Скажу вам, как погиб он

IV Джо Алекс находит убийцу

Первой мыслью Алекса, когда он вышел из автомобиля и начал подниматься по широким ступеням на террасу, было яркое и острое воспоминание о том дне, когда он с рукой на перевязи и забинтованной головой однажды поздним вечером высадился из зеленого джипа, принадлежавшего Королевским военно-воздушным силам, и вместе с Драммондом и Паркером остановился перед этим домом. Только по узеньким полоскам света, проникавшим сквозь щели в плотных шторах, они могли тогда убедиться, что дом по-прежнему обитаем. Это было пятнадцать лет назад… нет, точнее, шестнадцать. Тогда шел дождь, резкий и косой, подгоняемый налетавшим с моря штормом. Не только этот дом, но и вся Англия была в то время погружена во тьму. Над островом бушевала гроза войны, и каждую ночь эскадры с черными крестами тянулись с континента, неся на Англию свой смертоносный груз.

А сейчас светило солнце, и война осталась так далеко, что казалась лишь сюжетом давно просмотренного фильма. Теперь она стала какой-то нереальной, и она, и все павшие на ней. Дом с того дня почти не изменился. Зато изменился Иэн Драммонд. Теперь он уже не был тем молоденьким стройным офицером, он стал гражданским в полном смысле этого слова: высокий, румяный, светловолосый и слегка располневший, он стоял сейчас в белом пиджаке и прижимал к себе хрупкую темноволосую девушку, которая что-то оживленно рассказывала ему, не обращая внимания на присутствующих. Эдакий добродушный, милый англичанин, около сорока, довольный жизнью, уверенный в себе и порядочный, идущий без колебаний однажды избранным путем. Лишь очень высокий лоб и слегка рассеянные, глядящие вдаль, умные глаза могли подтвердить предположение, что это человек определенно незаурядный — ас в своем деле.

Алекс поднялся на верхнюю ступеньку террасы. Драммонд деликатно освободился из объятий Сары и протянул ему руку.

— Ты не меняешься! — сказал он. — Я скоро стану толстым, морщинистым стариком, а ты, Джо, по-прежнему будешь выглядеть как подпоручик. Хорошо, что ты приехал! — Он обернулся и воскликнул: — О, прости, Люси! Познакомьтесь! Вот это и есть тот самый Джо Алекс, рассказами о котором я надоедал вам, как только вы позволяли мне вспоминать о войне! А это — Люси Спарроу, жена моего друга и коллеги по работе… ну и к тому же, превосходный врач. Наверняка Сара рассказала тебе о ней по пути.

— Разумеется! — сказала Сара. — Я насплетничала о вас всех, включая и тебя. Мы ведь представляем собой довольно занятную группу. А может, это только нам самим так кажется?

Джо пожал загорелую женскую руку с длинными сильными пальцами. И только потом посмотрел Люси в лицо.

Сара была права. Он увидел перед собой высокую, стройную молодую женщину с волосами настолько светлыми, что казались почти белыми. Большие серые глаза, которыми она взглянула на Алекса, были умными и спокойными, но одновременно неуступчивыми, и в них таилось еще что-то, что он назвал бы кроткой гордостью. Будто они знали, что Люси Спарроу всю свою жизнь делает только то, что считает достойным и правильным, и потому не видели причин, по которым она должна была бы их прятать или отводить в сторону. Овальное лицо с немного выступающими скулами было завораживающе красивым, и казалось, его изнутри освещало сияние, подобное тому, какое можно увидеть на портретах задумчивых женщин Вермеера.

— Очень рада с вами познакомиться, — сказала она звучным, мелодичным голосом и улыбнулась. Джо увидел при этом два ряда столь неправдоподобно красивых зубов, что с трудом оторвал от них взгляд. — В рассказах Иэна вы представляетесь чем-то средним между Святым Георгием и Дон Кихотом нашей авиации, — в ее глазах мелькнул веселый огонек. — Вы это подтверждаете?

— Конечно! — Джо Алекс склонил голову. — Чем лучше о нас говорят, тем лучше. — Лишь теперь он смог окинуть взглядом всю ее фигуру. Она была одета в простое, белое ситцевое платье, а ее стройные обнаженные ноги были обуты в сандалии, застегнутые большими деревянными пряжками голубого цвета. Никакого цветка, никакой косынки, только маленький рубиновый кулон на тонкой цепочке сверкал в вырезе платья на слегка загорелой нежной шее. Когда она шевельнулась, рубин блеснул темно-красным пламенем и угас.

— Разве я не говорила?! — сказала Сара, которая стояла рядом с ними, держа Иэна под руку. — Она совершенно необыкновенна!

— Сара, умоляю… — легкий румянец покрыл щеки Люси Спарроу. — Я прошу тебя, дорогая…

— И подумать только, — рассмеялся Иэн, — что взрослые люди позволяют этой девчонке вырезать целые куски из единственного инструмента, который Господь дал им для размышлений! Ну что ж, если мы не можем этому помешать, пошли, по крайней мере, наверх. Я покажу тебе твою комнату. Вещи оставь в машине. Сейчас их возьмет Кейт, — он указал на молодую полнощекую горничную, одетую в черное платье и белый чепчик, которая появилась в дверях и сделала радостный книксен перед Сарой.

— Большое спасибо! — Алекс вернулся к машине и поставил на землю сперва чемодан Сары, а затем все свое имущество. — Если можно, мисс Кейт, возьмите только папку и пишущую машинку, а с чемоданами я сам справлюсь.

Но Иэн уже подхватил больший чемодан и папку, так что Алексу осталось лишь взять машинку и второй чемодан. Они стали подниматься по лестнице к входной двери, и прежде чем вошли в холл, Алекс обернулся.

— А чья это пишущая машинка? — спросила Люси, стоя на террасе и продолжая разговор с Сарой, которая собиралась снова сесть в автомобиль. — Святого Георгия или Дон Кихота?

— Дракона и Санчо Пансы.

Люси тряхнула головой.

— Настоящая дама ничего не понимает в машинах и убеждена, что их выдумали мужчины, чтобы иметь достаточное количество гаек, которые можно откручивать и закручивать в свободные воскресные вечера. Я, например, не разбираюсь ни в каких машинах, даже пишущих.

— О Господи, — сказала Сара, — в таком случае я поскорее загоню мою машину в гараж и больше не буду о ней вспоминать. — Она помахала рукой, села за руль и захлопнула дверцу.

Люси медленно поднималась по ступеням, направляясь к каменной балюстраде над обрывом.

— Пошли, — сказал Иэн, — если ты, конечно, можешь оторвать взгляд от этой молодой дамы.

— Могу, — Алекс вошел в прихожую. Это был огромный светлый холл, оставшийся, вероятно, со времен, когда Саншайн Мэнор был оборонным средневековым владением, и еще не подвергся всем тем преобразованиям, к которым новые веяния моды и меняющиеся условия жизни вынуждали очередных его владельцев. Холл пронизывал дом навылет, разделяя его на две части, и заканчивался большой, застекленной и зарешеченной мастерским узором двустворчатой дверью, сквозь которую виднелись деревья главной аллеи парка, лежащей на той же оси. Посреди одной из стен находился огромный камин, обложенный каменными плитами и украшенный родовым гербом Драммондов. Рядом с камином куда-то направо вверх вела узкая лестница. Следуя за Иэном, Алекс силился припомнить, куда же эта лестница ведет. Словно сквозь туман, он помнил лишь темные резные балки потолка коридора и надпись на одной из них: Чти Господа под этой крышей, и она никогда не рухнет на твою голову — год 1689… Или, может, 1699-й?.. Они миновали поворот. Джо глянул вверх.

— Восемьдесят девятый! — сказал он вслух. — Значит, не забыл!

Иэн обернулся.

— Будешь жить в той же комнате, что и тогда. Я подумал, что тебе будет приятно снова там оказаться.

— Это та, слева?

— Да.

Они поднялись на второй этаж и остановились у наружной двери. Во всю длину дома тянулся узкий, темный коридор, освещенный лишь двумя небольшими окнами, расположенными с обоих его концов. Алекс глубоко вдохнул. У дома был свой аромат. Этот аромат сразу вернулся к нему вместе с остальными воспоминаниями. То была смесь запахов пасты для пола, старой увядшей лаванды, сухого дерева и еще какой-то неуловимой примеси, которую он готов был назвать ароматом веков, чем-то, что остается от многих поколений людей, живших под одной крышей, от их одежды, домашней утвари, оружия, ковров, картин, цветов, увядших много веков назад, и лекарств с названиями, уже забытыми современной медициной.

Иэн открыл дверь, пропустил Алекса вперед, потом вошел следом и поставил чемодан на пол.

— Даже часы все те же, — сказал Джо. — И точно так же, как тогда, не идут. Я, помню, завел их, и потом они били каждую четверть часа. Такой приятный мелодичный бой, как у музыкальной шкатулки.

Он осмотрелся. Над кроватью висела картина, изображающая джентльмена на коне, пересекающего ручей в погоне за лисой. Всадник был одет в красный охотничий фрак, рядом мчались, свирепо лая, борзые псы. Джо вспомнил, как, лежа в постели и разглядывая эту картину в последнюю ночь перед возвращением в эскадру, он размышлял о своем будущем. Он не верил в то, что увидит окончание войны. Тогда он вообще не мог себе представить, что война закончится. Шел год тысяча девятьсот сороковой, и это было время, когда крыши рушились на голову даже тем, кто свято чтил Господа.

— Боже мой, как все это давно было, Иэн… — сказал Джо, и они глянули друг на друга, улыбаясь с чувством той легкой неловкости, которую испытывают взрослые мужчины, когда вдруг становятся сентиментальными на трезвую голову.

— Да… — Иэн покивал головой. — Но хорошо, что уже закончилось. Ладно, оставляю тебя одного. Примерно через час будет ланч. Познакомишься со Спарроу и молодым Дэвисом, моим ассистентом. Они не встречали вас, потому что заняты в лаборатории. Я тоже иду туда. Если тебе что-нибудь понадобится…

— …то здесь есть звонок для вызова службы! — перебил Алекс, указывая на скрытую за спинкой дубовой кровати кнопку. — Я помню.

Иэн молча улыбнулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Алекс еще некоторое время стоял посреди комнаты, осматриваясь. Потом начал неторопливо распаковывать свои чемоданы. Управившись с этим и умывшись с дороги в маленькой, примыкающей к комнате ванной, выложенной старинным голубым кафелем с изображением греческих богов, одетых в костюмы голландских мещан восемнадцатого века и разыгрывающих сцены из «Метаморфоз», он вернулся в комнату и уселся в удобном кресле за маленьким столом, на который поставил свою пишущую машинку, и открыл ее. Он испытывал странное чувство, будто его в полном сознании погрузили в какой-то давно снившийся сон и велели еще раз заново пережить все то, что уже прошло и закончилось. Он даже ощущал то же самое беспокойство, которое непрерывно мучило его тогда и в котором в те времена он не признавался даже самому себе. Тогда он боялся. Он боялся той минуты, когда снова вернется в эскадру и с наступлением ночи выйдет вместе с другими пилотами на затемненный аэродром, и зашагает к почти невидимой цепочке стоящих там тяжелых боевых машин. Одна из них снова поднимет его в жуткий мир блестящих, как ножи, прожекторов, тихого хруста осколков рвущихся рядом зенитных снарядов и страха перед ночным истребителем, который невидимо приближается в темноте, как приближается молодая летучая мышь к большой, толстой и неповоротливой ночной бабочке. Со временем это прошло. Он даже забыл об этом страхе. И вот сейчас он сидел, крепко сжав пальцами подлокотники кресла, и ждал, когда часы пробьют шесть раз. Именно в шесть часов должен был тогда заехать за ними джип из военно-воздушной базы.

Джо невольно взглянул на циферблат. Но часы молчали. Алекс встал и подошел к ним. Часы были старинные, темно-золотистые, а за стеклянной дверцей находился маятник в виде солнца с лицом девушки, развевающиеся волосы которой были его лучами. Выше, на белом диске, находились строгие римские цифры, нанесенные голубой эмалью. На самом верху взлетал в небо золотистый крылатый юноша с прижатой к губам длинной тонкой трубой. В нижней части циферблата стояла надпись: «I.Godde a Paris». Алекс открыл часы, сунул палец под маятник и нащупал большой железный ключ. Когда он заводил часы, их механизм тихонько урчал. Джо легонько тронул пальцем лицо-солнце. Маятник качнулся, и раздалось негромкое мерное тиканье. Джо взглянул на свои наручные часы. Без десяти двенадцать. Он установил на соответствующее время стрелки настенных часов, еще раз окинул взглядом комнату и вышел.

Ланч подавали на террасе со стороны парка. У стола стояла Сара, казавшаяся сейчас выше и стройнее в серой юбке, белой блузке и туфлях на высоких тонких каблуках. Она составляла в большой вазе композицию из цветов и беседовала с круглолицей Кейт, которая как раз принесла поднос с бутылками. Саре помогал высокий молодой человек, и Алекс догадался, что это Филипп Дэвис. У него были темные, коротко стриженные и гладко зачесанные назад волосы, небольшие усики и приятные голубые глаза. Филипп без сомнения был привлекательным молодым человеком, хотя сразу было видно, что сам он об этом не очень заботился. Из нагрудного кармана серого фланелевого пиджака торчали четыре карандаша, а галстук, как сразу заметил Алекс, был отвратительно неумело завязан в грубый, бесформенный клубок, который трудно было назвать узлом.

— Познакомьтесь, — сказала Сара, взяв у Филиппа две белые розы. — Это мистер Дэвис, сотрудник Иэна, а это — мистер Алекс, который любит детей и не любит женщин, управляющих автомобилем.

Алекс пожал руку молодому человеку.

— Я люблю и женщин, и детей, и автомобили, — сказал он негромко, — но все они требуют заботы. Правда, хорошо разбираюсь я только в автомобилях.

— Да-да, конечно, — Сара насмешливо помахала розой, которую держала в руке. — Не думайте, что Иэн рассказывал мне только о ваших воздушных приключениях. Мы о вас многое знаем…

— Так значит, вы тоже принимали участие в том знаменитом налете на Пенемюнде! — с уважением сказал Филипп. — Я читал об этом, а мистер Драммонд рассказывал нам когда-то, как это происходило. Вы пилотировали тогда бомбардировщик?

— Да.

Иэн Драммонд показался в дверях:

— Он тогда пилотировал и восемь раз выводил нас на цель. Мы никак не могли пробиться сквозь заслон зениток и истребителей, и целых два часа болтались над Балтикой. Помнишь… мы тогда увидели огни Швеции. Это было совсем как в сказке. Во всей Европе не горела ночью ни одна лампочка, а тут вдруг мы еще издалека увидели освещенные города, неоновые рекламы на улицах и свет фар автомобилей, мчащихся по шоссе… Пожалуй, это была наихудшая ночь в моей жизни…

Иэн подвинулся, пропуская мужчину, которого Алекс еще никогда не видел.

— Мистер Спарроу, — представила Сара, — счастливый обладатель нашей прекрасной Люси.

Спарроу, будто не слыша, подошел к Алексу и подал ему руку. Это была большая, тяжелая рука с короткими, широкими пальцами. Алекс произнес несколько любезных слов, а когда Спарроу подошел к Драммонду и что-то негромко сказал ему, присмотрелся к этому человеку. Гарольд Спарроу был невысоким, но атлетически сложенным мужчиной с очень широкими плечами. Если бы не очки, его можно было бы принять за борца-тяжеловеса. Из-под этих очков смотрели проницательные светлые глаза, оттененные темными бровями. Вероятно, он был немного старше Драммонда. Глядя на него, Алекс подумал, что, пожалуй, мало есть вещей, которых этот человек не получит, если очень захочет. Вся его внешность выражала решительность, уверенность в себе и волю.

Со стороны парка приближалась Люси в том же белом платье, в котором Джо увидел ее впервые.

— Прошу всех за стол! — Сара кивнула стоящей в дверях горничной. — Я уверена, что все очень проголодались. Когда светит солнце, у людей улучшается аппетит. Не так ли, Люси?

— Медицина ничего об этом не говорит. Но, похоже, это верно. Однако я не хочу вспоминать о своей профессии. Послезавтра у меня очень сложная операция.

— А разве у нейрохирургов бывают простые операции? — спросил Драммонд, потянувшись к салату.

— Да. Но эта будет сложной. — Люси умолкла.

— Ну, расскажи, — Сара отложила нож и скрестила пальцы рук. — Всякий раз, когда ты говоришь об этом, я чувствую себя беззащитной. А это очень и очень приятно — быть беззащитной хоть пару минут.

— Сама операция наверняка бы вас не заинтересовала, — Люси рассмеялась, однако нервно прикоснулась к рубиновому кулону. — Операция — это несколько людей, одетых в белое, и один человек, который спит и не знает, что с ним происходит. Никто, кроме хирурга, который оперирует и атакует болезнь, затаившуюся внутри живого, беззащитного человека, не знает, чего это стоит. Однажды я передала ланцет ассистенту и упала возле операционного стола. Меня полчаса приводили в чувство. К счастью, теперь я уже так не волнуюсь. Но вначале я иногда впадала в панику. Это самое страшное для хирурга. Идет операция, дорога каждая секунда, а тебя вдруг охватывает ужасное предчувствие, что ты заблуждаешься, что вот сейчас у тебя дрогнет рука и что в самый ответственный момент ты промахнешься на сантиметр или даже на миллиметр, что часто одно и то же, — и больной не проснется… — Люси говорила все это совершенно спокойно.

Алекс быстрым взглядом окинул присутствующих. И хотя они сидели под лучами яркого солнца в летний полдень, за накрытым столом, среди клумб с распустившимися цветами, все выглядели так, будто ничего этого не замечали. «Люди всегда слушают такие истории очень сосредоточенно… — мимолетно подумал Джо, — потому что знают: в любой момент это может случится и с ними, и они могут оказаться на том столе. Они хотят знать, о чем думает врач в такие минуты». Он заметил, что Спарроу смотрит на свою жену с явной гордостью. Вторым человеком, который не сводил с Люси глаз, был юный Филипп Дэвис. Казалось, он воспринимал каждое ее слово как божественное откровение. Этот точно влюблен, даже не рассчитывая на взаимность. Алексу вдруг стало жаль этого парня, и как обычно бывает в таких случаях, он ощутил к нему невольную симпатию.

— Это женщина, — продолжала Люси, положив на тарелку ломтик ветчины с блюда, которое подал ей Драммонд. — До недавнего времени она была самой нормальной женщиной в мире. У нее муж и маленький ребенок. К счастью, она начала не с ребенка, потому что в этом случае у нее бы, вероятно, получилось… Однажды, когда муж вернулся с работы, она бросилась на него с кухонным ножом. Ему удалось ее обезоружить, а соседи, вбежавшие в их квартиру на его крики, вызвали врача. Ее доставили в психиатрическую клинику, ибо налицо были все признаки безумия. К вечеру женщина пришла в себя. Она ничего не помнила и ничего не понимала. К ней допустили мужа, соблюдая, разумеется, все меры предосторожности. Они очень любят другу друга, и оба были в отчаянии. На следующий день, когда в комнату вошел санитар, приступ повторился снова. Она бросилась на него, кусая, пиная и издавая нечленораздельные возгласы. Потом снова все прошло. Ее начали обследовать. Диагноз был все еще неясен, когда она попала ко мне. По некоторым причинам я искала как раз такой случай, потому что мне казалось… — Она умолкла и снова машинально коснулась своего кулона. — Но не в этом дело… У нее небольшая, доброкачественная опухоль, которая давит на мозг. Еще двадцать лет назад она была бы обречена на пожизненное заключение в психиатрической клинике. К сожалению, опухоль атаковала участок мозга, до которого очень трудно добраться… У этой милой, симпатичной женщины прелестная четырехлетняя дочь… Муж в полном отчаянии… Я очень хочу, чтобы мне это удалось… К сожалению, это тот случай, когда есть только «да» или «нет». Либо операция пройдет удачно и пациентка выздоровеет, либо она умрет на операционном столе. Шансы на успешный исход примерно пятьдесят на пятьдесят. Но эти люди мне верят. Муж подписал согласие на проведение операции. Она тоже хочет этого, независимо от последствий. Впрочем, я не удивляюсь — ей, должно быть, очень страшно, когда вот так внезапно она теряет рассудок. К тому же опухоль и так постепенно привела бы к параличу некоторых нервных центров, а потом, очевидно, и к смерти.

— Тогда почему «доброкачественная»? — спросила Сара. — Не является ли такой термин несколько издевательским по отношению к этой несчастной женщине?

— Доброкачественной называется опухоль, которая после удаления не возрождается снова. Однако довольно об этом.

— Хорошо, — рассмеялась Сара. — Я тебя понимаю. Ты думаешь о том же, о чем и я, когда меня спрашивают: «Что вы чувствуете, играя леди Макбет, когда, стоя среди ночи, вслушиваетесь в крик убитого вами мужа?» Иногда я думаю о спектакле, а иногда о новом платье, которое портниха не успела мне сшить. Для нас операция — это экзотика, чуждый и поразительный мир внутри человеческого тела. А для тебя это как бы важный теннисный матч, где надо полностью сосредоточиться и напрячь все силы, чтобы победить.

— Ну, не совсем… — Люси улыбнулась. — Но раз уж мы заговорили о теннисе, может, сыграем сегодня, если ты не устала? Из трех молодых людей, которые до сих пор составляли мне здесь компанию, ни один не играет в теннис.

— Я играю! — возразил Драммонд.

— Но у тебя для этого никогда нет времени, что одно и то же.

— Сразу после ланча — нет, — покачала головой Сара. — Я должна часик полежать. Можем сыграть в два, согласна?

— Вполне!

Подали кофе. Драммонд и Спарроу беседовали вполголоса. Из обрывков фраз Алекс понял, что они говорят об одном из своих последних экспериментов. Филипп прислушивался к их беседе, но было видно, что он обращает больше внимания на то, о чем говорят женщины, которые втянули Алекса в разговор, спросив его мнение о последней повести Франсуазы Саган.

Наконец Сара встала.

— Иэн, — спросила она, — после ланча вы снова будете работать?

— Нет, — покачал головой Драммонд. — По крайней мере не я. Ты же знаешь, что я никогда не работаю после ланча. С утра до полудня и с девяти вечера до полуночи. Зато Гарольд… — он указал на Спарроу, — будет один мучиться над головоломкой, которую мы сами для себя придумали, а теперь не можем найти решения. После ужина я его сменю.

Спарроу молча покивал головой.

— Я останусь с вами, — придвинулся к нему Филипп Дэвис. — Я тут размышлял немного над уравнением «С» и… — он понизил голос. Спарроу неожиданно ласково обнял его за плечо и, внимательно слушая, удалился вместе с молодым человеком вдоль террасы, бросив всем коротко: — Простите, дела.

— Надо и мне немного полистать свою литературу, — сказала Люси. — Я получила с утренней почтой целый ворох медицинских журналов, и если я сегодня же не просмотрю их, то они покроются пылью, как сотни предыдущих. — Она положила руку на плечо Сары. — Пошли, если ты всерьез хочешь накопить силы перед нашим матчем. Сегодня тебе не удастся выиграть, я уверена!

— Посмотрим! — Сара сложила руки, как боксер, выходящий на ринг, и подняла их над головой. — Я буду сражаться, как львица за своих львят. — Она помахала рукой мужчинам. — Через час можете найти меня на корте, если пожелаете.

Они вошли в дом. Алекс вынул из кармана сигареты и угостил Драммонда.

— По-прежнему «Голд Флейк»? — спросил Иэн. — Знаешь, и я тоже курю их с той поры. — «С той поры» — это, разумеется, со времен их военной жизни, когда сигарет было мало, всего три сорта, из них «Голд Флейк» считался лучшим.

Они закурили и двинулись вокруг дома к террасе у моря.

«Где же этот американец?» — подумал Алекс и сказал:

— Сара говорила мне, что у тебя еще один гость.

— А, Гастингс! — Драммонд улыбнулся и указал рукой на море. — Он отправился на рыбалку со старым Мэлахи. Они взяли лодку и уплыли сразу после завтрака. Он приехал сюда с целым набором всяких американских приспособлений для убийства рыб, словно на войну. Наш Мэлахи только качал головой, глядя на эти чудеса. Потом они отправились на ловлю, и Мэлахи поймал пять превосходных рыбин, а Гастингс — ни одной. Надо было видеть лицо Мэлахи, когда они вернулись! Он выглядел, как олицетворение всех счастливых консерваторов мира, словно хотел сказать: «А что я говорил?! Самые лучшие методы — старые, дедовские». Мэлахи-то взял с собой лишь одну простую удочку, которую получил в подарок от моего дедушки, когда был еще мальчишкой. Он ловил на старые, вонючие куски мяса, надетые на такие крючки, что трудно себе представить, как даже самая крупная рыба может попасться на нечто подобное. Но попадается, представляешь!

Они подошли к балюстраде и остановились, глядя на море. По обе стороны Саншайн Мэнор линия побережья изгибалась, замыкая имение в центре огромного полумесяца падающих почти отвесно белых скал. Далеко на горизонте виднелся дым идущего на запад невидимого парохода. Ближе к берегу море казалось морщинистым и сплошь покрытым мелкими волнистыми барашками. Сверху и с такого расстояния оно выглядело как огромный луг, по которому несутся к берегу бессчетные табуны коней, потряхивая белыми гривами.

— Это лодка? — спросил Алекс, указывая на маленький ярко-красный парус, раскачивающийся на волнах.

— Да, это они. Уже возвращаются.

Лодка медленно приближалась к невидимой пристани, скрытой под обрывом.

— Спустимся к ним, — сказал Драммонд. — Посмотрим, как ему сегодня повезло. Я хотел бы, чтоб он хоть что-нибудь поймал перед отъездом. Иначе его визит будет лишен смысла. Правда, он приехал сюда не только за большой рыбой, однако пока не поймал ничего.

Они двинулись вдоль балюстрады, и там, где она заканчивалась, касаясь громадного валуна, на котором свободно разрослись густо переплетенные кусты дикой розы и боярышника, представляющие собой естественный барьер над берегом, обнаружили начало узкой лестницы с вырубленными в скале ступенями, ведущими крутым зигзагом вниз.

— А что, — спросил идущий следом за Иэном Джо, — этот Гастингс — он тоже химик? Ты не сердись, но я совершенно не знаю знаменитостей в этой области, кроме тебя, разумеется.

— Обо мне говорить не будем! — не останавливаясь, Драммонд развел руками и долю секунды выглядел, как огромная птица на фоне далекого моря и близлежащих скал. — Чем больше я работаю, тем меньше понимаю. В настоящий момент я нахожусь в стадии, когда в моей голове уже распределились по полочкам дела, абсолютно неразрешимые для меня. И с каждым годом их все больше… Так что хватит обо мне. А Роберт Гастингс — великий ученый. Я сказал, что он приехал не только за крупной рыбой. Это правда. Он хотел бы сориентироваться в нашей работе, но даже не это главное. Прежде всего ему хотелось бы, чтоб мы все: Спарроу, я и даже молодой Дэвис оказались в Америке и работали там вместе с ним. Он утверждает, что верит в нас. Это означает, что американская промышленность верит, что сейчас мы немного опережаем их. Я не сказал бы, что это меня сильно беспокоит. Это весьма самодовольная компания, которая убеждена, что весь научный прогресс должен зарождаться только у них. Даже за миллион фунтов стерлингов я не мог бы отказать себе в удовольствии немного опередить их.

Теперь они находились на середине спуска. Лодка приближалась. В ней уже можно было отчетливо разглядеть двух людей, один из которых сидел за рулем с парусным канатом в руке, другой стоял на носу, покачиваясь на широко расставленных для равновесия ногах. Они плыли к тихой пристани, примыкающей к небольшому лоскутку пляжа и скрытой за огромным скальным разломом. Алекс вспомнил, что во время отлива этот пляж значительно увеличивается и по нему даже можно пройти несколько сотен ярдов к месту, где сейчас бушуют волны.

— Кажется, у Гастингса что-то есть! — воскликнул Драммонд и указал рукой. Действительно, человек, стоявший на носу, держал в руке что-то напоминающее большой, продолговатый мешок. Лодка пересекла черту прибоя и, совершив плавный разворот в спокойной воде бухты, зарылась носом в песок. Однако еще прежде чем она коснулась земли, до них долетел радостный крик:

— Наконец-то есть, Иэн! Есть! Я поймал ее! — кричал им Гастингс с лодки. Второй рыболов, сидевший на корме, быстро выпрыгнул, как только лодка коснулась берега, и шагая по колено в воде, ловко подтолкнул ее дальше на берег, используя набежавшую волну. Стоявший на носу спрыгнул на песок, а затем вытащил из лодки на секунду оставленную там добычу. Алекс и Драммонд были уже внизу.

— Глянь! — сказал рыболов. Рыба была на вид жутковатой, почти треугольной, с огромной, отвратительной, зубастой, бессильно разинутой пастью. — Я попал в нее гарпуном! Нам понадобился целый час, прежде чем удалось втащить ее в лодку! Если бы не Мэлахи, я бы ее никогда не поймал. Она вытащила нас в открытое море почти на две мили, несмотря на встречный ветер и поднятый парус. Только там нам удалось попасть в нее второй раз, и тогда она потеряла силы.

— Красавица! — сказал Драммонд, похлопав по хребту рыбу, чешуйки которой больше походили на панцирь средневекового рыцаря, чем на то, что люди обычно именуют рыбьей чешуей. — Познакомьтесь. Это мистер Джо Алекс, мой друг со времен войны, а это — профессор Роберт Гастингс, мой друг и одновременно конкурент в делах, связанных с одним желтым материалом, или точнее, с тем, что можно из него получить.

Алекс пожал руку профессору. Из-под капюшона на него глянули умные, приятные глаза, очень выразительные и спокойные. «Оптимист… — подумал Джо. — Прирожденный оптимист, которому, к тому же, повезло в жизни и который достаточно умен, чтобы понимать: это заслуга не только его самого, но и слепой судьбы». У американца было худощавое лицо с острыми чертами, быть может, и некрасивое, но в целом соответствующее тому, что принято называть мужской красотой и что часто представляет собой смесь загара, энергичности, предприимчивости и радости жизни. «Это один из тех людей, которых любят женщины, собаки и дети. Наверняка охотник, рыболов, возможно, даже хороший пловец или пилот-любитель. Он любит свою работу и хочет достичь в ней совершенства, но одновременно хорошо знает, что жизнь состоит не только из работы…» Обо всем этом Джо подумал, глядя уже не на американца, а на другого человека, который в эту минуту выходил из воды. Из-под капюшона рыбацкого плаща выглянуло старое, сморщенное и обожженное ветром лицо. Но глаза на этом лице были юными, светло-голубыми и чистыми, как у пятилетнего ребенка.

— Подожди, Мэлахи! — крикнул Драммонд. — Мы тебе поможем!

Они дружно подтянули лодку повыше, на сухой песок. Мэлахи выпрямился и взглянул на идущего к нему Алекса.

— Неужели это мистер Алекс? Приветствуем вас в Саншайн Мэнор! Сколько лет! Вы совершенно не изменились, сэр! — Он был явно обрадован.

Алекс сердечно пожал его руку.

— Мэлахи, — спросил он, — вы помните, как мы сиживали здесь, на этой пристани, и разглядывали гуннов, когда они летели из Франции на Лондон? Мы все были озабочены, а вы лишь спокойно попыхивали своей трубкой и говорили, что не то еще выдерживал наш старый, добрый островок, стало быть, и это выдержит.

— А разве я не был прав? — Мэлахи улыбнулся, обнажая ряд белоснежных, здоровых зубов, которые в сочетании с его сморщенным лицом выглядели, как взятые в долг у кого-то намного моложе.

— Вы были правы, — Джо сунул руку в карман. — Мне всегда казалось, что вы курите прямые трубки. Не знаю, верно ли я запомнил? — Он протянул ему коробку с трубкой. — Может, пригодится еще одна?

Старый садовник вытер руки полой непромокаемого рыбацкого плаща и открыл коробку.

— Очень красивая, сэр. Премного вам благодарен. Это хорошо, что вы приехали к нам. Я помню, как вы прибыли все израненные после того несчастного случая с вашим самолетом…

«Сейчас он спросит меня о Бене Паркере…» — подумал Джо, но старик Мэлахи еще раз осмотрел трубку, сунул ее в рот, а потом снова спрятал в коробку.

Все четверо двинулись вверх. Гастингс сам нес свою огромную рыбу, категорически отказавшись от всякой помощи. Он лишь откинул капюшон, и Алекс увидел, что профессор совершенно лыс, но лысина не портила его. Напротив, она придавала ему достоинство, как некогда древним римлянам, чьи лысые мраморные бюсты в глазах наших современников кажутся полными императорского величия.

— Сейчас мы препарируем для вас эту голову, — сказал Мэлахи, — чтоб вы могли увезти ее с собой на память.

Гастингс явно обрадовался этому обещанию и спросил, точно ли ему удастся довезти голову рыбы после столь недолгой обработки, в связи с чем Драммонд тут же припомнил несколько своих трофеев, которые Мэлахи прекрасно законсервировал методом, известным одному ему. Алекс особо не прислушивался к их разговору. «Чего-то тут не хватает, — думал он. — Но чего? Ага, уже знаю. Он не спросил меня о Паркере. Почему Мэлахи не спросил меня о Паркере?»

— Я хочу посмотреть, как вы будете работать с этой рыбой! — казалось, Гастингс был так этим озабочен, будто решалась судьба главной цели его визита в Англию. — Можно?

— А почему же нет? — улыбнулся садовник. — Пойдемте.

Они двинулись через террасу.

— Поскольку мы не поймали такую рыбу — не будем смотреть на это завистливым взглядом, — сказал Драммонд. — Мы с мистером Алексом немного погуляем по парку. Сегодня слишком пригожий день, чтобы провести его за копчением рыбьих голов. Пошли, Джо!

Он повел Алекса в сторону дома. Гастингс и садовник направились к небольшому домику, стоящему прямо над обрывом и настолько увитому плющом и побегами дикой розы, что, кроме трубы и фрагмента красной крыши, ничего не было видно.

Драммонд и Алекс пересекли холл и оказались на террасе с противоположной стороны дома. Парк сейчас был в самом расцвете лета. Четыре огромных платана, стоящих по обе стороны входа в центральную аллею, словно четверка могучих воинов на страже, сияли на солнце белыми стволами. А дальше парк исчезал за двойным барьером древних лип, под которыми только кое-где виднелись фрагменты исчезающих в глухой тени расчищенных дорожек. Двое мужчин молча вошли в монументальную липовую аллею, которая, как отметил с грустью Алекс, совершенно не изменилась с той поры, когда он увидел ее впервые. «Мне было тогда двадцать лет, — подумал он вдруг почти с отчаянием, — всего двадцать лет… Я был молод…» Но и сегодня он не ощущал себя старым. Каким-то поразительным образом жизнь все время отодвигалась и постоянно оказывалась впереди. Он все еще верил, что настанет день, когда она, наконец, начнется действительно, будто все, что с ним случилось до сих пор, было всего лишь временным состоянием, которое впоследствии сменится стабилизацией и приобретет смысл.

— А знаешь, — сказал вдруг Драммонд, — только совсем недавно я начал верить, что жизнь действительно началась.

Алекс вздрогнул. Иэн произнес это так, будто прочел его мысли.

— Тебе повезло, — ответил Джо, стараясь говорить весело. — Я этого о себе не могу сказать.

— Все еще не можешь себя найти?

— Все еще.

Они снова помолчали.

— И я чувствовал то же самое, когда война окончилась. — Драммонд приостановился, поднял сухую ветку и осторожно убрал с дорожки большую волосатую гусеницу, которая упорно пыталась переползти на противоположную сторону, ничего не зная о ботинках людей. — Поначалу все: моя работа, образ жизни, разговоры в лаборатории и в клубе, улица и все дела, которыми люди занимаются в мирное время, казались мне смешными и бессмысленными. Я смотрел на людей и спрашивал себя: «Что он знает? Что он может понять? Он ведь не летал со мной ночью туда или сюда, не спал в ботинках и комбинезоне в ожидании сирены тревоги и команды “По машинам!”. Ну, что он знает? Что они все знают? Что у меня с ними общего?» А потом постепенно это прошло. Наверно, и ты пережил такое. Тот мир начал блекнуть, стираться и становиться похожим на приключенческий фильм, который вроде бы точно когда-то видел, но в котором, конечно, никак не мог принимать участия я — профессор химии, член Королевского Научного Общества, мирный исследователь, занятый изучением микропроцессов, протекающих внутри почти невидимых пылинок материи. И, наконец, я в это поверил. Но это было еще не все. Ценность того мира, острота его ощущений и его изумительная, страшная яркость по-прежнему держали меня в оковах. Я непрерывно скучал и тосковал, не мог найти себе развлечений, которые меня бы развеселили, и отдыха, после которого я почувствовал бы себя отдохнувшим. Ты, наверно, не предполагал этого? — спросил он, искоса глянув на друга.

Теперь они шли по узенькой тропинке, которая под прямым углом отходила от липовой аллеи и вилась змейкой сквозь английский парк, поросший кустарником и высокой, давно не кошеной травой, усыпанной полевыми цветами.

— Нет, — искренне ответил Алекс. — Не предполагал. Мне казалось, что ты легче нас всех сумеешь вернуться к жизни и радоваться ей. Даже там… Тогда… Ты не производил впечатления, будто… ну, словно ты все это слишком сильно переживаешь… Потому что я… Знаешь, я боялся тогда… Я жутко боялся, все те годы… — Он тяжело вздохнул.

— О Господи! — Драммонд остановился. — А ты думаешь, я не боялся? Может ли человек не бояться смерти, если он ежедневно, постоянно подвергается опасности погибнуть!? Сначала это может казаться приключением, потом даже страстью, но в конце концов остается один лишь страх. Знаешь, я думаю, что если бы война не закончилась в мае, то в июне я точно бы свихнулся. Я был уже совершенно исчерпан, ну совсем!

— Серьезно?

— Даю тебе слово. Самое интересное — я тогда был убежден, что это именно ты, ты, который всегда был в хорошем настроении и позволял себе шутить даже в самых кошмарных ситуациях… что ты совсем не боишься. Я тебе жутко завидовал. Если б я тогда знал…

— Это очень забавно, — сказал Джо, — что лишь спустя столько лет мы узнаем правду о себе, хотя мы тогда так долго жили под одной крышей и постоянно переносили одинаковые тяготы.

— Я думаю, что все эти годы должны были пройти, чтобы мы нашли в себе мужество сказать правду о своем страхе. Тогда трудно было об этом говорить.

— Да. Тогда трудно было об этом говорить.

Они оказались в точке, где тропинка закончилась, утопая в бездорожье цветов. Здесь стояла деревянная скамейка, а перед ней — низкий каменный столик, покрытый зеленым мхом, на который падал тонкий луч солнца, пробившийся сквозь густые заросли рябинника. Они сели.

— И все же ты отыскал смысл жизни, — задумчиво сказал Алекс. — Наверно, ты прав. Если б я был тобой, я бы его, пожалуй, тоже нашел. У тебя чудесная жена и прекрасная профессия, благодаря которой ты стал тем, кого называют выдающимся человеком. Соединение этих двух факторов, наверно, может дать счастье. Я думаю, мне хватило бы даже одного из них…

— Но ведь и ты наверняка мог бы найти себе чудесную жену, — улыбнулся Драммонд, — и я верю в то, что ты мог бы также рассказать людям много интересного о себе и о них в своих книгах, если бы не писал эти криминальные головоломки. Нет. Я не потому отыскал смысл в жизни. Это понятие, как мне кажется, рождается из того простого факта, что человек, проснувшись однажды утром, говорит себе: «Я хочу жить. Я сам себе нужен. То, что со мной происходит, волнует меня, и я намерен изо всех сил влиять на свою судьбу». Со мной это произошло, когда я уже был женат и приобрел кое-какое имя в науке. В один прекрасный день я проснулся с таким чувством, будто я перестал, наконец, читать длинную, мучительную книгу, которая описывала мои прежние мысли, и взял в руки другую, более веселую, почти детскую. И теперь я счастлив, настолько, насколько взрослый человек вообще может быть счастлив. Ты веришь — теперь я хотел бы прожить сто лет, и для каждого прожитого года я нашел бы полноценное содержание. Мне кажется, человек может сделать много хорошего для себя и других, если действительно захочет. А я — хочу!

Джо Алекс взглянул на него с явным удовольствием.

— Я очень рад! — сказал он искренне. — Я тебе завидую, но, в самом деле, рад за тебя. Верю, что ты будешь счастлив еще очень долго, и пусть это длится как можно дольше. — И как бы устыдившись этого внезапного порыва сердечности, он встал.

Драммонд тоже поднялся со скамьи.

— Интересно, — произнес он после секундного молчания, — а как Паркер через это прошел?

— Не знаю, — Алекс пожал плечами. — Он на восемь лет старше меня. Паркер был уже взрослым, когда мы познакомились. Мне было девятнадцать, а тебе, кажется, двадцать. — Драммонд утвердительно кивнул. — Он был старше нас, — продолжал Джо, — и у него была другая профессия. Он уже тогда работал в Скотленд-Ярде. И в армию он перешел, по-моему, почти по службе. Лучшим доказательством служит то, что до самого конца войны мы не знали, где он работал до 1939 года. Думаю, такие люди, как он, которые постоянно имеют дело с худшей стороной человеческой психики и которые должны постоянно размышлять о том, совершил ли кто-то то или иное преступление, и если да, то почему, вырабатывают в себе инстинкт, подобный инстинкту гончего пса, многократно увеличенному человеческим интеллектом. Я сам иногда ощущаю нечто подобное, когда пишу и пытаюсь вместе с моим вымышленным сыщиком найти и поймать преступника. Бен говорил мне, что тоже испытывает это категорическое внутреннее требование, которое велит ему накладывать на все будничные мысли и дела единственную, стоящую превыше всего, мысль о человеке, которого он должен поймать… — Джо умолк. — Я недавно видел его, — добавил он. — Честно говоря, не далее, как вчера вечером. Мы с ним были в театре, и оба восхищались твоей женой. Она была изумительна.

— А он… — Драммонд заколебался. — Он говорил обо мне?

— Да. Он сказал, что виделся с тобой и что его беспокоит анонимное письмо, полученное Скотленд-Ярдом. Он говорил также, что показывал тебе это письмо.

— Да, — Иэн махнул рукой. — Это полная чепуха! Бен приезжал сюда переодетым, ну совсем как детектив из романа. Сперва он заговорил со старым Мэлахи Ленеганом, который помнит его еще с того нашего отпуска, пятнадцать лет назад. Потом он велел Мэлахи отправиться ко мне и вызвать меня так, чтобы никто об этом не знал. Старик сделал это, причем вел себя так, что когда я потом вспомнил этот эпизод, я не мог удержаться от смеха. Однако в первые минуты я даже встревожился. Мы встретились в домике садовника, том самом, куда пошли сейчас наши рыболовы, чтобы коптить эту голову или, может, делать из нее чучело, не знаю, что там Мэлахи придумывает, чтобы ее законсервировать… В первую секунду я не узнал Бена. Он выглядел, как бродяга, — обросший, в залатанной куртке и грязных теннисных туфлях. Потом мы поговорили. Он, разумеется, категорически отказался от обеда в доме и сразу же после разговора исчез. Он лишь попросил меня, чтоб я показал это письмо Спарроу. Впрочем, чуть позже он по моей просьбе недолго побеседовал с ним. Бен очень просил нас обоих, чтоб мы все сохранили в тайне, ну, то есть, это письмо, но, разумеется, ни Спарроу, ни я не видели никаких причин, чтобы не рассказать об этом Люси, Саре и Филиппу, которому, если уж на то пошло, тоже могла угрожать какая-то опасность, если бы это абсурдное письмо содержало хоть долю правды. А еще Бен просил меня, чтобы я позволил поселиться одному из его людей в служебной комнате дома — так, на всякий случай, чтобы он был под рукой при необходимости. Я, разумеется, не согласился на это, потому что, во-первых, не желаю жить вместе с полицейским, который за мной присматривает, а во-вторых, само присутствие такого человека рождает определенного рода психоз, который мог бы плохо повлиять на нашу работу. Я лишь согласился дать разрешение двум молодым людям поставить на моей земле палатку прямо возле ворот. Они занимаются ловлей бабочек, но Паркер заверил меня, что день и ночь они будут контролировать доступ в имение, включая лестницу пристани, на тот случай, если бы что-нибудь угрожало нам со стороны моря… — Иэн весело рассмеялся. — Я опасался, что он посадит на одно из деревьев переодетого дятлом полицейского, который будет непрерывно стучать, чтобы оправдать свой наряд. В общем, нас тут теперь охраняют, как жемчужины сераля, да к тому же на ночь Мэлахи еще всегда спускает с цепи двух огромных волкодавов, которые шастают по всему саду, и я не хотел бы оказаться тем любопытным, который с ними встретится. Эти псы натренированы стариком так, что их нельзя даже отравить, потому что они едят только из его рук. Кроме того, Бен сам приедет сюда через пару дней. На это я, конечно, согласился с большой охотой, потому что, независимо от его работы в полиции, он так же, как и ты, один из самых близких мне людей, несмотря на то, что мы так редко видимся. Я думаю, что он, наконец, вздохнет спокойно, когда сам здесь появится… — Иэн снова рассмеялся. — А ты знаешь, что он велел мне обратить особое внимание на Гастингса! Представляешь? Ну неужели они там воображают, что ученый такого ранга всыплет цианистый калий в кофе коллеги?! Но дело даже не в этом. Я был поражен, когда выяснилось, как много Бен знает обо мне и моих исследованиях. О Спарроу, которого он никогда в жизни не видел, он говорил, как о старом знакомом! Впрочем… — тут голос Иэна зазвучал немного язвительно, — если уж говорить о Гастингсе, Бен мог бы меня так настойчиво не предупреждать. У нас и так заведено закрывать на ключ ту часть дома, где находится лаборатория. Туда ведет лишь один путь: через мой кабинет. Ключ к двери кабинета особый, он — единственный, и мы передаем его друг другу из рук в руки, а ночью он хранится у меня в комнате. Кроме того, в кабинете находится прочный несгораемый сейф. Все, что могло бы заинтересовать непрошеных гостей, находится в этом сейфе, а ключи от него только у нас двоих — у Спарроу и у меня. Даже Филипп не имеет к нему непосредственного доступа. Окна всего первого этажа забраны мощными решетками еще сто лет назад, а та часть, где находится лаборатория, оснащена новейшей охранной сигнализацией. Как видишь, наши исследования ведутся в настоящей крепости: собаки, полицейские в палатке, решетки, сейфы, особые ключи! Ну и в довершение всего Бен обязал меня сообщать фамилии всех гостей и предупреждать о тех днях, когда я или Спарроу покидаем Саншайн Мэнор. К счастью, все это уже ненадолго. Я думаю, через месяц мы закончим то, над чем работаем, то есть овладеем технологическими основами нашего метода. Если с одним из нас что-нибудь случится, другой сможет довести дело до конца. А уж потом пусть этим занимается промышленность.

— Я думал, — сказал Алекс, — что химические исследования производятся в каких-то специальных зданиях, а эпоха ученых, работающих дома, давно закончилась.

— Ну разумеется! — Драммонд хлопнул в ладоши — Бог ты мой! Мы проводим массу исследований, но далеко отсюда, то есть не мы сами, — на нас работает целый оперативный штаб. Нам вовсе не нужно находиться там, — мы даем задания и получаем результаты. Каждый второй день именно с этой целью из Лондона прибывает машина. А здесь, на месте, мы занимаемся лишь теоретической работой. Лаборатория нужна нам иногда только для небольших экспериментов, которые можно проводить на месте. Ею руководит Филипп, и он снимает с нас огромную часть работы при непосредственных опытах, — Иэн умолк. — Думаю, что Гастингс дорого бы заплатил, чтобы узнать, чего же конкретно мы уже добились и далеко ли зашли. Он очень славный человек. Я знаю его давно. Я гостил у него в Америке и пригласил его к себе, если он посетит Англию. Он приехал, и я стараюсь, чтобы ему тут было хорошо. Но он, бедняга, очень хотел бы увезти кого-нибудь из нас с собой.

— Не понимаю, — покачал головой Алекс. — Что это значит?

— Это значит, что может, например, существовать какая-то американская фирма, которая скажет: «Мистер Спарроу, или мистер Драммонд, мы готовы заплатить вам сто тысяч долларов, если вы приедете сюда и отдадите нам свои знания и умение, вместо того чтобы отдавать их кому-то другому. Вы заработаете на своих исследованиях в пять раз больше, чем в Англии, а потом мы готовы заключить с вами еще более выгодный контракт».

— И люди так делают?

— Разумеется! Ну, если бы американский издатель предложил тебе гонорар в пять раз больше английского за первое издание твоей книги, ты бы ее не продал?

— Пожалуй, да… Но в некотором смысле неважно, кто издает книги, однако имеет большое значение, кто пользуется плодами научных исследований.

— Конечно. Поэтому мы и работаем для отечественной промышленности. Но никогда не известно, не окажется ли вдруг, что как раз эта отрасль отечественной промышленности является замаскированной американской собственностью. Это джунгли, мой дорогой! Рядовому химику трудно в них найти дорогу. На этот раз немного легче, потому что мы работаем непосредственно для правительства. Отсюда, вероятно, и проистекает такой интерес Скотленд-Ярда.

— Ну хорошо, — не сдавался Алекс. — А если бы, например, мистер Гастингс переговорил с твоим сотрудником, мистером Спарроу — я, разумеется, говорю это чисто теоретически, — и оба они пришли бы к выводу, что мистер Спарроу не прочь поменять климат и покинуть Англию на годик-другой или просто желает совершить путешествие по Соединенным Штатам, что тогда?

— Ничего, — Драммонд развел руками. — Если он передаст что-либо, что бесспорно является моим открытием, я могу подать на него в суд. Но суд этот будет запоздавшим, потому что секрет уже выскользнул из рук. Поскольку наши исследования общие, я, разумеется, имел бы гарантированный доход со всего, что получил бы Спарроу в качестве практического результата нашей работы. Конечно, все это было бы не очень порядочно с его стороны, но он мог бы, например, сейчас прийти ко мне и честно сказать, что больше его не интересует сотрудничество со мной. Это было бы трудно предотвратить. Наконец, мы могли бы с ним просто поссориться, и результат был бы тот же. Просто в таких случаях заведомо предполагается, что люди начинают работать вместе не для того, чтобы обманывать свою страну и своих товарищей по работе. Но здесь и правда очень многое зависит от этики. Впрочем, если бы Спарроу сказал мне, или я ему, об отказе от совместной работы, но при сохранении тайны и прав собственности на решение проблем, которые мы решили совместно, то отпала бы даже этическая проблема. Я мог бы спокойно отдать свои знания американцам, слегка изменив направление исследований, но, разумеется, пользуясь результатами совместной работы, потому что этого ученый никогда не может избежать. Это очень сложный вопрос… Я говорю об этом лишь вскользь, потому что трудно предположить что-либо подобное. Бедный Гастингс с момента приезда пытается дать нам понять, что деловые люди его страны носили бы нас на руках. Сам он не только исследователь, но и промышленник, серьезно связанный с производством синтетических изделий. У него блестящий ум! Думаю, что если бы он знал лишь идею, на которой основан наш метод, он очень быстро догнал бы нас. К счастью, он ее не знает. Это все совсем не так просто. Вопреки видимости, наука вовсе не двигается вперед чисто механически. Происходят великие случайности, бывают удачные импровизации, иногда решающими оказываются даже отдельные проблески мысли, вроде тех, которые порой возникают, когда ты уже засыпаешь и, вскочив, наскоро записываешь их в лежащий у постели блокнот… Это прекрасная война умов. И мы, ученые, определенным образом любим ее, потому что это война созидания, а не разрушения. Вот почему это письмо представляется мне абсурдным. Даже если бы наш метод мог бы привести к результатам, превышающим любые ожидания, то все равно — это лишь вопрос времени — пройдет не более двух-трех лет, и все промышленно развитые страны сами научатся применять такую технологию на практике. И после этого тайна уже не имеет такого значения. Речь идет лишь о первенстве в завоевании рынков, о создании хорошей марки данной страны в гонке прогресса. Конечно, в расчет входят огромные суммы за продажу лицензий, и кроме того, остается немного славы для нас, скромных исследователей. Ну и чуточку денег. Даже, честно говоря, много денег. И это все. А через двадцать лет все это окажется безнадежно устаревшим, и на смену придут новые методы и технологии, о которых нам сейчас даже не снится. На том и стоит этот мир. Я прекрасно понимаю, что можно попытаться купить создателей какого-либо интересного производственного метода, я понимаю, что можно действовать в этом направлении. Но угрожать им? Убивать их?! Нет, это абсурд. Никто таких вещей не делает, да и нет в них никакого смысла. Мы можем обвинять крупные концерны во многом, но никогда в бессмысленных действиях. Я не верю во все это.

— Дай Бог, чтоб так было, — вздохнул Алекс. — В конце концов, если ничего не случится, то случится то, что ты предсказываешь. Я тоже не очень верю в такие авантюрные намерения. А если бы они действительно имели какой-нибудь смысл, то я не верю в то, что какое-то постороннее лицо, автор письма, могло быть в это замешано…

— Конечно!

Прогуливаясь, они дошли теперь до восточной стороны парка. Стали слышны удары теннисных ракеток по мячу и приглушенные зарослями голоса.

— Кажется, дамы уже начали игру, — сказал Алекс.

— Точно, — Драммонд взял его под руку. — Джо, хватит рассуждать о всякой ерунде. Поглядим лучше, что происходит на корте.

Он повел Алекса через поляну прямо сквозь кусты фиолетовой сирени. Удары по мячу звучали все отчетливей. Минуту спустя они увидели сквозь деревья сетку, за ней травянистый корт и две подвижные женские фигурки в белом. Обе женщины были в коротеньких шортах и белых майках. На скамеечке у корта сидел Филипп Дэвис и время от времени громко выкрикивал счет.

— Да тут настоящий турнир! — воскликнул Иэн. — Пошли глянем!

— Тридцать-пятнадцать! — крикнул Филипп.

Сара подавала. Она сильно откинулась назад и нанесла мощный удар, который Люси отразила с большим трудом. Сара тем временем была уже у самой сетки. Она бежала стремительно, как мальчишка, — молниеносный удар, и против мяча, посланного в противоположный угол, Люси оказалась бессильной.

— Аут! — сказал Филипп. — По тридцать.

Значит, бросок Сары оказался чересчур длинным. Люси спокойно стояла на задней линии корта, готовясь к приему очередной подачи. Сара подавала снова. Мяч попал в сетку. Вторая подача бывает обычно слабее. Люси на два шага подошла к сетке. Но Сара ударила очень сильно, и мяч, отразившись у самых ног соперницы, не оставил Люси никаких шансов.

— Больше! Подача! — сказал Филипп.

Теперь Сара подала мягче, и Люси отразила мяч длинным кроссом в противоположный угол. Сара успела добежать и резко отразила. Казалось, Люси снова ударит в другой угол, но она подрезала мяч, и он упал прямо за сеткой, даже не подпрыгнув на мягкой траве корта.

— Поровну!

— Прекрасно играют, — сказал Алекс. — Никогда бы не подумал, что никому не известные любители…

— Люси до замужества была одной из лучших юниорок Англии, — рассмеялся Драммонд. — Она великолепно думает во время игры! Я люблю на нее смотреть. Она всегда делает то, что должна сейчас сделать. Сара — это ураган. Если у нее получается — нет противника, который мог бы ей противостоять! Она рубит, как мужчина. Ты бы никогда не поверил, какой сильный удар может нанести эта маленькая ручка. О, смотри!

Люси как раз отразила мяч с конца корта, и казалось, что сопернице ничего не остается, как отразить его с большим трудом обратно, давая Люси возможность сделать с этим мячом все что ей вздумается. Но Сара метнулась как молния и послала мяч в угол, противоположный тому, где стояла Люси, которая отчаянно бросилась к мячу и с трудом сумела отразить его мягким ударом. Пока мяч медленно летел вверх, Сара не сводила с него глаз, подбегая к самой сетке. Ракетка мелькнула в ее руке. Алекс даже не успел заметить всего движения, таким оно было быстрым. Могучим ударом, которого не постыдились бы корты Уимблдона, Сара послала мяч прямо под ноги Люси. Та даже не дрогнула и лишь подняла ракетку.

— Браво! — крикнул Алекс.

Сара улыбнулась.

— Больше! Подача!

И снова удар, отражение, Сара рванулась к сетке, Люси попыталась перехватить мяч, но послала его в аут.

— Состояние геймов: пять-четыре в пользу миссис Драммонд, — крикнул Филипп.

Соперницы поменялись сторонами. Когда они проходили мимо сидящих зрителей, Люси сказала:

— Разбивает меня твоя жена!

Но дышала Люси спокойно, в то время как Сара вся раскраснелась и, склонившись, вытирала лицо полотенцем.

Легкую подрезанную подачу Люси Сара отразила в аут.

— Пятнадцать-ноль, — сказал Филипп.

Вторая подача была мощнее, но Сара отразила ее почти вслепую и с такой силой, что Люси лишь подбросила в руке следующий мяч и перешла на другую половину корта.

— По пятнадцать!

«Она играет как-то отчаянно, — подумал Алекс. — Выигрывает, но играет отчаянно. Она знает, что если перестанет бить по мячу изо всех сил, спокойствие соперницы разрушит все ее атаки и она проиграет. Но это здорово, что она вкладывает столько страсти в игру!»

Люси стояла теперь выпрямившись, у задней линии корта и спокойно смотрела на соперницу. Сара заняла позицию у линии, наклонившись и крепко сжимая рукоятку ракетки обеими руками. Люси подбросила мяч, и к изумлению Алекса, ожидавшего слабого, подрезанного мяча, который должен был вывести Сару из равновесия, внезапно ударила очень сильно и точно. Сара настолько была застигнута врасплох, что даже не шелохнулась.

— Тридцать-пятнадцать! — объявил Филипп.

Очередную подачу Сара отразила прямо на ракетку соперницы. Люси подала короткий мяч и, когда Сара с большим трудом добежала до него, спокойно прошла вдоль линии, даже не поглядев на мяч.

— Сорок-пятнадцать!

Алекс увидел, что Сара вытирает лицо рукавом. Если сейчас она не соберется, Люси выровняет счет геймов до пять-пять. Он знал, и вероятно, Сара тоже знала, что тогда у нее уже не хватит сил сопротивляться этой точной, хладнокровно мыслящей сопернице.

Люси подала спокойно. Видно было, что теперь она готовится использовать первую же ошибку Сары, чтобы закончить гейм. Но Сара отбила мяч в самый угол корта, вынудив Люси к отчаянной погоне за ним и отражению с большим трудом, а затем с обманчивой небрежностью снова нанесла такой сильный удар в другой угол, что Люси лишь беспомощно развела руками.

— Сорок-тридцать!

Снова подача и снова резкий быстрый мяч в ответ. Люси отразила прямым, точным ударом вдоль линии. Этот мяч должен был миновать Сару у сетки и закончить гейм. Но к удивлению ее самой и зрителей, Сара в фантастическом прыжке отразила мяч. Теперь Люси нанесла мощный удар и рванулась к сетке.

Алекс наблюдал за лицом Сары, которая находилась по ту же сторону корта, где он сидел. Она была сосредоточенна, неподвижна и, несмотря на напряжение, казалось, радовалась. Так, будто борьба только теперь начала приносить ей удовольствие. Не сводя глаз с Люси, бегущей изящными прыжками серны к сетке, она мягко приняла мяч и направила его легкой дугой над самой сеткой. Люси отразила в угол, но Сара интуитивно уже была на полпути, когда ракетка соперницы лишь прикасалась к мячу. И тогда Алекс снова увидел ее настоящий удар. Маленькая, смуглая ручка сделала, на первый взгляд, мягкий округлый взмах, но мяч рванулся, будто вылетев из пушечного ствола. Такого удара не мог бы отразить никто в мире.

— Красиво! — воскликнула Люси, взмахнув ракеткой.

Сара не ответила даже улыбкой. Она стояла, уже готовая принять подачу, склонившись вперед и крепко сжав ракетку.

— По сорок! — Филипп взглянул на сидящих мужчин. — Какой красивый матч, не правда ли?

Теперь подавала Люси. Мяч был легкий, и Сара спокойно отразила его. Люси также спокойно вернула мяч. Наступил обмен простыми ударами: один, второй, бэкхенд, форхенд… бэкхенд, форхенд. Сара, как тигрица, рванулась к сетке и легко срезала.

— Больше у Сары! Сетбол! — Филипп начал нервничать.

Люси была так спокойна, будто игра только начиналась. Она сделала сильную подачу. Сара также сильно отразила на форхенд. Люси сосредоточилась, когда мяч летел к ней, и Алекс понял, что сейчас она сыграет ва-банк. Сара находилась на середине корта, приближаясь к сетке.

Люси нанесла удар, которого не постыдился бы крупнейший мастер, и мяч, словно белая ласточка, мелькнув над сеткой, пролетел в миллиметре от отчаянно протянутой ракетки Сары и упал в нескольких сантиметрах от линии.

— Великолепно! — только теперь Сара улыбнулась и вдруг, подбежав к сетке, перепрыгнула через нее и оказалась на половине корта соперницы.

Люси, опустив ракетку, стояла неподвижно, крепко сжимая левой рукой кисть правой.

— Что случилось?

Алекс и Драммонд вскочили со скамейки, но Филипп опередил их.

— Не знаю… — Люси побледнела. — Кажется, надорвала связку… а может, только растяжение. Ужасно…

— Нет, нет, это пройдет… — Филипп растерянно стоял перед ней, не зная, что делать, и нервно потирал ладони.

— Я думаю об операции, которую мне предстоит делать… — Люси тряхнула головой. — Как болит!

Сара и Драммонд подхватили ее под руки и усадили на скамейку.

— Филипп, — обратилась Люси к Дэвису, пытаясь взять себя в руки и явно превозмогая боль, — будьте добры, принесите мой медицинский чемоданчик. Он в нашем с Сарой гардеробе… — Она повернулась к Саре. — Ты позволишь, дорогая?

— О чем ты говоришь, конечно! — Сара нетерпеливо взмахнула рукой. — Бегите, Филипп!

Филипп Дэвис рванулся будто на крыльях. Сара крикнула ему вслед:

— Это такой черный чемоданчик, он стоит на столике под окном!

— Да, я знаю, — не сбавляя бега, крикнул Филипп и скрылся за деревьями.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Сара, склонившись над рукой Люси. — Это был фантастический удар! Я не удивляюсь, что связка могла не выдержать. Это не очень опасная травма, только пару дней не надо ничего делать больной рукой.

— Не знаю, — Люси покачала головой. Морщась от боли, она прикоснулась кончиками пальцев левой руки к больному месту. — Что-то уж слишком острая эта боль… — пробормотала она. — Боюсь, как бы не пришлось отложить операцию, если наступит ухудшение. — Она выпрямилась и попыталась улыбнуться. — Но идея была недурна. Ты ведь ничего не ожидала такого, правда?

— Даже если б и ожидала, не знаю, что я могла бы сделать. Я не успела даже шевельнуться. Я думала, что ты попытаешься взять меня на бэкхенде. Но это все ерунда, дорогая. Сегодня тебе надо пораньше лечь и не двигать рукой. А завтра посмотрим.

— Если боль уменьшится, а рука не опухнет, — Люси снова прикоснулась к больному месту, — то после нескольких сеансов массажа я буду в состоянии держать в руке нож.

— Нож?! — не поняла Сара. — Ах да, конечно! А я почему-то подумала о еде…

— Нет, хотя за ужином я буду есть, как ребенок, — Гарольду придется все мне резать и намазывать. Но я имела в виду скальпель.

— А вот и я! — закричал Филипп, подбегая. В руке он держал маленький черный чемоданчик.

— Нажмите на замочек вот здесь. Нет, не так — влево…

Он послушно выполнил ее указания, и чемоданчик открылся. Здесь находился набор хирургических инструментов, прикрепленных к стенкам, за одной из перегородок — перевязочный материал, за другой — ряд бутылочек.

— Хорошо, что он всегда со мной, — Люси левой рукой вынула эластичный бинт и заглянула в чемоданчик. — Нет ножничек! Я вынула их утром. Ничего не поделаешь. — Она взяла один из двух длинных острых скальпелей с горбатыми лезвиями. — Будьте добры, разверните бинт! — попросила она Филиппа и протянула скальпель Драммонду. — Отрежь, пожалуйста, примерно полтора ярда.

Филипп растянул бинт, и Драммонд склонился, чтобы его перерезать, но стоило ему лишь прикоснуться скальпелем к натянутому бинту, как тот мгновенно лопнул.

— Никогда бы не подумал, что скальпель такой острый! — сказал Иэн с изумлением.

— Он должен быть даже еще острее, чтобы живая ткань не создавала ни малейшего сопротивления. Это, конечно, преступление, что я режу им бинт. Теперь он уже ни на что не годен… Ну да ладно, натяните бинт здесь, вот так, и медленно обматывайте справа налево, вверх…

Филипп осторожно выполнял ее указания. Когда перевязка была сделана, Люси встала и легонько отстранила мужчин, которые рванулись ей на помощь.

— Ничего, ничего, уже лучше. Даже не очень болит… Через пару минут будет ясно, надо ли делать компресс. Думаю, что, быть может, все хорошо кончится уже завтра. Простите за беспокойство и хлопоты. Но тут, правда, дело не во мне, а в моих пациентах. Малейшая мышечная боль или одно неуверенное движение могут привести к провалу операции и смерти человека.

Выслушивая дружные заверения о том, как все были рады ей помочь, Люси покинула корт, и все направились к дому. Впереди Люси и Сара, поддерживающая ее под руку, за ними Филипп с теннисными ракетками и, наконец, Алекс и Драммонд, который нес чемоданчик.

— Попытаюсь сесть за машинку и что-нибудь сочинить, — сказал Алекс. — На меня прекрасно повлияла наша с тобой прогулка, Иэн. Очень жаль, что мы так редко видимся.

— Мне тоже жаль. Но думаю, что теперь мы как-нибудь восстановим то, что было в старые добрые времена. Через пару дней приедет Бен, и нам надо устроить какую-нибудь общую вылазку. Я мечтаю о том, чтобы выбраться на рыбалку в Шотландию. Мне постоянно не хватает на это времени, но теперь я верю, что оно, наконец, найдется. Можно было бы поехать втроем и остановиться в одном из их мрачных замков, превращенных в отели. Что ты думаешь об этом?

— С удовольствием! — ответил Алекс. — А что ты думаешь о том, чтобы завтра утром мы с тобой отправились на рыбалку здесь и постарались бы поймать что-нибудь еще более отвратительное, чем то, что поймал твой приятель профессор Гастингс?

— Великолепно! Быть может, это и будет маленьким нарушением трудовой дисциплины, которую я сам себе навязал: с восьми утра до полудня, а потом с девяти вечера до полуночи, — но бывает же, что человек нарушает созданные им самим правила. Ладно! После ужина подробнее поговорим о том, в котором часу выедем и какие возьмем удочки. Я покажу тебе мои снасти. — Он рассмеялся. — Я держу их в своей лаборатории, в закрытом на ключ шкафу, на котором собственной рукой нарисовал череп, кости и написал: «Внимание! Не открывать — смертельно опасно!» Только один Спарроу знает, что там удочки.

Они приблизились к дому, вошли в прихожую и один за другим стали подниматься по лестнице.

— Я сейчас загляну к тебе, дорогая! — сказала Сара, задержавшись у двери Люси. — Помогу тебе раздеться…

— Сообщить ли мистеру Спарроу об этом несчастном случае? — спросил Филипп. — Он сейчас в лаборатории или у себя в кабинете.

— Нет. Ни за что. Он не любит, когда его отрывают от работы. Мне все равно сейчас ничем нельзя помочь. Я сама скажу ему, когда он вернется перед ужином.

Левой рукой она нажала дверную ручку.

— Спасибо всем. Если ты будешь так добра, Сара, я подожду тебя.

— Уже иду, — Сара взяла из рук Драммонда чемоданчик и переступила порог. — Я ведь могу пройти к себе через твою комнату. Надо будет только потом спуститься вниз и отдать распоряжения службе… то есть, одной Норе, потому что сегодня суббота, и Кейт сразу после ланча ушла куда-то.

Она вошла, пропустив Люси, и закрыла за собой дверь. Алекс улыбнулся Драммонду и дружески помахал Дэвису.

— Я пошел к себе, — сказал он. — После ужина загляну в твой кабинет.

Он вошел в комнату, остановился и вынул сигареты. В пачке осталось только две. Он вспомнил, что еще одна пачка есть в чемодане, и вынул ее. Но этого не хватит на сегодняшний вечер и на завтра, если придется работать. Он много курил во время работы и тушил сигареты, не докуривая до половины, часто прикуривая следующую от предыдущей.

Джо уселся перед пишущей машинкой. Часы с солнечным маятником за его спиной трижды пробили и утихли. Алекс взглянул на бумагу: «Глава первая».

Он начал размышлять. А что, если… Он вздрогнул, но тема навязчиво возвращалась: тихий, старинный английский дом, лежащий над морем и окруженный с трех сторон густым парком… В доме группа людей: двое ученых, их жены, женщины, знаменитые в своих профессиях — врач и актриса; американский гость, имеющий довольно двусмысленные намерения, плюс к этому — друг со времен войны, автор криминальных романов… Молодой секретарь… Любовные перипетии внутри этой маленькой группы… И вдруг гибнет человек… В полночь звучит выстрел. А может, не выстрел?.. Все просыпаются… подбегают к дверям… Кого среди них нет?

Джо уже знал, кого нет. Он записал на бумажке, лежащей рядом с машинкой, инициалы этого лица. А потом начал размышлять над тем, кто же убил. Пару минут он сидел молча, напряженно перебирая мотивы и их убедительность. Некоторые были очевидными, иные скрытыми, но внезапно его озарила одна мысль. Да! Это был настоящий мотив для криминального романа, мотив простой и ясный, но в то же время скрытый, очевидный и невидимый, ужасающий в своей правдивости. Да. Только этот, единственный человек мог убить!

Джо еще раз склонился над листком и написал две новые буквы. Он уже нашел убийцу. Разумеется, надо будет поменять характеры действующих лиц, быть может, их профессии, возраст, расположение дома и несколько других подробностей. Но весь замысел выглядел очень красиво.

Он склонился над столом, взял новый лист и начал черновое деление будущей книги на части. Фальшивые следы, алиби, мотивы убийства, так, чтобы каждый из присутствующих мог быть подозреваемым. Но убийца будет лишь один… Он может быть только один: именно этот.

— Я тебя нашел! — потер руки Джо. Теперь он знал, что книга скоро будет написана.