Sindroma unicuma. Finalizi

14. Стратегии

Идея с аспирантурой приободрила. Смотря из окна машины на однотипный городской пейзаж, я придумывала слова, которые скажу отцу; он выслушает, согласится с доводами и передумает избавляться от меня. И быть может, у папеньки родится план по ловкому ускользанию от навязчивого интереса Рубли. Осталось всего-то полтора года попрятаться по углам, а за это время, глядишь, внимание премьер-министра переключится на новых дебютанток или на великие дела и свершения. Родитель своевременно подсуетится, походатайствует об оформлении визы, и я уеду к маме. Туда, где меня ждут! — заегозила нетерпеливо, как если бы отъезд был запланирован, самое позднее, на завтра.

Уеду, а Мэл останется здесь?

За сегодняшний день он узнал обо мне достаточно нелицеприятных вещей и принял их, а ещё понял, что я рвусь на побережье любым способом, потому что это моя идея фикс. И возможно, успел пожалеть о том, что дал обещание.

Даже если мы отстоим свое право быть вместе, имеет ли смысл опутывать себя грузом обязательств, или стоит подходить к проблеме проще, как говорит Мэл? Ведь мы можем вскоре надоесть друг другу пуще горькой редьки и с радостью разбежимся в разные стороны.

Жаль, по лицу водителя не видно, каково его мнение по поводу суеты из-за побережья. Зато Мэл выглядел уставшим, несмотря на поддержку тонизирующим напитком, и я, не сдержавшись, провела рукой по темным жестким волосам. Парень коротко улыбнулся в ответ и вернулся к наблюдению за дорогой.

Когда машина остановилась у решетки института на заметно поредевшей стоянке, мне удалось выжать из себя:

— Мэл… Если когда-нибудь я уеду на побережье… Это будет билет в один конец…

Его руки сжали оплетку руля.

— Догадываюсь.

— Если хочешь, верну твое обещание.

— Не хочу, — отрезал он раздраженно. — Мы сейчас здесь и сейчас, а что случится завтра, никто не знает.

Ошибаешься, Мэл. Мне известно мое будущее. Правда, предсказания из области "ткнул пальцем в небо", но общий смысл видений понятен. Я попаду на побережье, в этом нет сомнений, а потом… В одной из картинок мелькал особняк. Попадаются ли в запретной зоне газоны, ажурные кованые решетки и шпили на башенках? Крайне сомнительно, если это не владения самого большого начальника на каторжанской территории. Может, пророчество, сделанное оком, намекает, что когда-нибудь я вернусь обратно? Возможно. Вдруг со временем запреты исчезнут, визы порвут, разрешения отменят, и граница между западом и востоком сотрется? О, это было бы чудесно.

Какое предсказание на очереди? Вылетело из головы.

Мэл не дал собраться с мыслями. Сунув в каждый карман куртки по банке "Энергетика", открыл дверцу и помог мне выбраться.

— Пакеты заберу позже, — сказал сухо, и больше мы не обмолвились ни словом.

Мой спутник подставил локоть, а в другую руку взял новую сине-желтую сумку. Мы возвращалась в институт как пара: миновали калитку, прошли по аллее и поднялись по ступенькам мимо кучки студентов, тайком куривших на крыльце, потому что им было лень бежать к калитке. Мэл распахнул передо мной парадную дверь, и я вошла в холл, ощущая спиной любопытные взгляды.

Мой парень по-джентльменски помог снять куртку, сдав одежду в раздевалку, и от его хмурой молчаливости и лощеной предупредительности мне стало не по себе. К тому же, не успев переодеться после приема, Мэл выглядел непривычно торжественно в будничной обстановке будничного дня.

В холле было малолюдно, но студенты, сидевшие на постаменте со Списуилом, уставились на нас с Мэлом во все глаза. Мне показалось, что и скульптурный святой развернулся в другую сторону, чтобы поглазеть, как мы пойдем к подъемнику.

Неожиданно из северного коридора вынырнули парни с четвертого курса элементарного факультета и, обогнав нас, зашли в кабину.

— Заходи, Мэл. Потеснимся, — ухмыльнулся один из них, рослый тип с выбритыми висками, и с улыбочкой кивнул мне, оглядев с головы до пят.

— Спасибо, — сказал Мэл, притянув меня к себе, и мы вступили в подъемник. Бритый нажал на единственную кнопку, и кабина тронулась вниз.

Попутчики кхыкали в кулак, обменивались многозначительными взглядами, делали вид, что увлечены изрисованными стенами и потолком, но разглядывали нас — кто исподтишка, а кто — откровенно и с ухмылкой.

Мэл прижал меня еще крепче, и когда парни вышли из подъемника, сказал на ухо:

— Как отработаешь, сразу позвони. Из архива не выходи. Подожди, когда приду.

— Зачем?

— Можешь хоть раз в жизни сделать то, о чем тебя просят? — вспылил он.

Я обиделась:

— Могу, и не раз, но когда говорят вежливо и объясняют причину.

— Пошли, — потянул меня Мэл по коридору, залитому электрическим светом. — Просто позвони и дождись, ладно?

— Хорошо, но зачем такие сложности?

— Да затем! — вскипел он. — Не видишь разве, что к тебе клеились?

— Ко мне?! — не успела я толком удивиться, потому что Мэл распахнул дверь архива.

В отличие от пустовавшего холла подвальное помещение напоминало гудящий улей, какой обычно бывал перед экзаменами, и с непривычки я оглохла. На мгновение меня обуял страх, что в архиве может случиться нечто похожее на побоище в "Вулкано", но противное щекочущее чувство тут же отпустило. Не хватало обострения фобий, на ночь глядя.

Мэл довел меня до стола выдачи заказов, демонстративно поцеловал в щеку, сунул свежеприобретенную сумку в руку, посмотрел многозначительно, мол, рассчитываю на послушание, и удалился из архива.

Что это было? — посмотрела я на закрывшуюся за ним дверь и заметила обращенные на меня взоры. В помещении стоял рабочий гул, но теперь казалось, что ко мне привлечено внимание всех присутствующих. Заробев, я поспешила укрыться от навязчивого ощущения за перегородкой, где столкнулась нос к носу с архивариусом.

Сегодня начальник выглядел вполне здоровым, успев окрепнуть за выходные. Нос приобрел нормальные размеры, глаза не слезились и голос не гундосил, когда мужчина знакомо просипел:

— Эва Карловна, вы как нельзя кстати. У нас опять завал с рассортировкой.

— Конечно, — метнулась я к столу, заваленному кучами папок с подшивками.

Мне не понадобились разъяснения, что и как делать. Мы с архивариусом понимали друг друга с полуслова, потому что успели стать маленькой сплоченной командой, работавшей споро и слаженно.

Хорошо, что Штусс не перебазировал меня на выдачу материалов страждущим, а крутился в одиночку как белка в колесе. Народу привалило видимо-невидимо, и я сновала от стеллажа к стеллажу, расставляя по полкам документы, которые начальник через секунду выдавал студентам.

В былые дни я работала, одновременно умудряясь погружаться в свои проблемы, а сегодня даже кадки и горшки с растениями прошли мимо сознания, потому что к беготне приплюсовалась растущая нервозность. Чудилось, что студенты, толпившиеся в очереди, тянули шеи как страусы, чтобы разглядеть меня, снующую за перегородкой.

Два часа потонули в рабочем тумане, и я очнулась, когда затренькал телефон, да и то услышала звонок лишь потому, что пробегала мимо. Не сразу вспомнив, что аппарат лежит в сумочке, купленной для приема, долго ковырялась с замками-молниями.

— Почему не звонишь? — спросил Мэл, едва телефон очутился возле уха.

— Разве надо?

— Папена! — распалился он. — Кажется, мы договаривались. Два часа проходит — ты звонишь. Уже натикали две минуты сверх положенного.

— Ой, Мэл, я забегалась и забылась. Всё, сворачиваюсь.

— Жди, сейчас буду.

Пока я мыла руки, в архиве началось настоящее паломничество студентов, сдававших материалы, и непорядок на служебном столе приобрел поистине ужасающие размеры — значительно больше и выше, чем до моего прихода. Архивариус облился потом, списывая со студентов документы. Бедняга, ему придется всю ночь расставлять папки по полкам или посвятить уборке раннее утро.

В возникшем столпотворении мне не удалось толком попрощаться с начальником. Появился Мэл в куртке, протиснувшись через толпу. Забросив на плечо сумку, он опять обнял меня и повел из архива.

Чтобы уехать на подъемнике, пришлось выстоять в очереди, щуря глаза от невыносимо яркого света, и пока мы ждали, Мэл обнял меня, отгородив от остальных студентов. Мне же было не по себе от направленных на нас взглядов, и я прижималась к нему, чтобы спрятаться от чужого любопытства.

В результате мы поднялись в холл на битком набитом подъемнике, вместе с теми парнями, с которыми спускались вниз, и тип с бритыми висками улыбался мне в открытую, а потом подмигнул.

Едва я вышла из кабины, как Мэл потащил меня в северо-восточный коридор, вверх по лестнице и затолкал в темный закуток.

— Видишь? — сказал тихим шепотом, оглядевшись.

— Что? — спросила я также тихо.

— Все уже знают.

— О чем?

— Что твой отец — министр.

— А я думала, все знают, что мы с тобой вместе.

— Причем здесь это? — взорвался Мэл. — Как раз это мало кого волнует. Давка в архиве — верхушка айсберга, а что будет завтра на консультации?

— То есть они сбежались, чтобы посмотреть на меня? — сделала я открытие и удивилась. — Но почему?

— Теперь ты — дочь министра. Готовься к новым знакомствам, к новым друзьям, которые раньше не замечали тебя в упор. Привыкай к лести и лицемерию.

Я представила липнущие ко мне взгляды, перешептывания, нескромное заигрывание на грани хамства — и ужаснулась. Не нужно мне такое внимание. Мне вообще не нужно, чтобы меня кто-то замечал, кроме Мэла.

Однако мой парень видел дальше и знал больше, чем чужое любопытство и попытки флирта с девчонкой, ставшей вдруг популярной в студенческой среде.

— Когда узнают, что ты живешь в общежитии, то повалят толпами, — продолжил он просвещать. — Тебя будут перехватывать по пути в институт и обратно, станут докучать с просьбами о помощи. Потом узнают номер твоего телефона, и тогда хоть вешайся. Сколько ни сделаешь людям добра, а все равно тобой будут недовольны.

Перспективы, коротко разрисованные Мэлом, ужасали. За один день моя жизнь успела перевернуться с ног на голову, и положение "вверх тормашками" вызвало полнейшую дезориентацию в пространстве.

— Неужели всё так плохо? — промямлила я ошарашенно.

— Думаешь, это шуточки? — не унимался парень. — Хорошо, если будут доставать тихо-мирно, а вдруг вздумают угрожать? Запросто нашлют порчу или бросят заклинание в спину, или похитят, чтобы требовать выкуп с твоего отца, да еще снимут дефенсор[20] и прочитают память, или под гипнозом заставят делать отвратительные вещи.

Я внимала Мэлу, вцепившись в рукава его куртки, и с каждым словом мне становилось всё страшнее.

Спокойствию пришел конец. Моя норка не защитит от полчищ "доброжелателей". Мою жизнь выставят на публичное обозрение, и, как пить дать, вскоре я спалюсь на великой лжи с висоратством.

— Теперь понимаешь, почему верхушка не учится вместе с простыми? — спросил Мэл, успокаивая меня поглаживаниями. — Потому что у нас разные статусы.

— Но ты же учишься!

— Сравнила! Я парень, а ты девушка.

— Какая разница?

— Большая. Что позволено мужчине, то нельзя женщине, — сказал он и, упреждая мое возмущение, добавил: — Так принято в наших кругах.

В его кругах… Или его круг стал моим, потому что после назначения отца министром меня автоматически отфильтровало к сливкам общества? К Макесу, Дэну, Басте, Снегурочке и прочей компании высокородных деток.

— Не хочу в ваши круги. Высоко и падать больно, — проворчала недовольно. — Хочу пониже.

— Теперь уже никак, Эва. Случившееся не изменить.

Просто замечательно. Меня забросило рикошетом в высшую лигу, но счастья по этому поводу почему-то не испытываю. Сплошные осложнения и покрытое мраком неизвестности будущее. Кто говорил, что оно предсказано? Дурацкое око. Нужно показывать не малопонятные картинки, а выдать на каждый день подробную инструкцию по выживанию врунов, притворяющихся висоратами.

Я высунула руку в свет коридора. Гномик на часах показывал десять минут до восьми.

— Мне пора на чердак.

— Я провожу, но через холл не пойдем.

— Почему? Все уже ушли.

— Все, да не все. Те, кому нужно, видели, что ты не забирала одежду из раздевалки. Слышишь?

Я прислушалась. На верхних этажах институт вымер, зато снизу доносились голоса, указывавшие на то, что народ не спешил покидать первый этаж.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Получается, теперь мне придется ходить по институту с оглядкой и шарахаться от каждого студента. Безрадостный вывод. Что делать? Перевестись в лицей для девиц из высшего общества — туда, где учатся Баста, Снегурочка и некая Ляля, о которой упоминала девчонка с цертамы[15]?

Ни за что. Лучше обрубить, обрезать — и концы в воду.

И снова побег из столицы показался мне наиболее удачным решением накопившихся проблем, похожих на гнойник, готовый лопнуть в любое мгновение.

— Скажи спасибо спортсмену за приглашение на прием, — сказал Мэл, видимо, почувствовав мое смятение. — Может, переедешь ко мне? Получится гораздо спокойнее для нас обоих. Ты будешь рядом, и я перестану бояться за тебя.

Переехать к нему. В свете новых обстоятельств его предложение казалось уже не таким диким, как днем. Мой дом — моя крепость, точнее, это крепость Мэла. У него надежно, внизу Архип за стойкой, в доме живут приличные люди. Мэл защитит — в институте и по пути домой. За ним как за каменной стеной, — прижалась к нему сильнее.

— Ну, как? Поедем? — спросил он с паузой, словно прощупывал мое настроение. — Давай хотя бы попробуем.

— Я подумаю. Немножко подумаю и скажу, ладно?

— Немножко — это сколько? — поинтересовался Мэл со смешком.

— Ну… это меньше, чем немного, но больше, чем немножечко, — пояснила, вызвав смех парня. — Но мне все равно надо в раздевалку. Без куртки околею.

— Наденешь мою, — сказал он. — Пошли.

Мэл провел меня по запутанным коридорам и переходам, ни разу не заблудившись, и вскоре мы вышли к чердаку. Я надела куртку, оказавшуюся чуть выше колена, и руки утонули в рукавах.

Мэл закинул мне на плечо сумку и помог взобраться по ступенькам, поддержав снизу.

— Не забудь позвонить, — напомнил, легонько шлепнув по пятой точке, и удалился.

Кто бы сомневался? Неизвестным А. оказался тот самый Агнаил, возлюбленный завхозши из подвальных катакомб, с которым я столкнулась во второй день пребывания в институте.

Горнист стоял рядом с раскрытым чердачным окном, не боясь застудиться и заболеть. Свет уличного фонаря проникал через распахнутые створки и падал неровным прямоугольником на угол и часть стены, к которой прислонился парень.

Отодвинув парочку поломанных стульев, я разместилась напротив Агнаила, скопировав его позу.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — улыбнулся юноша. — Отсюда неплохой вид, — кивнул он на окно.

— Как мазь? Помогает?

— Спасибо. Очень выручает. И за фрукты большое спасибо.

— Не за что. Мне было не трудно. Спасибо за рисунок.

— Не за что. Рад, что понравилось.

Протокол был соблюден, мы замолчали. Агнаил смотрел на меня, а я — на него. Язык прирос к нёбу, нужные фразы, заготовленные заранее, выветрились из головы.

Время идет, а у меня не получается и слова выдавить, — отругала себя за нерешительность и прокашлялась, пытаясь сгладить неловкость.

— Я ищу одного человека… Очень хорошую знакомую… Это женщина… Лет сорока или больше, но не старше пятидесяти… — начала объяснять, спотыкаясь на каждом предложении, но постепенно дело пошло на лад. Агнаил слушал с вежливым интересом. — Она живет на побережье. — Белесые брови горниста поднялись домиком и тут же вернулись обратно. — Может, вы знакомы с ней?

— Как ее зовут?

— Имени не знаю. А фамилия… Папена. Ударение на "е".

Агнаил задумался, переведя взгляд к окну.

— Простите. Фамилия мне незнакома. Есть какие-нибудь отличительные приметы? Родинки, шрамы, родимые пятна?

Какие могут быть приметы, когда я не могу вспомнить лица?

— Она носила брошку на шнурке! А на брошке был узор из веточек ольхи.

Агнаил посмотрел на меня, но ничего не сказал. И не скажет, потому что я висоратка, пусть добренькая и подкармливающая несчастных горнистов подачками. Потенциальный враг.

Наконец, юноша покачал отрицательно головой:

— Простите, если не смог помочь.

От расстройства на глаза навернулись слезы. В моих мечтах разговор заканчивался радужно: Агнаил говорил адрес мамы и более того, сообщал доверительно, что их дома находятся по соседству, и что они ходят друг к другу в гости по выходным.

— Как же так? Я думала…

— На побережье проживают более пятнадцати тысяч человек, — пояснил горнист. — Это ссыльные, их дети и внуки, а также те, кто попадает туда за совершенные преступления. Спросите меня о южной оконечности побережья, и я отвечу на любой вопрос, но о женщине с фамилией Папена не могу ничего сказать. — Юноша снова покачал головой. — Спрошу у остальных, и если кто-нибудь знает о ней, сообщу.

— Спасибо!

— За что? — улыбнулся он. — Это всё?

— Нет! — воскликнула, не сдержавшись. — Если вы вернетесь обратно… Пожалуйста, найдите её! Передайте, что тот, кого она ждет, обязательно приедет. Пусть она дождется!

— Хорошо, — кивнул Агнаил, и я поверила ему.

— А можно передать ей что-нибудь?

Горнист снова покачал головой.

— Нам запрещено провозить посторонние предметы. Мы уезжаем с тем же, с чем приехали сюда.

— А Марат уехал?

— Да.

— Потом ваша очередь?

— Нет, — снова улыбнулся Агнаил. — Через три месяца уезжает Стась. Я передам ему вашу просьбу.

— Спасибо! Мне казалось, на побережье все знают друг друга. Один большой город.

— Типичное заблуждение, — негромко рассмеялся парень, и смех у него был дробным, но приятным. — На территории побережья имеется пять больших поселений по числу округов, не считая множества мелких. Моя семья живет на хуторе в три двора, а в шести километрах от нас — небольшая деревня.

Я завороженно слушала, уставившись на рассказчика.

— Расскажите еще, пожалуйста!

— У нас пять округов. Официально поселениям не присваивают названий, только номера. Чем мельче населенный пункт, тем длиннее число. Мой шифроадрес состоит из пяти цифр. Первая цифра — тройка. Это номер округа. Но между собой мы называем его Русалочьим, потому что в нашем краю много озер.

— Русалочий… — повторила я зачарованно, и воображение тут же взлетело, преподнеся с высоты птичьего полета голубые чаши с неровными краями, окаймленные лесами, и облака, купающиеся в прозрачной воде. — Расскажите еще, пожалуйста!

И Агнаил рассказал о своей родине, о местах, где родился и вырос, и его непримечательное лицо стало необычайно красивым, озарившись внутренним светом. Он поведал о волнующемся на ветру ковыльном просторе; о горных речках, превращающихся в смертоносные потоки во время летнего таяния ледников и пересыхающих до жалких ручейков ближе к осени; о сосновых борах и березовых рощах; о болотистых топях; об островах на реке Беленькой, оборачивающихся по весне кораблями с белокипенными парусами цветущей черемухи; о сухом камыше, растрепленном птичками ремезами для новых гнезд; о пологих холмах, усеянных клубникой, тающей на языке.

Кроме Русалочьего, на западном побережье были еще четыре округа: Березянка, Родниковое, Магнитная и Няша-Марь[30]. Не безликие номерные административные единицы, а открытые пространства, пропахшие запахом скошенных трав, соленым морским ветром и болотной трясиной. И где-то там, в одном из округов, жила моя мама. Наверняка она не сидит, сложа руки. Моя мама трудолюбива. Чем она занимается? Кем работает?

— Еще, пожалуйста, — в который раз попросила Агнаила, жадно впитав его рассказ.

— С удовольствием, но мне нужно идти, — сказал горнист. — Время не ждет.

Только сейчас я заметила его серьезное лицо, давно растерявшее улыбку, и только сейчас поняла, что он стал говорить медленнее, растягивая слова, будто настороженно прислушивался к чему-то.

Агнаила звал горн.

— Мне пора. Простите, — сказал юноша извиняющимся тоном.

— Это вы простите, что заболтала! А можно еще встретиться? Вы красиво рассказываете.

— Хорошо. Оставьте записку, и мы договоримся о встрече.

— Спасибо вам! — поблагодарила от души, взглянув мимоходом в чердачное окно. Институтский парк показался мне дешевым и безвкусным заменителем безбрежных просторов западного побережья.

Выбрав на телефоне номер Мэла, я не успела открыть рта, как парень сказал кратко: "Иду" и рассоединился. На середине спуска по лестнице меня подхватили и помогли слезть со ступенек. Возлюбленный завхозши ловко и бесшумно спустился следом.

— Егор, — протянул ладонь Мэл, в то время как второй рукой крепко прижал меня к себе.

Горнист помедлил и ответил на рукопожатие, улыбнувшись. Как на чердаке, так и спустившись вниз, он избегал поворачиваться к нам спиной.

— Агнаил. Очень приятно.

— Взаимно, — кивнул вежливо и корректно Мэл.

— До свидания, — попрощался юноша и исчез в боковом коридоре.

— Его тянет к горну, — пояснила Мэлу. — Скоро должен быть звонок.

— Не замерзла?

— Употела. Куртка греет как печка. И пахнет тобой.

Куртка действительно пропиталась запахом той знаменательной туалетной воды, которой Мэл напрыскался в день нашей первой встречи.

— Отметим окончание дел, — хмыкнул он и поцеловал меня — затяжно, по-хозяйски; придержав за затылок, чтобы не вздумала отстраниться. А я и не собиралась.

Его губы пахли кофе и карамелью. Сколько же банок "Энергетика" Мэл выдул за вечер?

Целовался парень отлично, этого умения ему было не занимать. Из головы вылетели разом все мысли, осталась лишь одна: чтобы он не останавливался. Хорошо, что я успела ухватиться за Мэла, а то не устояла бы на ногах.

— Пойдем? — спросил кто-то над ухом, и с большим торможением я сообразила, что ко мне обращался Мэл.

Нет, нет, слишком рано!

Потянулась к нему, но он отстранился.

— Продолжим у меня? — спросил, и от чувственного тона по коже пробежали мурашки.

Да, да, продолжим! — завопило сердце. Эй, а как же сессия? — напомнил здравый смысл.

— Я должна готовиться к экзамену! — простонала с досадой, и меня затопила волна вселенского огорчения.

— Ладно. Но ты ведь подумаешь, как обещала? — продолжал мучить проникновенным голосом Мэл. — Подумаешь и согласишься, да?

— Да… — выдохнула и облизала губы. — Чуть-чуть подумаю… и завтра скажу.

— Ладно, — кивнул он и, приобняв меня, повел вниз.

Лишь в холле к ногам вернулась прежняя твердость, а походка обрела равновесие, и я вспомнила о разговоре с горнистом, содержание которого улетучилось из головы стараниями Мэла. К этому времени зал с зеркалами опустел, лишь Монтеморт, распластав тушу на полу, положил голову на мощные лапы и дремал.

Мэл помог мне надеть куртку, взятую из раздевалки, и, не забыв о сумке, препроводил к выходу. Я начала привыкать к комфорту, коим он окружил меня. Мэл открыл дверь, пропуская вперед, галантно подал руку, помогая сойти по ступенькам с крыльца, и поддержал за локоть, упреждая случайное падение на аллее.

Мы сходили за пакетами, оставшимися в машине, и моя голова окончательно проветрилась от приступа хочи по терминологии Вивы.

— Спасибо, очень приятно, — поблагодарила Мэла, когда он открыл калитку. — За мной еще никто не ухаживал.

Интересно, наличие манер у столичного принца в крови, или он старается произвести впечатление? Наверное, это врожденное, — решила я, вспомнив, как он пропустил бабулю в магазин, а в "Аптечном рае" помог женщине собрать коробочки, вывалившиеся из пакета, у которого разошелся бок.

До общежития мы дошли молча. Одной рукой Мэл обнимал меня, а в другой нес покупки и сине-желтую сумку. Страсти-мордасти, которые он расписал в полутьме институтского коридора, успели стереться, придавленные красочным повествованием Агнаила о западном побережье. Я снова перенеслась в воображаемый мир, созданный благодаря рассказу горниста, а Мэл не прерывал тишину, потому что… наверное, понял, что мне нужно время для переваривания информации, полученной на чердаке.

Он проводил до швабровки, помог открыть дверь и поставил пакеты у входа.

— Ну, пока? — спросила я неуверенно.

— Пока, — согласился мой парень, продолжая опираться плечом о косяк.

Целый день с Мэлом. Сейчас он уйдет, и я останусь одна. Наверное, без него сразу же разучусь ходить. И двигать руками — тоже. И забуду, как нужно говорить.

Не представляю, как раньше существовала без него.

Потянувшись, я обняла Мэла и словно подпиталась энергией. В его руках было уютно и надежно, и ужасно не хотелось расставаться.

— Поезжай. Тебе нужно выспаться, — затараторила, чтобы случайно не пригласить парня к себе.

— Спокойной ночи, — сказал он, поцеловав меня в щеку, и ушел, а я еще добрых пять минут стояла у двери, прислушиваясь к давно стихшим шагам.

Мэл запугал нерадостными прогнозами. Поначалу мне чудилось, что сейчас всё общежитие повалит заводить с дочкой министра, то есть со мной, полезные знакомства и налаживать нужные связи. Но время шло, никто не стучал в дверь, и волнение понемногу улеглось. Однако не стоило расслабляться, следовало быть настороже и держать уши начеку.

Сперва я отправилась к Радику, чтобы пригласить на ужин, и на каждом шагу прислушивалась к звукам, ожидая в любой момент подвоха, обещанного Мэлом. Случайно или нет, но обошлось без приключений и обострений нервозности.

В отличие от парнишки его сосед не церемонился.

— Привет, красотка, я заценил вчера твой прикид, — влепил мне прямо в лоб, стянув наушники. — Потусим где-нибудь вечерком?

— Нос не дорос, чтобы тусить. Радик, я за тобой.

Юноша покраснел, но, тем не менее, послушно обулся.

— Наверное, нехорошо, что мы идем к тебе в гости, — сказал по пути к швабровке.

— Почему?

— А почему ты скрывала правду? — вместо ответа набросился парнишка.

— Какую правду? — от удивления я остановилась.

— Что ты из этих, — он показал пальцем в потолок.

— Так… Пошли-ка, — я схватила его за рукав и потащила по коридору. Придя в швабровку, всучила ему пакет с продуктами и оттолкала в пищеблок. — Мой и чисть, потом поговорим, — велела, вывалив картофелины в раковину.

— Ого! — заблестели глаза Радика, но он тут же опомнился. — Это из жалости?

— Это потому что, хочу поужинать с тобой. И я рада, что в своё время познакомилась именно с тобой, а не с твоим озабоченным соседом, понял? Сегодня на меня свалились деньжата, и мне хочется шикануть. И не вздумай отказываться и стесняться, а то запихаю кожуру тебе в рот.

Глупая и детская угроза, но на парнишку подействовала, и он рассмеялся, став прежним собой.

Картофель чистился и варился, бутерброды сооружались, и при виде вкусностей лицо Радика вытянулось от радостного удивления.

Наш ужин удался на славу.

— Ты вчера была очень красивая, — сказал парнишка, наевшись. — У меня даже язык онемел, а внутри что-то запело.

— Твой зверь?

— Не знаю. Может быть, это он. Зато твоя зверюга мне теперь оч-чень нравится.

— Радик! — напомнила ему о запрете на животных во внутренностях.

Парнишка пропустил восклик мимо ушей.

— И я знаю, почему. Это из-за вчерашнего парня, с которым ты уехала на прием?

Я посмотрела на Радика с укоризной. До чего же неисправимый товарищ.

— Нет, не из-за него.

— Значит, из-за того, который был с тобой в общаге?

Не имело смысла скрывать правду, которая завтра обрастет сталактитами слухов.

— Уау! — выдохнул Радик. — Хотелось бы взглянуть на его зверя. Должно быть, это нечто.

Я бы тоже посмотрела, расплющив нос об стекло, но поскольку дама принципиальная, то от своих слов не отказываюсь.

— Хватит о зоопарке. Откуда ты узнал об этом? — показала пальцем в потолок. — По телеку видел?

— Не, я к дяде не ходил. Готовился к экзамену. Сегодня вечером случайно услышал в библиотеке. Сзади сидели ребята с вашего факультета, и у одного заиграл телефон. Ну, и понеслось.

— Да? — я неприятно поразилась скорости, с коей распространились слухи по институту. Определенно, в наши дни телефон как средство общения убыстрил обмен сплетнями, распространяя их в геометрической прогрессии.

— Если бы я сразу знал, кто твой отец, то не подошел бы тогда в архиве, — сказал Радик, напомнив тем самым о нашей первой встрече.

— Ничего себе! — возмутилась я. — Значит, для тебя главное — не зверь, а статус?

— Для меня — нет, а для дяди это важно. Он считает, что от таких как ты, нужно держаться подальше, чтобы не нажить проблемы.

"От таких, как я". Как прокаженная или ущербная. Скоро и до архивариуса докатятся новости, начавшие гулять по институту, и он запретит племяннику общаться со мной.

— Обещай, что не перестанем дружить, даже если дядя приставит тебе нож к горлу! — схватила парнишку за руку, и он ошалело воззрился на меня.

— С ножом ты загнула, конечно…

— Обещай!

— Вообще-то и не собирался переставать. То есть дядя — мне не указ в этом вопросе. А твой парень?

— Он не против, — заявила я самоуверенно, помня о разрешении Мэла незадолго до размолвки с компрометирующими фотографиями. Ведь он же согласился на встречу с горнистом, значит, даст "добро" и на трапезы с Радиком.

Перед расставанием я снова снабдила парнишку продуктовой заначкой. На сытый и довольный желудок и учится легче. После отварной картошки в масле и многослойных бутербродов с ветчиной и сыром у Радика даже настроение заблестело. А уж орешки в сгущенном молоке покорили нас обоих, и половина банки ушла влет под свежезаваренный чаёк и ароматный батон.

Странно, что Аффа не заглянула в швабровку, пока мы с Радиком готовили, бренчали посудой и топотали туда-сюда из пищеблока и обратно. Когда юноша ушел, я постучала к соседкам. Девушка будто стояла с противоположной стороны двери и сразу же вышла в коридор.

— Аффа, спасибо за сохранность шмоток, — поблагодарила я соседку и заметила её хмурое лицо.

— Не за что. Понравилось на приеме?

— Более-менее, — пожала я плечами. Еще подумает, что перед ней избалованная зрелищами жеманная девица, но, говоря по правде, единственной сахарной косточкой на приеме оказалось представление в Большом амфитеатре. — Ты по телеку смотрела?

— Да. Ты очень фотогенична. Тебя раз десять показали — с цветами и чемпионом. Как влюбленных голубков.

Голубок сидит сейчас под арестом, и о нем позабыли, — пришло на ум некстати. А красота — наносное.

— Это Вива постаралась. И тебе спасибо, что посоветовала обратиться к ней, хотя поначалу я не верила.

— На здоровье, — ответила хмуро соседка.

Может, ее обидел тот тип, что в цирк пригласил?

— Пошли ко мне чай пить! Заодно поболтаем, — предложила я Аффе.

— Некогда. Учу билеты, — ответила она неприветливо. — Значит, ты теперь с Мелёшиным?

Я растерялась. В принципе, к чему таиться? Наверняка Мэл прошел днем по общежитию не бледной тенью.

— Вроде бы…

— "Вроде бы"… — передразнила она. — Твоё "вроде бы" не давало мне два часа сосредоточиться на учебе. Вся общага слушала твоё "вроде бы".

Я опешила. Стояла и открывала и закрывала рот, а голос пропал.

Ужас. И еще стыд. Наверняка Капа тоже слышал. И те, кто живет на втором этаже, приложили ухо к полу. В общем-то, и прислушиваться особо не надо — стены тоньше промокашки.

Отвратительно. И Радик слышал. Нет, он не мог, его комната в другом крыле.

Хуже не бывает.

— Спасибо, — ляпнула я невпопад и пошла в швабровку, а Аффа не сказала: "Извини, Эва, я погорячилась. Забудь о том, что услышала".

За спиной хлопнула дверь соседок.

Уши горели, лицо пылало. Я посмотрела на кровать, и в голове пронеслись эпизоды уединения с Мэлом. Меня затрясло.

Кое-как навела смесь из витаминного сиропа с успокоительными каплями, и, по-моему, напутала с дозировками, ливанув в стакан без меры.

Что обо мне подумают? Мало того, что теперь я для всех — дочка министра, завтра к этой новости добавится сплетня о жарких постельных утехах и моей ненасытности и о прочих гадостях, которые смогут изобрести извращенная студенческая фантазия и искаженное сарафанное радио.

Как теперь глядеть людям в глаза, зная, что они знают? Как пойти завтра в институт и смотреть гордо и высокомерно на шушукающихся девчонок и похабно подмигивающих парней? Что лучше — огрызаться на пошлые намеки или игнорировать?

Я не смогу. Лучше останусь в общаге. Или сбегу из города.

Наверное, поэтому бритый парень в подъемнике вложил в свой взгляд особый смысл.

Невыносимо стыдно.

Пытаясь отвлечься, я сходила в душ, где смыла с волос сверхстойкую укладку Вивы, а затем намазала чудодейственным гелем темные следы на шее. Бутылочки и флаконы с косметикой встали ровным заборчиком на крышке тумбочки, и выяснилось, что мне необходима дополнительная полочка, а лучше две — из-за тесноты, образовавшейся на заставленной бардаком поверхности.

Далее наступил черед коленей, героически проползших от начала и до конца по коммуникациям развлекательного клуба. Хотя болезненные ощущения в суставах притупились за день, смазав и попшикав на припухлости, я почувствовала облегчение, да такое, что тут же захотелось вспорхнуть и запрыгать без устали. Жаль, не нашлось повода и соответстующего настроения.

Конспекты не усваивались, потому что в голову лез невообразимый ералаш, вытеснивший слабые попытки вклинить в память хотя бы пару билетов. В общем, тетрадь с лекциями бестолково перелистывалась, и процесс сопровождался катанием по столу серебристого блинчика, бывшего когда-то пером.

"Проклятие и благословение считаются величинами противоположно равнозначными и в векторной форме выражаются…"

Наверное, Мэл уже спит. Завтра он позвонит или сразу приедет в общежитие и, конечно же, продолжит испытывать мою кровать на прочность. А я не смогу, зная, что невольными свидетелями наших постельных опытов станет половина общежития.

"В правой части уравнения проклятия суммируется причиняемый вред, в левой части — противодействие или откат. Обе части равны при следующих условиях…"

Неприязнь Аффы к Мэлу перевесила наши дружеские отношения. Девушка сделала много хорошего для меня, за что я ей благодарна, но она так и не смогла перебороть антипатию к моему парню и вылила недовольство в грубой словесной форме. Обидно за скабрезные слова Аффы и стыдно признавать, что она права.

"Причиняемый вред выражается суммой слагаемых — несчастий, болезней и ущерба. Противодействие (откат) выражается произведением количества негативных последствий на число лиц, охваченных откатом…"

Может, принять предложение Мэла и переехать к нему?

Во всяком случае, силком меня никто не тащит. Заодно узнаем друг друга ближе и если не уживёмся под одной крышей, в любой момент сниму комнату в квартале невидящих, как мечтала вначале.

"В центре волновой схемы располагается лицо, инициировавшее проклятие, далее откат охватывает последовательно родственников, близких, друзей. С удалением от центра волны отката затухают…"

Малыш, которого подбрасывали чьи-то руки в пророчестве, — похож ли он на Мэла? — разволновалась я неожиданно, и в горле защекотало.

Мэл не подозревал, но в оставшееся до сна время к нему примерялось внезапное отцовство в разных ракурсах, и воображение рисовало пасторальные картинки, заставляя меня умиляться и мечтательно вздыхать.

Конспекты были заброшены куда подальше, как и гниющая яма прочих проблем.

В дверь стучали — негромко, но требовательно.

Нащупав на столе фонарик, я посветила на часы с гномиком. Половина второго. У кого в ночную глухомань кран сорвало или унитаз засорился?

Прошлепав на носочках по ледяному полу и чертыхаясь на каждом шагу, открыла дверь. В коридоре стоял мой парень.

— Мэл?! Что случилось?

Он обошел меня, на ходу снимая куртку, и бросил её в угол под ветви страшнючего голубого дерева.

— Тоже не спится? — спросил, стягивая пуловер и швыряя туда же, а затем разулся.

— Кому? Мне? — изумилась я и потерла левый глаз. Очень даже хорошо спалось, пока Мэл не заявился.

— А мне никак. Видимо, получился передоз с "Энергетиком".

Мэл подошел к кровати, на ходу снимая брюки и футболку. Панцирная сетка провисла под его весом.

— Классно, — сказал он, потягиваясь. — Иди спать.

Закрыв дверь и подсвечивая фонариком, я подошла к постели и замерла в нерешительности.

— Выключай. Глазам больно, — потребовал Мэл и, стянув носки, бросил к прочей скинутой одежде. Я осторожно прилегла на краешек кровати, потому что мой парень занял собой практически две трети постельного пространства.

— Не тесно? — спросила шепотом.

— Неа. Тепло, — обнял он меня. — Дома кровать большая, а греть некому.

И через две секунды Мэл уже спал.

Ну и ну.

Я повозилась, устраиваясь. Повернусь-ка на спину, потому что неудобно лежать на боку.

И на спине неудобно. Конечности переплелись: не поймешь, где мои, где — Мэла.

Вздохнув, я осторожно отодвинула его руку. Попила водички, сходила в туалет, посмотрела на себя в зеркало — ну, сонная тетеря, — и вернулась в швабровку.

Посидела на краю кровати, поджав ноги. В конце концов, не на полу же спать. Буду приноравливаться к тому, что есть, вернее, к тому, кто дрыхнет на моей кровати.

Мэл пробормотал что-то над ухом и забросил на меня руку.

Сносно — тепло, но тесно. Полвторого ночи, на потолке свет от уличного фонаря пролез узкой щелкой за шторку, мой парень посапывает рядышком, а у меня сна — ни в одном глазу.