Sindroma unicuma. Finalizi

29. Чужой-свой мир

Следователь, особо приближенный к высшему руководству Департамента, передал мое "да", не забыв об условии, и ультиматум был беспрекословно принят наверху. Видимо, Meлёшину-старшему срочно приспичило или не нашлось иного выхода.

— Зачем ты согласилась? — спросил Мэл с растерянностью, когда следователь, препроводив нас в комнату ожидания с кожаными диванами и телевизором на стене, удалился исполнять служебный долг.

Похоже, Мэл и сам не понимал себя. С одной стороны, он кипел негативом к отцу, не удосужившемуся лично попросить об одолжении, несмотря на то, что следствие, первоначально шагавшее в верном направлении с шумом в прессе и на телевидении, вдруг уткнулось лбом в тупик. Но истинная причина, усугубившая неприятие родительского поведения, засела гораздо глубже, хотя Мэл никогда не признался бы в ней, потому что испытывал передо мной неловкость за размолвку в своей семье. Эта причина заставила вернуть кредитки, переселиться в общежитие на казенную койку и взяться за поиски работы. С другой, немаловажной стороны, Мэл являлся частью своей семьи и с гордостью носил известную и влиятельную фамилию. Поэтому поражение отца, прошляпившего настоящего преступника, стало бы сокрушительным ударом для клана Мелёшиных, а в Департаменте правопорядка наверняка сменился бы руководитель.

Почему я приняла завуалированное предложение дэпов[19]? Не знаю. Неужели принципиально, кто раскрыл дохлое дело, и кому повесят медаль за поимку убийцы? Гораздо значимее была надежда, что благодаря моей уступке Мэл пойдет на сближение с семьей.

Мелёшин-старший считал, что я не заслуживаю его сына и недостойна жертв, принесенных Мэлом ради меня. Было бы наивно полагать, что после сделанного заявления начальник ДП изменит свое мнение и мгновенно проникнется симпатией. Я и не рассчитывала на его благосклонность. Молчаливый бойкот, устроенный членами семьи Мэла, в достаточной мере продемонстрировал их отношение ко мне.

Бог мой! — рухнула я на диван, сбитая с ног ошеломительным открытием. Отец Мэла когда-нибудь станет моим свёкром! — легендарный начальник легендарного департамента, упоминание о котором пробирает каждого гражданина — законопослушного и не очень — мурашками страха до костей. Но это "знаменательное" событие случится, если нам с Мэлом хватит сил удержать и сохранить притяжение друг к другу.

— Зачем ты согласилась? — повторил он.

— Из-за Царицы, — пожала я плечами, сказав часть правды. Пусть проректриса не испытывала ко мне горячую симпатию, но как заметил Мэл, ее порядочность и мое уважение стоили того, чтобы оградить от насильственного вторжения в память. Помимо взаимоотношений с доцентом Ромашевичевским дознаватели прочитали бы немало интересных фактов из биографии Евстигневы Ромельевны Цар, в том числе о незаконном эксперименте по материальному переносу живого цыпленка и о тайне студентки Палены, нагло обучавшейся в висоратском ВУЗе, не видя ни одной плешивенькой волны.

Мэл покусал губу в задумчивости.

— Спасибо, — ответил, вложив в одно-единственное слово широченный смысл, и принялся переключать пультом телевизионные каналы. Найдя нужный, с непрерывным потоком новостей, он уселся на диван, нога на ногу. Нас разделяли какие-то двадцать сантиметров, и Мэл вроде бы смотрел на экран, слушая очередной репортаж, но его замерший взгляд говорил о том, что диктор надрывается впустую.

Мой мужчина… Элегантный, отстраненный, притягательный… Сошедший со странички модного журнала… Он стал моим совсем недавно, а до сей поры Эльзушка без малого два года хвастала перед подружками, говоря: "мой Егорчик", несмотря на то, что запала в их отношениях хватало на месяц, а затем наступал перерыв. Месяц состоит из суток, сутки — из дней и ночей, а те, в свою очередь, из часов и минут, заполненных общением Мэла и брюнетки. Достаточно времени, чтобы узнать всё друг о друге. Ну, или почти всё. Если отец Эльзушки питал надежду, что отношения его дочери и Мэла со временем станут серьезными, значит, у него были основания, чтобы надеяться.

— О чем задумалась?

Вопрос застал меня врасплох. Мэл убавил звук, и голос в телевизоре тихо бубнил.

— Сижу и завидую. Ради тебя женщины готовы убивать, не задумываясь, — отшутилась я плоско.

Мэл хмыкнул.

— Забываешь с завидным постоянством. Напомню: мотивом явилась не моя блистательная персона, а бабло, фамилия и популярность.

Не знаю, разубеждать его или нет. Помнится, как-то в институтском спортзале, пытаясь изгнать Мэла из головы и из жизни, я в запальчивости выкрикнула, что без фамилии и денег он — ноль без палочки. Глубочайшее заблуждение. Оказавшись на мели или свалившись в яму, Мэл сумеет выбраться из любой, даже безвыходной ситуации. Ему незнакома инфантильность. Не в его характере отступать и сдаваться на милость ударов судьбы. Мэл — тот, за чью спину прячутся слабые женщины, его надежные объятия защитят и согреют. За ним как за каменной стеной. И Штице понимала, что теряет, когда ей дали отставку. Она боролась методами, которые посчитала эффективными, пусть и изуверскими.

Горячая ладонь накрыла руку, заставив меня невольно вздрогнуть.

— Прости за Эльзу. Не стоило её недооценивать. Я и представить не мог, что у нее поедет крыша. Кстати, ты молодец, что не поддалась на провокацию в лаборатории. Адвокаты Штице ищут всевозможные лазейки. Сначала они попытались надавить на следствие, упирая на то, что недостаточно оснований для снятия дефенсора[20], и что при процедуре были нарушены права обвиняемой. Но наши юристы тоже не лыком шиты и доказали обоснованность разрешения на снятие дефенсора. Еще адвокаты Эльзы намеревались выдвинуть встречное обвинение, что ты довела их подопечную до состояния аффекта, отчего она сорвалась. А придраться-то не к чемy.

— Вот наглёж! — возмутилась я. — Получается, если бы Штице подпалила меня, то её оправдали бы?

— Ну-у… во всяком случае, попытались бы смягчить наказание. Мол, человек находился в невменяемом состоянии и не помнит, что делал и говорил. Нарисовалась бы куча юридических загвоздок и разных судебных прецедентов. В общем, дело осложнилось бы. Так что тебе отдельное спасибо от деда, — закончил Мэл проникновенно, в сантиметре от моего уха.

— Почему? — смешалась я. Вроде бы уверенная в себе дамочка, а теряю нить разговора, когда расстояние между нами сокращается до нуля.

— Потому что не ответила Штице тем же. Поступила по-королевски, — ухмыльнулся Мэл и поднес мою ладонь к губам, вызвав прилив жара к щекам. Мимолетный знак внимания моментально взгорячил кровь, стлав мысли.

Ну да, интернатская девчонка не стала гавкаться разухабисто и вытекать когти, а неимоверным усилием волн справилась с зашкаливающими эмоциями. Это и есть королевская сдержанность. Наверняка половина департамента ухахатывалась, зачитывая стенограмму моего разговора с Эльзушкой, а дед Мэла утирал выступившие слезы.

— Ты успел хорошо изучить её, — пробормотала неловко. — Разве плохо жить в карамельном раю?

Мэл нахмурился и замолчал, увлекшись разминанием моих пальцев.

— Раньше мне нравилось, — сказал спустя некоторое время. — Но от бесконечной сладости притупляются рецепторы, и может слипнуться. Во всем нужна мера, чтобы оценить вкус настоящей жизни. С тобой можно быть самим собой. Не нужно изображать крутого парня и что-то доказывать. Можно помолчать, и тишина скажет больше, чем многочасовая болтовня. Я знаю, что приду домой, и ты будешь ждать меня — не ради денег или из-за фамилии. Это согревает… Это греет.

От переизбытка чувств я прижалась к Мэлу, склонив голову к нему на плечо. Не устану согревать его своим сердцем и обнимать лапами своего "зверя".

Под вечер к Департаменту правопорядка начали съезжаться репортеры. Из окна второго этажа просматривались машины, заставившие противоположную сторону улицы, и люди в наушниках, с камерами на треногах, с микрофонами и фотоаппаратами. Очевидно, пресс-служба Департамента намеревалась сделать важное и долгожданное заявление для репортеров. Это означало, что следствие получило неопровержимые доказательства причастности Ромашевичевского к покушению на мою жизнь.

Всё это время Мэл был рядом, коротко отвечая на редкие звонки. В частности, ему позвонил мой отец. И, конечно же, два ответственных товарища, как ни в чем не бывало, принялись за обсуждение важного события в виде предстоящей фотосессии. Интересно, перекрестил ли папенька пальцы на удач, узнав о коварном нападении Эльзушкн? Наверное, ему страшно хотелось, чтобы огненная сфера довершила дело, начатое ядом. Наверное, родитель не сдержал разочарованного стона, узнав о сокрытых свойствах Дьявольского Когтя помимо защиты от злых умыслов семейства Мелёшиных. Кстати, колечко сгинуло напрочь, решив по максимуму напитаться энергией в иных мирах.

Естественно, фотографирование в кругу дружной семейки подлежало переносу нз-за незапланированного завершения сенсационного следственного дела. Мэл извинился перед отцом за вынужденное отступление от первоначальной задумки.

— Согласен, Карол Сигизмундовнч… — заливался соловьем, меряя шагами комнату. — Давайте передвинем на… — обернулся ко мне, и по его губам я прочитала безмолвный вопрос: "на четверг?" Ух, ты! В кон-то веки мы вспомнили об упреках в единоличном принятии решений. — На четверг, — подтвердил телефонному собеседнику, поймав мой неохотный кивок.

Итак, отнекивайся — не отнекивайся, а придется позировать в обществе папули и мачехи. От улыбки, специально приклеенной к фотосессии, сведет судорогой скулы, и перекосится мой рот на всю оставшуюся жизнь.

— Баста не обиделась? Она планировала приехать вчера, но все пошло кувырком.

— Я позвонил ей и предупредил. Маська передает привет и при случае примчится. Сказала, что поражается твоему хладнокровию перед лицом опасности.

Чему поражаться? Просто поначалу я не сообразила толком, что происходит в лабораторном кубе. Благо стычка с Эльзушкой длилась пять минут, не то отупелое хладнокровие превратилось бы в сильнейшую трусливую истерику.

— Ромашка разочаровал, — сказала я, разглядывая улицу. Снаружи меня не могли увидеть из-за тонированных стекол. — Вроде бы умный, при серьезной должности, а поступил на удивление глупо. Прятал яд в лаборатории.

— А где ему прятать? Вынести гиперацин из института он не мог, потому что подготовил к списанию точное количество, разбавленное водой. Монька не выпустил бы из здания несписанные излишки. Хранить на кафедре опасно, там проходной двор. Самое надежное место — родная лаборатория, где Ромашка — царь и бог.

— Ага. Царь, которого приперла к стенке одна настырная студентка. И не подумал о перчатках. Хватило же ему ума браться пальцами за флакон. Нормальный преступник знает, что нельзя оставлять улики.

— А ты, оказывается, знаток уголовных тонкостей, — обнял сзади Мэл, положив подбородок на мою макушку.

— Просто размышляю. Уж если мне пришло в голову, что на стекле останутся отпечатки, то Ромашка подавно должен был задуматься. Когда он понял, что яд достался не тому адресату, следовало затаиться тише воды, ниже травы и навек забыть о новых попытках отравления. Кстати, Аффа обронила, что Ромашка поставит точный диагноз на фуршете. Зачем он выпячивался?

— Да, было такое. И за это можно сказать ему спасибо, потому что мы выиграли несколько драгоценных минут. Но Ромашка мыслит глубже. Когда ты на виду, то не вызываешь подозрений. Сам же отравит, пусть и нечаянно, сам же определит причину. Как видишь, подобная тактика дала результаты. Никто и никогда не подумал бы на Ромашевичевского как на потенциального убийцу. У него учет таков, что комар носа не подточит.

— И все же Штице допекла его. Неужели машина так хороша?

— Поверь, это техносказка, за которую стоит побороться. Но на том этапе, когда Эльза завалита экзамен по снадобьям, ее мечта о "Торнадо Лиге" переродилась в желание мести. Мне кажется, Штице действовала по принципу: так не будет же счастья ни ей, ни преподу. Она искала любой повод для шантажа, и — о, чудо! — им стал флакон с гиперацнном.

— Сопливая третьекурсница и матерый препод, — сравнила я скептически. Хотя скепсис неуместен. Если Штице сумела обмануть супертелохранителя, то излишне говорить о престарелом носатике, видевшем во снах деканское кресло. — Обиженная несправедливостью студентка совершенно случайно зашла в лабораторию, а там пусто и на столе — одинокий пузырек с гигантской наклейкой: "Осторожно, яд! Первая жертва — Палена".

Мэл беззвучно зафыркал, смеясь.

— Не случайно. Штице следила с помощью "жучка". Прикрепила в укромном месте в лаборатории, и Ромашка попался. Правда, "жучок" давно устарел, но ведь Эльза где-то достала его, хотя это незаконно.

— Упертая, — пробормотала я. Штице упорно топала к цели: сначала к дорогой машине, а потом — к мести зловредному преподавателю. Она также настойчиво и методично избавлялась и от меня, подстраивая различные каверзы.

Не удивлюсь, если следствие уцепится за новое ответвление в деле Эльзушки и раскрутит историю с контрабандой средств слежения.

Очередной репортаж в телевизоре сменился новым, и Мэл прибавил звук. На экране возник серьезный мужчина в очках с толстой роговой оправой. Под многочисленными вспышками он шелестел бумагами на стойке рядом со стеной, по которой в диагональном направлении бежала череда нескончаемых строчек "Объединенный Департамент правопорядка". Микрофонов у стойки было не перечесть. Штук двадцать, не меньше.

Сформировав стопку из листочков, дяденька зачитал зычным голосом заявление от Департамента правопорядка, с жадным интересом зафиксированное репортерами.

Специалисты по связям с общественностью действительно обмазали мое согласие в шоколаде и завернули конфетку в красочный фантик. Оказывается, чтобы не привлекать внимание типа, подозреваемого в покушении на жизнь дочери министра экономики, руководство Департамента приняло решение об отвлекающем маневре. Следствие старательно делало вид, что ищет убийцу в другой стороне, хотя заведомо знало, что пошло по ложному пути. На самом же деле велся тщательно конспирируемый сбор улик и наблюдение за подозреваемым. Операция по поимке преступника увенчалась успехом, и вчера того схватили с поличным. С каждой минутой в деле вскрываются новые сенсационные факты. В частности, обнаружилось, что у подозреваемого есть сообщник, который тоже схвачен. По окончанию следствия будет вынесено обвинение. Не за горами открытый судебный процесс, и хотя адвокаты настаивают на закрытых заседаниях в присутствии присяжных, слушания состоятся в Высшем правительственном суде, как и полагается, с соблюдением всех формальностей.

Сообщение носило информативный характер, и к дяденьке в очках не приставали, заваливая вопросами. Спустя несколько минут репортаж из пресс-центра Департамента сменился следующим животрепещущим событием сегодняшнего дня.

— Вот и всё, — сказал Мэл, выключая телевизор. — Зря они затеяли открытый процесс. Здание суда не умеет растягиваться. Ну, что, поехали домой?

В общежитие нас доставили на машине дэпов[19], ожидавшей у бокового выхода, поскольку взбудораженные новостью журналисты не спешили рассасываться и кружили у парадной решетки Департамента, выискивая, у кого бы взять интервью или, на худой конец, запечатлеть чью-нибудь физиономию, вот хотя бы уборщицы.

— Ты говорил, что преступника найдут и охрану снимут, — напомнила я шепотом Мэлу, поглядывая на водителя и его соседа с могучей, как колонна, шеей.

— Говорил, — ответил он также тихо. — Теперь будет легче дышать. Но все равно двух охранников выделили для твоей безопасности.

— Почему?

— Потому что шумиха из-за раскрытого преступления разгорится с новой силой и потухнет нескоро. Прибавь сюда фотосессию и прочие светские мероприятия. Готовься. Журналюги будут уделять тебе повышенное внимание. — Слова Мэла вызвали нервное сглатывание. До чертиков ненавижу публичность. — А еще нужно беречься, потому что ты уязвима, не видя волны, и тебя безнаказанно обидит любой. Я буду спокоен, зная, что ты находишься под защитой. Эва, для меня это важно!

Ну-ну. Защитят, как же. Хваленая охрана дэпов[19] опростоволосилась, не сумев уберечь мою бесценную особу на лабораторной работе. Но Мэл прав, предложив не отказываться от услуг телохранителей. Каждый день он будет уезжать на подработку, а мне придется шагать в институт или перемещаться по городу. Боязно разгуливать в одиночку, когда вокруг бродят толпы неадекватных висоратов.

Дома и стены помогают. Охранники препроводили нас до двери общежитской квартирки. Не раздеваясь, я завалилась на кровать, чувствуя, как тает понемногу напряжение, вызванное посещением Департамента правопорядка. Только теперь начали исчезать скованность в мышцах и страх, не покидавший меня всё время, проведенное во владениях Мелёшина-старшего.

Мэл пристроился рядом, наблюдая за зеваниями и потягиваниями.

— Так и уснешь в шубке?

— Ага, — развернулась к нему и закинула ногу. Ладонь Мэла тут же поползла вверх, задирая меховой подол вместе с платьем. — Мороженое хочу. Давай отметим. Все-таки не каждый день узнаю, что чуть не отдала концы из-за чужой ошибки. Даже обидно, — надулась я деланно.

— Не говори так, Эва, — посерьёзнел он и, сев на кровати, уставился в окно. Ну вот, я умудрилась испортить чудесный тихий вечер, опустившийся на институтский парк.

— Прости, — обняла Мэла. — Неудачная шутка. Знаешь, чего мне хочется больше всего? Сбежать с тобой на край света, где нет зависти и злобы, нет приемов и фотосессий, где можно быть собой и не прятаться, не притворяться…

— То есть отправиться туда, где не знают о волнах? — заключил он с хмыком.

— Да. Наверное. В холодильнике измучились ожиданием два ведерка с мороженым. Пора оприходовать первое, — вскочив, я направилась на кухню. До чего же здорово дома! Правду говорят, с милым и рай в шалаше. Люблю наш шалаш и своего милого.

Все-таки пожалев шубку, я повесила её в шкафу-прихожей и переоделась, натянув футболку, растянутый вырез которой норовил сползти с плеча, дополнив шортиками, привезенными с курорта. Мэл тоже сбросил деловое облачение и развалился рядом на кровати. Его рубашка, небрежно брошенная на сумку, живо напомнила мне о болезненном вопросе стирок и глажек. Кандидат номер один для постирушек готов, потому что Мэл предпочитает свежие рубашки каждый день. Утешает одно: рубашек у него — тысяча и одна штука. Но ведь тысяча — не бесконечность. Когда-нибудь она закончится, а ворох грязных рубашек в углу будет неуклонно расти. Может, запихивать их в безразмерную сумку, чтобы не нервировали?

Лучшее средство от приступа нервозности — сладкое, и желательно побольше.

— Будем ходить в столовую? — поинтересовалась, нагружая ложку мороженым. Мэл кормил меня, а я — его. Лакомство из ведерка имело разный вкус: на мой язык ложились сплошь экзотические фрукты, а Мэл поглощал классическое эскимо.

— Будем, — ответил он с преувеличенно мученическим вздохом.

— А на "Турбе" покатаешь?

— Покатаю, — отозвался с куда большим оптимизмом Мэл.

— Охранники останутся по соседству?

— Ненадолго. Потом будут приезжать по звонку. Ты можешь вызывать кнопкой на браслете. Смело пользуйся их машиной. Отвезут, куда потребуешь.

Надеюсь, тотальный контроль позади. А то у меня совершенно не осталось личного пространства, разве что уединение в туалете и в душевой. Хотя последнюю можно смело вычеркивать, потому что я частенько принимала душ с Мэлом. А вот танк дэпов[19] вскоре потребуется.

— Перед фотосессией поеду в переулок Первых Аистов со стилисткой, — предупредила Мэла.

Правда, Вива пока не знает об этом. К тому же за мной числится должок за посещение загробного мира.

Мэл вскочил, всколыхнув кровать, и направился к платяному шкафу. Достав из кармана пиджака какую-то карточку, протянул мне.

— Здесь двадцать тысяч. Негусто, но попробуй уложиться.

Темно-зеленый прямоугольник с золотым тиснением ошарашил меня.

— Д-двадцать?! Откуда?

— Дали на работе. Это аванс.

— М-мэл… — от волнения я забыла о Гошике и Егоре. — Это же… уйма денег! А ты студент! Тебя приняли наемным убийцей? Или предложили место директора корпорации?

Он рассмеялся.

— Нет. Я же говорил, это известная компания, она специализируется на вис-улучшениях. Подробнее рассказать не могу. Расписался в неразглашении.

— Даже мне?! Почему?

— Они боятся промышленного и бытового шпионажа. Любая фирма оберегает себя от утечки информации к конкурентам. Но тебе кое-что поведаю на ушко. В общих чертах, — ухмыльнулся Мэл.

— Ужасно интересно.

— Ладно, — обнял он меня. — Расскажу несколько тайн успешной коммерции. Любому производителю хочется, чтобы потенциальные покупатели чаще запускали руку в кошелек. Поэтому вещи с улучшениями по износостойкости и повышенной прочности невыгодны. Ковер со столетней гарантией от вышаркивания нужен только покупателю. А производителю нужно, чтобы покупатель менял ковер в гостиной… так, не будем наглеть… допустим, каждые пять лет. Как заставить лопоухих покупать то, в чем нет надобности? Вводить малофункцнональные улучшения в состав ворса и разворачивать широкую рекламную компанию. Цель рекламы — добиться, чтобы ковру присвоили статус модной и стильной детали интерьера. В этом сезоне настоящий писк — уникальный массаж стоп. Через два года на пике востребованности будут ковры с пружинящим эффектом, через четыре года — ковры с пониженной гравитацией. И так далее и во всем. Главное — внушить обывателю, что ему жизненно необходим новый ковер. Для этого придумывают различные рекламные ходы. К примеру: "Купи три ковра сегодня и получи скидку на четвертый ковер завтра!" или "Собери коллекцию из десяти ковров с восточным рисунком и получи кальян в подарок" или "Заботься о своем здоровье! Покушай экологически чистые ковры с непрерывным озонированием воздуха". Не смейся, Эва. По статистике, на десять скептиков и пессимистов приходятся трое или четверо простачков, которые прислушаются к рекламным лозунгам. Этого количества вполне достаточно, ведь ковер стоит недешево. Так что, в приличной компании рекламный сектор занимает едва ли не половину площадей, и в рекламу вбухивают огромные деньги. Но и отдача от нее — сумасшедшая. По сути, золотая река при правильном подходе.

— Значит, ты будешь улучшать ковры? — спросила я, не сдержав разочарования. В моем представлении Мэл и напольный предмет интерьера не сочетались абсолютно.

— Нет, — хмыкнул он.

— Займешься рекламой?

— Угадала.

— Будешь продвигать ковры на рынке?

— Что скажут, то и буду продвигать. Не мне диктовать условия. И то хорошо, что в компании согласились на аванс.

— И у тебя есть в запасе рекламные ходы?

— Кое-что придумал. Руководство компании заинтересовалось. Любая стратегия продаж предполагает первоначальное вложение денег или запланированные потери. Главное, чтобы затраты окупились. Снижая цены на ковры с громким лозунгом: "Только у нас! Весенние скидки до 20 %!", компания выигрывает на том, что предлагает в комплекте к коврам эксклюзивные средства по уходу за ворсом и основой, причем цены на сопутствующие товары перекрывают потери при скидках. Ладно, вижу, что загрузил тебя коврами по самое не хочу. В общем, я стану стратегом рекламы. Если за первый месяц работы мои предложения принесут дополнительные полпроцента прибыли, мне выплатят премиальные. Поддержишь морально, Эвочка?

Поддержу. Прямо сейчас, перемежая поцелуйчики с мороженым.

Меня впечатлил рассказ. А еще впечатлил Мэл. У него не ум, а умище! По сравнению с его знаниями мои извилины казались непримечательными и скучными. Конечно, мелькнуло подозрение, что аванс нереально высок для подрабатывающего студента. Какой была бы зарплата, если бы Мэл работал полный день — от звонка до звонка? Неужто сто тысяч?

Фантастичность халявных денег навела на мысль, что любящие родственники Мэла решили закамуфлированно поддержать его в материальном плане. Предложи Мелёшин-старший напрямик хрустящие бумажки, Мэл отказался бы категорически. А помощь через посредника — отличный способ остаться в тени, заодно и гордость получателя не пострадает. Не зря дед заранее договорился о собеседовании с руководством компании. Наверняка, играя по воскресеньям в гольф с председателем совета директоров, он попросил партнера по игре о ненавязчивой услуге своему внуку.

Хорошо, что мне хватило ума не озвучить унизительное предположение. Самолюбие Мэла не позволит опуститься до подачек. Не сомневаюсь, что он разузнал: будут ему платить как свадебному генералу за известную фамилию или за оригинальные незатертые идеи, оцененные по достоинству. Нет, мой Мэл — золотая жила для толстопузиков из совета директоров. Он принесет славу компании. В каждой гостиной будет лежать ковер, проданный благодаря хитромудрым стратегиям моего мужчины.

— Это очень много, — помахала я карточкой.

— Это мало, — заверил Мэл. — Но что есть, то есть.

Возможно, для него двадцать штукарей — пыль, сдуваемая ветром растрат, а для меня это огромные деньги. Вовсе не собираюсь заниматься транжирством до последнего висора. Коли перед приемом улетучились девять тысяч, то сейчас я уложусь в гораздо меньшую сумму. Мне блистать ни к чему. На фотке рядом с папулей должна сидеть скромная, примерная и послушная доченька, глядя на которую умилялась бы вся страна.

— О! А деньги из банка? — сделала я вид, будто меня неожиданно осенило. — Можно потратить их.

— Нет, — отрезал Мэл, нахмурившись.

— Это нечестно! У нас совместный бюджет. Ты работаешь, у меня тоже кое-что есть, не говоря о подарках Рубли. Давай складываться пополам.

— Нет. Не сейчас… Мне нужно подумать, — буркнул неохотно Мэл. — Вот карточка. Трать всё, что на неё начислено.

Спорить ни к чему, потому что Мэла раздражают разговоры о финансах. Но брешь пробита. Теперь будем потихоньку подтачивать и, глядишь, добьемся желаемого. Лишь бы хватило терпения и мудрости не давить на самолюбие Мэла. А пока он будет думать о нашем совместном бюджете, возобновим процесс изъятия наличности из банковской ячейки. Мэлу необязательно знать, что денежки запылились, затосковав от безделья.

Чтобы пообщаться с Вивой, пришлось закрыться в санузле, включив воду в раковине. Пусть на этаже полнейшая звукоизоляция, не хочу, чтобы Мэл случайно услышал о путешествии в потусторонний мир.

Девица не удивилась звонку. Наверное, её интуиция еще с утра кричала, что вечером дочке министра потребуется помощь в парадном марафете. Выслушав о сути предстоящего мероприятия, Вива сказала коротко:

— Завтра в шесть — в холле общаги.

— Спасибо. Долг заберешь?

Собеседница на миг задумалась, но не стала отказываться от пяти тысяч:

— Заберу. Тогда приходи ко мне. Кстати, говорят, на четвертом протекает крыша.

— Врут. Здесь сухо.

Однако поразительная осведомленность о моем месте проживания. Наверное, стилистка знает и о том, что квартирую на одних квадратах с Мэлом.

— Ладно. Бывай.

Немногословность Вивы добавила ей уважения. Девица не стала приставать с расспросами о Ромашевичевском и об Эльзушке, и не поинтересовалась трудными буднями дочки министра.

Перед сном мы с Мэлом изучили бланки для дополнительных занятий, выданные деканом вместе с брошюрками по индивидуальным программам обучения. При этом Мэл проследит, чтобы я правильно проставила галочки, и наши занятия полностью совпали. Единственная разница состояла в том, что он собирался ходить на пересдачи по символистике, а я — по теории снадобий. Теперь уже не Ромашевичевский будет экзаменовать мои знания. Интересно, кого назначат на преподавательскую должность?

Если подумать, Ромашка был неплохим специалистом в своей области. Но он погряз в антипатиях ко мне, к Эльзушке, к проректрисе, к Стопятнадцатому. Да что там! Похоже, он питал нелюбовь ко всем двуногим и испытывал светлые чувства к неодушевленным предметам, в частности, к деканскому креслу.

В который раз пролистав брошюрку, я прониклась учебным настроением. Получалось, что, уйдя утром в институт, буду возвращаться в общежитие перед закрытием альма-матер, а Мэл, отработав полдня, присоединится ко мне на вечерних занятиях. Предстоят насыщенные будни и выходные: по субботам тоже предполагались консультации, причем под завязку. Учиться и еще раз учиться! — вот мой лозунг до конца семестра. Необходимо впитывать знания и не обращать внимания на легкое щекотание, взбирающееся по ноге. Можно даже дрыгнуть конечностью, демонстрируя крайнюю умственную загруженность.

— Эвочка… — закрался тихий голос в ухо.

— М-м-м? — от учебного настроя не так-то просто избавиться. В брошюрке много интересного.

— Эвочка… Мы быстренько… Пять сек… — змей-искуситель, нашептывая, прикусил мочку.

Совершенно невозможно усваивать знания, когда поглаживающие движения настойчиво устремляются вверх по бедру.

Вырванная из рук брошюрка полетела на пол.

— Вот так-то, — навис надо мной Мэл. — Передохнем малость и продолжим учёбу.

А после "передыха" напала абсолютная лень. Полная нехочуха и расслабленность. И зевающий Мэл под боком. Отличная кровать!

И понеслись насыщенные будни. Чтоб ей провалиться, этой учебе, а заодно и светской жизни.

Ежедневный режим сводился к пробуждениям, завтракам, утренним лекциям и обеду, после чего Мэл уезжал на работу, чтобы продвигать в массы ковры с улучшениями, а я посвящала одинокие часы практическим занятиям. Вечером возвращался Мэл, и мы шли или на индивидуальные консультации или в библиотеку или в общежитие и штудировали, штудировали, штудировали, пока не падали от утомления, забыв поужинать, и засыпали мертвецким сном. Серость рабочих дней разбавляли яркие вспышки раутов, приемов и банкетов. Конец.

Не-е, расписанный по часам кошмар — не для меня. Настоящее рабство. Я люблю поваляться с утра в постельке, а потом, подгоняемая Мэлом, плетусь, зевая, на гигиенические процедуры. Люблю глядеть в окно, забыв о том, что большой перерыв вот-вот закончится, а первое еще не съедено, не говоря об остывшем втором. Люблю мечтать, люблю лениться, люблю отрешиться от реальности и перекатывать в памяти волнующие и впечатлившие моменты, люблю любоваться Мэлом. В общем, типичная чудовищная неидеальность.

Я пропустила великое возвращение великого Дьявольского Когтя из иных миров. Спала, забросив руку на Мэла, и видела десятые сны, а колечко тихо и мирно водрузилось на пальце. Пропущенное феерическое появление Ungis Diavoli[34] из небытия не расстроило ни капельки, зато принесло с собой спокойствие. Погладив утром матово поблескивающий металлический ободок, я украдкой поцеловала кольцо.

Первая половина дня была загружена лекциями, и Мэл сделал верхний ряд постоянным местом нашей дислокации. Правда, теперь мы не ходили по институту высокомерными бутсами. Мэл пожимал руки встречным приятелям и знакомым, общался с Макесом и Дэном. В моем присутствии их разговоры были короткими и зажатыми, потому что приходилось следить за жаргонными словечками, которыми изобилует любая мужская речь. Мэл перекидывался общими фразами с братьями Чеманцевыми, и меня радовало, что он не игнорировал Капу и Симу, а разговаривал с ними по-свойски, на равных.

Девчонки из свиты Эльзушки присмирели и не высовывались. По словам Мэла, их тоже вызывали в Департамент правопорядка для дачи свидетельских показаний, правда, без снятия дефенсоров[20]. Должность старосты перекочевала от Штице к мальчику-одуванчику, неизменно сидевшему в первом ряду и мозолящему глаза преподавателям. Узнав об оказанной чести, мальчик-одуванчик залился краской до корней волос. Как объяснил Мэл, выгоды от назначения старостой не было никакой. Сплошная ответственность: организуй то, собери это, проконтролируй пятое, проследи за десятым. Зато в выпускном резюме от администрации института давалась оценка способностей студента как умелого организатора и координатора.

Занятия протекали в прежнем ритме, тетради исписывались конспектами. Лютик скакал у доски, потрясая указкой, Стопятнадцатый громогласно вещал с трибуны, и многократное эхо путало его слова, отчего мне приходилось списывать позже у Мэла. Царица посвящала третьекурсников в тайны кровавых культов древности, и я с большим вниманием слушала ее рассказы. Зато на лекциях по символистике Мэл безотрывно держал меня за руку, превращаясь в левшу. Да, символистика давалась мне труднее всего, и не потому что материал не усваивался, а потому что предмет вел Альрик. Великолепный профессор Вулфу. Он не обращал на нас внимания и игнорировал верхние ряды, но к окончанию лекции я испытывала взбудораженность, как если бы кто-то невидимый подергивал нервы словно струны и осторожно играл ими. После символистики мне обязательно требовалась порция тактильной ласки, и Мэл снимал заряд с кожи, поглаживая и обнимая, а я выгибалась и прижималась к нему, пока не стихала нервная дрожь.

— Тебя не напрягает? — спросила как-то, испытывая неловкость, когда приступ миновал, и мы направились к выходу из пустой аудитории.

— М-м-м… нет, — ответил Мэл с ухмылкой. — Чувствую себя укротителем. Дрессировщиком. В тебе сидит нечто опасное, непредсказуемое, и риск заводит. Это круче, чем на гонках.

— Я не животное, — отозвалась оскорбленно. — Боишься, что оттяпаю руку или откушу голову?

— Конечно, нет, — возмутился он. — Ты спросила, я ответил. Надо было соврать?

Я надулась. Сама не знаю, чего хочу. Не пойму, польстил Мэл или обидел? После полнолуния второе "я" спряталось глубоко в подсознании, придавленное человеческой составляющей. Отголоски полиморфизма проявлялись лишь на лекциях по символистике, да и то слабенько.

Мэл сказал примирительно:

— Эвочка, ты — частично хищник, которого мне удалось приручить. На моем месте любой мужик раздулся бы от важности.

— И ты?

— И я. Разве не видно?

Конечно, не видно. Говори почаще. Очень приятно слушать.

— Правда? — не унималась я.

— Правда, правда. Пошли на снадобья, а то скоро звонок.

Пусть институт лишился одного из ведущих преподавателей, учебный процесс не застопорился. Эстафету в теории снадобий принял мужчина средних лет, средней наружности и среднего роста. Всё в нем было средним, даже имя Франц-Иосиф, а фамилию я не расслышала. И материал он преподносил средне — без вдохновения и эпатажа, но и без унылого невнятного бубнежа под нос. После презрительной брезгливости Ромашевичевского сей подход к подаче лекций показался мне манной небесной. Если новый преподаватель также ровно и спокойно принимает зачеты и экзамены, буду ходить на пересдачи с удовольствием.

Обеденный перерыв мы проводили в столовой, и талоны, презентованные Стопятнадцатым, пригодились весьма кстати. Мэл сперва кривился, поглощая общепитовские кушанья, но быстро привык к комфорту. Он торопил на обед и меня. Еще бы! Ведь в общежитии требовалось сначала приготовить что-нибудь съедобное, и лишь потом пожинались плоды кулинарного творчества. К тому же, грязные тарелки почему-то не мылись сами собой.

— Нужна посудомоечная машина, — заключил Мэл как-то после завтрака, прополаскивая кружку под струей воды.

— Зачем? — удивилась я. — Три тарелки, две вилки. Всего-то делов.

— Всего-то, — пробурчал он недовольно, и со следующего дня, по велению его высочества Мэла, мы перешли на завтраки в институтской столовой, благо огненно-красный рулончик с завитками оказался нескончаемым.

Элитный столик в углу столовой наконец-то дождался нас. Мэл помешался на максимальной защищенности. Он сразу определил мое место: лицом — к залу, спиной — к стене. Подумать только, четыре месяца назад я появилась в институтском общепите робкой затертой тенью, а Мэл сидел за этим столом, развалившись, как хозяин вселенной, и на его лбу была нарисована звездная жизнь столичного принца, недоступная обычным смертным. Он и сейчас усаживался не менее монархически. Разница состояла в том, что по прошествии времени столичный принц позволил незаметной серой крыске набросить на него узду и усмирить.

Частенько завтраки и обеды проходили в компании Макеса и Дэна. По сравнению с друзьями Мэл выглядел старше, но разница в возрасте не бросалась явно в глаза. За общими трапезами парни постепенно привыкали к моему присутствию и вернулись к подшучиванию и к взаимным подколкам. Они обсуждали важные мужские проблемы и вовлекали меня в разговоры.

После обеда Мэл уезжал на работу, а на смену заступали охранники. Они учли ошибки опрофанившихся коллег и не отходили ни на шаг, привязываясь ко мне невидимой нитью. Вторая половина дня посвящалась практическим занятиям, лабораторным работам и семинарам. В индивидуальных занятиях преподаватели делали упор на развитие интуиции, то есть на внутреннее зрение, которое позволило бы мне чувствовать волны вслепую. Для этого требовалось обострять разные органы чувств. Возобновились занятия по развитию мелкой моторики рук, которой придавали большое значение. Преподаватели — сплошь академики и профессора — были приходящими, назначенными Министерством образования. Интеллигентные седовласые дяденьки вели занятия предельно вежливо и корректно, неизменно обращаясь ко мне на "вы".

В программу индивидуального обучения добавилась физиогномика. К запоминанию предлагались жесты, позы, мимика, характерные для различных эмоциональных состояний, и их расшифровка. На небольшом экране с помощью портативного проектора показывали интервью с разными людьми. От меня требовалось определить, говорили они правду или ложь.

Продолжились занятия с предугадыванием будущего. Мне давали к прочтению сюжетную миниатюру или подсовывали картинку и предлагали завершить историю.

Преподаватели учили наблюдательности и нагружали заданиями по развитию зрительной памяти. Каждодневно мне завязывали глаза, заставляя ориентироваться на ощупь. Дедуся-академик любил повторять:

— Искусственная темнота поможет вам. Зрение — бесценный дар, но оно делает человека слепым. Опираясь на легкость зрительного восприятия, мы не замечаем очевидные вещи и глушим голос интуиции.

Может, оно и так, но завязанные глаза мало помогали отрешиться от реальности и сосредоточиться на внутренних ощущениях. Не сказать, что успехи были стремительны и грандиозны. Дело двигалось медленно и со скрипом. У меня то неожиданно получалось, а то нападало катастрофическое невезение.

А вечером приезжал Мэл, и мы шли на дополнительные занятия. Символистика стала единственным предметом, от консультаций по которой отказался Мэл, заявив, что мы самостоятельно нагоним отставание. Я не рискнула возражать, потому что боялась профессора, вернее, боялась реакции второго "я" на его близкое присутствие. Лучше избегать провокаций и обходить Альрика по большому радиусу. А еще лучше вовсе не попадаться ему на глаза.

Конечно же, от фотосессии не удалось отвертеться, и для этого пришлось сбросить лягушкину кожу, чтобы превратиться в Василису Прекрасную.

Перед походом к Виве вся имеющаяся наличность была вытащена из сумки и тщательно пересчитана. Мэл собирался после работы на вечерние занятия, поэтому никто не мешал перекладывать стовисоровые купюры из стопочки в стопочку. Я запланировала: сперва пообщаюсь наедине со своей стилисткой, а после призову охранников на службу, потому как содержание приватного разговора не предназначалось для ушей дэпов[19].

— Ты ей доверяешь? — спросил утром Мэл, честно предупрежденный о моих планах. Разумеется, я не посвятила его в задумку о транжирстве остатка денег из сумки.

— Доверяю. Кроме того, Коготь меня защитит, — повертела растопыренной пятерней.

— Доверяй, но проверяй. Позвони мне, когда приедешь в переулок. Я буду спокоен.

— Обязательно, — поцеловала его.

Так что я направилась к Виве в одиночку, без опостылевшего сопровождения. Стилистка встретила так, словно мы расстались вчера — без удивления, охов, круглых глаз и всплескиваний руками. На редкость флегматичная особа.

Она критично оглядела меня, прищурившись. Наверное, освежала в памяти особенности фигуры и внешности. Я тоже успела забыть, что Вива ниже меня почти на голову и беспрерывно находится в каком-нибудь экстравагантном образе. Правда, сейчас она отступила от своих привычек, вернувшись к бесцветному незапоминающемуся облику. Как пояснила девица, для вдохновения.

— Мда, — протянула она. — Могло быть и лучше. Как вижу, салон красоты не посещала?

— Не посещала, — подтвердила я, пригладив машинально волосы. Интересно, как Вива определила? По моей чучелообразностн?

— Что с сединой? — продолжился допрос.

— Отрастают темные, но вообще-то подкрашиваю волосы, потому что краска смывается.

— Седина сойдёт. Это хорошо. Могло быть хуже. Ты легко отделалась.

— Знаю. Кстати, вот, — протянула я увесистую пачку висоров. — Здесь за Радика, за шампунь и за то, что ты моя стилистка.

Вива пересчитала, не сбившись и не спутавшись.

— Здесь семь, — сказала она удивленно.

— Ну да. Оплата за три месяца и аванс за апрель. Ты же не виновата, что я болела.

— Балда ты, — заключила девица, вызвав у меня улыбку. — Сразу видно, что мозги размягчились из-за болезни. Зачем платить, если я не выполняла работу? С тебя пять с половиной. Но коли уж отдала семь, то сдачу не верну. Учись на будущее.

— Ладно, — согласилась я, не расстроившись из-за переплаты.

— Ты с Мелёшиным живешь? — неожиданно сменила тему Вива.

Было бы глупо отнекиваться и изображать непонимание вопроса. Наверняка весь институт гудит о моем сожительстве с Мэлом.

— Живу.

— Обалдеть, — заключила бесстрастно девица. — Он же кобелюка. Такие как Мелёшин, только годам к тридцати начинают задумываться о смысле жизни. Говорят, он переехал в общагу из-за тебя. Как тебе удалось?

— Не знаю. Само собой вышло, — пожала я плечами, умолчав об истинных причинах переезда, хотя Вива выдвинула верное предположение. Мэл поселился на четвертом этаже, потому что рассорился с родственниками из-за меня.

— Жить с эмпэ в общаге опасно.

— Эмпэ?

— Мужской пол. Эм. Пэ, — пояснила Вива.

— Почему опасно?

— Потому что тесно. День за днем твой эмпэ видит тебя непричесанную, без макияжа и в любимой линялой футболке. Он знакомится с твоими привычками, замечает недостатки, изучает характер. Со временем он узнает тебя как облупленную, и ему наскучит. Ты станешь прочитанной книгой, которую эмпэ поставит на дальнюю полку и возьмется за новую.

Боже мой! — подпрыгнула я на месте. Что делать? Вива стопроцентно права. Похожие мысли мелькали и у меня, но я отгоняла их и уничтожала как лазутчиков. Может, собрать манатки и вернуться в швабровку? Будем ходить друг к другу в гости и приглашать на свидания. Нет, не получится. Я не смогу существовать вдали от Мэла, даже если даль находится на четвертом этаже общаги, а швабровка — на первом. Ежедневные отлучки Мэла на работу и так стали настоящим испытанием.

— Не паникуй. При желании можно оставаться темной лошадкой для эмпэ, живя с ним на двух квадратах, — утешила девица.

Хочу, хочу! Страстно хочу, чтобы Мэл, глядя на меня каждый день, чесал в задумчивости макушку: кто же сегодня рядом с ним — зебра или пони.

— Попробуем держать твоего Мелёшина в вечном напряжении. Мне и самой интересно, выгорит у тебя или нет, — размышляла вслух Вива. Очевидно, "выгорание" в ее понимании означало окольцовывание кобелюкн Мэла.

Да, да! Пусть он живет в тонусе. Не хочу, чтобы меня задвинули на пыльную полку. Хочу, чтобы каждый день меня начинали читать сначала, забыв, на каком месте остановились в прошлый раз.

Нажатая кнопка на браслете задала низкий старт охранникам. Через десять минут они появятся у двери Вивы, застыв бессловесными тенями.

Узнав, что мы поедем на машине дэпов[19], стилистка замолчала, переваривая информацию. Не знаю, по каким закоулкам плутали её мысли, но она вдруг спросила:

— Что там, в коме? Свет в конце туннеля? Лестница наверх? Чистилище? Лабиринт? Другая жизнь? Ты видела свое тело со стороны? А другие души видела?

— Там пусто. Черный экран. А потом меня вытолкнуло на свет. Будто заново родилась.

— И вспомнить-то нечего, — хмыкнула разочарованно собеседница.

Кому как. Неважно, летала ли моя душа, будучи в коме, или ее приковало цепями к недвижимому телу. Гораздо значимее причина, вызволившая из небытия сознание и вернувшая жизнь в телесную оболочку. Жертва Мэла.

Охранники не выказали удивления пунктом назначения и препроводили нас до институтских ворот. Вива уселась на заднее сиденье с невозмутимым видом, словно ей было не впервой кататься с дэпами[19]. Пока машина неслась по трассе, она учинила допрос с пристрастием о предстоящей фотосессии, а когда узнала о бонусе в виде концерта по случаю открытия Академии культуры, озабоченно забарабанила пальцами по ручке дверцы.

— Сколько у тебя бабла?

Вспомнив об остатках собственной наличности и поставив мысленный шлагбаум на пользование карточкой Шла, я ответила тихо, чтобы не услышали охранники:

— Семь. На крайний случай выжму восемь.

Бровь Вивы изогнулась в недоумении и опустилась обратно. Наверное, девица поняла: пора привыкать, что дочкам министров живется несладко, и они вечно ограничены в средствах.

И ведь не поднимешь матовое стекло, которое отгородило бы от чужих ушей и глаз. Мэл предупредил, что ради моей безопасности эта функция заблокирована. Оно и понятно. Дэпам[19] хватило унижения с лабораторным кубом, когда они, проморгав Эльзушку, с трудом пробились через слой бронированного стекла.

Стилистка критически оглядела мою шубку.

— Надо бы при случае оценить твой гардероб: что в наличии, а чего не хватает. Не могу уяснить полную картину.

А нечего уяснять. Картина отрывочна, бессистемна и изобилует обширными пробелами.

Наш покупательский загул в переулке Первых Аистов выглядел таким образом: Вива указывала магазинчик, и водитель останавливал машину у тротуара. Пока мы рассматривали образцы и выбирали подходящие модели, охранники перегораживали дверь изнутри и не впускали прочих посетителей.

Как и в предыдущий раз, старт произошел с платьев, причем Вива отдала предпочтение сезонным распродажам. Посчитав, что на предстоящих светских мероприятиях иллюзорные улучшения в одежде будут излишними она переключила внимание на изящество линий, простоту кроя и качество тканей. Я же поставила непременным условием несминаемость моделей и моментальное исчезновение пятен.

В итоге в финал вышли два платья, очень мне понравившиеся. Первое — из вишневой тафты с завышенной линией талии, рукавом три четверти и квадратным вырезом. Второе — прилегающего силуэта, с золотистой цветочной вышивкой на мелкой сетке под черным чехлом и с круглым вырезом. Платья смотрелись изумительно и сидели на мне как влитые.

Вива выглядела довольной, поскольку на первые обновки улетели всего полторы тысчонки. Похоже, моя стилистка испытывала прямо-таки нездоровый азарт, стараясь уложиться в отмеренную сумму. Чем сложнее и невыполнимее казалась задача, тем больше девица входила во вкус.

Соответственно, к платьям была подобрана обувь на удобном каблуке и с удобной колодкой. Черные туфельки с позолоченной шнуровкой подошли бы к любой одежде, а вот вишневые лакированные лодочки предназначались для торжественной тафты.

Под присмотром Вивы я купила приталенный плащ серо-стального цвета с воротником-стойкой и оборкой-воланом вдоль застежки. Стилистка набросила на меня шарфик с мраморными разводами и отошла, чтобы полюбоваться.

— Обалденно, — выдохнула я в восхищении, вертясь у зеркала.

— Знаю. Еще возьмем пальто. Скидка позволяет.

И пальто цианового цвета с широким поясом упаковали в чехол. Покупки я отдавала охранникам, и они молча принимали их, складывая в багажное отделение своего танка.

В тон верхней одежде Вива подобрала перчатки. Также я купила две пары чулок с обязательной защитой от зацепок и затяжек. Очень полезное улучшение. Напоследок мы заглянули в знакомый ювелирный магазинчик, где приобрели нитку речного жемчуга с клипсами и бусы из янтаря с браслетом. И опять на меня нашло помешательство. Учеными давно подмечено, что женщинам строго противопоказано посещение ювелирных заведений. Руки слабого пола жадно тянутся к витринам с сияющей и сверкающей ограненной красотой, а глаза зачарованно впитывают блеск драгоценностей и игру цвета камней. Теперь я поняла сказочного Кощея, который не ел, не пил, не спал, а чах над златом.

— Сколько?

— Итого шесть восемьсот, — отрапортовала я о потраченной сумме в пятый или шестой раз.

У Вивы не отшибло память. Любому человеку приятно осознавать, что он потрудился на славу и при минимуме потраченных денежных средств получил прекрасный результат. Да и меня не могло не радовать, что с карточки Мэла улетело всего четыре тысячи. Зато в сумке не осталось ни висора, и придется восполнять потери в банке.

На обратном пути в общежитие Вива скептически осмотрела мои руки.

— Для фотосессии сойдет с большой натяжкой, но перед концертом выбери время и обязательно наведайся в салон.

— У меня же голос сядет. Охрипну, — вспомнила я о визге и криках, когда меня приводили в пристойный вид перед "Лицами года".

— Перебьешься. Будешь аплодировать с закрытым ртом. А "браво" и "бис" пусть кричит Мелёшин.

Ну-ну. Мелёшин будет спать без задних ног, так же как на курорте во время выступления симфонического оркестра.

Каменные ангелы в полном составе посматривали благожелательно на наше возвращение из переулка Первых Аистов, и, кося пустыми глазницами, подсчитывали чехлы и пакеты с покупками. На институтском крыльце шумно общались парни, в том числе и Мэл, которому я позвонила, едва машина остановилась у институтских ворот после поездки за обновками. Мэл давненько не выглядел таким оживленным, видимо, успел соскучиться по мужской компании. Оглядев результат покупательского забега, он протянул разочарованно:

— Почему мало?

— Я похожа на саранчу? — обиделась в ответ.

Парни, сперва загоготав, тут же примолкли, поглядывая на шкафообразных охранников. Мэл залихватски спрыгнул с парапета и приобнял меня.

— Эвка, после магазинов у тебя глаза сияют как звезды. Я это люблю.

— Спасибо, — пробурчала, сделав вид, что нисколечко не растаяла. — Можешь не спешить домой, а то будешь мешаться.

— Разрешаешь? — прищурился он.

"Нет!" — чуть не крикнула в голос. И половины дня не прошло, а я ужасно соскучилась по Мэлу. Руки так и тянулись обнять и прижаться к нему, чтобы получить ответ в виде затяжного поцелуя…

И обняла бы, и попробовала бы губы на вкус, но вокруг полно любопытных. Им только дай повод к сплетням. К тому же Вива пять минут назад прочитала лекцию о свободе несвободных личностей, то есть связанных обязательствами.

— Устал? — спросила я участливо. Рекламировать ковры с улучшениями — это вам не гвозди заколачивать. Продвижение товара в массы — изматывающий труд в отличие от расслабляющей физической нагрузки. И плюсом после работы — два часа допзанятий. На месте Мэла мои ноги волочились бы по дорожке, а не скакали лихо по ступенькам.

— Увидел тебя и взбодрится, — ответит он, посмеиваясь, и оглянулся на приятелей. — Чуток почешем языки, и догоню. Ладно?

Разве ж кто-то запрещает? Наоборот, нужно засунуть подальше собственнические чувства и проявить выдержку. И почти озвученное "нет" заменить на "да".

Из общения с Вовой я вынесла два полезных момента. Разобравшись в невнятном и сумбурном беканье о стирке и глажке, стилистка фыркнула:

— В чем беда? Отдавай в прачечную. Обычно при ней есть гладильная. Как закажешь, так и сделают.

Неужели в столице существуют чудесные заведения, избавляющие от бессонницы, вызванной грязными рубашками Мэла?

— А сколько придется платить?

— Зависит от количества и качества материала. Дорогие ткани сложны в стирке и глаженье. Ну… если сдавать еженедельно и за двоих, то обойдется в сто — сто пятьдесят висоров.

Согласна! — едва удержалась я, чтобы не запрыгать от радости, и в итоге получила от Вивы адреса двух прачечных с неплохой репутацией и приемлемыми расценками.

— А разве бывает плохая репутация?

— Бывает. Когда вещи теряют или попросту воруют. Когда портят при стирке, прожигают утюгами или "ломают" улучшения. Поэтому лучше переплатить, но быть уверенным, что любимое платье возвратят в целости и сохранности.

Плевать мне на платье. Пошоркаю его в тазике и повешу сушиться на прищепках. Меня заботят рубашки и костюмы Мэла, а еще его футболки, джемпера, свитера и брюки. У столичного принца — уйма шмотья, занявшего в утрамбованном состоянии половину платяного шкафа.

Что ж, временный выход найден. Сто пятьдесят висов — не такие уж большие деньги, когда на кону стоит чистота рубашек.

Второй момент состоял в том, что Вива разнесла в пух и прах мой скулеж о вынужденности разлук с Мэлом. Сорвавшаяся с языка фраза о том, что тяжело привыкать к ежедневным расставаниям со своим мужчиной, пусть и непродолжительным, вызвала у стилистки взрыв негодования.

— Ох, Балда Балдовишна, — схватилась она за голову. — Забыла, о чем я говорила недавно? Трудно, но нужно. Ты не понимаешь, о чем сожалеешь. Эмпэ будет постоянно крутиться под носом, вы постепенно начнете надоедать друг другу и вскоре взаимно устанете. В любых отношениях нужен отдых, даже кратковременный. Зато потом встреча будет ярче. Ты думаешь о нем, и он вспоминает о тебе. Полдня, говоришь? Приемлемо. К тому же не забывай о своих интересах и увлечениях, да и Мелёшину давай передых.

— Вроде бы не запрещала, — пробормотала я, растерявшись от воспитательной тирады.

— Это хорошо. Но и сама не растворяйся в нем и его желаниях. Будь эгоистична, но в меру. Ревнуй, но не перегибай палку. Капризничай, но не усердствуй. Ты же женщина. А женщина непостоянна как волны, но они омывают один и тот же берег. Омывай, но не подтачивай, и Мелёшин для тебя луну с неба достанет.

— Красиво сказано, — только и выдавила я, опешив от речистого иносказательного поучения.

— Не знаю, что на меня нашло. Но вижу, что в одно ухо к тебе влетело, а в другое вылетело. Советую повесить на стене картинку с раскрытой книгой. Чтобы не забывала.

Все верно. Нельзя забывать. Когда перелистнется последняя страница, Мэл найдет другой более интересный объект для чтения.

Авансовая карта была возвращена хозяину с самым честным видом. Мэл, конечно, подивился сумме, потраченной на покупки. Вернее, он озадачился и задумался. Пришлось мне постараться, чтобы его мозги перетекли ниже пояса, а потом и вовсе отключились. Мой мужчина не должен сомневаться и подозревать. Звезды в моих глазах сияют, потому что он — самый лучший на свете.

Настал день фотосессии. Время еще не доползло до обеда, а я успела известись и издергала Мэла. Хорошо, что вспомнила об успокоительной настойке Альрнка. Не поймешь, сколько осталось, — посмотрела на свет содержимое сверхвместительного флакончика и накапала половину кружки.

В результате раздраженный Мэл уехал на работу, предупредив, что вернется к половине седьмого, и мы поедем к отцу. К моему отцу! Боже мой, куда опять запропастится пузырек Альрика?

По предварительной договоренности с Вивой я появилась у нее с обновками, приобретенными к фотосессии. На этот раз девица колдовала над моей внешностью значительно короче по времени, чем перед приемом "Лица года" — всего-то два часа. Подумаешь! Но когда позвонил Мэл, я занималась тем, что разглядывала себя в зеркало трюмо и душераздирающе вздыхала, словно лицо в отражении принадлежало не мне, а богине, спустившейся с небес. Сегодня Вива не стала возводить сногсшибающе убийственную красоту. "Изображу попроще" — предупредила меня, — "не то Мелёшин испугается, когда снимешь макияж". Вот за что я начинаю любить свою стилистку, так это за то, что она режет правду-матку без стеснения, что очень полезно. Правда опускает с небес на землю и позволяет смотреть трезвым взглядом на действительность.

Платье с вышивкой, чулки, туфли со шнуровкой, янтарные бусы с браслетом, плащ, шарфик, перчатки, сумочка на плечо… Всё, я готова, расцелуйте меня на прощание. С боя не вернусь.

Вернулась. И не померла. Судя по остолбенелой реакции, впечатлила Мэла, ожидавшего меня на лестнице. Да-с, книжечка-то с секретами, — задрала я подбородок, уцепившись за подставленный локоть.

Дойдя до ворот, Мэл помог мне усесться в "Турбу", завел двигатель, но не спешил выезжать со стоянки.

— Палена… — сказал хрипло и прокхыкался, прочищая горло.

— Что?

— Ничего. Не бойся. Всё пройдет как по маслу.

Я и не боюсь. Разве что руки мелко дрожат, и в живот раздулся от двух литров успокоительных капель.

— Забыл кое о чем, — встрепенулся Мэл и достал из внутреннего кармана пиджака пластиковую карточку, похожую на ту, что выдали ему работодатели. — Это тебе. На личные расходы.

— Зачем? — задала я наиглупейший вопрос в мире.

— Как зачем? Женщинам приходится тратиться на всякие мелочи… — он застопорился, подыскивая нужные слова. — На помаду… На что еще?.. На крем… На чулки… Ну, не знаю! В общем, на разные женские пшики.

— Откуда? — продолжали тормозить мои извилины.

— Перекинул часть денег с аванса. Пока что будет пять тысяч еженедельно. Потерпи, Эва, потом станет полегче.

"Полегче" означает побольше?! Побольше, чем пять тысяч?! Пять штукарей на мелочи каждую неделю?! На ластики и карандаши?! Ой, нет, на тушь и заколки для волос?! И это помимо трат на продукты, одежду, хозяйственные вещи и прочих внеплановых расходов, легших на плечи Мэла?!

— Не могу, — замотала головой. Не хочу быть дармоедкой. Кошмар! Получается, я страшнее петли на шее. Мэл отвечает за меня. Одновременно учась и работая, он тянется изо всех сил, потому что живет с дочкой министра, а ту нужно содержать и не абы как, а по полной программе. Ощущаю себя тяжеленным кораблем, который волочит, надрываясь, бурлак — никто иной как Мэл.

— Можешь. И примешь.

— Не могу. Так нельзя. Я беспокоюсь за тебя. Получится ли одновременно учиться и работать? А мы уже начали тратить аванс. И ты балуешь меня. Пять тысяч — большие деньги. Самое страшное, что я начинаю привыкать к нулям.

— Привыкай на здоровье. У нас все получится, — сказал Мэл. — И ты возьмешь карточку. Так принято. — Видя мое упрямство, он добавил тоном учителя, в сотый раз объясняющего ученику прописную истину: — Ну, почему ты не хочешь понять? Мой статус возрастет, если я докажу, что могу отвечать за тебя. Чем выше статус, тем значимей связи. Меняется отношение окружающих. Они видят, что со мной можно иметь дела. Я — не пацан, который прячется за чьей-то спиной и громкой фамилией. Помоги мне, Эва. Не вредничай. Я рассчитываю на твою поддержку.

Мэл знал, куда и как бить. Так что карточку пришлось взять, но с поджатыми губами. Всё-таки дебильные у них порядки. Женщины — бесправные существа. Часть интерьера. Их выбирают, словно породистых кобыл для конюшни. Расчесывают им хвосты, моют холку, заплетают гриву в косы, набивают подковы с бриллиантами, украшают дорогими попонами и сбруями. Зачем? А затем, что назначение любой кобылки — дать потомство. Принести жеребят-аристократов.

Мэл по-прежнему мыслит иными категориями. Или я мыслю по-старому, по-крыскиному? Пять тысяч — нереально большая сумма для еженедельных трат на носовые платочки. Наверное, это должны быть всем платкам платки: из тончайшего батиста, с ручной вышивкой и умопомрачительными вис- улучшениями.

Чтобы не опоздать к назначенному времени, Мэл гнал машину по скоростным трассам. Он не петлял и не путался, потому как точно представлял направление.

— Тебе нравится жить в столице? — поинтересовалась я, глядя в окно автомобиля на городской пейзаж из высоток и необычных архитектурных строений. Туннели закрытых пешеходных переходов мелькали над дорогой. Апрельское солнце царапало краем диска крыши домов. Теперь вечерело гораздо позже, чем зимой, потому что траектория светила на небосводе поднялась выше.

— Я родился здесь и вырос, — ответил Мэл, не отрываясь от трассы. Стрелка спидометра трепетала на отметке "190", но в салоне не чувствовалась бешеная скорость.

Окраины сменились парковой зоной, и оживленная дорога осталась в стороне. Мэл, затормозив, свернул влево и остановился под невысокой аркой.

— Красотища! — вырвался у меня восхищенный возглас. В столице не было и намека на листву, а здесь, за аркой, по обоим сторонам от асфальтовой ленты тянулся лес — изумрудное волнующееся море. — Почему стоим?

— Потому что сканируют нас и машину.

"Опознание в целях безопасности". Отвлекшись на любование окрестностями, я успела забыть о цели поездки, а, вспомнив, снова разволновалась.

Невидимые сканеры просветили наши внутренности, и зеленый сигнал датчика-светофора разрешил проезд. "Турба" неспешно покатила по березняку.

— Неужели здесь, как в Моццо, не бывает зим? — спросила я, разглядывая сочную траву и молодые блестящие листики на деревьях.

— Бывают. Обычно с середины марта зону накрывают теплым колпаком. В этих местах лето наступило две недели назад.

Лесополоса сменилась окультуренными рощицами. Видно, что деревья и кустарники сажали с умыслом — группами и поодиночке. А вскоре пошли дома. И решетки. Решетки и дома. Нет, правильнее сказать, что по обе стороны дороги шли решетки, решетки и решетки. А далеко позади них, за кронами деревьев, виднелись крыши и окна особняков. "Как лечебница в Моццо" — сравнила я дом, промелькнувший по правую руку. Глаза успели ухватить лужайки, цветники, стриженные фигурно кустарники и блеснувшую голубую гладь не то пруда, не то бассейна.

— Где мы?

— В белой зоне.

— В белой? А еще какие есть?

— Всего пять зон. Раскиданы вокруг столицы.

— И кто здесь живет?

— Разные люди. Те, кому позволяют средства. Министры, например.

Я беспричинно закашлялась.

— А где живут начальники объединенных департаментов?

— Здесь же, — кивнул он в сторону, когда "Турба" очутилась на перекрестке. Где-то там, в окружении столетних дубов стоял дом, в котором родился и вырос Мэл. Там жили его мама, его сестра и отец. И возможно, дед. Взглянуть хотя бы одним глазком!

Но Мэл не свернул, а поехал дальше напрямик.

— И Рубля здесь живет?

— Нет. Он обитает в алой зоне. А здесь живет… Дэн, к примеру! Но сейчас дом закрыт. Предки Дэна предпочитают город. И заграницу.

— A-а. Понятно. А отец Дэна — тоже министр?

— Нет, — хмыкнул Мэл. — Председатель совета директоров автомобильного концерна. "Торнадо" — их марка.

Ясно. Богатеи и власть предержащие живут как добрые соседи. По выходным наведываются друг к другу на чай и сравнивают, чьи садовники аккуратнее постригли газон.

— Приехали, — сказат Мэл. Автомобиль затормозил, а мое сердце ёкнуло, забившись с перебоями.

Кованые ворота медленно открылись, пропуская.

Только бы не взвыть. Только бы не устроить истерику. Только бы не опозорить Мэла. Кстати, он стоит в стороне, опершись плечом о колонну, и с ухмылочкой посматривает на семейство Влашеков. Я знаю, он любуется и безотрывно следит за мной, как кошка за мышью.

— Подбородок левее и чуть ниже, — поправляет мою голову фотограф и отходит, прицеливаясь объективом фотокамеры.

По-моему, нащелкали штук двести снимков или пятьсот, а им всё маю. Под софитами жарко. Семья Влашеков в гостиной, в зимней оранжерее, на ступенях парадного входа… Позы естественные и непринужденные. По протоколу в центре стоит или сидит мачеха, отец возвышается над ней, я — с другого боку, чуть позади. При втором варианте глава семейства меняется ролями с супругой.

Фотосессией руководит Иван Иваныч Иванов. Тот самый неуправляемый распорядитель Иванов, которого с трудом усмирил на "Лицах года" премьер-министр. И сейчас Иванов недоволен, но чем — непонятно. Он строчит в своем блокноте и хмурится, прохаживаясь меж осветителей, техников, гримеров, визажистов, стилистов, охранников и прочих непонятных личностей. Наверное, знает, что интервьюировать запрещено, и поэтому психует.

Фотосъемочная бригада приехала в трех автобусах, припаркованных в стороне на щебневой площадке перед фасадом родительского особняка. Мы с Мэлом появились вовремя, не опоздав. Чинный дворецкий встретил, принял верхнюю одежду и проводил в гостиную, ставшую первой ареной для съемок. Я успела пискнуть неуверенное "здравствуйте", как меня схватили за руку и, выставив статуей позади кресла с высокой спинкой, велели замереть, причем надолго. Ну, не каменная я! Не смогу удержаться в недвижимости. То в носу засвербит, то захочется чихнуть, то зачешется что-нибудь, то отвлечется внимание.

Отец выглядит торжественно и элегантно. Костюмы идут ему, потому что прекрасно сидят на необрюзгшей фигуре. Неожиданно замечаю, что Мэл тоже выглядит так, словно сошел с витрины дорогого магазина. Расстегнутый пиджак, руки в карманах брюк, небрежная поза, легкая взъерошенность, моя сумочка на его плече… Будет нонсенсом, если статус Мэла не зашкалит.

Папенька ведет себя в высшей степени корректно, как радушный хозяин. Он запросто пожал руку Мэлу, и тот ответил также непринужденно. А мне непривычно видеть полуулыбку отца, его сдержанное терпение и покорность истязаниям распорядителя Иванова. Более того, меня выбивает из колеи домашность родителя, и я не могу сосредоточиться и собраться с мыслями. Оказывается, мой отец умеет смеяться, шутить и рассказывать бородатые анекдоты! Но все эти годы он предпочитал оскорблять меня у выказывать презрение. За что? За то, что не оправдала надежд? Разве я виновата, что родилась не той, кем притворялась до недавнего времени?

Нужно отвлечься. Прочь негативные эмоции! Они написаны на моем лице, и фотографии послушно зафиксируют их.

Радует, что распорядитель не замечает Мэла и не проводит параллель между его присутствием в доме Влашеков и мной. Мачеха выглядит громоздкой. При высоком росте она крепко сбита телом, а тяжелый подбородок лишает ее женственности. Зато блеск драгоценностей и профессиональный грим восполняют потерянное.

Пока что мне не удалось обменяться с родственниками и парой фраз, чему я тихо радуюсь. Нас водят по разным уголкам, Иванов ищет подходящий антураж и злится, оттого что не может подобрать тот самый, особенный ракурс, который сразит читателей газет наповал.

— Перерыв пять минут! — кричит распорядитель, и три фотографа опускают объективы, нацеленные на Влашеков.

Сколько можно мучить? Нащелканными снимками можно торговать как сувенирами на каждом углу.

Иванов приклеивается к папеньке, и они, оглядывая зеленеющие окрестности в пределах, огороженных решеткой, размахивают руками как полководцы перед судьбоносным сражением. В моих руках возникает запотевший бокал с соком.

— Прошу. — Мэл предлагает мачехе аналогичный прохладительный напиток. Та величественно кивает, принимая.

— Ну, как? — отводит он меня в сторону.

— Никак. Всё одеревенело.

— У тебя много общего с отцом. Раньше я не замечал, а сейчас четко увидел, — делится наблюдением Мэл.

— Ты путаешь. Я — копня мамы. — Делаю глоток и глажу лацкан его пиджака. — Спасибо. Спас меня от обессиливания.

Мэл рядом. Мы невзначай касаемся друг друга и мимолетно переплетаем пальцы.

— У вас одинаковые профили и одинаковые жесты, — показывает он. — Вы очень похожи.

Если Мэл рассчитывает выбить слезу умиления, то пусть не надеется. Не испытываю гордости оттого, что чей-то внимательный взгляд выявил сходство с отцом. Я — мамина дочка.

Следующий плацдарм для фотоэкзекуции — беседка, укрытая ветвями плакучей ивы. Техники перетаскивают осветительные приборы, фотографы ищут нужный ракурс, гримеры пудрят лицо мачехи, стилисты поправляют прическу.

Осточертело всё, потому что бессмысленно, и не видно конца и края. А я устала. И бояться перестала. Поначалу не решалась лишний раз взглянуть на отца, избегала встречаться глазами с его женой. А потом сообразила; если буду вздрагивать от каждого случайного прикосновения, Иванов заподозрит неладное. Общественность думает, что за забором у Влашеков царит семейная идиллия. Падчерица советуется с мачехой как с лучшей подружкой, боготворит папеньку и перезванивается с братом и сестрой по сто раз на дню. Кстати, последних не видно. Может, и к лучшему. Все равно не узнаю родственничков. Наверное, отец удалил отпрысков, чтобы не влипнуть в казус на виду трех десятков людей.

Что мешает ненавязчиво поинтересоваться: "А где брат? И куда запропастилась сестра?" Но я молчу. Нема как рыба. Язык не поворачивается. Зато рот улыбается заученно, аж скулы ломит. Этот дом мог быть моим. Я могла жить здесь. Бегала бы по дорожкам или каталась на велосипеде, обливалась бы из шланга, свистнутого тайком у садовника. Мечтала бы, покачиваясь на качели. Что такое справедливость? По какому принципу дарует блага одним и отбирает у других? Вовсе я не завидую. Живите в богатстве, купайтесь в роскоши, властвуйте — дело ваше. А мое сокровище хранится в сердце. Его размеры огромны, а блеск нестерпим. Я делюсь им бескорыстно с Мэлом и с мамой.

— Внимание! Съемка! — оглашает Иванов, и опять щелкают затворы фотокамер.

Теперь отец прислонился спиной к столбу, поддерживающему крышу беседки. Мачеха — справа. Мое место — слева, на краешке перил. Неожиданно я теряю равновесие, а заодно и ориентацию в пространстве. Это папуля сгреб меня и супругу в охапку, прижав к себе.

— Отлично! — потирает руки просветлевший Иванов под бешеное щелканье фототехники. — Прекрасно!

Минута, — и отец ослабляет объятия. На моем лице написаны все оттенки потрясения. В отличие от распорядителя не вижу ничего прекрасного в спонтанном порыве папеньки. Наверняка на снимках проступит, как в немом кино, хронология моего крайнего изумления: рот в виде буквы "о", выпученные глаза, испуганный взгляд.

Иванов доволен. Он похож на кота, объевшегося сметаны.

— Отбой! Складываемся! — оглашает распорядитель и пожимает руку отцу.

Красный шар солнца затерялся среди листвы. Вечерние тени удлиняются.

Фотосессия окончена.

После вежливых прощаний и расшаркиваний Мэл усадил меня в машину, и мы поехали в столицу, обогнав автобусы фотосъемочной группы.

На обратном пути я долго не могла успокоиться. На меня напало оцепенение, а в груди дико колотилось. Наверное, сердце. Я даже забыла о просьбе к Мэлу — проехать мимо дома его родителей. Опомнилась, когда "Турба" вырулила со своротка на скоростную трассу.

Никогда прежде отец не позволял себе проявления отеческих чувств в виде объятий. Никогда. Я была и есть прокаженная. Юродивая. А сегодня вечером мое личное пространство сотряслось и обрушилось.

Наверное, это тщательно продуманный маневр. Тактика или стратегия. Родитель расчетлив. Он воплощает в жизнь то, что ему выгодно. И по трупам пойдёт, если потребуется.

Голос Мэла вернул меня в бренный мир.

— Фотки будут классными. И зря ты злишься на него. Он не чудовище. У него сложный характер, но у кого из нас он легкий?

Ну конечно, мой папуля — святой, только хорошо конспирируется.

— А чему радоваться? Тому, что годами он заставлял меня притворяться и обманывать? Ты хоть представляешь, каково жить в страхе, что вот-вот узнают и разоблачат? Я шарахалась от любой тени, боялась каждого шороха. А он обвинял меня в проколах. Спалилась на юге — бездарность. Спалилась на севере — уголовное отродье…

— Но ведь выручал, — напомнил Мэл. — Подчищал, организовывал перевод в другой ВУЗ… Достал дефенсор[20], сфабриковал заключение вис-экспертизы… Поверь, это нелегко.

— Я не просила забирать меня с побережья! — отвернулась к окну, закусив губу. — Он спросил хотя бы раз, чего я хочу?

Ладонь Мэла накрыла мои пальцы. Второй рукой он держал руль, не отвлекаясь от дороги.

— Ты боец, Эва. Не замечаешь этого, но ты отличный боец. Иначе не продержалась бы столько лет. Отец вырастил тебя и закалил твой характер. Сколько, говоришь, было проколов?

— Четыре…

— Сущий и незначительный мизер. Практически нулевая вероятность разоблачения. Ты подстроилась под этот мир как хамелеон. Я бы не смог.

— Сто лет не пригорел твой мир! — дернула я рукой, но Мэл удержал захват. — Мне и на побережье неплохо жилось.

— Возможно, отец хотел спасти тебя.

— От чего? От своры собак по периметру?

— Ну-у… от всякого, — ответил уклончиво Мэл. — Жизнь на побережье — далеко не сахар. Горнист наговорил сказочек, но о главном не рассказал.

— Откуда ты знаешь, о чем говорил Агнаил? — удивилась я. Истории "солнечного" юноши остались в моей памяти ярким пятном, согревающим душу.

— Нетрудно догадаться. Ты тогда спустилась с чердака как помешанная. Витала в облаках с нездоровым блеском в глазах.

— А о чем он должен был рассказать?

— О разном… — начал Мэл и замолчал, безотрывно следя за трассой.

— О чем? — не отставала я.

— Например, о том, что на побережье жизнь замерла на уровне позапрошлого века. Там нет электричества, там пашут плугами, а собирают урожай серпами и косами. Лошади — основной вид транспорта. Там нет лампочек, телевизоров, холодильников и горячей воды в душе. Там прядут и ткут вручную на самодельных станках. Там туго с медикаментами, потому что их завозят по лимиту. Там нет врачей и учителей. Есть пара госпиталей в пограничной зоне, но их держат на случай эпидемии. Там нет книг и газет. Письма в оба направления подлежат цензуре, как и посылки, а из денежных переводов правительственный банк удерживает половину в качестве налога. Там висы обесценены, потому что процветает натуральный обмен. И ты считаешь, не стоило тебя спасать?

Краткое, но емкое повествование ошеломило.

— О-откуда ты знаешь?

— Слышал как-то краем уха. И я не обманываю. Это правда. Лучше попасть в колонию, чем на западное побережье.

— Но… почему не рассказал?

— Ты светилась от счастья. Я не смог бы обрезать… Не сумел… По-прежнему хочешь вернуться на побережье?

Я задумалась. Нет бытовых условий, нет медицины, нет школ. Самосшитые башмаки… печка… колодец… поленница…

— И все равно там можно жить. Моя мама там живет!

— Согласен. И на северном полюсе есть бактерии.

— Не смешно, — выдернула я руку.

— Не мне судить и оправдывать твоего отца, — сказал Мэл спустя несколько минут молчания, и меж бровей залегла глубокая складка. — Не знаю, какими были отношения твоих родителей, и не имею права влезать и осуждать, но, окажись я на месте твоего отца, то поступил бы точно также. Я бы вывез своего ребенка с побережья. При всех сложностях безопаснее жить здесь, чем там.

— Даже если ребенок — слепой и о волнах знает из книг? — уточнила я едко.

— Да, — ответил он просто.

Разговор о западном побережье взбудоражил меня и растревожил. О чем еще не упомянул Мэл, боясь ранить мою чувствительную натуру? Он уверял, что сказал всё, о чем знал.

Попытка Мэла оправдать моего отца и объяснить мотивы его поступков не возымела должного отклика. Видите ли, папенька швырнул своего невидящего ребенка в мутные воды висоратского течения, беспокоясь исключительно о будущем дитятки. Какая трогательная забота!

Ненавижу.

Отец тренировал во мне секретного агента, держал на хлебе и воде, обращался сурово и холодно, зачастую оскорбительно, в то время как мои брат и сестра выезжали с родителями на пикники, запускали в небо воздушного змея и объедались сладостями. Они побрезговали бы играть ущербными игрушками, побывавшими в руках не одного поколения интернатских детей. Для брата с сестрой не жалели объятий, их целовали и рассказывали сказки перед сном. Им не нужно было фальшивить и прятаться по углам, боясь чужого внимания. Они жили открыто — свободные люди в свободной стране, наделившей их правами. Правда, и я хлебнула из бокала свободы, но тайком, украдкой, как серая крыска. Потому что не заслужила. Потому что недостойна.

Родитель лишил меня семьи, лишил права быть нужной кому-то и права нуждаться в ком-то. Лишил мамы. Единолично принял решение и воплотил в жизнь.

Он использовал меня. Строил карьеру, играл на симпатиях избирателей, изображая покаявшегося грешника. И теперь стал министром. И когда-нибудь сменит Рублю.

Никогда не прощу.

Мэл видел: мне нужно время, чтобы успокоиться. Он не приставал с разговорами за жизнь, не пытался переубедить или придумать новые оправдания методам отцовского воспитания. На следующий день он показал несколько снимков с фотосессии, присланных на его телефон. Самой лучшей фотографией, одобренной для публикации, оказалась та, на которой министр экономики обнимал супругу и дочь. Участники съемки получилась живыми и естественными. Назавтра снимок появился в центральных газетах и пошел кочевать по прессе. "Женщины — наш тыл, который нужно трепетно оберегать" — значилась подпись-цитата Влашека К.С. под фотографией.

Иванов получил премию, а рейтинг популярности министра экономики взлетел аж на пятнадцать пунктов против трех-пяти пунктов у прочих высоких чиновников и политиков.