Sindroma unicuma. Finalizi

22. АшшАвара абА[38]

Когда просыпаешься с хорошим настроением, то и день пройдет на ура.

Я попрыгала на кровати, и в зеркале во всю стену отразилась непричесанная девушка в шортиках и линялой растянутой футболке. Обожаю комфортную одежду и ношу, пока она не начинает расползаться. Мама часто укоряла меня за сентиментальность, а я в ответ смеялась. Теперь мамы нет, а привязанность к удобным вещам осталась.

Моя комната похожа на медицинскую палату из-за белых стен и потолка, но я не хочу другую, потому что интерьер подбирала мама.

За завтраком кроме меня и сестры никого не было. Люблю нашу столовую. Много окон, ощущение простора, яркая веселая плитка на полу.

— Где все? — полюбопытствовала я, намазывая масло на булочку.

— Смотря кто тебя интересует, — потянулась Аффа как кошка.

В столовую вошел темноволосый парень в униформе и поставил поднос с тарелками и чашками.

Симпатичный и новенький. Раньше я его не видела.

Рука сестры поползла по черной штанине вверх и замерла чуть ниже поясницы чернявого.

— Парни из нашего круга высокого мнения о себе и считают, что достойны большего, хотя не представляют собой ничего особенного, — сказала Аффа. — Куда интереснее общаться с простыми ребятами. Они знают, чего хотят от жизни.

Чернявый не дрогнул и не пролил ни капли. Он расставил чашки и замер, вытянувшись в струнку.

— Здрасте, — кивнула я.

— С прислугой не здороваются, — напомнила сестра. — Хотя кому говорю? Грязную посуду забери, — велела парню, и пока тот управлялся, сказала: — Отец нанял его через агентство. Этот типчик с западного побережья и отрабатывает долг брата. Того прирезали, а денежки надо возвращать.

В столовой появился Пьер. На самом деле его зовут Петей, но он требует, чтоб к нему обращались на иностранный манер. Пьер устроился рядом со мной и поцеловал в щеку, потому что он — мой жених и к тому же сын премьер-министра. Наследник фамилии.

Подтверждением серьезности наших отношений стало кольцо на моей руке и обещание Пети, ой, то есть Пьера, данное на семейном ужине.

Афка бесится по этому поводу и завидует, но не подает виду. Её лозунг: "Нужно брать от жизни всё, прежде чем лезть в петлю".

Пьер — настоящий джентльмен и не позволяет себе вольностей. Мы не целовались серьезно ни разу, хотя обручены больше полугода.

— Поедем на цертаму[8]? — предложил он. — Я сегодня участвую.

Поедем, хотя мне не нравятся шумные сборища.

По приезду домой я столкнулась в дверях с мачехой, вернувшейся после прогулки по магазинам, и новенький из прислуги нес за ней пакеты. Когда-нибудь вторая жена отца разорит нас, говорит Афка.

Сестра и я учимся в лицее для благородных девиц, и через год, когда закончу учебу, мы поженимся с Петей, ой, то есть с Пьером. Не представляю, каково это — быть замужем.

Пьер пригласил меня в Оперу. Вернувшись вечером, я столкнулась с чернявым, выходившим из будуара мачехи. Нет сомнений в том, чем они занимались. Мачеха коллекционирует свои прихоти, а отец погружен в работу и ничего не замечает. Он ректор института, и у него необычное имя — Стопятнадцатый. Иногда я не понимаю отца. Зачем жениться, если не видишь ту, что рядом с тобой? Наверное, в попытке забыть маму он решился на повторный брак, но новая жена оказалась жалким суррогатом. Изабелла младше отца в два раза и вертит им как хочет.

Парень посторонился, пропуская меня, и я прошла мимо с гордо поднятой головой и презрительным видом.

А потом настал черный день. Я узнала, что у Пьера есть другая. Оказывается, меня держат для приемов и журнальных обложек, а какую-то простушку — для чувств и чего-то большего.

Я увидела их из автомобиля. Наш водитель заболел, и за мной приехал тот парень, которого нанял в агентстве отец. Афка как всегда прогуливала учебу, ошиваясь по закрытым клубам.

Машина стояла на перекрестке, ожидая зеленого сигнала светофора, и тут на противоположной стороне улицы из затрапезного кафе вышел Пьер с какой-то девушкой. Они обнялись и бурно поцеловались у выхода.

Я выскочила из автомобиля и, не обращая на сигналящие машины, помчалась, куда глаза глядят. Бежала в неизвестность, пока меня не остановили в каком-то переулке.

Чернявый встряхнул меня:

— Успокойся. Он не стоит твоих слез.

— Ты прав, — сказала устало, и мы пошли к машине.

По дороге домой я думала о том, что скажу Пьеру при встрече и верну ли кольцо с обязательствами.

— Эва, — сказала парню, выходя из автомобиля.

— Мэл… то есть Егор, — ответил он.

Датчики, трубки…

Приборы полукругом… Мигают огоньки, ползет зеленая ломаная на круглом экране, скачут цифры на электронном табло, накручивается лента энцефалограммы — скачки, взлеты, ровные полосы.

Пиканье отмеряет удары пульса — то постукивает редким метрономом, то заливается трелью. Сердце борется.

Чуть слышно гудит аппаратура. В прозрачном тубусе ходит помпа-гармошка, нагнетая кислород. По трубкам живительный газ идет к кислородной маске. К Эве.

Прозрачный саркофаг над ней. Руки вытянуты вдоль тела, в венах по катетеру. Сетка датчиков на голове. Голубая больничная рубашка. Одежду снимали, разрезая с великой осторожностью.

Бледна и, кажется, что спит. Разве что не дышит.

Лампы автоматически переключились, настроившись на вечернее освещение.

— Третьи сутки на исходе, — сказал Мэл.

Он живет здесь, в стационаре институтского медпункта, оборудованном в срочном порядке по последнему слову медицины. В дорогостоящих лекарствах нет недостатка. Лучшие врачи страны отслеживают изменения в самочувствии и проводят консилиумы. Перед дверью круглосуточно дежурит охрана.

Премьер-министр взял под личный контроль из ряда вон выходящий случай и заслушивает два раза в день доклад о состоянии здоровья пострадавшей.

Доступ в стационар строго ограничен, кроме Мэла, медперсонала, узкопрофильных специалистов, высшего руководства страны, сломленного горем отца, Мелёшина — старшего и… профессора Вулфу. Об этом настоял Мэл.

Администрации института отказано в доверии, администрация — под подозрением. Впрочем, как и все.

Рубля приказал найти преступника во что бы то ни стало, и оба департамента роют носом землю. Дознаватели ведут повальные допросы, развернулось масштабное следствие.

— Третьи сутки заканчиваются, — повторил Мэл. Он без пиджака и галстука, с закатанными рукавами рубашки.

— Не скажу ничего нового. Специалисты объяснят лучше меня. Наблюдается неуклонное ухудшение, — признал профессор. Проглядев пачку графиков и таблиц, он отбросил их в сторону.

При этих словах Мэл закрыл глаза точно от мучительной боли.

— Доза яда убийственна, — продолжил Вулфу. — Как правило, в итоге — кровоизлияние в мозг, обширный инсульт и летальный исход. Удивительно, но организм до сих пор борется.

Мэл закусил щеку и отвел взгляд в сторону.

— Почему она? — воскликнул с отчаянием.

— Почему? — переспросил мужчина, вытягивая увечную ногу. — Предположений много, как и мотивов.

Собеседники сидели друг напротив друга, разделенные саркофагом. Сегодня они впервые заговорили, оставшись вдвоем. Им мешали люди, суматоха. Профессор приходил и наблюдал со стороны за бесконечными обследованиями, совещаниями и назначаемыми процедурами.

— Прежде всего, её отец, — начал Вулфу. — Каким бы безоблачным ни виделось будущее, дочь — его уязвимое место. Он не может рисковать.

— Откуда вы знаете? — спросил холодно Мэл, неприятно задетый тем, что профессор в курсе своеобразных отношений Влашека и его дочери.

— У меня свои источники.

— Он не выглядит радостным, — усомнился в домысле Мэл.

Влашек приезжал в институт дважды в день — утром и вечером. Здоровался молчаливым рукопожатием и выслушивал динамику состояния дочери за прошедшие сутки.

— Висор — цена тому политику, который не умеет играть разные роли, — заметил веско мужчина. — Неужто он должен светиться от счастья?

— Ну, да… Он мог… — признал Мэл, подумав. — Но я не верю. Риск большой, однако его покрыли гарантии.

— Имеете в виду брачный союз Влашеков с Мелёшиными? — улыбнулся собеседник, и взгляд Мэла ответил вызовом. — Хорошо. Допустим, Влашека устроили выгоды, получаемые с браком дочери. Отсюда вытекает второе предположение. С заключением союза в правительстве сформируется мощная коалиция, и кое-кому заранее не понравилось усиление позиций отдельных кланов. Завистники и недоброжелатели боятся, что Влашек доберется до поста премьер-министра, и что ваш отец получит исключительные полномочия. Поэтому они решили убить в зародыше альянс, устранив дочь Влашека.

— Да… Я думал над этим, — взъерошил волосы Мэл.

— Таким образом, круг подозреваемых расширяется, вернее, растет список возможных заказчиков. Следующее предположение отсеялось из-за выяснившихся обстоятельств.

— Какое?

— Коготь Дьявола. Ваша семья вне подозрений.

Слабое утешение. После произошедшего мало кто верит в силу фамильного артефакта, и в обществе открыто говорят, что Мелёшин-старший решил избавиться от неугодной избранницы сына, спутавшей планы семьи.

— Далее… — продолжил Вулфу. — Могли отомстить за элементарное пренебрежение правилами приличия. Если не путаю, ваш отец разорвал договоренность о браке с отцом другой претендентки в шаге от соглашения. Так что решение вашего батюшки сочли оскорблением чести и достоинства.

— Отец не разрывал, — огрызнулся Мэл. — Это сделал я.

— Неважно, — улыбнулся уголками рта профессор.

— Значит, вы обвиняете Аксёнкина в покушении? — ощетинился Мэл.

— Я строю предположения. Обвинять — дело следствия.

— Интересная у вас логика. Могу выдвинуть встречную гипотезу. Эву отравили из-за вас.

— Из-за меня? — удивился Вулфу.

— Да. По институту начали гулять слухи об осмотрах в лаборатории. Эве не раз угрожали. Косвенно, с применением волн. Думаю, предупреждали по-хорошему, чтобы она отказалась от дел с вами.

Профессор некоторое время молчал, обдумывая услышанное.

— Ваша гипотеза абсурдна, — сказал, наконец.

— Не более чем ваша, насчет Аксёнкина.

— Хорошо. Принимаю ее, но с натяжкой, — признал мужчина после задумчивого затишья. — Видите, сколько предположений лежит на поверхности. А сколько сокрыты в глубине?

— Откуда вы знаете об… Аксёнкине?

— С некоторых пор мне интересно всё, что касается Эвы… Карловны, — объяснил профессор.

Вскочив с кресла, Мэл подошел к окну, и мужчина безотрывно следил за ним: мальчишка полыхал ревностью как факел.

— Не понимаю, как она умудрилась схватить нужный бокал, — сказал Мэл, вернув дыхание в норму. — Из двух десятков одинаковых выбрала со стола тот самый. Может, кто-то навязал ей или предложил?

— Предлагал Генрих Генрихович, но не пить, а подержать. Свой бокал она взяла со стола. Следствие восстановит картину случившегося посекундно, но могу предположить, что бокал изначально стоял так, чтобы Эва Карловна заметила его. Это психология. Обычный прием в стратегии продаж. Умение подать нужную вещь, показать ее особенность, вычленить из множества одинаковых. Или яд добавили, когда Эва Карловна отвлеклась. На секунду поставила бокал на стол, отвернулась, — и готово.

— Получается, что тот, кто… Значит, он находился рядом с ней? За её спиной?

— Вполне возможно, — пожал плечами Вулфу. — Что вас удивляет? Смешно думать, будто заказчик действовал напрямую. Для деликатных дел обычно нанимают профессионала. Тот находился неподалеку от Эвы Карловны, пока не убедился, что нужный бокал у нее в руках.

— Почему заказчик и исполнитель не может быть одним лицом? — возразил упрямо Мэл. — Например, студентка, которую отверг преподаватель символистики? А? Как вам?

— Вижу, вам не дает покоя этот вариант, — поджал губы профессор.

Мэл отошел от окна и сел в кресло, взявшись мять кулаки.

— Неужели нет выхода? — спросил с отчаянием.

— Антидота не существует — ни медицинского, ни висорического. Остался от силы день или два. Дезинтоксикация, симптоматическая терапия и вентиляция легких лишь оттягивают финал. Она и так продержалась достаточно времени.

Мэл судорожно вздохнул.

— У меня к вам предложение, — сказал, взглянув пристально на Вулфу, и тот приподнял бровь. — Но прежде скажите… Я знаю о вас. О таких, как вы.

— Лично контактировали? — спросил с усмешкой мужчина.

— Да. Сталкивались на цертаме[8]… И в департаменте отца. Его заместитель — такой же, как вы… Я читал. И дед рассказывал…

— В том нет особого секрета, — ответил снисходительно профессор. — Считайте мой вид редкой национальностью или малой народностью, имеющей право на существование. Времена, когда нас преследовали и истребляли, канули в лету, равно как способность оборачиваться, обращение адептов и кровосмешение с людьми.

— То есть вы вырождаетесь?

— Ну-у… если говорить вашим языком, — хмыкнул профессор, — то да, народность числом чуть более пятидесяти тысяч когда-нибудь исчезнет с лица земли. Популяция поддерживается на неизменном уровне уже три столетия, — добавил он.

Мэл терзал губу, пощипывая.

— Хочу спросить об Эве… Она тоже ваша?

— Теперь это имеет значение? — Вулфу обвел рукой нагромождение приборов.

— Имеет. Я хочу знать. У меня есть на то право, — сказал Мэл с нажимом.

— Есть, — согласился мужчина. — Что дало вам основание задаться вопросом?

— Глаза… зрачки… Несвойственное поведение… И полнолуние… — перечислил путанно Мэл.

Профессор ответил не сразу. Он ушел в себя, задумавшись, и складка меж бровей сигнализировала о неприятных мыслях.

— Эва Карловна — полиморф. В её организме сочетаются признаки двух разных видов. По каким-то причинам в генетическую цепочку встроились чужеродные гены. Могу утверждать с большей долей вероятности, что на генном уровне установилась симбиотическая связь, и паразитирующие гены не угнетают гены-носители, а мирно соседствуют. Иными словами, организм Эвы Карловны оказался совместим с хомо сапиенс и… с моим видом.

— Но как таковое возможно? — выдавил потрясенно Мэл. — Разве так бывает?

— В мифах и легендах. Но, как вы знаете, у любой сказки есть реальная предыстория.

— И… что теперь делать? — растерялся Мэл.

— Теперь уже ничего, — мужчина кивнул на саркофаг. — При иных обстоятельствах я рекомендовал бы пройти полное обследование и регулярные медицинские осмотры. Случай Эвы Карловны уникален.

— Значит, её полиморфизм — врожденный? Неужели каждое полнолуние…? — начал и не договорил Мэл.

— Это приобретенная мутация. И недавнее полнолуние стало первым для Эвы Карловны, — ответил профессор. — К сожалению, я понял слишком поздно и вдобавок недооценил влияние луны, точнее, ошибочно провел параллель с нашими женщинами. Знай Эва Карловна об изменениях в организме, она успела бы подготовиться морально и физически и перенесла испытание с меньшими потрясениями для нервной системы. Знания облегчили бы ей жизнь в дальнейшем. Представьте: человека, который не умеет плавать, бросили в воду. Он вслепую барахтается, стараясь выплыть. Не удивлюсь, если Эва Карловна не вспомнит свое первое полнолуние.

Альрик умолчал о снах, связавших его и девочку. Мальчишке незачем знать о промахах соперника. Никаким изумлением не оправдать негостеприимство хозяина, оттолкнувшего долгожданную гостью. Пусть самочка неопытна и неумела, но приласкай её Альрик во сне, и она пришла бы к нему наяву на поводке инстинктов, отметя мелочевку, отвергнув того же мальчишку.

— Как Эва заполучила чужие гены? — нахмурился Мэл. — Это… из-за ваших дел? — осенила его догадка.

— Да, — признал Вулфу. — Наша договоренность была скреплена обетом на крови.

— На крови?! — вскочил Мэл с кресла и опять сел. — На крови… Вот оно что! Эва ездила к вам домой, где вы заключили сделку!

Кусочки головоломки встали на свои места. Разве что суть сделки, запечатанная обетом, не откроется никогда, но общий смысл был ясен: профессор помог раздобыть деньги для приема.

— Вот почему она долго продержалась, — заключил Мэл. — Может быть, это к лучшему… Так или иначе, я возвращаюсь к своему предложению и прошу помочь Эве… У вас опыт, знания… Тайные заклинания, ритуалы, семейные предания, обряды… Ведь должно быть что-то! Эву можно спасти!

Вулфу покачал головой.

— Помогите ей! Исчерпаны все возможные средства. Меня уверяют в один голос, что безнадежно, но я чувствую — что-то есть! Примите что угодно — долг, клятву, обет! Деньги? Артефакты?

— Ваша горячность играет мне на руку, — сказал мужчина, посерьезнев. — Я, не задумываясь, потребовал бы от вас немыслимые кабальные условия, но увы, противоядия нет.

— Спасите Эву, и я… отпущу её…

Профессор понял, что мальчишка вынашивал разговор и заготовил нужные фразы, а все равно чуть ли не силой заставил себя произнести последние слова.

— Если бы я мог, то сделал это вне зависимости от ваших красивых жестов, — ответил резко Вулфу.

Он поднялся из кресла и, прихрамывая, подошел к прозрачному колпаку, чтобы в сотый раз оглядеть руку с татуировкой на пальце. Что в ней особенного? Четкий рисунок волосинок-звеньев проступил на коже, став выпуклым, и кисть выглядела слегка отечной.

С того момента как Эву поместили в стерильный саркофаг, профессор периодически изучал руку и прислушивался к чему-то, различимому ему одному. Он ждал чего-то или кого-то, но безуспешно.

— И вы согласны расстроить планы своего отца и Влашека? — спросил мужчина, выпрямляясь. — А Коготь Дьявола? Что станет с ним?

— Кольцо волнует меня меньше всего, как и чьи-то планы. Они и так не сегодня-завтра пойдут прахом, когда Эва… Когда Эвы не станет, — ответил Мэл и опустил голову.

Пришла медсестра, но не Морковка. Пока она выполняла предписанные процедуры, собеседники молчали.

— У нее безупречный послужной список, — сказал Мелёшин-старший сыну в первый день. — Двенадцать лет в правительственном госпитале и опыт в более сложных и безнадежных случаях.

Куда уж безнадежнее?

Вулфу впал в глубокую задумчивость, прохаживаясь из одного угла в другой. Когда медсестра ушла, мужчина остановился, и Мэл вскочил.

Альрик потер лоб. За эти дни он прокрутил в голове множество способов, вплоть до фантастических, но все они были отметены из-за одного весомого "но".

— Если случится чудо, и Эву Карловну удастся спасти, нет гарантии, что она сможет вернуться к прежней жизни. Мозг задет в первую очередь. Начались необратимые процессы, клетки умирают. Эва Карловна станет растением. Вы задумывались над этим, говоря о спасении? Желаете ей подобной участи?

— Нет, — понурил плечи Мэл.

— Выбор предполагает ответственность, и прежде всего, за неё. Мне горько видеть Эву Карловну в немощном состоянии, но еще тяжелее знать, что она выживет, но исчезнет как личность. Неужели вы согласны на ее растительное существование? И согласилась бы она? — взглянул в упор на собеседника, но тот не ответил. — Обобщая, скажу, что риск велик. Более того, риск огромен. Мне нужно время до утра.

— До утра?! Завтра может быть поздно! — взорвался Мэл. — Сегодня может быть поздно! В любую минуту может стать поздно! Что изменится утром?!

— Надеюсь, что всё, — сказал мужчина и вышел из стационара.

Мэл рухнул в кресло, как подкошенный.

Пульс нитевидный, — вздохнул он и откинулся в кресле. Сомкнуть бы глаза, но не спится. Не можется спать.

Приезжал отец, похлопал по плечу. "Крепись".

За что наказание? В чем она виновата? — взглянул на лицо Эвы за звуконепроницаемым стеклом. Под глазами залегли тени, подбородок заострился, губы бескровны.

Она виновата в том, что связалась с ним, с Мэлом, — стукнул по подлокотнику кресла. Сидела бы сейчас в парке иллюзий со спортсменом, ела орешки в меду, позволяя целовать себя в щеку.

Мир большой политики не для маленькой птички. Здесь нет места чувствам. Здесь давят слабых. А Мэл решал за обеих, как будет лучше и правильнее, не считаясь с её мнением, и своими руками подвел к краю пропасти.

Негромкий стук вывел из прострации. Из дальнего угла стационара по проходу между кроватями приближался парень в футболке и трикотажных штанах.

— Чеманцев, ты, что ли? — удивился Мэл, заметив подошедшего. — Фигово выглядишь.

Сима — а это был он — подвинул кресло, в котором ранее сидел профессор, и устроился рядом с Мэлом, сбросив тапочки.

— И ты не лучше. Посмотри в зеркало — волосы всклокочены, глаза красные и дикошарые.

— Как попал сюда? Стационар закрыт.

— Знаю. Капитоса не пускают. Зато смежные двери никто не отменял. Мой адрес — за стенкой, — показал нежданный гость направо. — А здесь суета третий день. Что случилось-то?

— Случилось, — вздохнул Мэл.

— О, да ведь это Эвка! — вгляделся парень в лицо спящей под саркофагом. — Что с ней?

— Она в коме. Яд в шампанском на фуршете. Гиперацин.

— Не секу в отравах. Это страшно?

— Страшно. Малейшее колебание — и хана. Поэтому изоляция под кубом. Но по любому будет хана. Хорошо, что быстро поставили диагноз и не повезли в больницу. Не доехали бы. Так что больница пришла сюда. Слушай, ну и рожа у тебя, — переключился Мэл.

— Знаю. Смеяться нельзя. Кожа натягивается по рубцам и лопается.

— Сочувствую.

— А-а, — махнул рукой Сима, — уже сжился. Хотя нет, не привыкну никогда. Меня скоро выписывают, а я боюсь. Одичал без людей.

Вот так запросто взял и признался о своих страхах. Мужчины не трусят, они плюют свысока на трудности.

— И я… боюсь, — сказал Мэл.

— Необычно, — заметил Сима спустя минуту и поправился: — То есть похоже на сказку. Спящая красавица и всё такое. Гроб хрустальный… Когда-нибудь придет принц, который поцелует ее, и она проснется.

Мэл хмыкнул:

— Читал в глубоком детстве. Женские сюси-пуси.

— Почему женские?

— Ну, принц, неземная любовь… И что там с поцелуйчиками?

— Да ничего. Принц попадает в заброшенный замок, видит прекрасную принцессу, спящую мертвым сном, в изъеденном молью платье и сдуру целует. И она просыпается.

— Почему сдуру?

— Прикинь, лицо красотки и мозги столетней старухи. В общем, влипнет принц с маразматичкой, выжившей из ума.

Правильная сказка с глубоким смыслом. Урок наивным принцам. Символистик сказал точно: не факт, что Эва вернется к нормальной жизни, если организм переборет действие яда. Что останется от нее? Растение, пустая оболочка…

— Слушай, как ты сказал? Мертвый сон… поцелуй… — задумался Мэл, уставившись в потолок, — поцелуй… смерть… поцелуй… Ашшавара аба [38]!

Он вскочил и начал собираться: застегнул манжеты на рукавах рубашки, набросил пиджак.

— Ты куда? Вспомнил что-нибудь? — окликнул Сима.

— Да. И еще вернусь. Хоть пальцем тронь здесь что-нибудь — вырву руки и ноги. Понял? Колобком будешь кататься.

— Я не идиот, — оскорбился парень.

— Лучше сваливай к себе, пока не пришла медсестра. Вызовет охрану, и тебя выпишут раньше времени.

Мэл действительно вернулся поздно вечером. Он запретил медперсоналу заходить в стационар без особой надобности и забаррикадировал дверь на сторону Чеманцева, придвинув пустующую кровать. Затем подошел к саркофагу, и, погладив поверхность, нажал кнопку на панели сбоку. Прозрачная крышка бесшумно съехала в сторону.

Из кармана был извлечен кинжал с обоюдоострым лезвием из серебра и длинной рукоятью, затертые символы на которой указывали на немалый возраст оружия. Лезвие отразило свет лампы, и блик упал на лицо Эвы.

Сдвинув кислородную маску, Мэл отдал спящей свой поцелуй, прикоснувшись пальцами к ее губам.

Назавтра по указанию Мэла профессору Вулфу закрыли доступ в стационар.

Пожилая женщина сидела на скамейке, отдыхая. Оплаченное время истекло, счетчик коротко тренькнул, и теплая зона над лавочкой пропала.

Женщина подхватила сумки и поплелась по бульвару, а ее тень поползла в противоположную сторону, набирая ход, и вскоре полетела по асфальту темным размытым пятном. Пересекая дорогу, тень врезалась в машину и намоталась на колесо. Тень крутило с бешеной скоростью, завязав узлом, и на перекрестке выбросило на тротуар, где она долго находилась в недвижимости, пока щупальца не очнулись, зашевелившись.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что тень безмозгла, однако отсутствие интеллекта выглядело обманчивым. Тень находилась в постоянном развитии, осваиваясь в новом мире. Прежде всего, она выяснила, что свет, льющийся сверху, не губителен, в отличие от того, что испускали с наступлением темноты различные предметы. Поэтому, когда гасло небесное светило, тень перемещалась по укромным уголкам, чтобы не сгореть.

Она научилась различать живые и неживые предметы. Еще тень полюбила скорость. Она находила удовольствие в том, чтобы бросаться на движущиеся объекты. В частности, тень научилась различать те, что перемещались потоками по строго определенным каналам, подчиняясь общему алгоритму.

Тень изучала мир, копируя.

По проулку шел сгорбленный человек с костылем, и за ним вдоль зданий и оград ползла тень, старательно хромая и кособочась. Выбежавшая из подворотни собака залаяла, набросившись на тень. Человек замахнулся клюкой, отгоняя животное, и поковылял дальше, а тень приняла очертания пса и с беззвучным гавканьем накинулась на лохматую товарку, заливающуюся лаем.

Вскоре тени надоел галдеж, не несущий смысловой нагрузки. Стекши в бесформенную массу, она поползла дальше и встала рядом со столбом, который с наступлением темноты испускал смертельные лучи.

По тротуару шла женщина с коляской. Тень оживилась, увидев что-то новенькое. Она забралась на колеса, облазила рессоры, заглянула в короб, где почувствовала двигатель, работающий внутри крошечного живого существа. Изучив объект, тень свалилась на тротуар. Какое-то время она следовала за женщиной, но потом переключилась на витрину книжного магазина и просочилась внутрь через щель во фрамуге.

Так и протекало существование тени, от светила до светила. Однажды тень попала в новое место. Обвив тонкие прутья, она покачала со скрипом заграждение и поползла между узких дорожек. К тому времени тень научилась различать звуки по громкости и по тембру и определила, что здесь стояла тишина. Разнообразные фигуры застыли в великом множестве, — определила тень, научившаяся считать достаточно, чтобы различать "мало" и "много". Среди неживых созданий выделялось одно — прямоходящее, с распростертыми крыльями за спиной и раскрытыми для объятия отростками. Впитавшись внутрь фигуры, тень затекла в кристаллическую решетку и затаилась, прислушиваясь. Она вспоминала нечто забытое, но очень важное. Если бы у тени был лоб, она обязательно наморщила его от усердия.

Тень выяснила, что у нее есть память. Та подсказала, что когда-то тень сидела наверху и притворялась одним из крылатых созданий, выстроившихся внизу в линию. Когда-то тень была частью большого и сильного, и ей повезло выбраться на волю из заточения.

Большое и сильное дало тени первое задание, которое она благополучно забыла в силу безмозглости. Но теперь тень поумнела и вспомнила, и, выбравшись наружу, понеслась к цели, пронзая препятствия и проникая через преграды.

Оказалось, что у тени развито обоняние и чувство ориентации в пространстве.

Этой ночью Аня Левшукова спала тревожно. Определенно, нервозное состояние наложило отпечаток на сон. В конце концов, надоели пересуды за спиной и взгляды искоса. Разве виновата Аня в том, что убогий мальчишка-первокурсник, которого она не замечала, решил поиграть во влюбленного рыцаря? Рыцари совершают подвиги ради прекрасных дам, если кто не в курсе. Так что будь любезен, соответствуй. В противном случае незачем выставлять посмешищем и себя, и даму.

Левшукова проснулась с ломотой в теле. Спину тянуло, как если бы кто-то, оседлав, скакал верхом всю ночь. Под лопатками чесалось, и, заведя руку назад, Аня нащупала разорванную ткань сорочки и нечто непонятное, приросшее к спине. Нехорошее предчувствие потянуло холодком, и Левшукова бросилась к зеркалу.

— Ма-ама! — дикий крик всколыхнул квартиру.

Прибежавшая женщина увидела за спиной дочери подрагивающие опушенные крылья, делавшие ее похожей на большого мотылька.

— Господи, — выдавила потрясенная женщина. — Анюта…

И съехала по двери, потеряв сознание.

Отойдя от столбняка, специалисты выяснили, что удалить хирургическим путем выросшую за ночь перепончатую конструкцию не представляется возможным.

— На данный момент состояние пациентки неоперабельное. В месте сочленения позвоночника с… э-э-э… новообразованием… вырос жировой горб, в котором сформировался сложный нервный узел. Нарушение его целостности приведет к полному параличу, — сказал врач, оттянув осторожно крыло. Настоящее: подвижное, на каркасе из жестких жилок и покрытое серой пыльцой. — Мда…

— И… что нам делать? — приложила платочек ко рту всхлипывающая женщина.

— Учитесь складывать, — предложил оптимистично врач. — Привыкайте. Это сенсация.

Камыш проснулся в хорошем настроении. Сессия окончена, и можно оторваться на каникулах.

Выскочив из комнаты в коридор, он удивился. Тот удлинился, вдоль стен горели факелы, чадя.

— Пап! — крикнул Камыш, и его голос отозвался эхом от стен. Пахнуло сыростью и затхлостью.

Камыш ступал вперед, оглядываясь и прислушиваясь к журчащим и капающим звукам, и вскоре дошел до разветвления коридора. Подумав, он решил вернуться в комнату и дождаться, когда родители разберутся с происходящей дребеденью. Повернув назад, через некоторое время Камыш понял, что заблудился. Знакомая дверь исчезла.

— Мам! Пап! — снова крикнул он и услышал грузные шаги за спиной и шуршание. Сопение заполнило тишину коридора, из-за угла наползла тень с огромной секирой, с конца которой упала темная клякса.

Камыш закричал дурным голосом и побежал.

— Увы, диагноз не оптимистичен, — развел руками врач в разговоре с убитыми горем родителями. — Разрешение на снятие дефенсора[20] пролило свет на суть происходящего. Ваш сын живет в выдуманном мире. Посмотрите стереограмму его воспоминаний.

На ускоренной ленте немого черно-белого кино маленький человечек бежал как белка в колесе, беспрестанно оглядываясь, и на его лице застыло выражение ужаса.

— Уверяю, что длительное и интенсивное лечение со временем принесет плоды, — заверил врач. — Вы правильно поступили, выбрав нашу психиатрическую лечебницу. В нашем активе современные методики и лучшие специалисты. Пройдемте, убедитесь сами.

Родители пошли за врачом. Отец катил инвалидную коляску, в которой сидел Камыш, уставившийся бессмысленным взглядом в одну точку.

Родители третьего студента хватились сына ближе к вечеру. Он не оставил записку, не отвечал на звонки по телефону, не появлялся у друзей.

Мать собиралась поехать в отделение Департамента правопорядка, чтобы написать заявление об исчезновении, хотя отец отговаривал — и суток не прошло. Но тревога женщины росла.

Расхаживая по комнате сына, она прикрыла распахнутые дверцы платяного шкафа и обомлела. Ее мальчик стоял по ту сторону зеркала и что-то говорил, кричал, стучал, но из зазеркалья не доносилось ни звука.

— Невероятный случай, — заявили специалисты, придя в себя от изумления. — Исключительный.

Куда бы ни перемещали зеркало, в нем отражалась все та же комната.

Отец поседел от переживаний, а мать тронулась умом.

— Осторожнее! — кричала, вцепившись в раму, когда зеркало собирались переносить на другое место. — Не разбейте!

Она любовно гладила поверхность, полировала и протирала тряпочкой от пыли.

Зеркало забрали в правительственную лабораторию, где над разгадкой феномена бились лучшие ученые-висорики. Во время исследований выяснилось, что покрытая амальгамой поверхность приобрела прозрачность, став своеобразным окном, и что с юношей можно общаться. Молодой человек не помнил, как вышло, что он очутился по ту сторону зеркала. Он не ел, не старел, но спал и читал книги, стоявшие на полке, правда, текст в них был напечатан зеркально. Зато принадлежностей для письма не было. Вообще-то в ящиках стола лежали перья, бумага и конспекты лекций, но они остались в реальности, а в зазеркалье не отразились.

Обычный примитивный монстр прятался в темном коридоре. Остатками связи, протянувшейся тонкой ниточкой через стены, он почувствовал — затея с вместилищем не оказалась пустой, и его детище прижилось в чужеродном мире.

Лишившись способностей, монстр стал существом из плоти и начал испытывать голод и жажду. Незнакомые ощущения с некоторых пор довлели над ним, пробуждая озлобленность и беспричинную агрессию. Еще немного, и монстр выйдет к двуногим, если раньше не разорвет какого-нибудь растяпу, заглянувшего в темноту туннелей.

Он познал, что значит боль. Незаживающие раны на спине напоминали о себе при каждом движении, и на стенах и полу оставались пахучие вязкие следы, по которым двуногие с легкостью найдут беглеца.

Монстр решил, что не позволит загнать себя в ловушку, но осознавал, что рано или поздно это произойдет. Его поймают, ограничат в тесном пространстве и займутся дрессировкой. Его будут морить голодом и начнут исследовать чувствительность с помощью испепеляющего огня. Двуногие приручат порождение ночи, по натуре свободолюбивое, и оно станет вечным посмешищем во всех измерениях.

Даже чудовища, вынужденные против воли существовать в примитивном мирке, могут выбирать. Собственно говоря, монстр принял решение в тот момент, когда добровольно отдал всё, чему научился в заточении. И теперь, приблизившись к границе ночи и дня, он выполз в свет сотен ярких солнц. Подвалы содрогнулись от агонизирующего рева, и дрожь конструкций передалась стенам здания.

Профессор засек время подземного толчка и быстрым шагом, насколько позволяла хромота, направился к медпункту. Когда пять дней назад фамилию Вулфу вычеркнули из списков лиц, допущенных в стационар, Альрик понял: и он, и мальчишка сделали свой выбор.

В последнее время мужчина дневал и ночевал в институте, и дни, загруженные делами, тянулись невообразимо долго, как и бессонные ночи. Противоядия не существует, это Альрик знал точно. Поэтому, начиная с момента покушения, он ожидал появления Игрека в стационаре. Профессор уверовал, что существо из подземелий не допустит смерти девочки, находящейся в пограничном состоянии, как и в случае с Касторским и компанией. Не зря "колечко" сигнализировало, превратившись в маячок для Игрека.

В упорстве, с коим Альрик надеялся на встречу с гостем из иномирья, имелось двойное дно. Между ними были старые счеты. Мужчина страстно хотел увидеть, чем или кем стала эфирная субстанция, вынужденная существовать в темноте институтских подвалов. Во что превратился Игрек, изуродовавший его несколько лет назад и стремительно эволюционировавший за время заточения? Как чудовище перемещается по институту и возвращается в подземные коридоры? С какой целью оно оставило метку на пальце девочки? Каким образом осуществляется связь между ними? — эти и другие назревшие вопросы требовали объяснений, не давая покоя.

Состояние пострадавшей без изменений: не улучшается, но и не ухудшается, — сообщили в медпункте. Странно, подозрительно и тревожно. Как же так? Ведь обитатель катакомб дал о себе знать, и Альрик вознадеялся на стремительное излечение и встречу с Игреком. Но чуда не произошло. Выходец из иного измерения не оправдал расчета.

Раздосадованный донельзя профессор отправился в ректорат, откуда спустился в институтские подвалы в числе поспешно собранной группы обходчиков. Разделившись на три звена, группа прочесала подземелья и обнаружила в коридоре перед подъемником то, что осталось от Игрека.

Проректриса незамедлительно поставила в известность начальника Первого департамента. Коридор оцепили, отобрали пробы грунта, остатки органической массы тщательно собрали и упаковали, после чего началась стандартная процедура по списанию. Через два дня сверхособосекретный проект правительства под условным названием "Игрек" был признан скоропостижно завершенным по причине полной и необратимой ликвидации объекта.

Сидя в кресле в комнате отдыха и накачиваясь коньяком, Альрик впервые признал, что тяга к науке стала удавкой на шее. Лаборатория приятеля, куда он поспешил после экзамена, чтобы исследовать генетический материал, и желание засечь появление Игрека оказались важнее одной маленькой девочки, которая сейчас отчаянно цеплялась за жизнь тремя этажами ниже в соседнем крыле. А Альрик потерял возможность стать для нее значимей, чем обычный преподаватель.

Теперь, когда после необъяснимого и ошеломляющего поступка Игрека шансы на спасение приравнялись к нулю, профессору оставалось пить обжигающий горло напиток, пытаясь притупить растущую тоску, и ждать неизбежного. Пусть мальчишке не понравился удручающий прогноз, Альрик не жалел о сказанном. Он повидал немало, чтобы утверждать: лучше сразу конец, чем овощное существование.

Между мной и Егором завязалось подобие дружбы.

Конечно же, я не сказала Пьеру о том, что видела его с другой. Отец бы не пережил удара из-за разрыва отношений, но общение с женихом стало для меня в тягость. Я высиживала положенное по протоколу время и, найдя какую-нибудь причину, исчезала. Афка подтрунивала надо мной и продолжала вести разгульный образ жизни, заведя тайный роман со старшим консультантом из банка.

Егор больше не ходил к мачехе в будуар, и теперь мы чаще общались с парнем. Он рассказал, что после гибели брата на руках остались молодая вдова и племянник, а денежные долги передались по родственной линии. Поэтому работа прислугой выгодна. Здесь больше платят, и близкие рядом.

— Сколько ты должен?

— Сто двадцать пять тысяч, — сказал Егор, глядя в глаза. — Аrredi[39] — почудился шепот.

— Что? — не расслышала я.

Огромные деньги в качестве долга! Проще продать себя по частям на органы.

У меня имелась необходимая сумма, но она хранилась в банковской ячейке, и отец контролировал расходы.

Жалко парня. Он трудился, не покладая рук, изыскивая любую возможность подзаработать, даже пел в клубе по вечерам.

Я прониклась уважением Егору. Мы разговаривали на разные темы, и парень оказался интересным собеседником. Он рисовал на заказ семейные портреты и мечтал о машине.

Чем дальше мы отдалялись с Пьером, тем ближе становились отношения с Егором. Однажды он поцеловал меня в коридоре. Нежное прикосновение к губам сразило наповал, и я поняла, что влюбилась.

Егор пригласил меня на бои, в которых участвовал по выходным. Я согласилась и тайком от семьи пришла в клуб. Парень вступал на ринге, он выглядел измочаленным. Его противником оказался рослый кудрявый чемпион с шипованной перчаткой на одной руке и кастетом — на другой.

Неожиданно потянуло дымом, и начался пожар. Отыскав меня среди толпы, Егор велел:

— Залезай на плечи и прыгай.

Я сделала, как он приказал, и, забралась. Ползла целую вечность, пока не заболели коленки, и вывалилась вслед за парнем.

— Spirari[40], - услышала на ухо, когда он поймал меня на руки.

Я вглядывалась в непроницаемое лицо Егора. Наверное, показалось.

Мы поехали к нему домой.

— Нельзя появляться у тебя. Если меня поймают, то вырежут дефенсор[20], - сказал парень, и я согласилась.

Егор показал на здание с вытянутыми искривленными окнами.

— Здесь мой дом, — сказал он. — Не пугайся.

Его комната оказалась маленькой. В такой подсобке у нас дома стояли швабры и ведра, поэтому я назвала небольшое обиталище швабровкой. В углу стояла кадка со смердящей пальмой, под потолком покачивалась привязанная за веревочку черная тряпка с кривым клювом и лапами, похожая на воздушный шарик.

— Это мой дракон, — сказал парень. — Выращиваю на продажу, чтобы пригласить тебя в "Инновацию".

Неожиданно дверь распахнулась, и вбежала девушка с белоснежными волосами. Она бросилась к Егору и повисла на нем:

— Любимый, я скучала и ужасно боялась за тебя! Мне повезло, я выиграла горшочек с кашей! — Она вынула из кармана засаленного халата чеканную фляжку со значком черного трезубца.

Видя трепетное беспокойство незнакомки, я почувствовала себя лишней и оплеванной и, встав, побрела домой.

— Memori[41]! — донеслось требовательно, но я заткнула уши.

Отец разрешил забрать деньги из банковской ячейки, и я отдала их парню. Он горячо благодарил и пытался объясниться, но я не стала слушать.

Я замкнулась и избегала Егора, потому что он оказался обманщиком. С Пьером мы виделись редко, и если встречались, он вел себя странно, впрочем, как сестра, отец и другие люди. Они замолкали посреди разговора, уставившись в одну точку, или вставали и уходили. Иногда я отвлекалась на мгновение, а когда возвращалась к беседе, они успевали исчезнуть.

Настал день моей свадьбы. Платье с муаровым воротником и манжетами и со вспархивающими бабочками выглядело прелестно, но мне хотелось плакать.

Ряды уходили амфитеатром ввысь. Гостей пришло мало, многие места пустовали. Куда подевались сестра, отец, мачеха?

Неожиданно я поняла, что забыла имя своего жениха. Цветы в букете начали сереть, краски истирались на глазах.

— Experizi[42]! — крикнул появившийся в двери Егор.

Я бросилась прочь от него. Стены затряслись, с потолка сыпалась штукатурка, дорога исчезала за спиной, пожираемая пустотой.

Примчавшись домой, я кинулась к шкафу. Побросаю вещи в сумку и уеду туда, где никто не найдет. В раздвижном шкафу-купе оказалось пусто — вешалки голы, полки пусты.

В столовой сидела сестра и смотрела в окно, залитое оранжево-молочным сиянием.

— Что происходит? — спросила я у неё.

Вместо ответа Аффа встала, открыла створки окна и пропала в нем.

— Viva[43]! — раздался голос, от которого заходили ходуном стены. Квартира напоминала кукольный домик, чью крышу вот-вот снимут огромные руки и вытащат меня как игрушку.

Стены рушились, и обломки разлетались в стороны. Пустота наступала, поглощая пространство. Скоро она подберется и ко мне.

Навстречу приближался Егор, но он не видел меня. Парень прошел мимо, оглядываясь по сторонам.

— Где ты? Dictimi in mai[44], - повторял без конца. — Dictimi in mai[44].

Он остановился и вытянул наугад руку. Подобравшись на цыпочках, я нерешительно прикоснулась к его ладони, и меня потянуло, засасывая в воронку.

Борись! Дыши! Проснись! Вспомни! Живи! — хлестали бичом приказы.

В груди нарастала острая боль. Она наматывалась в клубок, который распирал ребра и сдавливал легкие.

— Вернись ко мне, — твердил голос. — Вернись!

Боль расползалась, угрожая лопнуть перезревшим гнойником.

Сконцентрироваться. Собраться. Вернуться.

Клубок рос. Он раздувался и разрастался, пульсируя, точно живой, и, напрягшись, вдруг… вытолкнулся, выстрелив. Чужое исторглось без остатка, и в теле воцарилась непривычная легкость.

Я открывала рот как рыба, выброшенная на берег. Хрипы, кашель — меня выворачивало наизнанку.

Замелькали тени, послышались звуки, открылись глаза…