Синтаксические структуры

9.1.

Итак, мы нашли случаи предложений, понимаемых по-разному и имеющих неоднозначное представление на уровне трансформаций (но не на других уровнях), и случаи предложений, понимаемых одинаково и одинаково представленных только на уровне трансформаций. Тем самым мы получили обоснование для описания языка в терминах трансформационной структуры и для введения трансформационного представления в качестве лингвистического уровня столь же фундаментального характера, как и другие уровни. Более того, теперь укрепилась наша уверенность в том, что процесс «понимания предложений» можно объяснить частично с помощью понятия лингвистического уровня.[Чтобы понять предложение, необходимо, в частности, знать, каковы ядерные предложения, из которых оно получено (точнее — терминальные цепочки, лежащие в основе ядерных предложений),и какова структура каждого из этих элементарных составляющих, а также трансформационная история получения данного предложения из этих ядерных предложений[53]. Общая проблема анализа процесса «понимания» сводится в известной мере к объяснению того, как понимаются ядерные предложения, рассматриваемые в качестве основных «содержательных» элементов, из которых посредством трансформаций образуются обычные более сложные предложения реальной речи.

Предполагая, что синтаксическая структура может пролить свет на проблему значения и понимания, мы вступаем на опасную почву. Не существует иного аспекта лингвистического исследования, вызывающего больше путаницы и недоразумений и более нуждающегося в ясной и тщательной формулировке, нежели проблема связи между синтаксисом и семантикой. Реальный вопрос, который можно задать, состоит в следующем: «Каким образом синтаксические механизмы, наличествующие в данном языке, «работают» при фактическом употреблении этого языка?» Однако вместо того, чтобы заниматься данной весьма важной проблемой, исследователи, изучающие связь между синтаксисом и семантикой, занимаются чаще всего посторонними проблемами и неправильно решают поставленные вопросы. Обсуждению подвергался, например, вопрос о том, нужна ли семантическая информация для открытия или выбора грамматики, и положительный ответ на этот вопрос неизменно вызывал новый вопрос: «Как можно построить грамматику, не обращаясь к значению!?»

Замечания о возможности использования семантических данных при синтаксических исследованиях, приведенные в § 8, не должны пониматься неправильно, т. е. они не должны подтверждать мнение о том, что грамматика основывается на значении. В действительности теория, изложенная в §§ 3—7, была полностью формальной и несемантической. В § 8 мы кратко указали несколько способов исследования того, как фактически используются наличные синтаксические средства. По-видимому, в эту проблему можно внести большую ясность путем чисто негативного рассмотрения возможностей отыскания семантических оснований для синтаксической теории.

9.2.1.

Много сил потрачено на то, чтобы ответить на вопрос: «Как построить грамматику, не обращаясь к значению?» Однако сам этот вопрос поставлен неправильно, поскольку подразумеваемый при этом тезис о том, что, обращаясь к значению, мы можем построить грамматику, совершенно не обоснован. С тем же правом можно спросить: «Как построить грамматику, не зная ничего о цвете волос говорящих»? На самом деле вопрос должен стоять только так: «Каким образом можно построить грамматику?» Мне не известно ни одного сколько-нибудь подробного опыта построения теории грамматической структуры в частично семантических терминах, ни какой-либо строгой и конкретной программы использования семантической информации при построении и выборе грамматик. Несомненно, «интуитивное чувство лингвистической формы» весьма полезно для исследователя лингвистических форм (т. е. грамматики). Совершенно ясно также, что главная задача лингвистической теории — заменить смутные интуитивные представления некоторым строгим и объективным подходом. Но имеется мало оснований считать, что" «интуитивное чувство значения» приносит вообще какую-нибудь пользу при реальном изучении лингвистических форм. Я думаю, что ошибочность утверждений об использовании значения при грамматическом анализе не очевидна лишь в силу их расплывчатости, а также вследствие печальной тенденции смешивать понятия «интуитивного чувства лингвистической формы» и «интуитивного чувства значения» (сами по себе смутные и нежелательные в лингвистической теории). Однако популярность таких утверждений делает небесполезным краткое рассмотрение некоторых из них, хотя, разумеется, доказывать их приходится именно тем лингвистам, которые заявляют о своей способности изложить грамматические понятия в терминах семантики.

9.2.2.

В числе наиболее обычных утверждений, выдвигаемых в пользу зависимости грамматики от семантики, встречаются следующие:

(117) (I) два высказывания фонетически различны в том и только в том случае, когда они различаются по значению;

(II) морфемы суть мельчайшие элементы, обладающие значением;

(III) грамматически правильные предложения— это предложения, обладающие семантической значимостью;

(IV) грамматическое отношение подлежащее — сказуемое (т. е. NP—VP как разложение для Sentence) соответствует общему «структурному значению» деятель — действие;

(V) грамматическое отношение глагол — дополнение (т. е. Verb—NP как разложение VP) соответствует структурному значению действие — цель и действие—объект действия;

(VI) активное предложение и соответствующее ему пассивное синонимичны.

9.2.3.

Многие лингвисты высказывали мнение, что фонетические различия должны определяться через дифференциальное значение (т. е., говоря проще, через синонимию) в соответствии с (117 I). Очевидно, однако, что утверждение (117 I) не может как таковое использоваться в качестве определения фонетических различий [54] Если мы не хотим совершить логическую ошибку petitio principii, то упомянутые высказывания должны быть индивидуальными знаками (tokens), а не знаками-типами (types). Дело в том, что существуют индивидуальные высказывания, фонематически различные, но тождественные по значению (синонимы), и существуют индивидуальные высказывания, фонематически тождественные, но разные по значению (омонимы). Таким образом, утверждение, входящее в состав (117 I), оказывается ложным, будем ли мы его проверять от основания к следствию или же, наоборот, от следствия к основанию. Если проверять его от следствия к основанию, то оно оказывается ложным в силу существования таких пар, как bachelor «баккалавр» и unmarried man «холостяк», или, говоря более точно, таких абсолютных синонимов, как /ekinamiks/ и /iyk+namiks/ economics «экономика»; adult «взрослый» и adult; /raesin/ и /reysin/ ration «рацион» и многих других, которые могут сосуществовать даже в одном стиле речи. Если проверять утверждение (117 I) от основания к следствию, то оно оказывается ложным в силу существования таких пар, как bank «берег» и bank «банк» [55], metal и medal (одинаково произносимых во многих диалектах) и др. Другими словами, если мы отнесем два индивидуальныхвысказывания к одному высказыванию-типу на основании (117 I), то получим неправильную классификацию в большом числе случаев.

К более слабому, чем (117 I), требованию можно прийти следующим образом. Допустим, мы имеем абсолютную фонетическую систему, данную нам до анализа какого бы то ни было языка, достаточно подробную, чтобы любые два фонемно различные высказывания любого языка транскрибировались различно. При этом может случиться, что некоторые различные знаки в этой фонетической транскрипции окажутся записанными одинаково. Предположим, мы определяем «неоднозначное значение» индивидуального высказывания как совокупность значений всех индивидуальных высказываний, записываемых одинаково с этим индивидуальным высказыванием. Тогда можно видоизменить (117 I), подставив «неоднозначное значение» : вместо «значение». Таким путем можно было бы подойти к проблеме омонимии, если бы мы могли наблюдать такое огромное количество высказываний, которое давало бы уверенность, что каждая фонетически отличная форма данного слова встречается в любом из значений, которые может иметь это слово. Допустим, окажется возможным распространить этот подход еще дальше на случаи синонимии. Тогда можно надеяться определить фонемные различия путем изучения значений элементов всей совокупности высказываний, записанных в фонетической транскрипции.Однако трудность точного и реалистического определения числа значений, которыми могут обладать несколько элементов совокупности, а также громоздкость задачи делают перспективу применения подобного метода весьма сомнительной.

9.2.4.

К счастью, мы не обязаны осуществлять такую искусственную и громоздкую программу, для того чтобы определить фонемные различия. На практике каждый лингвист пользуется гораздо более простыми и прямыми несемантическими средствами. Допустим, лингвист интересуется, являются ли metal и medal различными по своему фонемному составу в некотором диалекте английского языка. Он не станет изучать значений этих слов, поскольку такая информация не имеет отношения к его задаче. Он знает, что значения различаются, и желает выяснить, различны ли эти слова по своему фонемному составу. Добросовестный полевой исследователь использует, вероятно, парные тесты[56] с двумя информантами либо с одним информантом и магнитофоном. Он может, например, записать в случайной последовательности интересующие его высказывания и затем выяснить, в состоянии ли носитель языка распознать их надежным образом. При удовлетворительном распознавании лингвист может применить более cтрогий тест, попросив говорящего повторить каждое слово несколько раз и применить после этого новый парный тест. Если после повторения различие сохраняется, лингвист вправе утверждать, что metal и medal различны по своему фонемному составу. Парный тест с его вариантами и усовершенствованиями представляет нам ясный экспериментальный критерий фонемного различия, не связанный ни с какими семантическими категориями[57]. Несемантический подход к грамматике принято считать альтернативой по отношению к семантическому и критиковать его как слишком сложный, если вообще не невозможный. Мы находим, однако, что по крайней мере в случае фонематических различий справедливо как раз обратное. Существует вполне прямой и экспериментальный метод определения фонематических различий в виде акого несемантического способа, как парный тест. В принципе может оказаться возможной разработка некоторого семантического эквивалента парного теста и его модификаций, однако всякий подобный метод будет весьма сложным, требующим исчерпывающего анализа всей совокупности высказываний, и вовлечет лингвиста в довольно безнадежную попытку определить, сколько значений может иметь данная последовательность звуков.

9.2.5.

Существует еще одна принципиальная трудность, о которой необходимо упомянуть при рассмотрении всякого семантического подхода к фонематическим различиям. Можно поставить вопрос, какими являются значения, приписываемые различным (но тождественным по своему фонемному составу) индивидуальным знакам,— тождественными или только весьма сходными. Если верно последнее, то трудности определения фонемных различий усугубляются (и умножаются в силу неясности самого предмета) необходимостью определения тождества значения. Нам придется решать, когда два различных значения становятся достаточно близкими для того, чтобы считать их «одинаковыми». Если же мы останемся на той позиции, что приписанные значения всегда тождественны и что значение слова есть фиксированная и неизменная составляющая каждого его употребления, то нас с полным правом могут упрекнуть в логическом круге. Единственная возможность сохранить позицию состоит, по-видимому, в том, чтобы воспринимать значение индивидуального знака как «способ (или возможный способ) употребления индивидуальных знаков данного типа», как класс ситуаций, в которых они могут применяться, как тип ответа, который они обычно вызывают, или как что-нибудь еще в этом же роде. Однако трудно извлечь какую-нибудь пользу из такой концепции значения, не имея представления о типе высказывания. Таким образом, независимо от предыдущих возражений любая попытка объяснения фонематических различий в терминах семантики либо приводит к логическому кругу, либо основывается на различиях, устанавливаемых с гораздо большим трудом, чем те, которые мы пытаемся ими обосновать.

9.2.6.

Чем же объясняется в таком случае широкое распространение некоторых формулировок типа (117 I)? Я думаю, что причин две. Отчасти это следствие предположения, что семантический подход есть нечто непосредственно данное и что он слишком прост, чтобы его анализировать. Однако первая же попытка точного описания сразу же рассеивает эту иллюзию. Семантический подход к грамматическим понятиям требует такой же тщательной и детальной разработки, что и несемантический подход, причем он связан с весьма значительными трудностями.

Вторым источником таких формулировок, как (117, I), является, по-моему, смешение понятий «значение» и «ответ информанта». Так, можно встретить следующее толкование лингвистического метода: «При лингвистическом анализе мы определяем противопоставление форм экспериментально, с помощью разницы в ответах о значении»[58]. Мы видели в § 9. 2. 3, что при определении противопоставления с помощью ответов о значении сколько-нибудь прямым способом можно прийти к ложному выводу в очень многих случаях; если же попытаться избежать немедленно возникающих трудностей, то можно прийти к схеме столь сложной и требующей таких неоправданных допущений, что вряд ли кто-нибудь захочет ей следовать. Из § 9. 2. 5, кроме того, вытекает, что существуют, по-видимому, и еще более глубокие принципиальные трудности. Поэтому, понимая указанное утверждение буквально, мы обязаны отбросить его как неверное.

Если, однако, мы выбросим слово «значение» из данного утверждения, то получим вполне приемлемую ссылку на такие методы, как парный тест. Однако нет никаких оснований для того, чтобы считать получаемые при этом ответы семантическими в каком бы то ни было смысле[59] Можно было бы создать операционный тест для рифм, который бы показал, что bill и pill находятся друг с другом в иных отношениях, чем bill и ball. В этом тесте не было бы ничего семантического. Фонемное тождество есть, в сущности, совершенная рифма, и, таким образом, у нас нет больших оснований предполагать ненаблюдаемую семантическую реакцию в случае с bill—ball, а не в случае с bill—pill.

Странно, что те, кто возражает против того, чтобы лингвистическая теория базировалась на формулировках типа (117 I),. обвиняются в недооценке значения. На мой взгляд, наоборот, тот, кто предлагает какие-либо варианты (117 I), должен понимать «значение» так широко, чтобы любую реакцию на язык можно было называть «значением». Но принять подобную точку зрения — значит лишить понятие «значение» всякого интереса и значимости. Я думаю, что всякий, кто хочет сохранить выражение «изучение значения» как указание на важный аспект лингвистического исследования, должен отказаться от отождествления понятий «значение» и «реакция на язык», а вместе с этим и от таких формулировок, как (117 I).

9.2.7.

Невозможно, разумеется, доказать, что семантические понятия бесполезны в грамматике, точно так же как невозможно доказать непригодность любой другой системы понятий. Однако изучение таких предложений неизменно ведет к заключению, что, по-видимому, только на чисто формальной основе можно получить твердую базу для создания грамматической теории. Детальное рассмотрение каждой семантически направленной теории выходит за рамки данного исследования и не представляет интереса, однако мы можем коснуться некоторых очевидных примеров, противоречащих таким известным утверждениям, как (17).

О морфемах типа «to» в I want to go «Я хочу идти» или «пустом» слове «do» в Did he come? «Пришел ли он?» (ср. §7. 1) вряд ли можно сказать, что они имеют значение в каком бы то ни было независимом смысле, и представляется разумным допустить, что, исходя из независимой концепции значения, можно приписать значение некоторого рода таким неморфемам, как gl- в gleam, glimmer, glow[60]. Приведенные примеры противоречат утверждению (117 II), гласящему, что морфемы должны определяться как минимальные элементы, несущие значение. В § 2 мы изложили основания, вынуждающие нас отказаться от «семантической значимости» в качестве общего критерия грамматической правильности, что предлагается утверждением (117 III). Такие предложения, как John received a letter «Джон получил письмо» или The fighting stopped «Бой кончился», с очевидностью показывают несостоятельность утверждения (117 IV), гласящего, что грамматическое отношение подлежащее — сказуемое имеет «структурное значение» деятель — действие," если значение понимать как понятие, не зависимое от грамматики. Точно так же попытке A17 V) приписать какое-либо структурное значение вроде действие — цель отношению сказуемое — дополнение как таковому, противоречат такие предложения, как I will disregard his incompetence «Я пренебрегу его неосведомленностью» или I missed the train «Я опоздал на поезд». В противоположность A17 VI) мы можем описать условия, при которых «разделительное» предложение вида Everyone in the room knows at least two languages «Каждый в этой комнате знает по крайней мере два языка» может быть истинным, в то время как соответствующее пассивное At least two languages are known by everyone in the room «По крайней мере два языка известны каждому в этой комнате» ложно при обычном понимании этих предложений, например, если одно лицо в комнате знает только французский и немецкий языки, а другое — только испанский и итальянский. Это показывает, что даже более слабое семантическое отношение (фактическая эквивалентность) не сохраняется между активным и пассивным предложениями.

9.3.

Данные противоречащие примеры не должны, однако, заслонять от нас того факта, что существует поразительное соответствие между структурами и элементами, раскрываемыми с помощью формального грамматического анализа, с одной стороны, и специфических семантических функций — с другой. Ни одно из утверждений (117) не является вполне ложным; некоторые из них весьма близки к истине. Таким образом, ясно, что между формальными и семантическими моментами языка наблюдаются несомненные, хотя и неполные соответствия. Такая неполнота соответствий не дает нам возможности привлекать значение в качестве базы для грамматического описания[61]. Тщательный разбор каждой гипотезы, предлагающей исходить из значения, подтверждает это мнение и доказывает, что важные соображения и обобщения, связанные с лингвистической структурой, могут оказаться упущенными, если слишком строго следовать шатким семантическим ориентирам. Так, мы наблюдали, что отношение актив — пассив является как раз примером одного весьма общего и фундаментального аспекта лингвистической структуры. Сходство актива — пассива, утверждения — отрицания, утверждения — вопроса и других трансформационных отношений не выявилось бы с очевидностью, если бы отношение актив — пассив изучалось только посредством понятий синонимии.

Нельзя игнорировать, однако, существования соответствий между формальной и семантической сторонами. Эти соответствия должны изучаться в более общей теории языка, включающей в качестве составных частей теорию лингвистических форм и теорию использования языка. Из § 8 мы узнали, что существуют, по-видимому, весьма общие соотношения между этими двумя областями, заслуживающие интенсивного изучения. Определив синтаксическую структуру языка, мы можем исследовать, каким образом эта синтаксическая структура используется при реальном функционировании языка. Изучение семантических функций структуры уровней, кратко намеченное в § 8, может явиться разумным шагом к теории взаимоотношений между синтаксисом и семантикой. Фактически мы указали в § 8, что соотношение между формой и использованием языка может дать нам некоторые весьма общие критерии адекватности лингвистической теории и основанных на ней грамматик. Мы можем судить о достоинствах формальных теорий по их способностям объяснять и делать очевидными разнообразные факты, связанные с пониманием и использованием предложений. Другими словами, нам хотелось бы, чтобы синтаксический каркас языка, обнаруживаемый грамматикой, был способен поддержать семантическое описание, и мы, естественно, высоко оценим такую теорию формальной структуры, которая приведет нас к грамматикам, более полно удовлетворяющим этому требованию.

Структура непосредственно составляющих и трансформационная структура являются, очевидно, главными синтаксическими механизмами языка, предназначенными для организации и выражения содержания. Грамматика данного языка должна показать, как эти абстрактные структуры реализуются в данном языке, а лингвистическая теория должна попытаться объяснить их, а также методы оценки и выбора между предлагаемыми грамматиками.

Важно понять, что включение положений, подобных приведенным в § 8, в метатеорию, рассматривающую грамматику и семантику и точки их соприкосновения, не меняет чисто формального характера самой теории грамматической структуры. В § 3—7 мы очертили развитие некоторых фундаментальных лингвистических концепций в чисто формальных понятиях. Мы рассматривали проблему синтаксического исследования как проблему построения механизма, производящего заданную совокупность грамматически правильных предложений, и изучения грамматик, эффективно решающих эту задачу. Семантические понятия, такие, как референция (отношения), значимость и синонимия, не играли никакой роли в наших рассуждениях. Изложенная теория имеет, разумеется, серьезные пробелы. В частности, допущение, что множество грамматически правильных предложений задано в самом начале, является, очевидно, слишком сильным, а понятие «простоты», на которое мы ссылались в явной или скрытой форме, остается неразработанным. Однако ни упомянутые, ни иные недостатки развиваемой грамматической теории не могут, как я полагаю, быть преодолены или уменьшены путем построения теории на частично семантических основаниях.

Далее, в § 3—7 мы рассматривали язык в качестве орудия или средства, пытаясь описать его структуру и не ссылаясь на способы его применения. Это самоограничение требованием строгой формальности объясняется просто: никакой иной базы для развития строгой, эффективной и «наглядной» теории лингвистической структуры, видимому, не существует. Требование придать этой теории формальный характер вполне совместимо с желанием сформулировать ее таким образом, чтобы иметь определенные и значимые точки соприкосновения с параллельной семантической теорией. В § 8 мы указывали как раз на то, что формальное изучение структуры языка как орудия может, по нашему предположению, помочь нам понять фактическое употребление языка, т. е. процесс понимания предложений.

9.4.

Чтобы понять предложение, мы должны знать весьма многое, помимо разложения этого предложения на каждом из лингвистических уровней. Мы должны знать также референцию (отношения) и значение[62] морфем или слов, из которых предложение построено; естествен-

естественно, нельзя ожидать от грамматики большой помощи в этом деле. Указанные понятия составляют предмет семантики. При описании значения слова часто бывает выгодным или даже необходимым обращаться к синтаксическим аспектам, в которых это слово обычно выступает; например, при описании значения слова hit «ударить» мы, несомненно, должны описывать деятеля и объект действия в терминах «подлежащее» и «дополнение», которые, очевидно, лучше всего анализируются как чисто формальные понятия, относящиеся к теории грамматики[63].

Естественно, мы обнаруживаем, что очень многие слова и морфемы единой грамматической категории описываются семантически посредством частично сходных понятий, например глагол — посредством понятий подлежащего и дополнения и т. д. В этом нет ничего удивительного. Это означает, что синтаксические механизмы языка применяются в высокой степени систематически. Мы видели, однако, что выводить какие-то обобщения из такого систематического применения и приписывать «структурное значение» грамматическим категориям и конструкциям, подобно тому как приписываются «лексические значения» словам и морфемам, — шаг весьма шаткий.

Другое общеупотребительное, но сомнительное применение понятия «структурного значения» связано со значением так называемых «грамматически функционирующих» морфем типа ing, ly, предлогов и т. п. В подтверждение того положения, что значения указанных морфем коренным образом отличаются от значений существительных, глаголов, прилагательных и, вероятно, других больших классов, часто ссылаются на тот факт, что эти морфемы можно расставить в последовательности пробелов или бессмысленных слогов таким образом, чтобы получилась полная видимость предложения, т. е. фактически чтобы определились грамматические категории бессмысленных элементов. Например, в последовательности Pirots karulize elatically мы узнаем в первом, втором и третьем слове существительное, глагол и наречие по суффиксам s, ize и 1у соответственно. Однако это свойство не позволяет четко отграничить «грамматические» морфемы от иных, поскольку в таких последовательностях, как the Pirots karul — yesterday или give him — water, пробелы в первом случае также определяются как вариант прошедшего времени, а во втором — как the, some и т. п., но не а. Тот факт, что в этих случаях мы принуждены дать пробелы, а не бессмысленные слова, объясняется продуктивностью или «незамкнутостью» категорий существительного, прилагательного и т. п. в противоположность категориям артикля, глагольного аффикса и т. д. Вообще, расставляя последовательность морфем в последовательности пробелов, мы ограничиваем выбор элементов, которые можно поместить на пустых местах, с тем чтобы получилось грамматически правильное предложение. Какие бы различия относительно этого свойства ни существовали между морфемами, они, очевидно, лучше объясняются посредством таких грамматических понятий, как продуктивность, свобода сочетания или объем субституционных классов, чем с помощью каких-либо предполагаемых особенностей значений.