означает.

— Это подарок? — поинтересовался Леор. — Или игрушка для подопечной Хайона?

— Подожди, — отозвался Фальк. — Сам увидишь.

Я чувствовал, как Леор с презрительной ухмылкой глядит на пленника сверху вниз. Что же касается меня, я коснулся своими чувствами разума Несущего Слово, ощутив отталкивающую силу абсолютной, строгой закрытости. Бесспорно, дисциплинированный разум, обладающий собственным психическим потенциалом. Однако нетренированным. Незакрепленным. Сырым. Он не родился с шестым чувством. Оно развилось, когда его душа налилась силой и вспыхнула ярче в плодородных волнах Великого Ока.

— Мы ждем, — сказал Леор.

И в этот миг все мы ощутили перемену. Леор резко поднял взгляд, его рука двинулась к закрепленному за спиной топору. Из шлема Фалька донеслось пощелкивание наполовину приглушенных вокс-сообщений, которыми он обменивался со своими воинами, и те поголовно прижали болтеры к наплечникам, готовясь к чему-то еще невидимому. Я ощущал это как шепот в неподвижном воздухе, как сущность, перемещающуюся из одного места в другое. Так может восприниматься кто-то, пересекающий комнату с закрытыми глазами.

Мехари и Джедхор вскинули свои болтеры мгновением позже людей Фалька. В тени рычала моя волчица.

Что-то приближается, — предостерегла она. Или кто-то.

Никто не появился в буре психической энергии и не ворвался в реальность, с грохотом вытесняя воздух при телепортации. Пока мы трое наблюдали за пленником, а наши воины целились через палубу из десятков болтеров, сгорбившийся на капитанском троне труп встал у нас за спиной. Сгнившие пряжки фиксирующих ремней легко переломились.

Мы с Леором крутанулись с неаккуратной слаженностью братьев, рожденных в разных Легионах. Болтеры Мехари и Джедхора нацелились на стоящего мертвеца. По моему топору пошла рябь активного энергополя, а зубья цепного клинка Леора вгрызлись в безвоздушное безмолвие.

Поднявшись со своего трона, мертвый офицер Сынов Хоруса не совершал никаких враждебных движений. У трупа не было оружия, он носил уродливую многослойную боевую броню Мк-V. Знак Ереси и следы поспешных ремонтов, произведенных между сражениями. Он стоял и глядел на нас, а мы целились ему в голову. Открытый глаз на наплечнике, символ Сынов Хоруса, покрывала катаракта изморози.

Я не в силах представить себе жизнь без шестого чувства, поскольку мой дар развился в ранней юности. Мне кажется прискорбным недостатком смотреть на другого человека, общаться с другим воином и не ощущать смену его эмоций при звуке слов. Фигура на троне была трупом, существом, не обладающим мышлением и синаптическими реакциями. Именно поэтому я не ощутил в нем никаких признаков жизни, когда мы вошли. Не было ни разума, ни жизни, ни чувств.

И все же, теперь они присутствовали. Слабая активность личности дразнила меня — я чувствовал ее близость, однако никаких подробностей.

Это было невозможно, однако раздалось потрескивание, и на наш общий вокс-канал настроился еще один сигнал.

— Братья, — голос звучал с придыханием, неприятным шипением выходящего воздуха. — Братья мои.

Оракул

Ни Леор, ни я не опустили оружия. В воздухе мерцали бесформенные слабые призраки, ласкавшие нашу броню бесплотными руками. Ждущие демоны, которым хотелось родиться. Я чувствовал, как они жаждут пламени наших душ и желают, чтобы мы просто прибегли к насилию, даруя им жизнь посредством эмоций и кровопролития.

— Назови себя, — велел Леор стоящему трупу.

— Саргон, — раздался в воксе сухой шепот. Скрипучий голос звучал напряженно от усилия, а не от злого умысла. Существо произносило слова шепотом, выталкивая их из прогнивших легких, поскольку ни бронекостюм, ни холод лишенной солнца пустоты не смогли полностью уберечь тело от процесса разложения.

Прочие не обладали талантом к Искусству, однако я чувствовал психические нити между движущимся трупом и разумом, который оживлял кости создания. Стоявшая позади нас фигура сутулилась, ее мышцы были мертвы — марионетка, которая шевелится лишь по воле находящегося поблизости кукловода. Я опустил топор и посмотрел на Несущего Слово.

— Саргон — это ты.

Бронзовый шлем пленника утвердительно качнулся, однако шипящий ответ пришел от стоящего мертвеца.

— Саргон Эрегеш, некогда из Семнадцатого Легиона. Некогда из ордена Медной Головы. Некогда воин-жрец Слова.

— Некогда? — переспросил я. У всех группировок разная степень верности и участия в делах родного Легиона, но мне встречалось мало таких воинов XVII-го, кто бы отринул учения Лоргара.

— Я несу просвещение и знание, однако это более не Слово Лоргара.

Я посмотрел на Фалька в поисках разъяснения.

— Где ты его схватил?

Тот покачал головой.

— Я его вообще не ловил. Он пришел к нам после падения Луперкалиоса и сложил оружие. Оковы — это просто мера предосторожности.

И оскорбление. Даже сейчас Фальк сохранял гордыню своего примарха. Он всегда мало принимал в расчет чужие потребности и мелкие особенности. Я обратился к коленопреклоненному воину, а не к говорящей от его имени кукле.

— Почему ты не разговариваешь?

Несущий Слово поднял красную перчатку и коснулся горла кончиками пальцев. Слова снова произнес стоящий позади меня труп.

— Раны, полученные на Терранской Войне. Один из сынов Сангвиния рассек мне горло. Его клинок лишил меня гортани и языка.

Я не чувствовал в нем лжи, но, по правде говоря, я вообще мало что чувствовал. Его защита была сильна, причем не только за счет железной воли. Он не просто оживлял мертвеца как игрушку — его сущность рассеивалась между трупом и его собственной плотью, и душа обитала одновременно в двух телах. Подобное действие требовало невероятного уровня контроля.

Если тебя лишил дара речи вражеский меч, то почему ты не говоришь так, как я сейчас?

Ответом мне стало молчание. Ни Несущий Слово, ни труп никак не отреагировали. Я попытался еще раз.

Ты не слышишь моих слов?

Все так же ничего. Гира рыскала по палубе под командным возвышением, наблюдая за нами голодными белыми глазами.

Он не слышит нас, — передала она мне. Я вижу пламя его души как огонь в клетке. Она жива, но скрыта. Здесь, но не здесь.

По каналу связи между нами физически ощущалось ее настороженное замешательство. Я снова перевел взгляд на стоящего на коленях воина. В случае с практически любым из живых существ я мог чувствовать фрагменты их эмоций и воспоминаний как хаотичную дымку, окружающую сознание. Требовалось не более чем секундное усилие мысли, чтобы заглянуть в их жизни.

Аура же этого воина представляла собой дым. Просто… дым. Голоса внутри нее были слишком приглушенными, чтобы разобрать их слова. Цвета выглядели поблекшими, полностью утратившими жизнь.

Кто-то, или что-то прижгло дух этого человека. Его отделили от прочих живых существ в том отношении, которого никогда не осознает большинство смертных. Как и сказала Гира, он был там, но не там.

— Кто это с тобой сделал?

— Я уже сказал тебе, — произнес стоящий труп, а Несущий Слово вновь коснулся своего горла. — Кровавый Ангел.

— Нет. Кто отделил твою душу? Кто запер твою сущность таким образом?

Леор с Фальком глядели на меня так, будто я нес околесицу. Я не обращал на них внимания, ожидая ответа Несущего Слово.

— Я не могу сказать, — передал по воксу мертвец. Я снова не почувствовал лжи пленника, однако его ответ был столь неопределенным, что мог означать что угодно.

— Не можешь, или не хочешь?

— Я не могу сказать.

— О чем ты говоришь, Хайон? — спросил Леор. — Кто и что с ним сделал?

— Его разум и душа ограждены так, как мне никогда не доводилось видеть. Я мог бы пересилить его волю, но все равно не узнал бы ни малейшей доли того, что он скрывает в своей памяти. Это с ним кто-то сделал, но я не могу представить, у кого есть такие способности. Возможно, мой брат Ариман. Или же мой отец Магнус.

— Я не встречал ни того, ни другого, — прохрипел труп в вокс.

— Волнующе, — прокомментировал Леор. Его голос был полон скуки.

— Почему ты сдался Дурага-каль-Эсмежхак? — спросил я.

— Этого потребовала судьба, — отозвался мертвец.

— Я не верю в судьбу. Скажи мне правду.

— Колесо судьбы продолжает вертеться независимо от того, веришь ли ты в его движение или нет, Искандар Хайон. Оно столь же неизбежно, как ход времени.

То, что ему было известно мое имя, не стало неожиданностью. Он мог узнать его сотней способов. Меня больше занимал фанатизм, который был слышен даже в голосе мертвеца.

— Скажи мне правду, — повторил я.

— Я знаю, где спрятан «Мстительный дух». Я несу это знание тем, кому оно нужно сильнее всего.

— Чрезвычайно сомнительная щедрость. Откуда тебе известно, где находится флагман Девяти Легионов?

Различающиеся глазные линзы Несущего Слово уставились мне в глаза.

— Потому что я был на его борту.

Я повернулся к Фальку.

— Это ловушка. Это не может быть ничем иным, кроме как ловушкой.

Леор кивал. Фальк — нет.

— Он лжет? — спросил легионер Сынов Хоруса. — Ты чувствуешь в его словах обман?

Я был вынужден признать, что нет.

— Но его разум огражден, и я понятия не имею, кто его закрыл.

Фальк не унимался, даже триумфальные нотки не могли скрыть отчаяния в его голосе.

— Но он говорит правду, так? Ты можешь сказать точно? Он знает, где находится «Мстительный дух»?

— Брат, ты попросил меня странствовать неделями только для того, чтоб я мог послужить тебе детектором лжи?

— Хайон, это правда?

Я вздохнул, чувствуя, что мне не победить.

— Да, твой пленник говорит правду. Какова бы ни была ее значимость.

— В лучшие ловушки кладут приманку, перед которой невозможно устоять, — заметил Леор.

Они углубились в беседу — или же в спор, я не следил за этим. Я продолжал наблюдать за Саргоном. Более всего в его огражденном сознании меня беспокоило то, что я ощущал его открытость во всех прочих отношениях. Он не пытался нас обмануть. Практически жаждал сотрудничать, столь же добровольно, как носил оковы на запястьях.

— Где «Мстительный дух»? — спросил я его.

— На краю Лучезарных Миров, — произнес труп позади меня. — Я говорил об этом Фальку Кибре, и теперь говорю тебе.

Я, наконец, отвел от него взгляд.

— Фальк, если ему нужны мертвые, чтобы разговаривать, как же он общается, когда поблизости нет трупов?

Легионер Сынов Хоруса покачал головой.

— Обычно он не общается. Несколько раз он пользовался боевыми жестами Легиона, впрочем, у нас на «Зловещем оке» едва ли дефицит трупов, особенно после падения Монумента.

— И ты ему веришь? Веришь, что он может отвести нас к «Мстительному духу»?

Я не видел лица Фалька, но чувствовал, как он тщательно взвешивает свой ответ.

— Хайон, дело не в вере. У меня и моих людей нет такой роскоши как выбор. Мы покойники, если Третий Легион выследит нас, и покойники, если мы остановимся и дадим бой. Быть может, их кузнецам плоти и кровавым кудесникам и потребуется целая вечность на клонирование примарха, если вообще это удастся, однако я нанесу удар раньше и лишу их такой возможности. Если Саргон лжет, мы можем умереть на краю Ока. Это риск, на который я согласен пойти.

При изложении в столь жестком свете я понимал, почему Фальк считал, что никакого выбора нет.

— Я пойду, — вновь подтвердил я. — Я с тобой.

Я чувствовал приближение головной боли. Меня жег соблазн просто потянуться внутрь чужих разумов и общаться в бессловесном единении. Я слишком долго пробыл рядом с бездумными сородичами-рубрикаторами, упражняясь в психическом контроле на тех, кто не имел права сопротивляться. Чтобы вести с другими настоящий спор, требовалось больше терпения, чем мне было привычно.

Этот разговор о пророчестве доставлял наслаждение Ашур-Каю. Я ощущал, как он смотрит моими глазами, и его концентрация остра, словно отточенный клинок. Он жаждал любых обрывочных мелочей и деталей, касающихся возможности прорицания. Я был очарован столь ненадежным провидением в меньшей степени — меня занимала защита, которая изменила разум Саргона, и холодная искренность Фалька только усугубила мою тревогу.

— Мы живем в самой преисподней, — произнес я. — На каждого из нас, кто сохранил рассудок, приходится тысяча призраков и безумцев. Я в долгу перед тобой, Фальк. Я не верю этому оракулу, но я пойду с тобой.

Леор так и не успел согласиться, или не согласиться. Этому помешали наши враги.

Они появились из шторма. Красно-фиолетовые волны вздулись и потемнели от находившейся внутри смертоносной громады первого боевого корабля, пробивающегося сквозь эфирные тучи бури. Он приближался, содрогаясь, рассекая взбухающие валы и выходя в спокойное сердце шторма. За зубчатыми шпилями и пылающими двигателями тянулись дымные следы эссенции варпа.

В воксе раздался предостерегающий крик Анамнезис. Гира издала психическое рычание. По всей нашей объединенной флотилии помощники вызывали своих повелителей и предводителей, чтобы предупредить о неизбежном нападении.

С мостика «Его избранного сына» я не мог увидеть вражеские корабли. Я видел их на оккулусе «Тлалока» — видел, поскольку их видел Ашур-Кай. Когда ведущий корабль ворвался в поле зрения, первым, что я увидел глазами моего брата, стала имперская пурпурная броня, которая выцвела от огня до призрачно-лилового оттенка. Мы поняли, кто это, еще до того, как нам об этом сообщили сканеры ауспиков «Тлалока».

— Дети Императора, — прозвучал лишенный интонации шепот Анамнезис.

— Возвращайся на корабль, — передал в то же мгновение по воксу Ашур-Кай. По каналу нашей психической связи я практически чувствовал вкус его отвращения и агрессии.

Фальк поднял руку, приложив ее к боковой стороне шлема и слушая неслышимый для меня голос. Вне всякого сомнения, он получал точно такое же предупреждение от командного экипажа «Зловещего ока». Затем он отдал именно тот приказ, на отсутствие которого я надеялся — Сыны Хоруса нацелили свои двуствольные болтеры: не на меня и моих спутников, а на Леора и его воинов.

Что касается командира Пожирателей Миров, тот не предпринял никаких враждебных телодвижений.

— Не угрожай мне, — произнес Леор, спокойный, как сама чернота между мирами. — Фальк, я много кем являюсь, но я не лжец. Я бы не учинил предательства на нейтральной территории.

— Больше никто не знал об этой встрече, — теперь Фальк стоял перед бесстрастным Пожирателем Миров, держа в руке меч.

На Леоре был шлем, так что я чувствовал его улыбку, а не видел ее. Он с веселым безразличием наклонил голову, обдумывая, как лучше всего разобраться с разворачивающимися перед ними вариантами.

— Братья… — прошипел стоящий труп, Саргон пытался успокоить их.

Но это я встал между ними, держа в левой руке массивный топор. Мы трое были примерно одного роста.

— Он нас не предавал, — я пристально глядел в глазные линзы Фалька, видя в них отражение моего собственного шлема с хельтарским гребнем и игнорируя повторяющиеся требования Ашур-Кая возвращаться на корабль.

Ты знаешь Леора, — я проталкивал слова, словно копье, сквозь неподатливые стены жестких мыслей Фалька. Зачем ему выдавать тебя псам из Третьего Легиона? Он ненавидит их так же, как и ты. Даже сильнее, после Скалатракса. Опустите оружие, пока не сделали одного из своих последних союзников врагом.

Мне подумалось, что он может продолжить настаивать. Чтобы возглавлять любую группировку, требовалась свирепая натура, и глубоко в его жилах текла ледяная самодовольная ярость. Однако Фальк развернулся к своим людям, передавая им по воксу распоряжения отступать. В том, как они покидали зал, не было никаких поводов для гордости, лишь подлинная необходимость. Хотя отделения Сынов и отходили в достойном восхищения порядке, это все равно было бегство. Отсутствие гравитации служило им подспорьем, они отталкивались от стен и прыгали по коридорам, направляясь к ангарным палубам, где ждали их десантные корабли.

Саргон поднялся на ноги, не делая попыток скрыться. Пока он вставал, оживляемый им труп забавно в такт оседал, становясь по-настоящему безжизненным и более не подчиняясь его воле. Я также остался на месте, хотя и не из гордости. Просто у меня был иной путь спасения.

— Идемте со мной, — сказал я Леору и Фальку. — Все вы. Берите своих людей. Ваши корабли уничтожат еще до того, как вы до них доберетесь. «Тлалок» находится на краю бури и готов к бегству.

— Ты можешь вытащить нас с этого корабля? — гортанно прорычал Леор.

— Да.

— У тебя есть телепортационная чаша, которая способна зафиксировать цель, несмотря на шторм?

— Нет.

Леор покачал головой.

— Тогда избавь меня от прихотей колдунов.

Он отвернулся и побежал, оттолкнувшись от пола и полетев в направлении широко открытых дверей, которые вели к хребтовой магистрали корабля. Его воины уже скрылись.

— Фальк, — начал было я.

— Удачи тебе, Хайон, — сказав это, он отступил вслед за своими людьми с тяжеловесной ловкостью, волоча Саргона за наплечник воина-жреца. Я наблюдал, как они уходят, беззвучно обзывая их глупцами. Голос Ашур-Кая у меня в ухе имел интонацию сардонической няньки.

— Не понимаю, почему ты еще не на борту корабля, — ворчал он. — Сехандур, ты вообще понимаешь, что эти глупцы из Третьего Легиона запускают абордажную технику? Уж на это-то мне не следовало бы обращать внимание.

Я услышал, как после этого сухого выговора он окликнул экипаж мостика «Тлалока», приказывая им готовить корабль к погружению обратно в шторм.

— Ты не мог бы поторопиться? — добавил он, вновь обращаясь ко мне. — Открывай канал.

Я не ответил. Я смотрел его глазами на экран оккулуса, глядя посредством нашей связи. Наши корабли уже были в меньшинстве. Вражеский флот нарушил строй, им не терпелось убивать, и они подходили ближе, чтобы оказаться в радиусе досягаемости смертельного оружия. Пыльную пустоту уже рассекли первые торпедные залпы. Оставляя за собой огненные полосы, они мчались к нашим кораблям.

За группами боеголовок, в нижнем квадранте экрана, мигали руны ауспика, отслеживающие абордажную технику, которая пробивалась прямо к нам. Не только к нашим кораблям, но и к обездвиженному остову «Его избранного сына». Близились первые столкновения.

У нас было пять звездолетов. Пять против семи. Флагман Фалька, «Зловещее око» был крейсером, обладавшим смертоносной красотой, который в свои лучшие дни мог выйти против лучших кораблей любого флота Легионов, однако эти дни остались далеко позади. Его рассекали рубцы, полученные за годы нашего изгнания. «Королевское копье» было элегантным охотником, убийцей с большого расстояния, который лучше всего подходил для одиночных действий в глубоком космосе и едва ли обладал вооружением или броней для затяжных флотских сражений даже без учета ран, полученных им в изобилии. А «Восход трех светил», самый новый из боевых кораблей моего брата, выглядел так, словно погиб много месяцев назад и забыл прекратить свое путешествие.

«Челюсти белой гончей», закованные в красную и бронзовую броню XII Легиона, уже приближались к остову «Его избранного сына», чтобы забрать Леора и его воинов с мертвого звездолета. Если бы они вступили в бой — на что я не хотел полагаться — то смогли бы вести поединок с одним из эсминцев или малых крейсеров, однако были бы практически бесполезны против основных крупных кораблей.

Пять против семи. Даже один на один они бы нас уничтожили.

Я уже поднимал топор, чтобы открыть канал, когда вокс-сеть взорвалась перекрикивающими друг друга голосами, каждый из которых вносил свою долю очередных проклятий. Глазами Ашур-Кая я видел причину этого. На краю шторма из-под прикрытия туч выходили громадные коварные силуэты, которые приближались со всех сторон.

Это было уже не пять против семи. Спасение было иллюзией, и я не мог не восхититься хирургической аккуратностью засады. Кто бы ни желал нашей смерти, но он организовал убийство безупречно.

Ведущий корабль был линкором, его тупой нос изображал распятого золотого имперского орла с изорванными крыльями. Этот звездолет сам по себе мог бы разорвать все пять наших кораблей на куски. То обстоятельство, что он двигался во главе флота убийц, лишь добавляло поражению оскорбительности. Они даже не держали атакующий строй. Им не было в этом нужды, ведь они знали, что держат нас за горло.

Этот флот был слишком крупным для собранного ради одного лишь этого сражения. Несомненно, это была часть армады, разорившей Луперкалиос, которая теперь имела задание выследить уцелевших Сынов Хоруса.

— Нас вызывают, — произнес Ашур-Кай. — Вернее, вызывают тебя.

Я наблюдал, как смерть приближается в обличье колоссального линкора, позади которого двигалась акулья стая его менее крупных сородичей.

— Принимай, — отозвался я.

Затрещавший в воксе голос был мне незнаком. Он также держал себя в рамках — я слышал в интонации улыбку, подавляемое торжество, однако говоривший воздерживался от прямого злорадства.

— Капитан Искандар Хайон с «Тлалока», — он произнес «капитан» как Cua Thāruāquei, «водитель душ», на безупречном тизканском наречии Просперо. Я всегда думал, что меня убьет обезумевший от крови дикарь с Фенриса, здесь же меня вот-вот должен был прикончить ученый.

— Я Хайон. Хотя уже какое-то время не называл себя капитаном.

— Времена меняются, не правда ли? Говорю ли я также с командиром «Челюстей белой гончей», центурионом Леорвином Укрисом, известным под именем «Огненный Кулак»?

— Не называй меня Огненным Кулаком, — тут же отозвался в воксе Леор. По голосу он не казался ни разозленным, ни оскорбленным, хотя я знал, что он почти наверняка был и тем, и другим. На фоне его ответа мне было слышно приглушенное стрекотание сочленений доспеха во время бега по кораблю.

— Я Кадал из Третьего Легиона, и мое звание — сардар Шестнадцатой, Сороковой и Пятьдесят Первой рот. Как, возможно, уже вам сообщили экипажи ваших мостиков, мой флот не стреляет по вашим кораблям, только по крейсерам в цветах Сынов Хоруса. В связи с этим у меня есть для вас предложение: ваши жизни. У меня нет раздора с Тысячей Сынов или Пожирателями Миров. Возвращайтесь на свои корабли, и вам позволят уйти обратно в шторм целыми и невредимыми.

— Сардар Кадал, — ответил я. — Полагаю, что ты нам лжешь.

Треск вокса совершенно не скрыл его низкого, понимающего смешка.

— Хайон, просто дай мне взять Фалька и его людей. Меня не интересуют ни твои мелкие фокусы, ни этот глупец Огненный Кулак. Говорю еще раз, возвращайтесь на свои корабли и оставьте Сынов Хоруса мне. Даю слово, что сохраню вам жизнь, и можете возвращаться обратно в свои крепости с вестью о моем милосердии.

— Что заставляет тебя столь упорно охотиться за Фальком? — спросил я.

— Он один из них, — произнес Кадал.

Один из них. Легионер Сынов Хоруса. Легиона, который оставил нас на гибель от возобновившейся злобы имперских пушек. Так легко скрыться от возмездия, но невозможно избежать позора.

— Сардар, странно, что ты занимаешь позицию морального превосходства, хотя поведение твоего Легиона в Терранской Войне едва было полезным. Чем вы занимались, пока остальные из нас растрачивали свою кровь и жизни под стенами дворца?

— Я предложил, — повторил сардар, не поддаваясь на приманку, хотя я и был уверен, что он больше не улыбался.

Я оглянулся на своих спутников. Мехари и Джедхор стояли, молчаливо наблюдая. Гира бродила вокруг кресел и высохших трупов, которые продолжали на них сидеть. В ее нечеловеческом сознании нельзя было прочесть ничего, кроме угрюмого недовольства.

Глазами Ашур-Кая я наблюдал, как рунические символы нескольких штурмовых ботов приближаются к верхним палубам «Его избранного сына». У нас оставалось меньше минуты до момента, когда первые абордажники врежутся в железо.

— Кадал, боюсь, я должен отказаться. Я ценю предложение, однако не поверил бы тебе, что ты горишь, даже если бы самолично тебя поджег. Твое слово значит для меня меньше дерьма, сын Фулгрима.

Тот рассмеялся, справедливо убежденный в своей победе вне зависимости от того, предадим мы Фалька или нет.

— Жаль, Хайон. А как насчет тебя, Огненный Кулак?

— Я с тизканцем, — я услышал, как усиленные бронзовые зубы Леора лязгнули, когда он ухмыльнулся. — Но если ты сдашься сейчас, возможно, я буду милосерден.

— Это у вас в Легионе считается упорством, Леорвин?

— Нет, это считается юмором, — зубы Леора снова лязгнули. Канал вокс-связи с Кадалом отключился, заполнившись помехами.

Я открываю канал, — передал я Ашур-Каю. Его ответ выразился в бессловесном импульсе раздражения от того, сколько времени у меня ушло на согласие.

Удерживать свои чувства связанными с чужим сознанием — нелегкое дело, даже при столь сильных психических узах, какие были между мной и Ашур-Каем. Я не мог открыть канал и сохранить связь разумов с братом, так что я приготовился к предстоящему острому разрыву.

Я поднял топор и почувствовал, как Ашур-Кай поднимает свой меч. Нас разделяли сотни километров, однако я ощущал единство движения и то, как мы оба замерли в одну и ту же секунду, высоко занеся клинки.

Готов, — передал я.

Готов, — в тот же миг отозвался он.

Мехари. Джедхор. Ко мне.

Мои мертвые братья подошли ко мне, держа болтеры наготове для стрельбы. Гира кружила вокруг нас троих, беззвучно рыча в моем сознании.

Мои чувства с резкостью удара бича отдернулись от чувств Ашур-Кая. При помощи своего топора я проделал в теле реальности рану.

Как и надлежит любому оружию, у моего топора было имя. Он назывался Саэрн, «Истина» в диалектах нескольких кланов Фенриса, из которых наиболее заслуживает упоминания племя дейнлиров.

Я владел Саэрном со времен сожжения Просперо, где забрал оружие из безжизненных рук воина, который был слишком близок к тому, чтобы убить меня. Тогда я ничего о нем не знал помимо того обстоятельства, что в его глазах была ненависть, а в руках — смерть.

Многие из ритуалов и обычаев Легионов отражали жестокую простоту самых примитивных культур: племенных обществ Каменной Эры человечества, или же воинских цивилизаций Бронзовой и Железной Эр. Брать трофеи у вражеских Легионов — не просто обычное дело, это столь же ожидаемое и неформальное действие, как привычный обмен картинными позами и угрозами между соперничающими командирами.

Многие из орденов Адептус Астартес, порожденных при бесхребетном дроблении сил Великого крестового похода, полагают себя выше подобного поведения, однако мы в Девяти Легионах редко стыдимся потакать себе в плане выразительных угроз. В конце концов, большая часть уважения, которым группировка пользуется среди своих сородичей, сводится к репутации ее военачальника. Его воины будут кричать врагам о его триумфах и поражениях их врагов.

Так что присваивание оружия и доспехов павших — не редкость. Несмотря на это, пусть даже я более никак не связан с Тысячей Сынов и не предан им, у меня по коже все равно ползут мурашки, когда я представляю, сколько реликвий Волки унесли с собой с останков Просперо. Во мне поднимается ярость от того, что они полагали наши сокровища малефикарумом, «порчеными» и почти наверняка уничтожили вместо того, чтобы носить в бою.

По крайней мере, в использовании оружия врага присутствует уважение. Я хранил Саэрн столько лет после Просперо не из мелкой злобы по отношению к его создателям. Я брал его на войну потому, что это был красивый и надежный клинок. Обрекать подобные реликвии на уничтожение — куда более суровое оскорбление.

Рукоять Саэрна была длиной с мою руку, она была выкована из серого адамантия и украшена вытравленными кислотой рунами на фенрисийском диалекте Tharka. Символы повествовали о том, как первый владелец возвысился до своего места чемпиона Волков, идущие по спирали буквы говорили о десятках побед над чужими, предателями и мятежниками в ходе Великого крестового похода. Я завершил эту историю, когда забрал топор из его мертвых рук.

В последующие годы я переделал рукоять, пронизав ее осколками психически настроенного черного кристалла с планеты внутри Ока. Они тянулись по всей длине оружия от затыльника до клинка, словно вены. Хотя их основное назначение состояло в превращении оружия в концентратор психического разряда, они также реагировали с определенной «враждебностью», если к оружию притрагивался кто-то, кроме меня.

Сам топор представлял собой массивную секиру с одним лезвием, которое изгибалось, словно полумесяц. Золотая волчья голова скалила зубы в направлении смертоносной кромки. Когда топор активировался, на свирепой морде играли сверкающие молнии, которые создавали впечатление, будто зверь жив и щерится.

У меня было и другое оружие — болтеры, пистолеты, клинки, даже копье, отобранное у духовной ведьмы эльдар — однако ничем из этого я не дорожил так, как Саэрном.

Когда я наносил удар сверху вниз, черные кристаллы вспыхнули, издав звенящую песнь активации. Клинок разорвал и реальность, и нереальность — в воздухе ничего не появилось, никаких прорех буйной энергии и вопящих душ. Однако разрез существовал, и я чувствовал далеких существ с другой стороны. Их грубый голод. Их въедающиеся потребности. Они безмолвствовали, ощутив шанс получить свободу.

Я потянулся к незримому разрезу, напрягая чувства, будто скрюченные пальцы, и растянул края раны. По ту сторону прорехи была абсолютная чернота — чернота, присущая не пустоте, а слепоте. Чувства смертных не смогли бы обработать то, что лежало за входом. Я чувствовал, как далекий голод становится гораздо менее далеким.

Где-то на другой стороне ждал Ашур-Кай. Он ждал с мечом в руке, возле точно такой же раны в реальности, которую проделал на борту «Тлалока»

Нерожденные хлынули через оба разрыва в один и тот же миг. Я и мой брат одновременно вступили в бой.

Оборванный Рыцарь

«Человечество всегда обращало взор к небу в поисках своего истинного пути»

Кто первым произнес эти слова? За тысячи лет моей жизни я так и не выяснил происхождения высказывания. Возможно, никогда и не установлю, если мои хозяева из Инквизиции решат казнить меня. Впрочем, подозреваю, что они слишком умны для этого. Попытка убить меня не кончится для них ничем хорошим.

Мой брат Ариман, чья мудрость была неоспорима, пока он не позволил гордыне осквернить свои мысли, особенно любил эту цитату. До того, как я облачился в черное, когда мы с Ариманом еще являлись подлинными братьями, а не были просто связаны кровью, я посещал его лекции о происхождении нашего вида и вселенной, которую мы объявили своей собственностью. В ходе наших споров он цитировал эти слова, и я улыбался, ведь они были столь верны.

Человечество всегда искало ответы на свои вопросы на небесах. Первые люди глядели на солнце, поклоняясь шару термоядерного пламени как воплощенному в небе божеству — богу света, который нес жизнь и с каждым рассветом прогонял страх перед тьмой.

Это сильный символ. Даже сейчас в постоянно уменьшающихся пределах Империума существуют примитивные миры, поклоняющиеся Императору как богу солнца. Ведомства человечества не заботит то, каким образом людские стада выражают свою верность Императору, пока не прекращается беспрекословное поклонение и десятина Экклезиархии.

Когда философы тех первых культур перестали бояться темноты, ночное небо стало божественным садом, в котором звезды и сами планеты располагались поэтичными условными созвездиями и провозглашались телами далеких богов и богинь, взирающих на человечество с высоты.

Мы всегда смотрели вверх. Искали, тянулись, желали.

Вас смущает, что я говоря «мы»? Я несправедливо помещаю себя и мой род среди разнообразных ответвлений генетической паутины людей?

Империум демонстрирует свою величайшую неосведомленность, полагая, будто члены Девяти Легионов и следующие за нами смертные являются неким непостижимым чуждым видом. Познание варпа состоит лишь в одном: в познании. Никакие перемены, секреты и истины не в силах полностью переписать душу.

Я не человек. Я перестал быть человеком в одиннадцать лет, когда Легион Тысячи Сынов забрал меня из семьи и преобразил в орудие войны. Однако я сотворен на человеческой основе. Мои эмоции — это человеческие эмоции, перестроенные и обработанные постчеловеческими чувствами. Мои сердца — это человеческие сердца, хотя и измененные. Они способны на неумирающую ненависть и неумирающее желание, которые выходят далеко за пределы нашего базового вида.

Когда мы, Девять Легионов, размышляем о людях вне рамок их очевидного применения в качестве рабов, слуг и подчиненных, то видим родственные души. Не заслуживающий осуждения вид, а слабое, невежественное стадо, которое необходимо направлять властью правителя. Человечность — это состояние бытия, образующее наши корни. Не наш враг. Всего лишь предыдущий шаг на спирали эволюции.

Так что да — я говорю «мы»

Со временем человечество стало смотреть на небо скорее в поисках знания, нежели из соображений веры. Первые цивилизации развились и переросли поклонение звездам, обратившись к планетам, которые вращались вокруг них. Эти миры представляли собой землю обетованную для многообещающей экспансии. Человечество составило их каталог, продумало странствие по черному небу в кораблях с железной броней с целью колонизации, и, в конце концов, начало искать там жизнь.

Но все же мы стремились к большему. И довольно скоро нашли его.

Варп. Эмпиреи. Великий Океан. Море Душ.

Когда человечество впервые открыло варп и воспользовалось им для путешествий на невообразимые расстояния, мы так мало знали о зле, которое обитало в бесконечных волнах. Мы видели чужеродные сущности — нечеловеческих существ, сотворенных из эфира — но не таившуюся за ними злобу, и не те великие и губительные разумы, что дали им жизнь.

Мы видели лишь иную реальность за пределами нашей собственной, непрерывно меняющийся океан, который, тем не менее, позволял совершать многовековые странствия всего за несколько недель. Расстояния, на преодоление которых ушла бы сотня поколений, стало возможно покрыть за считанные месяцы. Под прикрытием полей Геллера, непроницаемых пузырей материальной реальности, первые эмпиронавты человечества повели наш вид к самым далеким звездам и планетам, которые кружились в их чуждом свете.

Мы понятия не имели. В те дни безмятежного невежества мы и понятия не имели, что путешествуем через Ад. Не представляли, что плавает в тех волнах, ожидая, пока наши эмоции придадут ему форму.

У обитателей варпа есть бесчисленное множество названий в бессчетном количестве культур. Я слыхал, как их именовали Бездушными, Тэн-Гу, Шедим, Дхаймонион, Нумен, духами, призраками, дэвами, Падшими, Нерожденными и много как еще. Однако во всех этих названиях десяти тысяч культур эхом отдается одна и та же онтологическая суть.

Демон.

В тот же миг, когда я рывком открыл разлом, Мехари и Джедхор в безупречный унисон начали стрелять. На лишенной воздуха командной палубе рявканье их болтеров было неслышимо, однако стволы задергались в такт из-за отдачи, присущей этому типу вооружения.

Первые Нерожденные выползли по каналу в холодный вакуум реального мира, и попали прямо в шквал болтерных зарядов, которые раздирали мертвенную плоть на части — толстые и влажные полосы призрачного ихора. Мое зрение отделилось от зрения Ашур-Кая, однако наша связь оставалась достаточно прочной, чтобы я чувствовал, что он делает: он прорезал выход канала на мостике «Тлалока», что являлось бы серьезным риском, не охраняй его фаланга собственных рубрикаторов. Их болтеры открыли огонь, порождая гибельную бурю, уничтожающую существ, которые стремились выйти наружу.

У меня не было под рукой нескольких шеренг рубрикаторов, однако первая волна нечеловеческой плоти была достаточно слабой, чтобы ее могли сдерживать только Мехари и Джедхор. Гира превратилась в черное размытое пятно, с когтей и клыков демона в обличье ужасного волка падали растворяющиеся внутренности. Она самозабвенно вгрызалась в тварей, наслаждаясь расправой над столь слабой добычей.

Когда имперские ученые проповедуют, будто демонический род является единой ордой, объединившейся против человечества, они лгут, как никогда в жизни. Существует бесконечное множество пород и подвидов демонов, которые воюют друг с другом гораздо чаще, чем против смертных. Даже те, что принадлежат к одним хорам и пантеонам, расправляются со своими сородичами и пожирают их из неудержимой ненависти, или же дерутся, повинуясь связывающим их непостижимым соглашениям. Мне доводилось видеть, как целые миры разбивались на сражающиеся воинства, и все они приносили клятву верности Богу Войны. Неважно, что каждый демон в многомиллиардной толпе родился у подножия его трона. Будучи воплощениями малых толик вечной ярости своего отца, они ведали лишь кровопролитие. Дети прочих Богов точно такие же, они ведут свои войны собственными методами.

Гира была связана со мной, скреплена клятвой, кровью и душой. Но еще до того, как добровольно присоединиться ко мне, она целую вечность уничтожала себе подобных.

Здесь, в сердце бури, первые пробравшиеся по каналу Нерожденные были скучны, они барахтались на свободе и умирали от нашего оружия еще до того, как оказывались в состоянии составить нам угрозу. Вскоре должны были зашевелиться их более сильные сородичи — которых влекли к проходу пламя моей души и барабанная дробь моих бьющихся сердец — однако у нас еще оставалось время в запасе. Это был далеко не первый канал, который прорезали мы с братом.

Корабль содрогнулся у нас под ногами. Абордажные торпеды, близкие попадания. Я наотмашь ударил Саэрном по голове чего-то с тремя лицами и пинком сбросил обезглавленные останки с лестницы.

Советую поторопиться, — повторил Ашур-Кай.

У тебя не может возникнуть проблем, — передал я. С тобой там рота рубрикаторов.

Я имею в виду надвигающийся на нас боевой флот. Из-за бравады, от которой вы с Леорвином ну никак не могли удержаться, враг гарантированно откроет по нам огонь. Если мы задержимся, Дети Императора нас схватят. Хайон, до того, как корабль прорвется назад в шторм, остается всего шесть минут. Хочешь попробовать войти в канал тогда? Мы сможем поддерживать его стабильным среди таких ветров?

Даже здесь и сейчас Ашур-Кай читал лекции. Ничего не менялось.

Я почти готов.

У моей лодыжки что-то извивалось. Нечто, состоящее из дрожащих конечностей и оголенных органов без видимых признаков глаз. Я раздавил его в кашу сапогом.

На демонов невозможно смотреть прямо. Это существа, порожденные эмоциями и кошмарами смертных и вытянутые из колоссальных разумов противостоящих друг другу Богов. Возможно, будет более точно сказать, что чувства смертных — даже настроенные как на демоническое, так и на мирское — с трудом фокусируются на воплощенных обличьях Нерожденных. Наш разум пытается приложить ожидания и структуру к тому, что исключает понимание, не говоря уже об описании. Сколь бы пристально мы ни вглядывались, но все равно останемся смертными сознаниями, которые стремятся увидеть то, что не должно существовать.

В лучшем случае, из-за этого вокруг Нерожденных появляется мутная аура, которая делает их расплывчатыми, словно мираж. В худшем, и гораздо более часто, в их физических воплощениях возможно уловить лишь горстку впечатлений и ощущений: запах, воспоминание, образ чего-то неопределенного.

Красная плоть. Бледная кожа. Клыки. Сухой, напоминающий корицу запах трупа, сопровождаемый ощущением острой угрозы. Пылающие во мраке глаза. Меч из черного железа, шепчущий на мертвых языках. Тень крыльев и зловонное дыхание зверя. Когти, над которыми поднимается пар от едкого прикосновения какого-то токсичного яда.

Что-то прыгнуло на меня сбоку, и в мой лицевой щиток вцепилось бьющееся тяжелое тело. На кратчайший миг я заметил мягкое, сырое мясо, трепещущее за моими глазными линзами, на горле и плече стягивалась какая-то омерзительная конечность.

Последовал рывок вверх, и существо пропало. Пока его срывали, я слышал в своем разуме крик, слишком похожий на человеческий. Кровоточащее бесформенное тело растворялось в челюстях Гиры, распадаясь на части, словно развеивающийся дым. Я повернулся и обрушил Саэрн на костлявое туловище худого как палка существа, у которого вместо пальцев были хрупкие скальпели. От удара топора демон развалился надвое и упал на пол.

Благодарю тебя, — передал я Гире. А теперь иди.

Я остаюсь. Я сражаюсь. Я убиваю.

Иди!

Волчица, шерсть которой состояла из дыма и черного пламени, бегом метнулась к ране в реальности. Она врезалась в одного из обретших плоть Нерожденных, который прорывался наружу, приземлилась сверху, неистово работая когтями и мелькающими клыками, и они вместе скрылись в проходе.

Гира прошла, — прозвенел в моей голове голос Ашур-Кая в тот же миг, как моя волчица исчезла.

Следующими были Мехари и Джедхор.

Возвращайтесь на корабль.

Хайон, — бездумно подтвердил в ответ Джедхор. Они оба двинулись вперед, стреляя от плеча на пути в бурлящий разрыв. Когти безрезультатно скребли по броне, пока они пробирались сквозь окружающих их заторможенных созданий. Прежде чем они вошли внутрь, последний выпущенный Мехари болт разорвал существо, которое выглядело так, словно было создано из накладывающихся друг на друга валиков бескостной плоти.

Мехари прошел, — передал Ашур-Кай.

А Джедхор?

Только Мехари.

Проход задрожал от психического сопереживания неожиданному импульсу моей тревоги, расходясь вширь. Сквозь щель в реальности я видел бурлящую черноту и отдаленно чувствовал присутствие Ашур-Кая на другой стороне. Мои чувства заполнял запах погребального костра, исходящий от плоти более сильных демонов. Оставалось уже недолго. Совсем недолго.

Что с Джедхором?

Все еще никаких признаков, — ответил Ашур-Кай. Корабль под обстрелом. У нас нет времени на твои идиотские сантименты.

Но я не мог уйти. Я должен был держать проход открытым. Он притягивал к себе мое внимание, нарушая сосредоточение и замедляя реакцию. Поддержание его в открытом состоянии требовало усилия концентрации, которое ничем не отличалось от ведения боя с тяжелой ношей. Я должен был остаться. Канал бы закрылся в тот же самый миг, как я бы в него вошел.

Но Джедхор…

Сехандур, это всего лишь один из рубрикаторов. Шевелись!

Инстинкт почти заставил меня подчиниться ему. Одна из традиций нашего Легиона состояла в том, чтобы объединять молодых чародеев с мастерами-ветеранами, а также поощрять создание неофициальных ковенов сходно мыслящих ученых и верных им подмастерий. Прежде чем стать мне братом, Ашур-Кай был моим наставником. Он входил в число тех, кто наиболее увлеченно наставлял меня в изучении Искусства, однако я больше не был его учеником, поклявшимся исполнять все распоряжения. До Ереси я являлся старшим по званию офицером, а «Тлалок» был моим кораблем.

Я его не оставлю. Я буду держать врата для Джедхора. Как и ты.

Саэрн рассек вопящее нечто, сотворенное из кровоточащего стекла. То, что заменяло существу кровь, оросило мою броню узорами, которые, скорее всего, имели бы некий астральный смысл для провидцев вроде Ашур-Кая.

Прежде чем мой бывший господин успел ответить, из прохода вырвался назад Джедхор, окутанный шипящей массой скрученной плоти, напоминавшей утопленников, которая оплела каждую его конечность, каждое сочленение, даже заслонила безжизненный взгляд глазных линз. На цепкой коже существа распахивались рты. Они безрезультатно присасывались к броне рубрикатора, однако там, где хватка твари расколола керамит, из образованных давлением трещин выходил пыльный воздух.

Я не мог снести его, не попав по Джедхору. По той же самой причине я не мог по нему стрелять. Мой пистолет представлял собой крупнокалиберный лазер Кьяроскуро, созданный задолго до Ереси. Если бы я выстрелил из трехствольного оружия по существу, оно бы воспламенилось и сожгло Джедхора вместе с собой.

Наружу ударил еще один поток пыльного воздуха, на сей раз в районе горла Джедхора. Я был вынужден отвлечься от канала, пусть даже всего на секунду.

Когда я говорю, что мы называем психическое мастерство Искусством, то не пытаюсь героизировать носителей этого дара, или же незаслуженно привнести в колдовство мистицизма. Это такое же ремесло, как и прочие. Для начала оно требует вникания, практики и обучения, а для приобретения мастерства нужны постоянные усилия. Для подлинного контроля необходим ритуальный труд, или же аккуратное смешивание нескольких дисциплин, чтобы сплетать энергии в материальной реальности. Однако для самых простых и неприцельных действий не нужно много тренироваться. Тянуться, тащить, жечь. Подобные вещи естественным образом выходят даже у необученных душ.

В тот момент я не стал ничего плести, как не стал и тянуться, что столь часто делал посредством своих чувств. Я дернул, примитивнейшим образом применив силу телекинеза.

Я снес пленку напрягающейся плоти с тела моего брата, содрав ее с него при помощи жестокого телекинетического рывка. Большая часть ее конечностей оторвалась и осталась трястись на доспехе Джедхора. Я дал существу половину мгновения побиться в воздухе, пока оно содрогалось и пыталось прыгнуть на меня, а затем взмахом руки разнес его о консоль управления невесомым облаком кристаллизовавшихся пузырьков крови.

Возвращайся на корабль, — отправил я импульс Джедхору, стоя над ним и защищая его, давая время вновь подняться. На палубу лился поток демонической плоти, извергающийся из ширящегося прохода. Создания становились крупнее. Чем дольше я держал врата открытыми, тем более сильные обитатели варпа сквозь них пробирались. Я погрузил топор в глотку чего-то гибкого и насекомоподобного, жалея тот пораженный кошмаром разум, который придал существу форму, кому бы он ни принадлежал. Джедхор сумел встать на ноги, из его горла все еще выходил пыльный воздух.

— Колдун, — раздался в воксе искаженный помехами голос.

— Леор.

— Хайон, — ему не хватало дыхания, он сражался, убивал, бежал. — Они сожгли наш десантный корабль. Можешь нас отсюда вытащить?

Когда я сконцентрировался на Джедхоре и разломе, откуда на нас изливались нежеланные подарки в виде демонической плоти, то отвлекся и абстрагировался от общего вокс-канала. Голос Леора снова вернул меня туда, заставив обратить внимание на общую картину боя. Признаюсь, с того момента, как Пожиратели Миров и Сыны Хоруса бежали с командной палубы, я списал их со счета как мертвецов.

Не стану разжевывать этот вопрос — Дети Императора приставили всем нам клинок к горлу, и вскоре «Его избранный сын» уже должен был кишеть воинами Третьего Легиона. На сорвавшееся спасение Леора и Фалька легко оглядываться назад с холодной расчетливостью, особенно при том, что я знал, что могу открыть канал отступления, не заботясь об одиноком десантно-штурмовом корабле «Грозовой орел», который мы оставили в западном ангаре третьего уровня.

— Я могу забрать вас на «Тлалок», если вы вернетесь быстро.

Леор оказался первым. В условиях нулевой гравитации его доспех окружал ореол тянущихся за ним жемчужин крови. Он влетел в зал мостика, зубья цепного топора беззвучно вращались. Следом так же неаккуратно в окружении кровавых кристаллов вплыли несколько его воинов, которые вжимали активаторы крутящихся цепных топоров.

Леор с ворчанием прикрепился сапогами к палубе рядом со мной. В тот момент я ощущал в нем две вещи: во-первых, отвращение при виде того, что появлялось из открытого канала, а во-вторых, напоминающее удары молотка по гвоздю давление его черепных имплантатов — тех жестоких усилителей агрессии, которые столь примитивно встроили в его мозг. Они вбивали ему в сознание жар кузнечной топки, обжигая нервы и вызывая болезненное подергивание лица.

Я сжал руку в кулак, дробя кости шарообразной твари, которую держал на весу телекинетическим захватом. Она распалась на части, растворяясь в процессе умирания.

— Идите, — обратился я к семерым оставшимся Пожирателям Миров. Щель в пространстве обладала такой глубокой беззвездной чернотой, что казалось, будто смотришь внутрь чего-то живого. — Идите внутрь.

Я передал: «Идите», присовокупляя вес своей воли, чтобы распоряжение пробилось сквозь пропитанное кровью марево в их израненных мозгах. Воины в красно-медном облачении побежали, прорубаясь через возникающих Нерожденных на пути в проходу.

Ах, похоже, что у нас на борту неожиданно оказались Пожиратели Миров, — с сухим раздражением передал Ашур-Кай.

Сколько?

Шесть.

Будет семь.

Хайон, я бы предпочел, чтобы ты удосужился потратить секунду и предупредить меня. Мои рубрикаторы едва их не уничтожили.

Поблизости появились еще души. Я воспринимал их как шепот наполовину услышанных слов и осколки чужих воспоминаний.

Через восточные двери стратегиума вплыла разрозненная группа Детей Императора в доспехах, окрашенных в черное, серебристое и пастельные тона розового и кораллового. Несколько из них ползли по стенам и потолку. Все они смотрели на меня, а передние вскинули пистолеты с болтерами в нестройном единстве, знакомом лишь братьям из Легионов. Мои глазные линзы вспыхнули, отмечая каждый источник угрозы малыми сетками целеуказателя.

Они открыли огонь. Я увидел дульные вспышки при воспламенении зарядов. Мои чувства все еще оставались зафиксированы на поддержании канала и воспринимали больше призрачного, нежели материального. Я видел ауры воинов, окружавшие их лихорадочные эманации мыслей и эмоций. В тот же миг я увидел траектории снарядов их болтеров и понял, куда они попадут, если я это допущу.

Моя рука поднялась, развернувшись ладонью к незваным гостям. Все казалось таким медленным. Оно не могло быть медленным — все случилось еще до того, как мое сердце успело ударить дважды — однако для психически одаренных это довольно обычное ощущение. Похоже, когда мы прибегаем к своим силам, чтобы манипулировать эфиром, все повседневные чувства становятся заторможенными.

Стоя с поднятой рукой, обращенной к Детям Императора, я очень спокойно заговорил.

— Я так не думаю.

Снаряды разорвались о колышущийся телекинетический барьер передо мной. Щит выполнил свое предназначение, и я позволил ему упасть. Джедхор продолжал стрелять, сосредоточившись на Нерожденных. Леор направил свой тяжелый болтер на Детей Императора, ожидая моей команды.

Однако я опустил руку, и Дети Императора не стали стрелять снова. Я ощущал их тревогу, ее зыбкие волны, соленые, как пот, и кислые, словно желчь, давили на мои чувства. Колдун, — шипели их разумы. Колдун. Колдун. Не подходи. Будь осторожен. Колдун.

Предводитель отделения опустился на палубу, примагнитив к ней свои когтистые сапоги. Меч был у него на бедре, а не в руках, а лицевой щиток шлема представлял собой серебристую погребальную маску, изображавшую исключительно безмятежное прекрасное лицо. Нечто, позаимствованное из мрачного великолепия человеческой мифологии.

— Капитан Хайон. — Такой голос. Голос, которым мягко и страстно проповедуют с кафедры. Голос, от которого содрогаются души и очищаются разумы. — Прежде, чем ты сбежишь, я хотел бы с тобой поговорить.

На нем был черный доспех, отделанный металлически блестящими розовыми пластинами. Сквозь керамит просматривалась кость — не грубые узловатые выступы, а резное произведение искусства, где рунами Хемоса были написаны истории, о содержании которых я мог лишь догадываться на таком расстоянии. Сперва я решил, что на его плечи наброшен плащ из мертвой содранной кожи. Иллюзия разрушилась, когда несколько лиц пошевелились. Моим целеуказателям срезанные лица на его плаще представлялись не более чем безжизненной плотью. Но мое второе зрение все же видело в них некую заторможенную, отдельную жизнь — у них не было легких и языков, так что они лишь беззвучно стонали в муках.

— Не пытайтесь опять в меня стрелять, — отозвался я. — Это меня раздражает.

— Заметно. Узнаешь меня?

Я не узнавал, о чем ему и сообщил. С момента нашего изгнания в Око я встречал в Девяти Легионах сотни братьев и кузенов, и, хотя многие из них и носили на себе следы прикосновения варпа, или же изменений, вызванных Искусством, мне никогда не доводилось видеть плаща из вопящих лиц. Кроме того, я не узнавал его из-за преображений, постигших доспех. Он далеко ушел от того космодесантника, которым когда-то был. Впрочем, подобное так или иначе произошло с каждым из нас.

— Телемахон, — представился он все с той же вдохновляющей мягкостью, которая не подразумевала ни доброты, ни слабости. — Некогда капитан Телемахон Лирас из Пятьдесят первой роты Третьего Легиона.

Мои руки крепче сжали рукоять Саэрна. Он заметил это и наклонил голову.

— Теперь ты меня вспомнил.

О да. Теперь я вспомнил. И при мне был Оборванный Рыцарь. В моей крови запылало искушение. Острое и горячее, реальное до осязаемости.

Иди, — передал я Джедхору. Он повиновался, продолжая стрелять по Нерожденным, и исчез в проходе. Тут же прозвенел голос Ашур-Кая.

Джедхор прошел.

В тот же миг, когда Ашур-Кай произнес эти слова, на всех нас навалился колоссальный вес. Гравитация вернулась на пораженный корабль с тошнотворной силой, и осветительные сферы мостика, мертвые и открытые пустоте на протяжении десятков лет, замерцали, вновь оживая. Парящие трупы упали на палубу, распадаясь на иссохшие останки. Сбоящее освещение мостика заливало бледным сиянием тех из нас, кому предстояло осквернить затерянную в глубинах космоса гробницу своим эгоистичным кровопролитием.

Леора пригибало на колени, и он выругался, пытаясь восстановить равновесие. Они перезапустили генераторы — без сомнения, чтобы взорвать скиталец, или же забрать его как трофей.

Мои чувства пылали на холоде от давящей близости такого количества жизни. Еще Дети Императора, потоком движущиеся по коридорам. Еще, еще, еще. Телемахон и его люди приближались, теперь остерегаясь нас. Остерегаясь меня.

Леор поднял свой тяжелый болтер, но я снова опустил оружие нажатием руки. Оставленный без присмотра и не поддерживаемый проход схлопнулся. Вопли Нерожденных смолкли, но не раньше, чем в помещение ворвалось последнее создание. Свирепая и рычащая черная охотница.

Я велел тебе возвращаться на корабль, — передал я ей, но в ответ получил лишь преданное непокорство.

Где охотишься ты, охочусь и я.

Моя волчица. Моя верная, любимая волчица. Спрячься, — потребовал я. Будь наготове.

Гира скрылась в моей тени со знакомым ощущением прикосновения дикого сердца к моему разуму. Она залегла в ожидании, таясь и терзаясь голодом.

Не произнеся ни слова, я бросил на палубу перед Детьми Императора карту таро и стал ждать, когда они умрут.

Позвольте мне отвлечься на минуту, чтобы поведать вам историю — историю о крови и предательстве, которая произошла за целую вечность до этого последнего, темного тысячелетия, а также за много десятков веков до того, как мы с Леором оказались на борту «Его избранного сына». Это древняя история, однако она прямо относится к делу, обещаю вам.

Эта история происходит в нечестивые эпохи Старой Земли, в стране, которая известна как Гаул, а также именуется Франкийской империей. Благородный святой Стальной Эры, последовавшей за Бронзовой и Железной Эпохой, полагал, будто слышит слова своего безликого божества. Чтобы отразить собственную самопровозглашенную чистоту, он принимает имя Иннокентий, а затем ведет своих последователей на войну.

Лорд Иннокентий созывает крестовый поход, чтобы искоренить еретическую секту, которая в нашей фрагментарной истории упоминается как картары. Он требует сжечь их за прегрешения против воображаемого бога. Однако святые воители — рыцари — облаченные в примитивные доспехи и вооруженные стальными мечами, являются князьями и владыками своих земель. Для них добродетели благородства и чести важнее всего. Народ их империи смотрит на них в поисках правосудия, и это их клинки защищают слабых праведников от силы злобных.

До тех пор, пока их не благословляет владыка Иннокентий. Он провозглашает их поступки священными деяниями, совершенными во имя бога, которого они считают реальным. Все преступления, какие они совершат на этой войне, будут оставлены без внимания. Все грехи будут прощены.

Осада в эту минувшую эпоху ведется посредством катапульт из металла и дерева, которые метают каменные валуны. Эти примитивные машины, управляемые как крестьянами, так и математиками, обрушивают городские стены, и когда те падают, внутрь марширует пехота, ведомая своими лордами и князьями.

Падение Альбихойи, крепости еретиков-картаров, происходит на рассвете. Рыцари-меченосцы ведут своих святых воинов в город. Все их грехи прощены еще до момента совершения, и крестоносцы не ведают жалости. Еретиков было не больше нескольких сотен, однако сгорает весь город. Мужчины, женщины, дети… все вырезаны благословленными клинками рыцарей.

Но как же быть с толпами невинных? Как быть с детьми, ничего не знающими о ереси родителей? С тысячами верных, преданных душ, которые не преступали никаких законов и не заслуживают смерти?

— Убейте их всех, — произносит Иннокентий, первобытный Воитель той эпохи. — Убейте всех. Наш Бог отличит своих.

Он приговаривает тысячи к смерти не из-за их вины, а потому, что верит, будто неправедно убитых его людьми ожидает мифический рай.

И так сгорает город. Невинные жители стерты с лица земли клинками, которые должны были их защищать.

Как и все эмоции и поступки, эта бойня отражается в Море Душ. Ненависть, страх, ярость и горькое чувство предательства — все это сгущается за пеленой. Мало что питает варп столь сладко, как война, и мало какие войны обладают таким тошнотворным символизмом, как те, что сильные объявляют слабым, которых клялись оберегать.

Подобная резня порождает в эмпиреях демонов. Бесчисленные хнычущие кошмары, сотворенные отдельными мгновениями страдания и кровопролития. Над ними, кружась, возникают более могущественные сущности: одна рождена сознательно устроенным пожаром, одновременно забирающим дюжину жизней, другая же появляется от безнадежного ужаса матери при виде своих детей, насаженных на пики тех, кого она считала своими благородными и святыми защитниками. Эти поступки, равно как и тысячи других, дают жизнь Нерожденным в преисподней по ту сторону пелены реальности.

Порой, как и в случае с этим крестовым походом против Альбихойи, на свет появляется демон, который возвышается над сородичами — тот, кто воплощает в себе всю жуткую сложность, жестокость и пропитанный кровью позор геноцида. Представьте себе это создание, порожденное великим предательством. Представьте, как дух войны обретает жизнь, когда каста воинов обращает клинки против собственного народа, действуя по слову тирана и во имя лжи.

Его кожа — сочащийся красным уголь сожженной плоти, как у семей, сгоревших в своих домах. Его броня — почерневшая от пламени насмешка над доспехами рыцарей, предательство которых дало ему жизнь. Оно вооружено мечом, как были вооружены мечами те рыцари-мясники, хотя у него на клинке выгравированы руны проклятий, возвещающие о славе Бога Войны.

Багрово-оранжевый свет, горящий по ту сторону его глаз — огонь, озаривший горизонт, когда запылал обреченный город. Когда существо открывает пасть, каждый его выдох — эхо десяти тысяч предсмертных криков.

Оно называет себя Оборванным Рыцарем.

Нас окружил плотный, словно могильный саван, дым. Его сопровождал далекий визг. Дым мог исходить из дул ревущих болтеров, однако это было не так. Визг мог быть шумом от оружия, разрезающего дюрасталь на других палубах, но опять же — это было не так. И то, и другое исходило от твари, находившейся в одном помещении с нами.

Я убрал колоду папирусных карт обратно в кожаный чехол и снова дал им повиснуть на цепи у меня на поясе. Стоявший рядом со мной Леор подергивался, ему было необходимо устроить бойню. Я предостерегающе положил руку ему на плечо.

— Нет, — выдохнул я в вокс. — Не шевелись.

Дети Императора расходились по командной палубе — в нашу сторону, вокруг нас. Отделение полностью утратило единство. В дыму от них остались лишь закованные в броню силуэты со светящимися синими линзами глаз. Мы наблюдали, как они водят пистолетами и болтерами в дыму, приближаясь. У нескольких на плечах были прожекторы, и они со щелчком активировались, направляя лучи туда-сюда, однако дым не поддавался обычному освещению. Луч дважды заплясал на нас, двигаясь влево и вправо. Мои глазные линзы подстроились, становясь темнее и компенсируя яркость света. Один из прожекторов прошелся по нам, казалось, задержался… и двинулся дальше. Я не ощущал никаких изменений восприятия. Мы оставались невидимы, хотя стояли прямо среди них.

Телемахон не пошел во главе. Я чувствовал его на краю зала. Чувствовал его сосредоточенность, будто ищущее мое горло копье, равно как чувствовал и его раздражение от того, что он нас потерял.

Леор снова задрожал. Подергивания выдавали его потребность прыгнуть вперед и убить наших врагов. Я ощущал боль в задней части его мозга, тиканье черепных имплантатов, которые карали его за то, что он оставался на месте. Я сохранял самообладание, не совершая даже намека на движение. Слышал в воксе собственное дыхание: тихий, размеренный звук океанского прилива.

Дети Императора подходили ближе, продвигаясь по залу с поднятым оружием. Несколько из них выстрелило, никуда не попав. Мы стали одним целым с дымом. Вообще едва ли оставались там.

Один из воинов прошел мимо нас. Так близко, что к нему можно было прикоснуться. Достаточно близко, чтобы я встретился взглядом с пустыми глазами растянутого содранного лица у него на наплечнике. Скрежещущее урчание силовой брони звучало во мраке механическим рычанием, я слышал пощелкивание шлема при переключении зрительных фильтров. А затем он с хрустом прижал приклад болтера к плечу.

— Сюда! — позвал он братьев. — Сюда!

Леор ринулся вперед. Я заставил его остановиться, положив руку на наплечник и применив усилие воли, заблокировавшее его мускулы. Он затрясся, бормоча в вокс, а враги окружили нас… и прошли дальше.

В сером дыму шевельнулась тень, нечто громадное и черное. Его клинок насквозь пробил торс легионера, оторвав бьющегося и извивающегося воина от пола. Я безмолвно стоял, пока из решетки вокса изливались ругательства и кровь. Даже погибая, легионер открыл огонь, и его болтер выплюнул в убийцу три заряда. Если существо и осознало, что по нему стреляют, то не подало виду.

Я сознавал, что Ашур-Кай требует от меня возвращаться и предупреждает, что «Тлалок» под обстрелом, что я рискую всем. И сознавал, что мне нет до этого дела. Когда у тебя остается лишь месть, цена не имеет значения.

Звук ломающегося керамита — душераздирающий стон металла, за которым следует звонкий треск. Звук, с которым разрывают на части живого человека — сочный щелчок, похожий на хруст сырой древесины. Стоит один раз услышать эти звуки, и их уже никогда не забыть.

Воин распался на истекающие кровью куски, и черная на фоне серого тень сделала первый шаг. Подкованное железом копыто раздавило голову умирающего воина, разбив шлем на пурпурные обломки и растерев грязь по палубе.

На пол у меня под ногами приземлилась груда влажного, трепещущего мяса. Я не вслушивался в бессмысленные полу-мысли переполненного болью мозга. Мои глаза были прикованы к тени в дыму, которая развернулась ко мне.

— Хайон, — прорычал Оборванный Рыцарь сквозь клыки, на которых висели нитки слюны. Его голос раскатисто звучал как вслух, так и у меня в сознании. — Я тебя вижу, Ткач Душ.

И я тебя вижу, демон.

Сквозь дым, сопровождавший призыв демона, я смутно видел, как Дети Императора отступают к дверям и занимают позиции. Через считанные мгновения они бы залили комнату огнем из болтеров, а я не смог бы вечно защищать нас от этого.

Уничтожь моих врагов, — передал я Оборванному Рыцарю.

Громадная рогатая голова качнулась, неторопливо оглядывая зал. Раздался хохот, и воздух, которым мы дышали, стал жарче. Веселье существа неотступно давило на мой разум, погружаясь в трещинки между мыслями. Мне доводилось переносить психические атаки, и они были менее отвратительны по ощущениям.

— Сперва освободи меня, — проворчало оно.

Повинуйся мне, — ответил я со всем спокойствием, на какое был способен. Иначе я уничтожу тебя.

Не знаю, поверил ли он, что я способен на подобный поступок, или же это Дети Императора не оставили демону выбора, открыв огонь, но возвышающаяся над нами тень развернулась с резкостью удара бича, и на ее месте остался лишь клубящийся дым.

Я не мог разглядеть бойню за пляской нечеловеческих теней в угольной дымке. Заполнявший комнату дым пах горящим деревом и сожженной плотью. Он сохранял достаточную густоту, чтобы заслонять обзор, и вздымался в такт ярости Оборванного Рыцаря. До меня доходили лишь фрагменты схватки: я слышал приказы по воксу, рев болтеров, бьющихся в стиснутых кулаках, осиное гудение силовых клинков. Слышал, как взмахи тяжеловесного меча стремительно вытесняют воздух, резкий треск раскалывающегося керамита и крики умирающих, чья гордость не позволяла им завопить.

Все продлилось не дольше дюжины ударов сердца. Потом донеслось булькающее рычание и жаркий рев, за которыми, в свою очередь, последовали жадные большие глотки по мере рассеивания дыма.

Оборванный Рыцарь сидел среди мертвых — в общей сложности, восемнадцать воинов — запрокинув свою увенчанную рогами голову к потолку. Демон глотал, издавая сдавленные звуки, позволяя кускам прикрытой броней плоти падать в глотку без пережевывания. Узловатые черно-красные руки, полностью состоявшие из суставов и костей, тянулись к очередной порции еще до того, как предыдущий деликатес успевал провалиться вниз.

Из трубок в сочленениях нескольких закованных в керамит трупов сочился химический коктейль синтетических жидкостей. Демон использовал четыре тела в качестве трона.

Я наблюдал за тем, как Оборванный Рыцарь целиком поедает голову, плечо, одну руку и позвоночник воина. Существо глотало, давясь, но так ни разу и не прибегло к помощи зубов, чтобы разделить пищу на части.

Леор напрягся, крепче сжав топор. Ему уже случалось видеть демонов, целые тысячи, однако мало столь могучих и с такого близкого расстояния, не противостоя им на поле боя.

— Не надо, — тихо произнес я.

Привлеченный Оборванный Рыцарь резко развернулся и посмотрел на нас сверху вниз. Его клинок был воткнут рядом как победное знамя. Оружие пробило живот одного из воинов, пригвоздив еще живого легионера к полу.

— С тобой никого нет, кроме этого одного брата, Хайон? — с булькающим рычанием поинтересовался демон. — А где белокожий пророк? Где чужая, чье сердце бьется по твоей прихоти? Где маленький перевертыш?

— Они неподалеку.

— Ты лжешь. Из стоящих огней душ здесь только двое ваших, — он растянул безгубую пасть в улыбке, обнажив потрескавшиеся желтые клыки, и сделал лапой в мою сторону. — Человек, который намерен быть моим господином, но скован памятью, железом и ненавистью. — Коготь передвинулся, нацелившись на Леора. — И человек с машиной боли внутри черепа, носящий ошейник Мессии Крови. — От твари исходили горячие давящие волны веселья. — Такие грозные воины.

Я оставил его насмешку как есть, простирая чувства по затянутому дымкой мостику. Выискивая…

Нет. Проклятье, нет. Я ощутил, что Телемахон в другом месте, бежит по кораблю. Смеется на бегу. Проклятый трус. Ему и горстке его братьев удалось спастись.

Оборванный Рыцарь сомкнул когти на ноге, оторванной у близлежащего трупа. Создание подняло лакомство над раскрытыми челюстями, а затем уронило в ждущую пасть. Продолжая наблюдать за нами горящими глазами, оно еще несколько секунд давилось и глотало, расслабляя мускулы глотки, чтобы дать плоти провалиться в желудок.

Корабль загрохотал у нас под ногами. Дети Императора уничтожали остов, или же забирали его? Был ли у них вообще общий план?

Сехандур! — раздался голос Ашур-Кая. Они берут нас на абордаж!

Держись, брат. Пусть Анамнезис пробудит Синтагму. Продержись еще немного.

Канала больше нет…

Значит, мы прорежем еще один.

— Я заплатил тебе кровью предателей, — обратился я к демону, наблюдая за его трапезой.

— Но предателей так мало. Так мало крови.

— Оно говорит? — спросил Леор. Он видел шевеление челюстей, но размазанные гортанные звуки, издаваемые тварью, не походили на человеческую речь. Замешательство Пожирателя Миров вызвало очередную ухмылку пасти существа.

— Мои слова тебе непонятны, приемный сын Бога Войны?

— Сейчас не время это обсуждать, — ответил я обоим, продолжая смотреть в лицо демону.

— Ты целую вечность не взывал ко мне, Ткач Душ. Почему?

Я не собирался попадаться на его приманку.

— На борту этого корабля есть воин, который убегает, пока мы разговариваем. Я дам тебе его образ и имя. Догони его. Уничтожь.

— Думаю… на сей раз я не стану выполнять твои требования, Хайон. Я съем твое мясо, выпью душу, и поглядим, что тогда случится.

— У нас с тобой договор.

— Если договор сдерживает меня, а ты достаточно силен, чтобы обеспечить его соблюдение, тебе нечего бояться.

Я поднял пистолет. Леор вскинул тяжелый болтер. Я чувствовал его болезненную потребность: жгучее желание встретиться с этой тварью в бою, испытать себя в схватке с ней и, победив, высоко поднять ее череп.

Оборванный Рыцарь расхохотался над нашим оружием. Если бы он захотел нашей смерти, то набросился бы на нас, не дав возможности выстрелить. Я чувствовал, как мои глаза нагреваются, как в них мерцают шепчущие огоньки варпа, испаряющие водянистую влагу.

— Повинуйся мне, — произнес я, чувствуя прилив ожесточенной злобы. Это существо, сколь бы сильным оно не являлось, было связано законным договором. Я не собирался терпеть сопротивление его ребяческой гордыни.

— Или..? — оно приблизилось еще на шаг. — Что, если я брошу тебе вызов? Что тогда?

Назад! — раздался еще один голос, по-настоящему свирепый, шедший отовсюду и ниоткуда. Крадучись с агрессивной, звериной неторопливостью, Гира вышла из моей тени и встала перед существом. Ее когти скребли палубу, оставляя на дюрастали процарапанные рубцы. Она охотилась в точности как настоящий волк: низко присев, ощетинившись и прижав уши к песьему черепу.

— Маленький Перевертыш наконец-то показался, — Оборванный Рыцарь с влажной ухмылкой посмотрел на волчицу сверху вниз. Это даст представление о размерах демона. Он глядел сверху вниз на волчицу величиной почти что с лошадь.

Назад! Гира оскалила зубы, вызывающе зарычав. Сейчас же отойди назад, не то истечешь кровью.

Оборванный Рыцарь помедлил. Возможно, из-за связывающего его договора, или, быть может, он ощутил угрозу быть испепеленным пламенем варпа, если сделает шаг навстречу. Однако я не верю ни в одну из этих причин. Я по сей день убежден, что существо удержала моя волчица.

Оборванный Рыцарь ссутулил плечи, попятился и отвернулся, чтобы пообедать недавно умершими.

Моя волчица, — передал я ей. Благодарю тебя.

Мой господин, — только и ответила она.

Шея демона заколыхалась от напряжения мышц, и он небрежно изрыгнул дымящийся, обожженный кислотой шлем. Тот с лязгом упал на пол, шипя и слабо пузырясь в дующем обратно потоке воздуха.

Один из Детей Императора был еще жив, пронзенный клинком демона. Не знаю, принадлежал ли этот беспомощный воин к тем, кто склонен к проклятиям, крикам или угрозам, поскольку в конце жизни у него не оказалось времени ни на что из этого. Даже Леор отступил на шаг от питающегося демона, когда тот разорвал легионера на переваримые куски, начав с головы. Мы наблюдали, как он давится, заглатывая их.

— Уничтожь воина, известного как Телемахон Лирас, — еще раз велел я Оборванному Рыцарю.

— Господин, — наконец, уступила тварь. Демон опять упал на четвереньки и изрыгнул на палубу второй дымящийся, залитый желчью шлем вместе с черепом. — Тебе, брат-сородич. — Оборванный Рыцарь вдохнул и выдохнул со звуком воплей семей и наклонил увенчанную рогами голову в направлении Леора

Я перевел рев и вязкое рычание для Леора.

— Он отдает тебе череп.

Леор поглядел на лишенный плоти череп в наполовину расплавленном шлеме, а затем опять на громадного, закованного в броню демона. Его лицо уродовали спазмы и мышечный тик. От преображенного мозга расходилась паутина боли, но он смог выдавить слова сквозь металлические зубы.

— Скажи своей зверушке, что может оставить его себе.

Оборванный Рыцарь повернулся, схватил свой клинок, и палуба у нас под ногами затряслась от его бегущей поступи. Один удар мечом — и полуразбитая дверь распалась на куски. А затем он скрылся, преследуя образ Телемахона, который я вытравил в его примитивном мозгу.

После него оставалось чувство пустоты, той слабости при пустом желудке, какая бывает, если слишком долго пробыть без пищи. Голода, который настолько силен, что от него болят кости.

— Я снова открою проход, — произнес я. — Когда увижу, как умрет Телемахон.

— Мне нужно вернуться на «Белую гончую».

— Леор, это не вариант.

Он посмотрел на меня. Я видел в его глазах борьбу: остаться и драться вместе со мной, или же бежать на мой корабль, где он будет практически беспомощен.

— Хорошо. Я с тобой.

Мы пустились в погоню.

Леору еще сильнее, чем когда-либо, хотелось сойтись с тварью в бою. Не знаю, отсутствовало ли у него ощущение собственной смертности с рождения, или же его вышибли из мозга, когда туда вбили черепные имплантаты. Он знал, что демон служит мне, однако все равно жгуче желал помериться с ним силами, даже увидев, что тот сделал с почти двадцатью Детьми Императора.

Мы следовали за демоном по верхним палубам, не надеясь догнать столь быстрое создание. Гира двигалась впереди, перепрыгивая через беспорядочно разбросанные расчлененные трупы Детей Императора. Волчица была призраком, она ни разу не прикоснулась ни к одному из тел и растворялась во тьме, когда путь оказывался блокирован, а затем выпрыгивала из теней впереди.

Выслеживание демона совершенно не составляло сложности. Стены и пол были покрыты кровавым следом, высохшими лужицами брызг застывающей меди, которые отмечали места, где тварь пробежала до нас. Дети Императора наносили ей раны, а то, у чего течет кровь, можно и убить. Однако эта задача была далеко не простой.

Правую стену нескольких коридоров украшали раскаленные линии рассеченного металла, которые оставил огромный медный клинок демона, разрывавший дюрасталь, пока существо бежало.

— «Белая гончая» под обстрелом, — передал по воксу Леор на бегу. Его интонация сообщала то, о чем умалчивал голос. Его корабль погибал в пустоте, и он не мог ничего с этим поделать. — Что с «Тлалоком»?

— Мой корабль цел.

— Вокс-канал все еще открыт?

— Нет.

Правда была проста: я бы осознал и почувствовал момент смерти Нефертари. Однако некоторые секреты предназначались только для меня одного.

— Я бы ощутил психический разрыв, — сказал я.

Леор издал раздраженное ворчание.

— Просто скажи «магия» и все. Хватит пытаться нагнать таинственности.

Магия. Вот уж действительно глупое слово.

Мы вышли из командного сектора на основные палубы общежитий. Эти узкие, напоминающие лабиринт коридоры и комнаты соединялись со всей очаровательностью крошечных жилых квартир шпиля улья.

Довольно скоро я услышал глухие удары ужасающего клинка по керамитовой броне. Звук эхом разносился по залам, словно звон треснутого колокола собора. Снова. Снова. Снова.

Гира исчезла в комнате перед нами, промчавшись в раскрытую переборку. За открытой аркой располагался триклиний — одно из помещений, где человеческий экипаж «Его избранного сына» когда-то собирался на свои трапезы из насыщенного протеином супа.

Леор оставался рядом со мной, его эмоции нарастали. От его разума накатывались колышущиеся волны черной ярости, которая просачивалась в мои мысли. Его злоба пьянила. В ней содержалось грубое, электрическое удовольствие.

Мы вместе ворвались в комнату с оружием в руках. Я увидел мертвых врагов, облаченных в черно-розовое. Их куски лежали на полу, на обеденных столах, привалились к вогнутым стенам. Я увидел Оборванного Рыцаря, который возвышался над всем этим, рубя своим медным клинком.

И я увидел Телемахона, последнего выжившего.

— Трон Терры, — проговорил я при виде него. Проклятие, от которого я избавился за десятки лет до того.

Я уже говорил, что Телемахон обладал прекрасным голосом — мои слова не в состоянии в полной мере выразить его низкую, мощную, медоточиво-гортанную звучность — однако это не идет ни в какое сравнение с тем, как он сражался в тот день. Вот где была подлинная красота.

Поэты часто упоминают «грацию воина» и «танец» ног умелого бойца. За все выпавшие мне годы войны я никогда не усматривал в этом ничего реального, пока не увидел его поединок с Оборванным Рыцарем.

Не забывайте, что я ненавижу этого человека. За тысячи лет мы пытались оборвать жизнь друг друга более сотни раз. Мне горько вообще говорить о нем что-либо хорошее.

Он сравнялся с демоном по росту, встав на длинные столы триклиния, и отводил удары Оборванного Рыцаря мечами, которые держал в обеих руках. Он не просто размывался в движении, а стал чем-то текучим и нереальным. Оба клинка двигались в абсолютной гармонии друг с другом — он парировал, переводил в темп, блокировал и наносил ответные удары мечами в математически безупречном согласии.

Ситуация поднималась над чудом, становясь безумной, благодаря его лицевому щитку. Прекрасный серебристый лик, совершенное лицо юноши, выглядел полностью спокойным. Безмятежным. Возможно, даже скучающим.

Парными мечами непросто сражаться, и еще сложнее делать это хорошо. Многие бойцы лгут сами себе, будто в этом есть какое-то реальное преимущество перед клинком и пистолетом, мечом со щитом, или же более мощным и длинным одиночным клинком. К использованию парного оружия обычно прибегают те, кто больше наслаждается рисовкой, чем мастерством, и любит элемент устрашения. Даже в Легионах мало кто владеет им мастерски, и когда видишь воина с двумя клинками — это почти всегда первый признак чрезмерно уверенного в себе глупца.

Но Телемахон превратил рисовку в искусство, которое идеально сочеталось с его колоссальным мастерством. Он поднимал клинки навстречу всесокрушающим ударам, и ему приходилось отступать там, где любой другой уже был бы мертв. У Оборванного Рыцаря было преимущество в силе, радиусе досягаемости, росте, и единственное, что этому мог противопоставить мечник — полностью вкладываться в каждый отклоняющий удар. Несколько секунд, от которых замирало дыхание, я наблюдал, как он отступает с диким, яростным изяществом, а клинки искрят, парируя замахи демона. Он не просто блокировал, от такого его мечи бы наверняка сломались. Он принимал каждый надвигающийся удар в точности под нужным углом, который позволял отбить в сторону, а не принимать на себя силу инерции.

— Умри, — исходя слюной, рычал ему Оборванный Рыцарь. Плоть демона выгорала, обращаясь в дым, от разочарования, что он уже убил или искалечил всех воинов в комнате, кроме этого, продолжающего упорствовать. — Умри… Умри…

В тот же миг авточувства моего шлема издали потрескивание, настраиваясь на входящий сигнал.

— Я тебя недооценил, Хайон, — выдохнул в вокс Телемахон. Несмотря на изнеможение, ему все еще удавалось казаться веселящимся.

Невероятно, вопреки здравому смыслу и поэтичности, Телемахон держался против одного из самых могучих демонов, находившихся в моем распоряжении. Пусть даже существо было ранено, но стойкость мечника все равно ошеломляла меня.

А затем он нанес удар. Он действительно отбил клинок демона вбок на достаточное для удара время. Золотистые мечи Телемахона резанули сверху вниз. В ответ в него ударил выброс раскаленных внутренностей, и мне кажется, хотя я в этом и не уверен, что я услышал его крик боли. Если так и было, я не стал бы думать о нем хуже, но позвольте мне быть откровенным: я в любом случае едва ли мог думать о нем еще хуже.

Демон зашатался, его плоть расходилась. Из ширящихся ран в ужасе таращились человеческие глаза. В кровоточащих прорезях показались человеческие пальцы, зубы и языки, они пробирались на свободу.

Телемахон был повержен. Он скатился со стола на пол. Я увидел, как он цепляется за свой растворяющийся доспех, отрывая шипящие куски, а затем мне заслонил обзор демон.

— Хайон, — выдохнул он мое имя, не обращая внимания на беззащитного мечника и оборачиваясь ко мне. — Хватит.

Леор распознал угрозу раньше меня. Возможно, в тот миг он осознал долю родства с существом: некую связующую нить между ним и Оборванным Рыцарем как другим созданием, неразрывно соединенным с Богом Войны.

Или же, быть может, это высокомерие придало мне веры в то, что мой контроль не может так легко оказаться под угрозой и быть нарушен. Что бы из этого ни было правдой, Оборванный Рыцарь отвернулся от Телемахона, отказавшись от смертельного удара ради того, чтобы добыть мою жизнь в качестве следующей трапезы.

— Я стану свободен, — прорычал он. — Мой клинок закроет этот договор.

— Стой… — предостерег я. — Демон, ты остановишься.

Но мои слова не давали результата. Они были лишь пустой тратой воздуха. Мне следовало это предвидеть. Я это предвидел. Именно ненадежная и бунтарская натура существа и являлась основной причиной, по которой мне так не хотелось выпускать его.

Тяжелый болтер Леора начал стрелять без моего приказа. Оружие задергалось в руках воина, молотя потоком разрывных болтов по лодыжкам демона. Полетели толстые нити ихора, которые въедались в палубу при падении. Леор стрелял, чтобы обездвижить тварь, приняв характерную пригнувшуюся стойку тех, кто десятилетиями был в Легионе оператором пушки.

Леор стрелял понизу, а Гира метнулась вверх. Совершив прыжок, который посрамил бы раптора, моя волчица приземлилась на спину Оборванного Рыцаря, резко сомкнув челюсти на боковой стороне шеи существа. Бронзовые звенья кольчуги брызгами разлетались под когтями. С клыков Гиры, погруженных в шею демона, хлынул шипящий поток медной крови, которая раскаленной рекой стекала по руке.

Пламя варпа, которое я собирал на кончиках пальцев, исчезло. Я не мог поджечь существо, пока на дороге находилась моя волчица. Оборванный Рыцарь ревел, когда она вырывала куски его плоти, а ее ответ проявлялся как красное пятно безумной ярости, грозившей поразить мои чувства. Я позволил это. Я был ей рад.

Мой пистолет гудел, не создавая отдачи. Я давил на сегментированные спусковые крючки, и три режущих луча алого лазера входили в живот Оборванного Рыцаря, воспламеняя плоть вокруг ран. Мне приходилось постоянно делать паузы, чтобы не попасть по Гире.

Лодыжки и икры существа разнесло на части, остались только нити внутренностей, но оно продолжало стоять. Сожженная плоть лохмотьями свисала с мышц, но оно продолжало приближаться. Огромная рука сомкнулась на горле Гиры, резким рывком сдернув волчицу, в клыках которой остался кусок дымящейся красной плоти. Прежде, чем какое-либо из моих сердец успело ударить, демон швырнул мою волчицу на ближайшую стену.

Я помню с такой отчетливостью, что до сих пор чувствую запах дыма, как закричал: «Нет!» в сознании демона, самой комнате, всему миру вокруг нас. Гира ударилась о древнее железо и сползла на пол, дрожа от боли и взвизгивая, как настоящий волк. Она пыталась раствориться в тенях, но те обвивались вокруг нее ленивыми змеями и отвечали медленнее, чем мне когда-либо доводилось видеть прежде.

Я вновь призвал огонь, и его белый жар заструился с одной из моих рук, а археотехнический пистолет выплюнул три секущих луча.

Ничего. Все так же ничего. Демон горел, ревел, смеялся, и никак не умирал. Как бы мы ни взрывали, резали, рвали и жгли его тело, он регенерировал и заново отращивал утраченное.

От напряжения я инстинктивно опять прибег к легкой беззвучной речи. Стреляй ему по рукам, — передал я Леору. Половина болтов разлетелась на куски, ударившись о вертящийся и кружащийся клинок. Те, что попали по лапам демона, не дали результата, кроме ливня едкой жижи от брызг раскаленной крови. Удары, которые бы разорвали человеческую плоть на составляющие, едва пробивали кожу демона. Раны замедляли его, но ничто не могло убить.

Прежде я ни разу не пытался уничтожить Оборванного Рыцаря. Отчаяние придало мне храбрости: я потянулся к нему, простирая руки так, словно на кончике каждого из пальцев находилась петля нити марионетки. Почувствовал, как мои чувства вцепились и зафиксировались. А затем потянул.

Голова Оборванного Рыцаря дернулась вперед, всего на полсекунды.

Я потянул еще раз. Его левое запястье резко шевельнулось. Правое плечо содрогнулось, немного сильнее, чем при спазме.

Остальные почувствовали, как я сосредотачиваю концентрацию, и возобновили натиск. Гира метнулась с пола, возникла из пляшущих теней и погрузила клыки в плоть на бедре Оборванного Рыцаря. С твари полилась едкая кровь. Комнату заполнял дым душ и вопли мужчин и женщин, погибших за целую вечность до того.

Телекинетического контроля не хватало, мне необходимо было оказаться внутри того, что заменяло существу разум. Мои чувства нырнули в озеро удушливой ненависти, составлявшей сознание демона, и я увидел тот примитивный франкийский город десятки тысяч лет назад, который умирал в преисподней войны. Услышал крики того далекого дня, всю ту боль, что ныне служила существу кровью, костями, органами и плотью. Почувствовал, как пламя пылающего города лижет мою кожу, в точности как кожу многих сотен в Альбихойе, убитых трескучей лаской огня.

Я чувствовал все это, пронизывая собой сердце Оборванного Рыцаря. Видел лица мертвых и умирающих. Наблюдал, как их вырезают их же защитники. Вдыхал запах крови, дыма и поджаривающегося человеческого мяса.

Я приготовился. Свел скрюченные пальцы и снова потянул. Плоть демона начала расходиться и трескаться еще сильнее, обнажая вымазанные кровью лица под кожей. Они вопили сквозь расширяющиеся раны, усиливая истерзанный хор. Я снова и снова врывался в мысли твари, выдирая их из ее разума и борясь с болью, которую причиняла моя собственная вскипающая кровь.

Оборванный Рыцарь рухнул на пол, превратившись в бьющееся размытое пятно золотистой крови. Из его ран, напоминающих географическую карту, хлестал ихор. Он еще раз бросил мне вызов, когда поднялся на четвереньки и пополз, словно животное, с визгом подбираясь ко мне. Ни одно смертное создание не смогло бы двигаться таким образом. Даже его цепкий язык вывалился на пол, помогая когтистым рукам подтягивать тело поближе. Его физический облик разрушался, распадаясь на части из-за ран и перспективы изгнания, но он вновь соскальзывал в состояние бесформенной злобы, прежде чем позволить себе умереть.

Гира вновь приземлилась ему на спину, выдирая из плеч пряди мускулов. Леор бросил свой болтер, вытащил цепной топор и, с искрами активировав, метнул оружие в демона. Пилообразные зубья врезались в боковую сторону черепа создания и глубоко вгрызлись, издавая грубый вой забитого мертвечиной механизма.

Когда-то с ревом вышагивавший Оборванный Рыцарь подползал ближе, сгорбившись и вопя. Он не нанес удара, для этого он находился слишком далеко. Вместо этого он поднял свой меч, будто копье, намереваясь швырнуть клинок в меня прежде, чем я смогу полностью развоплотить его телесную форму.

Мои пальцы скрючились, словно когти. Рот перекрывала стена скрежещущих зубов. Мои мысли затерялись в хоре криков, визга и плача, изначально давших жизнь твари, что ползла передо мной. Вложив все, что оставалось в моем теле и разуме, я потянул.

Он умер не как смертный: со вздохом и замиранием конечностей. Он распался на части со звуком рвущейся кожи и последним скорбным воем. Меч выпал из растворяющихся пальцев, рассыпался в пепел и разлетелся на ветру, которого не чувствовал никто из нас. Хлынула металлическая кровь, застывающая медным озером прежде, чем она успевала прожечь палубу. В твердеющем металле проступило звероподобное лицо Оборванного Рыцаря, и оно прошептало с пола:

— Хай…он…

А затем, наконец, все кончилось.

Я стоял на одном колене, не понимая, когда опустился на него. Воздух со скрежетом входил и выходил из моего тела. Казалось, будто приходится бороться за каждый глоток, в противном случае рискуешь уже никогда его не вкусить. Гира подошла ко мне и упала рядом, издав волчье повизгивание. Каждый дюйм ее темной шкуры покрывала корка высохшей медной крови, но едкий ихор не оказал на ее физическое тело больше никакого эффекта. Я почесал ее за ушами.

— Это было поучительно, — произнес Леор. Он переводил дух, с почти уморительным спокойствием перезаряжая свой тяжелый болтер.

Я набирал воздуха, чтобы ответить, когда к моим чувствам вновь пробилось резкое шипение растворяющегося керамита.

Телемахон. Он стоял на коленях, руки дрожали из-за повреждения нервов, в одном кулаке все еще был сжат золотой клинок. От его оплавленной, испещренной оспинами брони и растворившейся плоти поднимался зловонный пар.

— Я про него и забыл, — раздался в воксе задыхающийся гортанный смешок Леора. — Теперь он не такой красавчик.

— Поддержи его, — сказал я. — Если можешь.

— Что? Нет.

— Делай, как я говорю, Леорвин, — я вдруг увидел в пленении его живым возможность. Нечто такое, что мне хотелось попробовать.

Пожиратель Миров не стал спорить. Ему этого хотелось, но он придержал язык. Сейчас я был для него единственным выходом с корабля, и равновесие сил между нами сместилось.

Когда мы приблизились, Телемахон поднял к нам то немногое, что осталось от его лица. Невозможно, однако его глаза были ясными и неповрежденными, обладающими потрясающей синевой. Он посмотрел прямо на меня, точно встретив мой взгляд, и наградил меня ухмылкой, напоминавшей оплавленный свечной воск.

— Насколько плохо?

Корабль вокруг нас содрогнулся, и я снова прорезал дыру в реальности.

— Иди, — обратился я к Леору. — Я буду держать проход открытым.

Я чувствовал его тревогу. Он не обладал даром скрывать подобное.

— Это ничем не отличается от телепортации.

Он не поблагодарил меня — пока мы были братьями, слова благодарности от Леора являлись такой редкостью, что ими можно было дорожить, будто сокровищем — однако я ощутил тайную признательность под месивом бурлящей ярости, из которой состоял нарушаемый имплантатами мыслительный процесс Пожирателя Миров.

Он развернулся, волоча за собой бесчувственное тело Телемахона, и шагнул внутрь.

Леорвин Огненный Кулак прошел, — раздался голос Ашур-Кая. Вместе с пленником.

Мой черед. Я стиснул Саэрн обеими руками и вместе с моей волчицей вошел в когтистое ничто, ожидающее по ту сторону реальности.

Во время Великого крестового похода Тысяча Сынов атаковала планету под названием Варайя — похоже, что это было искажение или разновидность имени древнего индуазийского бога-духа. Так ее назвали первые колонисты, и население сохранило имя на протяжении поколений. Мы именовали ее Пятьсот Сорок Восемь — Десять, поскольку это был десятый мир, приведенный к согласию с Империумом 548-м Экспедиционным флотом.

Тот мир значительно напоминал рассказы о Старой Земле, Былой Терре, в том плане, что его поверхность утопала в океанах и кишела подводной жизнью. Города Варайи защищали чрезвычайно мощные и беспощадный лазерные батареи, которые уничтожали большую часть десантных кораблей Имперской Армии и Легионес Астартес, пытавшихся высадиться. Чтобы пробиться сквозь сеть зенитного огня, мы воспользовались десантными капсулами, однако противовоздушная оборона была столь интенсивной, что даже десантные капсулы невозможно было запустить в атмосферу и быть сколько-нибудь уверенным, что они продержатся достаточно долго, чтобы достичь земли.

И все же, мы должны были захватить планету, не уничтожая ее. Орбитальная бомбардировка применялась против системы противовоздушной обороны крайне умеренно — не для ограничения потерь среди гражданского населения, которые тогда, как и во всех имперских завоеваниях, считались несущественными — но ради сохранения промышленной значимости города.

Наша десантная капсула шла в первой волне. Со мной были Мехари и Джедхор, оба живые, дышащие и верные настолько, насколько того мог от них требовать любой из братьев или командующих. Они были пристегнуты к ограничительным креслам по обе сторону от меня. Нашей целью являлся портовый район столицы, где первой волне предстояло вывести из строя противовоздушную оборону, чтобы пропустить подкрепления от флота.

Простая фраза, что нас сбили, прозвучит сухо, однако именно это и произошло. Десантная капсула вокруг нас взорвалась и развалилась в воздухе на части, впустив внутрь ревущий ветер, сопровождавший наше стремительное падение. Доспех покрыло вспыхнувшее топливо, и я был объят пламенем, даже падая. И это было долгое, очень долгое падение.

Мы рухнули в портовую гавань. Силы удара о воду хватило, чтобы сломать мне ногу в трех местах, раздробить локоть, пробить боковую часть черепа и вывихнуть из суставов левое бедро с левым плечом. Я должен был умереть. Так и произошло с пятью прочими.

Силовая броня неимоверно тяжела и совершенно не обладает плавучестью, в том числе и доспехи со встроенными гравитационными суспензорами. Я тонул, не имея никаких шансов удержаться на плаву, даже если бы не получил таких травм. Мой шлем слетел, замки сломались при ударе о поверхность. Из-за этого вместо воздуха я вдыхал воду. Вдобавок, когда я ушел под воду, прометий, который с неугасимой цепкостью прилип к моей броне, продолжал гореть.

Меня генетически сконструировали с тремя легкими и ограниченной способностью дышать ядовитым газом, чужеродной атмосферой и даже водой. Страха не было — по крайней мере, в человеческом понимании. Присутствовала доля шока, практически вызывающего смех облегчения от того, что я вообще выжил. Однако все это сопровождалось стыдом от неудачи, опасением не завершить задание и тревогой, что мои раны серьезнее, чем кажутся по ощущениям. Искалеченный, горящий и тонущий, поначалу я был слишком ошеломлен, чтобы призвать Искусство.

Вход в канал ощущался похожим образом. Замедленность движений конечностей под водой. Боль от огромного давления на кости и органы. Все звуки приглушаются, напрочь утратив осмысленность, однако каким-то образом напоминают крик. Чувствуешь, что тонешь, будучи объят пламенем. Что сгораешь, при этом втягивая в себя ледяную воду. Гадаешь, увидишь ли еще когда-нибудь солнце.

Я не удерживал проход открытым на другой стороне, и он был еще менее стабилен. Крики больше напоминали вой. Я шагал сквозь цепляющуюся и скребущуюся черноту, которая тянула меня за горло, запястья, лодыжки и…

…и налетел прямо на кулак Леора. Он с хрустом ударил меня в лицевой щиток с такой силой, что я пошатнулся, а бегущие по глазным линзам данные визуального отображения сбились. Мне пришлось стянуть с себя шлем и вдохнуть спертый рециркулированный воздух мостика «Тлалока», приправленный пряным запахом пота.

— Это за то, что солгал мне, — произнес Пожиратель Миров. — Это было совсем не как телепортация.

Отряд

Перо Тота все скребет и скребет, и я ловлю себя на мыслях о крови. Той крови, которая вскоре прольется в этой хронике, и той, что пролилась за десять тысяч лет сражений, прошедших с тех пор, как первые из нас встали рядом с Воителем в битве на борту боевого корабля «Прекрасный».

Кровь никогда не имела значения для Абаддона. Старые Легионы, старые роды, старые наследства… Эти вещи ничего не значили для него тогда и ничего не значат сейчас. На них патина незаслуженной гордости. Для Черного Легиона в остальных Восьми родах нет ничего, кроме поражения, которое маскируется под упорство.

И неважно, что вы слышали о его тирании — ему нет дела до беспрекословного подчинения приближенной элиты, равно как не ценит он и верность, которую можно купить. Для него, для его армий ценны братские узы. В изгнавшей нас империи, в ненавидевшем нас прибежище и в тени отцов, которые подвели нас, Абаддон предложил нечто новое. Нечто чистое.

Слишком многие из нашего рода видят в себе не более чем сыновей своих отцов. Они стали ущербными отражениями амбиций и идеалов их примархов и не считают никакой из прочих жизненных путей правильным. Но я задам вам тот же вопрос, что задавал им — разве вы не самостоятельные люди? Разве вы лишь отражения создавших вас мужчин и женщин в следующем поколении? Ответ прост, поскольку вопрос нелеп. Мы все — намного больше, чем копии тех, кто произвел нас на свет.

Абаддон усвоил эту истину на собственном жизненном опыте еще в те первые дни, даже до того, как мы убедили его вернуться и подобрать мантию Воителя. В конечном итоге ему предстояло объединить тысячи воинов, сотворенных по образу потерпевших неудачу отцов, и научить этих запутавшихся сыновей, как вместо этого стать братьями. Он заставил нас смотреть в будущее, а не сражаться за уже потерянное прошлое.

Именно тогда жизнь в Великом Оке перестала казаться чистилищем. Затронутая варпом пустота превратилась в убежище, и ее сила сулила перспективы.

Я говорил вам, что в варпе присутствует зло, и это так. Но это еще не вся правда.

Когда вы слышите, как мы, члены «Армий Проклятых», говорим о Богах и их Нерожденных детях, то слышите, как мы лжем сами себе. Не потому, что неведение приносит счастье, а потому, что оно необходимо. Мы воспринимаем вещи таким образом из милосердия к рассудку.

Поклявшиеся Богам — которых Империум считает не более чем немытыми ордами безумных культистов и обманутых еретиков — проповедуют о всемогуществе своих злобных повелителей. Эти жалкие толпы вопиют о «Хаосе» как о разумном зле, а также о силе, скрытой в его искажающем прикосновении.

Любому псайкеру, связан ли он духом с Золотым Троном, или же возвышается в рядах офицеров Адептус Астартес, известна простая истина: человеческая душа — свет во тьме. Душа — это маяк на том уровне, что лежит за пределами реальности, и демонов влечет к подобным огням душ вечный злой голод.

Душа псайкера, ценнейший из трофеев, горит стократно ярче.

Да, все так. И нет, все неверно.

Знаете, что на самом деле находится по ту сторону пелены? Можете представить, что такое на самом деле варп?

Мы.

Это мы. Правда в том, что в галактике нет ничего, кроме нас. Это наши эмоции, наши тени, наша ненависть, похоть и отвращение ожидают на другой стороне реальности. Вот и все. Каждая мысль, каждое воспоминание, каждая мечта, каждый кошмар, когда-либо посещавший любого из нас.

Боги существуют, поскольку мы породили их. Они — наша собственная низость, ярость и жестокость, наделенные формой и облеченные божественностью, так как мы не в силах представить ничего столь могущественного, не наделив его именем. Изначальная Истина. Пантеон Хаоса Неделимого. Гибельные Силы. «Темные Боги»… Простите, но я едва могу произнести последнее из названий, не вынуждая моего писца, терпеливого и прилежного сервитора, несколько секунд фиксировать лишь смех с придыханием.

Варп — это зеркало, в котором кружится дым наших пылающих душ. Без нас в нем не было бы никаких отражений, никаких видимых узоров, никаких теней наших желаний. Когда мы глядим в варп, он смотрит в ответ. Он смотрит нашими глазами, той жизнью, которой мы его наделили.

Эльдар верят, что прокляли сами себя. Возможно, а может и нет. Неважно, ускорили ли они свою гибель, или же возвестили о ней — они оказались обречены в тот миг, когда первый обезьяноподобный человек подобрал камень и с его помощью проломил брату череп.

Мы одни в этой Галактике. Наедине с кошмарами всех, кто жил, надеялся, неистовствовал и плакал до нас. Наедине с кошмарами наших предков.

Так что не забывайте эти слова. Боги не питают к нам ненависти. Они не кричат, требуя уничтожения всего, что нам дорого. Они — это мы. Наши грехи, которые возвращаются обратно в сердца, давшие им жизнь.

Мы — Боги, и созданные нами преисподние — для нас самих.

Мы бежали от Детей Императора и бросили остальных умирать.

Нужно ли мне подробно описывать недостойность нового отступления? Правда, которую я пообещал говорить, состоит в том, что бегство уже не казалось чем-то постыдным. Мы бежали, чтобы остаться в живых, чтобы дать бой в другой раз. Мы не боролись ни за какую высшую цель, и никакая победа не стоила того, чтобы умирать за нее. Наши тела еще дышали, и это было все, чего мы желали. Я еще не сообщал, как вообще пережил падение Просперо. Уверяю вас, после этого я уже не стыдился убегать в очередной раз.

Итак, мы бежали. «Тлалок» был выгодно расположен с самого начала сражения, он все еще располагался близко к границе шторма по сравнению со «Зловещим оком» и «Челюстями белой гончей». Звездолеты Сынов Хоруса и Пожирателей Миров подплыли еще ближе к разбитому остову, чтобы забрать свои десантно-штурмовые корабли, но Ашур-Кай сразу же отвел «Тлалок» подальше от схватки, зная, что мы будем полагаться на канал. До нас добрался лишь один из кораблей Детей Императора, и пушки «Тлалока» отбили у него охоту к погоне. Нас взяли на абордаж, однако я не увидел никаких признаков того, что захватчики дошли до командной палубы.

Война в пустоте разворачивается по одному из двух сценариев. Оба неторопливы, степенны и ведутся столь же терпеливо, сколь и с пылом и яростью.

Первый представляет собой работу на хладнокровно рассчитанной дистанции, когда корабли стреляют из своих орудий на невообразимые расстояния, проявляя математическую красоту. Имперские звездолеты редко ведут сражение посредством обмена дальнобойными обстрелами, отказываясь при этом от применения мощных бортовых залпов, однако подобное едва ли является чем-то неслыханным. Оно не способствует сильным сторонам Легионов, и нелюбимо большинством имперских капитанов, которые желают обрушить на врагов всю огневую мощь своих кораблей. Но, как я уже сказал, такое случается. Эти битвы с применением математического прогнозирования и расчетов траекторий — сами по себе разновидность искусства, и в них можно одержать верх лишь выведя из строя или уничтожив корабль противника. Чаще всего в них не оказывается реального победителя, а одна из сторон предпочитает бежать.

Пока мы встречались с пленным пророком Фалька и старались уцелеть при внезапном нападении сардара, Ашур-Кай вел бой второго типа. Это схватки, где скрежещет металл, а надсаженные глотки раздают приказы, перекрикивая вой аварийных сирен. Жаркие и полные ненависти перестрелки с маневрами медленного разворота, массированным беглым огнем пушек с бесчеловечно близких расстояний и бортовыми залпами, которые с ревом уходят в пустоту, пока корабли проходят мимо друг друга в ночи. Между корпусами боевых звездолетов, словно ножи, мелькают абордажные капсулы, вонзающиеся в цель с яростными ударами железа о железо. Целые палубы, отведенные под батареи орудий, содрогаются от злобы выстрелов.

Эти сражения можно выиграть, уничтожив вражеский корабль, но к чему впустую терять такой приз? Мы говорим о городах в космосе, которые создаются ценой тысяч жизней и миллионов часов на специализированных верфях с бригадами обученных техноадептов и армиями их рабов, зачастую с использованием технологии, ныне утраченной Империумом и его врагами. Нельзя просто взять и отбросить такие соображения. Чаще корабль противника хотят взять в качестве трофея.

Как и в тизканской игре Kuturanga, схожей с терранским регицидом, победа достается той стороне, которая убьет вражеских владык. Абордажные команды целятся в мостик и пробиваются к командной палубе, чтобы прикончить или захватить всех, кто способен управлять кораблем и удерживать его в бою. В Черном Легионе мы стали называть подобное Gha v’maukris — «удар копьем в горло».

Как всегда случается в пустотных сражениях Легионов, защита «Тлалока» свелась к абордажу, и это замечательно нам подходило. Я годами продавал свои умения прочим группировкам — то Механикуму, то в разное время всем Девяти Легионам — и всегда требовал особых условий оплаты. Изредка я соглашался на драгоценное знание. Но никакого золота, никаких рабов и боеприпасов. Чаще всего я брал плату холодным железом марсианских машин войны.

Мы связывали их с сознанием Анамнезис, что давало ей контроль над металлическими телами орды боевых роботов. Никто из врагов, взявших «Тлалок» на абордаж в ходе боя, еще не уходил живым. Мы называли этот разрушительный коллективный разум Синтагмой.

Я сел на свой трон на центральном возвышении и подался вперед, чтобы смотреть на оккулус, пока корабль вокруг нас содрогался. Три киборгизированных раба на платформе пустотных щитов выдавали сообщения, не отрывая взглядов от расчетного стола. Щиты держались. Мы находились слишком далеко от основной схватки, а большая часть флота Детей Императора занималась тем, что добивала корабли Фалька.

Однако абордаж замедлил нас, равно как и то, что Ашур-Кай держал курс, ожидая, пока я войду в канал. На нас нацеливались три эсминца, каждый из которых был под стать «Тлалоку». Их фронтальные орудия рассекали пустоту, а мы шли впереди с пылающими жаром щитами и пытались поднять поле Геллера, прежде чем броситься обратно в шторм.

Сейчас им было нас не догнать. Только если бы мы сделали какую-нибудь глупость.

Именно ее и добивался Леор. Он хотел развернуться, а Ашур-Кай отказывал ему в этом.

— Еще не слишком поздно. Мы могли бы пробиться.

— Могли бы, — отозвался альбинос. — Но не станем.

— На моем корабле почти пятьдесят воинов.

— Как волнующе.

— И больше десяти тысяч рабов.

— Как много.

— Колдун, я тебя предупреждаю…

— Если бы тебе было дело до жизней твоих людей и слуг, то, возможно, следовало еще раз подумать насчет опрометчивого высмеивания вражеского командира, когда тот предлагал свою милость.

А, вот и оно. Его неодобрение по отношению ко мне, скрытое под лекцией другому. Всегда мой наставник в той же мере, что и брат.

— Леор, — окликнул я Пожирателя Миров со своего трона. — Хмурые взгляды на провидца ничего не изменят.

Воин в красном повернулся ко мне и взошел по ступеням к командному трону.

— Пятьдесят человек, Хайон. Пятьдесят легионеров.

— Пятьдесят мертвых легионеров.

Он расстегнул замки шлема и снял его, продемонстрировав лицо, рассеченное уродливыми швами. Накладки синтетической кожи не точно совпадали по цвету с эбеновой настоящей, а все зубы во рту были заменены бронзовыми клыками. Металлические зубы были обычным делом среди Пожирателей Миров, однако до того момента мне еще не доводилось видеть зубов из укрепленной бронзы. Из-за ран, полученных за сотни лет на поле боя, Леорвин Укрис выглядел так, будто его кое-как сшили из лоскутных останков.

— Нам всего лишь нужно подойти достаточно близко, чтобы подобрать спасательные капсулы.

— Леор, мы не станем возвращаться.

— Как это на тебя похоже, — презрительно ухмыльнулся он. — Показать врагу свою задницу вместо того, чтобы стоять и драться. Бегство из боя тебе подходит, сын Магнуса. Зачем нарушать сложившиеся за всю жизнь привычки, а? Совсем как на Просперо, когда я обнаружил тебя съежившимся среди пепла.

Я смотрел на него, откинувшись на троне и не говоря ни слова. В ту же секунду, как он поднял свой тяжелый болтер, все пятьдесят рубрикаторов на командной палубе вскинули оружие, целясь в стоявших посередине семерых Пожирателей Миров.

Не стреляйте, — велел я им. Ситуация выходила из-под контроля.

— Думаешь, меня пугают твои братья-трупы, колдун? — его растерзанное лицо подергивалось от мышечного тика из-за вгрызающихся церебральных имплантатов. Я чувствовал в воздухе вокруг него нерожденных демонов, облизывавших свои бесформенные челюсти. Они лакомились его болью и яростью.

— Леор, мы не станем возвращаться. Мы не можем. Посмотри на меня. Ты меня знаешь. Знаешь, что я бы не бросил твоих сородичей на смерть, если бы мог их спасти. Я бы даже открыл проход и протащил их через него, если бы мог. Взгляни на оккулус. Твой корабль уже погиб. Он погиб в тот момент, как началась атака. Даже если бы ты сразу туда добрался, это бы ничего не изменило.

Истинность этих слов была вполне очевидна, поскольку мы наблюдали конец нашего недолговечного флота. Гибель звездолетов занимала много времени, это во многом напоминало то, как когда-то океанским кораблям требовалась целая вечность, чтобы полностью затонуть. «Зловещее око» распалось на части у нас на глазах, а Фальк так ни разу и не ответил на наши вызовы. «Челюсти белой гончей» разрушались и горели, а мы так и не отвечали им. Братья Леора гибли, проклиная нас за трусость.

— Ты мог бы попытаться, — в последний раз надавил Леор.

— Леор, я обладаю силой, но я не бог.

Он отвернулся от меня, больше ничего не говоря.

— Отключить связь, — обратился я к одному из сервиторов-рулевых. Я устал слушать яростные крики обреченных Пожирателей Миров.

— Повинуюсь, — отозвался киборг.

Посреди схватки один из кораблей исчез во внезапной вспышке света, от которой заболела голова. Пробой варп-ядра? Разлом, проделанный в ткани спокойного ока бури? У Фалька не было сколько-либо могущественных колдунов.

Впрочем, Саргон. Пророк. Мог ли он…

— Что это был за корабль? — спросил я.

Ашур-Кай ответил, не открывая глаз. Он полагался на свои чувства, а не сбоящий и мерцающий тактическийгололит.

— «Восход трех светил».

Самый новый, наиболее поврежденный корабль Фалька.

— Он скрылся?

— Он пропал, — поправил меня Ашур-Кай. В преисподней это могло означать что угодно. Поглощен штормом и разметан по всему Оку. Заброшен в собственное будущее. Стерт из реальности.

Я отвернулся.

— Если желаешь мы оставим тебя в ближайшей крепости Двенадцатого Легиона.

Вместо ответа Леор плюнул на пол возле моих сапог.

После этого наше бегство стало почти что постыдно легким. Я продолжал находиться на командной палубе, сидя на троне. Случайно настроившись на общий вокс-канал, я с изумлением услышал крики Нефертари. Она все еще оставалась запертой в Гнезде.

— Ты ее не освободил? — спросил я Ашур-Кая. — Не дал ей сражаться, когда нас брали на абордаж? Брат, ты с ума сошел?

Альбинос сердито глянул на меня усталыми красными глазами.

— Я думал о более важных делах, чем выпустить твою убийцу ради ее собственного развлечения.

Он развернулся и зашагал прочь. В моем сознании едва заметно пульсировала его злость. Я чувствовал скрытое течение утонченной, полной достоинства ярости. Ему хотелось поговорить с Саргоном как провидцу с провидцем и извлечь из пророчеств Несущего Слово крохи истины. Он был очарован паутиной судьбы и негодовал, что я не провел встречу так, как это сделал бы он сам.

Ко мне приблизилась Гира. Она обошла трон по кругу, а затем уселась возле меня. Ашур-Кай вернулся на свой балкон, управляя кораблем в согласии с Анамнезис. Леор и его люди удалились, куда им захотелось. Похоже, их устраивало любое место, лишь бы избежать моего присутствия. Остались только я и моя волчица.

Тебе не следовало спасать того, которого Ашур-Кай называет Огненным Кулаком. Он братоубийца, и ему нельзя доверять. Я вижу это в его сердце.

Я посмотрел на нее, опять оторвавшись от зрелища бурлящего шторма.

Убийство сородичей — наименьшее из прегрешений воинов Легионов. Никто из нас не может утверждать, будто невинен в этом отношении.

Слова смертных, — произнесла она, — и оправдания смертных. Я говорю о более черных и глубоких предательствах.

Знаю. Но я перед ним в долгу, как и перед Фальком. Волчице было в точности известно, чем я был обязан Леору. Она присутствовала при падении Просперо. Тогда была ее первая ночь в обличье волка.

Жить значит больше, чем цепляться за старые клятвы, господин.

Эта мысль кажется странной для связанного демона. Я провел пальцами перчатки по ее черной шерсти. Волчица внутри нее ответила на внимание рычанием. Демон проигнорировал его.

Договор — это не клятва, — сказала она. Договор ограничивает жизненную силу. Клятва же — это то, о чем смертные блеют и визжат друг другу в мгновения слабости.

Теперь она дышала, что делала редко. Тело волчицы было для нее одним из предпочтений, не более того. Ей доставляли удовольствие смертоносность и символизм облика семейства собачьих, и не было никакого дела до имитации жизни.

Гира, если бы Гор Перерожденный ступил на планеты Великого Ока…

Волчица вздрогнула, словно прогоняя озноб. Ее безмолвный голос сочился злобой.

Пантеон разделяет твою тревогу по поводу такого перерождения. Жертвенный Король умер так, как ему было суждено умереть. Он не может восстать вновь. Его время прошло. Эпоха Двадцати Ложных Богов окончена. Мы вступаем в Эпоху Рожденных и Нерожденных. Так есть, и так должно быть.

Ее слова пускали корни в моем сознании, и я хранил молчание. Она явно была нерасположена к дальнейшим размышлениям.

Я пойду, — передала она низким рычанием, встала и крадучись двинулась прочь. Экипаж мостика отшатывался от находящегося среди них огромного волка-демона. Гира не обращала ни на кого из них внимания.

Куда ты идешь?

К Нефертари.

Произнеся эти слова, она ушла, а я глядел ей вслед, будучи никак не меньше чем ошеломлен.

Следующим ко мне подошел Ашур-Кай. Он все еще был сердит.

— Мы взяли пленных, — сказал он, упомянув об этом в силу редкости такого события. Синтагма практически никогда не оставляла ничего живого. — Семерых Детей Императора.

Прежде чем ответить, я некоторое время глядел на него.

— Это было бы полезно, если бы ты предвидел хотя бы тень того, что только что случилось, провидец. Можно было бы избежать изрядной доли смертей и унижения.

— Верно, — в его красных глазах лучилось взвешенное принятие всего случившегося. — И было бы восхитительно, если бы пророчества работали именно так. Ты бы знал об этом обстоятельстве, будь у тебя хоть какой-то талант или уважение. Куда мы теперь направляемся?

— Галлиум.

Его мысли медленно вернулись к степенной, бесстрастной обработке аналитических соображений. В ходе разговора он рассчитывал свои ответы, как когитатор — математические выкладки. Галлиум — это было разумно. Нам предстояло дозаправиться, перевооружиться и провести ремонт.

— А после Галлиума? — нажал он. Я знал, о чем он спрашивает.

Решился ли уже тогда? Был ли намерен прыгнуть в ловушку Саргона и рискнуть всем на краю Лучезарных Миров во имя высшей награды? Честно сказать, не знаю. Обдумывать — не значит сделать. Соблазн — это не решение.

— Дай мне время, — сказал я. — Решу.

Я ощутил его безмолвное подтверждение — но не согласие. Он сдержанной походкой вернулся на свою наблюдательную платформу, одна его рука покоилась на затыльнике убранного в ножны меча.

Я не обладал достаточным терпением, чтобы разбираться с его величественной злостью. Я поднялся с трона, но не для того, чтобы последовать за ним.

Впервые я встретил Леорвина Укриса среди пепла Тизки, за несколько столетий до неудавшегося сбора флота. Пожиратели Миров прибыли на наш растерзанный родной мир, чтобы самолично увидеть, что же сотворили сыны Русса.

Хрустальный город пал, Просперо сгорел, остались лишь мертвые и умирающие. Магнус, первый господин моего Легиона, бежал. Он, а также большинство уцелевших воинов скрылись через варп в свое новое прибежище на Сортиариусе. Колоссальная энергия, высвобожденная подобной манипуляцией, утянула сердце Тизки вместе с ними в финальный судорожный исход. После этого остались только опустошенные внешние районы города, парки и широкие проспекты которых были заполнены миллионами мертвецов.

Я не был среди тех, кто вместе с моими братьями добрался до Сортиариуса. В конечном итоге мне предстояло отправиться туда позднее, после окончания войны на Терре.

На самом же Просперо я не прокладывал себе дорогу к центральной Пирамиде Фотепа, чтобы присоединиться к последнему бою Аримана. Я пробивался по пылающим улицам, и мой путь пролегал к западному краю города. Мне нужно было добраться до Пограничных Зиккуратов и сделать это без братьев, поскольку «Тлалок» ушел вместе с остальным флотом. На его борту находилась Анамнезис, а также те из моих воинов, кто пережил Ересь лишь для того, чтобы погибнуть от бессмысленной Рубрики Аримана. Ашур-Кай командовал «Тлалоком» в мое отсутствие, так что оказался далеко от Просперо, когда планета пала. Я во всех существенных отношениях был один.

И мне не удалось. К этому привели мои раны. Я уже получал обездвиживающие ранения прежде, в океане Варайи, однако тогда это были травмы, которые легко зажили, когда я выбрался из воды. Идея о том, чтобы умереть от них, была скорее шуткой, нежели чем-то вероятным. Это были не удары топоров, булав и снарядов болтеров.

Когда я больше не смог бежать, то, пошатываясь и хромая, продолжал идти к горизонту, где к небу возносились ступенчатые пирамиды. Когда больше не смог стоять, то пополз, а когда уже не смог ползти… не помню. Сознание оставило меня, его забрали трещины в черепе и раны по всему телу.

В какой-то момент среди последовавшего безвременья я помню, как глядел в ночное небо и думал, что звезды могут быть нашим наконец-то пришедшим флотом на орбите. Тьма приходила и отступала тошнотворными волнами — день, ночь, закат, рассвет. В изменениях неба отсутствовала упорядоченность, по крайней мере, ее не могли ухватить мои гаснущие чувства.

Гиры не было, она покинула меня в поисках помощи. Я чувствовал холод. Генетические улучшения, заставлявшие тело компенсировать потерю крови, были перегружены и заторможены. Еще болел живот, но без ощущения времени я не мог знать, что это было — укусы голода, или же затянувшаяся агония истощения.

Помню, как чувствовал, что мои сердца замедляются, сбиваясь с ритма, а одно из них бьется слабее и даже медленнее, чем другое.

— Этот жив, — раздался голос с некоторого расстояния. Это были первые слова, какие я услышал от Леора.

Я думал о той встрече спустя столько лет, пока шел по залам «Тлалока» в поисках Пожирателя Миров и шестерых его уцелевших братьев.

Они устроили себе временное логово в одном из арсеналов корабля. Там уже заставили трудиться рабов с различных палуб. Их оторвали от всех дел, которыми они занимались, чтобы провести обслуживание доспехов и оружия Пожирателей Миров.

Двое воинов сражались на металлических распорных стержнях, вытащенных из стен корабля. Еще один сидел, прислонившись к ящику с боеприпасами, и монотонно бился затылком о железную коробку. В его омываемых болью чувствах я ощущал размеренное, почти как часы, облегчение: боль внутри черепа слабела при каждом ударе головы об ящик. Он посмотрел на меня. Его взгляд не был тем расфокусированным взглядом имбецила, которого я ожидал. Это был измученный, все осознающий взгляд. Я чувствовал в нем злобу. Он ненавидел меня. Ненавидел корабль. Ненавидел то, что оставался жив.

Вокруг Пожирателей Миров двигались тени. Слабые духи страдания и безумия, привлеченные к истерзанным воинам и становящиеся все ближе к рождению.

Леор наполовину снял броню, пользуясь для этого крадеными инструментами. Как было и у закованных в броню крестоносцев самых примитивных культур, чтобы надеть и снять боевую экипировку, требовалось немало времени и помощь обученных рабов. Каждая из пластин механически подгонялась к своему месту и синхронизировалась с теми, что располагались под ней.

— Дай нам арсенальных рабов, — так поприветствовал меня Леор, прежде чем указать на несчастных ничтожеств, «чистящих» элементы его доспеха грязной ветошью. — Эти никчемны.

Причина заключалась в том, что «эти» не были обучены необходимым техническим знаниям. Теперь на «Тлалоке» оставалось немного арсенальных рабов, поскольку мало кто из нас в них нуждался. Рубрикаторы едва ли могли снять с себя доспехи. Доспехи являлись всем, что они из себя представляли.

Я не сказал ничего из этого. Я сказал:

— Я подумаю на этот счет, если попросишь вежливо.

Он ухмыльнулся. Никаких вежливых просьб не планировалось, и мы оба это знали.

— От скованного провидца Фалька у меня мурашки по коже пошли. Как думаешь, его корабль спасся?

— Это возможно, — согласился я.

— В твоем голосе не слышно особой уверенности. Эх, жаль. Фальк мне нравился, пусть он и был слишком подозрителен по отношению к своим друзьям. Ладно, так чего ты хочешь, а? Если ты пришел за извинениями, колдун…

— Нет. Хотя с твоей стороны было бы любезно хотя бы признать тот факт, что я спас тебе жизнь.

— Ценой пятидесяти моих людей, — отозвался он. — И моего корабля.

Его фрегат годился в лучшем случае на свалку, о чем я и сообщил.

— Может, это и был кусок помойного дерьма, — сказал Леор, со скрежетом зубов изобразив нечто, что при некотором великодушии можно было бы назвать улыбкой. — Но это был мой кусок помойного дерьма. А теперь говори, зачем ты на самом деле пришел.

— За списком мертвых.

Он поглядел на меня — несмотря на уродовавшие лицо шрамы и швы, оба его темных глаза были не аугметической заменой, а теми, с которыми он появился на свет. Приподняв рубцовую ткань на месте брови, он в искреннем замешательстве переспросил:

— Что…?

— Список мертвых, — повторил я. — Ты спросил, зачем я пришел. Вот зачем. Я пришел выслушать список мертвых.

Теперь они все смотрели на меня. Дуэлянты застыли. Сидевший на полу больше не стучал головой об ящик позади себя.

Леор десятилетиями командовал Пятнадцатью Клыками и служил офицером в Легионе во время Великого крестового похода. Он не стал оборачиваться к своим людям в поисках указаний, однако я почувствовал, как его мысли движутся, учитывая присутствие воинов. Он знал, что те наблюдают за ним, за этой сценой, за тем, как он отреагирует. Но также я ощущал и паучье присутствие машины, замедлявшей его разум. Она тикала и протестовала против здравого смысла с терпением, подтачивая его концентрацию и проталкивая по черепу боль вместо мыслей.

Молчание затянулось. Я чувствовал, как боль у него в голове усиливается, переходя от тика и искрящего скрипа к нарастающей пульсации. От этого его верхняя губа скривилась, совсем как у собаки.

— Скал, — произнес он. — Геносемя не возвращено. Аургет Малвин, геносемя не возвращено. Уластер, геносемя не возвращено. Эреян Морков, геносемя не возвращено…

Он перечислил всех, одно имя за другим. Все сорок шесть. Произнеся последнее: «Сайнгр, геносемя не возвращено», он умолк и посмотрел на меня с мрачным весельем во взгляде.

— Я занесу их имена в Погребальную Песнь корабля.

Погребальная Песнь была традицией Тысячи Сынов. Прочие Легионы пользовались другими названиями, такими как Архив Павших у Пожирателей Миров, или, в случае Сынов Хоруса, Оплакивание. Это были не просто перечни потерь, а летописи — почетные списки, драгоценные для Легиона реликвии. На наших кораблях это обычно выглядело как свитки с записанными тушью именами и званиями.

— В архивы этого корабля? — спросил один из прочих.

— Я передам все записи любым кораблям Пожирателей Миров, которые мы встретим.

— Хайон, нашему Легиону мало дела до переписывания мертвецов.

— И тем не менее, предложение остается в силе. Однако перечисленные сейчас воины погибли в битве, которая свела нас вместе. Мы несем общую ответственность. Их следует внести в Погребальную Песнь «Тлалока».

Пожиратели Миров посмотрели друг на друга, а затем на Леора. Леора, который только что передал мне список мертвых, как апотекарии в Легионах традиционно передавали их командующим офицерам.

Между нами что-то промелькнуло: своего рода взаимопонимание. Ничего психического, ничего столь примитивного и очевидного. Но он кивнул, признавая это, и ударил кулаком без перчатки по моему нагруднику жестом того, что сошло за братское согласие.

— Возможно, у тебя все же есть хребет, колдун. А теперь убирайся отсюда и найди нам настоящих арсенальных рабов. Нам нужно, чтобы о нашей броне позаботились.

Хорошо сработано, — прозвучал в моем сознании голос Ашур-Кая. Они будут нам полезны.

Мои мотивы не настолько холодны и циничны, провидец.

Леор глянул на своих братьев и продемонстрировал бронзовые зубы в неприятной улыбке.

— Мы останемся. Пока что.

Никто не стал спорить.

— Два вопроса, — произнес Леор. — Что ты намерен делать с Телемахоном?

Для секретов было уже несколько поздновато. С моей точки зрения, список мертвых скрепил наш союз.

— Я планирую проделать с ним нечто неприятное.

Пожиратели Миров обменялись хрюкающими смешками.

— А что это за вопли в воксе? — поинтересовался Леор.

— Это моя подопечная. Я с ней сейчас разберусь.

Подопечная

Массивные переборки Гнезда оставались закрыты, сдерживая внутри зловоние, столь насыщенное, что его практически можно было увидеть. Исходящий от тухлого мяса смрад прокисшего затора накладывался поверх запаха гниения, и вонь была такой отвратительной, что у смертных слезились глаза. За запертыми дверями лежала одна лишь тьма.

Я не видел и не чуял этого сам. Я воспринимал все посредством чувств моей волчицы.

Гира поприветствовала зловонное ничто ворчанием. Волчий рык звучал грубо, с урчанием проходя среди искривленных зубов, на которых высохла слюна. Приветствие, уж какое было, поглотила искусственная ночь.

Закрытые двери Гнезда не представляли собой препятствия для волчицы. Чтобы пройти за них ей потребовалось всего лишь шагнуть в тень по одну сторону железной переборки и вырваться в черноту на другой стороне.

Зачем ты это делаешь? — спросил я ее. Гира явно была самкой, насколько ей подобные вообще могли обладать понятием о поле. Это являлось отражением взятого ею тела, а не каким-то осознанным выбором.

Я иду к ней, — отозвалась волчица, — потому что могу. И с этим она начала подъем.

Это место не всегда называлось Гнездом. Оно было делом рук Нефертари. После ее появления оно преобразилось, как преобразились многие вещи. До того, как чужая присоединилась к нам, это помещение было шахтой массового подъемника, размеров которой хватало для перевозки между палубами боевых танков и огромных количеств боеприпасов. После прибытия Нефертари экипаж «Тлалока» быстро приучился пользоваться другими лифтовыми платформами. Эта же стояла деактивированной, холодной и пустой. Ее системы были полностью отключены.

Мы с Гирой привыкли делить чувства, в этом состояло одно из главных достоинств нашей связи, однако я ощущал исходящее от ее разума тревожное давление, когда она пыталась утаить от меня свои мотивы. Именно тогда я понял, что она уже бывала тут без меня. Возможно, не раз.

Больше дюжины раз, — ответила она.

Я не знал.

Мое существование не ограничено связью с тобой, господин.

Гира подняла взгляд вверх. Над головой тянулся полукилометровый туннель, доходивший до самых хребтовых укреплений корабля. Старые кабели и готическая резьба придавали шахте сходство со скелетом — вертикальный проход с ребристыми стенами, испещренный пристально глядящими черными глазами тысячи открытых подходных туннелей. Такое же зрелище ждало ее, когда она глянула вниз. Шахта уходила гораздо глубже во мрак. Волчица вошла в Гнездо недалеко от вершины.

Восприятие Гиры было не таким, как окрашенный красным экран целеуказателя космического десантника или тусклое марево человеческого зрения. Она видела души как мерцающее пламя, а все остальное — как контурное ничто.

Нефертари, — передала волчица во мрак, хотя моя подопечная была практически глуха к любой беззвучной речи.

Многочисленные открытые переборки, ведущие из длинного туннеля в остальную часть корабля, означали, что Нефертари могла находиться где угодно — для нее весь «Тлалок» являлся игровой площадкой — однако Гира знала, где искать.

Волчица сорвалась с места в короткую перебежку, спрыгнув с платформы в туннель. Мгновение она падала сквозь черноту вездесущей тени. В следующий же миг она уже крадучись вышла из темноты сотней метров выше, скребя когтями по холодному металлу верхней платформы. Снова и снова бросаясь в тень, Гира продолжила подъем.

Через пять минут она обнаружила первое кровавое пятно. Спустя еще три — нашла первое тело.

Зачем ты идешь к ней? — спросил я волчицу.

А ты не можешь догадаться? — снисходительно отозвалась она.

Она мельком обнюхала мертвое тело. Далеко не новое убийство. Старый труп, одна из брошенных игрушек Нефертари, прикованный к стене и подвешенный за лодыжки. На искаженном сером лице был ясно написан мучительный последний вздох тела. Моя подопечная выдернула ему зубы и вырезала руны чужих на его плоти, пока оно еще было живо. Пока это еще был он, а не оно.

В восприятии Гиры мертвец почти не отличался от сковывавших его цепей, или от стены, которая держала его на месте. В нем не было души, и потому он не представлял никакого интереса. Если я слишком долго глядел глазами волчицы, это зачастую приводило к приторным, тяжелым головным болям, пронизывавшим мой череп. Я чувствовал, что уже начинается очередная из них.

Наверху висели еще тела. Нефертари имела обыкновение сковывать несколько жертв и подвешивать их в туннеле одновременно, чтобы их вопли эхом разносились в темном проходе к хребту корабля и находящимся с другой стороны железным костям «Тлалока». Она называла это своей музыкой.

Разумеется, ей не требовалось карабкаться вверх-вниз, как людям из экипажа. Она могла подвешивать своих жертв в туннельном колодце и разрывать их на части на досуге, не нуждаясь для этого в чем-то столь приземленном, как опоры для рук.

Некоторые из тел принадлежали людям, прочие поддались разным стадиям мутации на пути между чистокровным человеком и тем, во что их намеревался преобразить варп. Шестеро — и мимо них Гира пробиралась, проявляя чуть большее любопытство — были воинами Легионес Астартес. Захваченные в ходе старых рейдов пленники, отданные ей в пищу.

Один из них таращился на мою волчицу гниющими серыми глазами. Гира вошла в соседнюю тень, даже не удосужившись понюхать тело.

Наконец, она беззвучно выбежала из темноты наверху шахты подъемника, в настоящее Гнездо. Огромный зал с куполом был закрыт внешними защитными пластинами. Толстая чешуйчатая броня полностью перекрывала вид Пространства Ока снаружи. Помещение могло освещаться исключительно с дозволения Нефертари. В эту ночь все было погружено во мрак.

Гира двинулась крадучись, ее чувства перемещались влево-вправо по столам, которые на самом деле были стойками, и стенам комнаты, на самом деле являвшейся тюрьмой. Она подняла взгляд вверх, на горгулий и гротесков, которые лепились к костистой конструкции и злобно глядели вниз, неодобрительно насупившись и издавая беззвучный рев. Целая орда статуй из темного камня, недовольных присутствием волчицы.

Она не видела Нефертари. Не чуяла ее. Не чувствовала. Все вокруг смердело гниющей плотью и кровью, но Гира слышала неподалеку дыхание раненого животного. С этого можно было начать. Волчица пошла дальше, выслеживая и выискивая.

Будь осторожна.

Ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь, господин. Она никогда не причинит мне вреда.

На одной из стоек впереди колыхалось пламя души — мерцающая белая аура, запятнанная трепещущими прожилками страха. На столе лежал скованный, жалкий в своей слабости человек, который, задыхаясь, молил о помощи. От него несло кровью, потом и стыдом, а аура переливалась полосами продолжающейся агонии. На нем были остатки формы с палубы инженериума.

Гира подошла к пленнику, наблюдая, как человек дрожит на холоде. Тот издал бессловесный крик, протягивая то, что осталось от его руки, и волчица обнюхала открытые раны. Внутреннее кровотечение. Разрывы органов. Кем бы ни был раненый, он уже ушел слишком далеко, чтобы оказаться хоть сколько-нибудь полезным.

Зверь медленно двинулся по кругу. Гира шла по охотничьим угодьям другого хищника, и теперь инстинкт брал в ней верх над ее же заверениями.

Нефертари была неподалеку. Жилы симпатической связи тянулись между нарушенной болью аурой узника и ее собственной огненной душой, уходя вглубь помещения. Они трепетали, словно нити паутины, слабо озаренные пламенем души.

Гира пошла дальше, двигаясь по психическому следу объединенных страданием душ. Она петляла между столов, свисающие цепи поглаживали мышцы ее спины и плеч.

Вот, перо на полу. Она принюхалась — перо не было ни черным, ни серым, а имело матово-угольный темный оттенок, промежуточный между этими цветами.

В сером пространстве впереди слабо горел огонь души. Ослабленной, истощенной. Вот почему волчица не почувствовала мою подопечную сразу. Нефертари умирала.

При виде нее у меня застыла кровь. Нефертари лежала ничком, наклонив голову, чтобы висок касался пола. Казалось, ее швырнули наземь и оставили там умирать — создание с безжизненными конечностями, окруженное озером темных волос.

Когда волчица приблизилась, чувства Гиры заполнила неземная вонь чужеродной плоти. Смрад замерзшего металла, исходящий от чрезмерно белой кожи, накладывался на пряный насыщенный запах горячей, нечеловеческой крови. Я ощутил жажду нетерпения, сопровождавшуюся горькой слюной, нити которой повисли на клыках волчицы. Близость к любому живому существу пробуждала в Гире голод.

Чужая дернулась и приподняла голову. Наиболее причудливыми признаками того, что она не принадлежит к людскому роду, с очевидностью являлись остроконечные уши, темные крылья и раскосые глаза, однако то ощущение тревожной неправильности, которая всегда видится в несовершенстве чужеродной жизни, исходило от всего в ней. Вплоть до ее манеры двигаться: движения Нефертари были слишком плавными. Она была изящна настолько, что это казалось зловещим и вызывало у меня мурашки по коже.

Глаза моей подопечной были черны, как безоблачная ночь, но нечеловеческое восприятие Гиры фиксировало за остекленевшим взглядом Нефертари лишь тлеющие угли души. Одно из крыльев чужой колыхнулось со звуком переворачиваемой страницы.

— Ты, — мертвенные синие губы Нефертари скривились в анемичной пародии на эмоцию. Ее голос напоминал шипение обнажаемого клинка.

Гира не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не предназначались для речи смертных.

Чужая приподнялась на трясущихся конечностях, и у нее изо рта побежал ручеек крови. Ее крылья прижались к спине, трепеща при складывании. Я никогда не смог бы предсказать такую близость между этой парой. Из всех существ на моем корабле они должны были бы ненавидеть друг друга сильнее всего. Я ни разу не чувствовал ничего, кроме настороженного равнодушия, между ними — моими сестрами, моими любимыми слугами.

Волчица продолжала приближаться беззвучной поступью. Когда клыкастая пасть прикоснулась к плечу чужой, Нефертари протянула дрожащие пальцы и обняла зверя за шею.

— Я хочу пить, — прошептала она. — Все эти никчемные жизни бессмысленны. Их души слабы, а боль ничего не значит. Сколько бы я ни убила, меня все равно мучит жажда. Но мы могли бы убить Ашур-Кая. Ты и я, Гира. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон нас простит.

Теперь чужая прижималась лбом к меху волчицы. Они были достаточно близко друг к другу, чтобы обмениваться беззвучной речью, даже с притупленными чувствами Нефертари.

Нет. Неслышимый голос Гиры был чем-то средним между собачьим рычанием и ревом медведя. Белый Провидец нужен нашему господину.

— Он меня простит.

Да, — согласилась Гира, и я ощутил раздражение волчицы от того, что я воспринимаю посредством ее чувств эту сцену, которая должна была быть тайной. Хайон простит тебе все. От этого убийство Белого Провидца не становится мудрым решением.

Какое-то время Нефертари хранила молчание, держась за волчицу. Я почувствовал… что же я почувствовал? Для меня была бессмысленной идея, будто между ними может присутствовать что-то общее, однако так оно было, и было на самом деле.

— Где Хайон?

Он был с человеком по имени Огненный Кулак. Теперь он готовится присоединиться к нам.

— Он меня запер.

Ему пришлось запереть тебя после прошлого приступа голода твоей души.

Вновь наступила тишина. На сей раз она не просто затянулась, а воцарилась на несколько минут. Никто из них не нарушал ее. Эта честь принадлежала мне.

Воздух разорвало снопом визжащего света, с грохотом ударил ветер. В этой буре вопили погубленные души. Я чувствовал то отчаяние, с которым незримые руки тянулись из ревущей вспышки и с бессмысленным воем вцеплялись в кожу и волосы Нефертари. О, как же им хотелось ее получить. Нерожденные дети Младшего Бога всегда желали ее

Все они разом утихли с тем же громовым звуком, который возвестил об их появлении.

— Нефертари, — произнес я, вложив в одно слово приветствие и извинение.

На мгновение я увидел себя глазами Гиры: громадный силуэт, увенчанный похожим на солнце ореолом едкого золотистого света. Надвигавшаяся головная боль развернулась по другую сторону моих глаз в полную силу, став чем-то горячим и полным ненависти.

Дева чужих поприветствовала меня лишь холодным взглядом.

— С тобой все в порядке? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Я хочу пить, — прошипела она мне, отпустив шею волчицы и поднимаясь на слабых ногах.

— Знаю. Мы направляемся к Галлиуму. Удаление от центра облегчит твои страдания. Ашур-Каю следовало бы выпустить тебя поохотиться и напиться, когда нас брали на абордаж.

— Я хочу пить, — снова сказала она. Слышала ли она меня вообще?

Я шагнул поближе. Полосатый гребень шлема цвета кобальта и полированной бронзы отбросил на темное железо пола уродливую тень.

— Нефертари…

— Я хочу пить, — на этот раз она прошептала эти слова, а не прошипела их.

— Я отдам тебе кого угодно из экипажа. И еще у нас есть несколько пленных Детей Императора.

— Никто из них ничего не стоит, — выплюнула она отказ от моего предложения. — Бессмысленная боль незначительных душ. Так глубоко в Родной Могиле… Хайон, мне нужно больше. Отдай мне Ашур-Кая.

— Я не могу этого сделать.

— Можешь, — она оскалила зубы. Это была не улыбка. — Можешь, но не станешь. Ты предпочитаешь мне отказать.

— Называй как хочешь, — ответил я. — Гира, отойди от нее.

Тайная близость между ними вызвала у меня странную тревогу. Волчица повиновалась, бесшумно подойдя ко мне, но было очевидно, что зверю не хочется так поступать, и в тот момент я ненавидел их обеих за это.

На сей раз Нефертари умирала. Я видел это настолько же отчетливо, как ощущала моя подопечная. Синкопированный ритм ее сердца был болезненно замедлен. Я слышал, как ему не удается поддерживать такт, и оно трепещет в груди неистовым стаккато. Она миновала стадию боли, миновала даже муку. Это было страдание, которое насыщало ее плоть и кости, пробивая до самого существа. Крылья выглядели так, словно много дней теряли перья и привлекали мух. Вены под полупрозрачной кожей выделялись, будто черные трещины на грязном мраморе. Раскосые глаза, обычно столь яростные и сосредоточенные, были остекленевшими и мутными.

Она не могла умереть без моего разрешения. Однако могла достаточно мучиться, чтобы я позволил ей умереть во имя тех остатков сострадания, которые еще сохранялись в моем сердце.

Было больно видеть ее настолько ослабевшей. Близость шторма становилась для нее проклятием, приближение к Младшему Богу час за часом вытягивало жизнь из ее тела. Из-за этого Око являлось худшим из всех представимых укрытий для представителей ее вида — но при этом и лучшим, поскольку ее сородичи никогда не последовали бы за ней по своей воле. А у нее была сотня причин скрываться.

Такова была моя Нефертари, создание из проклятого рода. Ее расе более не было места в Галактике.

Она распростерла крылья, готовясь взмыть вверх и снова улететь к горгульям над головой.

— Нет, — сказал я ей. Моя протянутая рука сжалась с неторопливым урчанием сервоприводов в суставах пальцев. Телекинетическая пустота потянула деву чужих за лодыжки и запястья, приковывая к земле, и та забилась и протестующее закричала.

Связать ее тело было детской задачкой. Значительно сложнее манипулировать разумом. Психическая безжизненность Нефертари означала, что мне приходилось жертвовать изяществом ради грубой силы, а она входила в число тех немногих душ в Галактике, кому я не хотел причинять вреда сверх необходимого. В конце концов, она была моей подопечной. Я бесчисленное количество раз оказывался обязан ей жизнью.

Я отрешился от отвлекавшего меня обвиняющего взгляда Гиры и криков Нефертари, сосредоточившись на бесконечно малых психических манипуляциях внутри ее сознания. Вдоль моего позвоночника побежал ручеек пота, что только усугубило раздражающий недостаток концентрации. Подобные крошечные применения психического воздействия не давались мне естественным образом. Мои таланты лежали в области более жестоких методов.

Я пронзал своим шестым чувством ее мысли, полные беспомощного гнева, проталкиваясь за внешнюю ярость и более глубокую боль, за все эмоции и воспоминания, выискивая внутренние механизмы ее нечеловеческого мозга.

И… вот оно: пряди биоэлектрической силы, соединявшие сознание с мускулами. Тысячи их связывали мозг с остальным ее телом. Было бы несложно отделить их грубым нажимом мысли. Но вместо этого я сжал их, помассировав невидимыми пальцами. Надавить в одном месте, ослабить в другом.

Биение ее сердца замедлилось. Глаза закрылись. Она упала на палубу — марионетка с обрезанными нитями и исхудавшими конечностями — и я с облегчением неторопливо опустил руку.

Искусственный сон не продлился бы долгое время. Мне необходимо было утолить ее жажду. Она нуждалась в боли, питалась страданием. Чтобы она продолжала жить, другие должны были истекать кровью. Ничто другое не прекращало истекание ее души в пустоту.

Воистину, не существует более жалкой, проклятой Богами расы, чем эльдар.

— Я хочу, чтобы ее покормили, когда она проснется, — произнес я вслух. Гира глядела на меня немигающим взглядом. Она никогда не моргала. — Я велю рубрикаторам притащить тридцать рабов на уровень входа в святилище и оставить их там в оковах.

Это шторм. Неистовый круговорот в могиле рождения Младшего Бога.

Я бросил взгляд вверх, на пластинчатую защиту, скрывавшую из вида пустоту. Я слышал ее — вопли потерянных душ, сопровождавшие продвижение корабля к пункту назначения. А также чувствовал ее, ощущал, поскольку есть опасности, которые невозможно игнорировать. Шторм, в котором мы шли, был чем-то из мифических кошмаров. Бог, погубивший ее расу, высасывал из нее жизнь, взывая к душе, которую Ему задолжали.

Ты рискнул идти через варп, — с нажимом передала Гира. Здесь? Сейчас? В этом шторме?

Я посмотрел на волчицу, которая крадучись кружила возле меня. Существо превосходило по размеру большинство настоящих волков, а также отличалось от них бесчисленным количеством прочих деталей. Оно могло бы целиком проглотить ребенка.

Я едва ли стал бы открывать Гнездо, рискуя, что она сбежит, — ответил я. Больше ни разу. Чтобы прекратить прошлую бойню, понадобилось три дня. Почему ты здесь? Что это за тайная близость между вами?

Ты настолько слеп к потребностям тех немногих, кто тебе предан?

Дело явно так и обстояло.

Так просвети меня.

Я — единственное живое существо на борту этого корабля, чья боль никогда не поддержит ее. Когда ее мучит жажда, моя близость не подпитывает ее страдание. А она — единственная из смертных, кого мне запрещено уничтожить. Когда мне хочется есть, рядом с ней отсутствует соблазн.

Я задался вопросом, в какой мере эта фраза принадлежала волку в сердце Гиры, а не демону в ее голове. Это звучало практически так, словно зверь говорит о товарище по стае.

Она почувствовала мое любопытство через нашу связь, и резко со щелчком сомкнула челюсти, ощерившись.

Не смейся надо мной. Твоя кровь будет очень приятна на вкус, колдун.

А вот этого вкуса, моя любимая волчица, тебе никогда не узнать.

Ореол

Я уже привык к скрипу пера Тота по пергаменту. Это стало фоновым шорохом в том, что сейчас представляет из себя моя жизнь, совсем как когда-то давным-давно им был непрерывный гул громадных двигателей «Тлалока».

После «Тлалока» был «Мстительный дух». А после него — «Крукал`Рай», известный Империуму под именем «Планетоубийцы». Каждый из них обладал собственной песнью механизмов, которая в какой-то мере становилась успокаивающим звуком. Скоро мы доберемся до той части моей летописи, когда мы ступили на палубы «Мстительного духа». Это приятные воспоминания. Времена единства. Времена братства.

Прошлой ночью ко мне приходили мои пленители. Они явились с вопросами, вне всякого сомнения, порожденными теми воспоминаниями, которые я уже им передал. Первое, с чего они начали — изложение длинного перечня имен и титулов, приписываемых мне — моим деяниям, бойням, учиненным армиями, которые маршировали под моим знаменем. Они говорили несколькими тожественными голосами. Суд вершили мужчина, женщина, юноша, старик. Единственное, что их объединяло — абсолютная искренность интонаций.

Они безостановочно зачитывали сотни титулов. Сотни. Сколько прошло веков с тех пор, как кто-либо в Империуме произносил вслух мое подлинное имя?

Отрезвляющая мысль.

Мои пленители перечисляли титулы, и большую часть из них я в той или иной форме уже слыхал раньше. Это были проклятия, которые выкрикивали небу мои враги в руинах городов, сожженных моими воинами. Имена, которые безоружные невинные произносили в молитвах, заговорах и благословениях, надеясь, что я никогда не возникну из тьмы, будто какое-то мифическое чудовище.

Некоторые из этих имен были образны до мелодраматизма и неизмеримо пышны, другие же знали только в одном городе или на единственной планете. Многие — и они вызвали у меня улыбку — были присвоены за зверства, совершенные армиями моих братьев по приказу моих братьев. Почти дюжина перечисленных расправ произошла на планетах, где я никогда не бывал. О трех опустошенных мирах мне вообще не доводилось слышать.

Последовали вопросы, задаваемые с размеренно интонацией людей, привыкших получать ответы. Эти мужчины и женщины сотни лет своей жизни приучали себя к ереси, окружая собственные души броней пренебрежения. Они презирали меня, однако не боялись. Разумеется, в этом состояло еще одно проявление их невежества. Они не боялись меня, поскольку не знали по-настоящему, с чем имеют дело.

Они задавали свои вопросы, но я умолк, размышляя о сотнях имен, которыми они меня наделили. Было бы приятно видеть их, соотнести лица с голосами. Еще лучше было бы почувствовать их, потянуться к ним моим тайным зрением. Но при всей наивности и невежестве они не были глупцами. Они знали, как удерживать меня в плену.

— Все эти имена, — произнес я, спокойно выдохнув.

Мои инквизиторы замолчали. Единственный звук, перекрывавший их тихое дыхание, издавало перо Тота, постоянно продолжающее скрести.

— Империум построен на поклонении неведению. Я говорю так без намерения оскорбить. Неведение поддерживает стабильность, а стабильность сохраняет Империуму жизнь. Насколько безмятежным стало бы людское стадо численностью в бессчетные триллионы, узнай оно, что находится по ту сторону пелены реальности? Насколько покорны они бы были, если бы знали хотя бы тень правды? Неведение — это необходимое зло для империи.

Они не стали спорить. Мои хозяева слишком умны, чтобы утруждать себя ложью.

— Вы утратили так много знаний, что я едва в силах понять, где заканчивается ваше невежество и начинается невинность. Опять же, я не желаю оскорбить. Просто таково положение дел. Вы дали мне сотни имен и перечислили сотни войн. Большинство — мои. Многие — нет.

— Вы называете меня Архиеретиком Ангелус Порфира. Но я никогда не видел этого мира, ни разу. Называете Зарафистоном так, будто ваша информированность должна вызвать у меня благоговение, однако Зарафистон — это не имя, данное при рождении. Это титул, впоследствии сросшийся с личностью. И вы именуете меня Игетмором, но Игетмор — это даже не имя. Это выражение из забытого языка мертвого мира. Оно означает «ткач» или «пронзатель» варпа. И, как оказалось, я не единственный воин, носивший этот титул. Похоже, что этим именем сознательно и по собственной прихоти наделяют любого, за кем в данный момент охотится Империум. Начинаете понимать, что я имею в виду?

— Какого языка? — спросила одна из женщин. — С какого мира?

— Корневое наречие хтонийское. Я говорю на нескольких его диалектах. Сама планета называлась Хтония. Я кратко упоминал о ней, рассказывая о наследии Фалька.

— Еще до твоих воспоминаний мы знали о Нечестивой Хтонии, сгинувшей за эти десять тысяч лет.

В том, как она произнесла название планеты, было нечто особенное. В ее голосе слышалась такая непоколебимость, такая абсолютная уверенность, что она схватила ключи от царства. Сколько закрытых архивов пришлось расшифровать этому инквизитору, чтобы вырезать оттуда этот крошечный кусочек запретного знания? Насколько отчаянно пытался Империум вычистить все записи о Предавших Легионах?

И все же, насмешка над их невежеством означала бы непонимание масштабов Империума и его десятитысячелетней приверженности притворству, будто прошлого никогда не было.

— Ты затягиваешь, — укорил меня один из мужчин. — Расскажи нам, как Сыны Хоруса получили свое новое название. Расскажи, как они стали Черным Легионом.

Сперва мне было нечего ответить. Я не был уверен, что вопрос задан искренне.

— Я сказал, что расскажу, как погибли Сыны Хоруса и родился Черный Легион. Я никогда не говорил, что первое стало вторым.

Однако он еще не закончил. Ему тоже было что процитировать из священных текстов.

— Так написано Гадателем Дианфоном: «И так, изгнанные со Святой Терры и навеки воцарившиеся в преисподней, Сыны Хоруса, вероломный Шестнадцатый, стали Черным Легионом».

А-а. Все вдруг стало понятно.

— Позором с тенью преображены, — тихо проговорил я самому себе. — В черном и золоте вновь рождены.

— Что?

— Я же говорил вам — началу предшествовал конец. Сыны Хоруса никогда не правили в Оке. Их призраки не командовали ничем, кроме склепов, в которые превратились их боевые корабли. Их тени правили павшими крепостями. Сыны Хоруса умерли десять тысяч лет назад. Я знаю. Я наблюдал, как это произошло. Они были Шестнадцатым Легионом. Но Черный Легион не был основан Императором и никогда не сражался в его славу. У него нет номера. Номерами наделяли лишь Легионы Великого крестового похода, а мы, мои имперские друзья, являемся Легионом Долгой Войны.

Пять месяцев мы шли, готовились и лечились.

Каждое утро по бортовому времени я тренировался с Леором в клетках для поединков, топор против топора. Иногда на нас бесстрастно глядел Ашур-Кай, порой же выжившие братья Леора наблюдали и радостно вопили, когда один из нас наносил особенно изящный или жестокий удар. Они никому не отдавали предпочтения и хвалили все стоящие удары, а не только подбадривали своего командира. Это вызывало у меня восхищение.

Вокруг них часто проявлялась боль, мучившая их внутри черепа. Когда церебральные имплантаты вгрызались по-настоящему глубоко, возникали трепещущие маленькие духи-частицы страдания, которые ползали по броне Пожирателей Миров. Эти безмозглые импульсы воплощенного ощущения носились по красному керамиту, словно ящерицы, а затем снова растворялись в насыщенном варпом воздухе. По большей части легионеры вообще не обращали внимания на эти несущественные явления — возникновение малых демонов эмоций едва ли являлось редкостью в Оке — но они часто кишели на помощнике Леора, воине по имени Угривиан. Как-то раз я увидел, что тот съел одного из них. Крошечное змееподобное создание билось в его кулаке, пока он не откусил щелкающую зубами голову и не проглотил лакомство, издав низкий смешок.

— Ты же знаешь, что Нерожденные не годятся нам в пищу, — заметил я.

Он заглотил остаток извивающегося белого трупа. Я наблюдал, как тот извивался вдоль мышц шеи, пока не провалился в пищевод.

— Хайон, ты хорош на топорах, и я это уважаю. Но ты слишком высок и могуч, чтобы признать, что нет лучшего способа оскорбить врага, чем превратить его в дерьмо после победы.

К моему стыду, я рассмеялся.

— Угривиан, ты омерзителен.

— Омерзителен. Честен, — он пожал плечами. — В этом проклятом Богами месте это одно и то же.

Ашур-Кай отвергал все предложения поединка. Я принимал их вместо него, часть выигрывал, часть проигрывал, и всегда наслаждался последующим жжением трудового пота. Мне этого не хватало, я слишком долго жил в обществе одних лишь рубрикаторов.

Никто из нас не говорил о дурацком стремлении Фалька отыскать Абаддона и «Мстительный дух». Никто не говорил о Лучезарных Мирах.

Однажды утром, когда мы с Леором стояли в изнеможении после схватки, которая длилась четыре часа и завершилась яростной ничьей, я увидел, что из дверей зала за нами наблюдает Нефертари. Вдали от шторма она исцелилась, утолив свою мучительную жажду за счет посланных ей мною рабов. Однако она все равно редко покидала Гнездо. В то утро она покачала головой, забавляясь только что увиденным спаррингом, и покинула нас, не получив вызова.

Покрытое шрамами лицо Леора было залито потом.

— Твоя мерзкая чужая наблюдала за нами.

— Наблюдала.

— Я мог бы ее победить.

— Нет, — честно ответил я. — Ты бы не смог.

Спустя несколько дней, в ходе поединка, где мы пользовались только неактивированными боевыми клинками, он попробовал старинный и прославленный трюк с простым отвлечением.

— Мне нравится твой топор, — сказал он в перерыве между столкновениями клинков.

— Что?

— Твой топор. Он мне нравится. Я его хочу.

Я разучился просто беседовать, и никогда не был одарен в этой области, чтобы учиться заново. Мало кому из Легионес Астартес это удавалось.

— Помнишь, как я нашел тебя на Просперо? — усмехнулся он. — Лежащим поверх мертвых Волков и сжимающим в руке топор того большого ублюдка. Волк-чемпион, которого ты убил — напомни-ка, как его звали?

Пока я отвечал, он вырывался, пытаясь воспользоваться отвлечением внимания и выиграть место для маневра. Я двигался за ним — клинок к клинку.

— Аярик Рожденный-из-Огня.

Я знал об этом, так как имя было написано на самом Саэрне. Волк также выкрикивал его, пытаясь убить меня. Вне всякого сомнения, он хотел, чтобы моя тень отправилась в загробную жизнь, зная, кто стал причиной моей гибели.

— Они все делали не так, как остальные из нас, да? У них даже имена были безумные.

— Это было духовное имя. Они пользовались ими как…

— Мне плевать на их оправдания, — проворчал Леор, когда наши ножи сцепились. Мы сходились, глядя друг другу в глаза, пока он не отшвырнул меня на несколько метров назад. Поединок продолжился.

Через десять минут он ни с того, ни с сего произнес:

— Спасибо.

Умно, умно. Я чуть не опустил клинок.

— За что ты меня благодаришь?

— За то, что вытащил меня с того корабля.

— Не за что. Если хочешь, мы можем провести еще формальные похоронные обряды для твоих погибших в битве братьев.

— Похоронные обряды, — его изуродованное лицо рассекла бронзовая ухмылка. — Хайон, война добирается до всех. Нет смысла упиваться горем. Это у вас, тизканцев, всегда было проблемой, а? Делать из горя искусство. Искусство жалости к самому себе.

Он не дал мне ответить.

— А кто такой Телемахон? — поинтересовался он.

— Старый враг.

— Это очевидно, иначе ты бы не заставил меня волочь его полумертвое тело через твои магические ворота.

— Прошу, не называй это магией.

Он ухмыльнулся, и наши клинки опять сцепились.

— Ну, так потешь меня. Я никогда не отказываюсь от новых объектов для ненависти. Кто он такой?

— Враг с Терры, — я подозревал, что этого ответа будет достаточно, чтобы навести его на верный путь, и оказался прав.

— А-а, — зло рассмеялся Леор. — Предполагалось, что капитан Лирас и те пурпурные ублюдки из Пятьдесят первой роты поддержат тебя, да? А они бросили вас трепыхаться на ветру и не выпустили по стенам дворца ни единого болта.

Эта история не была чем-то из ряда вон выходящим. Сотни отрядов во всех Девяти Легионах приступили к Осаде Дворца Императора, но обнаружили, что III Легион нарушил строй и вышел из боя. Пока мы сражались и умирали на стенах последней твердыни войны, Дети Императора прорывались по колыбели человечества в поисках рабов и удовлетворения от вырезания беззащитного населения.

Думаю, именно в тот день большинство из нас поняло, несмотря на безумие войны, которую мы вели, насколько глубоко пал III Легион. Не поддался Богам. Нет, этому нельзя «поддаться», разве что по незнанию. Я имею в виду, они опустились до того, что в первую очередь гнались за собственными желаниями. Отбросить все амбиции ради удовлетворения страстей смертных. Это подлинное, настоящее падение.

— Ты многих потерял на Терре? — спросил Леор.

— Да, — признал я. Мы оба тяжело дышали. Оба боевых ножа затупились и зазубрились почти до полной бесполезности. — Очень многих.

— Мы оба, колдун. Столько планирования, да? Столько военных советов на борту «Мстительного духа». Самые продуманные замыслы наших отцов превратились в мочу, стоило только нашим подошвам коснуться святой земли. После того боя мне доводилось видеть более крупные сражения, но поражение никогда не ранило сильнее, чем в тот день.

Боль в его голосе была такой реальной, такой искренней, что я сделал шаг назад, давая ему перерыв. Это заслуживало более рассудительного и полного обсуждения, чем…

Его локоть угодил мне в щеку, сбив меня на пол.

— Слишком просто, — сказал Леор. — Это по-тизкански: отвлекаться на сантименты и меланхолию. Понимаешь, что я подразумевал под превращением горя в искусство?

Я принял его протянутую руку, и он помог мне подняться.

— Урок усвоен.

Сперва мы направлялись на безопасную нейтральную территорию. Для нас это означало Галлиум. Ха`Шерхан, моя группировка, не имела собственного родного порта, но Галлиум был близок к этому. На орбите над богатым минералами шаром с оболочкой из охряных облаков располагался Ореол Ниобии, небесная крепость Правительницы Кераксии. В прошлом мы несколько раз вели дела. Я соответствовал ее взыскательным стандартам, и она всегда платила чрезвычайно хорошо.

Чтобы добраться до Галлиума, потребовалось пять месяцев, на протяжении которых мы быстро рассекали волны эфира. Пространство Ока не является ни реальным, ни нереальным — это невозможное сочетание того и другого, при котором возникает третья стихия, расположенная между законами физики и содержимым фантазий и кошмаров. Наше напоминающее чистилище царство — такое место, где сама реальность отзывается на капризы разумов смертных. Эмоции и мысли преображают затронутую варпом материю. Вокруг вас появляется то, что вы представляете. Происходит то, о чем вы думаете. Требуется некоторая сила, чтобы попросту не уничтожить самого себя непослушной мыслью, но со временем мы приспособились.

Я сокращу описание до чего-то более простого для тех, кто никогда не ступал там, где встречаются боги и люди. Для имперских провидцев и астропатов едва ли является чем-то необычным заглянуть слишком далеко, слишком глубоко и пострадать от последствий устремления взора в бездну. Они лишаются рассудка и вопят о невероятных картинах, которые объявляют панорамами загробной жизни. Извращенные башни из плоти и костей, которые поднимаются из покрытой черепами почвы адских миров Ока — это не сооружения, возведенные потом и работой инженерной мысли. Эти невообразимые конструкции не были построены рабами, мутантами и демонами. Твердыни преисподней воздвигнуты из амбиций и силы воли, а не из рокрита и дюрастали.

Как я уже говорил: вокруг вас сложится то, что вы вообразите.

Галлиум был одним из таких миров. Планета представляла собой одну колоссальную литейную фабрику, тянувшуюся от полюса до полюса и от края до края горизонта. На поверхности уже давно уничтожили все следы естественного климата. Густые неподвижные облака исходили из миллиона дымоходов и труб цехов тяжелой промышленности, а непредсказуемые осадки выпадали в виде внезапных ливней ядовитого кислотного дождя.

Крепости-плавильни Галлиума в прошлом несколько раз предоставляли «Тлалоку» боеприпасы и ремонт в обмен на мою службу при Правительнице. По поверхности планеты я ходил один раз и не имел никакого желания делать это снова. Мало интересного в зрелище миллиардов форм фальшивой жизни, колдовством призванных из Эфирии трудиться в шахтах и кузницах. Население планеты состояло из заводных железных аватар, не имеющих лиц и отличительных особенностей. Они внешне напоминали людей, но были полностью лишены души и искры жизненной силы.

— Скажи мне, Искандар, — обратилась она ко мне как-то. — Твои рубрикаторы… Станут они работать в моих шахтах, если ты пожелаешь от них этого?

— Они мои братья, Правительница, не рабы. Прошу вас иметь это в виду, когда спрашиваете меня о подобных вещах.

Ореол Ниобии, орбитальная станция, являлся средоточием активности вокруг Галлиума. Соответствуя своему названию, он окружал мир, будто нимб: кольцо металла над северным полюсом планеты, столь огромное, что могло вместить в свои доки десять линкоров, и обладавшее достаточной огневой мощью, чтобы выстоять против втрое большего их количества.

Мы наблюдали, как оно увеличивается на оккулусе. На швартовке стояло четыре корабля, еще один располагался на высокой орбите. Находившийся вне причалов корабль был настоящим зверем во всех смыслах этого слова — «Тхана», тяжелый крейсер в потемневшей от пребывания в пустоте металлической окраске Легиона Железных Воинов, с нанесенным на корпус более чем в тысяче мест символом растопыренной механической руки Галлиума. Он висел в космосе, в холодном безмолвии надзирая за своими владениями. Даже издалека на нашем векторе приближения я видел, как орудия на его укреплениях разворачиваются нам навстречу. Точно такое же движение происходило и на стенах звездного порта. Ореол Ниобии знал о нашем присутствии.

— Что за корабли на стоянке? — крикнул я со своего трона.

Со своего наблюдательного балкона над палубой отозвался Ашур-Кай.

— Фрегат без опознавательных знаков не предоставляет и кода принадлежности. Но эсминец — это «Ярость Первого Легиона», а два фрегата называют себя «Паж мечей» и «Свежеватель».

«Ярость Первого Легиона». Темные Ангелы. Редко случались такие ночи, когда мятежные боевые корабли Первого Легиона выступали как часть флота. Они явно были тут одни.

«Паж мечей» и «Свежеватель» никак не выдавали свою принадлежность — едва ли это можно было назвать необычным в Империи Ока — а мне не было до них достаточно дела, чтобы вникать, кому они верны. Я сомневался, что мы пробудем здесь достаточно долго, чтобы обзавестись новыми врагами.

И все же, я не удержался от недоверчивой улыбки.

— Эта группировка назвала свой корабль «Свежевателем»?

Ашур-Кай пожал плечами, и сочленения его доспеха издали рычание.

— Похоже на то.

«Свежеватель». Это было ужасно.

Мы подошли ближе, защищенные обещанным на этой территории нейтралитетом, который и так поддерживался орудиями «Тханы» и самой станции.

— Передача с Ореола Ниобии, — раздался из динамиков мостика голос Анамнезис.

— Открыть канал.

— Открываю… Открываю… Канал отк…

— Говорит Страж Галлиума. Назовите ваше дело на этой территории, — голос не был низким или гортанным, как бывало у большинства воинов Легионес Астартес. Он представлял собой механический скрежет, производимый имплантированным вокализатором. Я сразу же узнал его.

— Валикар, мы просим разрешения на швартовку «Тлалока». Нам нужна дозаправка, перевооружение и небольшой ремонт.

— Правительница, или же ее помощники выслушают детали вашего предложения по обмену, — проскрипел голос. — Это ясно?

Одно и то же приветствие каждый раз. Он нерушимо держался традиции.

— Это ясно, Валикар.

— Во время пребывания на борту Ореола Ниобии, на планете Галлиум и в пределах протектората Правительницы вы будете следовать законам о мирных клинках и молчании оружия. Любое учиненное в моих владениях насилие, за исключением боевых ритуалов, повлечет за собой смерть. Если вы клянетесь подчиняться этим законам, сообщите о своем согласии.

— Я когда-нибудь возражал?

— Если вы подчиняетесь этим законам, сообщите о своем согласии.

— Я согласен, Валикар.

— Ореол Ниобии приветствует твое возвращение, Искандар Хайон с «Тлалока». Твой почетный караул ограничен пятью душами в соответствии с протоколами враждебности Ореола Ниобии. Это ясно?

Леор. Нефертари. Гира. Мехари. Джедхор.

— Ясно.

— В таком случае отключите щиты и деактивируйте орудия. Сейчас будет назначена ваша причальная платформа. Вам требуется что-то еще?

— Ответ на вопрос, если ты можешь его дать.

Неожиданный ответ вызвал у него замешательство.

— Спрашивай.

— До тебя доходили вести с боевого корабля Сынов Хоруса «Восход трех светил»?

Вызов от Правительницы Кераксии поступил, когда маневровые двигатели «Тлалока» еще не успели остыть. От корпуса станции протянулись швартовочные манипуляторы и выдвинулись тоннели для экипажа и топливные рукава, глухо простучавшие по обшивке «Тлалока». Первые должны были удерживать нас на месте вне зависимости от того, друзья мы или враги. Двум последующим предстояло оставаться почти пустыми, пока мы не договоримся о ремонте и дозаправке.

Мы прошли по основному тоннелю для экипажа, ширина которого позволяла свободно провести по нему колонну боевых танков. Шаги наших сапог звенели в темном, лишенном окон проходе. Даже практически бесшумная поступь Нефертари оставляла в неподвижном воздухе слабое эхо. Никаких звуков не издавала только Гира.

Я ожидал фаланги стражи Ореола у переборки, ведущей внутрь станции, но не ожидал, что их будет возглавлять Валикар.

Он не изменился с момента нашей прошлой встречи. Его тело прикрывала многослойная броня маслянисто-серебристого цвета, однако она не могла полностью скрыть скрежещущий гул значительного количества бионики внутри. Наплечники были украшены промышленными черно-желтыми предупреждающими полосами, а также механической погребальной маской его Легиона. В руках он сжимал болтер, громоздкий из-за автоматических загрузчиков боекомплекта, длинного дальномерного прицела и увеличенного ствола. С обеих сторон оружия тянулись суспензорные втулки — крошечные антигравитационные диски, делавшие его почти невесомым. Этот болтер был сконструирован, чтобы начинать и заканчивать бой одним выстрелом, одним убийством.

Его ранец также был модифицирован, став массивнее большинства прочих, благодаря толстым силовым кабелям, которые проходили через наплечники и подавали питание на установленные на предплечьях магнитные захваты. Я никогда не видел, чтобы он ими пользовался, но их назначение было очевидно — электрофалы, пригодные к отстрелу на значительное расстояние и работающие как захватные крючья.

Вокруг него неплотным строем собрались легионеры и скитарии Механикума. Железные Воины были вооружены алебардами и булавами, солдаты-киборги носили темно-красные одеяния и держали оружие, не поддающееся описанию и названию. Одно явно являлось каким-то лазерным орудием, толстые силовые кабели тянулись от наспинной энергетической установки к запястьям скитария, а кисти рук раба были вплавлены в огромную пятиствольную пушку. Носитель пушки глядел на меня десятью глазными линзами, заменявшими ему лицо, и все они крутились, меняя фокусировку. Работающая лазерная установка существа издавала раздражающе громкий визг. Моя свита остановилась перед группой усовершенствованных стражей, превосходивших нас по численности в отношении три к одному.

Шлем Валикара был сделан из серого керамита и увенчан вбитыми рогами из марсианской бронзы, окрашенной в красный цвет. Левый глаз и висок заменял стрекочущий монокуляр целеуказателя.

Его приветствие, как обычно, было нейтральным.

— Говорили, что ты погиб при Дрол Хейр.

— Люди мне постоянно об этом сообщают. Как видишь, это всего лишь навязчивый слух.

— У меня нет настроения валять дурака, — в жестяном скрежете его голоса явно слышалась резкость. Я задался вопросом, не причиняет ли это ему боль. Мимолетное соприкосновение моих и его чувств показало, что да — причиняет. Непрекращающуюся боль во влажной плоти гортани.

— Правительница требует твоего безотлагательного присутствия, — сказал он.

— Проблема?

Он фыркнул.

— Хайон, куда бы ты ни направился, за тобой всегда следуют проблемы. Просто идем со мной.

Вооруженный эскорт являлся традицией Ореола Ниобии, и возражать против него означало лишь провоцировать осложнения. Валикар повернулся и сделал жест своим спутникам, которые расступились, открывая нам проход на станцию.

Ореол имел нестандартную конструкцию, он был сооружен из нескольких крейсеров Механикума и сырья, добываемого на поверхности самого Галлиума. Двигаясь по его концентрическим коридорам, ты шел в мире черного железа и красного металла, в окружении тиканья часовых механизмов.

Влияние обитателей на их орбитальный замок сделало его параноидальным местом. Как и множество вещей внутри Ока, Ореол Ниобии отражал причуды и желания тесно связанных с ним смертных и излучал такую же агрессивную, мрачную нейтральность, как и те, кто жил на борту. Он был темен, тускло освещен в тех местах, где вообще освещался, а помимо стерильной химической вони, которой, похоже, оказывался приправлен воздух во всех моих делах с Механикумом, в залах Ореола стоял запах гниющих вне поля зрения тел, оставшихся ненайденными и разлагающихся.

Тут и там по коридорам двигались оборванные группы преображенных варпом чернорабочих Галлиума, погоняемых разумами и электрическими кнутами-разрядниками их надсмотрщиков с Марса.

— Ты слышал? — спросил идущий перед нами Валикар. — Луперкалиос пал.

Я посмотрел на него, на полированный металл его неокрашенного керамитового доспеха.

— Кто тебе об этом рассказал?

— Твой друг. Он прибыл три дня назад.

Мои сердца дважды глухо ударили. Выбрался ли кто-то из Сынов Хоруса на борту «Восхода трех светил»? Удалось ли им бежать из засады?

— Фальк добрался сюда, — предположил я.

Что с провидцем? — раздался нетерпеливый голос Ашур-Кая. — Что с Саргоном?

Увидим.

Валикар кивнул, подтверждая мою догадку.

— Фальк добрался сюда. Впрочем, я бы этому так не радовался, колдун. От него мало что осталось.

Дваждырожденные

— Мы обнаружили обломки, дрейфующие в пустоте. Мои команды утилизаторов уже растаскивали корабль на части, когда мы обнаружили, что есть выжившие.

Выше пояса Правительница Кераксия выглядела легендой, облеченной в металл. Она прохаживалась по своим покоям с полной достоинства неустанностью, сложив четыре руки на груди. Это была обретшая тело древняя индуазийская богиня Кали-Ка, сотворенная из почерневшей от сплавления бронзы, железа и стали. Я сомневался, что она намеренно приняла облик Богини Времени и Разрушения, однако сходство было настолько близким, что навязчиво выходило за рамки простого совпадения. Ее лицо представляло собой выполненную из темного металла маску щерящейся демоницы с раскосыми глазами, которые, похоже, были овалами полированного обсидиана, вставленными в железные глазницы. Она говорила сквозь стиснутые золотые зубы, и в просветах между клыками, покрытыми выгравированными молитвами, слабо поблескивал имплантированный ротовой вокализатор. Ниже пояса она куда меньше напоминала человека — и куда меньше божество.

— Взгляни, что мы нашли, — произнесла она.

На широком экране прикрепленного к стене монитора появилась полная внутренняя сканограмма фрегата «Восход трех светил». Она уставилась на изображение с непоколебимой сосредоточенностью. К моей тревоге, корабль был страшно поврежден, гораздо сильнее, чем до и во время засады среди шторма.

— Все-таки они бежали к Галлиуму, — сказал Леор. — Как они сюда попали?

Правительница все еще не отворачивалась от диаграммы.

— Они не совсем добрались до Галлиума. Мы привели этот остов с края Превратности Берила.

Она указала на отдельный гололит, который демонстрировал скопление напоминающих струпья областей еще более яростной нестабильности в звездных системах вокруг Галлиума. Превратность Берила была всего лишь одной из десятков прорех в варп, испещрявших окрестную область. Великое Око постоянно пребывало в движении, однако потоки и волны закручивались вокруг вихрей более сильных волнений и островков относительно устойчивого покоя.

Что бы ни произошло с «Восходом трех светил» после его исчезновения в сердце бури, он возник на острие особенно бурного региона.

— Что с выжившими? — спросил я. — Где они?

— Они здесь, на борту Ореола Ниобии, заключены в нашем медицинском комплексе.

Это слово заставило меня сделать паузу.

— Вы сказали «заключены». Не восстанавливаются или поправляют здоровье. Заключены в вашем медицинском комплексе.

— Я чрезвычайно точна в выборе слов, — отозвалась она. — Тебе об этом известно. И я забираю обломки их корабля в качестве платы за их лечение. Если они возразят, я их сожгу, а пепел выброшу в пустоту.

— Как… щедро, Правительница.

— Это очень щедро, принимая во внимание, что фрегат полностью разрушен. Теперь он годится исключительно на металлолом. Фальк в числе выживших, и я питаю к нему некоторую привязанность, однако этой выходкой он испытал мое терпение. Чтобы вытащить труп его корабля из глубокой пустоты, потребовались существенные затраты времени и сил. Спасение его жизни обошлось еще дороже. Он передо мной в долгу, Хайон. В долгу перед Галлиумом.

— Где остов теперь?

— Я кажусь тебе склонной к беспечности? — поинтересовалась она, начиная прохаживаться. — Он спрятан.

И, несомненно, его уже разбирают. Нейтральность Галлиума стояла превыше всего. Разумеется, город-государство спрятал бы корабль Легиона, взятый на абордаж, разграбленный и похищенный его рабочими — пусть даже они утверждали, что имеют законное право забрать его.

— Валикар сказал, что выжившие говорили о Луперкалиосе. И обо мне.

Кераксия склонила голову, будто оказывала мне услугу.

— Твое имя фигурировало среди того немногого осмысленного, чего нам удалось от них добиться. Я велю Валикару вскоре отвести вас к ним. Для начала перестань задавать мне вопросы. Хайон, мне хотелось бы и самой получить ответы.

Я поглядел на нее и не сказал ни слова. Галлиум являлся одной из предпочтительных для моей группировки гаваней, а Кераксия была одним из наиболее надежных моих союзников. Мне не хотелось провоцировать ее гнев. Сохранение ее симпатии многое для меня значило.

Кераксия заметила мою осторожность. Она не могла улыбнуться. Правительница не так сильно оторвалась от своих биологических корней, как стремятся сделать многие из элиты Механикума, однако ее кованое лицо не позволяло ничего столь простого, как человеческая мимика. Ее смех, в лучшем случае смешок, был неожиданно мягким выдохом, сопровождаемым проблеском вокализатора.

— Ты мне нравишься, Искандар.

Я поклонился.

— Я знаю, Правительница.

— Тактичная осторожность и идиотская отвага уже в следующий миг. Получается прелестное противоречие.

Она продолжала мерить шагами помещение своего секлюзиуса, представлявшее собой платформу с куполом, возвышавшуюся над Ореолом Ниобии со стороны южной секции корпуса. Защитные заслонки были сдвинуты, предоставляя несравненное зрелище всего орбитального кольца, звезд над головой и планеты внизу. В небе сгущались красно-фиолетовые прожилки Пространства Ока, но их было недостаточно, чтобы скрыть из виду далекое светило Галлиума — сферу нездорово-синего цвета, терзаемую солнечными бурями.

Я повернул голову, взглянув на два звездолета без опознавательных знаков, пришвартованные и закрепленные на противоположном краю станции относительно места, где дозаправлялся «Тлалок». Ни на одном из боевых кораблей не было символов их группировки или же Легиона. Не представлялось возможным определить, на чьей именно они стороне.

— Хайон, — произнесла Правительница. — Что вы делали в ходе встречи с Фальком и Леорвином Огненным Кулаком?

— Не называй меня Огненным Кулаком, — проворчал Леор.

Правительница развернулась к Леору и, издавая пощелкивание, приблизилась к нему. Как я уже говорил, ее тело с четырьмя руками внешне походило на человеческое, в коже из черненого металла отражалось ядовитое сияние далекого солнца. На этом видимость человечности заканчивалась.

Полностью уничтожая сходство со статуей, ниже рельефно изваянного живота и груди Правительница Кераксия напоминала чудовище kyntafros из греканских легенд, также известное под именем кентавра. Однако Кераксия переделала нижнюю часть своего тела не в конскую, а в паучью, с многосуставчатыми ногами-ходулями скорпиона или арахнида. Восемь механических лап с когтями и лезвиями лязгали по гладкой палубе, каким-то образом никогда не пробивая и не прогибая усиленный пол.

Огромный скорпион из темного металла с телом богини. Мне никогда не понять механикумов Марса, однако я был вынужден признать, что ее внешность была царственной и величественной в своем, нечеловеческом роде. Сочленения нестрекотали и не скрежетали, как наша боевая броня. Суставы Кераксии издавали мягкое, раскатистое урчание изящной механической силы.

— Что ты сказал?

— Я сказал: не называй меня Огненным Кулаком.

— А почему нет?

Он оскалил на нее свои зубы из усиленной бронзы в неприятной ухмылке.

— Потому что это ранит мои драгоценные чувства.

Она согласилась с этим, издав механический смешок, и снова перевела взгляд на меня.

— По какому поводу была эта встреча? Зачем вы собирались?

— Ничего такого, о чем вам необходимо беспокоиться, Правительница.

— Понятно. Хайон, я ценю то, что ты делаешь. Я не могу позволить себе выделять любимчиков, или выбирать сторону. Да и какую сторону мне выбрать? Девять Легионов ведут войны в собственных рядах столь же часто, как друг против друга. Города-государства и территории Механикума точно так же расколоты расхождениями во взглядах и противоположными философиями. Что же до колоний людей в Пространственном Беспорядке…

— В чем? — перебил ее Леор.

— Она подразумевает Великое Око, — тихо произнес я.

— Да, да, Великое Око, — вмешалась Кераксия. — Я хочу сказать, маленький тизканец, что меня восхищает твоя изящная попытка разыгрывать невинность из уважения к нейтралитету Галлиума. Однако ни ты, ни я не чужды тайных истин. Давай не будем начинать изображать застенчивость. В чем состояла цель этого собрания?

— Правительница, группировки постоянно встречаются. Вопросы союзов. Вопросы противоречий.

Она со вздохом произнесла мое имя и полностью обернулась ко мне.

— Почему тебе было не остаться здесь, когда я впервые предложила? Войны Легионов тебя погубят, а ты так полезен. Для чего тебе необходимо сеять зерна раздора везде, куда ты направляешься? До нас уже доходят вести, что Третий Легион хочет твою голову за какое-то новое прегрешение.

Она ходила перед нами вперед-назад, щелкая восемью остроконечными ногами. Несмотря на нечеловеческий внешний вид, она была стройна и более изящна, чем можно было бы представить, рисуя себе какие угодно чудовищные картины. Между ее паучьими конечностями свисали и раскачивались кабели, образующие промышленное подобие паутины.

— Отведите меня к Фальку, — сказал я.

— Скажи, зачем он созвал вас. Тогда я отведу тебя к нему.

Какой вред будет от правды? Действительно ли она подвергнет мое нейтральное убежище опасности? Возможно, я был чрезмерно осторожен. Кераксия и Валикар уже множество раз переживали конфликты и интриги.

— Фальк обзавелся неимоверно могущественным провидцем. Он полагает, что пророк в состоянии направить его в поисках «Мстительного духа». Мы с Леором согласились помочь ему.

— Зачем вам это делать?

За меня ответил Леор.

— Третий Легион забрал труп Воителя.

— Это слух, — отмахнулась Кераксия тремя из своих рук. — И, скорее всего, ложь.

— Фальк был там, Правительница, — отозвался я. — Я ему верю.

— Фальк не упоминал о подобном.

— Он пытается сохранить нейтралитет Галлиума, — заметил я. — Как и я.

Это была своего рода лесть. Гораздо более вероятно, что Фальк предпочел не раскрывать правду Кераксии, зная, что та все равно никогда не примет чью-либо сторону.

Но в тот момент она замешкалась, не вынеся незамедлительного вердикта. По ту сторону линз, служивших ей глазами, начали разворачиваться возможности, прокручиваемые в ее мыслях. Она с неожиданной серьезностью содрогнулась.

— Это угроза, если правда, — в конце концов, признала она. — Существенная и бестактная угроза.

— Клонирование, — согласился Леор, произнеся слово, будто ругательство.

Кераксия снова нависла надо мной, наклонившись так, что наши лица почти соприкасались. По эпидермальному слою ее черной металлической кожи тянулась проводка из тонких нитей. Окружавший ее химический запах десятикратно усилился.

— Я же говорила тебе держаться в стороне от этой войны, Хайон.

— Да. Говорили.

— Я говорила тебе не вмешиваться и дать Сынам Хоруса в одиночестве уйти на страницы истории, так как те, кто занимает их сторону, имеют обыкновение гибнуть вместе с ними. Я надеялась, что с падением Луперкалиоса Войны Легионов могут закончиться, но теперь это представляется безнадежным желанием.

Я чувствовал, как Леор сверлит мой висок взглядом. Гира кружила вокруг нас. Правительница не обращала на нее внимания, однако за ней наблюдал Валикар и его вооруженные подручные, стоявшие на подвесной лестнице, которая вела вниз, обратно к кольцу станции.

— Итак? — спросила Кераксия с нетерпением учителя, ожидающего ответа слушателя.

Ее настойчивость оказывала на меня раздражающее воздействие. Я сомневался, что слова Саргона были чем-то иным, нежели ловушкой, и никак не мог узнать, не являются ли поиски «Мстительного духа» дурацкой погоней. Вряд ли я мог не видеть роль моего собственного отчаяния во всем этом деле.

— Я должен атаковать Град Песнопений, Правительница. Нужно ли мне вдаваться в детали того, каким образом переродившийся примарх может сместить равновесие в Войнах Легионов? Когда все наши отцы сгинули и возвысились в Великой Игре Пантеона… Кераксия, не имеет значения, живы Сыны Хоруса или нет, а также является ли «Мстительный дух» мечтой безумца, или же ждет, когда его вернут назад. Детям Императора нельзя позволить выиграть Войны Легионов.

— Предположение, — с царственной интонацией произнесла она.

— Не предположение. Возможность.

— Хайон, здесь дело не только в идеализме. Не изображай из себя гордого героя в моем присутствии.

Леор хихикнул совсем как ребенок. Я оставил это без ответа, поскольку Кераксия была права.

— Я хочу этот корабль. Хочу «Мстительный дух».

Уверен, это ее почти поколебало. Она со вздохом отказалась от этой идеи, но неохотно.

— Соблазнительно. Так соблазнительно, колдун. Но нет, я не могу принимать чью-либо сторону. Я не стану тебе препятствовать, хотя не стану и помогать.

Здесь совершенно не было ничего неожиданного, и я предпочитал ее неопределенность чтению лекций. Но не мог удержаться от того, чтобы напоследок еще раз провернуть клинок.

— Может настать такой день, когда вам придется выбрать сторону, Правительница.

— Ты так считаешь? — поинтересовалась богиня-чудовище. — Чего ради мне присоединять свои силы к какой-то из сторон? Я ничем не обязана Сынам Хоруса, и не питаю мучительной злобы по отношению к Детям Императора. Империя Ока будет процветать, пусть даже если вы, глупые постлюди не в силах отложить болтеры и прекратить убивать друг друга. В этом царстве есть тысячи миров, не затронутые Девятью Легионами. Хайон, Великий крестовый поход окончен. Галактика больше не принадлежит Легионес Астартес, а Око никогда им и не принадлежало. Если бы вы все только смогли усвоить этот урок… Но нет. Вместо этого вы сражаетесь, льете кровь, умираете и тянете нас всех за собой вниз. Так расточительно. Очень, очень расточительно.

Я продолжал хранить молчание, позволяя ей высказаться. Говоря, Кераксия сомкнула пальцы — все шестнадцать, считая четыре больших.

— Нейтралитет Галлиума признается многими группировками изо всех Легионов. Это убежище, и оно должно таковым остаться.

— Времена меняются, — произнес Леор. — Войны Легионов…

— Тихо, — она положила руку Леору на голову, словно жрица, совершающая помазание верующего. — Тихо, центурион Укрис. Мои сердце и разум не из тех, что склонятся перед любыми убеждениями, на которые ты способен. Однако ты с Фальком, которым я восхищаюсь, и Хайоном, которым я дорожу. Так что я не стану карать тебя за недостаток почтительных манер.

— Мммм, — неуклюже отозвался Пожиратель Миров. Кераксия подняла руку. Это было мудрое движение, поскольку я подозревал, что еще немного — и она бы лишилась конечности от удара цепного топора.

Леор смотрел прямо на меня.

— Я слыхал, как твое имя произносят в группировках с тем, что сойдет за страх, и слышал, как его проклинали и люди, и демоны. Хайон, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь кому-то действительно нравиться.

— Eshaba, — ответил я на награкали, смешанном наречии его Легиона. Леор встретил было мою учтивую благодарность презрительной улыбкой, но Кераксия протянула одну из своих четырех рук и провела черным кончиком пальца по моему наплечнику. Она проследила мое имя, написанное по-просперски на кобальтово-синем керамите.

На моем ретинальном дисплее со звоном возник целеуказатель, заключивший ее лицо в рамку. От нее пахло фицелином, дымом выстрелов, дыханием дракона.

— Пожиратель Миров, он проявляет уважение и привносит в свои дела дальновидность, — теперь ее голос стал мягче, внимание снова переместилось на Леора. — Хайон является образцом того, чем могли бы стать Легионы, если бы позволили себе роскошь эволюции. Мне нравится, как он держится без притворства и уважает автономию миров-колоний Механикума. Нравится, что его имя эхом разносится по всему Оку — маг, пытавшийся остановить безумие Аримана. Колдун, стоящий рядом с чужой-ангелом. Воин, продающий свой топор и чародейство тому, кто заплатит больше всех.

Затем она вновь посмотрела на меня.

— А они платят хорошо, не правда ли? Все это тяжелое железо и бронированная сталь, постоянно увеличивающие твою Синтагму.

Я подумал о бесценных реликтовых роботах на борту «Тлалока». Собранные за десятки лет сотни, все вплетенные в совокупное сознание Анамнезис. Да будут прокляты все враги, которым хватит глупости взять мой боевой корабль на абордаж.

— Как Анамнезис? — поинтересовалась Правительница.

— Она в порядке.

— Славно. Славно, — Кераксия продолжала пристально глядеть на меня. Я мог, не задумываясь дважды, обращаться с речами к полкам перед битвой, или же приказывать убить тысячу рабов, однако под взглядом Кераксии внезапно ощутил смущение. — Передай ей мои наилучшие пожелания.

— Передам, Правительница.

— Валикар, отведи их к выжившим с «Восхода трех светил». И, Хайон…

— Правительница?

— Не жди ни от кого из них слишком много, мой колдун. Юстаэринцы уже не те, какими когда-то были.

Медицинские помещения Ореола Ниобии больше напоминали мастерские, а не место лечения. Мы шли по ним, а рабы и слуги, кланявшиеся мне и торопившиеся убраться дороги, глядели на Нефертари исключительно с испуганной ненавистью. Отвращение Империума к чужим прикрыто тонким слоем лицемерия, поскольку вольные торговцы, исследователи пустоты и отчаянные генералы заключали сделки с разными породами ксеносов Галактики на фронтирах Империума с тех самых пор, как наш вид впервые покинул Терру. Однако в Империи Ока нелюдей ненавидят по-настоящему, сильнее всего. Это владения людей и демонов, порожденные при гибели империи чужих.

В медицинских камерах находились сотни людей, как того и можно было ожидать на станции размера Ореола Ниобии. В каждой из комнат в нишах и люлька трещали и гудели машины, о функциях которых я мог только догадываться, подключенные к системам поддержания жизни, циркуляторам плазмы, насосам подачи крови и множеству иного оборудования, чье назначение не было столь очевидно. Половина аппаратуры казалась живой, в отформованном подвижном металле вместо кабелей проглядывали вены. Одним Богам было ведомо, какие знания применял здесь Механикум.

Перед нами шел Валикар, и рабочие с прислужниками протирались ниц, когда мы проходили мимо. Мы шли по общим помещениям, минуя комнату за комнатой и направляясь в лежащие за ними охраняемые хранилища. Температура падала, на моем ретинальном дисплее вспыхивали руны. Леор и Нефертари, чьи лица были неприкрыты, выдыхали в холодный воздух облачка тумана.

В тот же миг, когда мы вошли в хранилище, мне пришлось остановиться и ухватиться за железную дверную раму. Меня захлестнул и пронзил голод, настолько яростный, что у меня выступил пот. Рядом со мной низко, с придыханием зарычала Гира.

Я чую Дваждырожденных.

— В чем дело? — спросил Леор. — Во имя Богов, что с тобой не так?

— Ничего, ничего, — мне потребовалась секунда, чтобы закрыть свой разум от любых вторжений, перекрыв самому себе восприятие чужих эмоций. Это было внезапно и резко, будто закрываешь глаза или вдруг глохнешь посреди полной людей комнаты, но все равно лучше, чем отвращение к всеподавляющему чувству голода в помещении. Что бы там ни находилось, оно умирало. Меня поразило, что оно еще не было мертво.

Дваждырожденные, — вновь пришел импульс от Гиры.

Перед нами была длинная и высокая стена вертикально стоящих иммерсионных коконов и стазисных саркофагов. В покрасневшей жидкости внутри каждой из капсул бились существа — гуманоиды, но не люди. Напоминавшие руки придатки бессильно цеплялись за укрепленное и прозрачное заговоренное стекло. Истерзанные размазанные черты, когда-то бывшие лицами, пускали пузыри во мгле, прилипали к передним частям капсул и таращились на нас. Челюсти тщетно шевелились, на стекле оставались пятна нечистот в тех местах, где по нему скребли клыки и хлестали длинные языки.

Дваждырожденные. Гира была права. Все они были Дваждырожденными. Я чувствовал сознания людей, которыми они являлись, и нечеловеческие мысли тварей, облекшихся в их тела. Смесь смертного и варпа, уже не первое, но не вполне второе. Эмоция, обретшая форму во плоти.

Иметь психический дар и находиться среди группы одержимых демонами душ означает слышать противоречащие друг другу желания и потребности бессчетного количества конфликтующих сущностей. Однако здесь я ощущал мало подобного. Демоны, воюющие внутри тел заключенных воинов, были настолько похожи, что напоминали друг друга вплоть до самой глубинной сути, совсем как зеркальные копии. Как будто им всем дали жизнь одни и те же эмоции, одинаковые страсти и влечения. Такая степень симбиоза выходила за рамки просто редкости даже у тесно связанных демонов. От противоестественности у меня по коже поползли мурашки, хотя я и приблизился, очарованный самой возможностью этого.

Я подошел к первой из емкостей, пристально глядя на корчащееся внутри тело. Нечто ударилось об оградительное стекло, напрягая мандибулы. Кости его лица были вытянуты и зазубрены, выйдя далеко за пределы человеческого. Шепчущие следы звериного голода существа оглаживали границы моего разума, но на сей раз я был хорошо подготовлен к сопротивлению.

На нем до сих пор был надет поврежденный в бою доспех, окрашенный в угольно-черный цвет юстаэринцев. В иммерсионной жидкости протянулись недоразвитые крылья, которым не хватало места, чтобы широко раскинуться. Состоящие из грязной кости и кожистых перепонок, они обладали своего рода мрачным величием.

— Скольких вы вытащили из обломков «Трех светил»? — спросил у меня за спиной Леор.

Валикар указал на тянущиеся вдоль стен емкости, каждая из которых была сцеплена с химическими фильтрами и системами поддержания жизнедеятельности.

— Двадцать этих. Еще несколько в двух следующих хранилищах, — сообщая об этом, он сохранял бесстрастность. — Человеческий экипаж был убит. Фальк сказал, что их поглотили, когда воспламенилось варп-ядро.

Так вот что это была за вспышка энергии, которую мы видели в сердце бури. Фальку и его воинам удалось выбраться на «Восход трех светил», но лишь для того, чтобы встретить катастрофу при попытке корабля скрыться. Было совсем не сложно представить изобилие Нерожденных, привлеченных к маяку взрывающегося варп-ядра корабля и тысяч беззащитных человеческих душ на его борту. Был ли Саргон как-то с этим связан? Пытался ли он направить корабль сюда? В подобный час нужды Галлиум являлся для Фалька наиболее очевидной точкой выхода на связь.

— Мы держим их в оцепенении при помощи алхимии, — добавил Валикар. — Некоторые из них сгинули, в других еще проявляются признаки тех, кем они были.

Мне не хотелось спрашивать о пророке Несущих Слово. Я доверял Валикару, как доверял и Кераксии, однако не был уверен, что мне хочется, чтобы кто-то из них понял, насколько далеко простираются мои интересы на самом деле. А чем меньше они знали, тем меньше могли рассказать, если бы их к этому принудили.

Мы двинулись дальше. Нескольких Сынов Хоруса выдернуло из доспехов. Нескольких — нет.

Фальк, — передал я внутрь емкостей с плотью.

Хайон?

Голос моего брата, хотя лишь едва узнаваемый. Он исходил из капсулы у западной стены. Мы приблизились. Нефертари прошептала что-то, что я не расслышал, поскольку отвлекся, а Леор выругался на уродливом, искусственном наречии своего Легиона.

Когда воины Легионес Астартес получают раны, выводящие их из строя, они обычно реагируют двумя путями. Первый — это стыд. Не меланхолия или горе, а искренний и яростный стыд. Стыд, что остался в живых, а твои боевые братья пали. Стыд, что не сможешь снова держать строй, пока твоими ранами не займутся. Это не сентиментальное хныканье, а рана, нанесенная душе в той же степени, что и телу. Когда ты не в силах более исполнять свое единственное предназначение, то самое, ради которого тебя возвысили над смертными людьми, всегда найдется частица стыда. Сомнение врезается в самую твою суть.

Вторая, гораздо более заметная, реакция — это ярость. Порой она искусственная, или же содержит в себе оттенок театральности, чтобы погасить чувство стыда. Чаще это просто злость — злость на самого себя, что позволил такому произойти; злость на свою никудышную удачу; злость на врагов, какой-то коварный выпад которых проскользнул под твою защиту. Ярость может окрашиваться юмором, упрямством, или же обетами возмездия, даваемыми собравшимся у твоей постели братьям. Внутренняя сила проявляется бесконечным количеством способов, но в центре этой эмоции всегда лежит злость.

Когда я заново открыл свои чувства, чтобы вновь связаться с Фальком, то не ощутил никакой из обычных солдатских эмоций, которых ожидал. Вместо них я почувствовал бурную, ожесточенную сущность, делившую с ним тело, и его собственное изнеможение, окутывавшее разум, словно саван.

Он боролся за контроль над собственным телом. И он очень, очень устал.

Хайон?

Я здесь, Фальк. Я приблизился к стеклянной емкости, глядя на когтистое существо, в которое превратился мой брат. Мне хотелось, чтобы он ощутил, что я рядом, если это вообще было возможно.

Фальк скрючился в пузырящейся поддерживающей жидкости, практически приняв позу эмбриона. Он был зафиксирован в центре паутины каналов подачи химикатов и кабелей питания и удаления отходов. На лишенной кожи мускулатуре виднелись нити внутренностей, свисающих с неприкрытого мяса и замутняющих жидкость вокруг. На обнаженном теле были видны признаки порожденной мутацией смертоносности: сквозь суставы и группы мышц пробивались матовые гребни ножей из желтеющей кости.

Нерожденные, Хайон. Тысячи. Когда мы попытались бежать, то попали под обстрел… Варп-ядро… Герметичность корабля нарушилась…

Двойственность его голоса — человеческая искренность и насмешливый шепот демона — привносили в его интонацию злобную нотку.

Я понимаю, Фальк. Что с Саргоном?

Ушел.

Так. Саргон пал. Меняло ли это что-нибудь? Могли ли мы отправиться в неизвестность без указаний? Захотелось бы нам вообще туда идти, направляться в ловушку, построенную на обещании мертвеца?

Да. Я желал смерти Хоруса Перерожденного и желал этот корабль.

Впрочем, без Саргона…

Нет, — настойчиво передал Фальк. Он слышал мои мысли и отвечал на них. Не мертв, Хайон. Ушел.

Я уставился на монстра, плоть которого постоянно менялась.

Ушел? Ты хочешь сказать, он исчез до нападения Нерожденных?

Не могу сказать наверняка. Мы выбрались на «Восход трех светил», хотя это разрушило нашу телепортационную чашу. Корабль начал спасаться бегством. В какой-то момент Саргон находился там, он был готов отвести нас в безопасное место. Варп-ядро вспыхнуло. Был свет, шум, горел металл. А потом пришли Нерожденные.

Я ничего не сказал, давая моим подозрениям оформиться. Ни разу в своей жизни — ни тогда, ни после той ночи — я не встречал пророка-альтруиста. Каждый провидец намеревается отыскать что-то для самого себя, следует собственному плану. Меня занимал лишь вопрос, что задумывал Несущий Слово, и что он сотворил при помощи своей силы.

Фальк, я вытащу тебя отсюда.

Я до сих пор чувствую свои пальцы, — сказал мне восставший мертвец, напряженно хрипя природным голосом Фалька. Его ужасные когти заскребли по стеклу. Я чувствую, как каждый атом моего тела содрогается, изменяется.

За его словами я ощущал то же самое. Демон внутри его тела струился по кровеносной системе, преображая все, с чем соприкасался. Медленный процесс, однако неотвратимый.

Потерпи, брат. Я доставлю тебя на «Тлалок».

Выходец с того света снова дернулся во мгле. Я не мог слышать его скрежещущий голос.

«Мстительный дух», — произнес он. Ты еще поможешь мне его найти?

Тебе повезло, что ты вообще выжил. Эти поиски уже стоили тебе флота, сотен воинов и тысяч рабов.

Создание ударилось о переднюю секцию емкости, протягивая ко мне когти. Щелевидная пасть щелкнула зубами, словно пытаясь полакомиться моей плотью.

Я найду Абаддона я найду Абаддона я най…

Фальк…

Я заберу «Мстительный дух» это надежда моего Легиона я за…

Успокойся, брат. Я тебе помогу. Конечно же, я тебе помогу. Я же здесь, разве не так?

Конвульсии ожившего мертвеца замедлились.

Они держат нас заторможенными при помощи когнитивных подавителей и блокираторов адреналина. Предотвращают побег.

Предосторожности Правительницы, не более того.

Мне уже доводилось иметь дело с Дваждырожденными, бесчисленное множество раз. Я их не сдерживал. У меня не было в этом необходимости.

Освободи меня, Хайон.

Что характерно, даже от его изуродованного и истерзанного тела исходило раздражение выпавшим на его долю заключением. Но от чего освободить? От оков здешнего заточения, или же от демона внутри? Несмотря на всю мою силу, власть человека имеет свои пределы. Изгнать демона из плоти смертного подразумевает не простой экзорцизм вроде жреческой молитвы или шаманских песнопений. В реальности это почти всегда оказывалось смертельно для носителя.

Я освобожу тебя, друг мой. Когда ты окажешься на борту «Тлалока», мы обдумаем, как изгнать демона.

Изуродованный человек забился в жидкости, содрогаясь, истекая кровью и корчась. Сперва я подумал, что его злость наконец-то прорвалась наружу, однако его тело изгибалось мучительными рывками из-за неконтролируемых спазмов. Критический отказ органов? Биологические показатели не подскакивали и не падали, но он продолжал дрожать, разинув вибрирующее клыкастое отверстие рта. Его мутировавшее тело кровоточило, тряслось и билось в поддерживающих путах, сжимая и разжимая когти.

А затем я разобрал, посредством слабой связи между нашими разумами.

Он не умирал. Он смеялся.

Перерождение

Я диктую эти слова Тоту и ощущаю, как среди моих пленителей нарастает беспокойство. Эти мужчины и женщины, называющие себя инквизиторами, предпочли бы, чтобы я рассказывал истории о победах Черного Легиона — о Черных крестовых походах, о переродившихся Сынах Хоруса, Вестниках Конца Времен. Они жаждут найти среди слов крупицу слабости и молятся, чтобы моя откровенность выдала уязвимость в сердце моего Легиона.

Однако, веря в это, они обманывают сами себя и совершают ту же самую ошибку, которую допустили Девять Легионов, когда Черный Легион только начинал свое возвышение. Наша правда заключается не в простой воинской силе или нерушимой воле. Точно так же дело обстоит и с Абаддоном. Воитель владеет клинком, раздирающим реальность на части, и носит коготь, который сразил двух примархов, но даже это оружие — лишь ничего не значащие безделушки на его жизненном пути. Хроники вроде этой требуют определенного контекста. Важно знать, где заканчивается легенда и начинается история.

Так что мы еще дойдем до прибытия Морианы, прислужницы Императора и провидицы Осквернителя, известной во всей Империи Ока под именем Плачущей Девы. Дойдем до Башни Безмолвия и демонического клинка Драх`ниена. Дойдем до «Крукал`рай», сотворенного в океанах нереальности и нареченного Империумом Людей «Планетоубийцей».

Первые из нас — Леор, Телемахон, Ильяс, Валикар, Фальк, Саргон, Вортигерн, Ашур-Кай и я сам, а также множество других — много раз говорили об этом же самом. История Абаддона — это история о сломленных людях, которых он воссоздал заново как братьев, и точно так же история Черного Легиона переплетена с рассказами о тех изгнанниках и отверженных, которых он со временем собрал вместе. Вот что делает нас уникальными. Вот почему мы покорили Империю Ока и почему займем Трон Терры.

Чтобы поведать даже о малой доле произошедшего за десять тысяч ваших лет, потребуется много сотен страниц, и я не стану отмахиваться от пролога Черного Легиона. Все будет рассказано без театрализованных преувеличений и удобной лжи.

Но сперва мы дойдем до Эзекиля Абаддона. Моего Воителя, моего брата, на котором лежит бремя ответственности, какое не выпадало ни одному из когда-либо живших воинов. Человека, который смотрит на Галактику глазами, приобретшими оттенок выцветшего золота от света ложного бога.

Путешествие к Элевсинской Завесе заняло почти половину стандартного терранского года в лишенном времени течении Пространства Ока. За этот период тренировки и воссоздания у нас установилась сомнительная стабильность, на которую претендуют многие группировки.

К нам присоединились Фальк и его измененные братья, принесшие с собой множество новых проблем. Мы с Ашур-Каем выделили им отдел оружейной секции, где когда-то тренировалась и готовилась к сражению моя боевая рота. Через считанные дни это место превратилось в грязную и изменяющуюся хибару, где сами стены были преображены горькой яростью, исходившей от выживших Сынов Хоруса. Некоторые из них управляли демонами внутри своих тел. Другие почти полностью сгинули, поддавшись демонической одержимости.

— Контролируй их, — предупредил я Фалька, когда он привел их на борт. Я не стал добавлять никаких предостережений, помимо очевидного: при желании я мог уничтожить любого из них.

Быть Дваждырожденным — такая вещь, которую никогда не свести к делению на черное и белое. Как и все, к чему прикасается варп, это континуум. Многие носители умирают в первые недели перерождения, их физические оболочки увядают под действием страдания, которому подвергаются тела, других же подчиняет себе проявляющееся сознание демона. Даже если носитель переживет первые изменения, невозможно предсказать, что за существо получится в итоге. Дваждырожденный может быть продуктом двух сознаний, одновременно делящих одно тело, или же сущность демона может пробуждаться лишь во время боя и накала эмоций.

Фальк принадлежал ко второй разновидности. Его внутренняя сила не допускала иного финала. Впрочем, такую судьбу разделили не все его воины, и даже у разделивших в первые несколько месяцев случался период, когда на «Тлалоке» было сильное волнение. Сыны Хоруса охотились в туннелях корабля, вопили и устраивали резню, утоляя жажду той добычи, которая в ту ночь захватывала их метафизическое воображение. Глаза женщины, никогда не ступавшей по почве планеты, кровь мужчины, убившего своего брата, кости кого-то, кто никогда не видел звезд… Для неинициированного в их желаниях присутствовало мало смысла, однако потребности демонов нельзя ставить под вопрос. Их питают вещи, имеющие самое странное значение.

Мои рубрикаторы охраняли наиболее обитаемые районы корабля, а Анамнезис призвала несколько когорт Синтагмы присматривать за Ядром. Если не считать этого, мы доверили Фальку преодолеть Изменение, не причинив чрезмерного ущерба.

За время путешествия умерло несколько его людей. Некоторые подверглись ожидаемому физическому угасанию. Одного убили мои рубрикаторы, когда воин побежал по густонаселенной области, бездумно учиняя резню, а еще троих убила Нефертари, когда они приняли идиотское решение рассматривать ее в качестве добычи. В качестве доказательств она принесла мне их шлемы с бивнями.

— Понимаю, почему Правительница держала их под успокоительными, — заметил Леор, когда мы обсуждали это. Он воспринимал Дваждырожденных как приятный повод отвлечься, ставя их силу и энергию выше недостатка самоконтроля. Многие из Девяти Легионов полагали, что подобный союз в какой-то степени священен, или же является признаком значимости в глазах Богов. Лишенные веры члены Легионов, каковых немало, не упускают из виду преимущества, которые дает единение с демоном. Пережить одержимость означает обрести неимоверную силу по окончании мучительной связи.

— Единственная разница между ними и нами состоит в том, что их демоны существуют в буквальном смысле слова, — сказал Леор. — Они не тоскуют по сгоревшим родным мирам и не впадают в забытье из-за машин боли, вцепляющихся в плоть мозга.

Он сделал паузу, постукивая грязными бронированными кончиками пальцев по своим металлическим зубам.

— Фальк остается Фальком, что бы там еще ни было в его теле.

Ему уже доводилось сражаться вместе с Дваждырожденными раньше. Коль скоро им требовалось время, чтобы приспособиться и ограничить изменения, терзающие их новые тела, он хотел дать им его.

— Людей ты всегда сможешь заменить, — добавил он, подразумевая ставший жертвой расправы экипаж.

Ашур-Кай воспринимал Дваждырожденных как бедствие. Его возражения основывались не на каких-то заблуждениях касательно поразившей Фалька порчи, а на том, что Белый Провидец был не из тех, кому нравятся ненадежные и неуравновешенные союзники. По той же самой причине он всегда питал отвращение к Леору.

— Токугра плохо о них отзывался, — сказал мне альбинос во время одной из наших редких бесед по поводу Дваждырожденных. Я подумал о фамильяре Ашур-Кая: вызывающей раздражение бормочущей твари, которая только и делала, что восседала в покоях моего брата и каркала бессмысленные стихи.

Мне не было дела до того, что Токугра сказал о Фальке. Мне никогда не было дела до слов Токугры по какому-либо вопросу.

Когда Дваждырожденные находились на свободе и руководствовались собственными инстинктами хищников, они хотя бы были предсказуемы. Довольно скоро Фальк перестал отвечать на вызовы по воксу. Потянувшись к нему чувствами, я встретил лишь колебания злобы и ярости. Какая бы внутренняя война ни терзала его, сейчас она шла всерьез.

— Оставь их в покое, — посоветовал Ашур-Кай. — По крайней мере, пока что.

Я внял совету.

— Ты почувствовал родство между демонами, обитающими у них под кожей? Казалось, будто они — зеркальные отражения друг друга.

Ашур-Кай признался, что не ощутил ничего подобного, а сама возможность не интересует его так, как меня. Его таланты в манипулировании демоническим родом всегда были в лучшем случае переменчивы.

— Не понимаю, какое это имеет значение, — заметил он. — Даже возможность этого едва ли манит.

— Я любознателен, — отозвался я.

— Черта, которую наш Легион считал добродетелью. И полюбуйся, что случилось, — его тонкие губы сложились в нечастую улыбку, и мы оставили вопрос как есть.

Во время путешествия Нефертари постоянно следовала за мной, словно тень. Ашур-Кай уже давно привык к ее присутствию рядом со мной, но у Леорвина и его Пожирателей Миров ее близость вызывала в лучшем случае замешательство, а в худшем — раздражение. Она никогда не упускала возможности втянуть Леора в злое соревнование по обмену оскорблениями, а тот в свою очередь никогда не противился желанию ответить.

— Разве нашей обязанностью не было очищать Галактику от несовершенства чужеродной жизни? — поинтересовался он однажды на мостике. Как обычно, он говорил это перед Нефертари, пытаясь вывести ее из себя.

— Нашей обязанностью также было служить Императору в реальности, где демоны являлись мифом, а боги — легендой. Времена меняются, Леор. Я обзавожусь союзниками там, где могу их отыскать.

— Зачем она вообще тебе нужна? Эльдар слабы. Потому-то мы и переломили им хребет в Великом крестовом походе, а?

Никто из нас не заметил ее движения. Нефертари была настолько быстрой, даже для наших усиленных чувств. Кнут окружил горло Леора, обвился с хлестким треском и резким рывком сбил того с ног. Только что он стоял передо мной. А в следующий миг уже был на четвереньках перед моим троном.

— Чужая… ведьма… — выдохнул он, пытаясь подняться обратно на ноги.

Я поглядел на нее.

— Нефертари, в этом не было нужды.

Она вышла вперед. Рельефная броня не гудела, как имперские силовые доспехи, а издавала урчание более мягких и экзотичных лже-мускулов технологии ксеносов. В ту ночь она ходила с непокрытой головой, и было видно фарфоровое лицо, расчерченное нездорово контрастными венами и обрамленное копной волос оттенка самой ночи. Она была прекрасной, как может быть прекрасна статуя, и отталкивающей, как являются отталкивающими все чужие.

Ее ответ прозвучал на эльдарском диалекте с сильным акцентом, заполненном отрывистыми нотками и прищелкиваниями языком.

— Этот мне не нравится. Я наблюдала за ним. Терпела его. А теперь хочу попробовать его боль на вкус.

Я высматривал признаки, что Леор понял ее наречие, однако не увидел в его глазах никаких проблесков понимания. Он уже подрагивал от боли, причиняемой церебральными имплантатами, которые захлестывали кровеносную систему адреналином. Смотреть в его разум было все равно, что пытаться заглянуть под океанскую гладь. Его мысли окутывались искусственно усиленной яростью.

— Стой на месте, — сказал я ему.

— Ведьма, — обругал он ее. Однако повиновался. В тот момент я зауважал его еще сильнее. Сопротивление потребности убивать свидетельствовало о невероятном самообладании. Возможно, это был всего лишь инстинкт самосохранения: знание, что я могу убить его еще до того, как он прикоснется к чужой, но я предпочел думать иначе.

Леор с рычанием стянул скрученный кнут с горла и швырнул его на палубу.

— Зачем ты держишь это существо возле себя?

— Потому, что она моя подопечная, — это была правда, однако не вся.

— Она мерзкая чужая из умирающей породы. Дочь погибшей империи.

Дочь погибшей империи. Для представителя Легиона Леора это было поэтично.

Нефертари вновь заговорила на своем чуждом наречии, отвечая на слова Леора. Она назвала его слепым дураком, которого поработило полное ненависти божество, разжиревшее на бездумном насилии, чинимом глупыми, невежественными людьми. Сказала, что он — порченое наследие заблуждавшегося императора, который мечтал о создании безупречного существа, но обнаружил, что конечным результатом стал лишь миллион детей-идиотов, облаченных в доспехи божков. Она заявила, что увидела в его изувеченном мозгу смерть рассудка и поняла, что однажды от него ничего не останется, кроме пускающей слюни пустой оболочки, вопящей в насквозь пропитанном кровью поклонении безразличному богу. Обозвала его дерьмом, текущим по главному стоку Темного Города, куда мутанты и чудовища испражняются грязью из своих отравленных кишок.

Это длилось почти минуту. Когда Нефертари, наконец, умолкла, Леор опять перевел взгляд на меня.

— Что она сейчас сказала?

— Сказала, что сожалеет о том, что ударила тебя.

Леор снова поглядел на нас обоих. На его лице было написано замешательство. Неожиданный смех разнесся по командной палубе, словно выстрел.

— Ну, хорошо. Пусть остается. Скажи мне только, почему она здесь, — он подразумевал Великое Око, а не «Тлалок». — В такой близости от Младшего Бога она в большей опасности, чем кто-либо из ее расы.

Она ответила сама.

— Я здесь, так как это единственное место, куда мои сородичи никогда не последуют за мной.

— Так ты чем-то провинилась, да? Отвратительный грех в прошлом?

— Этого ты никогда не узнаешь, — и с этими словами она вопреки всем ожиданиям улыбнулась, обретя мягкую, неприятную красоту.

Странное дело, но единственным воином на корабле, кому общество Нефертари доставляло глубочайшее удовольствие, был Угривиан, сержант Леора. Каждый рассвет по бортовому времени они с моей подопечной часами сражались, противопоставляя друг другу цепной топор и перчатки с хрустальными когтями, а также любое другое оружие, которое попадалось им на глаза в каждый отдельно взятый день. Я часто наблюдал за ними, сидя на ящиках с боеприпасами с Гирой под боком, и наслаждался ожесточенностью их непрерывных схваток.

Бои всегда длились до первой крови. Нефертари сдерживалась — в противном случае Угривиан не пережил бы и первого поединка — однако больше всего меня заинтересовало то, что Пожиратель Миров, казалось, также ограничивает себя. Он использовал ее для того, чтобы испытать не только свои навыки, но и способность справляться с укусами имплантатов внутри черепа, постоянно повышавшими его агрессию. Он не рассматривал Гвозди Мясника как изъян, который нужно преодолеть, поскольку они захлестывали его кровеносную систему удовольствием и силой всякий раз, когда он вступал в бой. И все же, его не устраивало просто позволить Гвоздям беспрепятственно воздействовать на разум. В отличие от многих своих братьев, Угривиан подходил к имплантатам с более философской точки зрения и, вопреки представлению, будто они эффективно им управляют, стремился найти идеальную точку в изменениях, со временем производимых с его физиологией. Где — спросил он меня — пролегает граница между неврологическим улучшением и истощением его личности в угоду жажде войны?

Меня очаровало то обстоятельство, что он вообще задал этот вопрос. Подобные интроспективы не являлись чем-то необычным среди воинов-ученых Легионес Астартес, но редко укоренялись в XII Легионе.

Во время поединков Угривиана и Нефертари, в моменты наивысшего накала эмоций и бурлящего адреналина, воздух вокруг них переливался от близости бесформенных духов — слабых Нерожденных, которые кормились их ощущениями, не набирая достаточно силы, чтобы проявиться. Замечать эти тени уголком глаза — всего лишь еще одна составляющая жизни в Оке, однако Нефертари и Пожиратель Миров привлекали к себе больше внимания духов, чем большинство из нас.

Подобные создания избегали меня благодаря присутствию Гиры. Нерожденные чувствовали в ней высшего хищника и никогда не появлялись слишком близко, сколь бы ярко ни пылало пламя моей души. Синтагма была более чем в состоянии зачищать наши палубы от демонов, стремившихся забрать жизни моего экипажа, а забота об остальных оставалась нашим долгим охотам в чреве «Тлалока».

В прошлом Нефертари, Гира и я охотились вместе с Джедхором и Мехари. Теперь же, по пути к Элевсинской Завесе, к нам присоединился Леор. Попадавшиеся нам Нерожденные были эндемическими формами жизни Ока и всегда принадлежали к более сильной породе, чем те слабые создания, которых производили на свет мимолетные эмоциональные действия. Этих демонов порождало отражение ножа, забравшего дюжину жизней, или же горе целого рода мутантов, опустошенного болезнью. Там, где много страдания, появятся Нерожденные. Ни один корабль в Оке, как бы хорошо им ни управляли, не избавлен от подобных призраков. Большинство группировок их приветствуют. Это хороший способ обзавестись сильными, рожденными Оком союзниками, или пополнить почетный список отряда славными свершениями.

В результате одной из наших облав мы загнали в угол особенно гнусное существо, состоящее из жирной зараженной плоти, которое пристало к стенам одной из камер переработки отходов. Оно прилепилось к полурасплавленным стенам при помощи пота и липкой кожи, и восторженно подрагивало, лакомясь болью местного клана мутантов, истерзанного эпидемией. Погребальные жрецы племени сбрасывали трупы убитых чумой сородичей в установки измельчения и фильтрации отходов, из-за своей глупости распространяя заразу за пределы их подсекции. Когда я казнил правителей клана за то, что они не сжигали своих мертвых, как того требовала традиция, мы двинулись дальше, чтобы сразиться с демоном, которого создало их невежество.

Трясущаяся масса плоти прилепилась высоко на покрытой прожилками, изменившейся стене. На лишенном костей теле, будто плавающие солнечные пятна, перемещались многочисленные глаза. В мясистой громаде образовывались рты, которые щелкали деформированными зубами, подражая речи. Тварь была размером с «Лендрейдер».

— Держитесь от него подальше, — предостерег я остальных.

Оно меня узнало. По крайней мере, поняло, на что я способен, поскольку встретило меня импульсом обрюзгшего, ленивого страха. Оно слишком хорошо наелось, даже чтобы просто бежать.

Колдун, — передало оно. Беззвучный голос был болезненным и приторным. Я буду служить. Да, да. Я буду служить. Не разрушай меня, молю. Нет, нет. Свяжи меня. Я буду служить.

Я попробовал представить, на что способно это амебоподобное создание. Какой от него мог быть возможный прок для меня? Оно могло преображать реальность, как и все ему подобные, и, возможно, лучше многих из них. Но это я мог сделать и сам, к тому же я требовал от связанных мной Нерожденных соответствия требовательным стандартам. Я не собирал их без разбора, будто безымянную армию, предпочитая гоняться за менее типичными и более эзотерическими образчиками.

Я буду служить, — настаивала тварь.

Я еще не встречал достойного связывания демона, который бы действительно хотел быть связанным. Только слабейшие из вашей породы отказываются от свободы, чтобы избежать уничтожения.

Но я буду служить! Оно силилось добавить в свой тошнотворный голос жизненной силы. Я буду служить!

— Хочешь, я его подстрелю? — спросил Леор, подняв взгляд на существо. Он был глух к его психическим обещаниям.

— Нет, благодарю тебя, — я потянулся своими чувствами и стиснул пузырящиеся студенистые края незримой хваткой. Демон снова затрясся. Спереди раскрылось несколько отверстий, изрыгавших черную жижу в качестве своеобразного защитного механизма. Слизь шлепалась на палубу чуть впереди нас. Мы не были настолько глупы, чтобы стоять прямо под ним.

Нет! — издало оно отчаянный поросячий визг. Господин! Умоляю!

Я потянул. Тварь сорвалась с отвратительным всасывающим звуком, оставляя за собой размазанное кровавое пятно. Все ее брюхо было испещрено открывающимися и закрывающимися сфинктерами, пытающимися зацепиться за что-нибудь, хоть что-то.

— Отвратный ублюдок, — заметил Леор. Он был прав.

— Нефертари, — произнес я. — Этот твой.

Она весело улыбнулась Леору, а затем метнулась вверх и одним ударом крыльев поднялась в воздух. Она уже видела, как создание извергает ядовитую желчь и знала, что надо быть осторожной. Мне не было нужды предостерегать ее.

Моя подопечная была словно брошенное моей рукой черное копье, с диким криком мчащееся в небеса. Она двигалась настолько быстро, что из ее оружия я разглядел только проблеск красного на выдвигающихся хрустальных когтях.

Она взмыла ввысь и нанесла удар. Все произошло так быстро. Со звуком рвущейся кожи раздутое создание распалось на две части. В моем сознании эхом разносился его последний психический вопль, а рассеченный надвое демон растворялся на палубе, растекаясь лужей зараженной слизи.

Удары крыльев Нефертари приводили спертый воздух в движение, и она парила, словно дух valakyr над полем боя. С хрустальных когтей капала влажная грязь. Ее грива черных волос колыхалась на создаваемом крыльями слабом ветру. В тот миг она была божественна, несмотря на свою чужеродную холодность. Я всегда любил ее сильнее всего, когда она убивала для меня.

Мы продолжали охоту. Никогда не бывало двух полностью одинаковых демонов, и не все они были одинаково злобны. Один принял облик закутанного бродяги с обмотанной бинтами кожей, который переходил по чреву корабля от одного племени к другому, занимаясь прекращением жизни смертельно раненых и неизлечимо больных. Существо появлялось в финальные мгновения члена экипажа, предлагая впитать в себя мучительные последние вздохи жертвы и позволить душе мирно отойти в варп.

Этого — он называл себя Собирателем Костей — после краткой схватки уничтожила Гира. Его горло оказалось в ее челюстях, и он задохнулся. Бинты распутались, и стал виден иссохший гуманоид, с обеих сторон головы которого располагалось по лицу, не имеющему рта.

Такова была жизнь на борту «Тлалока»

А затем был пленник.

Ашур-Кай захватил нескольких Детей Императора, когда они взяли нас на абордаж на краю шторма, и горстка их до сих пор оставалась в живых — те, кого мы не скормили Нефертари, чтобы дать ей полакомиться их мучениями. Но лишь один был «пленником».

Мы держали его в изоляции, сковав ему лодыжки и запястья пронизанными серебром цепями, принудив стоять на коленях и привязав к стене позади него. У противоположной стены стояли четыре моих рубрикатора, направившие свои болтеры ему в голову. Я оставил их там, отдав распоряжение открыть огонь, если наш пленник начнет вырываться или попытается прожечь себе путь на свободу при помощи своей кислотной слюны.

Первым, что я ощутил в Телемахоне, была выкручивающая боль спазмов в мышцах его бедер. Человек бы вопил и рыдал от невыносимой муки, однако он встретил меня с ухмылкой. Второе, что я почувствовал — удовольствие.

— Наконец-то, — произнес он своим медоточивым голосом. — Ты пришел поговорить со мной. И привел… ее.

В темных раскосых глазах Нефертари поблескивало холодное веселье, не почтившее своим присутствием ее губы.

— Приветствую, — сказала она ему. — Раб-дитя Жаждущей Богини.

На оплавленных остатках лица Телемахона обнажились белые зубы. Он явно был позабавлен верованием расы эльдар, будто Младший Бог — на самом деле Богиня. Его прекрасные глаза не отрывались от девы чужих.

— Мой ангел. Мой очаровательный ангел, ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь. Ты провела всю жизнь, убегая от Младшего Бога. Но он любит тебя, сладенькая. Он обожает тебя и всех тебе подобных. Каждый раз, когда ты вдыхаешь, я слышу, как он поет. И однажды, оставив свою плоть позади, ты станешь принадлежать ему. Наложницей в облике духа и тени твоя настоящая любовь наконец-то заберет тебя к себе.

Если Нефертари и ощутила какое-то беспокойство, то ничем его не выдала. Совершенно гладкие сочленения доспеха издали мягкое урчание, и она присела перед пленником. Ее чересчур белая кожа была под стать — по крайней мере, в тени — его растянутой белой бесформенной плоти. Серо-черные крылья затрепетали, будоража воздух внутри небольшой комнаты.

— Когда-то мы были такими же, как ты, — сказала она ему.

— Сомневаюсь, милая.

— Но так и было. Мы были рабами ощущений. Нам приносило наслаждение лишь декадентство, которое пробирало наши нервы до предела и даже дальше, — ее голос звучал мягко, хотя слабую ауру пропитывала снисходительность.

Телемахон закрыл глаза, втягивая в себя ее дыхание, впитывая каждый ее выдох. Пребывание рядом с ней приводило его в экстаз.

— Позволь мне прикоснуться к тебе, — произнес он, дрожа. — Позволь прикоснуться один раз.

— Это доставило бы тебе удовольствие, не так ли? — она потянулась провести кончиком пальца с хрустальным когтем сбоку его лица, однако соприкосновения не произошло. Стекловидное острие зависло в сантиметре от истерзанной плоти пленника. Он напрягся в оковах, мучительно желая наклониться вперед, чтоб Нефертари смогла разодрать ему лицо.

— Я чувствую запах твоей души, эльдар, — теперь его трясло. — Младший Бог вопит, требуя ее, он кричит из-за пелены.

Она подалась еще ближе, так близко, что я едва слышал ее шепот.

— Так пусть Богиня кричит. Я не готова умирать.

— Ты живешь вопреки его голоду, милый ангел… Позволь мне вкусить тебя. Позволь мне пролить твою кровь. Позволь мне убить тебя. Прошу. Прошу. Прошу.

Нефертари плавным движением поднялась и подошла обратно ко мне.

— Твой план сработает, — произнесла она, даже не оглядываясь на дрожащего Телемахона.

Лицо пленника вновь резко обрело спокойствие, однако воздух был насыщен его неудовлетворенной потребностью. Он не просто хотел Нефертари, он жаждал ее. От него исходил тошнотворный ореол желаний, в которых ему было отказано.

— Что за план? — спросил он.

Я присел перед ним, совсем как Нефертари, и на этот раз вместо мягкого шелеста оперенных крыльев раздалось рычание, издаваемое сервоприводами древнего доспеха.

— Ты был при Луперкалиосе? — спросил я.

Он ухмыльнулся остатками рта.

— На Монумент обрушились тысячи и тысячи — воины из моего Легиона, из твоего, из всех Девяти. Даже отряды Сынов Хоруса обратились против своих сородичей, когда дошло до нанесения финального удара.

— Ты был при Луперкалиосе? — повторил я свой вопрос.

— Был. И трофеи оказались восхитительно богаты, уверяю тебя.

— Вы забрали тело Хоруса. Скажи, зачем.

— Я здесь не при чем. Это был лорд Фабий и его собратья по лаборатории, которые разглагольствуют о перспективе клонирования. Мой отряд не появляется возле их владений, и мы не разделяем их страсти к генетическим извращениям.

Пока что все было правдой. Его выбеленный ощущениями разум лучился искренностью. Впрочем, оставался еще один вопрос. Тот, что был по-настоящему важен.

— Почему ты бросил мои силы на Терре?

Улыбка сменилась влажным, булькающим смехом.

— Старая рана так и не зажила, «брат»?

Зажила ли она? Я полагал, что да. Мной двигало не жгучее желание мести, я лишь хотел узнать, почему так случилось. Только это, ничего больше. Действительно ли Дети Императора уже тогда так поддались своей жажде ощущений? Они пожертвовали битвой у Дворца Императора только для того, чтобы утолить свою болезненную страсть на беззащитном населении?

— Твоя боевая рота должна была поддержать мою, — сказал я. — Когда вы оставили нас без подкрепления, я лишился тридцати трех человек из-за пушек Кровавых Ангелов в Зале Небесного Отражения.

Опять ухмылка.

— У нас были иные цели. На Терре был не только Имперский Дворец, мой маленький тизканец. Гораздо больше. Вся та плоть, вся кровь. Все те крики. Посмотри, сколько рабов Третий Легион забрал с собой в волны Ока. Наши трюмы были заполнены человеческой плотью, и наша прозорливость хорошо нам послужила в последующие годы.

Я промолчал.

— Да и что вообще значили те тридцать три смерти? — продолжил Телемахон. — В любом случае, через несколько лет они бы пали от Проклятия Аримана. Они были ходячими мертвецами вне зависимости от того, помогли бы тебе мои силы или нет. По крайней мере, они погибли в бою, а не от черной магии предателя.

Я продолжал молчать. Я смотрел не на него. Я смотрел внутрь него.

— Никто так не цепляется за прошлое, как тизканец, — когда он произнес эти слова, в них слышались отголоски старых перебранок.

— Ты неверно понимаешь мое намерение, — наконец, произнес я. — Я лишь хотел взглянуть тебе в глаза, говоря о моих братьях.

— Зачем?

— Чтобы увидеть в твоем сердце истину, Телемахон, и судить о тебе по ней. Если бы в тебе действительно не было сожаления о поступках твоего Легиона, ты бы заслуживал казни, — я протянул руку и похлопал по пристегнутому к спине боевому топору. — Если бы ты посмотрел мне в глаза безо всякого стыда, я бы снял твою изуродованную голову этим похищенным оружием.

Его резкий смех больше напоминал рычание.

— Тогда убей меня.

— Ты забыл, что я могу прочесть ложь по другую сторону твоих глаз, сын Фулгрима? Я не стану казнить тебя. Я тебя переделаю.

И снова оплавленная ухмылка.

— Я предпочту честно заслуженное уродство целительному прикосновению колдуна.

Я следил за ним посредством Искусства, видя не плоть и кости, а переплетающуюся карту нервов и ощущений в сознании. Теперь стало заметно незримое прикосновение Младшего Бога, проявившееся в нейронной паутине чувств и эмоций внутри тканей мозга. Чем он наслаждался. Чем больше не мог наслаждаться. Каким образом каждое чувственное переживание вплеталось в отдельное откровение удовольствия. Как ему было достаточно сделать кого-либо беспомощным, чтобы его пальцы дрожали от восторга. Как последний вздох врага становился сладчайшим из ароматов, а кровь, протолкнутая последним ударом сердца противника, — лучшим из вин.

Я наблюдал, как вспыхивают и гаснут синапсы его мозга. Каждый из них был маяком, направлявшим меня по путям работы его разума.

Наконец, я прикрыл глаза. Когда я вновь открыл их, то смотрел на него своим первым чувством, а не шестым.

Пальцы моей перчатки с обманчивой мягкостью легли на его изуродованное лицо. Он издал ворчание от первого, похожего на удар бича, приступа боли по ту сторону глаз.

— Я не хочу, чтобы ты меня лечил, Хайон.

— Я не говорил, что собираюсь тебя вылечить, Телемахон. Я сказал, что намерен переделать тебя.

Нефертари присела возле меня. Ее оперенные крылья были плотно прижаты к телу, от них исходил запах самой ночи. Ей хотелось находиться рядом. Хотелось попробовать на вкус то, что должно было случиться дальше.

Я снова закрыл глаза. Нервная система пленника стала моим холстом, и я начал переписывать карту его жизни.

Он так и не закричал, отдам ему должное. Ни разу не закричал.

Паутина

Добраться до Элевсинской Завесы означало пройти через Лучезарные Миры. Только глупец направил бы свой корабль прямо к ним и повстречался с разрушительными волнами феномена, который мы называли Огненным Валом, однако, к счастью, была и другая возможность. Нам не предстояло двигаться по этой области, залитой психическим пламенем. Мы собирались прорваться мимо нее. Для этого нам нужно было зайти в паутину.

Царства рушатся. Империи гибнут. Таков порядок вещей. Сейчас мы смотрим на угасающих эльдар как на один из старейших видов Галактики, однако они были не более чем детьми-рабами Первой Расы, которых мы знаем под именем Древних.

О Древних нам не известно почти ничего. Они обладали холодной кровью и чешуйчатой кожей, а все прочее остается мифом и тайной. Их амбиции, влиятельность и могущество выходят за рамки разумов всех ныне живущих. Единственное, что мы знаем точно — они понимали природу варпа за тысячи лет до того, как большинство видов вообще появилось на свет, и знали о его опасности лучше, чем кто-либо из нас в силах постичь даже теперь.

Мы называем его преисподней и Морем Душ, но это невежественная человеческая поэзия, привитая поверх холодной метафизической истины. Эмпиреи созданы из душ точно таким же образом, как в текстах из Темной Эры Технологии говорится о состоянии воды из трех атомов: одного кислорода и двух водорода.

Эфирия, эктоплазма, пятый элемент. Называйте как хотите, но мы говорим о самой материальной субстанции душ. Варп — это не царство, куда отправляются жить души. Это царство, полностью созданное из материи душ. Души не существуют в варпе — они и есть варп.

Древние знали об этом. Знали и поднялись выше губительного прикосновения варпа, создав метод путешествия по Галактике, который избавлял от всякой необходимости перемещаться по преисподней. Даже моему отцу Магнусу Красному мало что было известно о нем, и он именовал это Измерением Лабиринта. Те из нас, кто ныне знает о его существовании, включая эльдар, которые до сих пор много им пользуются, чаще называют его паутиной.

Это измерение тайных проходов тянется по всей нашей Галактике по другую сторону как реальности, так и нереальности. На одной планете это может быть всего лишь портал, открывающийся на одном массиве суши и ведущий на другой, и его размеров хватает для прохода одного человека. Где-то в другом месте, во мраке, где не светят звезды, по ее незримым пределам движутся целые флотилии и миры-корабли эльдар. Именно здесь сотни тысяч эльдар, которые иначе были бы обречены, укрылись при рождении Младшего Бога и гибели их империи. Комморра — родной Темный Город Нефертари — крупнейший из портов чужих в ее глубинах, однако не единственный.

Время и бесконечная война оказались немилосердны к паутине. Целые области напоминающих лабиринты проходов заполонили демоны, и то, что некогда являлось охватывающим всю Галактику творением непостижимого воображения, ныне представляет собой пустую оболочку былого величия. Основная часть безмолвна, холодна и позабыта. Оставшееся по большей части не нанесено на карту людскими руками, и миллиард его врат остается незаметным для человеческих чувств. Это царство не для подобных нам.

Мы, обитающие в Империи Ока, видим ее наследие чаще, чем кто-либо из имперцев. Оно существует в наших владениях точно так же, как на любом из примитивных имперских миров могут сохраняться каменные руины ушедших цивилизаций. Входы в разрушенный лабиринт располагаются сразу за пределами видимости, или же проявляются на границах восприятия. На занятых демонами планетах и в глубине Пространства Ока те из нас, кто обладает достаточно острыми чувствами, ощутит дыры в нашей искаженной реальности. Порой это нечто окутанное тенью и мрачно-величественное вроде разлома в космосе — настолько огромного, что через него может пройти целый флот — и виден висящий в пустоте сумрачный образ ландшафта чужой планеты. Другие же порталы просты и невелики, как, например, арочный проем из призрачной кости, погребенный под поверхностью планеты. Среди входов и выходов паутины не существует единообразия.

Как того и следовало ожидать, большая часть проходов паутины в пределах Великого Ока бесполезна и разрушена сокрушительным криком, который издал при рождении Младший Бог. Большинство оставшихся, вне зависимости от того, работают ли они, или сломаны, заполнены Нерожденными, ищущими способ углубиться в реальное пространство и жаждущими крови и душ на борту миров-кораблей эльдар. Проходимыми в наших напоминающих чистилище владениях считается лишь несколько маршрутов, и даже по этим затерянным путям редко передвигаются. Часть просто не нужна — в конце концов, это ведь разрушающиеся остатки сети — она ведет из неуместного к бесполезному.

Те же, что до сих пор функционируют четко — по-настоящему полезные проходы — входят в число, безусловно, самых ценных секретов Ока. Те в Девяти Легионах, кому удается составить хотя бы фрагментарные карты стоящих внимания порталов паутины, могут выставлять за свои знания любую цену, и сотни группировок охотно заплатят.

Я узнал о Разрыве Авернуса почти сотней лет ранее, и ценой этого знания стали шесть лет службы группировке VIII Легиона, возглавляемой воином по имени Дхар`лет Рул. Мои услуги всегда высоко оплачивались артефактными автоматонами Механикума, однако определенные прочие предложения были слишком ценны, чтобы проходить мимо.

Шесть лет связывания демонов и уничтожения врагов Дхар`лета. Шесть лет мои рубрикаторы несли службу в жестоких рейдах против других боевых кораблей, и все это ради того, чтобы узнать местонахождение одного-единственного надежного прохода паутины.

Оно того стоило. Теперь мне были известны несколько дюжин все еще функционирующих путей внутри Ока, и, хотя я и сомневался, что у меня самая полная карта среди воинов Девяти Легионов, то, чем я обладал, имело неизмеримую ценность.

Большинство из входов в паутину не обозначены никакими искусственными метками или древними вратами. Мы привели «Тлалок» в область космоса, которая казалась точно такой же, как все остальные хаотичные волны Ока, и медленно скользили в хромосфере остывающего, умирающего белого солнца. Там, в тени, отбрасываемой пульсирующим ядром мира, мы перешли из Ока… куда-то.

Нас окутала чернота. Оккулус показывал не черноту глубокой пустоты, а черноту лишенного цвета и звезд ничто. Потянувшись за пределы корпуса, я ощутил лишь бесконечность. Подобного я не чувствовал больше нигде в Галактике. Даже в глубинах космоса гудели полуживые остатки рождения звезд и тихие мысли далеких смертных. Это же место представляло собой антитезу жизни, материи, вообще всего. Мы плыли по другую сторону как реальности, так и нереальности.

Двигатели жарко полыхали, проталкивая нас сквозь абсолютную черноту. Казалось, мы пребываем в состоянии покоя, вообще никуда не направляемся. Анамнезис заверяла, что «Тлалок» движется вперед. Наши чувства были окутаны пеленой, приборы молчали, и против ее слов выступали только наши глаза.

Экипаж мостика был встревожен, среди мутантов и людей вспыхивали ссоры и лилась кровь по незначительным поводам. Эти создания привыкли жить в кошмаре, где на них могли без предупреждения напасть демоны, однако их чувства были неспособны легко переносить разрушенную паутину Древних. Абсолютное ничто этой части приводило к сенсорной депривации в масштабах всего корабля. Когда я спал, то не видел снов о волках. Мне вообще ничего не снилось, и я всякий раз просыпался через пару часов не более отдохнувшим, чем прежде.

— Так было и при прошлом переходе? — поинтересовался Телемахон. Его прекрасная маска, восстановленная моими жрецами-оружейниками, сверкала полированным серебром в бледном свете командной палубы. У него была привычка класть руки в перчатках на затыльники двух мечей в ножнах на бедрах. Он носил их низко подвешенными, почти как тщеславный человек-стрелок — рисовка, не удивлявшая никого из нас.

Я продолжал глядеть в бескрайнюю черноту.

— Точно так же. Это единственный отрезок паутины из виденных мною, который по-настоящему, совершенно пуст.

— А что в других?

— Смерть, — ответила за меня Нефертари, стоя у моего трона. — Твари, вырвавшиеся из иных царств и реальностей. Твари, которых боятся даже Нерожденные.

Телемахон, непринужденно стоящий на ступенях возвышения, не отрывал взгляда от оккулуса. Его голос звучал задумчиво.

— Мне ни разу не доводилось видеть Лучезарные Миры. Рассказы правдивы?

— Рассказов много, — произнесла Нефертари. — Правдивость зависит от того, какие ты слушаешь.

— Как глупо с моей стороны ожидать прямого ответа на этом корабле.

В ответ Нефертари мягко рассмеялась. До сих пор физически ощущалось, насколько Телемахон ее жаждет, эта аура незримо окрашивала воздух вокруг него. Он представлял насыщенный соленый вкус ее крови на своем языке, и эта мысль вызывала у него трепет.

— Кровь эльдар не соленая, — сказал я ему.

Из-под лицевой маски донеслось его рычание, хотя из-за изящества его голоса оно больше напоминало кровожадное мурлыканье.

— Мне не нравится, что ты читаешь мои мысли, — произнес он.

— Какая жалость. Уверен, ты к этому привыкнешь.

Нефертари, куда менее нас впечатленная бесконечной чернотой на экране, с улыбкой прислушивалась к нашей мелкой стычке.

— Я пойду биться с Угривианом, — сообщила она и покинула возвышение. Телемахон следил за тем, как она уходит, а Гира, в свою очередь, наблюдала за Телемахоном.

Я хочу ее, — донеслось желание мечника, столь же ясное, как если бы он высказал его вслух. Он не передавал мне слов, однако его желание убивать было настолько пылким, что я не мог не чувствовать его мысли.

Гира тоже их слышала. Рычание моей волчицы прозвучало более низко и правдоподобно, чем то, которое вышло из гортани мечника.

Телемахон повернул шлем к демону, обратив на нее безмятежное серебряное лицо.

— Молчать, шавка. Никто не спрашивал твоего мнения.

Отвесив три положенных поклона, ко мне приблизился один из членов экипажа мостика, звероподобный мутант из кланов-стад Сортиариуса. Продолговатая конская голова раба напоминала козлиную и не подходила для выверенной речи. Из-за вывалившегося, покрытого пятнами языка и формы челюстей он не мог продемонстрировать свое неодобрение каким-либо человеческим выражением лица. Вместо этого он издал хрюкающий вскрик и стряхнул с вытянутой пасти слюну.

— Лорд Хайон, — издаваемые звериным лицом слова звучали как нечто среднее между козлиным криком и медвежьим рычанием. С его подбородка свисал сталактит тягучей слюны, брызги которой падали на палубу.

Я жестом дал ему свое соизволение.

— Говори.

— Сколько в Темноте? — прорычал он сквозь искривленные, мокрые от слюны зубы.

Я сел прямо, бросив краткий взгляд на платформу, где, как обычно, сборище оборванных людей, сервиторов и зверей-мутантов изучало консоли сканеров. Они наблюдали за нами обоими с необычным вниманием, их глаза скользили в нашем направлении. Безмолвная и бескрайняя чернота нервировала их. Я чувствовал их тревогу, которой еще недоставало интенсивности, чтобы перерасти в страх.

— Верь Анамнезис, Цах`к.

Существо покорно склонило рогатую голову. Он был облачен в собранную по частям броню, противоосколочный жилет поверх примитивной кольчуги. Смесь боевой экипировки, снятой с офицера Имперской Гвардии и изодранной защиты времен Эры Железа для родоплеменных поединков, которые наша каста рабов устраивала в чреве корабля. Мутант не носил ручного оружия, как делал бы офицер Флота, вместо этого у него за плечом висела потрепанная лазерная винтовка с фонарем подсветки цели. За десятки лет не один слуга мостика попробовал, как приклад этого ружья с хрустом бьет в лицо. Цах`к был эффективным исполнителем и опытным смотрителем. С каждым годом серая шерсть на его лице и когтистых лапах все больше покрывалась инеем седины. Он был так же обеспокоен, как и остальные, однако никак не показывал свои страхи. Звериные глаза свирепо глядели на прочих членов экипажа все с тем же животным вызовом, как и всегда. Мой надежный смотритель.

— Верю Королеве Призраков. Хмммх. Верная правда.

Королева Призраков. Стада зверей-мутантов обладали чрезвычайно забавными верованиями. Их роду не дозволялось заходить в Ядро, и для них Анамнезис была богиней корабля, которую надлежало всегда слушаться и умилостивлять посредством поклонения. Сражаясь в ямах, они приносили ей в жертву сердца врагов. В ночи, отведенные под ритуалы племени, они порой приносили в жертву детей.

— Верь ей, — повторил я.

— Верю, да, но…

Рассерженная его несговорчивостью Гира зарычала. В ответ Цах`к оскалил на нее зубы.

Прекратите, вы оба.

Цах`к трижды поклонился, согласно традиции, и повернулся. Несколько других членов экипажа продолжали бросать на нас беглые взгляды. Я прокашлялся, чтобы привлечь внимание мутанта.

— Старик, почему я чувствую в твоих мыслях эту… тревогу?

Цах`к запнулся, вздрогнув, словно его ударили.

— Не знаю, лорд Хайон.

— Подойди сюда.

Он вновь приблизился ко мне, лязгая по палубе подкованными железом копытами.

— Чего изволите, лорд Хайон?

— Посмотри на меня, Цах`к.

К нам начинало поворачиваться все больше голов, и их мысли были сдобрены неким голодным шипением. Любопытно, любопытно.

Мало кто из рабов когда-либо напрямую встречался взглядом с Ашур-Каем или мной, и Цах`к не являлся исключением, несмотря на свое положение выше прочих. Мутант поднял свою чудовищную голову, опасливо оглядывая меня выпуклыми черными глазами, один из которых скрывался за пластековой линзой прицельного монокуляра. Остроконечные рога цвета грязной слоновой кости делали его достаточно высоким, чтобы быть со мной одного роста, сойди я с трона.

Вот оно. Причина его недавнего беспокойства: мутная белизна, начинающая появляться в черной сфере правого глаза. Образующаяся катаракта.

— Цах`к, с годами твое зрение угасает. Не так ли?

Он оскалил свои зубы, напоминающие надгробные плиты, и инстинктивно зарычал — не на меня, а на остальных присутствующих на командной палубе. От ближайших мутантов наплывал грубый вал насмешливой злобы. Несколько из них тоже издало довольное рычание, демонстрируя собственные зубы.

Возвращайтесь к своим обязанностям, — передал я в сознание всех живых существ на мостике. Психическое принуждение перегрузило разумы нескольких сервиторов, которые либо безвольно встали у своих консолей, либо с бессловесным стоном обмякли в служебных люльках, нуждаясь в помощи техноадепта. Вскоре предстояла очередная лекция от Ашур-Кая касательно беспечного применения мною силы

Цах`к опять повернулся ко мне. В его мыслях мерцали образы окровавленной шерсти и ножей во мраке. Своими словами я посрамил его, указав на его слабость при множестве тех самых созданий, с кем ему предстояло биться на аренах для воинов кланов. Учитывая, сколько его сородичей годами терпело побои смотрителя, после этого публичного позора многие бы нанесли ответный удар.

Он упрямо щелкнул звериными челюстями, стараясь не выплеснуть злость на меня. На Сортиариусе рождались преданные, хитроумные рабы.

Я велел ему опуститься на колени. Ноги с вывернутыми назад суставами делали эту задачу нелегким испытанием, да и от старых костей помощи не было. В такой близости от него становилось гораздо легче разглядеть сотни шрамов, крест-накрест пересекающих мех линиями шерсти, которая отросла чуть более светлого цвета. Раны на предплечьях, бицепсах, груди, горле, лице, руках… все спереди. Цах`к всегда встречал врагов лицом к лицу. Уверен, эта грубая отвага вызвала бы у Леора восхищение.

Закрыть и исцелить рану совсем не сложно. Просто понуждаешь плоть выполнять ее природную функцию — образуются струпья, рубцы затягиваются, и так далее. Но обратить вспять разрушения, нанесенные плоти, крови и костям временем? Это требует большего умения в Искусстве, чем многие когда-либо смогут добиться.

Имперские омолаживающие процедуры сочетают в себе науку химии и хирургическое мастерство, но все равно не достигают вершин Искусства. Они лишь перенимают наименьшие из его эффектов. Врачи и гематоры просто обманывают генетику, клонируя плоть, синтезируя кровь, или же извлекая собственную кровь пациента и меняя ее природу посредством восстанавливающих и обогатительных процедур.

Только варп позволяет переделывать саму плоть. Однако, вдыхая его в кровеносную систему, необходимо доверять ему. Его мутагенное прикосновение не всегда столь милосердно, как на это надеешься. Как я уже говорил ранее, в Великом Оке все мы носим на коже собственные прегрешения.

Кончики пальцев моей перчатки коснулись лба Цах`ка. Мне не было нужды притрагиваться к нему, однако касте рабов требуется определенная театральность. И, как и в любой демонстрации власти, фокус в том, чтобы сила казалась слугам непринужденной.

— Встань, — произнес я мгновением позже. — Встань и возвращайся к своим обязанностям.

Он открыл свои выпуклые глаза. Оба черные. Оба ясные, чисто черные. Одно козлиное ухо подергивалось. Дыша тухлятиной, он издал вскрик, совсем как тот зверь, что составлял большую часть его генетической сути.

— Благодарю, лорд Хайон.

— Знаю. Ступай.

Он был слишком полезен, чтобы терять его в простой драке внутри племени. Когда он приближался, сородичи пятились или сгибались над консолями, устрашенные его внезапной силой и аурой моей благосклонности. Даже его шерсть стала темнее, белая седина вновь стала серой. Один из наиболее высоких и сильных самцов отважился встретить возвращение Цах`ка лающим блеянием и был вознагражден за это ударом приклада винтовки в щеку. Он покорно пригнул рога и вновь обратил окровавленное лицо к своим делам. Вызов откладывался на другую ночь.

— Включить вокс-связь с третичной секцией экипажа.

— Включаю, — произнесла Анамнезис через динамики вокса. При звуке ее голоса несколько зверей-мутантов по обычаю прикоснулись к талисманам из кости или высушенной кожи, висевшим на шнурках у них на мохнатых шеях.

— Неудачно, — сказала она. — Неудачно. Неудачно. Не удалось.

Никакого ответа от Фалька и его братьев. Ну конечно.

Я откинулся на троне из красного железа и резной кости, наблюдая за оккулусом, который показывал бесконечное ничто. Гира у моих ног издала тихое рычание, следя своими белыми глазами за тем, как я поглаживаю отключенный клинок своего силового топора.

О чем ты думаешь, Гира?

Еще никто из Нерожденных не возвращался невредимым с Лучезарных Миров.

Ее слова вызвали у меня улыбку.

Мы пройдем мимо них, даю тебе слово.

Взгляд ее перламутровых глаз переместился с топора на надетый на мне кобальтово-синий доспех.

Пламя твоей души пылает ярче, господин. Я вижу, как секира плавится в твоих руках, а броня обгорела дочерна.

Я провел большим пальцем перчатки вдоль лезвия Саэрна. Мягкий скребущий звук умиротворял меня. В тот момент я считал, что ее слова — всего лишь нечеловеческие перипетии того, как она воспринимает мир вокруг себя. Не может увидеть обыденные детали и постоянно глядит на мироздание посредством искаженных чувств демона, усматривая значимость во всем, вне зависимости от того, заслуживает оно того или нет.

Она продолжала смотреть на меня.

Скоро пламя твоей души будет пылать так ярко, что заставит Нерожденных преклонять колени.

Ты говоришь, будто Токугра.

В ответ на мое насмешливое поддразнивание волчица резко щелкнула челюстями.

Смейся, сколько угодно, господин. Но я вижу тебя в опаленной броне, стоящим на коленях перед другим.

— Я покончил со стоянием на коленях, — я произнес эти слова вслух, ощутив, как они сорвались с губ, и пожалел о своей оплошности, когда ко мне повернулись звериные головы со всей палубы. Император мертв, а мой отец проклят. И я больше никогда не встану на колени.

Столь дерзко. Столь уверенно. Столь невежественно. Гордыня тех, кому не за что сражаться.

Когда мы возникли из ничто Разрыва Авернуса, то вышли прямо в небо, заполненное огнем. Только что были тишина и пустая темнота, а уже в следующий миг мы скользили в Пространстве Ока, и пустота пылала золотым светом. Мою сетчатку болезненно резануло размытое яркое пятно. Мутанты и люди отпрянули от внезапного едкого сияния. Мы вынырнули из паутины в область Ока, опаляемую Астрономиконом Императора.

— Закрыть оккулус! — крикнул Ашур-Кай с наблюдательной платформы. Прежде, чем кто-либо из экипажа успел повиноваться, многослойная броня по спирали сомкнулась над обзорным экраном.

— Оккулус закрыт, — произнесла Анамнезис через вокс мостика. Мы получили несколько секунд передышки, а затем корабль накренился у нас под ногами, достаточно сильно, чтобы половину экипажа стратегиума швырнуло на палубу. Леор рухнул со ступеней центрального возвышения, врезавшись в группу беспомощных сервиторов и переломав рабам одним Богам ведомо сколько костей. Телемахон обнажил оба клинка и сохранял равновесие лишь благодаря тому, что всадил их в пол, чтобы держаться и крепко стоять на ногах.

Огненный Вал? — послал мне импульс Ашур-Кай, поднимаясь с палубы.

— Столкновение, — протрещала Анамнезис среди всплесков шума испорченного вокса. — Температура корпуса повышается.

Щиты! — передал я ей, всем на командной палубе. Щиты!

— Пустотные щиты в спящем режиме. Температура корпуса повышается.

«Тлалок» опять свирепо рвануло, опрокидывая еще больше из нас на дюрасталевую палубу волной керамита и плоти. По кораблю прокатилось громовое эхо.

— Столкновение, — снова произнесла Анамнезис, продолжая оставаться абсолютно спокойной. — Температура корпуса повышается.

Корабль начал раскачиваться, разбрасывая тела по полу, гравитационные стабилизаторы силились удержать его. «Тлалок» застонал, издавая неприятный напев напрягающихся металлических костей.

Астрономикон рвет нас на части! В послании Ашур-Кая было столько отчаяния, сколько я никогда еще от него слышал.

Этого не может быть. Мы прошли Огненный Вал.

Я потянулся за пределы корабля, разбрасывая свои чувства вдаль и вширь. Было больно, проталкивание сознания в психический огонь ничем не отличалось от погружения руки в кипящую воду. За визгливой песнью Вечного Хора, которая звенела внутри моего черепа, присутствовало дикое сознание, громадное и нечеловеческое, утопающее в безумии, боли и панике. Оно цеплялось за «Тлалок», держась за нас и растворяясь в Свете Императора. От тонущего в текучей муке разума исходил поток страдания.

СВЕТ ОГОНЬ ЖЖЕНИЕ ОГОНЬ СВЕТ СЛЕПОЙ ЖЖЕНИЕ

Корабль опять рвануло, опрокинув еще больше экипажа на пол. На мостике взвыли сирены, а по моему ретинальному дисплею заструились гололитические рапорты о повреждениях. Теперь это была уже не просто нагрузка на корпус — отламывались целые секции хребтовых укреплений. Что бы ни находилось там снаружи, оно ломало «Тлалоку» спину.

Нас что-то схватило, — передал я Анамнезис. Убей его.

И вот тогда тварь заревела. Если от ее хватки корабль сотрясался, то от рева по каждой йоте костей «Тлалока» прошла жестокая дрожь, а на нижних палубах, где вопль существа разносился громче всего, у экипажа рвались барабанные перепонки.

К тряске присоединилась более знакомая дрожь, Анамнезис дала бортовые залпы с обеих сторон корпуса. Целые орудийные палубы изрыгнули свою злобу в золотую пустоту. Беззвучные крики существа окрасились новой болью, вновь раскатился его драконий рев, громкости которого хватило, чтобы разбить несколько мониторов консолей.

— Температура корпуса повышается, — произнесла Анамнезис с приводящим в ярость спокойствием.

Убей его, Итзара!

— Второй залп уже заряжается. Стреляю.

На оккулусе возникло изображение горящей растворяющейся плоти, окутывающей укрепления живым саваном. Розовая кожа плавилась в золотом пламени, яркий огонь пожирал ее заживо, и открывались миллионы отверстий, похожих на ямы с тянущейся грязью.

Корабль содрогался, разваливаясь на части, но я лучше видел существо. Нечто колоссальное, какой-то демон-дракон или пустотный змей, который в диком безумии ухватился за корпус, цеплялся за нас и давил, умирая в свете Астрономикона. Вне всякого сомнения, он спасался бегством к паутине и врезался в «Тлалок», как раз когда мы вырвались обратно в Пространство Ока. Охваченный смертной паникой, он держался за нас, словно за свое спасение.

Я снова потянулся к его сознанию…

СВЕТ ОГОНЬ СВЕТ

… и протолкнулся в его разум, пробиваясь сквозь кружащиеся мысли к поврежденному мозгу. Свет Астрономикона, безвредный для человеческой плоти и холодного железа, сжигал Нерожденных. Было почти слишком просто…

СВЕТ БОЛЬ ОГОНЬ

…расколоть его умирающий разум на части. Все равно, что добить раненое животное. Никто бы не смог подчинить тварь, не будь она ранена, однако истерзанную пушками «Тлалока» и тающую в психическом пламени… Я охватил его сознание руками и, пусть оно и без того умирало, сдавил.

Оно взорвалось на разбитых укреплениях «Тлалока», окатив корабль шипящими сгустками внутренностей, которые продолжали растворяться в залитой золотом пустоте. «Тлалок» качнуло в последний раз. А затем все смолкло.

Внезапная тишина практически оглушала. Корабль медленно выправился. Экипаж снова поднялся на ноги. Прошло несколько секунд, прежде чем моих чувств достиг вездесущий гул двигателей.

Равновесия не потерял только Телемахон. Он не потрудился помочь мне встать. Вместо этого он убрал свои мечи в ножны и обратил безмятежный взгляд на оккулус. Было похоже, что снаружи, в окутанной золотистой дымкой пустоте, все спокойно. Мы вышли к Лучезарным Мирам, за Огненный Вал, где Астрономикон горел ярче и сильнее всего.

В тишине мне дышалось легче. Ко мне снова подошла Гира — во время столкновений она затаилась в безопасной тени.

Господин, — передала она.

Моя волчица.

— Анамнезис, сообщить о повреждениях.

— Обширны, — немедленно отозвалась Анамнезис. — Обрабатываю.

Автоматизированные чернильные стилусы на нескольких консолях начали выцарапывать подробности полученных «Тлалоком» ран на стопках грязного пергамента. Разум духа машины в действии. Леор, наблюдавший за несколькими рабами у консоли ауспика, начал изучать распечатанную информацию. Я не сомневался, что в то же время на его глазных линзах выводился поток данных, обновляемый с большей скоростью, однако ему хотелось простоты.

Мужчины, женщины и мутанты с шарканьем возвращались на свои места. Телемахон глядел мимо меня, куда-то за плечо.

— Хайон, — мягко произнес он, сделав жест рукой в перчатке. — Это один из ваших?

Я повернулся в сторону, куда он указывал. Там, на моем троне, с безмятежной величественностью восседал призрак убитого божества.

Лицо бога скрывала сверкающая золотая маска, черты которой были искажены в застывшей гримасе вопля боли. Это выражение — детально выполненные из золота открытые глаза, широко распахнутый рот, даже разошедшиеся зубы — представляло собой предсмертный крик человека, увековеченный в священном металле. По краям металлического лица полыхали отточенные солнечные лучи, образующие гребень из золотых ножей.

Остальные составляющие его облика контрастировали с мрачной вычурностью священного шлема. Он был худ, как труп, и облачен в простую тогу имперского белого цвета. Кожа не была ни бледной, ни смуглой — ее оттенок казался карамельной смесью того и другого. Возможно, это было следствием генов, возможно, ее окрасил свет природного солнца.

Мне доводилось видеть на стенах пещер его вырезанные изображения, нацарапанные первобытными мужчинами и женщинами, которые ожидали пришествия Императора. Повелитель Человечества в скелетоподобном, ритуальном обличье Бога Солнца, Солнечный Жрец.

— Люди из плоти, крови и костей плывут туда, где встречаются пламя и безумие.

Когда он заговорил, его слова пронизывала снисходительность, пылавшая за учтивостью. И все же, несмотря на всю силу, его голос был нерешителен. Это создание не привыкло к речи, и ее тонкости смущали его. Дух оглядел нас, и, в конце концов, его взгляд упал на меня.

— На твоей душе пятно. Болезнь, изображающая жизнь в облике волка.

— Она и есть волчица, — ответил я. — И она не болезнь.

— Если пожелаешь, я устраню ее прикосновение.

Гира оскалила на тщедушного выходца с того света свои черные зубы и резко щелкнула челюстями.

Призрак. Тронь меня и умрешь.

Создание вновь заговорило с неприятной нечеловеческой интонацией.

— Паразит, облеченный плотью зверя, присасывается к тени твоей души. Болезнь. Порча. Святотатство.

Гира запрокинула голову и завыла, бросая вызов на поединок между двумя духами. Я провел пальцами по ее темному меху.

Держись от него подальше.

Да, господин.

— А ты, дух, не притронешься к моей волчице.

Призрачный жрец распростер пальцы с тонкими костями, сделав жест в направлении прочих собравшихся вокруг моего трона.

— Да будет так. Почему вы здесь, люди из плоти, крови и костей?

— Потому, что мы так решили, — ответил я.

Позади нас Цах`к и еще несколько мутантов рычали и ревели на восседающую на троне фигуру. Некоторые из них вопили от боли, занимая позиции для обороны. Чем бы ни было это создание, его присутствие причиняло им боль.

Не стрелять, — передал я им, хотя честно говоря, не был уверен, повинуются ли они.

— Назови себя, — произнес Телемахон. Он встал перед занимавшим мой трон существом, не обнажая мечей. Вопрос снова заставил того замешкаться. Было похоже, что ему с трудом дается каждый наш вопрос, как будто мы говорили на незнакомом языке.

— Я — то, что осталось от Песни Спасения, — дух дышал, что являлось редким и ложным признаком жизни среди воплотившихся существ. При каждом его вдохе я слышал рев далекого пламени. Каждый выдох отдавался приглушенным звуком отдаленных криков.

— Убирайся с нашего корабля, — сказал Леор, — кем бы ты ни был.

Его тяжелый болтер остался в оружейной, однако он держал топор наготове в руках.

Солнечный Жрец сцепил тонкие пальцы на коленях.

— Когда-то вы были Его волей, воплощенной в железе и плоти и посланной приструнить галактику. Я — Его воля, воплощенная в безмолвном свете и посланная направлять миллиард кораблей к дому. Я — то, что остается от Императора ныне, когда Его тело мертво, а разум умирает. Эта смерть может занять целую вечность, однако она наступит. И тогда я умолкну вместе с Его последней мыслью.

Теперь и я ощущал боль, которую испытывали мутанты и люди из экипажа. От близости Солнечного Жреца у меня пульсировали носовые пазухи. Я чувствовал, что из носа начинает течь кровь.

— Ты — Астрономикон, — произнес я.

Золотая маска склонилась, кивнув.

— Я гляжу в вечность и наблюдаю пляску демонов. Я вечно пою в бесконечную ночь, добавляя мою мелодию к Великой Игре. Я — Царственный, Воплощение Астрономикона. Я явился просить вас повернуть назад.

Астрономикон

Любому странствующему по пустоте известно об Астрономиконе — так называемом Луче Надежды. Это психический свет, ориентируясь на который миллионы мутантов-навигаторов из генетически сотворенных родов ведут свои корабли через бурный варп. Без Астрономикона нет Империума.

Менее известно его происхождение. Империум в массе своей верит, будто маяк создается самим Императором, однако Он лишь направляет энергию. Он ее не производит. Астрономикон направляют в Ад по ту сторону реальности под Имперским Дворцом, где ежедневно сковывают тысячу душ и приносят их в жертву жерновам машин жизнеобеспечения Императора. Психический вопль эхом разносится в ночи, даря человечеству свет, на который можно плыть.

Мы видим этот свет. Мы, пребывающие в Империи Ока, видим его на самом деле. Астрономикон дотягивается даже до чистилища, куда мы изгнаны, и для нас он не просто мистическое сияние, озаряющее варп. Это боль, это огонь, и он ввергает в войну целые миры Нерожденных.

Было бы ошибкой полагать, что здесь сила Императора сражается с армиями Четырех Богов. Это не борьба порядка с хаосом, не что-то столь примитивное, как «добро» против «зла». Все это психическая сила, сталкивающаяся в недолговечной муке.

Большая часть Лучезарных Миров необитаема, она сгинула в смертоносной схватке противоборствующих психических энергий. Армии огненных ангелов и созданных из пламени проекций ведут войну против всего, что окажется у них на пути. Мы называем эту область Огненным Валом. Разрыв Авернуса был столь ценен из-за своего маршрута, а не конечной точки. Он пересекал системы, навеки выбеленные и лишенные жизни Огненным Валом, и выводил к более спокойным Лучезарным Мирам за его пределами. Эти звездные системы купались в психическом свете, но не горели в нем.

Проходят целые века, а в этом регионе не появляется ни одного корабля, поскольку для нас это всего лишь очередной пример проявления духовных энергий в видах, которые едва ли в силах контролировать смертные. Механикум не раз пытался использовать духи Нерожденных, связанные с тайными телами-машинами, чтобы составить постоянно меняющуюся, эволюционирующую карту Лучезарных Миров. Эти старания дали представимый плачевный результат.

Создание, именующее себя Царственным, являлось еще одним аспектом силы Астрономикона. Не имеющая сознания волна психической мощи, проявившаяся не в виде света, пламени или мстящего ангела — просто святой, совершающий личное паломничество. Вурдалак, поднятый из беспокойных грез Императора. Признаюсь, меня нервировала его учтивость. Я ожидал ярости и огня, а не этого странного отголоска человечности.

— Зачем вы пришли? — вопросило создание. — Зачем плывете навстречу ветру хора Императора? Для вас здесь ничего нет. Ваши души кормятся завоеванием и жаждой крови. В этих волнах нечего завоевывать. Там нет ничего, что может истечь кровью.

По всему стратегиуму мутанты и люди из экипажа продолжали отшатываться, съеживаться и кричать после слов аватары. Цах`к стоял вместе с группой своих бойцов мостика, они целились из своих старинных лазерных ружей в призрака на моем троне. Я видел, что у него из ушей течет кровь. Он отфыркивал на пол кровавую слизь из звериного рыла, однако винтовка ни разу не опустилась.

Когда я посмотрел посредством чувств Цах`ка, стала ясна причина его ран. Он видел нематериальную ауру света, которая колыхалась, словно отражение солнца в поверхности океана. Вместо голоса Солнечного Жреца он слышал вопли жертвенных псайкеров, скармливаемых духовной машине Императора.

Я разберусь с этим существом, — отправил я импульс смотрителю. Оставайтесь на месте.

— Ты причиняешь вред моему экипажу, — обратился я к Солнечному Жрецу. — Эти смертные не в силах понять твоих слов, а твоя сила ранит их.

— Я явился как Глас, не как Военачальник. Я не имею цели причинять вред.

У него не было оружия, и я не ощущал в его разуме никакой ненависти. Он не питал к нам ничего, кроме бесстрастного интереса. Для него мы были диковинками, всего лишь проблесками бесплотной жизненной силы. Золотая маска повернулась, неторопливо описав дугу, и оглядела каждого из нас перед тем, как ответить.

— Что привело вас к свету Императора здесь, на берегах Ада?

— Пророчество, — произнес Леор.

— Верность, — поправил я его.

Царственный огладил пальцами подлокотники моего трона, обратив к нам свое страдальческое металлическое лицо. Голос существа стал мягким и почтительным.

— Мой долг просить вас повернуть назад, и потому я прошу об этом еще раз.

Мы переглянулись. Мы, воины нескольких соперничающих Легионов, не понимали слов духа.

— Почему? — спросил Телемахон. Безмятежная маска его лица была полной противоположностью лику сокрушающей боли Солнечного Жреца. — Чем мы опасны тебе?

— Вы не опасны мне, ибо я лишь проигрыш в Песне. Вы опасны Певцу.

— А если мы не повернем назад? — поинтересовался Леор.

— Тогда в следующем стихе Песни будут не мудрость и милосердие, но огонь и ярость. Они придут — не сейчас и не вскоре, однако в свое время и в великих силах. Судьбе, которую вы стремитесь устроить, нельзя позволить осуществиться.

На меня нахлынули волны заинтересованности Ашур-Кая. Его восхищение делало их практически лихорадочными.

Хайон, он знает будущее. Это создание — сосуд подлинного провидения. Его необходимо связать!

Нельзя связать осколок силы Императора.

Мы должны попытаться!

До того момента меня никогда не беспокоило уменьшение силы моего бывшего мастера. Он всегда жаждал любого обрывка провидческих озарений, какой только мог прижать к груди, однако я впервые засомневался в его собственных способностях видеть сквозь дымку возможных будущих. Он не смог предупредить меня о засаде в сердце шторма, но я не обратил на этот недостаток особого внимания. Прорицание — ненадежное искусство, и даже те, кто утверждает, будто видит будущее, не могут сойтись касательно маршрута событий, ведущих к нему. После его неожиданного отчаяния та неудача вдруг вызвала острое сомнение.

За последние годы его собственные видения становились все более беспорядочными и редкими. Он слабел по мере хода времени в Империи Ока? Могло ли быть так, что он искал опору для укрепления своих угасающих сил?

Мы приблизились. Похолодевшие от заявлений Солнечного Жреца руки нащупывали оружие в кобурах. Телемахон стоял слева от меня, Леор справа, а Гира кралась, припав к палубе и прижав уши к песьему черепу. Восседающий на троне призрак пребывал в рассеянности, его заворожило нечто невидимое и неслышимое для всех нас.

— На каждого из вас есть стих и припев в Песне, исполняемой устами Хора Императора. Предупреждения о возвышении, о пробуждении, об убийстве и огне меж звезд. Такими вы намерены стать? Орудиями разрушения? Проклятием Человечества?

— Человечество уже забыло, кто мы такие, — сказал Телемахон. — Мы изгнанники. Просто сказки, которыми пугают детей, чтобы те слушались.

— Я прошу вас повернуть назад, — повторил Солнечный Жрец. Его золотое лицо покрывали смазанные пятна отраженного сияния красных осветительных сфер мостика.

— Этого не будет, — ответил я. Братья, к оружию.

Телемахон не стал обнажать мечи, а вскинул свой болтер. Он прицелился, с хрустом ударив оружием о наплечник. Цепной топор Леора взвизгнул. В моей руке был привычный вес Саэрна.

Прекратите эту агрессию! — пришел импульс от Ашур-Кая. Это создание-провидец. Мы должны связать его. Должны поучиться у него.

Вместе с бременем очередного требования внимать неначертанному будущему, а не претендовать на свободу принимать собственные решения, на меня нахлынуло раздражение. Ашур-Кай. Саргон. А теперь этот выходец с того света.

Ашур-Кай, это мой корабль. Я не прислушиваюсь к капризам призраков.

Нет? Его горечь практически переходила в мольбу. Исключительно к капризам чужих и демонов.

В первую очередь я помню глаза Солнечного Жреца. Взгляд, который должен был быть безжизненно-металлическим, в изобилии содержал в себе эмоцию, выполненную в холодном золоте. Он боялся. Боялся нас. И впрямь — он явился в безвредном обличье лишь для того, чтобы его встретили убийцы. Это было не воплощение мощи Императора. Всего лишь отчаянный последний глоток воздуха умирающего. Чтобы говорить от имени Императора, психический суп породил жестокого и трусливого посланца.

— Ты бы уничтожил нас, если бы мог, — с вызовом сказал я ему, — но мы миновали Огненный Вал. Ты можешь только швырять на корпус горящих Нерожденных, а когда это не срабатывает — прибегать к просьбам. А теперь взываешь к нашей морали? Призрак, ты проповедуешь умеренность не той аудитории. С чего нам поворачивать назад? Что ждет нас тут? Что ты пытаешься помешать нам сделать?

Одеяние медленно колыхнулось, и дух поднялся с моего командного трона. Мы с Телемахоном крепче сжали оружие, приготовившись. Пистолет Леора дернулся, издав раскатистый грохот, на расстоянии чуть более полуметра от моего правого уха. Болт попал восставшему мертвецу в грудь, разметав по моему трону грязные куски ткани и внутренности.

Нет! — раздался с наблюдательного балкона у нас над головами безмолвный голос Ашур-Кая. — Кровожадный негодяй!

— А ну-ка сядь на место, — ощерился Леор на призрака. Несмотря на пробитую в груди дыру, Солнечный Жрец не упал. Его тонкие пальцы заметно задрожали. Под кожей на руках потемнели вены. Металл лица начал тускнеть и ржаветь, старея у нас на глазах.

— Вы — погибель империй, — сказал нам дух, стоя и распадаясь. — Вы станете концом Империума. Этого ли вы желали для себя, когда детьми впервые взглянули на ночное небо своих родных миров?

Он указующе простер руку, из-под чернеющих ногтей которой сочилась зловонная жидкость. Девственно-белое одеяние замарали кровь и экскременты, появляющиеся пятна медленно расползались. Золотое лицо покрылось паутиной трещин.

— Конец Империума, — задумчиво произнес Телемахон.

Леор фыркнул.

— На мой вкус, малость театрально, но звучит приятно.

Солнечный Жрец стоял на четвереньках, покорившись разрушающему его гниению. Внутри предплечья с резким сухим треском переломилась кость, и он рухнул на палубу ободранной кучей. Вокруг нас клубился смрад разложения. Телемахон подошел к умирающему и поставил сапог ему на спину.

— Маленький призрак, я сам хозяин своей судьбы и не люблю пророчеств. — Возможно, это стало первым, в чем мы когда-либо сходились. Он пнул распадающегося жреца в бок, принудив привидение перекатиться на спину. Я ощущал слабость его злости — эмоция присутствовала, но ей не хватало пыла. Когда-то он бы наслаждался насилием, чувствуя возбуждение от доминирования над другим существом, однако это удовольствие было одним из множества, которых я его лишил. Теперь он мало что чувствовал, если только я не позволял того. Не существовало лучшего способа держать его в узде, чем контролировать ощущения, ради которых он жил.

Ашур-Кай наконец-то добрался до нас и упал на колени рядом с угасающим призраком. Его красные глаза все еще слезились от того, как сиял Астрономикон, пока мы не закрыли оккулус.

— Ты плачешь, альбинос? — рассмеялся Леор.

— Глупцы, — прошептал Белый Провидец. — Уничтожить столь полезное создание… Воплощение самого Императора… Глупцы, все вы.

Солнечный Жрец не мог говорить. Из открытого металлического рта поднималась дымка белого тумана. Одна из трещин на щеке разошлась, половина лица маски отвалилась, и показалось находившееся под ней бескожее лицо. Существо попыталось снова подняться на трясущихся, тонких, как палки, ногах. Сапог Телемахона опрокинул его назад на пол.

Ашур-Кай казался опустошенным. Во взгляде, которым он наградил Леора, была такая боль, что я подумал, будто он прямо тут же вырвет душу Пожирателя Миров из тела.

— Глупцы, — повторил он тише, но более яростно.

Солнечный Жрец повалился, распадаясь, как проваливающийся между разведенных пальцев песок. На его месте осталось мокрое одеяние и покров пепла на палубе. Находившиеся неподалеку мутанты закашлялись, вдохнув прах мертвого призрака.

Никто из нас ничего не сказал. Было ли это предупреждение слабого? Пророчество духа? Или же просто очередное проявление воплощенного безумия в волнах Ока?

На мои невысказанные мысли отозвалась Гира. Пока мы глядели на останки духа, она подошла ближе ко мне.

С каждым днем пламя твоей души пылает все ярче, господин. Нерожденным известно твое имя, и с каждым твоим вдохом его узнают все новые. Что-то происходит. Грядут перемены. Этот… жрец… бежал от нас, но он придет вновь. Я знаю это. Я обещаю.

Я верю тебе, Гира.

Я посмотрел на Ашур-Кая.

— Брат?

Он сидел на корточках, водя рукой в пепле у наших сапог.

— Астрономикон слаб здесь, Хайон. Даже самое проецирование его образа должно было потребовать колоссальных усилий. А вы по злобе заставили его умолкнуть одним-единственным выстрелом, сделанным из-за невежества.

— Он донес свое предупреждение, — ответил я. Мне казалось, что будет мелко занимать чью-либо сторону. Я не отдавал Леору приказа стрелять, однако и не оказывал погибшему существу такого почтения, как Белый Провидец. Оба брата испытывали мое терпение — Леор непредсказуемой агрессивностью, а Ашур-Кай своей упрямой тягой к мученичеству.

Он просеивал пепел, и воинственное настроение покидало его.

— Этот прах станет неоценимым реагентом для моих ритуалов. С твоего позволения, я его соберу.

Я поглядел на моего бывшего наставника, стоящего на коленях среди бесценного праха мертвой аватары. Я чувствовал, что он злится на меня, поскольку я был причастен к уничтожению духа, потенциально наделенного пророческим даром. Хуже того, я чувствовал его скорбь.

— Его останки твои, — сказал я ему. — Используй их с толком.

Он не ответил.

— А если ты можешь выяснить, зачем он предстал перед нами…

Ашур-Кай вздохнул.

— Если бы ты его не убил, мы, возможно, уже знали бы ответ.

— Ашур-Кай, я его не убивал.

— Сехандур, ты же когда-то был капитаном. Ты знаешь первое правило предводителя. Если ставишь себе в заслугу, что дела идут как следует, будь готов принять ответственность, когда они пойдут не так.

Он завершил свою лекцию, и его белые черты застыли. Я подумал, что его, должно быть, смутило что-то в выражении моего лица или ауре. Лишь оглянувшись, я осознал причину его беспокойства. Телемахон и Леор остались неподалеку. Их оружие оставалось обнаженным, и они вместе со мной глядели на Белого Провидца сверху вниз.

Насколько же изменился корабль за столь малое время. Теперь на нем были не только мы с Ашур-Каем, надзирающие за работой рабов, слуг, жрецов-оружейников и безмозглых рубрикаторов. С нами были и другие — другие, обладающие собственными чувствами, мыслями и замыслами. Собственными планами, приводящими к конфликтам. Равновесие уже стало напряженным, поскольку все мы вели за собой людей. Ашур-Кай посмотрел на нас, воинов и командиров из трех Легионов, и кивнул, приняв какое-то невысказанное решение.

Да будет так, — беззвучно произнес он.

В этот миг наши — мой и моего бывшего мастера — взгляды встретились и он сделал то, чего никогда не делал прежде. Не произнеся более ни слова, он мягко разорвал связь между нами, отказываясь от соприкосновения разумов.

Мы шли мимо миров, где жизнь начисто выгорела вплоть до молекулярного уровня, уничтоженная при первом открытии Ока Ужаса. Мимо миров, с океанами кипящего жидкого золота или облаками невозможного огненного пара. Миров, где цивилизации слепых существ чувствовали нашу близость и верещали на корабль десятью миллионов слабых психических голосов. Миров, где призраки мертвых эльдар вели вечную войну с теми немногочисленными демонами, что возникают на Лучезарных Мирах, а также с духами, напоминавшими мужчин, женщин и космических десантников, измененных почти до полной неузнаваемости. Каждая из планет была выбелена воплощенным сиянием Астрономикона и страдала от гнетущего прикосновения Великого Ока.

Меня преследовало воспоминание о Солнечном Жреце. В часы безделья я ловил себя на том, что думаю над словами призрака и размышляю о его намерениях. Даже здесь, на границе Лучезарных Миров, за клубящимися пределами Огненного Вала, свет Астрономикона был далеко не слаб. Являлось ли видение действительно пророческим? Фантом говорил от имени Императора и самого Астрономикона, или же это был лишь очередной из призрачных проблесков причуд психики, которые образуются и распадаются в хаосе Ока, не неся в себе никакого более существенного будущего?

Мало кто из остальных разделял мои опасения.

— Заткнись, — сказал Леор, когда я задал ему вопрос на мостике. — Что с тобой? Беспокоишься о тысяче вещей, которые никак не можешь контролировать. Кому какое дело, что это было? Теперь оно мертво.

Шел третий день после нашего выхода из паутины. Мы глядели через оккулус на окутанную золотистой дымкой пустоту впереди.

— Для тебя жизнь так проста. Что можешь убить, то убиваешь. А все опасности, которые не можешь преодолеть, просто игнорируешь, или бежишь от них.

— В моем Легионе это называется «выживание».

— Но Солнечный Жрец…

Он вскинул руки. На его грубом изуродованном лице проступила утомленная покорность.

— Скажи мне, почему тебя это волнует.

— Потому что мне кажется, что эта стычка была проверкой. Проверкой, которую мы не прошли.

— Кому здесь нас проверять? Что ты там говорил Фальку на борту «Избранного»? Мы живем в преисподней. Призраки и видения превосходят нас числом сто к одному.

Я говорил не совсем так, однако утверждение соответствовало действительности. Он был прав, как был прав и я, когда делал аналогичные заявления прежде.

— Если он вернется создавать нам проблемы, — закончил Леор, — значит, убьем его еще раз. Со сколькими демонами и духами наши отряды разобрались за все годы? Ты до кровавого пота возишься с бессмысленным выбросом психической энергии. Тебе следовало бы больше беспокоиться, что мы заблудились.

— Мы не заблудились, — отозвался я. — Еще несколько дней, и мы пройдем Лучезарные Миры, оказавшись на краю Элевсинской Завесы.

— Как скажешь, колдун. Есть вести от Фалька?

— Он так и не отвечает по воксу, — это все еще меня не тревожило по-настоящему. Преображение из смертного в Дваждырожденного могло занимать дни, недели, месяцы… Пока воины Фалька ограничивали свои хищные порывы никчемными представителями касты рабов экипажа, они могли делать, что им вздумается, пребывая в муках одержимости. Когда я дотягивался до чувств Фалька и касался их, то наталкивался на бурлящую стену отравленных воспоминаний, которым не было места в человеческом разуме. Несмотря на его железную волю, битва внутри тела еще не закончилась.

— А где твоя новая зверушка? — Леор поскреб грязными пальцами свое покрытое шрамами лицо, а затем сплюнул на палубу едкий сгусток. Он продолжал так делать, сколько бы раз я не велел ему прекратить.

— Я не знаю, где Телемахон. Я доверил ему управление кораблем.

Пожиратель Миров издал гортанный смешок.

— Не уверен, что история запомнит это решение как мудрое, Хайон. Я не поверил бы одному из Третьего Легиона, что он горит, даже если бы самолично его поджег.

— То же самое я сказал сардару Кадалу, когда Дети Императора устроили нам засаду. Леор, прошу тебя, не надо повторять мне мои же остроты.

Леор лишь ухмыльнулся, продемонстрировав полный рот усиленных бронзовых зубов.

Ушло еще несколько дней, чтобы добраться до самой Элевсинской Завесы. Преисподняя, где мы обустроили свой дом, огромна, и в ней, как в любом океане, есть волны и завихрения, включая свирепые до непроходимости бури и островки относительного спокойствия. Реальность и нереальность встречаются здесь, но никогда не пребывают в равновесии. Наиболее явное проявление этого дисбаланса состоит в том, что практически невозможно вести флот внутри Ока или за его пределы и при этом надеяться сохранить какую-либо упорядоченность. Удерживать корабли вместе при движении где-либо в пределах Ока уже представляло собой непростое испытание даже для умелых колдунов, навигаторов или Нерожденных. Но чтобы покинуть Око — выплыть за его беспокойные, бурные границы — для подобного требовался талант, который непросто оценить. Именно это делало наше убежище столь совершенным. Мы не могли с легкостью его покинуть, однако у Империума не было шансов войти. Не то чтобы он нас боялся, конечно же. К тому моменту Империум Людей уже вообще едва помнил о нашем существовании.

В некоторых редких, безмятежных областях Ока царит холодная, вызывающая боль в душе тишина. Находясь на краю Элевсинской Завесы, я вспомнил, как здесь погиб целый вид. Мы проводили свои жизни, странствуя не просто среди эха рождения Младшего Бога, но еще и по межзвездной гробнице империи чужих.

Завеса представляла собой огромное красно-черное пылевое облако, которое охватывало несколько давно мертвых звездных систем на краю Ока. Сканеры не могли проникнуть вглубь и не обнаруживали ничего, что стоило бы разрабатывать. Заходившие внутрь корабли — а за сотни лет таковых набралось немного — редко появлялись обратно, а появившись, не сообщали ни о чем таком, за чем стоило бы туда возвращаться. В тех немногочисленных рапортах, которые мне доводилось видеть, даже не упоминалось о встречах с какими-либо мирами. Возможно, при рождении Младшего Бога их поглотило целиком.

Многомесячное путешествие вывело нас на границу Завесы, и «Тлалок» поплыл, широко и далеко раскинув сканеры ауспиков. Анамнезис ничего не слышала, не осязала и не чувствовала внутри пелены.

— Заводите нас внутрь, — велел я экипажу мостика.

«Тлалок» вошел в Завесу, и его окутала тьма, а сканеры ослепли. У нас не было никакого пункта назначения. Ни Фальк, ни обрывочные описания, данные Саргоном, не указали нам подлинного направления. Мы просто пошли в пыль, подняв щиты и зарядив орудия.

Ничего в первый день. То же самое на второй, третий, четвертый, пятый. На шестой день мы прошли сквозь поле астероидов, которое едва могли разглядеть. Его размеры и плотность оставались для нас загадкой, пока мы с Ашур-Каем не потянулись своими чувствами и не повели корабль, насколько могли это делать в липком мраке.

Когда-то это была планета, — передал он мне через несколько часов.

Я не ощущал никакого отклика, который бы предполагал его правоту.

Почему ты в этом уверен?

Я это почувствовал, когда мгновение назад один из камней ударился о пустотные щиты. Почувствовал отголоски жизни. Это поле астероидов когда-то было планетой.

Что ее уничтожило? Что разбило на куски?

Увидим, не так ли?

— Гравитационная тяга, — возвестил один из сервиторов, подключенных к рулям. Притяжение гравитации означало близость крупного небесного тела. Останки разрушенной планеты? Самый большой из кусков?

В конечном итоге, мои подозрения мало что значили. Следовать за тягой гравитации было невозможно — она дергала нас туда-сюда, не подчиняясь законам природы и не проявляя своего источника. Как будто остатки планеты двигались, а вместе с ними дрейфовало и астероидное поле.

— А вот теперь мы заблудились, — заметил Леор по истечении первой недели. Я мог лишь согласно кивнуть.

На десятый день я покорился потребности поспать и видел те же сны, что и всегда — о волках, воющих на улицах горящего города.

Но впервые за десятки лет этот сон перетек из старого воспоминания в нечто большее. Мне снился дождь. Дождь, обжигавший мою кожу щиплющими укусами. Дождь, который падал с грязно-мраморного неба на замерзшую твердь стеклянистой белой скалы. Когда дождь пролился на землю, то въелся в лед с шипением и паром. Когда он побежал по моим губам, у него оказался вкус машинного масла. Когда он затек в мои открытые глаза, зудящие укусы поглотили мое зрение, и все, что я видел, из белой пелены превратилось в чистейшую черноту.

Я проснулся и провел кончиками пальцев по закрытым глазам.

— Ты это почувствовала? — спросил я вслух.

С другого конца комнаты раздалось ответное рычание моей волчицы.

— Аас`киараль, — произнесла Нефертари, назвав планету ее эльдарским именем. Телемахон усмехнулся. Как и я, он говорил на чужом наречии моей подопечной, хотя мне не хотелось знать, каким образом он его выучил.

Я понимал, что его рассмешило. Планета более не заслуживала названия «Песнь Сердца». Ее поверхность, будто катаракта, заслоняли набухающие штормы, которые накрывали весь мир молочными облаками. Небесный барьер нарушали беспорядочно пляшущие молнии.

Среди некоторых моих наиболее религиозных братьев бытует верование, будто все миры обладают душами. Если это так, дух Аас`киараль был ожесточен и болен, неприветлив к пришельцам извне. Наиболее тяжелая из нанесенных ему ран и являлась источником происхождения астероидного поля — целой половины планеты просто не было. Столь ужасающее повреждение, нанесенное небесному телу, должно было бы полностью уничтожить мир, но Аас`киараль продолжала жить изуродованной, плывя в колоссальном пылевом облаке. Разрушенный мир, неспособный увидеть собственное солнце.

Мы стояли у командного трона, наблюдая за серо-белым миром на оккулусе. Остатки планеты не могли бы существовать нигде, кроме как в Великом Оке, где законы реальности подчиняются капризам разумов смертных. Наши невооруженные глаза ничего не сообщали о том, что ждет на поверхности. Сканеры ничего не сообщали. Сенсорный зонд, запущенный в свернувшуюся атмосферу, как того и можно было ожидать, не сообщил ничего.

— Что насчет других кораблей поблизости? — поинтересовался Леор.

— Это Элевсинская Завеса, брат. Можно плыть в пылевом облаке три тысячи лет и ничего не увидеть, пока с ним не столкнешься.

Он издал недовольное ворчание — звук, к которому я уже начинал привыкать.

— И нет способа отследить плазменные следы в атмосфере, чтобы понять, были ли на ближней орбите корабли?

— Ничего подобного сделать никак нельзя, — сказал Ашур-Кай. — Те, кто умнее тебя, уже пробовали.

Я наблюдал за немногочисленными видимыми астероидами, висевшими в вечном мраке. Мы находились на орбите изуродованной планеты с тысячью каменных лун.

— Похоже на надкушенное яблоко, — произнес Угривиан. Когда я, ничего не поняв, повернулся к нему, он пожал плечами. — Яблоко — это такой фрукт. Они росли на Высадке Нувира.

— Зачем вообще сюда приходить? — Леор пытался усмотреть в подобном отступлении пользу, поскольку оно не соответствовало его потребностям. Тысячи миров Ока были населены ордами Нерожденных, ведущими войну друг с другом: часть Великой Игры Богов. Захват планеты зачастую становился финалом игры для многих группировок, а где можно лучше провести вечность, чем на планете, которую можешь переделать в соответствии с собственными желаниями?

Аас`киараль выглядела бессодержательным трофеем, в этом не было никакого сомнения.

— Это место, чтобы спрятаться, — произнес я.

Все еще не убежденный, Леор сплюнул на пол.

— А сигнал точно исходил отсюда?

— Это был не сигнал, — поправил его Ашур-Кай.

— Ну, тогда видение.

— До чего же ты все-таки забавный дикарь. Гипновопль — это не видение.

Я увидел, как аура Леора полыхнула от раздражения, но в остальном он проигнорировал альбиноса.

— Хайон? — спросил он.

— Это был сновидческий астропатический контакт, — ответил я, не глядя на него.

— Что ж, — он выдавил из себя неприятную улыбку. — Это все объясняет.

Ему хотелось разъяснений, но, как и столь многие проявления шестого чувства, астропатию почти невозможно описать тем, кто ни разу не ощущал контакта с ней. Даже многие в рядах Имперской Инквизиции — которые, вероятно, будут единственными читателями этой летописи — практически ничего не знают о мириаде дисциплин, возможных в рамках Искусства. Непосредственно в Святых Ордосах служит мало астропатов, а даже психически одаренные воины и ученые Инквизиции не могут тратить требуемые десятки лет, обучаясь говорить, как астропаты.

Астропатия — это сфера, находящаяся за пределами беззвучных передач импульсов и эмоций, которые происходят между многими связанными друг с другом псайкерами. Когда астропаты на удаленных мирах «говорят» через варп, то передают не слова и даже не язык. Они безнадежно неспособны хотя бы пытаться вести точное общение. Обученные Искусству знают, насколько бесполезно даже пробовать проделать работу с таким количеством мелких нюансов.

Умелые астропаты посылают отпечатки собственного разума, проецированные шаблоны восприятия и триггеры воспоминаний. Здесь может быть мимолетная эмоция, или же многочасовое чувственное откровение. Осознанное или нет, это мало отличается от простирания своих чувств, хотя бесконечно утомительнее. Смотрите на это так: шепот ничего не стоит, однако крик заставляет запыхаться.

То, что доходит до принимающего сознания, никогда не является тем же самым, что отправляла передающая душа. Если бы для образования подобного единения требовалось только отправлять и получать, Империум был бы совершенно иным. Большая часть мастерства астропатии состоит в интерпретации полученных видений и отслеживании их источника. Целые орбитальные сооружения заняты скованными псайкерами, которые пристегнуты к хирургическим столам и держат в трясущихся кулаках перья, а смотрители-мнемомастера тем временем сосредоточенно изучают бесконечные стопки пергаментной бумаги, потемневшей от неразборчиво записанных видений. Из этих узлов Адептус Астра Телепатика получаются прекрасные готовые цели для воинств наших крестовых походов. Нет лучшего способа заглушить систему, чем перерезать ей глотку, пока она не успела позвать на помощь.

Передача сообщения — это простая часть этой психической дисциплины. Толковать сны существенно сложнее. Когда нечто — это дар от далекого разума, а когда просто кошмар природного происхождения? Когда — предупреждение о грядущем кровопролитии, а когда — запоздавшее на века сообщение, которое достигло чужого сознания спустя десятки лет после смерти отправителя?

Ашур-Каю однажды приснился город кричащих детей, изрыгающих на улицы черную грязь. Подобные видения довольно обычны у тех из нас, кто обитает в населенном демонами Оке, однако он уцепился за него, считая посланием. И таковым оно и оказалось: образом от колдунов ордена Ониксовой Пасти — группировки Несущих Слово, которую уничтожил Леор со своими Пятнадцатью Клыками. Альбинос услышал их астропатический предсмертный вопль.

Таковы реалии, с которыми мы имеем дело. Со временем учишься ощущать оттенки и отличительные признаки посланий. Чувствовать недавние. Знать, правдивы ли они. И все же, никогда нельзя быть полностью уверенным.

А если подобному чутью не научиться? Многим это не удается. В истории Империума на протяжении десяти тысяч лет встречаются те, кто отдал свой разум и душу тварям, поджидающим в варпе.

— Я считаю, что это было сообщение, — сказал я Леору. — Вот самое примитивное и верное объяснение.

Он что-то проворчал, что не особо указывало на его доверие.

— Позволь мне перефразировать, — поправился я. — Я знаю, что это было сообщение. Оно привело нас сюда и, хотя я не могу быть уверен касательно его происхождения, это тот самый мир из гипновопля.

— Все равно отдает «может быть».

Верь мне.

Он потряс головой — не в знак не согласия, но отвергая мое прикосновение к его разуму. Прикрытый левый глаз начал подергиваться в болезненном тике. Как странно. Простое соприкосновение моего и его сознаний привело внутричерепные имплантаты в некое раздражение. Ему никогда не нравился контакт разумов, однако здесь действовал усиливающий фактор. Находился ли он на планете под нами?

— Не делай так, — произнес он и слизнул кровь с кровоточащих десен. Воздух вокруг него трепетал, духи боли любовно поглаживали броню, ожидая своего череда появиться на свет.

— Мои извинения, брат, — я оглянулся на разрушенную планету на экране оккулуса. — Я мало что могу почувствовать касательно наличия на планете жизни, хотя там есть обрывок разума.

В беззвучном голосе Ашур-Кая слышалось сухое веселье.

Обрывок разума. Огненный Кулак будет совершенно как дома.

Мой ответ был столь же сух.

Ты само воплощение просперского достоинства. А теперь дай мне сосредоточиться.

— Обрывок разума..? — начал было Леор.

Я поглядел на него. Его темное лоскутное лицо было совершенно серьезным — у него не было трудностей с пониманием, однако требовались дальнейшие разъяснения. Я услышал в сознании смех Ашур-Кая, однако, при всей жестокости Леора, Пожиратель Миров был не глуп. Я так долго странствовал с Ашур-Каем и Гирой, что оказалось легко забыть, как трудно тем, кто обладает более обыденным восприятием, видеть Галактику так же, как мы. Леор мог полагаться лишь на собственные глаза и сканеры корабля. С Нефертари было так же, но ей редко оказывалось достаточно дела, чтобы задавать вопросы.

— От кого или чего бы ни исходило послание, это существо едва можно заметить.

— Тогда так и говори, — покачал головой стоявший рядом с Леором Угривиан. — Тизканская формальность начинает утомлять, колдун.

— Я это учту.

— Я пойду с тобой, — заявил Леор. Иного я и не ожидал.

— Я тоже, — сказала Нефертари. Моя дева чужих стояла у подлокотника пустующего трона, водя точильным камнем по лезвию разделочного ножа. При этом утверждении моей подопечной остальные переглянулись.

— Ты останешься здесь, — обратился я к ней. — Атмосфера очень нестабильна, и мне понадобится постоянно тебя защищать. Это задача для пустотных скафандров и герметичных доспехов.

Она выдохнула, издав сочащееся неудовольствием мурлыканье.

— Почему?

Я мысленно вернулся к посланию-сну, где шипящий ливень обжигал мою кожу и со жгучей болью заливал зрение молочной белизной.

— Там внизу идет кислотный дождь.

«Мстительный дух»

Мне не хотелось приземляться наобум. Нечто призвало нас сюда, и я намеревался его отыскать, прежде чем совершать высадку вслепую. Наши попытки вести вокс-передачи через покров облаков остались без ответа, равно как и все психические прощупывания, предпринятые мной и Ашур-Каем. Мы провели два дня и две ночи в поисках места для посадки. Сон ничем не мог помочь, поскольку больше не повторялся.

Два дня. И нам еще повезло, что это вообще удалось сделать так быстро. Единственные доступные нам возможности состояли в прочесывании десантно-штурмовыми кораблями и разведке истребителями над континентами планеты, поскольку атмосфера была слишком плотной для надежного сканирования. Поначалу мы не находили ничего, кроме низких грозовых туч и мертвой промерзшей скалы. Казалось, что планета застряла в одном временном моменте — облака не двигались, а едкий дождь так и не растворял заиндевевшую землю. Снег шипел и выгорал, но почти сразу же снова смерзался.

В этой сверхъестественной формуле мы оказались новой составляющей, и ливень, конечно же, действовал на нас. После каждой вылазки наши истребители возвращались по новой истерзанными кислотными бурями. У десантно-штурмовых кораблей дела шли и того хуже.

После одного из таких вылетов я встретил на палубе Угривиана, который карабкался вниз по лестнице из кабины «Солнечного кинжала Просперо». Нас окружал бормочущий ураган, состоявший из трудящихся сервиторов и экипажа ангара.

— Колдун, этот мир — могила, — произнес он.

Я опасался, что он прав. Мы искали что угодно: поселение, город, сбитый корабль — все, что могло быть источником астропатического вопля. При спуске ниже пелены облаков приборы вели себя точно так же. Истерзанная планета сбивала все прочесывания ауспиком.

Наконец, мы его обнаружили. Один из управляемых сервиторами истребителей вернулся в док на борту «Тлалока» и выгрузил зернистые пикт-изображения севшего звездолета, наполовину зарывшегося в снег на дне глубокого ущелья. Качество картинки никуда не годилось, и было невозможно сказать ни что это за корабль, ни сколько он там находится.

— Для примера масштабов, в этом каньоне смог бы поместиться город на девять или десять миллионов жителей, — сказал Ашур-Кай, когда мы собрались вокруг центрального гололитического стола командной палубы, пытаясь выжать детали из низкокачественных изображений.

Телемахон присоединился к нам и наблюдал без интереса. Фальк и его братья продолжали хранить молчание, запершись в своем убежище.

— Я полечу на десантном корабле, — предложил Телемахон.

Ты не можешь ему доверять, — передал Ашур-Кай.

Теперь он мой. Я верю ему так же, как и тебе. Давай закончим на этом.

Хорошо. Я останусь на мостике и буду готов открыть канал, если возникнет такая необходимость. Впрочем, ничего не гарантирую. Психический контакт будет в лучшем случае непредсказуем. Этот мир захлебывается в хаосе.

Все знали, что им делать. Я отправил их заниматься своими обязанностями и договорился встретиться с Телемахоном и Леором у десантно-штурмового корабля через час.

Нефертари не отпустила меня без последнего требования взять ее с собой. Она перехватила меня в одном из сборных залов правого борта, спланировав с высокого готического потолка комнаты, которую освещали лишь окутанные пылью звезды за наблюдательными окнами.

Она приземлилась с урчанием сочленений доспеха, столь же ловко, как человек спустился бы с последней ступеньки лестницы. То, как она получила эти крылья, было отдельной историей — она мастерски обращалась с ними, хотя родилась без них.

Близость к ней приносила благословенную тишину разума, который я не мог с легкостью прочесть, и за это я дорожил ею. У нее в голове была аура холодного, необычного безмолвия, а не накатывающееся бормотание воспоминаний и эмоций, из которых состоят сознания живых людей. Еще хуже была томящаяся, шепчущая пустота в душах всех моих рубрикаторов. Как и всегда, одного присутствия Нефертари хватило, чтобы успокоить меня.

— Voscartha, — поприветствовала она меня словом, которое у подобных ей означало «господин», хотя она никогда не улыбалась, пользуясь им. — Я иду с тобой.

— Не в этот раз.

— Я твоя подопечная.

— Нефертари, там нет ничего, способного мне навредить. Моя кровь не нуждается в защите.

— А если ты ошибаешься?

— Тогда я убью то, что затаилось, чем бы оно ни было, — я положил руку на оплетенный кожей чехол для карт таро, пристегнутый цепью к моему бедру. Она не стала кивать, поскольку кивают люди, но я почувствовал, как она уступила.

— Время перемен, — произнесла она, и от этих слов у меня стало покалывать в позвоночнике. Сама того не зная, она эхом повторила предшествующее предостережение Гиры.

— Что изменилось?

— Я наблюдала. Наблюдала за волчицей, за твоими новыми братьями. Наблюдала за тобой. Хайон, для чего мы здесь на самом деле? Зачем вести нас в это место на самом краю Родной Могилы?

— Я так чувствую, что это риторический вопрос.

Она наклонила голову, встретившись со мной взглядом. У Нефертари были совершенно поразительные черные глаза. Несмотря на присущую чужим раскосость, или же, возможно, благодаря этому, в них всегда присутствовал намек на большее, нежели она позволяла себе произнести. Ашур-Кай как-то сказал мне, что я воображаю загадку просто потому, что не могу с легкостью прочесть разум девы чужих. Он постоянно с сомнением относился к связи между мной и моей подопечной.

— Риторический, — повторила она своим голосом, напоминающим звук ножа, выходящего из ножен. — Это слово мне неизвестно.

— Оно значит, что ты задаешь вопрос, уже зная ответ, чтобы окончательно убедиться.

Она на ходу провела пальцами своей перчатки по ближайшей стене. Загнутые когти, которыми оканчивались все пальцы, были сделаны из биолюминисцентного, живого багряного кристалла. Они скребли по металлу, издавая звук, похожий на далекие крики.

— Нет. Вопрос был не риторическим. Я хочу знать, зачем мы здесь.

— Чтобы помочь Фальку.

— А почему для тебя это важно? Ты тоже ищешь боевой корабль, который он искал? Флагман Архипредателя?

— Он назывался «Мстительный дух». Весь экипаж «Тлалока» — это десятая часть того, что понадобилось бы для линкора типа «Глориана».

Название вызвало у нее насмешливую улыбку.

— И это он лежит на дне каньона?

— Не знаю, Нефертари.

Гира крадучись приблизилась к деве эльдар. Нефертари провела пальцами перчатки по меху волчицы, какое-то мгновение шепча на своем змеином наречии. Они были ближайшими из моих спутников, однако их недавно открывшаяся близость все еще действовала мне на нервы.

— Ты лжешь мне, Искандар, — мягко произнесла она. — Не о том, что знаешь, а о том, почему мы здесь и о том, чего ты хочешь. Ты хочешь этот корабль.

— Я же сказал тебе, я никак не могу его укомплектовать.

Ее черные, черные глаза встретились взглядом с моими.

— Можешь, ведь у тебя есть нечто такое, чем не обладает больше никто из военачальников. У тебя есть Итзара.

Мое молчание сказало все за меня. Она читала в моем сердце, словно в открытой книге, и не нуждалась более ни в чем, чтобы видеть истину. Я смотрел на Нефертари. Она смотрела на меня.

— Мы с Гирой чувствуем перемены в тебе, — произнесла она, — пусть даже ты не в состоянии ощутить ее сам. Пребывая в невежестве, мой народ дал жизнь Младшей Богине, именуемой Той-Что-Жаждет. Закричав при рождении, она сожгла нашу империю. Сделав первый вдох, поглотила наши души. Она все еще алчет их, высасывая наш дух из теней. Так что я приношу в жертву этой Богине чужие души и пью их боль, чтобы облегчить свою собственную. Их крики становятся песней. Навязчивый шум их последних вздохов — колыбельная, позволяющая мне уснуть. Такова судьба моего народа, который продолжает охотиться за мной даже в изгнании. Хайон, я понимаю, что значит быть в одиночестве, и чую это в других. Ты так одинок. Это убивает тебя.

— Я не одинок. У меня есть Ашур-Кай и Леор. Есть Телемахон. Есть Гира.

— Твой бывший господин-альбинос. Глупец с поврежденным мозгом, который следует за тобой, сам не зная, зачем это делает. Выродок, подчиненный тебе колдовством. И демон в теле зверя, что чуть не убил тебя.

Между нами вновь установилось молчание.

— У меня есть ты, — наконец, произнес я.

Это вызвало у нее улыбку. К тому моменту ей было уже несколько сотен лет — больше, чем мне и любому из моих братьев — однако казалось, что она еще только на пике инородной юности.

— У тебя есть я, — согласилась она, — но давай не будем делать вид, будто этого достаточно. Ты не человек, и неважно, что в тебе присутствует человеческая основа. Ты — орудие, которое создано быть связанным с орудиями-братьями. Ты был рожден чувствовать эту связь, и без нее ты слабее. Именно из-за потребности в ней ты принял в экипаж Огненного Кулака и Угривиана. Именно поэтому спас Фалька и его людей. Твое сердце отравлено, и ты одинок, но ты рожден для радости братства. Так что, наконец, ты сражаешься. Ты ощущаешь возбуждение амбиций и ищешь величайший из кораблей. Наконец-то борешься с одиночеством, которое так долго грозило тебе. Но будет ли этого достаточно?

Я восхищенно внимал каждому ее слову. Гира уже делилась своим звериным восприятием этой перемены, но ясное и терпеливое объяснение Нефертари заворожило меня. Она плавно, крадучись скользнула ближе, раскрыла и сомкнула руку. Кристаллические когти щелкнули.

— Будет ли этого достаточно? — вновь спросила она. — Ты был рожден в братстве, однако оружию нужно, чтобы его направляли, не правда ли? А тебя больше некому направлять, Хайон. Нет Императора, указующего с трона и кричащего своим сыновьям покорять звезды Его именем. Нет Одноглазого Короля, вглядывающегося в мрачнейшие из бездн Моря Душ и требующего от тебя нырнуть вместе с ним навстречу проклятию.

— Я не служу никому, кроме себя самого.

— Такая тупая, глупая гордыня. Я говорю о единстве, а ты боишься, что я веду речь о рабстве. Единство, вошкарта. Быть частью чего-то большего, выходящего за пределы тебя самого. Твои бывшие владыки не направляют твой путь, и ты должен быть свободен.

— Я свободен.

Она подошла ближе. Слишком близко. Если бы кто-то другой прикоснулся ко мне, как она в тот миг, я бы убил его из-за причиняемого мне дискомфорта. Но она была моей, моей Нефертари, и я позволил ей провести когтистым кончиком пальца перчатки по моей щеке.

Не путайте близость с чувственностью. В этой сцене не было никакой страстности. Лишь болезненная, тесная близость.

— Будь ты свободен, — прошептала она, — тебе бы больше не снились волки.

От этих слов у меня застыла кровь. Не имея никакой возможности читать в моем разуме, она продолжала произносить вслух мои собственные мысли.

— Знаешь, кто ты, вошкарта?

Я признался, что не знаю.

— Ты воин без войны, ученик без учителя и учитель без учеников. Ты довольствуешься продолжением существования, а существование без удовольствия ничем не отличается от гниения. Если ты продолжишь бездействовать, если позволишь Галактике давить на тебя, даже не сопротивляясь этому… значит, ты такой же, как Мехари, Джедхор и другие мертвецы, что ступают в твоей тени. Хуже того, ты будешь таким же, как любимая и оплакиваемая тобой Итзара.

Я почувствовал, что стискиваю зубы. Оба моих сердца забились чаще.

— Совсем как она, — улыбнулась Нефертари. — Плавает в своем баке с дающей жизнь жидкостью и пялится на свою камеру-склеп мертвыми глазами, ничего не знающими о надежде. У нее были причины стать Анамнезис. Останься она смертной, ее бы ждали жизнь без разума и смерть в молодости. Чем ты оправдаешь то, что заключил себя в подобное оцепенение?

В тот момент я не мог полагаться на собственный голос. Мое замешательство вызвало у нее улыбку.

— Ты отбросил связывавшие тебя цепи. Отбросил замысел Императора относительно тебя и всех твоих братьев. Что ты приобрел, Хайон? В чем радость такой жизни? Что ты сделал со свободой, купленной кровью и огнем?

— Я…

— Тише. Остается еще одно, — ее глаза вперились в мои. — Ты меняешься, но не все изменятся вместе с тобой. Наступит день, когда ты должен будешь убить Ашур-Кая. Обещаю тебе это. Вы начинаете этот путь вместе, но завершишь ты его без него.

— Ты ошибаешься. Он ближайший из моих братьев.

— Пока что, пока. Я пообещала. Поглядим, как оно выйдет, — улыбка Нефертари погасла. Она облизнула коготь перчатки, пробуя на вкус мой пот. — Мерзкие mon-keigh, — тихо произнесла она. Последний раз соприкоснулась со мной взглядом на прощание, а затем отвернулась и снова взмыла в воздух.

Когда она ушла, моя волчица оглядела меня злыми белыми глазами. Чувствовалась ли в этом нечеловеческом взгляде очередная нотация? Или просто веселье? Не произнеся ни слова, я двинулся дальше. Волчица последовала за мной, как следовала всегда.

В ночь, когда я ступил на поверхность Аас`киараль, а жгучий ливень счищал с моего доспеха кобальтовую краску, мое внимание раз за разом возвращалось к Леору и Телемахону. Все изменилось. Я уже много раз замечал это на корабле с тех пор, как на борт попали Леор и его воины — по коридорам в остальном безмолвного звездолета разносились отголоски смеха и лязга цепных топоров — но на поверхности мира не было никого, кроме нас. Изоляция заострила мое восприятие различий между тем, как было, и тем, как стало. Перемены стали гораздо отчетливее.

Идем, — передал я им обоим, двинувшись вниз по аппарели десантного корабля. Телемахон повиновался, храня раздраженное молчание, однако Пожиратель Миров был сангвиником в меньшей степени.

— Я же говорил тебе прекратить так делать, — прорычал Леор, выходя на снег вслед за мной. — Проваливай из моей головы.

Я отдавал им распоряжения так, словно они были рубрикаторами, и даже не сознавал этого. Они не следовали за мной в мрачном безмолвии, как рубрикаторы, которые подстраивали свои монотонные движения под меня. Леор шагал слева, не в ногу со мной. Топор оттягивал его руку и волочился по снегу. Телемахон ступал легче и аккуратнее, положив руки на эфесы убранных в ножны мечей.

Самым странным было то, что я слышал в воксе их дыхание.

Леор какое-то время терпел мои взгляды, а затем снова издал рычание.

— Говори, что у тебя на уме, Хайон, или смотри куда-нибудь в другую сторону.

— Ничего особенного, — ответил я. — Просто вы… живые.

Сперва я подумал, что он рассмеется и сочтет мои слова бессмысленными сантиментами. Возможно, он бы не понял, или же ему не оказалось бы дела. Однако Леор несколько долгих секунд глядел на меня, а затем кивнул. Просто кивнул. Не больше, не меньше. Несмотря на все, через что мы прошли вместе в последующие годы, мне кажется, что я никогда не ценил его присутствие рядом так, как в тот миг. Сила простого братского взаимопонимания. Я услышал из-под шлема Телемахона хлюпающий звук, с которым остатки его рта растянулись в тошнотворной ухмылке, обнажив зубы, но эту насмешку было легко проигнорировать.

Снег хрустел под нашими сапогами и шипел от едких поцелуев дождя, растворяясь и тут же снова замерзая. Мир и впрямь застыл во времени, замерев за годы или века до настоящего момента. Временные искажения едва ли являются для планет Ока чем-то неизвестным, но это место все равно вызывало у меня мурашки по коже. Аас`киараль была разрушена до смерти, но продолжала жить. Что бы произошло, если бы время когда-нибудь вновь коснулось этой планеты? Разлетелась бы она бурей астероидов, наконец-то сдавшись перед катаклизмом?

Я не стал утруждаться и сканировать заснеженную местность переносным ауспиком. В безумных условиях всех демонических миров Ока отобразилось бы либо сто различных замерзших элементов, либо вообще ничего хотя бы отдаленно знакомого. Я уже давно перестал полагаться на подобное сканирование. Здесь постоянно действовала не физика, а исключительно причуды тех сознаний, которые преображали планеты Ока в соответствии с собственными желаниями. Аас`киараль казалась неуправляемым миром — сферой, утратившей управлявший ею разум.

У нас не было контакта с «Тлалоком». Вокс забивали атмосферные помехи, а моя связь с Ашур-Каем была столь же ненадежна. Вскоре после высадки я ощутил разрыв, который обычно происходит на большом расстоянии. Его больше не было в моем сознании.

Мы продолжили продвигаться сквозь ливень, начав спускаться в каньон. К тому моменту, когда мы оказались на середине ущелья, кислота очистила наши доспехи до тускло-серого металла. Гира заходила в тени и появлялась обратно, едкий дождь пропитывал ее черную шкуру, но шторм не причинял ей вреда. Полыхающая над ущельем гроза в изобилии порождала тени, в которых волчица могла растворяться и появляться где-то в другом месте. Периодически она использовала наши тени — вытянутые силуэты на обледенелом камне.

Корабль под нами был погружен в океан серой мглы, заполнявшей глубины каньона. Оценка Ашур-Кая оказалась точной — в каньоне мог бы поместиться столичный город-улей с населением в десять миллионов. У меня до сих пор стынет кровь, когда я вспоминаю размеры того ущелья и зрелище самых высоких шпилей на хребтовых укреплениях утонувшего корабля, непокорно пробивающихся ввысь через туман.

Уже тогда, еще не ступив на корабль — даже еще не увидев его целиком — я понял, на что смотрю. Расположение башен, вздымающихся в тумане… Их местонахождение и удаленность друг от друга… Мы практически ничего не видели из-за мглы и находились в нескольких километрах над звездолетом, но его все равно выдавали размеры.

В тот же миг такой же поспешный вывод сделал и Леор. Он выругался на награкали, поставив под сомнение мою родословную.

— Ты был прав, — произнес он в финале своей оскорбительной тирады в адрес матери. — Эта штука размером с… — он запнулся. — Со что-то огромное.

Телемахон тихо засмеялся.

— Огненный Кулак, ваш примарх наверняка был бы так горд узнать, что твой интеллект не уступает его собственному.

Пожиратель Миров ничего не ответил. Меня восхитила его сдержанность, хотя я не мог не задаться вопросом, не в том ли дело, что у него попросту не нашлось резкой отповеди.

Пока мы спускались по практически вертикальному отрезку стены каньона, выбивая в обдуваемой снегом скале опоры для рук и ног, Леор находился надо мной. Ударом ноги Леор вышиб в промерзшем камне сверху очередную опору, и по моему шлему застучали падающие камешки.

— Ты только представь, каково жить в этой дыре, — передал он по воксу. Даже на короткой дистанции на нашем канале возникал треск. Эта планета была жестока к нашему снаряжению.

Я преодолел последний участок, спрыгнув на покатый выступ скалы и зацепившись шипами на подошвах. Телемахон уже ждал. Леор все еще находился в трех дюжинах метров наверху.

— На это уходит целая вечность, — добавил он. — Надо было пользоваться прыжковыми ранцами.

На «Тлалоке» не было прыжковых ранцев. По крайней мере, таких, которые бы еще работали. Когда я сообщил ему об этом, то заработал свежую порцию ругательств. В этих не упоминалась моя мать — женщина, которую я в любом случае уже слабо помнил. У нее были темные глаза и кожа такого же насыщенного кофейного оттенка, как у меня и Итзары. Ее звали… Эйхури. Да.

Эйхури.

Она умерла на Просперо с приходом Волков.

Леор закончил слезать и упал на обледенелый выступ рядом со мной. Остов корабля все еще оставался в нескольких километрах под нами, окутанный тенями каньона и бурлящим туманом.

Иди, — передал я Гире. Сообщи, если найдешь что-то живое.

Господин, — откликнулась волчица и прыгнула во мрак.

Я поднял взгляд к небу, к покрову облаков, который заслонял небеса ядовитой серой подушкой. Капли кислотного дождя испещряли мои глазные линзы, но не могли растворить в доспехе ничего, кроме краски. Не произнеся ни слова, я начал спускаться по очередному склону, круша камень, чтобы создать опоры.

Мы опускались все глубже во тьму. Спустя час спуска на нас перестал падать дождь. Мы находились уже почти в тумане.

Пока мы спускались, я размышлял о присутствии Пожирателя Миров. Леору было свойственно встречать все топором и дергающейся ухмылкой. Казалось, он считает, что слишком много планировать — то же самое, что беспокоиться, а беспокойство для него являлось недостатком силы духа. Насколько я мог судить, он также высокомерно придерживался мнения, будто смерть — это нечто такое, что случается с другими воинами.

— Есть вести от твоей волчицы? — спросил он по воксу.

— Пока ничего.

— Ты окружаешь себя чрезвычайно странными вещами, — позволил себе заметить Леор. — Чужая девчонка. Волчица из преисподней. Теперь еще этот предатель с мечами. Кстати, а что ты с ним сделал?

Я ощутил вспышку раздражения Телемахона от того, что о нем говорят так, словно его с нами нет.

Леор продолжил говорить так, будто я ответил. Он перечислял причины, по которым Телемахону никогда нельзя доверять, и утверждал, что мне следует убить того, чтобы избавить себя от грядущих проблем. Я оставлял его комментарии без внимания.

Гира? — отправил я послание в направлении обломков. Гира?

Ничего. Вообще ничего.

— Осторожно, — сказал я остальным. — Мне кажется, что-то не так.

Это вызвало у Леора смех.

— Как трагично, что для тебя это неожиданность, колдун.

Он так легко начинал смеяться. Я каждый раз вздрагивал от этого звука, как трус дергается, слыша выстрелы.

Я узнал, как называется корабль, сразу же, как только ступил на разбитый корпус. Меня, наконец-то, захватило ощущением находящегося рядом сознания. Чтобы подтвердить подергивания шестого чувства, потребовалось лишь приложить ладонь к железной коже звездолета.

«Мстительный дух». Лишенное интонации и безжизненное эхо этого расходилось по корпусу. Машинный дух корабля, сколько бы от него ни осталось, дышал, гоня собственное имя по железным костям.

Итак, звездолет не был мертв. Обесточен и практически безмолвен, но не мертв. Он не разбился. Первоначально обходя его поверхность и лязгая подошвами по древнему металлу, мы не увидели никаких следов смертельных повреждений. Боевой корабль тянулся на несколько километров — от холодных двигателей до носа-тарана — а покров тумана делал наши суждения больше похожими на догадки, однако звездолет выглядел так, словно вообще не разбивался. Никаких явных повреждений надстройки, шпили укреплений не обрушились…

— Меня посетила неприятная мысль, — передал по воксу Телемахон, пока мы втроем двигались поперек внешнего корпуса. Во мгле перед нами поднимались тени башен, напоминавшие намек на город на горизонте.

— Продолжай.

— Что если этот корабль не терпел крушения? Он вообще на дне каньона? Что если он просто здесь дрейфует?

Я думал о том же самом. Звездолет был обесточен. Он никак не мог оставаться на месте в атмосфере без двигателей, которые бы компенсировали притяжение гравитации. Если же корабль парил здесь, как в пустоте, это означало, что он почему-то не подвластен воздействию силы тяготения разрушенной планеты.

Однако подобная идея вовсе не могла быть нереальной только потому, что казалась невозможной. Учитывая беспорядочность и переменчивость затянутой пылью звездной системы Аас`киараль, я полагался на то, что видел собственными глазами, а не на физические прогнозы. Непредсказуемая гравитация мира до такой степени не подчинялась законам природы, что мы бы даже не смогли точно указать местонахождение планеты в космосе. Это была Империя Ока — здесь, глубоко в недрах коры планеты, застывшей во времени в момент своей гибели, запросто могло оказаться, что притяжение было отринуто вместе с временной реальностью.

— Абаддон, — тихо и с благоговением произнес я. — Из всех укрытий…

Леор стоял рядом со мной, глядя на вздымающиеся в тумане хребтовые башни.

— Нам нужно идти внутрь.

— Хайон, — сказал Телемахон позади нас.

Я не ответил никому из них. Я все еще прокручивал в голове возможные варианты. Абаддон увел «Мстительный дух» за Огненный Вал Лучезарных Миров, в непроницаемые для сканеров глубины Элевсинской Завесы, и обесточил звездолет под поверхностью этого разрушенного мира. Ничего удивительного, что боевой корабль так долго не могли отыскать.

— Хайон, — на сей раз это произнес уже Леор.

— Секунду, прошу тебя.

Моя рука, приложенная к корпусу, трепетала от отголосков, которые дразнили мой разум запахом дыма, звуком стрельбы болтеров и заставляющим пошатнуться ощущением того, как пушки корабля палят в небесах над Террой.

— Хайон!

Я отнял ладонь от металла.

— В чем дело?

Леор указал своим пистолетом. Я проследил за его движением. Дальше вдоль корпуса, подскакивая в тумане, плыл сервочереп. Несколько секунд я просто смотрел на него, не зная, верить ли собственным глазам. Он продолжал приближаться, легко паря.

Минимальное применение психического воздействия протащило его по воздуху, и он с приглушенным хлопком приземлился ко мне в руку. Настоящий человеческий череп, оснащенный крошечным антигравитационным генератором, который позволял ему парить. Обе глазницы занимали пикт-рекордеры, сенсорные иглы и линзы фокусировки.

Я сжал череп-зонд, и хромированный позвоночник затрепетал в непристойной пародии на жизнь, бессильно колотясь в моей руке. Механические глаза пощелкивали и стрекотали, наводя резкость на мой лицевой щиток.

— Приветствую, — обратился я к нему.

В ответ из миниатюрных вокс-динамиков, установленных на месте верхних резцов, раздался всплеск аварийного кода. Многосоставной позвоночный столб существа задергался еще сильнее, скручиваясь и разворачиваясь, словно змея, чего никогда не смог бы сделать настоящий хребет.

Меня интересовало, кто наблюдает за нами посредством его глаз. Если допустить, что внутри корабля вообще находился кто-либо живой.

— Я — Искандар Хайон из Ха`Шерхан. Я пришел с Леорвином Укрисом из Пятнадцати Клыков и Телемахоном Лирасом из Третьего Легиона. С нами Фальк из Дурага-каль-Эсмежхак. Мы ищем Эзекиля Абаддона.

Он продолжал биться в моей хватке.

— Дай-ка взглянуть, — сказал Леор.

Я бросил ему аугментированный череп, ожидая, что он поймает его. Вместо этого, пока тот барахтался в воздухе, пытаясь выровняться при помощи слабого антигравитационного двигателя, Леор снес его в сторону ударом своего цепного топора. Куски черепа и осколки металла простучали по окутанному тенью корпусу.

Несколько мгновений я глядел на брата.

— Очередная славная победа, — наконец, произнес я.

Он издал ворчание, которое могло оказаться смехом.

— Это была шутка, Хайон? Осторожнее, а то я начну думать, будто внутри твоих доспехов заперта душа.

Прежде чем я успел ответить, он постучал зубьями топора по обшивке у нас под ногами.

— Пойдем внутрь?

— У корабля есть несколько тысяч входных люков, — заметил Телемахон. — Тебе нет нужды резать…

Леор активировал цепной топор и начал резать. Брызнули искры.

Хотя время слабо затрагивало этот мир, влияние Ока было заметно по всему «Мстительному духу». Туман скрывал внешнюю чудовищность, однако внутри становилась совершенно очевидна холодная, очень холодная опасность флагмана.

Многие из коридоров корабля покрылись известняком, превратившись в лабиринт сооружений цвета выбеленной кости. Из сочленений и трещин на костяных стенах выдавались серые формации матовых кристаллов. По всему звездолету расходилось ощущение, будто странствуешь по трупу какого-то огромного зверя, который уже сотни лет как мертв.

По отключенному боевому кораблю еще текла рассеянная энергия, проявлявшаяся в светильниках над головой и настенных консолях. Первые периодически мерцали. Экраны вторых тонули в беззвучных помехах. Основные генераторы корабля молчали и бездействовали, это было очевидно по тишине. Существующее питание было локализованным и слабым, оно ограничивалось горсткой систем.

Несколько раз перед нами оказывались медленно двигающиеся сервочерепа. Я приветствовал их при каждой встрече, повторяя наши имена и цель визита на «Мстительный дух» в надежде, что тот, кто за ними следит, кем бы он ни был, заметит наше присутствие через глазные линзы черепов. Большинство из них сканировали или записывали нас, а затем сразу же старались скрыться на своих чирикающих антигравитационных двигателях.

Леор позволял большинству уплывать прочь, хотя и подстрелил три из них, заявив, что если Абаддону есть дело до того, что мы ломаем его игрушки, то Первый капитан мог бы, черт побери, придти и обсудить это лицом к лицу. Я счел, что сложно оспаривать столь прямолинейную инициативу.

Все это время Гира продолжала хранить молчание. Дотянувшись до нее один раз, я ощутил злость, вызванную одним лишь моим присутствием. Где бы она ни находилась, она охотилась в одиночку.

Металл помнит все. Контакт с волнами Ока извлек воспоминания из корпуса корабля, материализовав отголоски экипажа, погибшего в ходе службы на борту флагмана за десятки лет Великого крестового похода. Там были сотворенные из стекла призраки. С костяных стен зловеще глядели хрустальные лица, и на всех было выражение неприятной гармонии. Лица, выполненные с детальностью, недоступной даже мастеру-скульптору, представляли собой маски с закрытыми глазами и распахнутыми ртами. Подойдя достаточно близко, можно было увидеть морщинки на губах. Приблизившись еще сильнее — разглядеть поры.

— Даже их призраки кричат, — произнес Леор.

— Не будь таким примитивным, — упрекнул его Телемахон. — Взгляни поближе.

Мечник был прав. Ни на одном из лиц не было напряженных от страдания линий вокруг глаз, которые ожидаешь увидеть на кричащей маске. Эти мужчины и женщины умерли в муках, но их эхо не кричало.

— Они поют, — произнес Телемахон.

Я провел пальцами перчатки по одной из масок, практически ожидая, что ее глаза откроются, а из стеклянных уст раздастся песня. В этих статуях сохранялась своего рода жизнь. По ту сторону их закрытых глаз проплывали приглушенные сущности, что отчасти напоминало слабые проявления жизни в моих рубрикаторах. Однако это было не совсем то же самое.

Изучая хрустальный язык, а затем закрытые хрустальные глаза, я понял, почему ощущение казалось настолько знакомым. Это было такое же расходящееся чувство головокружения, какое случается, когда душа покидает свежий труп в те сводящие с ума мгновения, пока Боги еще не затянули ее в варп.

— У меня от этих штук кожа зудит, — сказал Леор. — Клянусь, они двигаются, когда на них не смотрят.

— Я бы не стал исключать такую возможность, — отозвался я. И снова прикоснулся к одному из них, приложив кончики пальцев к его лбу.

Я — Хайон. Бессловесный импульс, сконцентрированное ощущение моей личности.

Я жив, — безмолвно пропело оно. Мелодия слагалась из шепчущих воплей. Я кричал, когда корабль горел. Я кричал, когда огонь снимал плоть с моих костей. А ныне я пою.

Я опять убрал руку. Как занимательно видеть безмятежные лица в качестве могильных памятников столь мучительных смертей. У нас на Просперо существовал аналогичный обычай ковать изысканные погребальные маски для павших властителей. Как бы они ни умирали, мы хоронили их в золотых умиротворенных личинах.

В следующий раз я коснулся протянутых пальцев руки, выходящей из стыка костяной стены.

Я — Хайон, — сообщил я ей.

Я жив. Задыхаясь, я вдыхал пламя. Каждый вдох втягивал огонь в мое горло. Кровь заполняла изжаривающиеся легкие. А ныне я пою.

Хватит. Этого было достаточно. Я отвел руку, разрывая контакт.

Неожиданно раздался треск стекла. Я обернулся и увидел, что Леор от нечего делать бьет по тянущимся из костяных стен рукам. Он хлопал по ним ладонью в перчатке, и они ломались.

— Прекрати, — сказал я. Каждый раз, когда он ломал одну из них, мне в виски вонзалось копье неприятного, гудящего жара.

— Что? Почему? — он нанес по очередной напряженной руке удар тыльной стороной ладони, переломив ее посередине. Обрывающаяся на предплечье хрустальная культя осталась на месте, а кисть и запястье разлетелись по костяному полу звенящими осколками. Жар боли у меня в голове на мгновение превратился в огонь.

— Они психически резонируют. Ты заставляешь их петь, и эта песня неприятна.

Он остановился.

— Ты их слышишь?

— Да. И радуйся, что ты — нет.

Мы подошли к очередному Т-образному перекрестку. Леор указал своим топором налево.

— Центральный продольный коридор в той стороне.

— Мы направляемся не на мостик.

Пожиратель Миров продолжал смотреть в проход, ведущий к одной из основных магистралей хребта корабля.

— Нам нужно идти на командную палубу, — произнес он.

— Пойдем. Но сперва я схожу в эту сторону.

— Почему?

Я направил Саэрн в противоположный коридор. Из стен, потолка и пола прохода неподвижно тянулся настоящий лес конечностей из серого хрусталя. Мне не требовалось к ним прикасаться, чтобы расслышать их шепот. Когда они оказывались собраны в группы, их слабый психический резонанс усиливался до такой степени, что вызывал у меня зуд в зубах.

— Надо признать, это и впрямь выглядит многообещающе, — отозвался Леор.

Мы двинулись дальше, стараясь не притрагиваться к кристаллическим рукам.

Там, где стены все еще продолжали состоять из темного железа и чистой стали, резко выделялись повреждения. Корабль сражался в небесах над Террой, и в последние часы Осады его брали на абордаж бесчисленные ударные группы элитных воинов Императора. Их наследие было записано на холодном металле отметинами от попаданий зарядов болтеров и жжеными пятнами подпалин от лазеров.

— Чувствуешь что-нибудь? — поинтересовался Леор.

— Не смогу ответить, пока не появится более отчетливая связь.

— Ощути их. Нащупай магией.

Магия. Опять…

— Машинный дух корабля пребывает в сне-коме. Где-то еще присутствует жизненная энергия, но я не могу быть уверен касательно ее источника. Возможно, это всего лишь кристаллические призраки корабля, или же сознание самого мира, которое просачивается внутрь костей звездолета. Все кажется живым, но ощущение искаженное и рассеянное.

Леор выругался, и его локоть с треском снес несколько вытянутых пальцев. Я вздрогнул, но промолчал.

Мы продолжали идти. Каждые несколько шагов Леор дергался, сжимая пальцы и скрежеща зубами. Я постоянно слышал, как он что-то шепчет в вокс.

— Это все кристаллы, — произнес он, заметив мой взгляд. Его зубы снова сжались, взвизгнув, словно фарфор. — Я потому их и бил. От них Гвозди кусаются.

Его окружал ореол боли. Она венчала его незримой короной, и нерожденные демоны, слишком слабые, чтобы обрести форму, гладили его доспех на ходу. Еще, — умоляли они, отчаянно желая поддержки — топлива, которое позволило бы им существовать.

Я сомневался, что большинство из Нерожденных вообще ощущали присутствие Телемахона. После того, как я начисто лишил его нервы и мозг чувствительности, он не испытывал практически никаких эмоций. После переделки я много раз видел его глазами Гиры, и пламя его души было слабым и незначительным, пока он находился вдали от меня. Он без дела стоял в помещении, почти так же неподвижно, как рубрикаторы, дыша и глядя в такт тем мыслям, что еще оставались внутри его головы. Чувства возвращались в его сознание лишь тогда, когда он оказывался неподалеку от меня. Этот соблазн обеспечивал его верность. Я был ему ненавистен в той же мере, что и необходим.

В холодных залах «Мстительного духа» время текло странным образом. Мой ретинальный дисплей отслеживал, как секунды ползут чудовищно медленно, а Леор сообщил, что показания его хронометра меняются в обратную сторону. Не раз я замечал, что на краю обзора двигаются кристаллические отголоски мертвого экипажа. Не все из них были людьми — многие являлись воинами Легионес Астартес, возродившимися в виде эха на борту флагмана, где погибли. Из стен, потолков, пола тянулись кустодии в изысканно отделанных доспехах и покрытые боевыми шрамами Имперские Кулаки… Все они исполняли беззвучные погребальные песни об огне и ярости. Некоторые были вооружены боевыми алебардами, иные держали абордажные щиты — но большинство сжимало болтеры в руках, которым уже не суждено было вновь выстрелить из оружия.

Один из них — вырезанное из серого стекла олицетворение носящего шлем легионера Имперских Кулаков — разбился на зазубренные осколки при моем приближении. При этом по моим вискам прошла гудящая боль, но я услышал, как Леор заворчал от чего-то вроде облегчения. Его черепные имплантаты жестоко вгрызались в плоть мозга, пока мы приближались к стеклянному призраку, и успокоились, когда тот разрушился.

Думая о «Мстительном духе» сейчас, я вспоминаю, во что мы его превратили, столько тысячелетий обитая на борту и направляя его в бой. Он был совершенно иным в ту ночь, когда мы втроем впервые ступили в его обесточенные помещения. Даже при отключенных системах и полностью лишенном жизни машинном духе, назойливая темнота была не пустой, а гнетущей. Легенды гласили, будто корабль был брошен, но он казался затаившимся, выжидающим. Не пустым, не опустошенным.

Не могу сказать вам, как долго мы шли в этом насыщенном мраке. Час. Три. Десять. Там, в ту ночь, время ничего не значило. Помню, что мы проходили через энергетическое горнило, камеру с неработающими запасными генераторами, которые выглядывали на нас из тени со злобой дремлющих горгулий. Именно на другом краю того помещения, когда мы вновь вошли в лабиринт коридоров, на краю моего ретинального дисплея взметнулась и опала синусоидальная линия, отслеживающая новый звук. Шаги, тяжеловесные и неторопливые. Керамит по костяному полу.

— Хайон, — предостерегающе произнес Леор, вскинув руку, чтобы мы остановились.

— Я слышу.

Целеуказатель тут же наложился на новоприбывшего, вышедшего из-за поворота на перекрестке перед нами. На том был надета потрепанная и выцветшая броня, разные части которой были сняты с воинов всех Девяти Легионов, а длинные, неопрятные и спутанные волосы свисали на лицо, наполовину скрывая его черты. Даже на таком расстоянии я видел в его глазах золото. Неестественное, нечеловеческое золото, придававшее радужкам металлический оттенок. У него в руках был болтер — такой же простой и побитый, как и его боевой доспех. Он не целился, а держал оружие опущенным, расслабив руки. Затрещал вокс, системы его доспеха автоматически настраивались на наш общий канал.

— Я буду признателен, если вы перестанете бить мои сервочерепа. — Звучный голос, сиплый, но без притворной грубости для придания эффектности. Приветливый голос.

— Я — Искандар Хайон, а это…

— Мне известно, кто ты. Я знал это еще до того, как ты стал повторять свое имя каждому из находивших вас сервочерепов.

— Мы назвали тебе свои имена, кузен. Каково твое?

Прежде чем ответить, легионер Сынов Хоруса наклонил голову.

— Для чего конкретно вы уничтожали эти сервочерепа?

— Показалось, что так мы быстрее всего привлечем чье-нибудь внимание, — сказал Леор.

— С грубой логикой сложнее всего спорить. Постарайтесь больше ничего не ломать, пока находитесь на борту. В самом деле, братья, нельзя отказываться от цивилизованности, иначе у нас вообще ничего не останется.

Похоже было, что теперь он обращает на нас мало внимания, глядя на встроенный в наруч ауспик. Я слышал, как тот издает тук… тук…тук эхолокационного слежения, будто бьется сердце.

— Пришли только вы трое?

— Да, — ответил я.

— А где Фальк? Угривиан? Ашур-Кай?

— На борту моего корабля, на орбите… Кто ты? Назови себя.

— Когда-то я присутствовал на тысячах гололитов по всему Империуму. А теперь ты говоришь мне, что меня не узнают даже воины Легионес Астартес, — наше ответное молчание вызвало у него мрачный низкий смешок. — Как же пали могучие, — добавил он.

Воин провел закованными в броню пальцами по гриве грязных волос, открывая рябое бледное лицо, не поддававшееся никаким попыткам определить возраст. Ему могло быть тридцать лет, или же три тысячи. Сеть старых порезов и отметин рубцов от ожогов поверх его черт говорила о войне. Битва оставила на нем свою метку, пусть даже этого не удалось сделать времени.

За нами, не мигая, наблюдали глаза нездорового, блестящего золотистого оттенка. В них мерцало веселье, придававшее холодному металлическому взгляду тепла.

И вот так я его и узнал. Он больше не носил огромной черной боевой брони юстаэринцев, а волосы не были увязаны в церемониальный узел подземных рабочих бригад Хтонии. Он был пустой тенью непобедимого воителя, который некогда украшал собой победные гололиты и пропагандистские передачи Империума, но я узнал его в тот же самый миг, как он встретился со мной глазами, и разделил его сухое, резкое веселье. Мне уже доводилось видеть этот взгляд. Я видел это выражение лица на Терре, когда вокруг нас пылал Дворец.

Мы безмолвно глядели на него, а он смотрел на нас троих. Патовую ситуацию нарушил Леор, сделавший это совершенно недипломатично.

— Бросай оружие, капитан Абаддон. Мы пришли забрать твой корабль.

Эзекиль

Когда-то, в другую эпоху, в этом зале размещалось десять боевых титанов Легио Мортис, включая огромные штабели ящиков с боеприпасами, загрузочные леса, ремонтные краны и таинственная аппаратура, необходимая Механикуму для обслуживания своих богомашин. Титанов больше не было, пропали и все следы их присутствия, однако громадное помещение далеко не пустовало. Отчасти мемориал, отчасти архив, отчасти музей — теперь ангар представлял собой памятник странствиям Абаддона по всему Оку и свидетельство работы его мысли.

Я чувствовал едва заметное благоговение Телемахона, нерешительное изумление Леора и знал, что будь остальные в силах читать в моем разуме, как я читал в их, мое собственное удивление было бы столь же явным.

Мне еще никогда прежде не доводилось видеть зала, подобного этому. Абаддон привел нас туда после встречи в коридоре, явно не впечатленный обещанным Леором похищением.

К одной из стен были прикованы кости колоссального змееподобного существа, по которым было видно, что размеров зверя хватило бы, чтобы проглотить «Лендрейдер», не пережевывая. Самые короткие из клыков увенчанного тремя рогами черепа были длиной с цепной меч, а наиболее длинные — с дредноут. На внешнем изгибе каждого из зубов виднелись своего рода ложбинки, выдолбленные в кости. Бороздки, позволяющие крови стекать при укусе и не дающие клыкам застрять в теле добычи. Мне не хотелось знать, на кого же мог охотиться подобный зверь, что ему требовалось пускать противнику кровь, а не пожирать целиком.

Несколько передних клыков черепа были раздроблены, неровно переломившись от ударов тупым предметом.

— Я повстречался с ним на Скориваэле, — пояснил Абаддон, заметив мой интерес. — Они живут на дне самого крупного из океанов, в ульях из ядовитых кораллов.

— А сломанные клыки? — поинтересовался я, все еще не отрывая взгляда от существа.

— Я их сломал силовым кулаком, — сказал он. — Оно пыталось меня съесть.

Он шагал по залу, ни к чему не прикасаясь, и мы вели себя так же. В этом бардаке понятие порядка становилось чем-то мифическим. На цепях с мясницкими крючьями висели разлагающиеся трупы такого количества биологических видов, что я не смог их быстро пересчитать. Целые скелеты и их части были прикованы к стенам или же свалены грудами среди хаоса. Целые ящики были заполнены свитками пергамента, а сотни информационных планшетов мигали, приходя в подпитываемое батареями сознание и теряя его. Гремели и гудели десятки выполняющих свои функции машин — на полу, на стенах, на потолке.

По всей палубе были хаотично разбросаны детали аппаратуры и оружие. Тут и там без хотя бы подобия организованности лежали трофейные доспехи. В беспорядке снятых частей виднелись цвета всех Легионов, включая дюжину кобальтово-синих, принадлежащих Тысяче Сынов. Орудия сотен культур и эпох либо хранились внутри мерцающих стазисных полей на мраморных плинтах, либо оставались ржаветь и корродировать на полу.

Я подобрал золотую алебарду имперского кустодия и повертел ее в руках.

— Она генетически привязана к воину, который ею когда-то владел, — сказал Абаддон, — но если хочешь, я могу ее для тебя активировать.

Я бросил оружие обратно на палубу, все еще пребывая в замешательстве от увиденного. Казалось, будто по военному музею прошелся шторм. Сокровища из паломничества Абаддона по всему Оку… Целое состояние реликвий и культурных ценностей, а также масса металлолома и мусора, которые не имели никакой очевидной значимости.

Абаддон с неожиданной учтивостью указал одной из своих неодинаковых перчаток вверх. Высоко, очень высоко над нами трещали сотни генераторов, прикрученных к готическому сводчатому потолку.

— Узнаешь?

Я не узнавал. Поначалу. Комната слишком подавляла. Большая часть стен состояла из кости, изменившись вместе с остальным кораблем, однако костяная конструкция пребывала в искусственно созданной синергии с балками из побуревшего железа и черной стали. Они поддерживали и усиливали сводчатую костную структуру, создавая основу для крепления к полу, потолку и стенам зала новых машин.

Я видел турбинные реакторы, теплообменники, даже нечто похожее на плазменную чашу — хотя она была слишком маленькой для настоящего генератора с плазменным питанием. Три сооружения вдоль одной из стен явно представляли собой пыточные стойки, оснащенные оковами и невральными иглами. Казалось, что машинерия не обладает единством формы и назначения — она была подобрана настолько эклектично, что это представлялось случайным выбором.

Все было соединено связанными кабелями и пронизано серыми кристаллами. Каждая из машин управляла группой устройств меньшего размера, когитаторов, мониторов и генераторов. Всю левую стену занимали хирургические столы и настенные сервиторы, оснащенные инструментами для бионической аугментации и необходимой микрохирургии, которая всегда ей сопутствует.

Я посмотрел на все, на помещение в целом, на расстановку сгруппированных машин. В особенности я следил за линиями силовых кабелей, идущими между ними. Те складывались в фигуры. Знакомые фигуры.

Каждая из машин занимала место звезды. При общем рассмотрении они оказывались… созвездиями.

Скорпиос Вененум, отравитель. Фералео, великий зверь. Джейма и Инайя, Служанки Императора. А вот Саджиттар Охотник и его облаченная в юбку супруга Ориенна Охотница. Я мог только догадываться, какой астральный эффект дало бы расположение машин при их использовании в психическом ритуале. Абаддон создал многообразную связь энергий.

— Это ночное небо, — произнес я. — Звезды с поверхности Терры.

Если судить по легкой улыбке, мой ответ доставил ему удовольствие. И все же он не стал объяснять дальше.

— Желаете выпить?

Кем был этот обезоруживающе скромный паломник? Куда делся холерик-владыка битвы, который командовал воинской элитой Легиона, пользовавшегося наибольшим уважением? Мне было нечего сказать. Его святая святых представляла собой хибару взбесившегося коллекционера, мастерскую обученного технодесантника, мрачное прибежище ученого, арсенал отчаявшегося солдата. Все вместе и ничего из этого. В своих уединенных странствиях он повидал больше, чем любой из нас, и это было видно здесь, в его святилище воспоминаний.

Предложенный им напиток оказался чистым спиртом, слегка обжигавшим корень языка. Я великодушен, утверждая, что питье обладало грубым химическим вкусом охладителя для двигателей.

«Выпивку» разлили из бочки с предупреждениями о ядовитой кислоте в колбы из покоробившегося белого металла. У меня было неуютное ощущение, что Абаддон и впрямь пытается быть гостеприимным. Телемахон отказался притрагиваться к жидкости. Я взял колбу из вежливости.

— Славно, — произнес Леор, выпив прозрачную жидкость. — Благодарю, капитан.

Я позволил своим чувствам пройтись по сознанию Леора. Любопытство вынуждало меня искать признаки обмана. Невероятно, но Пожиратель Миров говорил правду. Ему понравилось.

— Это адренохром, — сказал Абаддон. — Взят из надпочечных желез живых рабов и смешан с несколькими искусственными составами, включая формулу, которую я разработал в ходе попыток синтезировать эктоплазму.

Я перестал глядеть на ложные созвездия машин и уставился на него.

— Ты пытался синтезировать Эфирию? Искусственно воссоздать пятый элемент?

Он кивнул.

— С тех пор уже успело пройти какое-то время. Я забросил это занятие как совершенно бесперспективное.

— Ты… ты пытался сделать сырую энергию варпа? Из химикатов?

— Не только химикатов. Еще я использовал то, что ты бы назвал «сверхъестественными реагентами». Разумеется, это инертный продукт. Если угодно, отходы, впоследствии отфильтрованные и смешанные с такими количествами спирта, которые бы убили неусовершенствованного человека, — он сделал паузу и долгий миг глядел на меня. — Похоже, это понятие тебе дается с трудом, Хайон.

— Признаюсь, так и есть. Какие материалы ты использовал?

Он ухмыльнулся.

— Слезы девственниц. Детскую кровь. Тебе известны тайны варпа, так что ты знаешь, как всегда бывает в таких делах. Символизм — это все.

Я снял шлем, продолжая просто смотреть на него и не зная, говорит ли он правду. В воздухе висел прогорклый запах бронзы.

— Забавно, — усмехнулся Леор, прикончив остаток питья.

— Стараюсь, стараюсь. Еще там есть яд одного из Нерожденных, который возник на борту корабля несколько лет назад и доставлял мне проблемы, пока я обманом не заманил его в заточение. Еще несколько заслуживающих упоминания ингредиентов — трупы псайкеров и Нерожденных, оставленные медленно растворяться в охлаждаемых плазменных чашах. Затем я процедил оставшуюся слизь сквозь очистители с защитными гексаграммами.

Он говорил так, словно тщательное алхимическое преобразование представляло собой ежедневную рутину. Я задался вопросом, было ли такое запретное знание, которым он не занимался во время своего уединения хотя бы на любительском уровне.

— Ясно, — пробормотал Леор. — Как познавательно.

— Сарказм не подобает воину, Леорвин. Мне было скучно этим заниматься, и об этом процессе точно так же скучно слушать. В сущности, я уже оставил все эти эксперименты. Любопытство толкнуло меня попробовать, но работа доставляла мне мало удовольствия. Как вы догадываетесь, большую часть времени я проводил за пределами корабля.

Он впервые обратил внимание на переплетенную кожей колоду карт таро, пристегнутую цепью к моему поясу.

— Впечатляющий гримуар.

Термином «гримуар» пользовались практики Искусства, более склонные к театральности, чем я, однако я не стал поправлять.

— Ты собираешься пить? — поинтересовался Леор. Не говоря ни слова, я передал ему свою колбу. — Следует пить, пока есть такая возможность, — укорил он меня.

В его словах был смысл. О, в Оке мы вели настоящие сражения с такой простой и примитивной вещью, как жажда. Целые годы своей жизни я питался химическими составами, канцерогенной озерной водой и даже кровью. Я расправлялся с братьями и кузенами за сотню разных прегрешений, но вы и представить себе не можете, сколько пало от моего клинка в войнах за чистую воду.

— Чтоб мне ослепнуть, — прошептал Телемахон с другого края зала. — Коготь.

Мы подошли к нему. Он стоял перед оружейной стойкой, заключенной внутри мерцающего стазисного поля. Огромный черный доспех катафрактия, изготовленный из черненого керамита и украшенный недремлющим оком Хоруса, было ни с чем не спутать. Боевая броня Верховного Вожака юстаэринцев. Абаддон в своем выцветшем от времени доспехе, части которого были позаимствованы у всех Девяти Легионов, выглядел бледной тенью воина, каковым он был, когда носил это изукрашенное терминаторское облачение на стенах Дворца Императора. Почти на каждом сантиметре керамита виднелись рубцы от попаданий из болтера и порезы от клинков. Не было никаких сомнений, что до своего паломничества Абаддон всегда находился в самой гуще схватки.

Отдельно от доспеха, на собственном плинте покоился громадный молниевый коготь. Пальцы представляли собой слегка изогнутые серебристые клинки, каждый из которых сам по себе был чудовищной косой. Размеры оружия увеличивал изукрашенный двуствольный болтер, установленный на тыльной стороне перчатки. Отверстия для подачи боеприпасов были выполнены в виде широко открытых пастей голодных демонов из желтой меди. Черная поверхность когтя была покрыта царапинами и вмятинами.

Коготь Хоруса. В стазисе он выглядел почти обыденным. Смертоносным, ужасным, убийственным, но всего лишь молниевым когтем. Всего лишь оружием.

Дрожь удовольствия Телемахона была самой сильной эмоцией из тех, что я ощущал в его разуме после переписывания. Я чувствовал, что под погребальной маской у него изо рта течет слюна.

А потом я увидел, в чем дело.

Лезвия Когтя покрывала кровь — засохшие пятна крови, размазанной по блестящим металлическим когтям. Телемахон положил руку на репрессорный ореол стазисного поля, будто он мог просто протолкнуться внутрь него и прикоснуться к защищаемому им Когтю.

Абаддон присоединился к нам. Его нечеловеческие глаза глядели на запертое оружие. Для него оно являлось менее мистическим, но более важным. Он тысячу раз видел, как его отец-примарх носит Коготь в бою, что придавало реликвии ауру чего-то знакомого, но это именно он сорвал коготь с остывающего трупа отца, пока клинки еще были влажны от крови, принадлежавшей… принадлежавшей…

Я тихо выдохнул, чувствуя на лице тепло от дымки стазисного поля.

— Когда ты заключил его в стазис? — спросил я Абаддона.

— Через несколько часов после того, как забрал, — Абаддон тоже не отрывал взгляда от оружия, хотя я не мог сказать, какие эмоции сгущаются по ту сторону его золотистых глаз. — Я ни разу не носил его в бою.

Он начал вводить код деактивации, чтобы выключить стазисное облако. Моя рука со страшной силой стиснула его запястье, но было уже поздно, слишком поздно. Сдерживающее поле затрепетало и отключилось.

Оружие обладает душой. Механикумы Марса всегда знали об этом, проводя ритуалы, чтобы почтить и задобрить машинных духов своих пушек, клинков и боевых машин. Однако душа оружия еще и отражается в варпе. В тот же миг, как стазисное поле упало и позволило Когтю вернуться в реальность, дух оружия — немыслимо хищное создание — вцепился в мой разум.

Я ощущал угрозу, исходящую от находящегося рядом смертоносного, вопящего Когтя — от убийственных клинков до крупнокалиберных орудийных стволов, крепящихся к его задней части, словно какие-то паразиты. От запятнанных кровью лезвий исходила удушливая аура тягучего и жаркого трупного зловония. Высохшие насыщенно-красные пятна на изогнутых косах давили на мои глаза чем-то маслянистым и жидким. В ушах, погружаясь внутрь черепа, звучал ревущий вопль — похоронный плач скорбящего отца и умирающего бога. Каждый порез, царапина и вмятина на оружии были заработаны на поле боя, где брат шел на брата.

Даже не успев осознать, что двигаюсь, я отступил на полдюжины шагов назад, прижав руку к виску, чтобы сдержать острую давящую боль, которая размазывала плоть моего мозга в кашу. В глаза плыло, зрение размывалось до полной бесполезности. Я поперхнулся от смрада генетически очищенной крови. Ее вкус захлестывал мой язык. Топор с лязгом упал на палубу, хотя я не помнил, чтобы доставал оружие.

— Ну же, — донесся откуда-то издалека голос Абаддона. — Какой же ты чувствительный, Хайон. Гораздо тоньше настроен, чем я думал.

Облегчение наступало, но не быстро. Напор на мои чувства отступал, неохотно возвращаясь назад, словно океанский прилив. Я сделал вдох, чувствуя, как легкие расширяются в груди. В воздухе все еще присутствовал генетически созданный запах смерти, но он больше не терзал меня.

В последующие годы мы так много раз встречались с Кровавыми Ангелами и их наследниками, и потомков Сангвиния всегда поражало присущее только им безумие в присутствии оружия, которое искалечило Императора и убило их предка-примарха. Думаю, что в ту ночь на борту «Мстительного духа» я испытал толику их боли.

Я поднялся с колена и вытер бронированной ладонью кровоточащие нос и рот. На темной синеве металла кровь казалась черной.

Стазисное поле оставалось отключенным. Присутствие Когтя давило на мои чувства, но теперь это был шепот, а не бурлящий поток. Братья наблюдали за мной с разной степенью понимания.

— Это было неприятно, — признался я.

Они тоже отреагировали на открытие Когтя, хотя и не столь сильно. Я чувствовал тайное восхищенное отвращение, испытываемое Телемахоном от запаха окровавленных клинков, и тусклое пламя тикающего, терзаемого болью разума Леора.

Абаддон восстановил поле, введя код реактивации. Дискомфорт пропал сразу же, как только оружие выпало из времени.

— Неприятно, быть может, однако чрезвычайно поучительно, — наконец, отозвался Абаддон. Он подошел к верстаку и бесцеремонно бросил туда свой болтер с громким лязгом металла о металл. — Итак. Леорвин говорил, что вы пришли забрать мой корабль? Продолжайте.

Было уже немного поздно врать, и я подозревал, что он распознал бы любую ложь, сколь бы складно я ни облек ее в слова.

— Эта мысль приходила нам в голову, — ответил я.

Абаддон трижды постучал поверх сердца. Этот формальный жест искренности был обычным делом у очень многих из Сынов Хоруса, кто родился на Хтонии.

— Не пытайтесь это сделать, поскольку мне придется вас убить. Ты слишком мне нужен, чтобы позволять тебе умереть, брат мой, — он сделал паузу и вновь обратил на меня свой золотой взгляд. — Как дела у твоей сестры, Хайон?

Я следил за тем, как он играет словами, не пытаясь по-настоящему ухватить смысл. Он знал, что мы придем, и знал, кто мы такие. Ему было известно, что я намеревался присвоить «Мстительный дух». А теперь он утверждал, что я ему нужен — я не мог представить, для чего — но при упоминании моей сестры я ощутил, как у меня сжались зубы. Вокруг пальцев поползла смертоносная молния, вызванная к жизни вспышкой моей злобы.

— Что-то не так, Хайон? — глаза Абаддона понимающе светились золотом.

— Ты ее у меня не отнимешь.

На протяжении нескольких ударов сердца казалось, что по венам, заметным под кожей его щек и на шее, течет более темная жидкость, чем кровь. Я практически не мог ничего прочесть в его окруженном железной броней разуме под внешним фасадом спокойствия, которое он использовал в качестве щита, однако чувствовал, как в его сердце, за внешне добродушной улыбкой, струится нечто, подобное лаве.

— Я спросил, в порядке ли она. Это едва ли угроза отнять ее у тебя.

Теперь Леор и Телемахон глядели на меня.

— Твоя сестра? — переспросил Пожиратель Миров.

Вместо меня ответил Абаддон.

— Анамнезис. Прости, я полагал, что об этом все знают.

Леор разинул рот.

— Эта бедолага, которая плавает в суспензорной жидкости в Ядре… Это твоя сестра?

Я не имел никакого желания вообще обсуждать это, особенно здесь и сейчас. Леор предпочел не воспринимать мое молчание как намек.

— Зачем ты позволил Механикуму сделать такое с той, кто с тобой одной крови?

— Не было выбора, — я развернулся к Леору, заставив змеящуюся молнию рассеяться в зловонном воздухе зала. Приходилось быть осторожным — от любого признака агрессии его Гвозди начали бы вгрызаться. — Ее заразил один из психических хищников нашего родного мира. Он втолкнул яйца в ее сознание, и потомство существа поглотило половину ткани ее мозга, прежде чем их успешно удалили. Она могла стать Анамнезис, или же жить в муках отупевшей оболочкой той женщины, которой была прежде.

Разговор на эту тему вновь вернул все это. Последние ночи возле ее постели, омывание ее тела, над функциями которого она утратила контроль. Непрекращающийся плач наших родителей, которые винили черепных хирургов за слишком плохую работу и меня за слишком позднее возвращение на Тизку. Занимавшие всю ночь глубокие прощупывания сознания Итзары, поиски какой-нибудь ее части, оставшейся незатронутой прожорливыми тварями и последующей выдалбливающей хирургией.

Я отдал младшую сестру на аванпост Механикума на Просперо, зная, что в их экспериментах нужен живой психически развитый человек для преобразования в Анамнезис. Мне было известно, что это рискованно и что все предшествующие попытки создать искусственную совокупную сущность потерпели крах. Но рискнуть стоило, и я бы поступил так снова. Это был единственный выбор, который стоило сделать.

Леор с Телемахоном смотрели на меня в новом свете. Абаддон смотрел на меня так, словно видел и слышал все, о чем я думаю.

Он постучал кончиками пальцев поверх сердца, три раза.

— Прости меня, брат. Эта рана свежее, чем я думал. Я не хотел обидеть или оскорбить.

Я разжал зубы, но напряжение не отпускало.

— Все в порядке, — солгал я. — Я… оберегаю ее.

— Твоя преданность делает тебе честь, — заметил Абаддон. — Это одна из причин, по которым я тебя призвал.

— Призвал нас? — до Леора дошло в тот же момент, что и до меня. — Саргон… Несущий Слово был не пророком. Ты послал его к Фальку, чтобы заманить нас сюда.

Абаддон распростер руки и отвесил учтивый поклон. Собранная из разношерстных частей броня издала визг при движении.

— Он совершенно точно пророк, но да, он послужил приманкой. Едва ли это можно назвать искусным манипулированием. Вы не единственные, кого я позвал, однако вам принадлежит честь быть первыми. Я положился на отчаяние Фалька и его желание отомстить за осквернение наследия своего Легиона. Я положился на то, как Ашур-Кай жаждет любых обрывочных прозрений. Положился на сочувствие Хайона по отношению к уничтоженному Легиону и его верность Фальку, а также на веру, что он сможет захватить «Мстительный дух», сделав свою сестру его машинным духом. Что же касается тебя, Огненный Кулак, я положился на твое желание поисков чего-то большего, чем жизнь обезумевшего от крови налетчика, и на твою жажду обрести цель. Короче говоря, я положился на воинов, которым хотелось быть большим, нежели наследием своих ослабевших Легионов. Все с легкостью вставало на свои места. Саргон был лишь первым дуновением, с которого начался воющий ветер.

На покрытом швами лице Леора застыло хмурое выражение. Я думал, что он еще что-нибудь прокомментирует, однако вместо этого он прорычал:

— Не называй меня Огненным Кулаком.

Легионер Сынов Хоруса рассмеялся в ответ. Грязные волосы липли к его бледным щекам.

— Хорошо, брат мой. Как пожелаешь.

Мы продолжили разговор, а Леор прошелся по помещению, изучая аппаратуру и вникая в назначение каждой из машин. Дольше всего его взгляд задерживался на оружии.

— Не трогай это, — в какой-то момент предостерег Абаддон. Леор положил роторную пушку. Многочисленные стволы взвизгнули и остановились.

Я задал вопрос, который уже целую вечность задавали воины Девяти Легионов.

— Почему ты бросил свой Легион?

Абаддон, отвернувшись, трудился над лежавшим на верстаке болтером, смазывая механизмы и промывая снятые детали чистящим раствором.

— Война Хоруса кончилась. Та война имела значение, эта же — нет. От подлинного противостояния остался лишь пепел, так с чего меня должны заботить эти бессмысленные и бесконечные стычки между Девятью Легионами?

У меня бурлила кровь, и дело было не только в последствиях открытия Когтя. Непринужденность бесконечных познаний Абаддона обо мне и моих братьях, безусловно, не смягчала чувства настороженности, а от того, как безмятежно он отмахнулся от жизней, потерянных в Оке с начала Войн Легионов, у моей слюны появился кислый привкус.

— Ты что-то хочешь сказать, Хайон? — вызов в его голосе вовсе не был плодом моего воображения.

— Третий и Двенадцатый потеряли от клинков друг друга больше воинов, чем за все восстание Хоруса. Ариман уничтожил Пятнадцатый. Мало кто в состоянии вообще иметь дело с проклятым Четырнадцатым с тех пор, как они поддались Богу Жизни и Смерти. Восьмой присутствует здесь по большей части в виде раздробленных групп, а Четвертый правит своими изолированными твердынями, покидая их лишь для того, чтобы торговать и совершать набеги в авангарде орд демонических машин. Про Двадцатый никто не может ничего сказать наверняка, но…

— Они здесь, — с улыбкой прервал Абаддон. — Поверь мне на слово.

— Как ты можешь так все игнорировать? — я чувствовал, как мой голос становился тверже, пока я перечислял постигшие Легионы участи, чтобы открыть Абаддону глаза на войну, на которую он не обращал внимания. — Твой Легион мертв, — добавил я. — Ты бросил их на смерть.

Он посмотрел на меня. Ему не требовалось уделять внимание болтеру, который он чистил. По его взгляду я понял, что не просто не смог его убедить, но еще и сказал именно то, что он ожидал услышать.

— Столь резкие слова, тизканец. Но насколько ты верен собственному роду? Как часто ты возвращаешься на тот заселенный призраками мир, где Магнус Одноглазый рыдает на вершине Башни Циклопа?

Мое молчание все сказало за меня. В его золотистых глазах вспыхнул внутренний свет, и он продолжил.

— Хайон, Войны Легионов никогда не закончатся. Они — неотъемлемая часть жизни в этой Преисподней, и они никогда, никогда не закончатся. Более того, они являются суровой неизбежностью для тех, кто слишком горд и озлоблен, чтобы принять свершившееся поражение. Это не мои сражения. Лить кровь за рабов и территории? Я не варвар, чтобы драться за ничтожные пустяки. Я солдат. Воин. Если Легионы хотят устраивать набеги на охотничьи угодья друг друга ради объедков со стола и кражи чужих игрушек — я не стану им мешать. Я не ощущаю потребности спасать их от посредственной судьбы. Они предпочли сражаться и гибнуть в ничего не значащей войне.

Подал голос Телемахон. Он был единственным из нас, кто не раз сражался рядом с Абаддоном во время Великого крестового похода.

— Ты изменился, — произнес он. Мягкий голос был под стать его безмятежной серебряной маске.

Абаддон кивнул.

— Я ходил по поверхности каждого из миров в этой тюрьме-чистилище. Это было необходимо — чтобы выяснить границы этого царства, увидеть его тайны, — он снова поглядел на болтер и начал заново собирать вычищенное оружие. — Меня больше не интересуют старые распри и союзы. Хотим мы того или нет, но сейчас новая эпоха.

Я выдохнул, хотя не сознавал, что задерживал дыхание. Последняя попытка.

— Это все, что ты можешь сказать — что ты лучше и мудрее тех из нас, кто погряз в Войнах Легионов? Абаддон, твой род практически угас.

Мой пыл лишь повеселил его.

— Послушай себя, брат. Ты все споришь и споришь, будто сам не повинен в тех же самых прегрешениях, которые бросаешь к моим ногам. Ты стоишь передо мной и осуждаешь мои решения потому, что действительно с ними не согласен, или же потому, что пришел сюда как адвокат Фалька?

Стоявший рядом со мной Леор издал лающий смешок. Я чувствовал, что Телемахон улыбается под своим шлемом.

— Ты недооцениваешь серьезность ситуации, — произнес я. — Луперкалиоса больше нет, его стерли с лица земли.

— Я полностью в курсе о том, что произошло у Монумента.

Несколько секунд я не находил слов.

— Я не понимаю, как ты настолько спокойно обходишься с этим.

— А я должен вопить от ярости, будто ребенок, — парировал Абаддон. — Ярость — это оружие, брат. Клинок, которым пользуются в бою. Вне войны она обычно затуманивает ясность суждений. С чего мне оплакивать Легион, который я предпочел бросить? Я больше не один из них.

Я едва мог поверить, что слышу эти слова от бывшего Первого капитана Сынов Хоруса. Абаддон расценил мое молчание как капитуляцию и усилил нажим.

— Ответь мне, Хайон — ты все еще легионер Тысячи Сынов? Леорвин, ты еще Пожиратель Миров? Телемахон, имя чьего Легиона звучит наиболее пусто, ты остаешься одним из Детей Императора? Император и его потерпевшие неудачу сыновья дали вашим Легионам эти названия. Отзываются ли они до сих пор гордостью в сердце и душе? Вы все еще дети своих отцов, чтите их и воплощаете собой их неудачи? Вы видите их изъяны и слабости и хотите это повторить? Саргон глядел на пути будущего и говорил мне, что все вы не ограничены зовом никчемных кровных линий. Он ошибался?

Его настойчивые обвинения отрезвили нас троих. Мы вновь погрузились в молчание. Когда у тебя есть тысяча вопросов, становится непросто понять, с чего начинать. Абаддон обращал на нас мало внимания, он вытравливал на гильзах болтерных зарядов хтонийские руны.

Леор снова принялся бродить по залу, разглядывая биологические компоненты, которые Абаддон хранил в разнообразных жидкостях. Глаза, сердца, легкие. Одним Богам было ведомо, где он их достал. Большинство не принадлежало людям, а консервация органов Нерожденных требует особого терпения и квалификации в алхимии. По этому мемориальному залу можно было ходить целую неделю и не увидеть даже половины его чудес.

Вернувшись, Леор осушил еще одну колбу с мерзким варевом хозяина. Его темное лицо расплылось в улыбке.

— Я не изучаю черную магию, но все же — ты включил колдовство в список того, чему научился?

Абаддон вновь развернулся и оглядел нас. Шейные сервоприводы его доспеха издали тихое рычание.

— Брат, я привык к одиночеству, так что могу лишь извиниться, если упускаю какие-то особенности твоего чувства юмора. Что ты имеешь в виду?

— Он имеет в виду гипновопль, — произнес я. — Где твой астропат?

— Ааа. У меня нет астропата. Есть мозги трех астропатов, которые плавают в суспензорной жидкости и подключены к психорезонантным кристаллам, растущим по всему кораблю. Ты по ним бил несколько минут назад, Леорвин.

Он указал на коллекцию органов и разбитых кристаллов, находившуюся в прозрачном цилиндре с тошнотворной серой жидкостью.

— Это маяк, которым я пользуюсь, чтобы отыскивать дорогу назад, возвращаясь из странствий. Один из мозгов принадлежал жрице эльдар. Она неплохо сражалась, скажу я вам. Впрочем, обслуживанием устройства жизнеобеспечения занимается Саргон. Я так и не достиг достаточного мастерства, чтобы самостоятельно поддерживать его функционирование.

— Саргон мертв, — сказал Леор. — Он погиб несколько месяцев назад, когда Дети Императора устроили нашему флоту засаду.

Абаддон вновь вернулся к нанесению надписей.

— Сомневаюсь, поскольку говорил с ним всего три дня назад. Он в Склепах, несколькими палубами ниже нас. Он ходит туда медитировать.

Стало быть, Саргон выжил и был средством, чтобы заманить нас сюда, к Абаддону. Еще на один вопрос появился ответ еще до того, как я успел его задать. Информацию о том, как именно Саргон спасся, я намеревался при необходимости вырвать из мозга Несущего Слово, но на мой разум давило нечто более срочное.

— Какие-нибудь из твоих сервочерепов засекали волка?

Абаддон приподнял покрытую шрамами бровь.

— Одного из воинов Русса? Или ты подразумеваешь млекопитающих Kanas lupis со Старой Земли?

— Второе. Нерожденный, воплощенный в виде фенрисийской волчицы. Я не получал от нее никаких вестей с того момента, как мы зашли на борт.

— Кажется, я припоминаю, что видел одного такого на корабле. Я так понимаю, что это существо твое?

— Да, она моя.

Смех Абаддона напоминал булькающий и урчащий рык медведя.

— Ты называешь его «она». Какая прелестная сентиментальность.

Леор налил себе еще колбу маслянистого пойла. Он сделал большой глоток, и на его сшитом из лоскутов лице появилась мрачная улыбка. Ему и впрямь нравилась эта штука.

— Знаешь, мы все еще собираемся забрать этот корабль, — добродушно сказал он. Абаддон совершенно не выглядел ни удивленным, ни встревоженным.

— Хорошая цель. Это один из самых достойных памятников изобретательности человечества.

Телемахон подошел ко мне и встал рядом. Он был единственным из нас, кто до сих пор оставался в шлеме. Несмотря на это, я ощущал, что он легче всех чувствует себя в обществе Абаддона. Меня занимал вопрос, в том ли дело, что я лишил его мыслей и эмоций. Я переделывал его, чтобы легко добиться повиновения, но до сих пор он вел себя до разочарования бесстрастно. Последнее, чего мне хотелось — создавать новых слуг, подобных моим рубрикаторам. Я уже мог представить, что скажет Ариман: в следующий раз, когда наши пути бы пересекутся, он неизбежно будет рассматривать мои манипуляции с Телемахоном как низкое лицемерие. Больше всего меня раздражало, что он оказался бы прав.

— Ты сказал, что призвал нас, — произнес Телемахон. — Но не сказал, зачем.

Бывший легионер Сынов Хоруса, наконец, отложил работу.

— Прости, я полагал, что это будет очевидно.

— Потешь нас, — сказал мечник.

Абаддон поочередно посмотрел каждому из нас в глаза. Еще тогда — даже после стольких десятков лет в одиночестве — он умел говорить с совершенно беспощадной откровенностью без тени неловкости. Когда ты встречался глазами с его золотым взглядом, возникало ощущение, будто тебе оказывают честь доверия или делают поверенным лицом. Это был первый признак харизматичного вожака, который командовал элитным подразделением самого знаменитого из Легионов Империума. Проведенное в паломничестве время наложило поверх его былой жестокой властности слой мудрости и широты кругозора. Я задумался, как отреагируют на его перерождение Фальк и прочие Сыны Хоруса.

— Гор, — произнес он. — Вы слышали, как о нем говорят Нерожденные? Они дают моему отцу имя не по его победам, но по неудачам, называя его Жертвенным Королем.

— Я слышал такое, — признал я.

— Порой, Хайон, я ломаю голову, где заканчивается свобода воли и начинается судьба. Но об этом мы подискутируем в другой раз. Хорусу нельзя позволить вновь выступить. Не из-за судьбы, рока, или прихотей Пантеона. Первый Примарх умер с позором и неудачей, братья. Последний подарок, который я сделал брошенному мной Легиону — позволил им умереть с достоинством. Дети Императора и их союзники ставят эту достойную кончину под угрозу. Каждый из вас уже готов двигаться в ту же самую сторону. Если хотите, можете называть это манипулированием, или же простым объединением целей. С меня хватит хладнокровных союзов и временных альянсов. Если я возвращаюсь к битвам, бушующим по всему Оку, мне нужно что-то более реальное. Что-то чистое. Война, в которой есть некий смысл. Итак, у меня есть корабль, который вы хотите, есть точно та цель, которой вы желаете достичь, но оба этих факта меркнут перед тем, что у меня есть необходимые вам ответы.

Подвешенную приманку заглотил Леор.

— Что за ответы?

Абаддон улыбнулся, и в его металлических глазах появился мрачный свет.

— У нас здесь воин-колдун с сердцем ученого и мечник с душой поэта, но по-настоящему существенные вопросы задает кровожадный боец на топорах.

Не став тянуться к своему болтеру, он направился к громадным дверям, которые вели обратно вглубь чрева корабля.

— Идемте со мной. Вам нужно кое-что увидеть.

Видение

Было бы весьма приятно утверждать, будто мы, Черный Легион, просто следуем пророчеству, и это убеждает нас в том, что все будет хорошо, что наш путь предначертан, а победа неизбежна.

Несомненно, это было бы чрезвычайно приятно. А еще это было бы ложью.

Я всегда относился к пророчествам с большой неприязнью. Они были мне отвратительны, когда я впервые ступил на палубы «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором. Сейчас я ненавижу их еще более страстно — вечность, проведенная в обществе Ашур-Кая, Саргона, Зарафистона и Морианы, совершенно не разожгла внутри меня никакого почтения. Нет больших лицемеров, чем те, кто верит, будто смотрит в будущее.

Самое пылкое отвращение я берегу для Морианы. Далеко не один из помощников Абаддона грозил расправиться с его противоречивой провидицей. Нескольких казнили за попытку претворить угрозу в жизнь. Однажды я сам держал смертоносное копье и забрал жизнь брата по приказу Воителя. Как же жгуче мне хотелось обратить клинок против Морианы, которая с улыбкой наблюдала, стоя возле Эзекиля. Я так и не простил ее за тот день. И никогда не прощу.

Воитель не глуп. Он ставит своих провидцев и прорицателей выше многих прочих из младших командиров, однако редко связывает судьбу Черного Легиона с их пророчествами. Лишь безумец воспринимает посулы Четырех Богов как нечто большее, нежели манящую возможность. Лучший способ выжить, обитая в Оке Ужаса — понять варп. Лучший способ преуспеть — подчинить его. Самый быстрый способ умереть — довериться ему.

Так что мы не претендуем на то, что наши завоевательные войны направляются каким-либо всеохватывающим видением. Провидение — всего лишь еще одно орудие в арсенале Воителя.

В ночь, когда мы встретили Абаддона на «Мстительном духе», спрятанном внутри коры затерянного во времени мира, он отвел нас из музея своего паломничества к Саргону, который молился посреди безмолвного покоя нижних палуб. Чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах — висевший на этих палубах острый запах далеко зашедшего разложения, источник которого было не установить. Я чувствовал, как смрад бойни проникает в мою кожу.

Несущий Слово ждал нас в глубинах мрака, медитируя в скромной одиночной комнате, где была только холодная металлическая койка для сна. Он все еще был в багряном облачении своего Легиона, и керамит все так же покрывали ряды колхидских рун. И, как и прежде, его разум был практически непроницаем для моих ищущих чувств.

Вид его лица сам по себе оказался откровением. По наружности большинства воинов Девяти Легионов — и наших кузенов с разбавленной кровью из раздробленных орденов Космического Десанта Империума — нельзя определить возраст. Обычно наши гены сохраняют нас на пике физической и боевой формы, из-за чего мы похожи на аугментированных мужчин между тридцатью и сорока годами. Под шлемом Саргона я ожидал обнаружить лицо закаленного ветерана, жреца-воителя, который с гордостью носит свои годы и шрамы.

Я не ожидал этого бледного юноши, по чертам которого казалось, что он едва достиг совершеннолетия. Он выглядел так, словно его недавно взяли на службу из резервных рот Легиона, и у него за плечами было не более двух десятков лет жизни. Страшные рубцы ожогов тянулись от подбородка вниз по шее и уходили под ворот горжета. Плазменный ожог. Эта рана и лишила его голоса. Ему повезло, что она не отделила его голову от тела.

— Мой пророк, — поприветствовал его Абаддон. — Эти люди хотят получить ответы.

Саргон поднялся с колен и поприветствовал нас знакомым жестом из языка боевых сигналов Легионес Астартес. Кулак лег поверх сердца, а затем кисть разжалась, и он протянул ее в нашу сторону — традиционное приветствие среди верных братьев, демонстрирующее, что в руке нет никакого оружия. К моему удивлению, Телемахон ответил тем же. Леор просто кивнул.

— Саргон, — произнес я. — Должен ли я поблагодарить тебя за спасение Фалька и его братьев?

У него были зеленые глаза, что являлось редкостью в пустынных кланах Колхиды, которые почти все имели столь же смуглую кожу, как тизканцы, и такие же темные радужки. Он ответил на мой вопрос одним кивком и слабой, кривой улыбкой. Среди боевых знаков Легионов не было обозначения для слова «колдовство», но он достаточно хорошо передал его смысл посредством сочетания нескольких других жестов.

Еще одна загадка разрешилась. Я не стал упоминать, что Фальк и его воины страдают в муках одержимости. Пока что мне хотелось получать ответы, а не давать их.

В завершение своего объяснения Саргон посмотрел на Абаддона и постучал большим пальцем пониже одного из своих глаз.

— Да, — сказал бывший Первый капитан. — Покажи им.

Саргон прикрыл свои яркие глаза и развел руки в стороны в подражание распятому божеству катериков. Я почувствовал нарастание напряжения, совсем как электризация воздуха в мгновения перед тем, как разразится буря. Какой бы психический контроль он ни устанавливал, я поднял против этого защиту.

— Перестань, — мягко произнес я. Когда он не послушался, я вскинул руку в его сторону и толкнул посредством телекинеза. Саргон отшатнулся на три шага назад и резко открыл глаза. На его молодом лице читалось удивление.

— Что-то не так, Хайон? — поинтересовался Абаддон, у которого мое сопротивление вызвало сухое веселье.

— Я видел будущее, как его наблюдает Ашур-Кай: предсказанное по внутренностям мертвых и брызгам крови умирающих. Вглядывался в гадальные пруды вместе с моим братом Ариманом и слушал бормотание богов, призраков и демонов. Мне нет дела до прорицания и его бесконечно ненадежных путей. Что бы из будущего ты не хотел мне показать, оно не составит для меня никакого интереса, а полезно окажется и того менее.

Саргон снова улыбнулся — все то же едва заметное выражение лица — и сделал рубящее движение, означающее «нет».

— Ты не намереваешься показывать нам будущее, пророк?

Опять тот же жест. Нет.

— Тогда что?

Вместо безмолвного провидца ответил Абаддон.

— Хайон, будущее не написано, поскольку мы еще его не написали. Я не для того тащил вас через все Великое Око, чтобы подкупать посулами варпа касательно того, что может произойти.

— Тогда зачем ты нас сюда заманил?

— Потому что я тебя выбрал, глупец, — он хорошо овладел собой при помощи улыбки, однако в интонацию Абаддона впервые закрался привкус гнева. — Я выбрал всех вас.

— И почему же нас? — поинтересовался я. — Ради какой цели?

Абаддон снова кивнул Саргону.

— Именно это он и пытается тебе показать.

Мы, дети — обладающие амбициями взрослых и знанием о просвещении — смотрим на Город Света глазами, еще не видевшими войны. Стоит жаркая ночь. Ярко светят звезды. Ветер, когда он удосуживается подуть, остужает пот у нас на коже.

— А если они нас отвергнут? — спрашивает меня второй мальчик.

— Тогда я буду исследователем, — говорю я ему. — Отправлюсь в Дикие Земли и стану первым основателем нового города на Просперо.

Его это не убеждает.

— Искандар, есть только Легион. Стать кем-то еще — подвести наш народ.

Я призываю в руку стакан воды с другого конца стола, немного разлив по пути. Мехари приходится тянуться за своим, перегибаясь через стол. Я никак это не комментирую.

Я чувствую его зависть, но ничего не говорю и по этому поводу.

Мы…

…уже не дети. Мы — мужчины, у нас в руках дергается оружие, мечи ревут, и наш долг — поставить мир на колени.

Наш отец — существо такой силы, что на него больно смотреть, шагает через наши ряды. Он направляет меч на каменные стены чужого города.

— Просветите их!

Мехари стоит рядом со мной в боевом строю. Мы шагаем вместе, надевая шлемы в один и тот же миг. Алый Король требует, чтобы к закату город пал. Мы сделаем это. Мы…

…собираемся в зале размером с Колизей и слушаем, как Гор Луперкаль в деталях описывает гибель Терры. Тактическая аналитика закончена. Сейчас мы уже углубились в разговоры.

Высочайшая гениальность Воителя во взаимодействии с собратьями-воинами отчасти уменьшилась. Когда-то он поощрял словесные баталии своих воинов, давая тем возможность улучшать планы сражений и высказывать свою точку зрения. В эту ночь чрезвычайно мало такого взаимодействия на равных. Гор много говорит и слишком мало слушает — сознает ли он еще, что все мы находимся здесь по своим собственным причинам? Что эта война имеет для каждого из нас совершенно иное значение? Под его кожей бурлит ненависть, и он полагает, будто все мы разделяем его обиды. Он ошибается.

Мехари стоит возле меня, а Ашур-Кай — за моим плечом. Джедхор несет ротное знамя, держа его высоко, среди множества прочих.

Гор Луперкаль говорит голосом бога и с божественной уверенностью. Он говорит о триумфе, о надежде, о том, как вечные стены обрушатся в прах.

Я оборачиваюсь к…

— …Ариман!

Я выкрикивал его имя уже полдюжины раз. Он либо не слышит, либо отказывается слушать. Он поднимает руки к заполненному призраками небу, ликующе крича. Трое из нашего внутреннего круга вспыхнули яростными столпами пламени варпа, не сумев выстоять против призываемых сил. Двое распались, разваливаясь на составляющие частицы, их смертные тела разрушил безответственный психический зов Аримана. Стоять рядом с ним здесь — все равно, что кричать в ураган.

Они поют имена — сотни и сотни имен, но даже остальные уже прерывают мантры и начинают переглядываться.

Я не могу рисковать, призывая губительное пламя на вершину пирамиды. При такой связи эфирной энергии оно убьет всех нас. Сила, которая скапливается вокруг нас под окутанными ореолом небесами, начинает хлестать злыми сверкающими дугами. Я уже пытался застрелить его, но ревущий ветер выхватывает болты из воздуха.

Его ритуал, его Рубрика терпит неудачу. Я подготовился к этому.

Саэрн рассекает воздух справа от меня, пропарывая рану в теле мироздания. Первым проходит Мехари, его болтер нацелен на Аримана. За ним следует Джедхор. Затем Ворос, Тохен и Риохан.

— Прекрати это безумие, — окликает Мехари нашего командира, перекрикивая ветер.

Бьющаяся дуга неуправляемой силы эфира, словно кнут, с треском проходит по боку пирамиды, сотрясая платформу у нас под ногами. Один из колдунов, все еще продолжавших стоять, ослеплен. Другого швырнуло на колени.

— Убейте его! — кричу я своим людям. С каждым ударом сердца по каналу прибывают все новые. — Убейте Аримана!

Их болтеры, словно хор драконов, открывают огонь. Ни одного попадания. Ни один не находит цель.

Ариман кричит в небо. Мехари тянется к нему, пальцы его перчатки не достают до горла нашего командующего едва ли на сантиметр, когда Рубрика вырывается на свободу. Из ауры Аримана бьют копья энергии, и за ними следует его скорбный вопль, когда — наконец-то — он осознает, что утратил контроль.

А затем Мехари умирает. Они все умирают.

Все мои воины на верхней платформе пирамиды, под незнакомыми звездами неба Сортиариуса, внезапно застывают. Мехари стоит молча, протянутая рука опадает, ее суставы утрачивают напряженность. Я вижу, что он стоит передо мной, но больше не чувствую его там. Как будто смотрюсь в зеркало и не узнаю человека, который глядит на меня оттуда. Там что-то есть, но все совершенно не так.

Мои воины падают наземь грудами брони, хельтарские гребни на головах бьются о стеклянный пол, и от них расходятся паутины трещин. Т-образный визор Мехари продолжает светиться, его голова наклонена ко мне.

Я шагаю к Ариману с секирой в руке.

Кто-то откуда-то зовет…

— …Хайон.

В горящем городе не осталось настоящих убежищ. Я прячусь от убийц, как могу, и крадусь, повернувшись спиной к обрушившейся стене уничтоженной звездной обсерватории. Пылающее рядом пламя лижет тепловые датчики в углу моего ретинального дисплея. Единственное оружие в моих руках — боевой нож, который втыкают в сочленения доспеха. Я потерял цепной меч какое-то время назад. Опустошенный и бесполезный болтер остается в магнитном захвате у меня на бедре. Тот же обзорный экран, который отслеживает температуру снаружи, сообщает мне, что у меня нет боеприпасов три минуты и сорок секунд.

Переводя дыхание, я чувствую холодное присутствие некоторой доли тревоги. В этом нет смысла. Это Просперо, мой родной мир, в день своей гибели от клыков и когтей Волков. Это случилось до провалившейся Рубрики Аримана. До того, как мы стояли на военном совете Хоруса. Все прочие воспоминания следовали в хронологическом порядке, но это выпало из ряда. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, почему.

Абаддон со мной. Он стоит неподалеку, наблюдая с терпеливостью командующего. Это он произнес мое имя — бродячий воин, которого я встретил на борту «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором, а не солдат-принц из исторической хроники. Собранная по частям броня тускло блестит, отражая свет пламени. При нем нет оружия, однако он не кажется безоружным. Вокруг него витает угроза, проявления которой я не вполне могу различить. У него опасная душа. Это видно по его улыбке и в его золотых глазах.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я его, понизив голос на тот случай, если мои слова привлекут Волков.

— Я все время был рядом с тобой, — отвечает он. — Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.

— Почему?

— Потому, что это воспоминание важно, — он подходит и приседает рядом со мной. Я обращаю внимание, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем. — Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.

Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI Легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считанные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.

Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой — едва ли откровение.

Возможно, мне должно быть неуютно, что Абаддон идет рядом со мной в моем сознании. На самом деле верно обратное: его присутствие успокаивает, а слабое любопытство заразительно.

Мой хранитель исчез — погиб или пропал, мне этого не узнать. Мы, Тысяча Сынов, держим этих бесплотных духов в качестве фамильяров. Каждый из них был призван из наиболее спокойных волн варпа и не питал к нам никакой враждебности. Они просто плыли неподалеку, наблюдали и безмолвно давали советы. Разумеется, все это было в ту эпоху, когда мы еще не узнали, что в действительности представляют собой демоны.

Мой хранитель называет себя Гирой. Он был лишенным пола созданием, которое состояло из фрактальных узоров, видимых лишь на закате, и говорило музыкой ветра, когда вообще соизволяло заговорить. Я не видел его уже несколько часов с тех пор, как небо вспыхнуло от десантных капсул Космических Волков.

— Ты постоянно смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.

— Там пропал мой хранитель.

— Ааа, твой фамильяр.

— Нет. Не здесь и не сейчас. До того, как Просперо сгорел, мы называли их хранителями. Мы не знали, кто они на самом деле, — какое-то время я молчу, вновь осматривая свои многочисленные раны. — Почему у тебя золотые глаза? — спрашиваю я Абаддона.

Он на мгновение закрывает их и прикасается к ним кончиками пальцев.

— Я долго, очень долго вглядывался в Астрономикон, слушая его стихи и хоры. Это сделал со мной Свет Императора.

— Больно?

За его ответным кивком таится большее, чем он сообщает.

— Слегка. Никто еще не утверждал, что просвещение далось ему бесплатно, Хайон.

Я оглядываюсь на пылающую улицу, где город ученых гибнет от секир и огня варваров. Катастрофа, которая, со временем, преподаст урок обоим Легионам. Как же уместны слова Абаддона.

— Я слышу Волков, — произносит он.

Я тоже их слышу. Сапоги стучат по белому проспекту, кроша мраморную дорогу. Я крепче сжимаю нож и жду, жду.

— Скольких ты убил в тот день? — спрашивает меня Абаддон. Пусть Волки и не могут его услышать, но я молчу. Меня они услышат наверняка.

Я слышу, как они приближаются, ведя погоню и нюхая воздух. И вот тогда я прихожу в движение, поднимаясь с рычанием сочленений доспеха и покрытого пылью керамита. мой нож входит первому из Волков под подбородок, пробивая горло и погружаясь в череп. Какое счастье, что VI Легион отправляется на войну, не надевая шлемов.

Остальные уже двигаются. Визжат цепные мечи, болтеры с хрустом бьют в наплечники. Из уст невежественных глупцов исходят варварские угрозы. Клятвы отмщения. Первобытные обеты.

— Вы не понимаете, — обращаюсь я к ним.

Они бросаются на меня в тот же миг, как я отшвыриваю тело их брата в сторону. Это-то их и губит. Я больше не пытаюсь контролировать дыхание варпа, придавая ему форму точно прилагаемой психической силы. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня, действуя по собственной воле. Ближайший из членов стаи падает на землю, лишившись костей и разлагаясь внутри доспеха. Прикосновение варпа за один удар сердца состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, которое пожирает плоть до костей, даже не оставляя следов на керамите.

Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его Легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем — силы, за использование которых нас судили и приговорили — мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.

Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный выстрел, который не убивает, отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого мало. Он валит меня наземь, и вдруг утрачивает значение все, кроме ножей у нас в руках. Мой врезается ему в подмышку, крепко застревая в сервоприводах и мышечной ткани. Я уверен, что его оружие прошло мимо цели, пока не ощущаю, как на живот будто давит вес титана. Когда клинок погружается в твою плоть, нет никакой раздирающей боли. Это удар молота, и неважно, насколько хорошо ты натренирован не обращать на него внимания и восстанавливаться. На мгновение я скалю зубы под лицевым щитком, расшатывая воткнутый ему в руку нож в надежде рассечь мускулы и лишить его сил.

Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз с волчьим взглядом и человеческой ухмылкой. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в живот ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться грязь и яд, которые в конечном итоге испортят здоровую плоть и кровь так, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет их восстановить.

— Предатель, — выдыхает Волк, обращаясь ко мне. — Грязный. Предатель.

Первая порция заполняющей рот крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.

Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помочь мне. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.

Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет его в висок — не для того, чтобы пробить череп, но захватывая целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.

На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст — самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.

Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль — словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.

У меня плывет в глазах, зрение краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем набирается все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.

Костяшки моих пальцев с лязгом бьются об его упавший болтер, брошенный среди пепла.

Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю его и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.

Его вес на мне становится объятиями мертвеца. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и отсоединяю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.

— Как долго ты оставался на земле? — интересуется Абаддон.

— Недолго, — я уже пробую двигаться, доверив генетике легионера справляться со вскрывшей внутренности раной. Импульс психического стимулирования запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.

— Разве ты не сражался с чемпионом Шестого Легиона в этот день? — спрашивает Абаддон. Он следует за мной по проспекту, золотые глаза лучатся весельем от моей ковыляющей походки.

Я киваю.

— Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.

— И как же ты победил его с такими ранами?

Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.

Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов сразиться с ним.

Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, который потемнел от дыма.

Рядом с ним идет пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.

По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот — не первое полученное мной за сегодня ранение, просто самое серьезное, и я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI Легион.

Лорд Волков подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках — по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.

А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.

— Я — Аярик Рожденный-из-Огня, — произносит он. — Моя секира жаждет крови предателей.

Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не обделяет слова, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец — все равно, что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.

— Я — Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.

— Прибереги свою ложь для черных духов, что внемлют ей, колдун, — он приближается, чуя мою слабость. Это будет казнь, а не поединок.

Небо над нами задыхается от черного дыма пылающего города. Вдалеке звучит нескончаемое стаккато болтеров. Пирамиды, горделиво стоявшие тысячелетиями, разрушены и повергнуты самодовольными варварами. И вот теперь ко мне является этот военачальник, изрыгающий на меня безумные заблуждения под видом справедливого правосудия.

— Я. Не. Предатель.

— Громко и далеко разносятся слова Всеотца. Громче и дальше, чем предсмертная мольба предателя.

Восхитительный топор поднимается. Я не призываю пламя из-за пелены и не прошу духов помочь мне. Я смотрю на воина, который намеревается стать моим палачом, прокладываю канал между нашими мыслями и позволяю своей ожесточенности литься из моего разума в его. Моя ярость беспомощного, загнанного в угол и избитого пса пускает корни в его сердце. Сам варп струится по связи между нами, разливаясь в его крови и костях, разрушая на незримом уровне частиц и атомных структур.

Он не просто умирает на месте. Я уничтожаю его, разрывая на части до основания. Он распадается внутри доспеха, плоть обращается в прах так быстро, что его тень даже не осознает, что тело мертво. Призрак вцепляется в меня, растворяясь в ветрах варпа. Когда я последний раз вижу его дух, на призрачном лице читается непонимание. Последний звук, который он издает — душераздирающий вопль в момент, когда он начинает гореть в Море Душ.

А затем его больше нет. Доспех заваливается вперед и падает на проспект. Мрамор рассекает дюжина новых трещин.

Я поднимаю его топор, чтобы использовать в качестве костыля. Судя по рунам, нанесенным по всей длине оружия, оно называется Саэрн. Я владею несколькими диалектами Фенриса. Саэрн означает «истина».

Я слышу, как Абаддон смеется, хлопая ладонями в перчатках.

— Какой героизм! — с улыбкой поддразнивает он меня.

Любое ощущение победы скоротечно. Громадный волк бросается на меня, и я падаю наземь из-за ран и слабости в конечностях. У меня нет шансов защититься. Челюсти, которые могли бы целиком проглотить мою голову, погружаются в нагрудник и наплечник. Клыки проходят через керамит, как железные ножи сквозь шелк. Тяжесть твари на мне — словно вес транспортера «Носорог». Броня отделяется с ужасающим треском, и вместе с ней отрывается окровавленная плоть. Мне слишком холодно и больно, чтобы воспринимать эту новую муку.

А потом волк останавливается. Просто останавливается и стоит надо мной, а с его зубов стекает моя кровь. Плоть создания под грязным от дыма мехом колышется рябью. Расползаются раны, обнажающие мускулы, кости, органы.

Мои глаза широко распахиваются, когда зверь взрывается надо мной, и во все стороны разлетается кровавый ливень. Внутренности жалят мое лицо и обжигают язык, словно соленая, кипящая морская вода. Давление на мою грудь пропадает. От меня, будто призрак, отдаляется какая-то тень, но несколько секунд я в состоянии лишь смотреть в небо. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и встать.

Волк стоит в нескольких метрах от меня — серо-белый мех стал черным, а во взгляде, где прежде была лишь звериная хитрость, читается хищный ум.

Я знаю этот взгляд, хотя никогда не видел его прежде. Мне известен разум, находящийся по другую его сторону. Известен дух, который оживляет наполовину облекшийся плотью призрак мертвого волка.

— Гира?

Волчица крадучись приближается, послушно приветствуя меня. Она — и это первый раз, когда я отчетливо и безусловно воспринимаю Гиру в женском роде — издает волчье повизгивание. Слов фрактального существа, состоявших из музыки ветра, больше нет, но этот позаимствованный облик слишком нов для нее, чтобы она могла общаться безмолвной речью. Я чувствую исходящую от нее вспышку бессловесной верности, сердце волка придает окраску холодной геометрии духа демона. Отныне и впредь она будет не волчицей и не демоном, а неким производным от них обоих.

— Верное создание, — произносит Абаддон, который наблюдает, находясь неподалеку. Над головой с визгом проносятся три «Громовых ястреба», их хищные тени мелькают на нашей броне. — Оно спасло тебе жизнь.

— Она, — говорю я ему, проводя окровавленными перчатками по черному меху Гиры. — Не «оно». Она.

Секреты

Я пробудился первым. Телемахон и Леор стояли, безвольно ссутулившись. Голова первого наклонилась вперед, словно в подражание дремоте, второй уставился в никуда остекленевшими глазами, приоткрыв рот. На задворках моего разума раздавался приглушенный гул, издаваемый их проматываемой памятью. Я чувствовал их воспоминания, но не мог разобрать никаких подробностей.

Саргон сделал рукой жест из числа стандартных боевых символов Легионов.

— Да, — тихо ответил я. — Я в порядке.

Мне никогда еще не доводилось переживать столь ясного психического видения, но мастерство Саргона проявлялось в том, что оно не воспринималось как нечто насильственное. Абаддон прошел по моим воспоминаниям вместе со мной, разделив мою заботу о братьях перед тем, как те обратились в прах, и став свидетелем рождения моей волчицы в миг, когда я ближе всего подошел к смерти. И все же я не жалел о том, что он увидел, и не ощущал в этом опасности. Он узрел многие из ключевых моментов моей жизни, прожив их со мной, однако самые глубокие мысли остались неприкосновенными. Это говорило о поразительном контроле над Искусством. Возможно, не о потрясающей силе, но о невероятной дисциплинированности.

— Я был прав, выбрав тебя, — произнес Абаддон, стоявший рядом с Саргоном. — Все, что ты видел, Хайон. Все, что сделал. То, как ты борешься против повторения ошибок прошлого. На тебе кобальтово-синее облачение твоего отца, а в твоих жилах — его кровь, однако у всех нас есть шанс стать гораздо большим, нежели сыновьями своих отцов. У тебя, меня и подобных нам. Ты жаждешь подлинного, честного братства — тот, кто связывает себя такими узами с демонами и чужими, рожден для пребывания среди сородичей.

Я прищурил глаза, не зная, насмехается он надо мной, или нет. В точности то же самое утверждала и Нефертари, пусть и совершенно иными словами.

В ответ на мой пристальный взгляд он постучал кончиками пальцев поверх сердца, как всегда делал Фальк.

— Я не хочу оскорбить. Мне тоже этого не хватает, Хайон. Не хватает единства Легиона и уз верности. Ясной цели. Сосредоточенного следования к победе.

Странно было слышать подобные слова от воина, который бросил своих братьев, что стало отдельной легендой. Так я ему и сказал, получив в ответ задумчивую улыбку.

— А теперь ты упорствуешь. Тебе известно, о чем я говорю. Мне не хватает возможностей Легиона и того, что он был наделен властью так поступать. Все наши силы сейчас… Они — Легионы по названию, раскраске и остаткам культур, но это не армия, а орда, которая связана отмирающей преданностью и сражается только ради победы. Наш род больше не ведет войну, мы совершаем набеги и грабежи. Мы больше не маршируем полками и батальонами, а дробимся на стаи и банды.

Я рассмеялся. Я не хотел потешаться над ним, однако не смог сдержать смеха.

— Абаддон, ты веришь, будто все изменишь?

— Нет. Сейчас этого никто не в силах изменить, — его золотые глаза вспыхнули истовым пылом. Вены под кожей запульсировали, становясь чернее. — Но мы в силах принять это, брат мой. Сколько в Девяти Легионах тех, кто нуждается в том, чтобы вновь стать частью настоящего Легиона? Ты настолько самолюбив, что считаешь, будто одинок в своих амбициях, тизканец? Как насчет Валикара Резаного, который больше верен своей паучьей королеве с Марса и их общему миру, чем Железным Воинам? Как насчет Фалька Кибре, который готов положить жизнь на то, чтобы убить Хоруса Перерожденного, и обращается к тебе за помощью? Как насчет Леора — генетического отпрыска этой обезумевшей от крови аватары: Ангрона, никогда не питавшего к собственным сыновья даже крупицы любви? С тобой даже Телемахон, а ты обманываешь самого себя, делая вид, будто это всего лишь результат того, что ты переписал его разум. Ты лишил его возможности испытывать удовольствие без твоего разрешения, но не переписал всю его душу. Если ты ему позволишь, он станет настоящим братом, а не узником.

— Ты не можешь знать этого наверняка.

— Хайон, даже рождение — неопределенность. Нет ничего определенного, кроме смерти.

От его уклончивости мои губы скривились в оскале, слишком напоминавшем Гиру.

— Избавь меня от школьной философии. С чего мне доверять Телемахону?

— Потому что он такой же, как мы, и страстно стремится к той же самой цели, которой мы хотим достичь. Так же, как и ты, он — сын сломленного Легиона. Третий Легион уже давно предался низменным излишествам и бессмысленному самопотаканию. Когда-то Дети Императора получали удовольствие от победы. Теперь же они ищут наслаждения любой ценой, алчут страданий, а не триумфа. Хайон, тысячи и тысячи воинов в Оке жаждут чего-то такого, за что стоит сражаться. Мое странствие вместе с Саргоном состояло не только в постижении приливов и отливов волн Ока. Оно было поиском тех, кто встанет рядом со мной.

Я ничего не ответил на его пылкий вызов. Действительно, что тут можно было сказать. Он выставил напоказ, что я живу без определенного направления, и предложил надежду взамен пустоты. Я никогда не думал, что услышу подобные слова от другого легионера, не говоря уж о том, кто уже давным-давно ушел в легенды.

— В том, чем мы стали, есть сила и чистота, — произнес Абаддон. — Теперь в группировках Девяти Легионов присутствует жестокая честность. Они следуют за военачальниками, которых выбрали, а не за теми, кого им назначили. Создают традиции, уходящие корнями в культуру их родных Легионов, или же полностью отвергают свое происхождение по собственной прихоти. Эта несдерживаемая свобода восхищает меня, и я не желаю поворачивать вспять, колдун. Я говорю о том, чтоб взять имеющееся у нас и… улучшить его. Усовершенствовать.

Оказалось, что мне трудно говорить. Слова лежали на языке, однако протолкнуть их дальше было нелегким делом. Произнести их означало озвучить то же праведное безумие, которое столь пылко провозглашал Абаддон.

— Ты говоришь не просто о создании новой группировки. Ты подразумеваешь новый Легион. Новую войну.

Его взгляд ни на миг не отрывался от моего. Я ощущал это, продолжая смотреть ему в глаза и чувствуя жар амбиций, исходящий от лихорадочных мыслей.

— Новая война, — согласился он. — Настоящая война. Мы были рождены для битвы, Хайон. Нас создали, чтобы мы покоряли Галактику, а не гнили в этой преисподней и гибли от клинков своих братьев. Кто создатели Империума? Кто сражался, чтобы очистить его территорию и расширить границы? Кто усмирял мятежные миры и расправлялся с отвергавшими свет прогресса? Кто прошел от края до края Галактики, оставляя за собой след из мертвых предателей? Это наш Империум. Построенный на сожженных нами планетах, сломанных нами костях и пролитой нами крови.

Больше всего меня потряс не его пыл и даже не его амбиции, хотя от их масштабов и захватывало дух. Нет, сильнее всего меня потрясли его мотивы. Я ожидал ожесточенности, вызванной неудачей, а не лидерского идеализма. Он не хотел мести — неважно, мелочной или же абсолютно оправданной. Он хотел того, что принадлежало нам по праву. Хотел творить будущее Империума.

— Ты тоже это видишь, — произнес он, ощерившись в ухмылке. Как и остальных юстаэринцев, у него на зубах были выгравированы хтонийские руны храбрости и решимости. Они вдруг показались чрезвычайно уместными для улыбки странника, который возвращается к своим людям, чтобы стать крестоносцем. — Теперь ты чувствуешь, не так ли?

— Новая война, — медленно и тихо сказал я. — Не порожденная злобой и не основанная на мести.

Абаддон кивнул.

— Долгая Война, Хайон. Долгая Война. Не мелкий мятеж, поглощенный гордыней Хоруса и его жаждой занять Трон Терры. Войны за будущее человечества. Гор бы продал весь наш род Пантеону за возможность хоть один миг посидеть на Золотом Троне. Мы не можем допустить, чтобы нас использовали так же, как его. Силы существуют, и мы не можем делать вид, будто это не так, однако не можем и позволить священному долгу выродиться в подобную слабость, как сделал Гор.

— Недурно сказано, — произнес позади меня Леор.

Я обернулся — и он, и Телемахон пришли в себя, чего я до сих пор не ощущал. Вне всякого сомнения, они слышали большую часть пламенной речи Абаддона. На темнокожем, изуродованном швами лице Леора было выражение беспощадного спокойствия, какого я никогда еще не видел. Он пытался говорить насмешливо, но я полагаю, что каждый из нас расслышал в его голосе примесь благоговения.

Телемахон ничего не сказал. Выкованная из серебра прекрасная посмертная маска безмолвно и испытующе глядела на хозяина. Я задумался, что бы он сказал обо всем этом, не перепиши я его разум.

Похоже, Абаддон уловил мои мысли, поскольку он сказал:

— Хайон, ты должен освободить мечника. Ты забрал у него не только агрессию против тебя.

— Я это понимаю, но если бы я его освободил, мы бы убили друг друга.

Тогда он улыбнулся, и улыбка уже не была столь терпеливой. За харизматичным военачальником проглянул железный тиран.

— Хочешь сделать первые шаги в новую эпоху, надев брату на горло ошейник?

— Первые шаги? Эзекиль, я пока еще ни на что не соглашался. И, несмотря на все твои слова, я чувствую, что ты тоже недоговариваешь. Ты странствовал в одиночестве столь долго, что едва ли готов довериться кому-то другому.

Он вперил свой взгляд в мои глаза. Я почувствовал, что он согласен с моим суждением и позволяет ему остаться между нами не оспоренным.

— Истина не дается сразу, Хайон. Я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я увидел намного больше из того, что может предложить Галактика, а также то, что лежит за покровом реальности. Однако я не высокомерен, брат. Я знаю, что еще можно многое сделать и многому научиться. Единственное, что я знаю точно — годы блуждания в одиночестве для меня закончены. И теперь устанавливаю связь с теми, кто сильнее всего похож на меня мыслями, поступками и амбициями. Я не предлагаю никому из вас роли в плане тирана. Я предлагаю место рядом со мной, пока мы вместе ищем путь.

— Братство, — тихо произнес Леор. — Братство для тех, у кого нет братьев.

Абаддон вновь постучал поверх сердца.

Легионер Сынов Хоруса умолк, а я повернулся к Леору и заметил, что у того дрожат руки.

— Что тебе снилось, брат?

— Много чего. В том числе война на Терре, — Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, наблюдая, как кисти сжимаются и разжимаются под хоровое урчание сервоприводов суставов. Как я вновь пережил момент, когда едва не умер на Просперо, так и Леор явно пережил момент, когда лишился рук.

Я не проталкивался в его сознание. Впервые он сам охотно впустил меня туда. Я увидел его на стене каменных укреплений, командующим своими воинами и направляющим бурю их огня лающими выкриками. Стук бесчисленных тяжелых болтеров был словно сбивающийся голос механического божества. В небе бушевала буря из завывающих черных теней, над головой с бреющего полета атаковали десантно-штурмовые корабли.

Имперские Кулаки наступали под прикрытием многослойных абордажных щитов из пластали, и у них в руках дергались болтеры. Леор, стоявший в переднем ряду своих воинов, навел на врага массивную плазменную пушку. Набирая заряд, та выла, словно дракон, в ее покрытом кабелями чреве происходила термоядерная реакция.

Один болт. Один миг невезения. Один-единственный снаряд с треском врезался в катушки магнитного ускорителя пушки, ударив с силой, которую оружие выдерживало сотню и больше раз. Но сейчас зазубренные обломки с лязгом прошли сквозь входной клапан, заткнув пушку в ту самую секунду, когда она была готова выпустить на волю свой заряд.

Оружие взорвалось у него в руках. Взрыв отшвырнул его прочь, но окатил нескольких его людей растворяющим потоком фиолетового пламени. Леор ударился спиной о стену укреплений, оставшись позади наступления его уцелевших бойцов. Гвозди жалили, и воины даже не заметили, что он пал.

Находясь внутри его памяти, я не мог ощутить его боль и даже увидеть ее на лице, скрытом опаленным шлемом. Но я увидел, как он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка испарила их. Обе руки заканчивались возле локтей.

Я вышел из его сознания. Когда я это сделал, он сильно содрогнулся.

— А ты, Телемахон? — спросил я. — Что ты видел?

— Старые сожаления. Ничего больше.

Я мог бы спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить это из его воспоминаний, однако отстраненное достоинство в голосе мечника убедило меня не делать ни того, ни другого. Увидев самый мрачный час в жизни Леора, я не хотел задерживаться на несчастье, постигшем Телемахона.

Гира.

Ее имя всплыло непроизвольно. Лихорадочное воспоминание.

Я развернулся, и на мой наплечник опустилась аккуратная, но властная рука Абаддона.

— Куда ты идешь, колдун?

Я встретился с ним взглядом, отказываясь поддаваться на угрозу.

— Разыскать мою волчицу.

Мы оба повернулись на тихий лязг керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по предплечью — еще один жест из числа стандартных боевых знаков Легионов. Движение, означающее собственную кровь. Он знал о моей связи с ней — с мостика «Его избранного сына» и видел это в моих мыслях.

— Где она? — спросил я у него.

Пророк повернул свое шокирующее юное лицо к Абаддону. Левой рукой он сделал жест «атаковать цель», а затем приложил ладонь к сердцу. Последовало еще несколько знаков — в них я не узнал традиционного боевого жаргона.

Абаддон убрал руку с моего плеча.

— Твоя волчица у Саргона. Она напала на него и теперь… выведена из строя.

Как только он произнес последнее слово, я пришел в движение.

Джамдхара — традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. При обхвате рукояти клинок тянется от костяшек сжатого кулака владельца. Оно никоим образом не уникально для Просперо — другие человеческие культуры на иных планетах называют аналогичное оружие «тычковыми ножами» или кулачными кинжалами, а также совейя, улу, кваттари и — по меньшей мере, в одном из диалектов Старой Индуазии — катар.

Рукоять моей джамдхары была выполнена из бедренной кости тизканского астролога-философа Умерахты Палфадоса Суйена, который, умирая, настоял, чтобы его кости отдали в дар Легиону Тысячи Сынов для переделки в ритуальные инструменты и отправили к столь обожаемым им звездам.

Подобное не являлось чем-то необычным среди интеллектуальной и культурной элиты Просперо. Считалось великой честью быть «погребенным в пустоте» таким образом, продолжая вносить свой вклад в будущее человечества даже после смерти.

Клинок оружия был черным, изготовленным из сплава адамантия с природными металлами моего родного мира, а на его поверхности были аккуратно, вручную вытравлены спиралевидные рунические мандалы, которые крошечным шрифтом повторяли одну из последних и наиболее знаменитых лекций Умерахты. Это было рассуждение о сути вселенной. Каждые несколько месяцев я снова перечитывал его в фальшивом свете свечей, излучаемом осветительными сферами, и обдумывал смысл.

Эту джмадхару вручил мне Ашур-Кай при приеме в его философский ковен, в последний день моего обучения у него. В Тысяче Сынов были основные культы, основанные на психической специализации каждого воина, однако они считались всего лишь самым очевидным — и предназначенным для военного использования — слоем многоуровневого сообщества. Ниже культов располагались философские салоны, круги ученых, симпозиумы и ритуальные ордена, которых более заботили вопросы просвещения, нежели военная структура.

— Я горжусь тобой, — произнес он — единственный раз, и более этого не повторял — и вручил мне клинок. — Здесь ты находишься среди равных, Сехандур.

В тот миг я плашмя приложил клинок ко лбу, закрыл глаза и поблагодарил его беззвучным телепатическим импульсом. Этот клинок обозначал окончание моего ученичества. Этот клинок указывал, что я готов к погружению в более глубокие тайны Искусства.

И спустя десятки лет, когда Абаддон сказал мне, что его пророк вывел мою волчицу из строя, именно этот клинок я приставил сбоку к шее Саргона.

Некоторые смерти отзываются резонансом. Они более насыщены эмоциями, чем прочие, и приводят к ужасному единению убийцы с убитым. Мало какие смерти так резонируют, как перерезание человеческого горла. Это ощущение и этот звук неповторимы. Булькающие глотки, которые так отчаянно стараются перевести в дыхание. То, как гортань еще мучительно пытается работать, а легкие трепещут и силятся вдохнуть, чего не могут сделать. Безжалостная и полная ненависти близость с тем, кто умирает у тебя на руках.

Отчаянная паника у него в глазах, когда дрожащие конечности начинают подламываться под ним. В этой панике мольба, последние функции мозга вопят: нет, нет, этого не может быть, это несправедливо, этого не может происходить на самом деле. Вялая, жалкая ярость, когда он понимает, что все так и есть, и он не в силах этого изменить.

Кончено. Он мертв. Ему остается только умереть.

Вот такую смерть я и обещал Саргону. Именно это проносилось у меня в мыслях, пока я угрожал рассечь его и без того изуродованное горло. Как же приятно было бы оборвать его жизнь этой сдавленной песней беспомощного бульканья. Что же касается его, он стоял неподвижно, пребывая в совершенном ошеломлении.

Даже Леор вздрогнул от моей реакции. Его лицо подергивалось, отвечая на внезапный укус Гвоздей. Телемахон молча наблюдал из-под своей маски, хотя его удивление физически ощущалось в воздухе между нами. Абаддон медленно поднял руку. Его золотистые глаза были расширены, движения продолжали излучать власть. Я шокировал его, однако он не позволял этому взять над ним верх.

— Где она? — спросил я сквозь сжатые зубы.

— Хайон, — начал было Абаддон.

ГДЕ ОНА, — отправил я импульс, острый, как пронзающее череп копье. Отделенный от моих мыслей Саргон вообще никак не отреагировал, но Абаддон с Телемахоном отшатнулись назад, схватившись за голову. Леор рухнул, как подрубленный, из его носа потекла кровь.

— Хайон… — предпринял еще одну попытку Абаддон, моргая и прогоняя боль в носовых пазухах, вызванную моей яростной телепатией. — Я недооценил твою привязанность к демону. Приношу за это извинения. Но отпусти оракула, и мы отыщем твою волчицу. Ты знаешь, что я не хочу причинять тебе вреда. Ни тебе, ни твоим братьям, ни твоему фамильяру.

Сейчас мне стыдно, что я не отпустил Саргона сразу же, однако доверие уже не давалось легко ни одному из воинов Девяти Легионов. На протяжении еще нескольких ударов сердца я продолжал прижимать клинок к плоти Несущего Слово, а затем отпустил его с низким, влажным рычанием, которым могла бы гордиться Гира.

— Ну и темперамент, — заставил себя улыбнуться Абаддон.

Я подошел помочь Леору подняться на ноги. Мы взялись за руки, и я потянул его вверх. На тыльной стороне перчатки он носил выполненный из меди символ Бога Войны — «на удачу», как он всегда утверждал, хотя и был мало религиозен. Я чувствовал лучащийся оттуда жар даже сквозь его руку, даже сквозь мой доспех. Левая сторона его лица дергалась так сильно, как мне еще не доводилось видеть. Вместо человеческого мыслительного процесса его мозг продуцировал исключительно изнуренную боль. Он боролся с Гвоздями за контроль над собственной плотью.

— Гххх, — произнес он. Губы покрывала слюна. — Ммхм.

— Прости меня, брат.

— Мхм, — в его черных глазах снова проступало узнавание. Он выругался на награкали и более ничего не сказал.

Я обернулся к Саргону.

— Где моя волчица?

Несущий Слово отвел меня к ней безо всякого сопротивления. Молчание, царившее среди всех нас, было первым действительно неловким моментом с момента нашего прибытия. У меня копились вопросы — вопросы, которые мне мучительно хотелось задать. Насколько хорошо на самом деле Абаддон знал этого оракула? Какими еще способностями обладал Саргон? Я все еще был уверен, что при необходимости смогу пересилить его, однако то, что отрезало его от телепатии, что бы это ни было, говорило о психическом манипулировании такого уровня, что мне было бы нелегко его отменить. Что видели Леор и Телемахон, бродя по собственным воспоминаниям? Я многое бы отдал за то, чтобы увидеть содержимое их разумов, как это сделал Абаддон с моим.

Я так и не дал ни одному из этих вопросов достичь языка. Несмотря на всю учтивость и покладистость Саргона, он меня нервировал. Казалось, будто он — это оружие, приставленное к моему загривку. Я не раз замечал, что он бросает на меня такие же взгляды, и знал, что в нем гнездятся такие же противоречия. Идти рядом с ним было все равно, что стоять перед искаженным отражением. Я обладал дисциплиной и выучкой в применении Искусства, однако моим самым главным подспорьем всегда являлась необузданная мощь. Саргон же, напротив, казался аккуратным и строгим практиком, который полагается на абсолютный контроль, чтобы возместить недостаток грубой силы.

Абаддон же наблюдал за нами обоими, и в его нечеловеческих глазах было нечто вроде веселья. Казалось, что напряженная атмосфера между оракулом и мной совершенно его не беспокоит.

Мы добрались до Гиры, и я опустился перед ней на одно колено. Она была связана Саргоном возле его медитационной камеры и дремала в коридоре. Это встревожило меня сильнее, чем если бы ее изгнали, поскольку демоны не нуждаются во сне для поддержания сил. За все годы я ни разу не видел, чтобы она спала, как настоящий волк.

На палубе вокруг нее были вырезаны зубчатые колхидские руны, от которых у меня заболели глаза. Их выполнили в спешке, нацарапав клинком на темном железе, чтобы сдержать волчицу и обуздать ее.

Я почувствовал, что хмуро смотрю на Саргона, хотя с неохотой восхитился поспешным делом его рук. Он мог бы ее уничтожить. Но вместо этого позаботился о том, чтобы нейтрализовать, не причиняя вреда в долгосрочной перспективе. Я не питал иллюзий, будто он поступил так из милосердия, это был просто здравый смысл. Если бы я ощутил, что она умерла, я бы разорвал его на части вне зависимости от того, ручной он оракул Абаддона или нет.

Я не стал просить его освободить ее. Я наступил на одну из вырезанных рун, накрыв ее сапогом. Гира открыла свои белые глаза в ту же секунду, как я нарушил ритуальный круг. Ее оцепенение скорее напоминало не сон, а стазис, поскольку она вставала без заторможенности мыслей и усталости в конечностях. Пробудившись, она в тот же миг сверкнула зубами, оскалившись на Саргона.

Ко мне, — передал я.

Она поднялась и повиновалась, тихо приблизившись и не отрывая взгляда от Несущего Слово.

Я хочу его крови.

Тебе следовало быть умнее и не нападать на другого колдуна, Гира.

Едва ли это я напала на него! Ее мысль была едкой и настойчивой. Он лишил меня голоса, нарушив связь с тобой. Только после этого я обратила против него когти с клыками.

Я оглянулся на Саргона, стоявшего во мраке коридора для экипажа. Рядом с ним стояли Абаддон, Леор и Телемахон.

— Все в порядке? — поинтересовался Абаддон. В его металлических глазах угрожающе блестел отраженный тусклый свет. Я решил, что разберусь с Саргоном так или иначе в свое время и на собственных условиях. Не было нужды высказывать недовольство бывшему Первому капитану. Я не был ребенком-подмастерьем, который бегает к своему наставнику.

— Все в порядке, — ответил я.

— Хорошо. Если не возражаешь, Хайон, я бы хотел попросить тебя об услуге.

При этих неожиданных словах мы все повернулись к нему.

— Проси.

Он изобразил скорбную улыбку — своего рода шутку, принятую среди братьев.

— Захвати меня на «Тлалок», когда отправишься назад. Я уже слишком давно не разговаривал с Фальком.

Мы должны были вернуться втроем: Абаддон, Гира и я сам. Телемахон и Леор вызвались остаться с Саргоном на борту «Мстительного духа» и исследовать корабль.

— Остерегайтесь Саргона, — предупредил я их обоих. — Он вызывает у меня мало симпатии и еще меньше доверия.

Леор просто пожал плечами, но Телемахон излучал в моем направлении безмолвное неудовольствие.

— Чем он заслужил твою неприязнь? — спросил мечник.

— Его следы присутствуют во всем, что выпало на долю Фалька и остальных. Он в какой-то мере виновен в этом.

— Верное предположение, — признал Леор. Пожиратель Миров еще раз предложил вернуться со мной на случай, если Фальку и его одержимым братьям потребуется более жесткая рука.

— Нет. Пойдем только мы с Абаддоном. Чем меньше огней душ будет там гореть, тем лучше. Скорее всего, Дваждырожденные все еще неуравновешенны. И голодны.

— Удачи, брат.

Это был первый раз, когда Леор назвал меня братом — обстоятельство, на которое я не стал обращать внимание там и тогда. Я напомнил ему об этом спустя несколько столетий, когда его кровь стекала в реку Тува на планете Макан.

— Благодарю, что остался с нами, Леор. Ты, Угривиан и остальные.

Я решил, что он, возможно, улыбнулся, однако это оказалось всего лишь подергивание, вызванное лицевым тиком и дефектами мышц.

— Убирайся с глаз долой, сентиментальный глупец, — он ударил кулаком по Империалису на нагруднике, исполнив забавный отголосок салюта. — Ступай и отыщи Фалька.

Так я и поступил. Взяв с собой Абаддона и мою волчицу, я вернулся на «Тлалок», чтобы разыскать воина, который был мне другом.

Наше прибытие вызвало определенное волнение. Когда мы выгрузились, спускаясь по аппарели «Громового ястреба», нас ждала Нефертари — а также Ашур-Кай, Угривиан со своими воинами и три дюжины рубрикаторов, выстроившихся ровными рядами.

Все взгляды приковал к себе Абаддон. Он принял это внимание непринужденно и даже отвесил размашистый поклон в направлении массы обращенных к нему лиц и забрал.

Поверить не могу, — передал мне Ашур-Кай.

Если тебе сложно поверить в его присутствие, тогда тебе надо взглянуть на то, что стало с «Мстительным духом». Это памятник безумию.

Я должен увидеть это, — пришел от него чрезвычайно настойчивый импульс.

Увидишь. Это еще далеко не конец, Ашур-Кай. У Абаддона есть свои планы.

Планы, выходящие за пределы осады Града Песнопений?

Далеко за них.

Интригующе. Мы поговорим позже, — заверил он меня.

Поговорим. Впрочем, отмечу еще одно — Саргон жив. Оракул избежал катастрофы, которая постигла Фалька и Дурага-каль-Эсмежхак.

Его нетерпение подняться на борт «Мстительного духа» стало прямо-таки жаждой. Поговорить с оракулом, обменяться пророческими видениями… Эта жажда стала еще острее после уничтожения Солнечного Жреца.

Скоро, — пообещал я ему. Скоро.

Абаддон поочередно поприветствовал каждого из воинов, обращаясь к ним по именам. Вновь проглядывал опытный командир, скрывающийся за беззаботным паломником. С каждым часом, что я проводил в его присутствии, я ощущал, как он вновь становится самим собой, что прежде казалось мне невозможным. Его поведение все больше и больше укрепляло меня во мнении, что он ждал этого — ждал нас.

Каждый боец — будь то воин племени или профессиональный солдат — чувствует, что командир оказывает ему некую честь, когда именует и выделяет отдельно. Абаддон не просто назвал имена Угривиана и его людей, а вспомнил несколько свершений их боевой роты в ходе Великого крестового похода и — ко все меньшему моему удивлению — в годы, проведенные внутри Ока, пока они несли службу в составе Пятнадцати Клыков.

Это не пилигрим, — передал мне Ашур-Кай. Это военачальник. Предводитель. Он уже становится родным для воинов Леора.

Ашур-Кай не ошибался. Они все смеялись и обнимались, радостно приветствуя друг друга запястье к запястью, благодаря непринужденным узам, связывающим тех, кто рожден быть воином. Абаддон так органично сближался с этими людьми посредством не манипулирования или обмана, а простого и искреннего обаяния. Думаю, если бы ему понадобилось прибегать к манипуляциям, я счел бы его подлым и наглым. Но вместо этого я приободрился.

Еще я думал о словах Абаддона, что он нуждался во мне, наблюдал за мной и выбрал меня. Что хотел привлечь меня на свою сторону, пообещав новое братство. В тот момент я размышлял, что он уже стал родней не только воинам Леора.

Даже я не поверил собственным глазам, когда после этого Абаддон поименно поприветствовал каждого из моих рубрикаторов. Ашур-Кай был к этому еще менее подготовлен, и на лице альбиноса явно читалось ошеломление. Имена всех рубрикаторов были нанесены на их наплечниках или нагрудниках, однако Абаддон уделял каждому время, перечисляя отличия, заслуженные ныне сгинувшими воителями в Великом крестовом походе, или же сражения, которые они вели в Оке после Осады Терры.

Мы, Легионес Астартес, обладаем эйдетической памятью и ее пиктографическим воспроизведением. Было несложно допустить, что у Первого капитана самого прославленного Легиона окажется доступ к личным архивам сил прочих примархов, но то обстоятельство, что он пополнил свои познания за годы странствии по Великому Оку, стал настоящим откровением.

Откровением было не только это. При всех, кроме меня и Ашур-Кая, наши рубрикаторы стояли в бесстрастном молчании, даже не воспринимая существования любых других живых существ. Однако с Абаддоном было не так. Когда он обращался к ним, они со скрежетом медленно поворачивали к нему свои головы в шлемах, и я чувствовал, как между ними протягивается едва заметная нить узнавания.

Голос Ашур-Кая вдруг угрожающе заледенел.

Он опасен для нас. Как могут пепельные мертвецы на него реагировать?

Не знаю, брат.

А если он… Как ты считаешь, он может ими командовать?

Не думаю. Это больше похоже на некое узнавание. Не та власть, которую имеем над ними мы с тобой.

Ты готов утверждать это наверняка, Хайон?

Я не ответил ему. В Абаддоне было слишком много того, чего я не мог распознать или предсказать.

От всех его поступков исходит дрожь значимости.

На это я тоже не ответил. Увлечение Ашур-Кая судьбой и пророчеством время от времени накладывало на него отпечаток мелодраматичности. Я ощущал его страх, хотя и не разделял этого.

Абаддон дошел до Нефертари, которая стояла особняком от стройных рядов воинов Легионес Астартес. От его закрытых мыслей внезапно нахлынуло примитивное отвращение, самая сильная эмоция из тех, что я пока что в нем чувствовал. Как и многих из нас, его отталкивала сама ее нечеловечность, хотя он и не дал этому отторжению проявиться.

Крылатая эльдарка терпела его внимание с лишенной эмоций, чужеродной сдержанностью.

— Дева Комморры, — приветствовал он ее.

— У тебя это звучит, словно титул, — отозвалась Нефертари. Она сменила позу, и биолюминисцентные кристаллические когти, служившие кончиками пальцев ее перчатки, щелкнули и лязгнули друг о друга.

— Многим в Легионах известно об эльдарке Хайона, которая прячется от своего народа в самом сердце царства своего врага. Разве тебя не мучает голод, Нефертари? Разве жажда душ не раздирает тебя ночь за ночью?

Слова были легким поддразниванием, однако интонация почему-то этому не соответствовала. То, как он говорил, лишало едкие вопросы всякой колкости. Она одарила его тенью улыбки и зашагала ко мне.

— Прости меня за готик, — сказал ей вслед Абаддон. — Хотя я и убил сотни твоих братьев и сестер, но так и не выучил наречия, на которых говорит ваш род.

У Нефертари была резкая улыбка. Она сама по себе напоминала улыбающийся нож.

— Он мне нравится, — произнесла она вполголоса.

Закончив с приветствиями, Абаддон повернулся ко мне.

— А что с людьми Телемахона?

— Ашур-Кай взял нескольких в плен, когда они взяли нас на абордаж во время шторма, — начал было я.

— Их больше нет, — продолжая улыбаться, вмешалась Нефертари. — Если хочешь представиться им так же, как остальным, то их тела висят в моем Гнезде.

Абаддон фыркнул, весело отказываясь от предложения.

— Какая же ты гадкая милашка, чужая. А что с Фальком? Где он, Хайон?

— Я тебя к нему отведу.

Нефертари попыталась последовать за нами, но я поднял руку, останавливая ее. Она повиновалась приказу, хотя и долго, задумчиво смотрела на меня, взвешивая, стоит ли спорить. Оперенные крылья раскрылись и раскинулись, явно демонстрируя раздражение, а затем вновь прижались к телу. В выражении ее глаз читалось предостережение, и я кивнул, принимая его.

Схождение

Пока мы направлялись в район, который я выделил Фальку и его терзаемым братьям, Абаддон комментировал многое из того, что видел. Его заинтересовал внешний вид мутантов со звериной кровью с Сортиариуса, что привело к продолжительной дискуссии об их наклонностях и манере поведения. От него не ускользнуло то обстоятельство, что из них получался идеальный экипаж, а также то, что он назвал «иными применениями».

— Болтерное мясо, — пояснил он. Термин не вызвал у меня улыбки, хотя, по правде говоря, не вызвал и у него. Он говорил о реалиях войны, а не о страданиях, которые ему нравилось причинять.

Многие группировки использовали людское отребье и стаи мутантов в качестве дешевой орды приносимой в жертву плоти и тратили их жизни, чтобы истощить боезапас противника и забить цепные клинки врагов мясом. Звери-мутанты Сортиариуса относились к более ценной породе, чем большинство, однако я согласился, что да — мне было известно о нескольких группировках Тысячи Сынов, которые использовали подобным образом даже своих высоко ценимых рабов.

За праздной беседой постоянно крылась холодная искренность, из-за которой его расспросы больше напоминали изучение или исследование, нежели любопытство. Его также заинтересовали бронзовые лица Анамнезис. Мы прошли мимо сотен из них, взирающих на нас со стен через неравномерные промежутки. Обратившись к ним, он не получил ответа, однако невозмутимо двинулся дальше.

Мы приближались к палубе Фалька, когда Абаддон повернулся ко мне и произнес слова, от которых я невольно стиснул зубы.

— Нефертари, — называя ее имя, он наблюдал за мной. — Как давно она умерла?

В моей жизни бывало несколько случаев, когда кто-то из товарищей — и даже братьев — оказывался близок к смерти из-за одной-единственной фразы. Это был один из них. Мне вдруг захотелось сомкнуть пальцы у него на горле и выдавить жизнь из золотых глаз.

— Она не мертва, — удалось мне ответить, что не являлось ни совершенной правдой, ни совершенной ложью.

— Не обманывай меня, Хайон.

— Она не мертва, — повторил я, на сей раз тверже.

— Я не осуждаю тебя, брат, — послышалась ли мне жалость в его голосе? Это было сочувствие, или же всего лишь честность? Я не мог сказать наверняка. — Она не вполне мертва, но и не вполне жива. Как долго ты поддерживаешь ее в этом состоянии?

— Долго, — как же странно было выдавать секрет, о котором было известно лишь мне, моей волчице и никому более. Даже Ашур-Кай не знал правды. Даже сама Нефертари. — Как ты узнал?

— Увидел, — он постучал себя по виску, рядом с глазами, которым придал окраску Свет. — В ней движется жизнь, кровь все еще течет, сердце все еще бьется… Но лишь потому, что так приказываешь ты. Ты играешь на ее теле, словно на музыкальном инструменте, принуждая продолжать песнь, когда финальная нота уже давно прозвучала. Она должна быть мертва, но ты не даешь ей умереть. Кто ее убил?

— Заракинель, — даже имя звучало омерзительно. — Дочь Младшего Бога.

Я увидел, как в его глазах вспыхнуло узнавание. Заракинель, Ангел Отчаяния, Несущая Страдания, а также тысяча прочих глумливых и самодовольных титулов. Она возвышалась над всеми нами — демоница с огромными, покрытыми чешуей когтями, молочно-белой плотью, хлещущими щупальцами и обилием признаков принадлежности к женскому полу. Сражаясь, она пела ту песнь, эхо которой разнеслось по Галактике при рождении Младшего Бога и гибели расы эльдар. Мелодия геноцида. Гармония вымирания.

Один из ее когтей и убил Нефертари. Острие пронзило сердце эльдарки, войдя и выйдя обратно прежде, чем моя подопечная вообще успела среагировать.

Я подхватил соскальзывавшую в смерть Нефертари, не давая боли достичь ее разума и проталкивая по умирающему телу психическую силу, чтобы поддерживать течение крови вместо сердца, которого у нее больше не было. Бесконечно малая крупица жизни внутри нее уже разрушалась — клетка за клеткой, атом за атомом — с того мгновения, как ее сердце разорвалось. Я боролся с этим, заставляя тело верить, будто оно продолжает жить.

Спустя все эти годы психическое воздействие все еще держалось, сохраняя ее живой на самом пороге смерти. Это был не стазис и не бессмертие, она все так же старела на несравнимо медленный манер, присущий ее виду. Это была жизнь — она являлась столь же живой, как любое другое живое существо — но движимая силой воли, а не природой.

Моя подопечная. Мое самое сложное произведение Искусства.

— Вот почему тебе не нравится Саргон, — Абаддон не спрашивал.

— Это ты тоже видишь своими выцветшими глазами?

Абаддон продолжил так, словно я ничего не сказал.

— Ты не в силах прочесть его мысли. Ты чувствуешь его барьеры против психического вторжения. Если добавить к этому то, как он заставил умолкнуть твою волчицу и отделил ее от твоих чувств… Вот почему ты так отреагировал, размахивая у его горла своим тизканским ножом. Само его присутствие представляет для тебя угрозу, даже если он не желает тебе вреда, даже если предлагает одно лишь братство. Он воплощает собой возможность, которую тебе не хочется рассматривать — вероятность, что он каким-то образом смог бы отделить тебя от Нефертари. От этого она бы умерла, не так ли? Отрезанная от твоей силы, от заклинания, которое поддерживает в ней жизнь.

К моменту, когда Абаддон закончил говорить, я уже остановился. Я пристально смотрел на него, ненавидя за то, что он все видит с такой неудержимой легкостью. Меня уже ничего не удивляло, и я погружался в недоверие.

— Ты многое видишь, Эзекиль.

— Скажи мне, Хайон, что ты сделал с созданием, которое убило твою подопечную?

Эти воспоминания дались мне легко.

— Я ее разрушил. Я раздирал Заракинель на части, пока от нее не остались лишь отдельные нити эмоций и ощущений, и я швырнул эти пряди обратно в ветры варпа.

Ему хватило ума не спрашивать, убил ли я ее, поскольку никто не в силах уничтожить одну из Нерожденных, однако произведенное мной озлобленное изгнание было не просто жестоким пустяком. Чтобы вновь сплести свое тело в нечто, способное проявиться даже внутри Ока, у любимой шлюхи Младшего Бога ушли бы годы. Я не только изгнал ее, но и разрушил.

— Мы находились на борту упавшего мира-корабля, захваченного творениями младшего Бога. В тот день Нефертари расправилась с десятками из них, быть может, даже сотнями. Они возникали из стен, сделанных из пропитанной варпом кости, вопили голосами призраков и раздувались от камней душ поглощенных ими эльдар. Никто из них не мог убить ее, а каждая капля ее крови, которую им удавалось пролить, лишь заставляла их выть громче. Когда она пала, это произошло из-за меня. Она могла отразить коготь, опускавшийся на меня, или же защититься от того, который бы прикончил ее.

— Она предпочла спасти тебя.

Отвечая, я посмотрел ему в глаза.

— Честно? Я в этом не так уверен. Ты сражался против эльдар. Ты знаешь, как они двигаются, как дерутся со скоростью нашей мысли. Нефертари быстрее большинства из них, подобное известно об очень немногих из рожденных в Комморре эльдар. Инстинктивно она оборонялась от обоих. Она перехватила один из когтей существа и сломала его прежде, чем он успел ударить меня в грудь. Но второй пронзил ее вот здесь, — я постучал себя поверх сердца. — Как я говорил: туда и обратно, исполнено за секунду. Когда все кончилось, я заставил ее плоть срастись, восстановив все, что мог. По сравнению с этим было несложно вытянуть из ее разума воспоминания.

— Зачем лишать ее воспоминаний?

— Потому что все смертные тела функционируют в равной мере механически и за счет воли. Если она поймет, что ее поддерживают мои психические усилия, это может разрушить всю работу, проделанную внутри.

Похоже было, что Абаддону понравилась эта мысль, поскольку на его лице появилась задумчивая улыбка.

— Итак, если она поймет, что мертва, то умрет.

— Грубо и примитивно говоря.

К счастью, расспросы Абаддона близились к концу.

— Если я не ошибаюсь, Нефертари — это имя тизканского происхождения.

— Так и есть. Оно означает «прекрасная спутница».

Он усмехнулся.

— Хайон, ты и впрямь сентиментален.

— Нас делают воинами пыл и верность, а не оружие, — процитировал я ему старинную аксиому. Но между нами говоря, я гадал, правда ли он так считает. Был ли я сентиментален? Это имя выбрала Нефертари, а не я. Принятие такого имени было типичным проявлением ее холодного и самодовольного чувства юмора. Впрочем, для меня не имело значения, как ей хотелось именоваться.

— Как ее зовут на самом деле? — задал следующий вопрос Абаддон, и настал мой черед улыбнуться.

— А, так тебе не все известно? Думаю, я сохраню хотя бы одну тайну, Эзекиль.

— Очень хорошо. Скажи мне вот что, и я оставлю этот вопрос как есть — если ты в силах манипулировать организмами чужих подобным образом, то можешь ли сделать то же самое с воином из Легионов? Упростит ли задачу знакомство с их генетическими шаблонами?

Мы зашагали дальше во мрак, и я посмотрел на него. Он встретился со мной глазами, однако в его взгляде ничего не проявилось.

Я воздерживался от того, чтобы делать какие-либо предсказания касательно Фалька и его воинов. Из-за этого я вступил в их владения вслепую, не обремененный ожиданиями. Когда Абаддон поинтересовался у меня, получал ли я от них какие-нибудь известия, я был вынужден признать, что Фальк умолк несколько месяцев назад.

— Ты выбрал самое странное время для проявления уважения к чужому уединению, — не без раздражения заметил Абаддон. Он всегда преуспевал за счет того, что знал о тех, кто пребывал под его командованием, все до последней йоты.

В какой-то момент он спросил меня, пытался ли я изгнать Нерожденных, которые делили с воинами одну кожу.

— Я бы попытался, — сказал я, — если бы кто-то из них меня бы об этом попросил.

Абаддон кивнул.

— Я наблюдал издалека, как умирает мой Легион. Многие из них продали собственную плоть за обещанную силу. Хайон, о сопротивлении соблазну легко говорить. Сложнее сопротивляться, когда на тебя смотрят стволы сотни болтеров, и сделка с Нерожденными — твой единственный шанс выжить.

Пока он говорил о демонической одержимости, я не чувствовал в его тоне и мыслях никакого отвращения. Он понимал ее жертвенность, пусть даже сам предпочел устоять перед искушением. Имперскому уму может показаться странным слышать, как я говорю об одержимости демонами как о возвышении или достижении, хотя человеческий разум восстает против одной мысли об этом. Истина, как всегда, находится где-то посередине. Те, кому хватает силы покорить зверя внутри своего сердца, обретают пьянящую силу, неестественное чутье и восприятие, а также практически бессмертие. Многие молятся об этом, или же совершают самостоятельные путешествия в поисках достаточно разумного Нерожденного, желающего рискнуть осуществить подобное слияние. Редко все оказывается так просто, как погрузиться в примитивный варп и выйти на другой стороне более могучим.

Именно это больше всего заинтересовало меня в состоянии Фалька и заставило держаться на отдалении, пока он проходил Изменение. Оно казалось организованным, направленным понимающей рукой. Я не собирался ничего делать, пока не узнаю, что за фигуры находятся на доске. Кто является пешками и какова цель игроков?

За всем стоял Саргон. Теперь я был в этом уверен. Он помог воинам Фалька выбраться на их корабль лишь для того, чтобы бросить их, когда им сильнее всего требовалось, чтобы он провел их через шторм. Они окунулись в разрушительные, очищающие волны, в то время как он — нетронутый и неизменившийся — вернулся сюда, в Элевсинскую Завесу.

Мы миновали четырех моих рубрикаторов, которые стояли на страже у одного из основных транзитных путей, ведущих обратно к главных коридорам. Они подтвердили мой проход, не опуская болтеров. Брошенный на их оружие взгляд показал, что в последнее время они не стреляли. Если Фальк и его Дваждырожденные сородичи и пытались выбраться, пока я находился на борту «Мстительного духа», то они шли не этой дорогой.

Не потребовалось много времени, чтобы заметить оказываемое ими воздействие — присутствие Дваждырожденных искажало реальность. Старые металлические стены трескались от черных прожилок, а бронзовые лики Анамнезис преобразились в демонические морды и теперь напоминали женщин-горгулий и гротескные изображения. В воздухе носились непонятные перешептывания, а также булькающие звуки обжорливой трапезы. Я сделал вдох, и моим чувствам стало больно от насыщенного привкуса и острого запаха болотной воды. Дваждырожденные, которые содержались в этом районе, не загрязняли и не оскверняли окружающую среду. Мир вокруг них преображала лишь сила их мыслей и желаний.

За многие годы до того, в более невинную эпоху, подобные изменения навели бы меня на мысль о порче — об ухудшающих и уродующих переменах. Впрочем, когда-то я был чрезвычайно наивен. Прикосновение варпа бесчеловечно, но не является злым по природе. Оно, безусловно, злонамеренно, однако переделывает тех, кого ласкает, соответственно их собственным душам. Именно по этой причине столь многие в Девяти Легионах полагают себя благословленными Пантеоном, когда мутация пронизывает их физические тела. Эмоции поощряются, фанатизм вознаграждается, насилие и страсть считаются священными.

Варп никогда не делает своих избранных сыновей и дочерей бесполезными, но нельзя сказать, что смертные разумы желают всех его благословений и дорожат ими. То, что идет во благо злобному Пантеону, не всегда является тем, на что рассчитывали затронутые варпом души. Некоторые мутации — это улучшения и доработки. Некоторые кажутся более похожими на разрушение.

Вися здесь в цепях и говоря о далеком, я чувствую, как глаза инквизиторов с омерзением замечают мои мутации. Варп переделал меня в соответствии с моей ненавистью, моими желаниями, моей яростью и моими прегрешениями. Я уже тысячи лет не выгляжу настоящим человеком.

Но мне мало дела до того, каким я представляюсь человечеству. Даже когда я выглядел, как человек, я все же являлся стерильным орудием из плоти и керамита, возвышенным над людьми — таким же огромным и некрасивым для глаз смертных, как и любой другой воин Легионес Астартес. Быть может, имперцы и разбегаются от меня с воплями, будто от оказавшегося среди них чудовища, однако в Великом Оке тысячи тех, кто испытывает острую и безграничную зависть к форме, приданной мне варпом. Годы, которые я провел военачальником Черного Легиона, были далеко не милосердны.

Пока мы шли по преображенным туннелям, Абаддон никак не комментировал постигшие корабль перемены. Мне не требовалось задавать ему вопросы, чтобы знать, что на палубах «Мстительного духа», которые я еще не видел, скорее всего, присутствуют бесчисленные изменения, схожие с этими.

Мы двигались по напоминающей улей группе неиспользуемых гидропонических камер, где все еще висел запах древней растительности. Когда вся эта подсекция, являвшаяся больше лабораторией, чем питомником, была прибежищем зелени, но теперь лотки с люльками пустовали. На «Тлалоке» было тридцать подобных ульев для пополнения пищевых пайков, потребляемых экипажем людей. Большая их часть уже давно пришла в неисправное состояние по причине как утраты смертными слугами боевого корабля необходимых навыков, так и воздействия Ока на выращенную в лабораториях растительность.

— Тебя не тревожит, что Фальк возненавидит твоего оракула?

В темноте глаза Абаддона по-настоящему светились от психического резонанса. Мне доводилось видеть подобное только у Нерожденных.

— А почему я должен об этом тревожиться, Хайон?

— Ты знаешь, почему. Это рука Саргона довела их до такого состояния.

— Ты так в этом уверен?

— Ладно, Абаддон. Ссылайся на свое неведение, если тебе так хочется.

В одном из этих помещений мы обнаружили первого из воинов Фалька, который в одиночестве неподвижно стоял в своем боевом облачении. Казалось, что терминаторский доспех почернел от жертвенного пламени, шлем с чудовищными бивнями свирепо сверкал глазами. Молниевые когти воина праздно повисли по бокам, клинки не были включены. Когда мы приблизились, я увидел причину этого. Они представляли собой не стандартную модель из освященного железа, а толстые костяные когти, выступавшие из кончиков пальцев перчаток. Судя по виду брони, она полностью срослась с плотью, что едва ли являлось редкостью среди тех из нас, кто обитал внутри Ока. Зловонная серебристая отрава, капавшая с костяных когтей, была ближе к чему-то уникальному. Она напоминала ртуть и пахла спинномозговой жидкостью.

Я не чувствовал внутри него никакой борьбы. Не было демона и смертного, сцепившихся в беспокойный клубок, просто… спокойствие. Шлем с плечом и лодыжку с покрытием пола соединяли первые нити паутины. Он стоял тут таким образом по меньшей мере несколько дней. Ждал.

— Куревал, — поприветствовал воина Абаддон. Терминатор медленно и тяжело повернул голову, сочленения брони зарычали. По бивням неторопливо потекли ручейки того же самого серебристого яда.

Прежде, чем воин заговорил, я почувствовал, как его мысли встали на место. Это самое точное описание ощущения, которое я могу дать — пока мы приближались, череп юстаэринца заполняла безжизненная, отстраненная боль, но в тот же миг, как его внимание остановилось на Абаддоне, его мысли выстроились в узнаваемые схемы. В присутствии Абаддона он стал человеком, как будто его бывший Первый капитан являлся своего рода психическим якорем.

— Верховный Вожак? — скрежещуще-урчащий голос Куревала был застывшим от недоверия.

В ответ Абаддон оскалил зубы в злой улыбке, проглянувшей сквозь неопрятно свисающие грязные волосы.

— Верховный Вожак, — повторил Куревал и тут же опустился на колени. Терминатор был злобой, которая обрела телесную форму, и воином, которому хватило бы силы для предводительства в группировке себе подобных. Зрелище того, как он встает на колени через три секунды после того, как вновь увидел своего бывшего командира, слегка обескураживало. Я начинал осознавать, кем был Абаддон для своих воинов.

Бывший предводитель юстаэринцев не стал смеяться над почтением, выказывемое ему братом. Он положил руку на наплечник Куревала и прошептал хтонийское приветствие, которого не уловил даже мой улучшенный слух. В каждом Легионе были свои обряды и ритуалы, невидимые для чужаков. Я ощутил себя незваным гостем, вторгшимся на тайную церемонию.

Терминатор медленно поднялся. Сочленения его доспеха издавали рычание. Как и у остальных юстаэринцев, его броня была окрашена в черный цвет элиты Легиона, а не в морскую лазурь простых Сынов Хоруса.

— Идем с нами, Куревал.

Терминатор не стал возражать и послушно последовал за нами неторопливой поступью. Он совершенно не обращал на меня внимания, полностью сосредоточившись на Абаддоне. Не знаю, считал ли Куревал своего бывшего командира видением, или нет.

— Я практически не чувствую демона внутри тебя, — обратился я к воину, пока мы шли. — Ты изгнал его из своей плоти?

В ответ он издал низкое, булькающее рычание. Я задался вопросом, был ли это смех.

Мы двигались дальше, и процесс повторялся снова и снова. Воины Фалька были рассеяны по всей подсекции, и каждый из них стоял без движения, напоминая в своем уединении статую. Некоторые смотрели в стену, другие стояли возле отключенных генераторов переработки отходов, трое занимали разные части одного помещения, глядя сквозь усиленное обзорное стекло на планету, которая вращалась внизу.

В присутствии Абаддона все они пробуждались, словно близость к нему возвращала их души обратно в телесное обиталище. Все они следовали за нами неплотной колонной, и звук движущихся механизмов их суставов создавал хор. Пока они шли, я слышал пощелкивание вокс-коммуникации между ними, но они не добавляли меня к ней.

Я не чувствовал ни в ком из них никаких хищных сущностей. У всех виднелась определенная степень биомеханических мутаций, выросты из сплавленных воедино керамита и кости, образующие шипы, гребни и клинки, у большинства сочилась та же ядовитая жидкость, что стекала по когтям Куревала, однако души были их собственными. Демоническая сущность не гнездилась в глубине их сердец и не пузырилась на поверхности, двигая их тела, словно марионетки.

Было невозможно, что всем им удалось вышвырнуть демонов из своей плоти. И все же моим ощущениям не находилось простого объяснения. Это было не просто отсутствие вторгшихся сознаний Нерожденных — также не было болезненной пустоты, когда душу раздирают, отторгая демоническое прикосновение. Казалось, будто демон зарылся вглубь каждого из них, словно паразит, который закапывается, чтобы скрыться от света.

Расспрашивание шагающих вперед воинов не принесло никакого озарения. Несколько из них поприветствовало меня по имени так тепло и по-товарищески, будто только что мы не натыкались на них, стоящих во мраке с мертвым разумом. В каком бы медитативном состоянии они не пребывали перед тем, как мы их обнаружили, это проявление жизни прогнало его.

К моменту, когда мы нашли Фалька, по палубе за нами глухо топало шестнадцать юстаэринцев. Несмотря на то, что они явно были живы, это казалось практически похоронами.

Фальк занимал еще одну высохшую и мертвую гидропоническую лабораторию. Он был столь же неподвижен, как и остальные, и отреагировал в точности как они, когда Абаддон приблизился к нему.

— Фальк, — тихо произнес Абаддон. Рогатый шлем поднялся и повернулся, и я ощутил, как по ту сторону красных глазных линз скользят мысли воина, встающие на места. Я назвал это пробуждением, однако это не вполне верно. Оно больше казалось возрождением, а не подъемом ото сна.

— Хайон, — первым делом проговорил он. Его голос был вялым, словно истечение крови из трупа. А затем: — Эзекиль. Я знал, что ты не умер.

— Брат мой, — Абаддона не устраивало отстраненное приветствие. Они с его бывшим помощником пожали друг другу запястья, и его аура вспыхнула красками доверия.

Признаюсь, я уделял их воссоединению мало внимания. Пока они говорили обо всем, что произошло при Луперкалиосе, я отвернулся, осматривая собравшихся юстаэринцев. Мои чувства раскрылись вовне, став паутиной похожих на пальцы щупов, выискивающих трещины в уголках их разумов.

Я был так глуп. Совершенно слеп. То, что оставалось невидимым для меня, когда я читал каждого из них в отдельности, стало абсолютно очевидным в момент наблюдения за их разрозненной группой. Еще на борту Ореола Ниобии демоны внутри плененных юстаэринцев казались неестественно схожими, каждый из них был равен сородичам по силе и значимости. Или так я полагал. Правда была куда более поразительной, и я проклял сам себя за то, что до настоящего момента упускал ее особенности.

Их связывал воедино один Нерожденный дух. Не множество демонов, полностью овладевших ими, а одно-единственное существо, пронизывающее их, словно тонкий туман. Они вдыхали его в себя и выдыхали обратно. Оно приправляло кровь в их жилах, растворяясь почти до исчезновения. Распространившись по всем воинам Фалька, демон обеспечил себе бессмертие в материальном мире. Пока в живых оставался хотя бы один из юстаэринцев, демон не мог умереть.

И для юстаэринцев этот симбиоз был не совсем бесполезен. Демон плыл по их мыслям, не имея сил формировать их эмоции, однако он объединял их слабой связью, почти приближавшейся к телепатии. Я сомневался, что они способны общаться безмолвной речью, но они двигались со странной, сверхъестественной сплоченностью — так стая птиц синхронно поворачивает на лету — и их восприятие казалось более тонким и острым, когда они стояли вместе.

Чтобы узнать, насколько глубоко проходит симбиоз, я стал преследовать демона в них. Его сущность, и без того едва ощутимая, рассеялась еще сильнее, пытаясь скрыться от моего пристального внимания. Большинство Нерожденных оказало бы сопротивление, агрессивно преображая носителя, но этот разделялся на части внутри них. Всякий раз, когда я тянулся к сенсорному следу существа, оно растворяло свою сущность еще сильнее, делая ее более разреженной, менее заметной. Я преследовал отголоски в костях юстаэринцев и охотился за пузырьками в их крови. Все это время я продолжал проклинать создание за его невероятную ловкость. Я твердо намеревался немедленно связать его, если смогу заполучить его имя, чего бы это ни стоило людям Фалька. Столь коварному и неповторимому демону нашлась бы сотня применений.

Я наседал, ища что угодно и не находя ничего. Ощущение Нерожденного полностью пропало, затерявшись в потоке биения сердец воинов и их кружащихся мыслей. Демон столь тонко рассеялся между несколькими носителями, что практически полностью скрылся.

— …Хайон?

Я открыл глаза, только теперь осознав, что они были закрыты. Я настолько сосредоточился на погоне за этим сводящим с ума демоном, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы заново сконцентрироваться на окружающей обстановке. Абаддон смотрел на меня.

— Я его почти достал, — сказал я ему.

— О чем ты говоришь? — спросил он.

Теперь на меня смотрел и Фальк. На меня смотрели все юстаэринцы. Красные глазные линзы, глубоко посаженные в рогатых шлемах с бивнями, глядели без слов. На усиленных сервоприводами руках были закреплены архаичные пушки. Изукрашенные булавы и топоры пристегивались магнитными замками к пластинам брони цвета прогорклого пепла.

Знали ли они? Считали ли, что из них изгнали демона, или же чувствовали его непреходящее прикосновение на отдалении от своего разумного сознания? Подстроил ли Саргон юстаэринцам такую участь по приказу Абаддона, или же это был всего лишь очередной порез, нанесенный кружащимся ножом судьбы? Если демон растворялся в их кровеносной системе почти полностью, являлись ли они вообще по-настоящему одержимыми?

Вопросы, вопросы, вопросы.

Вот на это и похожа жизнь в группировке Девяти Легионов. Видеть вещи, которые не могут быть возможны, и гнаться за ответами, которые могут никогда не появиться. Гадать, в каком состоянии пребывают души твоих братьев, и знать, что они в свою очередь сомневаются в твоем рассудке.

Верность — это все, однако доверием мы обладаем редко.

— Ни о чем, — отозвался я. — Отвлекся на секунду. Все в порядке.

Это был первый раз, когда я солгал Эзекилю. Он знал, что я лгу, однако я не почувствовал никакой злости или опасности возмездия. Я ощутил внутри него медленную пульсацию одобрения. Проверка пройдена. Доверие предложено и принято. В конечном итоге, я его не обманывал. Мы оба обманывали юстаэринцев.

— Нужно начинать немедленно, — произнес Фальк, постучав себя поверх сердца хтонийским жестом искренности.

Я не обращал на суть их беседы никакого внимания. Мне не было известно, о чем они говорили. Все стало ясно, когда Абаддон ответил тем же жестом, лязгнув кончиками пальцев о нагрудник.

— С помощью Хайона, — произнес он, — «Мстительный дух» вновь полетит. Братья, нас мало, а их много, но Град Песнопений падет.

Подготовка

Мы вернулись на дремлющий флагман, собравшись для планирования нападения. В первую ночь, что мы провели на борту «Мстительного духа», несколько из нас все еще носили цвета Легионов, к которым мы уже не ощущали никакой принадлежности. Сам Абаддон был облачен в свою разнородную боевую броню, создававшей впечатление, будто он состоит в каждом из Легионов, но не предан ни одному из них.

Через несколько коротких десятилетий мы собирались одетыми в черное, которого начал бояться Империум, и каждый из нас представлял на военных советах Абаддона свои собственные армии и флотилии. Мы сотнями стояли на мостике флагмана, заставляя услышать наши голоса и споря о том, какой из миров Империума уничтожить. Всей этой славе еще только предстояло придти. Для начала нам нужно было провести сражение, которое скрепило бы нас воедино, или же погубило.

Собрание состоялось на командной палубе «Мстительного духа», где когда-то стояли Гор, его братья-примархи и лорды-капитаны Легионов космического Десанта, которые сперва управляли судьбой Великого крестового похода, а затем решали судьбу восстания. Рядами висели знамена, изображавшие былые триумфы. Часть была соткана в виде гобеленов, другие представляли собой более примитивные собрания трофеев, связанных вместе и поднятых как штандарт победы. Большинство из висящих флагов увековечивали завоевания планет и сражения флотов, проведенные Лунными Волками за двести лет их крестового похода, пока Император не предложил им право изменить название, признавая их честь быть сыновьями Хоруса. Более грубые и ветхие символы являлись трофеями с поля боя — не с захваченных миров, а из сражений против верных Трону сил по дороге Хоруса к Терре. Между ними располагались ритуальные эмблемы воинских лож, которые в равной мере распространяли в рядах XVI Легиона просвещение и измену.

Глядя на обширный мостик, было сложно представить пустой зал заполненным тысячами офицеров и несущих службу членов экипажа. Легионеры собирались здесь целыми рядами, докладывая на брифингах кампаний и добавляя свои голоса к решениям, принимаемым внутренним кругом командующих Великого крестового похода. Галереи были выполнены в форме концентрических полумесяцев, чтобы вмещать военное присутствие, которого эти стены не видели уже сотни лет.

С каждой потолочной балки и настенного крепления на нас глядело яростное желтое Око Хоруса со щелью зрачка. Возможно, мне должно было бы казаться, будто свирепый взгляд осуждает меня. Но на самом деле я не ощущал ничего, кроме жалости. Сыны Хоруса пали настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Я судил по личному опыту, поскольку то же самое сделала Тысяча Сынов.

Мы стояли вокруг центрального гололитического стола: горстка воинов на месте, где некогда стояли армии. Я чувствовал себя падальщиком, явившимся рыться в прахе славного прошлого.

Я перечислю имена присутствовавших, чтобы сейчас их внесли в имперские архивы. Некоторые из этих воинов давно сгинули, пав в Долгой Войне. Других не узнать — их подлинные имена забылись, а изначальная личность погребена под множеством воинственных титулов, которыми их наделил напуганный Империум. Эти имена они носили тогда, в тот далекий день.

Фальк Кибре, Вдоводел, последний вожак разбитых юстаэринцев и предводитель группировки Дурага-каль-Эсмежхак. Вместе с ним было почти тридцать его братьев, облаченных в тяжелую броню их смертоносного клана.

Телемахон Лирас, капитан-мечник из Детей Императора. Он стоял в одиночестве — единственный из своих братьев, кто не стал пищей голодной страсти моей эльдарской спутницы. Тени, омрачавшие всю командную палубу, были не в силах приглушить блеск ликующей лицевой маски.

Ашур-Кай, Белый Провидец, колдун и мудрец из Тысячи Сынов. Он стоял вместе с фалангой рубрикаторов, которая насчитывала сто четырех наших пепельных братьев. Токугра, его ворон-падальщик, наблюдал за происходящим со своего насеста на плече.

Леорвин Укрис, известный — к вящей его досаде — как Огненный Кулак, капитан-артиллерист Пожирателей Миров и командир Пятнадцати Клыков. Он стоял вместе с Угривианом и четырьмя их уцелевшими братьями, каждый непринужденно держал массивный тяжелый болтер.

Саргон Эрегеш, оракул Абаддона, воин-жрец из ордена Медной Головы Несущих Слово. Он также стоял один, одетый в праведно-красное облачение XVII Легиона. Броню покрывали колхидские руны, нанесенные истертой золотой сусалью.

И я, Искандар Хайон, в то время, когда братья еще не звали меня Сокрушителем Короля, а враги — Хайоном Черным. Мой доспех был окрашен в кобальтово-синий и бронзовый цвета Тысячи Сынов, а моя кожа тогда — как и ныне — имела экваториальную смуглоту, присущую уроженцам Тизки. Рядом со мной находилась Нефертари, моя подопечная-эльдар с темной броней и бледной кожей, плотно прижавшая к спине свои серые крылья. Она опиралась на изукрашенное копье, похищенное из гробницы старого мира эльдар в глубине Ока. С другой стороны стояла Гира, злые белые глаза черной волчицы постоянно оставались настороженными. Ее настроение совпадало с моим, мое нетерпение передавалось ее физическому телу. От нее смердело кровью, которую нам предстояло вскоре пролить. Ее шерсть пахла убийством, а дыхание — войной.

Абаддон оглядел это разношерстное собрание и с хтонийской скромностью постучал себе поверх сердца.

— Мы жалкая и оборванная банда, не правда ли?

По всему помещению раздались низкие смешки. Из всех собравшихся я держал собственную заинтересованность на самой короткой привязи. Мои мысли продолжали блуждать по залу паломничества Эзекиля на другом конце корабля, где в роли музейной реликвии лежал Коготь Хоруса. Хотя психический резонанс, производимый окровавленными клинками, был окутан стазисом, он все равно давил на мои чувства.

Прежде, чем произнести свою часть, Абаддон предложил высказаться остальным. Под пыльными знаменами прошлого не было формального порядка, только воины, которые говорили о своих намерениях. Когда кто-то спотыкался в ходе рассказа, Абаддон подбадривал его дальнейшими расспросами, которые больше раскрывали слушателям прошлое говорящего. Он прокладывал мосты через разрывы между нами, не форсируя события и заставляя нас понять, что же у нас общего.

Признаюсь, в этом свете казалось, будто все практически предрешено судьбой. Каждый из нас говорил о Легионах, в которые мы более не верили, об отцах, которых мы более не боготворили, о демонических родных мирах Легионов, которые мы отказывались считать убежищем. В каком-то отношении наши слова граничили с исповедью, так грешники когда-то искали искупления, признаваясь в своих преступлениях священникам древнейших религий. На гораздо более практическом уровне это являлось простой тактической оценкой. Мы были солдатами, повествующими о своей истории, и разбирали, каким образом наша ненависть и наши таланты связывают нас в большее целое. Все делалось без рисовки и угрюмой помпезности. Это меня восхитило.

Впрочем, это в большей степени были не долгие рассказы, а представления. Всего лишь формальности перед тем, как Абаддон назвал причину, по которой мы собрались вместе. Воинов объединяют не разговоры о прошлом, а пережитый в настоящем бой. Чтобы амбиции Абаддона обрели какой-то вес, ему необходимо было дать нам победу.

Он говорил о Граде Песнопений и о том, как мы всадим в сердце крепости острие копья. Говорил о том, как «Мстительный дух» сможет двигаться с костяком экипажа из проклятых, ведомый сознанием Анамнезис.

Он говорил об угрозе, которую представлял собой Гор Перерожденный. Несомненно, отдаленной угрозе — он признал, что Детям Императора наверняка предстоят десятки лет неудачных алхимических экспериментов до того, как они хотя бы синтезируют первый этап генетического чуда Императора. Эта вероятность была далека, но мы намеревались атаковать до того, как она превратится в угрозу, и нанести удар, чтобы не дать Детям Императора выиграть Войны Легионов. Ему не было дела до ликвидации позора XVI Легиона — его заботило лишь отбрасывание последних оков прошлого. Примархи умерли или вознеслись выше забот смертных в волнах Великой Игры Богов. Он перечислил мертвых имперцев и возвысившихся изменников, закончив именами, которые быстро становились легендой даже для нас в Оке: Ангрон, Фулгрим, Пертурабо, Лоргар, Магнус, Мортарион. Имена отцов, вознесенных за пределы кругозора их смертных сынов — покровителей, которые теперь обращали на нас мало внимания, отдавшись ветрам и капризам Хаоса. Имена отцов, которыми до сих пор восхищались чрезвычайно немногие из нас, обладавших собственным наследием сомнительных успехов.

Я ожидал будоражащей речи, воодушевляющей диатрибы перед сражением, однако Абаддону хватало ума не дурачить нас пылкими словами. Этот хладнокровный анализ леденил наши чувства. Мы стояли, словно статуи, пока шла голая оценка, подводившая учет наших жизней и неудач наших Легионов и представлявшая правду тем, кто проходил через те же откровения. Никакой лжи ради ободрения. Правда сокрушала нас, предоставляя выбирать, куда двигаться дальше.

Закончив говорить, Абаддон пообещал нам место на борту «Мстительного духа», если мы того пожелаем — если встанем рядом с ним для ожесточенного штурма.

— Новый Легион, — заключил он, застав своим предложением врасплох нескольких прочих. — Сотворенный по нашему желанию, а не рабами воли Императора, созданными по образцу его несовершенных примархов. Связанный узами верности и честолюбия, а не ностальгией и отчаянием. Незапятнанный прошлым, — наконец, сказал он. — Больше не сыновья потерпевших неудачу отцов.

Будучи достаточно разумным, чтобы не пробивать свою позицию слишком сильно, он предоставил нам покрутить предложение в уме, веря, что мы придем к собственным выводам, и перешел к финальному гамбиту. Он рассказал, что нам придется сделать, чтобы осада увенчалась успехом. Рассказал, чего ждет от каждого из нас после начала боя. Не именуя себя нашим командиром, он, тем не менее, с непринужденным мастерством принял бразды правления и подробно описывал ожидаемое сопротивление и множество возможных результатов. Как и все умелые генералы, он пришел подготовленным. Когда подготовки оказывалось недостаточно, он полагался на опыт и интуицию.

Нам предстояло нанести удар без предупреждения и с подавляющей мощью. Град Песнопений не имел значения, равно как и вражеский флот. Нам нужно было позаботиться исключительно о клонирующих станциях и мастерах работы с плотью, которые трудились в этих помещениях над своей тайной наукой.

— Никаких затяжных сражений. Никаких отступлений с боем. Бьем, уничтожаем и отходим.

Пока Абаддон обрисовывал свой план, мы слушали. Не поднималось никаких возражений, хотя несколько из нас ерзали от некомфортности услышанного. Никому еще не доводилось участвовать в штурме, подобном этому.

В конце концов, он повернулся ко мне. Он сказал, что мне будет принадлежать честь нанести самый первый удар.

Затем он сказал, что мне понадобится сделать.

А потом сказал, чем мне нужно будет пожертвовать.

Я высадился на борту «Тлалока» вместе с моей волчицей и девой-воительницей, направившись в Ядро. Анамнезис приветствовала меня чуть теплым вниманием, встретив мое прибытие взглядом мертвых глаз. Она плавала внутри своего бака, и в насыщенной питательными веществами жидкости ее кожа выглядела такой же бледной, как и обычно.

Глядя на нее, я всегда видел мою сестру. Для меня не имело значения, что она представляла собой намного больше и намного меньше, чем в жизни. Женская оболочка, плавающая в консервирующей жидкости и подключенная ко всей этой аппаратуре жизнеобеспечения, все равно была Итзарой, пусть даже ее голова теперь вмещала в себя тысячи других разумов, а также то, что осталось от ее собственного.

Я сказал ей, чего от меня просил Абаддон. Пока я говорил, казалось, что она обращает на мои слова мало внимания, вместо этого обмениваясь взглядами с Гирой и Нефертари. Когда я сделал паузу в объяснениях, она обратилась к моим самым верным спутницам с лишенными интонациями приветствиями.

Закончив объяснять, я задал ей вопрос, казавшийся мне простым.

— Если я позволю тебе сделать это, ты сможешь победить?

Анамнезис медленно и плавно развернулась, глядя на меня сквозь молочно-белую слизь, и из воксов-горгулий по периметру вычурного помещения раздался ее голос.

— Ты просишь нас измерить неизмеримое, — произнесла она.

— Нет, я прошу тебя предположить.

— Мы не способны вычислить ответ на основании одного лишь предположения. Ты обозначаешь ситуацию с неясными параметрами. Как мы должны оценить возможные результаты?

— Итзара…

— Мы — Анамнезис.

Нефертари положила руку мне на предплечье, почувствовав, что во мне нарастает гнев. Сомневаюсь, что она ощутила мою благодарность, поскольку все мое внимание оставалось сосредоточено на Анамнезис.

— Если мы свяжем тебя с «Мстительным духом», оставшиеся следы его души-ядра могут поглотить твое сознание. Ты больше не будешь собой. Твоя личность окажется подчинена.

— Изложение той же ситуации другими словами, не является помощью для наших расчетов, Хайон. Мы не можем дать тебе ответ.

Я ударил обоими кулаками по баку-оболочке, подавшись вперед и глядя на нее.

— Просто скажи мне, что выдержишь, сколько бы силы ни осталось у машинного духа флагмана. Скажи, что можешь победить.

— Мы не можем делать утверждений о какой-либо из этих возможностей с определенностью.

Я ожидал этого ответа и боялся его. Ничего не говоря, я сел, прислонившись спиной к ее иммерсионной емкости, отказываясь от дальнейших тщетных требований успокоить меня. Какое-то время я был занят исключительно тем, что вдыхал и выдыхал, находясь на грани медитации, но не погружаясь в нее, и слушал, как крутятся машины систем жизнеобеспечения Итзары и пузырится окружающая ее жидкость.

— «Мстительный дух» был королем флота Терры, — сказал Абаддон в завершение инструктажа. — Его душа-ядро сильнее и агрессивнее, чем у любого другого боевого корабля, когда-либо плывшего среди звезд. Хайон, я хочу, чтобы ты был готов к тому, что может произойти.

Итак, нам требовались уникальные системы Анамнезис, ее способность контролировать звездолет при помощи разумного сознания. Установка машинного духа «Тлалока» на флагман позволила бы нам вновь разжечь его душу и двигаться без сотен тысяч необходимых членов экипажа.

Однако реактивация боевого корабля Абаддона могла означать, что душу моей сестры скормят машинному духу.

Сидя там, я раз за разом прокручивал в голове слова Абаддона, и в этом состоянии меня и нашли Леор с Телемахоном. Последние из дверей с грохотом открылись, пропуская обоих в самое сердце Ядра. Увидев их, я удивился трижды — во-первых, что они разыскали меня здесь внизу, во-вторых, что они вообще вместе, и в-третьих, что Анамнезис позволила им пройти к ней.

— Братья, — поприветствовал я их, поднимаясь на ноги. — Что вы тут делаете?

— Тебя ищем, — Леор был напряжен, левая рука подрагивала. — Вернулись помочь тебе с приготовлениями.

Они оба до сих пор были вооружены и облачены в доспехи и оба повернули лицевые щитки к Анамнезис, впервые созерцая уникальный машинный дух корабля во плоти.

— Приветствую, Леорвин Укрис и Телемахон Лирас, — произнесла она, паря во мгле перед ними.

Леор подошел к ней, глядя на обнаженную фигуру, погребенную в разреженной эмульсии аква витриоло. Он постучал пальцем по усиленному стеклу, как ребенок мог бы тревожить рыбку в аквариуме.

Разумеется, Анамнезис не улыбнулась, однако и не приказала ему прекратить. Она посмотрела на него сверху вниз, как будто его поведение являлось мимолетной диковинкой, странной игрой насекомого, не более того. Леор ухмыльнулся в ее внимательное лицо.

— Так ты его сестра, а?

— Мы — Анамнезис.

— Но ты была его сестрой до… всего этого.

— Когда-то мы были живы, как жив ты. Теперь мы — Анамнезис.

Леор отвел взгляд.

— Как будто споришь с машиной.

— Ты и споришь с машиной, — произнесла стоявшая рядом со мной Нефертари. Леор, как всегда, проигнорировал ее. Он уже набирал воздуха, чтобы заговорить, когда нашу сбивчивую беседу нарушили слова Телемахона.

— Ты прекрасна.

Мы все обернулись. Телемахон стоял перед Анамнезис, прижав ладонь к окружавшей ее емкости. Она подплыла поближе к нему, несомненно, привлеченная ее редким поведением.

— Мы — Анамнезис, — сообщила она ему.

— Знаю. Ты прелестна. Невероятно сложное существо, воплощенное в этом прекрасном теле. Ты напоминаешь мне о наядах. Тебе известно о них?

Она снова наклонила голову. Я чувствовал, как ее мысли мечутся туда-сюда невообразимыми проблесками между короной из кабелей и сотнями капсул разумных машин по всему залу. Мозгами пленников, ученых, мудрецов и рабов, которые все были подключены к ней как совокупный коллективный разум.

— Нет, — наконец, произнесла она.

— Они были мифом Кемоса, моего родного мира, — сказал ей Телемахон. Серебристая лицевая маска выглядела в тот миг так уместно, взирая с безмятежным восхищением. Он был похож на человека, который глядит на образ райской жизни после смерти. Неудивительно, что когда-то человечество хоронило в таких масках своих королей и королев. — Возможно, их корни уходят глубже, на Старую Землю. Не могу сказать точно. Кемосийская легенда гласит, что на нашей планете были моря и океаны, в ту эпоху, когда солнце Кемоса горело достаточно ярко, чтобы в изобилии вдыхать жизнь. Наяды являлись разновидностью водяных духов, которым было поручено надзирать за океанами. Они пели тварям глубин, и их песни успокаивали душу нашего мира. Когда же их музыка, наконец, подошла к концу, океаны высохли, а солнце потемнело в пыльном небе. Сам Кемос скорбел об утрате их песен.

Глаза Анамнезис были широко раскрыты.

— Мы не понимаем.

— Чего ты не понимаешь? — спросил он с интонацией сказочника.

— Мы не понимаем, почему наяды прервали свою музыку. Их действия привели к глобальной катастрофе, тяжесть которой имела смертельный для многих видов уровень.

— Говорят, что их песнь просто подошла к концу, как бывает со всеми песнями. В тот день наяды пропали из нашего мира, исполнив свой долг и полностью прожив свою жизнь. И никогда уже не возвращались.

Я стоял и ошеломленно молчал. Даже Нефертари сдержалась и не стала поддразнивать мечника в тот момент, хотя я видел, как она улыбается своей подобной ножу улыбкой, наблюдая за воином, который когда-то столь яростно жаждал ее смерти.

Леор, тем не менее, нарушил тишину одним из своих похожих на выстрел смешков.

— Это самая тупая вещь, какую я когда-либо слышал. Маленькие океанские богини поют рыбе?

Анамнезис повернулась к Леору, разрушившему чары истории Телемахона. Я увидел в ее взгляде тлеющую злость. Меня ободрило зрелище того, что она вообще испытывает эмоции.

— И на Кемосе никогда не было океанов, — добавил Леор. — Так что это не может быть правдой.

Телемахон опустил руку, явно с некоторой неохотой. Я чувствовал его заторможенные мысли — ощущал, как они крутятся и дают сбои, будучи слишком холодными и безвкусными, чтобы соединиться с какими-либо эмоциями.

Меня снова поразило, что же я с ним сотворил. Ариман истребил наш Легион, приговорив их к существованию в виде рубрикаторов, но вот то же самое прегрешение, в котором я его обвинял, совершенное моей же собственной рукой. Хотя оно выражалось в масштабах одной души, а не целого Легиона, горечь лицемерия была неприятна на вкус.

Телемахон все еще разговаривал с Анамнезис, предпочтя не обращать внимания на вмешательства Леора.

— Абаддон сказал нам, что ты вряд ли переживешь слияние с машинным духом флагмана. Что он поглотит твое сознание в себя.

Анамнезис опустилась ниже, почти встав на дно бака. Теперь мечник был выше нее ростом. Подключенные к ее черепу кабели колыхались в питательной воде, словно волосы.

— Хайон высказал те же опасения, — вновь раздался из динамиков комнаты ее голос. — Его голосовые схемы указывают на эмоциональное давление в данном вопросе. Он воспринимает нас не как конструкт Анамнезис, но как человека Итзару. В этом изъян в его рассуждениях. Это ограничивает его объективность.

Телемахон покачал головой.

— Нет, — заверил он машинный дух своим мягким голосом. — Я так не думаю. Есть разница в том, как ты смотришь на него, и как смотришь на остальных из нас. Мне потребовалось лишь несколько ударов сердца, чтобы заметить это — трепет эмоции в твоих глазах, когда ты глядишь в его сторону. Его сестра живет внутри тебя, погребенная, но не мертвая. Твои мысли закодированы и запрограммированы отрицать это? Отрицание необходимо для твоего функционирования?

Несколько секунд она молчала, глядя на мечника безжизненными глазами.

— Мы… мы — Анамнезис.

— Такая же упрямая, как твой брат, — он, наконец, отвел взгляд. — Ты готов, Хайон?

Я был готов. Бросив на Анамнезис последний взгляд, мы вышли из Ядра. Нефертари и Леор немедленно начали по-ребячески поддразнивать друг друга. Что касается меня, после сделанного Телемахоном у меня все еще не было слов. Если сейчас я скажу вам, что в последующие годы наш мечник и рассказчик стал личным вестником Абаддона, на которого возложили обязанность провозглашать Девяти Легионам желания Воителя, то вы, возможно, начнете понимать причину этого.

В помещения позади нас гуськом зашла первая процессия закутанных в рясы техножрецов, которые начали ритуалы с гимнами, которые необходимо было соблюсти, прежде чем они бы смогли демонтировать душу «Тлалока» и переправить Анамнезис на «Мстительный дух».

— Я обошелся с тобой несправедливо, — признался я Телемахону. — И сейчас это исправлю.

Копье

Впервые я увидел Град Песнопений в ту ночь, когда мы омрачили своим присутствием небо над ним. Многие из группировок Девяти Легионов говорят о той битве так, словно были там, и рассказывают, как доблестно сражались, хоть и не были готовы встретиться с численно превосходящим врагом. Они пользуются этим, чтобы клеветать на нас, как будто нас могут уязвить их утверждения, что у нас нет чувства чести. Некоторые из историй даже клятвенно уверяют, что в том бою мы носили черное, словно уже стали Черным Легионом по названию, как и по духу.

Все это ложь. Говоря подобное, прочие группировки умащивают свои языки обманом, причина которого — гордыня и зависть. Многие военачальники жаждут права заявлять, что присутствовали в одном из самых определяющих сражений Девяти Легионов, а те, кто действительно там был, выискивают причины для объяснения своего поражения. И все же истории сохраняются, отбрасывая на происхождение Черного Легиона тень зависти. Наши соперники продолжают настаивать, что исход того дня определила грубая сила. Как еще лучше оправдать свою неудачу, чем сделать вид, будто поражение было неизбежно?

Быстро, яростно, эффективно. Вот как все произошло. При всей мощи «Мстительного духа», в его залах находилась лишь горстка воинов. Даже на орбите враги превосходили нас в соотношении двадцать к одному.

Как же тогда мы взяли верх? Ответ прост. Мы победили благодаря дерзости нападения и верности друг другу. Победили, вцепившись в глотку.

Планета называлась Гармонией. Для меня даже сейчас остается загадкой, было ли это искажение изначального эльдарского названия, или же всего лишь тщеславное заблуждение III Легиона. Несмотря на то, что Дети Императора раскололись при Скалатраксе, Град Песнопений служил прибежищем для многих группировок III Легиона и их союзников. Обитаемый мир с богатыми рудами спутниками, которые поочередно захватывали враждующие города-государства Механикума. Система являлась не более мирной, чем любое другое место в Оке. Ее называли своим домом десятки группировок.

Все наши познания об устройстве города строились на описании Телемахона. У нас не было тактических гололитов и схем текущего размещения обороны. Одно из последних моих отчетливых воспоминаний перед путешествием — как мой недавно освобожденный брат в серебристой маске качает головой в ответ на один из многочисленных вопросов Абаддона.

— Телепортация там так же ненадежна, как и во всем Оке, — это никого не удивило. — Штурм планеты будет возможен только при помощи десантных капсул.

Абаддон покачал головой.

— Это не потребуется. Мы выиграем схватку, не ступая на саму планету.

Я помню о путешествии к Гармонии чрезвычайно мало. По просьбе Абаддона на меня легла тяжкая обязанность, и на что-либо иное не оставалось внимания. Я приступил к своей работе еще до того, как когнитивные системы Анамнезис полностью установили на борту «Мстительного духа», и Абаддон, по крайней мере, чувствовал, что вверяет мне этот нелегкий долг, а я даже не знаю о судьбе Итзары.

— Ты увидишь ее, когда мы доберемся до Града Песнопений, — пообещал он мне. — Она восторжествует и будет править, или же окажется подчинена и станет служить. Но так или иначе, ты увидишь ее, когда пробудишься.

Его слова едва ли ободряли. Тем не менее, я приступил к делу, исполнения которого он от меня хотел.

Я стоял на коленях в центре стратегиума и тянулся своими чувствами наружу — ночь за ночью и день за днем. Мое сосредоточение до последней йоты было обращено на то, чтобы цепляться за холодную сущность за пределами звездолета, удерживать ее психическим захватом и тянуть вместе с нами по неспокойным волнам Ока. Вообразите себе, что тащите труп в океане густой жидкости. Представьте изнуряющее плавание, когда усталая рука грозит разжаться, стоит отвлечься лишь на один удар сердца.

Такова была моя задача. «Мстительный дух» двигался, а я тянул следом за нами колоссальный мертвый груз.

Я даже слабо осознавал течение времени. Позднее братья рассказали мне, что на переход у нас ушло несколько месяцев странствия, однако я помню лишь размазанную нечеткость зрения, вызывавшую головную боль, да бесконечные нашептывания Проклятых и Нерожденных. Время перестало что-либо значить. Порой казалось, будто я только что приступил к делу — в иное же время я с трудом мог вспомнить что-либо из своей жизни за пределами абсолютного сосредоточения, необходимого, чтобы сделать то, о чем меня попросил Абаддон. Помню, как обливался потом от требовавшихся усилий. На протяжении нескольких месяцев я только концентрировался, потел, проклинал и страдал от боли.

Нефертари кормила меня питательной пастой и подносила воду к моим губам. Моя подопечная массировала и разрабатывала мне мускулы, предотвращая спазмы, и заботилась о том, чтобы меня не постигло истощение. Я ни разу не поблагодарил ее, поскольку так и не узнал, что она была там. Они с Гирой присматривали за мной, пока я медитировал на коленях. Чужая уходила только для того, чтобы передохнуть в Гнезде, а волчица вообще не покидала своего места возле меня.

Перед тем, как приступить к своим обязанностям, я восстановил Телемахона. Впоследствии мечник признавался мне, что за время путешествия много раз приходил посмотреть на меня и раздумывал, нанести ли удар, или же удержать руку. У него это звучало так, будто, устояв, он оказал мне милость, однако я не глупец. Тогда, как и всегда потом, он боялся Гиру и Нефертари. Выступить против меня означало навлечь на себя гибель от их когтей.

В то время я никак не ощущал этой напряженности. Я стоял на коленях, безмолвный и сосредоточенный, и тянул через пустоту позади нас колоссальную массу холодной стали и мертвого железа.

Наконец, раздался голос. Глубокий, гортанный голос, который преодолел бурлящее давление моего сосредоточения. Он произнес мое имя.

— Хайон.

Я ощутил руку на своем плече. Братское прикосновение, твердое и благодарное. Оно медленно, очень медленно возвращало меня к самому себе.

От яркого освещения просторного мостика «Мстительного духа» казалось, будто мне в глаза попала кислота. Ко мне вернулись звуки: суматоха трещащих сервиторов и крики экипажа. Потребовалась почти целая минута, чтобы я смог разглядеть экран оккулуса, на котором перед нами вращалась прекрасная планета с красной почвой и черными морями. На единственном массиве суши располагался один громадный рукотворный выступ, видимый с орбиты — нечто черно-серое, которое могло быть только Градом Песнопений.

— Воды, — слово вырвалось из моей опаленной гортани сухим хрипом. — Воды.

Нефертари поднесла к моим губам оловянную чашку с водой. По языку прокатился холодный поток с металлическим привкусом фильтрационных химикатов и старой отливочной формы. Мне никогда еще не доводилось пробовать ничего настолько сладостного.

Реальность мало-помалу возвращалась к моим напряженным чувствам. Корабль вокруг меня содрогался. Я пробудился, когда битва уже шла.

— Итзара? — спросил я свою подопечную. — Машинный дух… — я едва мог говорить. Пересохшая глотка отказывалась открываться. — Она..?

— Она жива, — Нефертари прижала к моему лбу холодные кончики пальцев. Ее кожа раскраснелась здоровьем от недавнего приема пищи, а черные волосы стали на ладонь длиннее, чем были до того, как я погрузился в транс. Прошли месяцы. Этот факт давался мне с трудом.

— Она победила?

— Она жива, — повторила эльдарка.

— Хайон, — присутствие Абаддона восстановило мое разрозненное мышление. Он стоял неподалеку — ожившее рядом со мной прошлое. Разношерстной брони пилигрима Преисподней больше не было, ей на смену пришел покрытый воронками и трещинами комплект боевых доспехов, выполненных в черной расцветке юстаэринцев. Он был вооружен простым силовым мечом и ничем более. Я ожидал, что он зачешет волосы назад и уложит их изукрашенным племенным хвостом, однако те остались грязными и спутанными, ниспадая на его лицо. — Ты готов, брат?

Я не был уверен относительно ответа на этот вопрос. Меня одолевала вялость, казалось, будто внутренний часовой механизм моего разума забит прогорклым маслом. Я заставил свои щиплющие глаза отыскать оккулус. Все происходило слишком быстро, чтобы я мог за ним поспеть. Раздавались приказы на понятном мне языке, однако их смысл все еще оставался мне недоступен.

Нас окружал, преследовал и пытался блокировать флот — фрегаты сопровождения, вырвавшиеся перед крейсерами— матками в нетерпеливые атакующие вылазки. Огонь орудий бессильно молотил по нерушимым щитам «Мстительного духа».

Я увидел Цах`ка, выполняющего свои обязанности смотрителя на новой командной палубе. Экипаж рабов и слуг с «Тлалока» выкрикивал сообщения и обслуживал свои посты в контролируемой, упорядоченной спешке. Я чувствовал их бритвенно-острое нетерпение, их голод и ощущал, как их наливающиеся ауры сгущают воздух вокруг. Они могли бы запаниковать, но их успокаивал опыт. Все работали, кричали рапорты и делали то, что им велели и чему их учили.

— Ультио, — позвал Абаддон через весь мостик. — Говори.

— Пустотные щиты держатся, — раздался голос Анамнезис, эхом раскатившийся по просторному залу.

— Будь наготове. Мы вот-вот бросим копье.

— Абаддон, — бросила она в ответ. Ее голос был не просто наделен эмоциями, а насыщен ими. Казалось, что ей настолько не терпится, что она сейчас засмеется. — Дай мне убить их. Дай сорвать железо с костей их кораблей и задушить среди холода пустоты.

— Скоро, Ультио, скоро, — его интонацию окрашивала симпатия. Симпатия к ее кровожадным репликам, быть может. — Продолжай держать щиты, пока мы выходим на низкую орбиту. Выдвигай орудия.

— Повинуюсь.

Она согласилась с его распоряжением, и вот тогда-то я ее и увидел. Анамнезис не была закрыта и заперта за охраняемыми дверями в сердце корабля, как на «Тлалоке». Ее бак-вместилище стоял посреди стратегиума, что давало ей бесподобный вид на мостик и его экипаж. Второстепенные когнитивные капсулы, содержавшие в себе ее необозримый интеллект, были прикреплены по всем стенам командной палубы и рассыпались по потолку, словно улей с гремящими и лязгающими жуками. Многие из них заменили собой знамена старых войн, которые свисали с балок до реактивации «Мстительного духа».

На центральном возвышении, где когда-то вершил суд Гор Луперкаль, в своей бронированной оболочке жизнеобеспечения плавала Анамнезис. От хищных эмоций ее лицо кривилось практически в оскале. Пальцы скрючивались в холодной аква витриоло, реагируя на жажду крови, исходящие эманации которой я ощущал. Она выглядела более живой, чем мне когда-либо доводилось видеть за десятки лет после ее погребения. Не человечной, только не с этим звериным выражением лютого голода, но определенно живой. Что в ней изменилось, когда она соединилась с машинным духом этого императора линкоров?

Абаддон назвал ее Ультио. Слово из высокого готика, означающее отмщение.

Анамнезис, — отправил я ей импульс. Мой мысленный голос был заторможенным от неиспользования.

Хайон, — передала она в ответ по каналу. Я чувствовал, что она отвлечена, что ее мысли полностью обращены к наслаждению от охоты на более слабую добычу. По моей коже ползают паразиты, они колют мою плоть, оставляя мелкие царапины плазмой и лазерами.

Я никогда не слышал, чтобы ты так говорила. Кто ты?

Пришедший ответ представлял собой нахлынувшие ощущения личности.

Я — Анамнезис. Я — Итзара Хайон, сестра Искандара Хайона. Я — «Мстительный дух». Я — Ультио.

Облегчение яростно боролось с не проходящим замешательством. Мне жгуче хотелось задать ей сотню вопросов, но времени не было, совсем не было.

— Пора, брат, — произнес Абаддон. — Бросай копье.

Копье. Моя обязанность.

Я в последний раз сосредоточил свои силы на колоссальной массе там, в пустоте. Сперва я откинул маскирующий покров Эфирии, который скрывал копье от глаз. Вражеский флот немедленно направил на него свои орудия.

— Быстрее, Хайон. Быстрее.

— Ты. Не. Помогаешь.

— Бросай копье!

Я обвил его удушающей хваткой, чувствуя каждый холодный край посредством прикосновения разума. А затем, сконцентрировавшись до последней доступной мне йоты, метнул копье в планету, именуемую Гармонией.

В тот миг вокруг меня сомкнулась тьма. Чувства покинули меня. Вместе с ними скрылась и память.

Впоследствии другие говорили мне, что я поднялся на ноги, искривив пальцы, будто когти, и закричал на город, который вот-вот должен был убить. Не могу сказать, правда ли это, поскольку не помню ничего, кроме ликующего, головокружительного облегчения в миг, когда копье вышло из-под моего психического контроля. Порой сильнее всего осознаешь бремя лишь тогда, когда оно, наконец, пропадает с твоих плеч.

«Мстительный дух» задрожал, сопереживая Анамнезис в ее капсуле жизнеобеспечения. Реальность сгустилась вокруг меня как раз вовремя для наблюдения за тем, как копье рассекло вражеский флот — слишком быстро, чтобы за ним могли угнаться их тяжелые пушки — и вспыхнуло в атмосфере Гармонии.

Абаддон остался рядом со мной и помог встать. Меня терзала такая тошнота, что ее не могла вынести даже моя усовершенствованная физиология. Мучаясь от слабости, последовавшей за психическими усилиями, я наблюдал, как у нас на глазах разыгрывается гамбит Абаддона.

Град Песнопений был готов отразить штурм, заполнявшие горизонт бронированные бастионы нацеливали в небо защитные турели и зенитные орудия. Но одно дело отбивать вторжение, и другое — устоять в катаклизме. Несмотря на слабость, я не удержался от того, чтобы понаблюдать за падением копья, глядя на него посредством мыслей обреченных существ на поверхности.

Над Градом Песнопений погас день. Широко раскрытыми и обращенными вверх глазами чернорабочих, рабов для удовольствий и воинов III Легиона я видел, как стрелковые укрепления полыхнули в беспомощной ярости, когда на месте солнца начала разрастаться тень. Визгливые гимны, транслируемые вокс-башнями, утонули в металлическом грохоте защитных батарей, озаряющих темнеющее небо. Черный силуэт, поглотивший светило, вспыхнул в падении — сперва полыхнув при входе в атмосферу, а затем загоревшись от ярости пушек Града Песнопений.

Небеса расколол удар грома: падающее копье пробило звуковой барьер. Оно падало уже не по прямой — мчась вниз, оно крутилось, от корпуса струился черный дым, а на хребтовых укреплениях ревело пламя.

С момента, когда оно вошло в атмосферу Гармонии, до мига удара о землю прошло меньше минуты. Достаточно, чтобы обитатели увидели падающую на них смерть. Недостаточно, чтобы что-либо предпринять.

Оно врезалось в землю с мощью топора Бога Войны. Все глаза, которыми я смотрел, ослепли. Все чувства, которые я разделял, погрузились во тьму и холод. С орбиты мы видели лишь расходящуюся черноту удушливого дыма, поднимающегося над городом. Наши сенсоры фиксировали тектонические подвижки такой интенсивности, что по другой стороне планеты шла дрожь. Сама Гармония колыхалась в муках.

Думая о той ночи сейчас, я все еще испытываю чувство утраты, последовавшее за падением копья. «Тлалок» представлял собой почти два километра и восемь мегатонн древней, облеченной в железо злобы. Когда-то он странствовал меж звезд от имени XV Легиона, и его экипаж составлял двадцать пять тысяч верных душ. Я протащил его пустой труп через все Око Ужаса, в точности как меня попросил Абаддон. А затем метнул его прямо в сердце твердыни III Легиона.

На мостике «Мстительного духа» раздались ликующие крики, исторгнутые тысячей глоток и почти оглушительные для моих восстанавливающихся чувств. Я рискнул своей сестрой и пожертвовал кораблем. А теперь они все ликовали. На какое-то мгновение мне подумалось, что я сошел с ума.

— Вот вам за Луперкалиос! — Фальк торжествующе ударил обоими своими громовыми молотами друг о друга. — Давитесь пеплом.

Абаддон отвернулся от дыма разрушения, застилавшего весь оккулус. Его тихие слова последовали за ликованием, став дуновением покоя после ураганного звука.

— Ультио, уводи нас обратно на высокую орбиту.

— Повинуюсь.

— Крысы вот-вот начнут спасаться с тонущего корабля. Перебьем им хребты, пока они бегут.

Корабль содрогнулся, его двигатели взревели громче и злее. Анамнезис двигалась, подражая ему, она плыла выше в своей емкости, плотно сжав зубы и повелевая звездолету подниматься вместе с ней. Я все еще едва мог поверить в то, что видел. Ее присутствие здесь, перед столь многими существами. Энергия ее тела и речи.

— Хайон, Телемахон, отправляйтесь к абордажным капсулам.

Я слышал слова Абаддона, но не пошевелился, чтобы выполнить распоряжение. На мостике было слишком много захватывающего. Установленный высоко над многоярусной палубой оккулус демонстрировал тридцать видов извне на корпус «Мстительного духа», каждый с отдельного угла обзора. Наши пустотные щиты полыхали, покрываясь калейдоскопической рябью под неэффективным огнем вражеского флота.

— Они начинают меня раздражать, Ультио, — заметил Абаддон с отстраненным видом. — Начинай убивать их.

— Повинуюсь.

Находиться на борту линкора типа «Глориана», когда он открывает огонь — ни с чем не сравнимый опыт. Все, созданное человечеством в области межзвездных премудростей, проявляется и жестоко бьет по вашему слуху и равновесию. Никакие глушители не в силах замаскировать невероятную канонаду, когда целый город орудий с ревом отправляет боезапас в черноту. Никакие гравитационные стабилизаторы не могут целиком скрыть гром, сотрясающий металлические кости корабля.

Руны на мерцающем тактическом гололите, проецируемом в воздухе над постами рядового экипажа, начали вспыхивать и пропадать. Обзорные изображения оккулуса демонстрировали, как фрегаты и эсминцы превращаются в горящие остовы, падающие в атмосферу Гармонии.

Анамнезис сопровождала каждую серию выстрелов криком. Каждый залп ее орудий вызывал очередной вопль в воксе мостика. Я не мог сказать, что следовало первым: ее крики, или же огонь пушек. Они были неотделимы друг от друга. Ее пальцы изогнулись, словно когти, она пристально смотрела наружу из своего бака. Я сомневался, что в тот момент она видела кого-либо из нас. Ее зрение было соединено со сканирующими системами корабля. Она видела пустоту и звездолеты, с которыми расправлялась при каждом подергивании ее пальцев.

Однако мы не были неуязвимы. Пустотные щиты испещрили оспины, которые превратились в разрывы, а затем — в зияющие раны. Вражеские крейсеры окружали нас, выходя на траверзе и подвергаясь риску получить залп наших бортовых батарей достаточно долгое время, чтобы сделать собственные. Более рассудительные — или, возможно, более трусливые — боевые корабли держались позади и кромсали нас на расстоянии при помощи дальнобойных лэнсов. Я чувствовал, что Анамнезис недовольна — это было очевидно по исходящей от ее изменившейся ауры давящей волне. Ей хотелось сменить курс и пуститься в погоню за паразитами, которые царапали и жгли ее железную кожу издалека.

— Удерживать нос по направлению к руинам города, — скомандовал Абаддон. Он в большей степени говорил с Анамнезис, чем со стаями мутантов, служивших рулевыми. Было похоже, что в ее связи с экипажем нового корабля присутствует меньше симбиоза. Казалось, что Анамнезис гораздо меньше полагается на их когтистые руки на рулевых рычагах.

— Повинуюсь, — ее голос в динамиках звучал яростно. Раздраженно, из-за недоступности удовольствия.

Я не смог удержаться от того, чтобы вновь не протянуть вовне свои чувства, пытаясь войти в разумы кого-либо на поверхности, еще сохраняющего сознание. Представшая мне сцена стала откровением. Центра громады, ранее бывшей Градом Песнопений, просто больше не существовало. От места падения «Тлалока» во все стороны рванулся воющий вихрь жидкого огня и жестокости. Все и повсюду превратилось в пыль, пепел и пламя.

Падение одного-единственного рокритового небоскреба способно задушить облаком пыли город среднего размера. Попробуйте же в таком случае представить, что будет, когда целый громадный город убивают при помощи двухкилометрового боевого корабля, брошенного с орбиты и несущего в сердце города тысячи тонн летучих химикатов и тактических боеголовок. Я удивлюсь, если у вас это получится. Палящий воздух был настолько густым, что в нем можно было утонуть.

Когда-то Град Песнопений был известен по всему Пространству Ока визгливыми гимнами, транслируемыми над его высящимися вершинами: воплями страдальческого экстаза бессчетных жертв III Легиона. Теперь же эти вершины попросту перестали существовать. Единственной слышимой песнью теперь стал оглушительный гул вздымающейся земли, которая со стоном совершала тектонические подвижки от колоссального кратера на месте, где ранее располагался политический и стратегический центр города. Пыль, пепел и перегретый пар уже взметнулись вверх и начинали неотвратимый процесс распространения по всему континенту. Рана, нанесенная мной Гармонии, отбрасывала такую же тень, как та, которую причинил метеорит, истребивший ящероподобных рептилий древней Земли после их непрерывного владычества на протяжении миллионов лет.

Но, хотя материальный ущерб и был, вне всякого сомнения, кошмарен, еще хуже была метафизическая травма, которую я нанес планете в тот день. Уничтожив население Гармонии, я поспособствовал появлению тысяч демонов, рожденных в последние мгновения беспомощного ужаса и жгучей боли, и именно посредством восприятия этих злобных сущностей я смог пройтись среди шлака и щебня, которые когда-то являлись Градом Песнопений.

Повсюду вокруг себя я ощущал нечто, состоящее из примитивных эмоций и истерзанных душ: порождений страдания, ужаса и меланхоличного удовольствия. В окружающей мгле проплывали силуэты. Большинство из них были слишком уродливы для человека, даже в общем понимании. Казалось, что некоторые из проходящих мимо призраков пошатываются, возможно, обожравшись ужасом, который породил их на свет. Большинство прочих сидело, сгорбившись. Стремительный ливень из песка и камешков лязгал по их бронированным шкурам, пока они пожирали обугленные останки миллионов рабов, слуг, союзников и властителей мертвого города и выпивали все еще вопящие души тех.

Все это выглядело так, словно вскрыли колоссальный нарыв, и теперь порча свободно растекалась по измученной земле.

Меня вновь вернул к самому себе голос Абаддона.

— Каково это — уничтожить мир одним ударом, брат?

Я выдавил из себя слабую улыбку.

— Утомительно.

Казалось, будто его золотистые глаза поглощают свет. Так умирают звезды: пожирая сияние, которое когда-то дарили Галактике.

— Отправляйтесь к абордажным капсулам. Хайон. Время уже почти пришло.

Я все еще не повиновался. Теперь с поверхности уже поднимались первые корабли. Они двигались вне строя и неупорядоченно, спасаясь с обреченной планеты. Я задержался на мостике, когда мы открыли по ним огонь, отправляя некоторые обратно на землю в огне и пропуская прочие в целости. Если в том, какие цели чувствовали на себе бич наших пушек, и присутствовал какой-то смысл или ритм, то я не мог понять этой схемы.

Абаддон то ли почувствовал, то ли угадал мои неторопливые раздумья и ответил на них, кивнув в направлении Анамнезис, занимавшей почетное место командира.

— Я позволяю ей ускользнуть с привязи, — пояснил он. — Даю нашей богине пустоты убивать так, как она считает нужным. Видишь, как она расцветает?

Анамнезис ничто не сдерживало, орудия «Глорианы» повиновались каждому ее вздоху, и она убивала, чего ей недоставало в бытность душой-ядром «Тлалока». Она была самим боевым кораблем, воплощением «Мстительного духа», и это проявлялось в каждой напряженной мышце и каждом ударе рук, рассекающих аква витриоло. Машинный дух флагмана не подчинил ее. Она вобрала его надменную жестокость в себя. Абаддон был прав. Она расцветала.

Она была беспощадна к бегущим вражеским звездолетам, вспарывая их смертельными выстрелами носовых лэнсов снова, снова и снова — далеко за рамками математической точности, необходимой для того, чтобы просто обездвижить или уничтожить их. Она терзала их. Пожирала их.

Абаддон позволял это. Поощрял.

Я не видел Саргона. Он возник как будто из тени Абаддона и указал своей боевой булавой на оккулус. Его юное лицо оставалось совершенно безмятежным даже здесь, где бесчисленным прочим членам экипажа приходилось перекрикивать грохот. Саргон, как всегда, являл собой спокойствие в сердце бури. Это его обыкновение я еще множество раз отмечу в будущем.

Абаддон заметил жест Несущего Слово и кивнул. Он повторил его, направив на оккулус свой простой солдатский меч и выделив один из кораблей в спасающейся группе.

— Вот.

В соответствии с его выбором, руна звездолета на тактическом гололите начала пульсировать тускло-красным светом. Наши ауспик-сканеры захватили новую добычу, и я прочел поток данных.

«Прекрасный». Крейсер типа «Лунный», разновидность корпуса «Гальцион». III Легион. Рожден в орбитальных доках над Священным Марсом.

— Пусть остальные бегут, — распорядился Абаддон.

Анамнезис крутанулась в своем баке. Ее пальцы были до сих пор скрючены, будто когти.

— Но…

— Пусть бегут, — повторил Абаддон. — Ты поиграла со своей добычей, Ультио. Сосредоточься на «Прекрасном». Это из-за него мы здесь.

— Я могу уничтожить его, — интонацию этой новой Анамнезис пропитывала злоба. — Могу отправить его на землю разорванным и горящим…

— Ты получила свои указания, Ультио.

Казалось, что она воспротивится, предпочтя утолять собственную страсть к битве, а не подчиняться своему новому командиру. Но она уступила. Мускулы расслабились, и она выдохнула, издав звук из динамиков мостика.

— Повинуюсь. Вектор преследования рассчитан.

Пока экипаж трудился, воплощая эти приказы в реальность, Абаддон еще раз обернулся ко мне.

— Хайон, пора. Мне нужно, чтобы ты был готов, если есть хоть какая-то надежда, что это сработает.

Впервые за последние годы я отсалютовал вышестоящему офицеру, ударив кулаком поверх сердца.

За многие тысячи лет, которые я прожил, сражаясь и выживая в бушующих по всей галактике войнах, я давно успел приучиться к бесстрастности в бою. Схватка может будоражить кровь, особенно когда встречаешь ненавистного врага, однако прилив адреналина — вовсе не то же самое, что беспорядочный гнев. Эмоции приемлемы. Недостаток самоконтроля — нет.

Одна из самых сильных сторон Черного Легиона заключается в том, что война для нас не содержит в себе ничего таинственного. Мы сражаемся, поскольку нам есть за что сражаться, а не боремся на глазах у Богов в лихорадочном состязании за обещанную неуловимую славу.

Война для нас — обычное дело. Это работа. Мы разобрали ее по косточкам и выяснили, что там нечего бояться и нечего праздновать — это всего лишь наша задача, которую мы должны выполнить с беспощадной сосредоточенностью ветеранов. Воинская доблесть Черного Легиона измеряется не тем, сколько черепов мы забрали, и не тем, как много миров трепещут при звуке нашего имени. Мы гордимся хладнокровной концентрацией, безжалостной эффективностью и тем, что выигрываем все битвы, какие только можем, не считаясь при этом с ценой.

Еще случаются моменты личного триумфа и горячки гордыни — мы остаемся воинами-постлюдьми, а потому подвластны тем остаткам человеческих эмоций, которые несем в себе — но они второстепенны по отношению к целям Легиона. Суть не в том, чтобы жертвовать чувствами и полнотой жизни, а в том, чтобы обуздывать их во имя высшей цели. Легион — это все. Важна победа. Посредством подобной верности и единства мы исполняем дело нашего Легиона и нашего Воителя, а не дело Пантеона.

А что же после боя? Пусть Четверо Богов наделяют силой, кого сочтут нужным. Пусть Империум демонизирует любого из нас, кого пожелает проклясть. Это заботы слабых людей.

По крайней мере, таков наш идеал. Если бы я заявил, будто все военачальники Черного Легиона выше подобных вещей, это была бы ложь. Как и в любой группировке или завоевательной армии, у нас есть стандарт, которому не каждый в силах соответствовать. Порой Эзекарион не дотягивает до него. Я не раз забирал черепа в тяжелых битвах, или же полностью утрачивал остатки сдержанности и выкрикивал в лицо съежившимся врагам свое имя и титулы.

Даже Абаддону за эти тысячи лет доводилось сбиваться с пути. Как он обожает говорить, истина дается не сразу.

Захват «Прекрасного» сформировал нас еще до того, как мы официально надели черное облачение Легиона. Абаддон наплевал на все понятия о славе и известности. Он ударил со всеподавляющей силой, чтобы достичь одной-единственной цели. Никакого висения в небе над Гармонией, разрезания вражеского флота на металлолом и разбивания всех городов в пыль. Никаких предварительных угроз по воксу, требований сдаться и покориться к более слабому противнику. Он вверг врагов в смятение, а затем вцепился в горло. Победа превыше всего.

Прошло так много времени с тех пор, когда я сражался за что-то иное, нежели выживание. Именно это в наибольшей мере задержалось в моем сознании с того дня. У меня вновь были братья. У нас были приказы и план атаки. Была общая цель.

Что же касается самого сражения, скажу вам так: оно было прямолинейным в своей простоте, хотя и более ожесточенным, чем ожидал кто-либо из нас. Абордажи всегда проходили яростно: одна из сторон бьется, оказавшись загнанной в угол, а другая — будучи практически полностью отрезанной от подкреплений. Некоторые из самых худших бесчинств войны, какие мне только доводилось видеть, происходили в ходе абордажных боев.

Едва восстановившись после транса, ослабев от применения психических сил и все еще практически не представляя, что последние несколько месяцев сделали с Анамнезис, я направился к люлькам абордажных капсул, приказав отделению рубрикаторов находиться возле меня. Телемахон, Нефертари и Гира ждали меня. Мое место было рядом с ними, в первой волне.

В том, что случилось дальше, для меня мало веселого. В этот поздний час ложь никому не поможет, и я пообещал говорить правду, поэтому именно так я и поступлю. Итак, вот правда. Вот как родился Черный Легион, пройдя крещение кровью и заплатив цену, которую я так и не смог простить.

Сын Хоруса

Мы врезались в корпус с силой удара грома. Тряска еще не утихла, а мы уже били по открывающим рычагам и вставали с фиксирующих кресел, считая каждый мучительный удар сердца. Буры и магнамелты прогрызали дорогу через спрессованные адамантиевые сплавы, и мы, словно цепкий клещ, всверливались в железную плоть «Прекрасного».

— Десять секунд, — произнес машинный дух штурмовой капсулы. Его голос вырывался в темное нутро капсулы из трех вокс-горгулий, которые, похоже, были изваяны вспарывающими себя и поедающими собственные органы. Какой бы смысл в этом ни содержался, для меня он оставался недоступен. Я старался не воспринимать это как предзнаменование.

— Пять секунд, — вновь раздался невыразительный голос.

Я сжал болтер, готовясь двигаться впереди. Во мраке меня толкали другие закованные в броню тела. Я чуял мускусную пудру на крыльях Нефертари и химический запах, исходящий от вен Телемахона. Они оба были напряжены, словно лезвие, и переполнены адреналином. От них разило жаждой крови. Мехари и Джедхор были Мехари и Джедхором — безжизненными, однако приносящими успокоение.

— Прорыв, прорыв, — сообщил машинный дух. — Прорыв, прорыв.

Диафрагменный шлюз капсулы провернулся и разошелся на протестующей гидравлике, открывая пустой коридор снаружи. Телемахон посмотрел на меня в поисках ответа.

Я потянулся своими чувствами, нащупывая контакт с находящимися поблизости душами. Мое ищущее восприятие почти сразу же встретило мысли и воспоминания. Мешанину человечного и чудовищного, от которой я рывком вернулся обратно в свою голову.

— Смертные. Группа. Недисциплинированные.

Телемахон вдавил активационные руны на трех гранатах. Он метнул их, и они с музыкальным лязгом отрикошетили от стен. Спутанная каша человеческих эмоций растворилась в стонах и воплях, последовавших за взрывами. Коридор затянуло дымом. Телемахон скользнул туда.

За ним, — велел я своим рубрикатором.

Мы начали двигаться. Телемахон вел нас через дым бегом, что вынуждало рубрикаторов наклоняться вперед и перемещаться неизящной топающей походкой. Какой бы алхимический состав ни содержался в гранатах мечника, он прилипал к нашему керамиту с цепкостью смолы. Нас всех покрывало вещество пепельного цвета, сделавшее доспехи тускло-серыми. Чистыми оставались только клинки оружия, их силовые поля злобно трещали, выжигая всю грязь.

Телемахон не раз оглядывался на меня, и я ощущал буйство эмоций, бурливших по ту сторону его лицевой маски. Возвращение к былому себе позволило ему вновь воспринимать свои божественно усиленные чувства, однако, освободив его, я полностью утратил и всякое доверие в его присутствии.

Гира не отставала от нас. Даже если мне когда-либо и приходилось напоминать, что она не являлась настоящей волчицей, это было видно по тому, как липкий пепел не доставлял ей беспокойства, хотя спутывал ее шерсть и покрывал немигающие глаза. Она смотрела иными способами, нежели посредством зрения.

Нефертари была так же разукрашена пеплом, как и прочие из нас, хотя ее угловатый шлем с гребнем, сделанный чужими, и создавал более характерный силуэт. В этом ее шлеме было что-то от клюва хищной птицы — по неизвестным мне причинам она увенчала его плюмажем из белых перьев. Те немедленно стали грязными.

Моя подопечная была увешана оружием. К броне были пристегнуты экзотические пистолеты и обрезанные карабины чужих. В руках она держала искривленный клинок длиной почти что в рост самой девушки — редкий даже среди ее рода клэйв, на мерцающих плоскостях которого были вытравлены змеящиеся иероглифы. Несмотря на тусклость ее комморрской ауры, я чувствовал, как она возбуждена, наконец-то получив свободу: свободу охотиться, свободу вкушать боль, свободу утолять нескончаемую жажду своей души. Волнение эльдар обладает странным психическим резонансом. У нее это была нездоровая сладость, будто мед на корне языка.

— У меня нарушена вокс-связь с кораблем, — передал Телемахон по каналу ближнего радиуса между доспехами.

— У меня тоже.

Ашур-Кай?

Хайон? Мой ученик?

Он уже давно меня так не называл.

Прости бывшему наставнику его тревогу. После телекинетического подвига, который ты совершил с «Тлалоком», я опасался, что ты будешь слаб несколько следующих месяцев. Но мы поговорим об этом позже.

Поговорим. Сообщи Абаддону, что мы… Подожди. Подожди.

Телемахон вскинул руку, остановив нас, когда мы вышли из сферы действия дымовых гранат. По палубе впереди рыскало существо — отчасти Нерожденный, отчасти сотворенное в лаборатории чудовище — которое приближалось к нам неровной поступью. Три его конечности плохо подходили для перемещения, поскольку каждая из них представляла собой многосуставчатый хитиновый клинок. Первое, что я заметил — у него не было глаз, и оно ориентировалось, нюхая воздух. Второе — что его органы располагались снаружи тела.

Ашур-Кай не ошибся. Мне была ненавистна слабость, которая все еще продолжала пронизывать меня. После нескольких месяцев, проведенных почти без движения, нетвердость в больных мышцах была ожидаема, однако человек — гордое создание. Я был воином-командующим большую часть своей жизни. Мое достоинство уязвляло то, что меня сопровождают и защищают на задании, которое я мог бы выполнить в одиночку.

Тварь подсеменила ближе, слепо обнюхивая воздух. Вес Саэрна в моих руках выматывал. Не задумываясь, я призвал силу, позволив варпу просачиваться сквозь мою ослабевшую плоть и омолаживать меня.

В тот же миг, как я ощутил облегчающее прикосновение свежих сил, существо повернуло ко мне свою продолговатую голову. Плоть на лишенной лица морде растянулась, открывая проникающее отверстие, втягивающее внутрь воздух сильными, булькающими спазмами.

Кто кто кто кто кто

Еще до того, как я успел пошевелиться, Нефертари пришла в движение. Она бросилась вперед, ее клэйв пел от электрического разряда. Голова твари с лязгом упала на пол, быстро разлагаясь на пульпообразную грязь. За ней последовало тело, которое дергалось в конвульсиях, пока таяло. Мы двинулись дальше, держа оружие наготове.

Сообщи Абаддону, что мы почти готовы.

Хайон, он выглядит нетерпеливым.

Так передай мое сообщение и успокой его, старик.

— Они тебя чуют, — тихо произнес Телемахон, не оборачиваясь.

— Я буду аккуратнее.

— Не тебя, Хайон. Ее.

Я посмотрел на свою подопечную. Широкая, очень широкая улыбка Нефертари была самым нечеловеческим выражением, какое когда-либо появлялось на ее лице. На смертоносном лезвии клэйва с шипением испарялся ихор.

— Нам противостоят дети Младшего Бога, — продолжил Телемахон. — Они чуют ее душу.

Мечник указывал путь. Мы сражались снова и снова, всегда убивая столкнувшихся с нами существ до того, как те успевали скрыться или закричать, зовя на помощь. Тех, кто вставал на дыбы и бился с нами, повергали клыки Гиры, клинок Телемахона и клэйв Нефертари. Я неохотно берег силы для еще предстоящей борьбы. Это само по себе было испытанием.

Все это время корпус вокруг нас продолжал сотрясаться — сперва от попаданий орудий «Мстительного духа», а затем — когда собственные пушки «Прекрасного» беспомощно вели ответный огонь.

— Кто командует этим кораблем? — спросил я Телемахона.

— Прародитель Фабий, — голос мечника был полон отвращения. — Мы не называем его «Прекрасным». Мы называем его «Мясным рынком».

— Очаровательно.

— Радуйся, что мы берем его на абордаж сейчас, когда повсюду хаос из-за эвакуации. Это крепость кошмаров, колдун. Будь Прародитель готов к нашему появлению, мы бы уже были мертвы.

Но даже сопротивления одной только мерзости, которой позволяли бродить и гнить в залах корабля, уже было в достатке. В каждом коридоре Нефертари увлажняла свой клэйв, прорубая себе дорогу сквозь людей-слуг с переделанными костями и чудовищных Нерожденных, от которых разило алхимическим вмешательством. Жизнь в преисподней имеет свойство отнимать способность испытывать шок от физического облика какого угодно существа, однако эти представляли собой тошнотворную помесь человека, мутанта и Нерожденного — они разлагались, еще будучи живыми, и от них несло как природными, так и противоестественными выделениями. По сшитым и раздутым лицам, словно слезы, стекали ихор, гной и сотворенные варпом химикалии.

Я поднял отсеченную голову чего-то, что было человеком, пока его не «одарили» тремя рядами заточенных зубов на верхней и нижней челюсти. Оно продолжало таращиться на меня уцелевшим глазом, а переделанный рот тщетно кусался в моем направлении.

Есть есть есть есть

Ухватив голову за волосы, я раскроил ее о ближайшую стену.

В нескольких коридорах мы встретились с полностью человеческим экипажем, которому служили оружием фанатичная вера в собственное предназначение и преданность хозяевам, однако мало что могло по-настоящему нам навредить. Они вели военную игру двумя способами: либо атаковали стадом потной вопящей плоти, либо же стояли разрозненными рядами и вели огонь из пистолетов, автоганов и пулевых винтовок.

Не путайте подобное поведение с отвагой. Когда имперский гвардеец остается на месте, вверяя свою душу Императору и вызывающе крича на нас, пока мы прорезаем себе дорогу по его траншеям — это отвага. Возможно, тщетная и неуместная, однако, несомненно, отвага.

В тех залах нас встретили истерзанные безумцы в лохмотьях, и на их изуродованных лицах ясно читался фанатизм глупцов. Они вопили, привлекая внимание своих господ, благословение Младшего Бога и удачу, необходимую, чтобы остаться в живых, когда среди них шла смерть. Многие группировки отправляются на битву, окружая себя стадами такого болтерного мяса. Оно полезно для множества тактических задач, не последняя из которых состоит в том, чтобы вынудить врага тратить боеприпасы и уставать, уничтожая преданных ничтожеств. Мы используем их и сейчас, в Черном Легионе — их орды рассыпаются по полю боя перед нашими армиями, гонимые вперед устрашающими песнопениями наших апостолов и жрецов войны.

Среди наших последователей из числа людей и мутантов в изобилии присутствует смелость, не ошибитесь на этот счет. Но не там, не в тот день на борту «Прекрасного». То были отходы рабства и неудачных экспериментов, которых притащили на борт эвакуационного корабля их спасающиеся хозяева.

Мы с Телемахоном заняли позицию в авангарде, шагая в железную стену огня мелкокалиберного оружия. Он разлетался о мой доспех, как градины о танковую броню. Более мягкие сочленения доспехов были уязвимее — пуля попала в цель, и сустав моего правого локтя как будто укололо булавкой. Еще одна вдавилась сбоку мне в шею, вызвав кусачее пульсирующее давление на позвоночник. Они раздражали, утомляя меня еще сильнее. Не серьезно. Не смертельно.

Варп заструился сквозь меня, набирая оперное крещендо. Я практически не направлял его. Контроль требовал внимания и концентрации, а я был слишком слаб, чтобы набраться какой-либо из этих добродетелей в большом количестве. Когда я выпустил волны незримой силы в темные коридоры, податливая плоть рабов III Легиона взорвалась костяными хребтами и сползающими пластами кожи. Среди них вырывались на волю необузданные мутации, причиной которых не служили никакие эмоции.

Мы не стали останавливаться, чтобы положить конец страданиям тварей с бурлящей плотью и изменяющимися костями. Они определили собственную судьбу в тот миг, когда подняли на нас оружие.

Телемахон безошибочно указывал дорогу. Гомогенизация имперской технологии должна была бы помочь нам, поскольку каждый крейсер типа «Лунный» строился так же, как прочие, однако я вскоре перестал ориентироваться. Внутренности звездолета представляли собой лабиринт, хотя я и не мог сказать наверняка, являлось ли это результатом моей усталости, или же творением варпа. У нас ушло больше времени, чем я ожидал, пока мы, наконец, не добрались до помещения, размеров которого было достаточно для осуществления следующего этапа плана Абаддона. Полный экипаж крейсера типа «Лунный» составляет больше девяносто тысяч человек. Мне казалось, будто мы убили их всех, прокладывая себе путь.

— Давай, — произнес Телемахон.

Я ощетинился от его интонации. Несмотря на усталость, по моим пальцам зазмеилось смертоносное пламя, с шипением перегревавшее воздух вокруг кистей.

— Давай, пожалуйста, — поправился Телемахон с приторной снисходительностью. В тот момент он был чрезвычайно близок к смерти.

Я выдохнул, избавляясь от злости, и поднял Саэрн.

Ашур-Кай?

Я готов, Хайон.

Я резанул сверху вниз, пропарывая в воздухе рану. Где-то на орбите над гибнущим миром то же самое проделал Ашур-Кай.

Я ожидал, что первыми из прохода возникнут Леор с Угривианом, или же, быть может Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.

Слабосильное существо вылетело из прорехи в реальности, как будто его вышвырнули из портала, и чешуйчатая плоть раскололась от силы удара об пол. Прежде, чем кто-либо из нас успел среагировать, голову создания раздавил в кашу громадный черный сапог.

Из прохода вышел Абаддон. Сочленения его боевой терминаторской брони издавали рычание, которое звучало, словно гортанный рев натужно работающих танковых двигателей. Под землистой кожей тянулись черные вены. Взгляд пылал психическим золотом. В одной руке он держал свой потрепанный силовой меч. В другой он… он…

Он шагнул вперед, и я отшатнулся от него. Косовидные клинки когтей на его правой руке все еще звенели от резонанса, вызванного убийством Императора. Он нес Коготь. Он высадился на корабль, надев Коготь Хоруса.

Его воздействие на меня оказалось почти столь же жестоким, как в первый раз, когда Абаддон продемонстрировал оружие. Близость к нему подавляла меня, заполняя голову медным запахом сверхъестественной крови Сангвиния и шепотом тысяч и тысяч его сынов по всей Галактике, страдающих от генетических дефектов, которые послеовали за смертью их примарха. Я слышал каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал, как они рычат свои обеты и шепчут мантры.

Но я не упал и не опустился на колени. Я остался на ногах, стоя лицом к лицу с братом, который носил оружие, за один час сразившее примарха и Императора. В грядущие годы, когда мне было тяжело смотреть на него из-за его коварного демонического клинка и непрерывного пения хоров Пантеона, возносящих ему хвалу и мольбу, я всегда вспоминал, что в этот момент он впервые стал не только моим братом, но и Воителем.

Позади него появились громоздкие фигуры Фалька и юстаэринцев, тени которых сгущались и становились реальными, когда они проходили по каналу.

— Зачем ты принес это? — спросил я, переводя дух от давящего ореола молниевого когтя. Дух оружия был столь могуч, что оно проецировало ауру, словно живое существо.

Абаддон поднял огромный Коготь, с убийственной театральностью сомкнув и разомкнув косовидные клинки.

— Поэтичность момента, Хайон. При помощи оружия моего отца я уничтожу всякую надежду на его перерождение. Так… Где эта шавка, которая называет себя «Прародителем»?

Не стану переводить тушь на ненужные детали той скоротечной битвы. Достаточно будет сказать, что при помощи тридцати юстаэринцев, шестерых Пожирателей Миров и сотни рубрикаторов мы расправились со всем, что было живого на корабле между тем местом, где мы попали на борт, и тем, где обнаружили Прародителя Фабия. Залы боевого звездолета залило кровью и грязью, ручьи которых пробивались на нижние палубы и изливались кровавым дождем на тех рабов, кому хватило мудрости не выступать против нас.

Отделения Детей Императора занимали позиции на критически важных перекрестках, чтобы защитить корабль своего господина, и поливали огнем из болтеров авангард юстаэринцев в коридорах. Болты били по терминаторским доспехам с раскатистым лязгом кузнечного молота. Попадание сотен болтов производит шум, как в самой Преисподней. Фальк и его воины продвигались в эту губительную бурю разрывных снарядов. Бивни и рога отламывались, оставляя кровавые раны. Осколки брони сносило начисто, открывая мутировавшую плоть под ней. И все же они неуклонно продолжали идти по телам своих павших братьев. Те, кто выходил против них, гибли от когтей и молотов, и каждый обрушивающийся удар обрывал жизнь, драгоценную для Младшего Бога. Те, кто отступал, покупали себе жизнь ценой гордости. Мы всегда будем помнить экипаж «Мясного рынка», дрогнувший и побежавший перед сокрушающим натиском юстаэринцев.

Абаддон вел их, убивая своим мечом и двуствольным болтером, установленным на громаде Когтя. Однако клинки оружия, все еще запятнанные жизненной влагой Сангвиния и Императора, оставались нетронуты.

По коридорам разносилось эхо смеха Воителя. Мне известно, что он не намеревался заниматься мелочными насмешками, пусть даже наши враги, вероятнее всего, воспринимали это именно таким образом. В нем струились радость битвы и братские чувства, насыщавшие его ауру. Как давно он последний раз выступал на войну вместе со своими братьями? Слишком давно, слишком давно.

Это был Абаддон, пребывающий в своей стихии — король-воин, руководящий с передовой. Мы стояли рядом с ним, убивали так же, как он, и двигались среди юстаэринцев, словно наше место было в их рядах. Они поддерживали нас. Они были нам рады. В ту ночь мы были едины, когда шли сквозь орды преображенных алхимией ничтожеств, выстраивавшихся в очередь под клинок забойщика.

Боги варпа, мне потребовались месяцы, чтобы очистить свои чувства от зловония этого корабля.

Наше шествие, наконец, сбилось с шага лишь тогда, когда мы добрались до апотекариона. Все мы уже давно привыкли к кошмарам, и нас заставила остановиться не содеянная над плотью ересь, в изобилии творившаяся в этих помещениях. Вдоль стен тянулись стойки с законсервированным человеческим мясом, склянками для хранения органов, хирургическими инструментами — это была лаборатория, устроенная на бойне, и ее кровавое, грязное величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от заблудших визионеров и генетических чародеев III Легиона.

Нас заставило остановиться то, что смотритель этого места преуспел. Это была не лаборатория тех, кто пытается манипулировать одной из наиболее тайных и несовершенных премудростей и терпит неудачи. Это было святилище безумцев, которые уже добились успеха.

Я понял это, как только сделал первый шаг в комнату и впервые вдохнул грязный от крови воздух. Все это время мы ошибались. Детей Императора не отделяло от клонирующего воспроизведения неизвестное количество лет. Они уже овладели этим темнейшим знанием. Мы оказались здесь не в роли спасителей, готовых очистить это место прежде, чем успеют сотворить мерзость. Для этого мы уже слишком опоздали.

Застыл на месте даже Абаддон, всего считанные мгновения назад одержимый жаждой битвы. Он уставился на залитые кровью хирургические столы и огромные баки-хранилища, содержавшие в себе наполовину сформировавшееся извращение самой жизни. Между аппаратурой медленно перемещались сервиторы и безмозглые рабы, обслуживавшие машины с чуткостью, которой было не место в этих грязных яслях.

Это был священный генетический проект Императора, воссозданный посредством демонических знаний и низменной гениальности. В стоявших друг на друге рядах капсул жизнеобеспечения располагались мутировавшие дети и изуродованные взрослые, каждый из которых обладал одной-двумя едва-едва знакомыми нам чертами. Одно из наиболее бледных созданий-детей срослось с пятном биологического материала, покрывавшего одну из стенок его бака. Пребывая в плену этого слияния мутировавшей плоти, оно протянуло руки, маня меня ближе. От ума в его глазах у меня защипало кожу, как будто к ней прикоснулся лед. Еще хуже были его знакомое лицо и симпатия во взгляде.

Хайон, — передало оно мне, улыбаясь среди мути экскрементов.

Я попятился, сжимая оружие напрягшимися кулаками.

— В чем дело? — поинтересовалась Нефертари. Она была единственной, кого не охватило отвращение или ужас. Для нее все это являлось очередной глупой игрой, устроенной кровавыми волшебниками мон-кей. — Что не так?

— Лоргар, — я указал Саэрном на наполовину растекшееся дитя внутри грязной капсулы жизнеобеспечения. — Это Лоргар.

Чувствуя мою тревогу, рубрикаторы шагнули ближе, пытаясь образовать вокруг меня защитный круг. Я велел им отойти отстраненным импульсом.

В другом грязном баке, который был до краев наполнен насыщенной кислородом дрянью вместо амниотической жидкости, плавающее внутри человеческое дитя — беловолосое и темноокое — следило за каждым нашим движением широко раскрытыми, понимающими глазами. Это был один из немногочисленных не сорвавшихся экспериментов, который внешне выглядел безупречным. От этого мое отвращение не стало слабее.

— Бог Войны, — выругался Леор при виде него.

Телемахон медленно опустился на колени перед ребенком.

— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.

— Встань, — сказал я ему. — Отойди.

Дитя-примарх ударилось о стекло, выбрасывая из-под нёба яд, расходившийся черным облаком. Раздвоенный язык тщетно хлестал, слизывая слизь с внутренней поверхности поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.

В помещении хватало места для сотен баков. Многие из гнезд стояли пустыми, в большинстве размещались гудящие капсулы жизнеобеспечения, в тухлой воде которых двигались едва различимые конечности. Уже этот зал воплощал собой ересь неизмеримых масштабов. Было ли еще что-то? Было ли это все, что Прародитель смог эвакуировать с Гармонии?

Мы обернулись на звук шагов силового доспеха. К нам приближался безоружный апотекарий, носящий бело-пурпурное облачение Детей Императора, которое практически терялось за чем-то, похожим на многолетнюю корку крови и расцветающего гниения. Верхняя накидка точно так же была заляпана не имеющей названия мерзостью. На плечи свисали редеющие белые волосы — все, что ныне осталось от некогда царственной гривы. Он был не старше многих других легионеров, однако выглядел совершенно сокрушенным временем. Но даже так я узнал его, равно как и все прочие.

За нас заговорил Абаддон.

— Годы были к тебе немилосердны, Старший апотекарий Фабий.

Фабий вздохнул. Даже его дыхание было омерзительно — теплый ветер, рождаемый пораженными болезнью деснами и испещренными пятнами опухолей легкими. Он явно экспериментировал на себе самом столь же часто, как на своих пленниках, и не все эксперименты увенчались успехом.

— Эзекиль, — в его устах имя моего брата звучало, будто погребальная песнь. — Эзекиль, ты не в состоянии даже начать представлять тот кошмар, который устроил мне сегодня.

Его заявление заставило нас замолчать — не из уважения, а в тупом ошеломлении от того, что он даже пытался убедить нас занять его сторону, вызвав сочувствие.

— Ущерб, причиненный моей работе… Мне не хватает слов, чтобы выразить его терминами, которые ты вообще сможешь понять. Бессмысленным и бесполезным насилием ты нанес моей работе не поддающийся описанию вред. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать, теперь утрачено навеки. И ради чего, сын Хоруса? Ради чего, спрашиваю я тебя?

Даже Абаддон, которому доводилось видеть все, что в состоянии предложить Преисподняя, был потрясен до глубины души увиденным вокруг нас. Ему потребовалась секунда, чтобы призвать необходимые для ответа слова.

— Мы не станем отвечать тебе, мастер работы с плотью. Если кому-либо из стоящих здесь и следует пытаться оправдать свои деяния, так это тому, кто покрыт человеческими испражнениями и изрыгает отравленное раком дыхание, гордясь собственной ролью в рождении этой мерзости.

— Мерзости, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие баки. Абортированные и изуродованные божки таращились на него в ответ с безоговорочной любовью детей к отцу. — Ты всегда был таким узколобым, Эзекиль, — он покачал головой, свалявшиеся белые волосы липли к перемазанному сажей лицу. — Ну так убей же меня, хтонийский ублюдок.

Абаддон заговорил тихим голосом, как будто мы стояли внутри священного собора, а не в этом гнезде греха алхимии. Его слова были вызывающими, но полностью лишенными бравады и юмора.

— Фабий, я не только не стану тебе отвечать, но ты еще и обнаружишь, что я весьма несговорчив, когда дело касается выполнения приказов сумасшедших, — он подал знак двум юстаэринцам. — Вило, Куревал. Взять его.

Терминаторы двинулись вперед. Их способ удержать Прародителя обладал жестокой простотой — каждый из них схватил одну из его рук массивным силовым кулаком. Достаточно было едва потянуть, чтобы разорвать тело апотекария на части.

Абаддон повернулся ко мне, и я знал, о чем он попросит, еще до того, как слова сорвались с губ.

— Закончи это, Хайон.

Фабий закрыл глаза. Чего бы это ему не стоило, но у него хватило достоинства не протестовать. Я не стал оглядывать помещение напоследок. Вместо этого я отсалютовал Абаддону и безмолвно обратился к моим рубрикаторам.

Не оставлять ничего живого.

В ту же самую секунду сотня болтеров открыла огонь, заливая лабораторию шквалом разрывных выстрелов. Спустя еще секунду к ним присоединились юстаэринцы и все прочие присутствующие воины. Стекло дробилось. Плоть взрывалась. Твари, которые никогда не должны были появляться на свет, умирали с воем. Когда стрельба прикончила всех сервиторов и разбила всю аппаратуру, мои рубрикаторы и все остальные перевели болтеры, пушки и огнеметы на пол, молотя и сжигая умирающих мутантов казнящим огнем.

Прошла целая вечность, и оружие смолкло. Среди внезапно наступившей тишины капала жидкость, поднимался пар и искрили разбитые машины. От всего мироздания пахло гнилостной кровью из жил ложных богов.

Молчание нарушил Фабий.

— Ты все так же устраняешь все препятствия со своего пути, бездумно применяя насилие. Ничего не изменилось, не так ли, Эзекиль?

— Все изменилось, безумец, — он улыбнулся нашему пленнику, поглаживая щеку Фабия одним из когтей-кос. Мне подумалось, что он мог бы одним надрезом содрать кожу с лица Прародителя. Я надеялся, что так он и поступит. — Все изменилось.

Из того же смежного помещения, откуда появился Фабий, раздались новые шаги. Более тяжелые. Размеренные, уверенные.

Взгляд слезящихся глаз апотекария сфокусировался на оружии.

— Я вижу, ты носишь Коготь. Ему понравится ирония.

Глаза Абаддона сузились.

— Ему?

— Ему, — подтвердил Фабий.

И вот тогда-то мы и начали гибнуть.

Булава называлась Сокрушителем Миров. Император преподнес ее в дар Хорусу, когда Первый Примарх возвысился до звания Воителя. Гор Луперкаль мог держать ее одной рукой, однако громадная палица была слишком громоздкой, чтобы кто-либо из Легионес Астартес оказался в силах обращаться с ней хоть сколько-нибудь изящно. Одно только шипастое навершие булавы из потемневшего металла было размером с торс закованного в броню воина.

Сокрушитель Миров разнес первую шеренгу моих рубрикаторов, отшвырнув троих из них на выщербленные снарядами стены. Они не просто падали лишенными костей грудами — их суставы разъединялись, все доспехи разваливались на части и лязгали о стены. Какая бы толика их душ не оставалась привязана к доспеху, она сгинула за время, которое потребовалось мне, чтобы сделать вдох.

Ашур-Кай тоже ощутил, как это произошло. Ощутил, как рубрикаторы умирают способом, который мы полагали невозможным.

Во имя Богов, что это? — передал мне ошеломленный мудрец.

Какую-то долю секунды происходящее казалось бессмысленным. Все остальные клонированные создания были дефектны и испорчены. Как могло это… Как..?

Я ухватился за свою связь с Ашур-Каем.

Это… Это Гор Луперкаль.

Не ребенок, клонированный из обрывков тканей и капель крови. Не мерзость, наполовину затронутая мутацией и запертая внутри бака-хранилища. Это был Гор Луперкаль, Первый Примарх, Владыка Легионов Космического Десанта. Возможно, чуть моложе, чем в последний раз, когда кто-либо из нас его видел, и явно не соприкоснувшийся с Пантеоном. И все же — Гор Луперкаль, клонированный из холодной плоти, которую взяли непосредственно из сохраненного в стазисе трупа, и облаченный в доспех, который сняли с его мертвого тела. Гор Луперкаль, закованный в свою изумительную черную боевую броню, дополненную низко свисающим меховым плащом из шкуры белого волка и бледным мерцанием кинетического силового поля, которое защищало его, словно нимб.

Это был Гор Луперкаль, который врезался в наши неплотные ряды, расправляясь с нами при помощи Сокрушителя Миров. Он появился из одного из дальних вестибюлей, пробужденный Фабием и подготовленный к этому моменту.

Надо отдать должное Леору и последним воинам Пятнадцати Клыков, они отреагировали быстрее, чем все мы. Их тяжелые болтеры издали львиный рык и гортанно застучали, дергаясь, грохоча и стреляя по Воителю Империума, и каждый болт попадал в цель. Заряды рвали броню и плоть Хоруса, однако их инициатива мало что дала, лишь обрекла на смерть раньше остальных. Сокрушитель Миров снова качнулся, одним ударом отшвырнув прочь четверых из них. Они беспорядочно и неизящно упали на палубу. Я ощутил, что Угривиан умер еще до того, как успел удариться об пол.

Мы нарушили строй. О боги пелены, конечно же, мы нарушили строй. Мы не побежали, однако нарушили строй и стали отступать, рассеиваясь по краям комнаты, чтобы спастись от боевой булавы разъяренного выходца с того света. Мои рубрикаторы, двигавшиеся гораздо медленнее живых воинов, отходили назад величавой поступью, разряжая в клонированного примарха магазин за магазином преображенных варпом зарядов. И все же продолжали гибнуть при каждом взмахе. Выстрелы раскалывали черный керамит примарха и срывали с его костей куски плоти размером с кулак. Ауру Хоруса пронизывала боль, но он продолжал сражаться.

Я метнул в него энергию. Метнул молнию. Метнул панику, ненависть и злобу в облике кипящей стрелы мутагенного пламени варпа. Она разорвала остатки его силового поля, с хлопком бича вытесняя воздух, и испарила кожу с волосами на голове. Не более того. Я был слишком слаб, а он — слишком, слишком силен.

И затем он напал на меня. Я поднял Саэрн, но лишь для того, чтобы оружие выбило у меня из рук и оно заскользило по грязному полу. Его сапог смял мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Нога Хоруса обрушилась вниз, придавив меня, и я почувствовал, как осколки керамита впиваются мне в легкие. Я не мог дотянуться до своих карт, чтобы призвать связанных со мной демонов. Мне никогда так не был нужен Оборванный Рыцарь, как в тот момент.

Нефертари взмыла в воздух, рванувшись мимо него и замахиваясь клэйвом. Она превратилась в блестящее размытое пятно, двигаясь быстрее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Достаточно быстро, чтобы вилять между проносящихся рядом с ней болтов, и достаточно быстро, чтобы распороть щеку примарха, рассекая половину мышц на его обугленном лице. Но он уклонился вбок. Она промахнулась со смертельным ударом. Женщина, которая убивала военачальников из Легионов, не уронив ни единой алмазной капельки пота, промахнулась со смертельным ударом. Гор был слишком быстрым, даже для нее.

Я вскрикнул — не из-за собственной боли, а от того, что увидел дальше. Рука примарха сомкнулась на лодыжке Нефертари, извернувшейся в воздухе для еще одного удара, и он бросил ее на палубу. Я скорее почувствовал, чем расслышал, как слабые кости ее крыльев переломились, будто хворост на земле в лесу. Из моего сознания полностью пропало ее ощущение. Мертва, или без сознания — я не знал, что именно. Это само по себе ужаснуло меня. Она могла быть мертва, убита этим полубогом, а я был слишком слаб, чтобы узнать наверняка.

Следующей он сокрушил Гиру. Моя волчица-демон метнулась к его горлу. Ее когти вспарывали его нагрудник, а челюсти сжались на стыке мышц шеи и плеча. Она находилась на линии огня и была беспомощна. Выпущенные с дюжины направлений болты рвались внутри и вокруг ее тела, разрывая ее шерсть и плоть. Но она держалась. Держалась, чтобы не дать Хорусу прикончить меня, и при каждом щелчке челюстей, при каждом рывке головы раздирала ткани с сухожилиями.

Сокрушитель Миров разорвал хватку Гиры и разбил ей череп, уронив волчицу на палубу, словно кусок разделанного мяса. Половины ее головы просто не было, на этом месте образовалась огромная дыра и разлилось серо-красное мозговое вещество. Ее смертное тело начало растворяться, и вместе с этим я почувствовал, как ее сущность утекает из моего разума, в точности, как было с Нефертари.

Гор вновь развернулся ко мне — то, немногое, что осталось от его лица лучилось болью, яростью и ненавистью, заполнявшей широко раскрытые глаза. Я силился подняться, двигаться, сделать хоть что-нибудь, но у меня не осталось сил. Сокрушитель Миров поднялся и обрушился вниз.

Еще одна фигура врезалась Хорусу в бок, лишив его равновесия и вынудив отшатнуться в сторону, а в цель ударил новый залп болтерных зарядов. Клинок, который отвел от меня смерть, выбросив ливень искр, был моим собственным клинком, моей секирой, Саэрном, твердо удерживаемым одним из моих рубрикаторов.

Искандар, — передал тот. Это прозвучало в моем разуме более отчетливо и реально, чем все, что мне доводилось встречать среди пепельных мертвецов с самой ночи их проклятия. Я узнал этот голос.

Мехари…

Искандар, — отозвался он. Не шипением рубрикатора, а человеческим голосом. Мехари направил мне импульс. К моему вечном сожалению, я был слишком ошеломлен, чтобы ответить.

Он выпрямился.

Мой брат, мой капитан. Его голос стал отчетливее. Более уверенным, более решительным. Он снова обратил свой пустой взгляд на Хоруса, которому, невзирая на болты, разрывавшиеся повсюду вокруг него и об него, каким-то образом удалось восстановить равновесие и двинуться на нас.

Парные мечи Телемахона вырвались спереди из разбитого нагрудника Хоруса, выбросив фонтан крови, насыщенной практически до ядовитого состояния. Не делая паузы и так быстро, что даже Телемахон не успел выдернуть клинки, Гор схватился за них кулаком в перчатке, переломил, а затем крутанулся и ударом тыльной стороной кисти отправил мечника через всю комнату. Телемахон врезался в дальнюю стену с характерным раскатистым треском керамита.

Мехари вновь вскинул мой топор, шагнув навстречу бушующему полубогу.

Прощай, — передал он у меня в сознании.

Сокрушитель Миров прошел сквозь секиру, которую я носил с момента гибели моего родного мира. Саэрн разлетелся у Мехари в руках, броня того взорвалась, словно глиняный горшок, а затем… он ушел. Ушел по-настоящему. Ушел, как Угривиан.

Братья выиграли время, чтобы я смог откатиться в сторону, хотя это расстояние и близко не стояло к достаточному. Гор обернулся ко мне, теперь уже полностью утратив красоту манеры держаться из-за ран и злобы. Как он ни пытался, но так и не убил меня. Я остался в живых, хотя это и стоило мне всего.

Нависнув надо мной, он занес Сокрушитель Миров, готовясь прикончить меня так же, как остальных. Его остановил раздавшийся голос. Одно-единственное властное слово, которое пробилось сквозь звуки боя и остановило все. Смолкла даже стрельба.

— Хватит.

За спиной у Хоруса стоял Абаддон. Он не выкрикивал это слово. Он вообще едва повысил голос. Все, что потребовалось Абаддону — звучавший в его интонации абсолютный авторитет. В своем доспехе Абаддон был таким же, как клон его отца — как по размеру, так и по источаемой ярости. В это темное, последнее тысячелетие имя Воителя на миллионе планет произносят шепотом, будто проклятие, а многие имперские обыватели — те из них, кому вообще известно о событиях, сформировавших нашу империю — верят, будто Абаддон является клонированным сыном Хоруса. Эти суеверные люди не удивились бы, случись им узнать, что в миг, когда они оба стояли передо мной, их можно было различить только по ранам и вооружению. Во всех остальных отношениях они были, будто близнецы.

Гор повернулся, размываясь в движении, и Сокрушитель Миров описал дугу быстрее, чем это вообще могло быть возможно для оружия с такими размерами и массой. Абаддон не просто парировал удар булавы, он поймал ее. Удержал. Стиснул громадным Когтем, запятнанным кровью бога и Его ангела.

Отец с сыном стояли друг напротив друга, каждый из них ожесточенно дышал в ощерившееся лицо другого. Примарх впервые заговорил. Между его зубов тянулись нити слюны. Зубы были чистыми и нетронутыми, без выгравированных хтонийских иероглифов, как у Абаддона.

— Это. Мой. Коготь.

Абаддон сжал кулак. Сокрушитель Миров переломился точно так же, как Саэрн, разбившись о более могучее оружие. Из-под кос на пальцах Абаддона посыпались обломки металла.

Мне доводилось слышать рассказы об этом моменте. Возможно, даже вы, в самых далеких глубинах Империума, тоже слышали их. Каждая группировка отражает те события по-своему.

Существует множество рассказов о последних словах Хоруса — о просьбах, с которыми он обратился к собравшимся сыновьям и племянникам; о том, как он произнес славную речь о возможностях в новой эпохе; или же о том, как он молил о пощаде, оказавшись перед клинками юстаэринцев. Есть даже истории, которые клятвенно утверждают, будто Гор был возвышен благословлениями Пантеона, как в последние дни Терранской Войны, и сами Боги воскресили своего павшего чемпиона.

Но я находился там. Не было никаких трогательных последних слов или вдохновляющих речей, а Боги, если вообще присутствовали при этом, остались безмолвны и холодны. Жизнь редко дарит нам спектакли, которые мы обнаруживаем в легендах. Так что заверяю вас свидетельством того, кто был там в тот день: божественного чемпиона не одаривали священным перерождением. Абаддон не вершил никакого бесстрастного суда, когда судьба перешла от одного Воителя к другому.

Там были окруженные мертвыми и ранеными клонированный отец и блудный сын, столь похожие, что я мог различить их лишь по ранам и вооружению. По ним, а еще по разным улыбкам.

На остатках лица Хоруса появилась усмешка завоевателя. В единственном уцелевшем глазу вспыхнуло узнавание, подлинное узнавание.

— Эзекиль, — облегченно выдохнул он, словно его посетило откровение — Это ты. Это ты, брат мой.

Время застыло. После всего произошедшего я подумал — вопреки всякому здравому смыслу и логике — что они обнимутся как сородичи.

— Сын мой, — произнес примарх. — Сын мой.

Все пять когтей Абаддона так глубоко вонзились в грудь Хоруса, что вырвались из спины. Косы вытолкнули наружу затупленные останки мечей Телемахона, и сломанные клинки лязгнули об пол.

Остатки белого мехового плаща, лохмотья которого были накинуты на плечи Хоруса, залило темно-красным. На меня хлынул дождь крови генетического божества. Мне захотелось смеяться, сам не знаю, почему. Возможно, из-за шока. Шока и неприкрытого облегчения.

Штурмовой болтер на тыльной стороне Когтя трижды дернулся, всадив в открытую грудь и шею Хоруса шесть болтов. Они разорвали его изнутри, добавив внутренности к крови, которая лилась на тех из нас, кто оставался лежать распростертым.

Так они и стояли — в глазах одного пылало золото, а в глазах другого угасала жизнь. Колени Хоруса подогнулись, но Абаддон не дал ему упасть. Рот Хоруса шевелился, но не доносилось ни звука. Если его последние слова и прозвучали вслух, их услышал только Абаддон.

В тот день мне повезло. Не только потому, что я пережил битву с полубогом, которую вообще не следовало вести, но и потому, что услышал последние слова, сказанные Абаддоном его отцу. Медленно и плавно отведя Коготь назад, он вытащил его из тела отца, и за миг до того, как Гор рухнул — за миг до того, как в глазах примарха окончательно погас свет — Абаддон тихо прошептал четыре слова.

— Я не твой сын.