Сказки и предания алтайских тувинцев

1. Хвала Алтаю

2. Эргил-оол

Ааалаяний! Жил однажды маленький мальчик с серой лошадью-двухлеткой, с которой клочьями свисала прошлогодняя шерсть, маленький мальчик с кудлатыми волосами и зубками, как гниды.

Ааалаяний! День ото дня становился мальчик все больше похож на мужа: он рос, как трава, прибавлял в весе, как звери Алтая.

Ааалаяний! День ото дня он становился все более зрелым и разумным. Сделал себе лук из камыша, сделал себе стрелы из ковыля и пристрастился стрелять по ремням [42].

Ааалаяний! А потом он принялся стрелять вверх по взлетающим птицам и вниз по слетающим птицам.

Ааа! День ото дня мальчик все больше становился мужем, день ото дня мир становился все более прекрасным; ааа — каждый день он разбрызгивал жертвы своему великому Алтаю, привязывал жертвенные ленты к его деревьям и возносил ему молитвы. Как знать — вырос он из земли или упал с неба.

И еще была у него сине-серая лошадь-двухлетка, с которой клочьями свисала шерсть, оставшаяся с прошлого года.

Ааалаяний! На третий день прибывающего месяца он ушел молиться алтайскому небу, воскурив ему жертвы. А на четвертый день старого месяца он возвратился домой.

Ааалаяний! Сидел в один прекрасный день мальчик и размышлял: «Разве раньше не говорили: одна-единственная щепка еще не костер, один-единственный человек еще не аил». Поразмышлял так мальчик про себя, а потом поднялся на свой великий Алтай и решил отправиться куда-нибудь.

Ааа! В один прекрасный день взял он своего серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и поехал без седла, устремив взгляд прямо на север; и, оказавшись довольно высоко, увидел он какое-то завихрение, столбом поднимавшееся к небу. Если подумать, что это пыль, то скорее это похоже на дым; а если подумать, что это дым, то скорее это все же похоже на пыль.

Увидев это завихрение, мальчик задумался: «Ну как же я выгляжу: конь, на котором я еду, без седла, в руке моей никакого оружия».

Ааалаяний! Поскакал мальчик дальше и приехал к жалкому джадыру из сена. Переночевал там и снова поскакал, не меняя направления. Так он и ехал, а когда поднялся на Серый Холм Договора, до которого добрался еще накануне, и оглянулся — столб дыма, тот, что он уже раньше видел, приблизился.

«Ааалаяний! Если мне туда не поехать, то кто-нибудь, кто видел меня, решит, конечно, что я испугался», — размышлял он. Но вознамерившись ехать туда, мальчик подумал: «Проклятие, когда ты таков, что сил еще не хватает, как же это тяжело!» Так сидел он, раздираемый противоречивыми мыслями, но, хоть и тяжело было, он все-таки решил наконец: «Нет, черт побери, пристало ли человеку бояться смерти? Чем бы все ни кончилось, поеду!» Сел он на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и быстро поскакал к тому месту, где вздымался столб не то дыма, не то пыли. Когда мальчик скакал туда, его сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти вдруг остановился — а как ему было не остановиться?

Мальчик удивился, спешился, только взглянул на сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, как сине-серый двухлеток заговорил.

Ааа! Губы двухлетка, похожие на крышки казана, вытянулись, и он начал говорить:

— Ааа! Ты, мальчик с зубами, как гниды, и кудлатой головой,

о чем ты думаешь, куда направляется? — так спросила его лошадь.

— Ааа! Я еду туда, хочется мне посмотреть на это завихрение, похожее на пыль, если подумаешь, что это дым, и похоже на дым, если подумаешь, что это пыль.

— Ах, как ты можешь отправиться туда, ты, малыш из малышей, ты, мальчишечка, мясо которого еще не стало мясом, кровь которого еще не стала кровью, — так сказал сине-серый двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти.

Ааалаяний! Когда сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти сказал так, мальчик задумался и не знал уже, что ему делать.

— Ах, мой мальчик, — сказал сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, — где же твое седло и сбруя, без них ты не сможешь скакать на мне. Где же твое оружие, без него ты не сможешь ведь схватить врага! Каково имя твоего отца, каково имя твоей матери? И какова кличка лошади, на которой ты едешь? И как зовут тебя самого? Какова цель, к которой ты стремишься? Где дорога, по которой ты отправишься? Если тебя спросят об этом, что же ты тогда ответишь?

Так сказал его конь, сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти.

«Ааалаяний! Тут и правда есть о чем подумать», — сообразил мальчик. Стал он размышлять, получил благословение от всех четырех копыт своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, расстелил полу своего халата и стал ему кланяться этот мальчик. Ааа — тут взглянул его сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти вверх и чихнул; потом взглянул вниз и чихнул; и из одной его ноздри выпало полное снаряжение коня — седло и сбруя, а из другой ноздри выпали стрелы и лук — полное снаряжение, необходимое для того, чтобы отправиться на место боя, сбросил мальчику его сине-серый двухлеток.

Ааалаяний! Мальчик вскочил, надел на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти седло, натянул туго двадцать пять подпруг, надел ему на голову недоуздок и узду — и все как раз подошло сине-серому двухлетку.

Ааа! Лук в черных пятнах, колчан со стрелами прикрепил он себе на бедро, и вооружение так подошло мальчику — ай-яй-яй-яй!

Ааалаяний! На голове мальчика еще был тот пушок, с которым родила его мать. Его кудлатая голова была все еще такой же, как и всегда. Ааа — сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти стал покусывать там и сям и съел весь пух с головы мальчика. А теперь сине-серому двухлетку с клочьями прошлогодней шерсти настала пора нарекать имена, и он обратился к своему мальчику:

— Теперь пришло нам время дать друг другу имена. И ты дай мне имя Сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, одаренный при рождении двадцатью пятью умениями предсказывать будущее. А себя ты можешь назвать Эргил-оол, родившийся с зажатыми в кулаке кончиками сердец двадцати пяти настоящих мужчин из двадцати пяти разных краев, родившийся с зажатыми в кулаке кончиками сердец десяти настоящих мужчин из десяти разных краев, тот, отец которого — Небо, а мать — Земля. — Вот какое имя дал ему его Сине-серый двухлеток.

Ааалаяний! И сказал тогда мальчик:

— Получилось, кажется, очень метко! — и вскочил на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, одаренного при рождении двадцатью пятью умениями предсказывать будущее, опоясался, надел лук и стрелы, и с этого дня родился он как славный герой.

Ааалаяний! Теперь пожелал он узнать, что же все-таки случилось, и отправился туда, где вздымалось что-то похожее на пыль, если подумать, не дым ли это, и похожее на дым, если подумать, не пыль ли это.

Ааа! Взобрался мальчик на холм, спешился, повел свою лошадь и, еще раз оглядев все вокруг, осторожно нагнулся над вдруг оказавшимся перед ним отвесным обрывом: он убедился в том, что это поднимался дым. И, приглядевшись повнимательней, он увидел, что приближается большой пожар.

Ааа! Увидел он пожар, и огонь стал пробиваться к нему, а перед языками пламени мчался большой змей в черных пятнах, кончик его хвоста уже кое-где обгорел. И подумал мальчик: ах вот ведь тоже бедняга этот змей, как ему приходится удирать! Спасу- ка я ему жизнь! И он вытянул из лука в черных пятнах украшенное черными пятнами волшебное средство, вызывающее дождь, обратился с заклинаниями к небу Алтая, вызвал снежную бурю, загасил пожар и засыпал змея черной легкой землей, наш мальчик.

«Ааа! Хоть это и был всего-навсего пожар, но ведь все-таки победил я врага, уничтожил зловредное существо», — думал мальчик, и постепенно мысли его успокоились. Он сел на серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и опять поехал к своему джадыру из сена.

Ааалаяний! Проведя в нем вторую ночь, он утром опять вышел к покрытым снегом вершинам своего Алтая, воскурил Алтаю жертву и принес ему свои молитвы.

Ааа! Когда он снова огляделся, то увидел опять дым неподалеку от вчерашнего места и понял, что опять приближается пожар.

И снова поехал мальчик навстречу пожару. И, вглядевшись, увидел, что опять спасается от огня его вчерашний змей и кончик его хвоста уже кое-где обуглен.

«Ах, хоть это и червь земли, он ведь бежит, спасая свою жизнь, бедняга», — подумал мальчик, поднял змея тамарисковой рукоятью своей плетки и закинул его за семьдест горных гряд.

Ааа! Он опять отправился к своему джадыру из сена. И, скача на коне, Эргил-оол заметил, что тот самый змей в черных пятнах дожидается на дороге его возвращения. Подумал он: «Ну и ну, разве не забросил я его за семьдесят горных гряд? Что ему здесь надо?» — и сказал:

— Эй, я тебя убью, вот увидишь! — и схватил плетку с тамарисковой рукоятью, трижды обмотав вокруг запястья ее петлю, и уже хотел было ударить змея, но тот вдруг заговорил:

— Ааа! Мой Эргил-оол, не убивай меня! Я дожидаюсь тебя на твоем пути, потому что я из тех, кому ты помог. Я не собираюсь вредить тебе, — сказал змей.

— Ааа! Я очень спешу! Ну говори же скорей, что тебе надо сказать, выскажи то, что тебе надо высказать! — сказал он.

И когда Эргил-оол сказал это, змей ответил:

— Эй, Эргил-оол, мне хотелось бы, чтобы мы с тобой обменялись золотой клятвой и стали друзьями. Я — герой, отправившийся на войну с морем Узут. Там был один герой, которого звали Хаан на черном коне с белой звездой на лбу. Он был такой, что не хотел оставить ничего на всем большом Алтае. Ааа, сражаясь все время с этим ханом, я остался на свете совсем один и, когда не было уже никакой надежды, решил бежать, и тогда он послал за мной пламя и стал меня преследовать. Ты, Эргил-оол, спас мне жизнь. Как же мне расстаться с тобой? Пойдем вместе в мою юрту, в мою страну!

«Вот проклятие, как бы мне отделаться наконец от этого змея!» И наш Эргил-оол поднял его на рукоять своей плетки и снова закинул за семьдесят горных гряд.

Поехал он дальше, но тут остановился его Сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, во времена прежнего хана назвавший себя сам Эрдинэ Гёк — Драгоценный Сине-серый. Наш Эргил-оол спешился, простер полу своего халата, снова получил благословение от всех четырех копыт коня и сказал:

— Мой Сине-серый с клочьями прошлогодней шерсти, что тебе известно? Видно ли тебе, что я умру, или видно, что вырасту?

Задавая коню эти вопросы, наш Эргил-оол держал простертой полу своего халата и молился стоя.

— Ах, этот твой змей не возвратится змеем, — сказал конь. — Ааа! Придет черноволосый юноша с широкой черной бородой и с лицом красным, как малина, и станет говорить с тобой. Будешь ли ты, дружелюбно выслушав его речь, отвечать ему по-хорошему? — вот что сказал конь.

Ааалаяний! Сел наш Эргил-оол снова на своего коня по кличке Эрдинэ Гёк и поехал. Навстречу ему показался всадник, который, увидев Эргил-оола, спрыгнул со своей лошади и, ведя ее под уздцы, подошел к нему. Поравнявшись с Эргил-оолом, он остановился.

Ааа! Наш Эргил-оол спросил сердито:

— Как тебя зовут? Где твоя земля? Мой путь не терпит задержки, до моей земли еще далеко. Если хочешь сказать что-нибудь, говори скорей!

— Я пустился в путь и жду Эргил-оола, чтобы встретиться с ним и сделать его своим старшим братом. Я тот, кто пришел, желая увидеть твое юное лицо, — сказал он. — Ааа, я господин всего живущего в море. Ну а где ваша земля, какова кличка вашего скакуна? Каково ваше собственное имя? Меня зовут Один из девяти героев-ленников Гесер Богды, — сказал он.

— Что касается моего скакуна, то его зовут Сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, одаренный при рождении двадцатью пятью умениями предсказывать будущее. Что же до моего собственного имени, то зовут меня Эргил-оол, мать которого — Земля, отец которого — Небо, — сказал Эргил-оол.

— Ааа! Теперь я отправлюсь с вами, пойдем в мою юрту! — настойчиво просил тот.

И когда тот стал уж очень наседать, Эргил-оол сказал:

— Я приеду завтра! — И, узнав у него название местности, он сделал зарубку на солнце, забил колышек на луне, точно назначив день и месяц, и дал обещание тому человеку.

Оба они стали добрыми друзьями, наши герои, призвав на свои головы защиту Балджыр Бургана, на свои косы — защиту Гесер Богды, а на свои темечки — защиту Очир Бургана и дав друг другу золотую клятву.

Ааалаяний! Теперь наш Эргил-оол опять поехал к своему джадыру из сена, а наш юноша с обрамляющей его лицо черной бородой и лицом красным, как малина, повернул прямо на север и ускакал. Встав утром, наш Эргил-оол тотчас собрался и поехал прямо на север, вслед за своим добрым знакомцем.

И, скача по дороге, он вспомнил слова, сказанные ему накануне его добрым другом.

— Когда ты взберешься на большую и высокую гору Сюмбер, то увидишь тогда перед собой большое море, — сказал он. — Если ты, высоко подняв полы своего халата и закрыв глаза, прыгнешь на середину этого моря, то там окажется дом, сложенный из трех домов, вставленных друг в друга, к нему привязаны собаки Озер и Гозар. Как будто не видали они никогда человека, набросятся на тебя собаки Озер и Гозар. А ты, подумав о том, что эти собаки еще никогда не видали человека, — хлоп! — и опустишь полы своего халата, и обе собаки остановятся. Когда ты пройдешь в третью дверь, увидишь, что там на черном троне лежит и спит змей, черный, как коршун. Если ты скажешь: «Добрый друг, все ли у тебя мирно и благополучно?»— я, конечно, проснусь. Над этим змеем на троне в черных пятнах будет спать, свернувшись кольцами, змей в черных пятнах. Если ты поздороваешься с ним так: «Отец, все ли у вас мирно и благополучно?»— то поднимется и подойдет к тебе старик. А над ним на троне в бледных пятнах будет спать змея в светлых пятнах. Если ты обратишься к ней с приветствием: «Ну, матушка, все ли у вас мирно и благополучно?» — то встанет старая женщина и пойдет тебе навстречу.

Ааа! Все это он ему сказал. Ааалаяний — когда наш Эргил-оол поднялся теперь на ту высокую гору, он увидел, что там действительно раскинулось большое море. Ааа — прыгнул он в него с закрытыми глазами. Все, что тот сказал ему заранее, оказалось истинной правдой: две собаки, Озер и Гозар, появились и напали с двух сторон. Он подумал: эти собаки никогда еще не видели человека, и — хлоп! — опустил полы своего халата. И тогда обе наши собаки остановились. Когда он прошел и в третью дверь и, войдя, посмотрел — на нижнем троне в черных пятнах лежал, свернувшись в девять колец, большой черный змей. Он обратился к нему с приветствием:

— Добрый друг, все ли у тебя мирно и благополучно?

Тот ответил:

— Да, мирно и благополучно, добрый друг. А сам ты здоров ли и благополучен? — И подошел к нему его знакомец и пожал ему руку-

Ааа! Змея в черных пятнах на троне в черных пятнах он спросил:

— Эй, отец, живется ли вам мирно и благополучно?

И тот отвечал:

— О да, благополучно и мирно, сын мой. А сам ты благополучен ли и здоров? — И седоватый старик поднялся и пошел ему навстречу.

Теперь он спросил его мать о ее самочувствии. На троне с бледными пятнами лежала змея в бледных пятнах, и оттуда поднялась старуха с совсем белой головой:

— Ааа! Сын мой, здоров ли ты, благополучен ли? — спросила она.

Ааалаяний! Так приветствовал он своего отца, свою мать и доброго друга. Разожгли огонь без дыма, сварили чай без пара [43] и накормили Эргил-оола. Он насытил свой проголодавшийся желудок, отоспался за все недоспанное и был счастлив.

Ааа! Пришло время Эргил-оолу уезжать. Но до отъезда он сказал своему верному другу добрые слова:

— Ну вот и наступило время моего отъезда. Моя страна далеко, люди мои воинственны, я поеду, — сказал он.

Ааа! Тот ответил:

— Правильно, добрый друг.

И потом спросил родителей:

— Что же нам дать нашему другу?

— Возьмет ли он нужные ему вещи или возьмет скот и будет его содержать? — спросили они.

Ааа! Эргил-оол отвечал:

— На что мне скот, который надо содержать, и разве я не найду. нужных мне вещей? А вот если вы дадите мне тот золотой ларец, что стоит на ваших сундуках, его-то бы я взял. Это как раз то, что подойдет, ведь он займет немного места и на скаку его можно держать перед собой за пазухой.

— Ах, сын мой, ну подумай сам, как же мы можем его отдать тебе, как можем подарить именно этот ларец? — сказали они.

— Ну, раз так, то я вообще ничего не возьму! — сказал наш Эргил-оол, и рассердившись, он уже хотел было уйти, но тут они сказали:

— Ах, мой мальчик, оставайся. Мы дадим тебе ларец, а там уж будет видно.

И они взяли и подарили ему свой золотой ларец. Старик и старуха, плача одним глазом и смеясь другим, протянули ему ларец.

Ааа! Его добрый друг сказал:

— Ну вот, Эргил-оол, когда ты уже будешь в свой стране, подложи свое седло под подушку, возьми вместо одеяла войлочный чепрак и положи этот ларец, не заглядывая в него, рядом со своей подушкой. Потом ложись и приоткрой ларец, не заглядывая в него, ни в коем случае, открывая, не заглядывай в него!

Взяв ларец, Эргил-оол отправился в путь. Взобравшись на свою большую гору Сюмбер, он сел на Сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и поскакал туда, где раньше жил. Сделав из своего седла подушку, а из войлочного чепрака — одеяло, он открыл крышку золотого ларца и лег спать. Ну и долго же спал он!

Вдруг в его сон ворвался какой-то шум, и он услыхал какие-то звонкие голоса. Удивился он: «Ну и ну, вот чудеса! Что бы это могло быть?» Открыл глаза наш Эргил-оол и поразился, увидав себя на кровати с восемью ножками; а когда встал, то увидел, что у казана на очаге хозяйничает фея, такая прекрасная, и от нее исходит такой яркий свет, что можно вдеть нитку в иголку, что можно при таком свете охранять лошадей.

Ну можно ли было нашему Эргил-оолу оставаться лежать, спрятавшись в своем укрытии! А когда он встал, чтобы одеться, раздался крик:

— Встает наш хан, добро пожаловать к нам!

Кто-то побежал и принес ему сапоги, другой бегом принес ему шубу. Они одели его, подняли, дали ему облегчиться и посадили его на ханский трон.

А выйдя из юрты, он увидел множество людей и юрты аила, стоящие одна рядом с другой. Земля и его величественный Алтай были полны людей и скота, а он был человеком, которому отныне на земле принадлежала власть надо всем и надо всяким.

3. Эрген-оол

жил тогда простой паренек по имени Эрген-оол. Однажды он поднялся на свою гору Сюмбер, чтобы поохотиться и добыть себе дичи. Настрелял он там самых красных соболей и самых синих бобров.

Ввечеру он вернулся в свою золотую, как дворец, белую юрту, сварил себе цветного красного чая своего бургана и выпил его. И заснул он крепким сном, а утром опять проверил свой скот и отправился на гору Сюмбер поохотиться. Оглянулся он и увидел, что от середины желтой степи Сарамбай движется большой красный огонь.

«Будь проклят тот, кто отнимает место у собственного отца! Что там за пожар?»— удивился он. Стал он заклинать погоду, вызвал большой дождь и загасил огонь.

Загасив огонь, он повернул к дому, и вдруг на дороге встретился ему короткий и толстый черный змей.

— Давай подружимся, добрый друг мой! — попросил он.

— Ах ты проклятый, отнявший место у собственного отца! Я рожден человеком и никогда еще не водил дружбы с гадами! Я рассеку тебя на куски, несчастный! — закричал он, занеся свою желтую плетку. Но не успел он опустить ее, как змей исчез.

Поехал он дальше и опять увидел короткого, толстого змея.

— Будем друзьями! — сказал тот. Но Эрген-оол опять повторил свое, и, как только он поднял плетку, змей снова исчез.

Поскакал он дальше, и вдруг его конь остановился. Соскочил Эрген-оол, простер по земле полу своего халата и испросил у него благословения. И молвил его конь:

— Стань другом короткого, толстого змея. — И опять, не успели они тронуться, появился короткий, толстый змей и заговорил:

— Добрый друг, давай подружимся!

— Сказать по правде, я до сих пор еще никогда не водил дружбы с червяком, да уж ладно, коли так!

И тут змей превратился в смуглого юношу с розовым лицом на синем коне. Стали они разговаривать, смеяться, а когда приехали к юрте, был устроен большой праздник. Сварили мясо семидесяти баранов, принесли семьдесят дажыыров, наполненных арагы, и стали пировать. А когда они пришли в себя, оказалось, что прошел целый месяц.

— Ну, добрый мой друг, настало время мне уезжать. До моей страны очень далеко. И вот что скажу я тебе на прощание. Приезжай в гости к нам в юрту. Если ты поедешь прямо на юг, то увидишь там большую черную гору. Когда ты поднимешься на ее вершину и поглядишь оттуда, то увидишь посреди озера стеклянный девятислойный дом. Это и есть мой родной дом. Когда ты доберешься к нему, то увидишь перед дверью двух львов. Входи без опаски! Как войдешь, увидишь двух орлов. И их не бойся! Когда одна твоя нога будет в юрте, а другая еще, снаружи, крикни: «Живете ли вы в мире и благополучии хан-отец? Живете ли вы в мире и благополучии ханша-мать? Друг мой! Явись в своем добром обличье!» А когда станешь отправляться домой, скажи: «Я возьму золотой ларец, обернутый в девять слоев хадака, что лежит у вас в сундуке». Если они не дадут его тебе, приведи меня за руку и скажи: «Я возьму моего доброго товарища!» — И, рассказав все это Эрген-оол у, он ускакал прочь.

Прошло несколько дней, и Эрген-оол решил поехать к своему товарищу. Скакал он, скакал. На вершине высокой горы огляделся и увидел на острове, посреди большого озера, большой, девятислойный дом.

Да, стал он дуть на своего коня Хан Шилги и превратил его в кремешок, сунул его в свое огниво и подумал: «Пойду-ка я к юрте моего доброго друга!»

Зажмурил он глаза и прыгнул с вершины высокой черной горы. Он услышал какой-то звук — плих-плюх — и почувствовал, что нога его уперлась во что-то. Открыв глаза, он увидел, что упал прямо перед стеклянным девятислойным домом. Не успел он коснуться земли, как на него напали два льва. Он стал отбиваться от них и кое-как проник в дверь. Тут напали на него два орла, и опять он едва от них отбился. Потом вступил он одной ногой в дом, а другую оставил снаружи и крикнул:

— Досточтимый хан-отец, живете ли вы в мире и благополучии? Досточтимая ханша-мать, живете ли вы в мире и благополучии? Мой добрый друг, явись в своем добром обличье!

Видит: лежат на трех постелях отец-змей в черных пятнах, мать-змея в светлых пятнах и тот его добрый друг — змей в желтых пятнах. И добрый его друг обернулся смуглым юношей с розовым лицом и подошел к нему.

Поднялись и подошли к нему отец и мать его друга. Сварили мясо девяноста баранов, принесли со всех сторон девяносто дажыыров арагы, устроили веселый праздник. А когда очнулись, оказалось, что прошел целый месяц. И тогда он сказал:

— Ну, досточтимые хан-отец и ханша-мать, и ты, друг-хан, теперь мне пора ехать!

— Что же ты возьмешь, мальчик? — спросили они.

— Если дадите, я взял бы золотой ларец, завернутый в девять слоев хадака, что лежит в сундуке.

— Да этого мы не можем отдать, мальчик! Возьми что-нибудь другое из скота или вещей!

— Ну ничего, если вы не можете это дать, я возьму с собой моего доброго товарища, — сказал Эрген-оол. Но когда он взял его за руку, те закричали:

— Ладно, бери себе ларец — вынули его и вручили ему. Он положил ларец за пазуху.

Но, выйдя, он не знал, как попасть теперь на вершину той горы. Подошел к нему человек и спросил:

— Ну что ты здесь стоишь, мой мальчик?

— Ах, я не знаю, как подняться на ту гору!

— Ну, коли так, закрой глаза и сядь мне на ладонь!

И когда он закрыл глаза и сел к нему на ладонь, дунул этот человек изо всех сил. И Эрген-оол взлетел и упал прямо на вершину той горы.

Своего коня Хан Шилги, обращенного им в кремешок, он снова вытащил из огнива, сел на него и поехал к своей юрте. Здесь он открыл свой ларец и заглянул в него, там лежали вырезанные из ушей метки [44] пяти видов скота, ножницы и игла.

— Ах, проклятие! Быть мне таким добрым другом и дать мне эдакую дребедень! Ну и дрянь же это!

С треском швырнул Эрген-оол ларец о край своей постели, да и заснул.

Назавтра, на заре, когда пришло время вставать и он отогнал свой долгий сон и проснулся, везде — ив юрте, и вокруг нее — кишело множество скота, а внутренность его юрты светилась.

«Что такое?»— Он осторожно огляделся и увидел, что девушка сияющей красоты уже сварила и остудила цветной красный чай его бургана.

И подумал тут Эрген-оол: «Что же мне теперь делать?» Ему было так стыдно, что он решил не вставать. Но наконец он не выдержал, сделал вид, что только-только проснулся, и вскочил. И тут же двое мужчин подали ему сапоги, украшенные узорами, двое мужчин набросили на плечи теплую шубу. Когда он вышел по малой нужде, кто-то крикнул:

— Ах, юноша, отдай половину твоего народа!

Как только он вернулся в юрту, ему принесли львиный трон о восьми ножках.

— Ах, отдай какую-нибудь часть этого народа! — молвила девушка, остудившая чай, и тут же большая часть его людей начала уходить.

Эрген-оол выпил чаю и пошел охотиться на свою гору Сюмбер. А в том краю жил хан по прозванию Харагаты Хаан с черными мыслями.

Этот хан отправился на охоту с тысячью воинами. Они подстрелили трех перепелов, но не нашли, на чем бы их зажарить.

Оглянулся хан и увидел посреди большой долины, рядом с высокой белой горой, черную реку — черную реку, окаймленную деревьями.

Послал он двух своих людей, дав им тех трех перепелов, и сказал:

— Отнесите их в большой лес у той белой горы, зажарьте и принесите обратно!

И они, привязав трех перепелов к своим седельным ремешкам, ускакали галопом. Но, прискакав туда, увидели: то, что они считали белой снежной горой, на самом деле белая юрта-дворец, а то, что они принимали за черный лес, пятнистый черный скот.

Подойдя к белой юрте-дворцу, они крикнули:

— Эй, попридержите-ка своих собак!

Тут кто-то выглянул в щель палатки, и два всадника, ослепленные сияющей красотой женщины, сползли с лошадей с правой стороны, а не с той, с какой положено. Потом они зашли в юрту и сказали:

— Харагаты Хаан с черными мыслями приказал нам то-то и то-то и велел: «Зажарьте трех перепелов и принесите их обратно». Можно зажарить их в вашей юрте?

— О, конечно, конечно, зажарьте их там у очага, — отвечала женщина.

Жаря перепелов, они не могли отвести глаз от этой красавицы и забыли про перепелов. А когда пришли в себя, был уже вечер. Взглянули — а от их перепелов остались лишь три круглых обуглившихся комочка. Оба заплакали. А жена Эрген-оола спросила их:

— Что вы плачете?

— Ах, теперь Харагаты Хаан с черными мыслями убьет нас!

— Ну полно, нечего плакать!

Отрезала она три куска от хвоста овцы, побрызгала на них молоком из своей груди, подула и дала им:

— Вот, возьмите, дайте ему и скажите: «Мы зажарили трех перепелов и принесли тебе».

Хан ел их и никак не мог съесть, и он и все его люди ели их целый месяц, да так и не доели. И подумал тут хан: «Так вот оно что! Убить, бы еще этих птиц, которых называют перепелами, и поесть бы их, вот это лакомство!»

И отправился опять на охоту. Он охотился с сотней воинов, и они убили трех перепелов. Но, съев их, он не насытился. И сказал хан:

— Приведите ко мне тех двух людей! Убейте их!

И когда хотели уже их убить, они сказали:

— Лошади, которую продают, раскрывают пасть — таков ведь обычай? А человеку, которого хотят убить, дают слово — ведь таков обычай, хан?

И спросил тогда хан:

— Ну, где это вы недавно зажарили трех перепелов?

— О, то, что вы считали белой горой, оказалось не чем иным, как белой юртой-дворцом, а то, что вы считали черным лесом, это был черный пятнистый скот. Мы пошли в юрту, чтоб зажарить перепелов. Но там мы не могли отвести глаз от сияющей красоты хозяйки юрты. И наши перепела сгорели, а хозяйка юрты отрезала три кусочка от хвоста овцы, побрызгала на них молоком из своей груди, подула и дала их нам, — рассказали они ему.

И тогда хан послал туда двух других своих людей. И они пошли туда, крикнули:

— Попридержите своих собак.

И вышла та женщина. Так сияла она красотой, что они зажмурили глаза и сползли с лошадей не с той стороны, с какой положено. Выпили они чаю, поскакали назад к хану и доложили ему:

— Да, все это правда.

Отослав тысячу своих воинов, хан один отправился к этой юрте. Подойдя к ней, он крикнул:

— Эй, попридержите своих собак!

А когда выглянула жена Эрген-оола, хан соскользнул на правый бок коня и еле удержался в седле, вцепившись в его гриву.

И хотел хан провести там ночь. Только женщина легла на кровать, как сказала:

— Ах, в старости человек становится забывчив! Я забыла прикрыть жар пеплом.

Тут воскликнул хан:

— Ну, чего уж там, я прикрою, — вскочил, и она заставила его до утра сражаться с пеплом. Ведь жена Эрген-оола была человеком, знавшим двадцать одно волшебство.

Назавтра хан опять остался ночевать. И, ложась на кровать, она воскликнула:

— Ах, моя забывчивость! Я не прикрыла войлоком дымовое отверстие!

— Я выйду, — сказал хан, — натяну войлок и вернусь.

Он пошел и, как только схватился за веревку на войлоке, так и приклеился к ней.

И, несмотря на все это, он остался еще на одну ночь.

— Ах, я не заперла дверь, придется нам спать с отпертой дверью, — сказала она, ложась в постель.

Хан сказал:

— Я пойду запру дверь и вернусь.

Пошел хан, но, прикоснувшись к двери, он приклеился к ней. Ну вот, на этот раз он переночевал, до рассвета колотясь о дверь.

Проведя так три дня, он собрался домой:

— Ладно, когда вернется ваш муж, скажите ему, пусть приедет к нашей юрте!

Через несколько дней возвратился с охоты Эрген-оол. Лег он вечером в постель, а жена и говорит ему:

— А теперь я хотела бы что-то рассказать, можно?

А он как закричит:

— Проклятие! Не хватало еще, чтобы женщина изрекала мне свои мудрости, — и толкнул ее хорошенько. Да так толкнул, что она упала с кровати. Но она опять легла на кровать и опять попросила разрешения что-то рассказать, и вновь он толкнул ее. Когда же она в третий раз попросила позволения что-то рассказать, разрешил он ей молвить слово.

Рассказала она ему все, что было в его отсутствие, и добавила:

— Это был Харагаты Хаан с черными мыслями. Он побился об заклад, что возьмет меня. Но это ему никак не удалось, и он хотел пригнать меня к себе красным огнем. Вы погасили этот огонь, и я стала вашей женой. Харагаты Хаан, полный черных мыслей, превращает место, которое он предлагает тебе, в ад, а еду, которой он угощает тебя, — в отраву.

На следующий же день Эрген-оол пустился в путь. Приблизившись к юрте того хана, привязал он своего коня Хан Шилги, а когда оглянулся, то увидел, что тот холкой достает до небесных облаков, а четырьмя ногами перекатывает валуны нижнего мира — так он стоял. Снял Эрген-оол с себя все мужское снаряжение, отнес его на солнечную сторону и прислонил к юрте; тут послышалось: крак- тарс — и юрта вся перекосилась. Затем он вошел, и ему сказали: «Сядь на львиный трон о восьми ножках!» Но он не стал садиться на него, прошел и сел рядом с ханом. Когда тот налил ему арагы, он сказал хану:

— Попробуйте сами!

Хан обмакнул в арагы свой палец и обжег его. И сказал тогда Эрген-оол:

— Место, которое вы предлагаете, — ад, а еда, которой вы угощаете, — отрава. Что вы за хан?

Разозлился хан:

— Относишься к тебе как к человеку, кормишь-поишь тебя, а ты не пьешь.

Тут выплеснул Эрген-оол арагы, и он спалил все на площади в семьдесят саженей.

И сказал тогда хан Эрген-оолу:

— Хорошо, побьемся трижды об заклад: на жену и скот другого!

Сначала Эрген-оол должен был спрятаться. Он пустил вскачь своего коня, приехал домой и, едва спрыгнув с коня, стал рыть под своей кроватью яму. А жена его и спрашивает:

— Что вы там делаете?

— О, я заключил пари с Харагаты Хааном с черными мыслями и теперь прячусь.

— Ну и глупец же вы, рыть под кроватью! — воскликнула она. — Садитесь! Уж я найду выход, когда приедет хан.

Когда она услыхала топот копыт ханского коня, она подула на Эрген-оола и превратила его в железный утюжок на длинной рукоятке и поставила его на огонь.

Хан искал-искал, ничего не нашел.

— Ладно уж, Эрген-оол, выходи, — крикнул он.

— Ну и слеп же этот хан, ну и дурак! — появился Эрген-оол.

— Да, это пари ты выиграл, — сказал хан.

Настала очередь хана прятаться.

— Он превратится в шерстинку дорогой скотины и повиснет под войлоком крыши своей юрты слева, — сказала Эрген-оолу жена.

Он пошел туда, поискал немного для виду в юрте, а потом вытянул из войлока крыши на левой стороне юрты один овечий волосок.

— Да, и это пари ты тоже выиграл, — сказал хан.

Теперь опять была очередь Эрген-оола прятаться, и его жена сказала ему:

— Сиди, пусть он приезжает!

Хан приехал, спешился. Тогда жена подула на Эрген-оола и превратила его в щипцы для очага. Не найдя его, хан закричал:

— Ладно, и это пари твое!

А Эрген-оол. сказал:

— Совсем ослеп этот хан! Ищет и даже не видит человека, сидящего здесь! — встал и подошел к нему.

— А теперь хан спрячется, превратившись в средний из трех стеблей камыша, посреди черного острова, севернее его юрты. И если сможешь, быстро сломи его! — сказала Эрген-оолу его жена.

Подойдя к трем стеблям камыша на острове, он воскликнул:

— Боже мой, какой красивый камыш! Возьму-ка я его на ручку к моему кнуту! — Но только он хотел сломить его, как перед ним возник хан и крикнул:

— Ради бога, ты сломаешь мне спину! Два пари уже твои!

Пришел Эрген-оол домой, и жена опять заставила его ждать прихода хана. А как только тот явился, она подула на мужа — и он превратился в ножницы для материи. И хан опять не мог найти его и сдался:

— Ладно, все три пари твои.

— Что ж это за хан — ничего он и угадать не может! — крикнул Эрген-оол и встал рядом с ним во весь рост.

— На этот раз хан пойдет и оборотится в пеструю желтую плетку у привязи его коня, — сказала жена.

Отправился туда Эрген-оол, поискал там-сям и сказал:

— Боже мой, какая красивая плетка! — И только он хотел схватить ее, как хан закричал:

— Ладно, ты выиграл все три пари. А раз ты такой молодой и умелый, пойди убей Эрлик Хаана и возвращайся! Сумеешь, так все — твое! — сказал хан.

— Когда-нибудь и молодой человек достигнет середины жизни, и подковы коня износятся на далеком пути! — изрекла жена. — Поезжай не раньше чем через два дня, — сказала она, — возьми с собой восемь мешков песка, семь бечевок из сухожилий, семь палок- кожемялок [45], один овечий хвост и отправляйся! — сказала она. —

Если ты отправишься прямо на юг, то увидишь, что по выжженному летнему пастбищу аила бегает черный песик. Подзови его, накорми овечьим хвостом, а потом скажи: «А теперь, братец, пойди в землю Эрлика и подожди там своего старшего брата!»— и, удавив его насмерть, отрежь ему хвост и засунь ему в пасть. Потом ты увидишь большую снежную гору, высыпь свой песок, и ты перейдешь через нее. Потом придут семеро мужчин, страдающих от чесотки, и спросят: «Почесаться нам о тебя или о твоего коня?» Дай им тогда семь палок-кожемялок. Потом придут семь женщин и спросят: «Вытянуть сухожилия у твоего коня или у тебя само- го?» Дай им семь бечевок из сухожилий, — так поучала его жена.

Провел он дома еще две ночи, затем взял с собой все это и отправился в путь. И по дороге с ним случилось все то, что предсказала ему жена. И он сделал все так, как она ему посоветовала.

Наконец он увидел по обе стороны большой крутой скалы двух людей — мужчину и женщину.

— Где ты? Где я? — кричали они все время друг другу.

— Что вы за люди? — спросил их Эрген-оол.

И они ответили:

— Ах, когда мы жили в стране людей, мы были мужем и женою, а спали, отвернувшись друг от друга, и, когда мы попали на тот свет, Эрлик Хаан наказал нас вот таким образом!

Пошел он дальше и увидел по обе стороны озера двух людей, мужчину и женщину, кричащих: «Где ты? Где я?»

Он спросил:

— Что вы за люди?

И они ответили:

— Ах, когда мы жили на земле людей, мы всегда плевали друг на друга. А теперь, когда мы попали в мир иной, вся наша слюна превратилась в озеро — так мы наказаны.

Пошел он еще дальше и увидел кипящий бронзовый котел с водой. Он спросил:

— Чей же это котел?

И услыхал ответ:

— Это котел человека, который был крайне скупым.

А котел кипел, и в нем была одна-единственная мозговая кость без мяса.

— Чей же это котел?

И ему ответили:

— Ах, когда его хозяин жил на белом свете, у него было всего в избытке. Это котел человека, у которого никогда не было еды для сестер и братьев.

Пошел он дальше и видит: какой-то человек ест листья чая величиной с монгольскую корову.

— Что ты за человек? — спросил он.

И тот ответил:

— Ах, когда я жил на белом свете, я выбрасывал чай, не выварив его хорошенько!

Двинулся он дальше, а к нему подошел юноша и сказал:

— Ну как, вы благополучно прибыли, старший брат?

— Да, хорошо, благополучно, — ответил Эрген-оол.

Это был, оказывается, его черный песик. Юноша привел его в свою юрту и спросил:

— Ну, скажи, братец, знаешь ли тайну Эрлик Хаана? А я знаю. Когда он говорит: «Я сплю, я сплю», значит, он не спит. А когда он говорит: «Я не сплю, я не сплю»— вот он как раз и заснет. Он заснет к утру.

Ну, пошел Эрген-оол в юрту Эрлик Хаана, а там сидели девять женщин. И спросил он Эрлик Хаана:

— Что за женщина сидит на самом почетном месте?

— Эта женщина, когда она жила на белом свете, родила девять сыновей, — ответил Эрлик Хаан. — Следующая за ней женщина родила восемь, следующая — семь, и так далее по порядку.

Эрген-оол остался там. Он все думал, как бы погубить жизненный дух хана, но не мог ничего придумать.

Тогда спросил он совета у Хан Шилги. И тот научил его:

— Ну, коли так, превратись в волосок от конского хвоста и ляг под войлочную крышу у хана. Как только он скажет: «Я не сплю, я не сплю», вскочи в его ноздрю и разорви нить его жизни!

Пришла ночь. Эрген-оол превратился в волосок и лежал под войлоком крыши и слышал, как Эрлик твердил: «Я сплю, я сплю». К утру он вдруг стал бормотать: «Я не сплю, я не сплю». Услыхав это, Эрген-оол проскочил в его ноздрю и оторвал кончик его сердца, а потом превратился в серого сокола величиной с быка и улетел. В пути он опять принял свой облик и пошел, и тут он увидел: бежит черная собака, один человек ведет ее на цепи, а другой погоняет. А значило это, что Эрлик убил Харагаты Хаана с черными мыслями и вот вел его. Ведь Эрлик Хаан — такое существо, что если он даже и умрет, то опять оживает и остается жив.

Так и выиграл Эрген-оол все пари и вернулся в свои земли. И стал он жить в мире и радости.

4. Зачин сказки

Это было время, когда наш истинный муж утолял свою жажду водой золотого и серебряного источников и поднимался на свою большую пеструю гору Сюмбер. Он вытер свои пятнистые глаза хадаком, оглядел мир и сказал:

— Есть ли на свете враг скоту моему и мне самому?

Это был паренек, которого звали Бёген Сааган Тоолай.

5. Бёген Сагаан Тоолай

тогда и случилось, говорят, что появился на свет рожденный быть мужем Бёген Сагаан Тоолай, так рассказывают.

Только пронесся слух, что пришло время и родился дорогой наш храбрый мальчик, как на страну Бёген Сагаан Тоолая напал Хюрелдей Хаан. Как только до Хюрелдей Хаана дошла весть, что родился Бёген Сагаан Тоолай, он сказал:

— Захватим-ка его страну, пока он еще не стал мужчиной!

Собрал он десять тысяч своих воинов и обложил его. Собрал он шестьдесят тысяч своих воинов и окружил его. Они пришли, когда он лежал еще в люльке, — что же еще им оставалось делать! А оба его старших брата, несчастные, были как раз в это время на охоте. Как прослышали золовки, что идет на них за добычей Хюрелдей, завернули они Бёген Сагаан Тоолая в вату, чтобы не было на нем грязи, сунули ему вместо соски корень березы, чтобы не было на нем греха, а потом спрятали его в тополином дупле и ушли. Едва успели они это сделать, как явился Хюрелдей, захватил их и богатую добычу, не оставив ничего, ну, решительно ничего.

И вот лежал он нищий, совсем один. Потом сел, посмотрел туда-сюда и увидел круглый отпечаток стоявшей здесь прежде юрты, — казалось, огромнее юрты и быть не могло. Увидел он и следы, оставленные скотом, — никогда еще, казалось, многочисленнее стада и быть на свете не могло. Догадался он, что жеребцам-двух- леткам обстригли хвосты и гривы и увели их прямо на запад. Оглядел он хорошенько место, где стояла юрта, и заметил посредине четыре камня от очага — огромные, как четыре холма. «Для чего они тут?» — подумал он и отвалил один из камней. Взглянул и увидел под ним громадное огниво. Сдвинул он второй камень и нашел под ним моток веревки с плетеным серебряным концом длиною в три сажени. Он взял ее себе, а что было ему еще делать? Откатил он третий камень и нашел под ним серебряную палку длиною в шесть саженей. Что оставалось ему, как не колеблясь взять себе и ее. Сдвинул он наконец последний камень — под ним лежала его трубка с головкой из ивового дерева и его цветной синий табак. Что оставалось ему делать, как не колеблясь взять все это себе. Собрав свои вещи, он хорошенько огляделся, набил трубку с головкой из ивового дерева, закурил свой цветной синий табак, всадил в землю серебряную палку длиною в шесть саженей и снова уселся, оглядывая все вокруг. «Что же произошло?» — думал он, и, осмотрев все вокруг очень внимательно, он наконец понял:

«Вон оно что, враги разграбили мои владения и утащили добычу на запад!» Ведь он уже стал мужем, разум его созрел — как же ему было этого не понять? А если приглядеться хорошенько, было видно, что здесь жил народ, многочисленнее которого и быть не могло. Несчастный! Сидя здесь, он понял все,

— Вот безобразие! — воскликнул он. — Что же они, не знали, что ли, что я стану мужчиной? Я отомщу этой ненавистной стране и потребую свое добро обратно! Я обращу мою месть на эту проклятую страну!

Огляделся он вокруг и вдруг заметил, что на краю неба появилась серебряная подпорка.

«Что бы это значило?» — и, приглядевшись, понял, что это серебряная лестница, уходящая в небо. Взобрался он по ней и увидел золотую лестницу, уходящую в небо. «Что это со мной?»— подумал он, и, превратившись уже в мужа с созревшим разумом, понял он: «Мой народ стал добычей врагов, пришедших с запада, — это ясно. Но ведь известно, что мужчина может трижды испытать свои силы, — отправлюсь-ка я в путь!»

перекинул через плечо на спину свою серебряную палку длиною в шесть саженей, и, вглядевшись, вызнал он, что, обрезав жеребцам- двухлеткам хвосты и гривы, сложили из них враги на дороге оваа высотой с гору и двинулись дальше.

И сказал он:

— Ну не возмутительно ли это? Не потому ли они ограбили меня, что считали меня мертвым? Не потому ли они выразили свое презрение, что считали меня погибшим? Я это разузнаю!

Что ему еще оставалось делать, как не отправиться по их следу? Решил он это в своем сердце, хряснули его коренные зубы: таре, сошлись его брови: хюрс, и отправился он в погоню. В твердой почве утопали его ноги по щиколотку, в мягкой почве утопали они по колено. Так он шел, что казалось, будто годовой путь пре- вращаетя в путь месячный, казалось, будто месячный путь превращается в суточный путь, казалось, будто суточный путь превращается в путь однодневный, казалось, будто путь однодневный превращается в путь одного часа.

Эй, шел он, шел и наконец увидел — одними уголками глаз — крытую корой землянку. «Что за землянка?» — подумал он и, подойдя к ней, услыхал, как там разговаривали два человека:

— Не умер ли наш бедный младший брат Бёген Сагаан Тоолай в своей люльке? Не погиб ли он в своей колыбели? Пока мы сидим здесь оба, может быть, высохла уже грудь Бёген Сагаан Тоолая, может быть, кости его торчат из земли?

Заглянул он в землянку и увидел двух беседовавших друг с другом мужчин.

— Эй, что вы за люди? — спросил он их.

— Ах, Хюрелдей Хаан разграбил нашу страну. А мы отправились за ним. Семь лет мы безуспешно гнались за ним. А теперь вот сидим здесь в тоске, грязные и оборванные. Тут и умрем. Тогда только еще родился наш младший брат Бёген Сагаан Тоолай. Но он остался дома. Наверное, погиб и пропал. Нет у нас еды, чтобы идти дальше, и мы слишком устали, чтобы самим поохотиться. Потому и сидим здесь, готовясь к смерти, — таков был их ответ.

Услыхав это, Бёген Сагаан Тоолай спросил:

— А из какого вы хошуна? В каком вы жили хошуне?

— Да из какого же мы могли быть хошуна! Мы жили в хошуне «Четыре сумуна». Пришел хан Хюрелдей Мерген и поработил нас, как раз тогда, когда родился Бёген Сагаан Тоолай. Долго мы гнались за ним. А теперь вот сидим здесь, силы наши на исходе, а его мы так и не догнали!

О, как только Бёген Сагаан Тоолай услыхал это, скрипнули его коренные зубы: таре, сдвинулись его брови: хюрс, и опять сказал он:

— Вот безобразие! А вы что за люди?

— Мы — старшие братья героя по имени Бёген Сагаан Тоолай. Когда Хюрелдей угнал наш народ и наших родителей, мы бросились за ним вдогонку. А теперь сидим здесь, умирая с голода, а его так и не догнали!

Тут он вскочил, перекинул за спину свою украшенную серебром палку из сандалового дерева длиной в шесть саженей и сказал:

— Сидите здесь, я скоро вернусь!

Гнал он с горных вершин вниз, в степь, горных козлов и там убивал их, загонял он с равнин вверх на вершины гор горных козлов и убивал их, сложил из них целую гору и отдал ее своим братьям, сказав:

— Я — ваш Бёген Сагаан Тоолай! Я стал зрелым мужчиной. Моя рука достает до седельных ремешков [49], моя нога достает до стремени. Теперь-то я отомщу ненавистной мне стране! Уж утолю я там свою ненависть! А вы оставайтесь здесь до моего возвращения и ешьте понемногу, чтобы еды хватило вам надолго.

И еще настрелял он всевозможной дичи, сложил из нее высокий холм, отдал братьям и спросил их:

— В какую же мне сторону отправиться, братья?

— Ах, милый братец, — отвечали они, — откуда же нам знать, в какую тебе отправиться сторону? Идя по следу Хюрелдея, мы добрались сюда, но совсем сбились с пути!

— Вот беда, ну и глуп же я, что прошу у вас совета. Это мне следовало самому знать наперед!

И с этими словами он отправился на запад— могло ли быть иначе?

Рожденный мужем Бёген Сагаан Тоолай отправился на поиски своего врага, а было-то ему всего два-три года. Эй, шел он, шел, да и уперся в высокий завал деревьев, скатившихся с гор. «Как же мне пройти?» — подумал он. Где бы он ни искал, нигде не было прохода! Тут стал он своей серебряной палкой длиною в шесть саженей раскидывать в стороны деревья и проложил себе дорогу.

Но вскоре путь ему опять преградила высокая гора. «Как же мне взобраться на эту гору?» — подумал он. Хотел он взобраться на нее с помощью своей серебряной палки длиною в шесть саженей, но оказалось, что человеку вообще не под силу забраться на столь высокую гору. Тогда он стал своей серебряной палкой длиною в шесть саженей долбить в горе отверстие насквозь, проделал лаз и с трудом протиснулся сквозь него на другую сторону горы.

Но что это за огромное море? Там оказалось еще большое море! «Как же мне перебраться через него?» — подумал он. Но как ни велико море, люди же его переезжают! Схватился он обеими руками за свою серебряную палку длиною в шесть саженей и поплыл и таким образом перебрался. (Вот так и возник плот.)

И тут он увидел большую белую юрту-дворец, такую большую, что войлок ее крыши мог бы покрыть весь мир, а войлок ее стен мог бы покрыть всю землю. Он быстро вбежал в нее, оказалось, что это юрта Джее Мангная.

— Ого, Бёген Сагаан Тоолай, уж больно много ты о себе мнишь! Что ты тут шатаешься? Зря ты пришел, пошел прочь! — сказала жена Джее Мангная, стараясь вытолкнуть его — а что же ей было еще делать?

— Ах, беда какая! Пришел сирота в гости в вашу страну, а вы позволяете своим людям издеваться над ним! Вот уж безобразие!

Отвесил он женщине пощечину правой рукой и дал ей пощечину левой рукой, велел ей сесть, а сам занял почетное место в ее юрте. А потом сказал:

— Есть у тебя что-нибудь поесть, давай сюда!

Пока он сидел, она отрубила мясо от серого барана Борукчу, приготовила ему еду и наполнила пиалы. Да и что же ей было делать? Накормила она его, проводила к коню и отправила в путь.

— Куда ж мне теперь ехать? — спросил он.

— Поезжай на запад! — отвечала она. — Все равно тебе не проехать дальше страны Джее Мангная. Ох, как ты много о себе мнишь, сирота! Мы и не таких, как ты, видали!

Конечно, через полдня он, малый наш, добрался до страны Джее Мангная. Там стояла большая белая юрта. Войлок ее крыши мог бы покрыть весь мир, а войлок ее стен мог бы покрыть всю землю! Прислонил он к ней свою палку из сандалового дерева длиной в шесть саженей, но юрта от этого так накренилась, что он не мог бы в нее войти, даже если б и захотел.

— Да что же это за хан, если юрта у него что твой сарай — не может выдержать и одной палки!

Воткнул он свою палку на две сажени в землю и вошел в юрту.

И сказала ему жена Джее Мангная:

— Ой, беда, какое высокомерие! Зачем ты пришел, мой Бёген Сагаан Тоолай?

Он ответил:

— Эх, вот как ты говоришь с сиротой, пришедшим к вам в гости! Если ты уже приготовила что-нибудь поесть своему мужу, не дашь ли мне самого лучшего?

А она ему:

— О, как ты высоко летаешь! И не подумаю дать тебе самое лучшее из еды, приготовленной для моего мужа! Ступай-ка ты отсюда вон!

— Ой, — сказал он, — я человек, пришедший к вам в гости, и не мое ли право — отведать белого? [50]

— Эй-ей, подбери-ка свой зад да убирайся, ну и воображала же ты! — воскликнула женщина и ткнула его несколько раз кочергой и щипцами для очага.

— О, как это безобразно— прогонять гостя! Как это назвать: оскорблять меня, потерпевшего урон! — крикнул он и давай ее тузить. А что ему еще Оставалось?

— Ну и ловок ты, парень, — сказала она, приготовила еду без пара, разожгла огонь без дыма [51], положила в пиалы самое лучшее и подала ему.

Поев, он подошел к ней и спросил:

— Куда отправился Джее Мангнай?

— Он отправился охотиться на запад. Уж пора бы ему возвратиться.

— А каким путем он возвращается домой? — спросил Бёген Сагаан Тоолай.

И она ответила:

— Он идет по дороге, прорезанной в высокой, крутой горе, лежащей на запад отсюда.

Пошел Бёген Сагаан Тоолай к выходу из ложбины, подождал немного, и из нее появился старик со стоящей торчком черной бородой. Криво сидел он на своем рыжемордом четырехлетием коне Дёнен Галдыре, к седельным ремешкам была привязана его охотничья добыча. Бёген Сагаан Тоолай спокойно ждал на дороге. Даже не поздоровавшись с ним, Джее Мангнай заорал:

— Эй, что за нелепица! Послушай, ты испугаешь моего коня! Эй ты, чертов парень, бледный, как палка-кожемялка [52], отойди в сторону! Лошадь моя с норовом! — И с этими словами он хотел проехать мимо.

— Коли ты принял меня за мужчину, почему не дождался моего привета? Коли ты принял меня за ребенка, почему не поинтересовался моим именем и родителями? А еще насмехаешься — вот что плохо! — сказал Бёген Сагаан Тоолай, ударил его по голове серебряной палкой в шесть саженей и засунул его в тополиное дупло. Трижды потрепав Дёнен Галдыра по морде, он подтянул на нем седельные ремешки и отпустил его со словами: «Не растеряй свою поклажу! Довези ее до дома, старый одёр!»

А наш-то милый, чем больше он мерился с силами с Джее Мангнаем, тем больше в него вливалось сил, и наконец он победил его.

И отправился наш Бёген Сагаан Тоолай дальше на запад; когда ступал он по твердой почве, ноги его уходили в нее по щиколотку; когда ступал он по мягкой почве, ноги его уходили в нее по колено.

И так добрался он наконец до страны, где жил Хюрелдей Мерген. Стояла там белая юрта-дворец. Войлок ее крыши мог бы покрыть весь свет, войлок ее стен мог бы покрыть всю землю. Ни у кого на всем свете не было такой роскошной, словно дворец, юрты! А вокруг в несколько рядов стояли молодые сандаловые деревья. И рядами окружали ее старые сандаловые деревья и тополя. Раздвинул он молодые сандаловые деревья и прислонил свою палку к стене юрты, но та и не шелохнулась. «Вот прекрасная юрта!» — подумал он и положил свою сандаловую палку длиною в шесть саженей на крышу юрты, но она ничуть не прогнулась — так прочна была эта юрта!

— О, какая прекрасная, прочная юрта! — вскричал он, отогнул войлок двери, оперся о плечи героя, сидевшего у входа, наступил на голову героя, сидевшего посредине, и уселся на самом почетном месте, рядом с сидевшим там героем, скрестив под собой ноги, как положено.

Н-да, и сказала жена Хюрелдей Мергена:

— Что с тобой, ставший мужчиной? Бёген Сагаан Тоолай, да ты превратился в мужчину! Да ты молодец, милый мой!

— А куда же отправился наш друг, рожденный мужем? — спросил он, и она отвечала:

— Он отправился на охоту на запад.

— Когда же он вернется?

— Уж пора бы ему возвратиться. Сейчас он приедет, — ответила она. — Как пойдешь на запад, увидишь высокую, отвесную скалу. Вверху, на ее вершине, вырыта ложбина, да такая глубокая, что отсюда видны лишь головы всадников. Он приедет по этой дороге.

— Ах ты милая, а есть ли у тебя что поесть? — спросил он, и она ответила:

— Есть кое-что. Разве не сказано: «Настоящего мужчину нужно ценить»? Раз уж ты стал мужчиной — что же мне остается, как не угостить тебя? Настоящие мужчины, придите и дружески встретьте друг друга!

С этими словами налила она ему лучшее, что у нее было, из питья, наполнила пиалы лучшей едой, проявляя глубокое уважение, накормила Бёген Сагаан Тоолая и отпустила его.

И отправился Бёген Сагаан Тоолай спешно на запад, перекинув через плечо свою серебряную палку длиною в шесть саженей, — а что ему было еще делать? — уходя в твердую землю по щиколотку, а в мягкую — по колено.

— Гей, Хюрелдей Мерген, где ты, парень, разоривший мою землю, когда я был малым ребенком? Раз уж я не умер из-за тебя, хотел бы я встретиться с тобой в бою! — сказал он и двинулся в путь — а чего ему было еще делать?

Двинулся он в путь и увидел всадника на середине ложбины, вырубленной на вершине отвесной скалы. Стал он недвижно на его пути, уселся милый наш, опершись на свою серебряную палку длиною в шесть саженей. Поднялся тут сильный ветер. Прислушаешься раз — и кажется, что скачет он на расстоянии суток, прислушаешься другой раз — и кажется, что скачет он на расстоянии полусуток, — с таким шумом скакал он. Дыхание, вырывавшееся из его груди, становилось туманом, слюна, брызжущая из его рта, становилась градом — вот как он ехал. О, его дыхания не мог бы выдержать ни один человек!

И не похоже было, чтоб Бёген Сагаан Тоолай смог выдержать его. Он вогнал свою серебряную палку длиною в шесть саженей на три сажени в землю и стоял, крепко держась за нее, уйдя по щиколотку в твердую почву, — а что ему еще было делать? А храбрец с двенадцатью громами Алтая во рту все приближался. И оттого что он приближался, дыхание его чуть ли не валило с ног и отбрасывало в сторону Бёген Сагаан Тоолая, и устоял он лишь потому, что вбил глубоко в землю свою серебряную палку длиною в шесть саженей.

Эй, и вот тот разом выплыл из тумана. О ужас, лицо его, красное, как дерево мундузун, могло напугать и тысячу людей! А четыре его клыка отражали свет солнца и луны. Так и появился он, смельчак, державший во рту двенадцать лун, — могло ли быть иначе! И разве мог он не крикнуть, увидав Бёген Сагаан Тоолая, вцепившегося в свою палку, загнанную в землю на три сажени:

— Ну-ка прочь с моей дороги! Посторонись-ка, ты, слабак, бледный, как блеклая палка-кожемялка! Посторонись!

— Но я ведь мужчина — почему ж ты не берешь меня за плечи! Я ведь досточтимый человек — а ты не хватаешь меня за плечи? Что ты насмехаешься надо мной? Остановись, эй, ты! Ты еще со мной не поздоровался. Если уж тебя остановили, почему бы тебе не отнестись ко мне по-человечески? — сказал Бёген Сагаан Тоолай.

— Ой-ой, и на что только похожи твои стоптанные сапоги! На что похож твой короткий халат, лохматая голова, эти зубы, как гниды, эй ты, бездельник, подпоясанный веревкой, несчастный! Не тебе требовать, чтобы я с тобой здоровался! — ответил тот.

Когда Хюрелдей Мерген проезжал мимо него, Бёген Сагаан Тоолай сказал:

— Ну как, схватишь меня за плечи, как честный человек, или возьмешься за гибкий меч? Остановись же, Хюрелдей!

А тот сказал:

— Ну, коли так, ты, смотрю я, храбрец! Если хочешь биться со мной, давай спустимся в просторы мира, на гладь земли!

Что было делать нашим храбрецам? Они усмехнулись: хюрс- хюрс, засмеялись: тарс-тарс, сошли с коней и похлопали друг друга по плечам. Хюрелдей Мерген так привязал голову своего буланого четырехлетка поводьями к седлу, что он стоял твердо, как отвесная скала, он так связал ему ноги путами, что он стоял неподвижно, как глыба. Бёген Сагаан Тоолай, милый, вогнал свою палку длиною в шесть саженей на две сажени в землю и встал около нее.

— Эй, Бёген Сагаан Тоолай! Просто беда, до чего ты высокомерии! Ты что, приехал, чтобы сразиться со мной? =- спросил Хюрелдей Мерген.

— Как же мне с тобой не сражаться? Да, я приехал, чтобы драться с тобой! — отвечал Сагаан Тоолай.

И что же оставалось Хюрелдей Мергену, как не спросить:

— А чем же мы будем драться?

— Чем бы ни драться — мне все одно, — сказал Бёген Сагаан Тоолай.

Тогда Хюрелдей решил:

— Я буду драться плечами, данными мне отцом! — Как же могло быть иначе?

— Коли так, давай! — ответил Бёген Сагаан Тоолай, подвязал свои стоптанные сапоги, подпоясал свой короткий халат и начал свой танец орла [53]. Так как Хюрелдей Мерген родился первым, он вырвал гору, покрытую лесом, и ударил ею противника. Родившийся позже Бёген Сагаан Тоолай отломил кусок отвесной скалы и ударил ею. Оба храбреца бегали, перескакивая с одной горы на другую, и боролись. И когда, оба мужа сражались, гремела бронзовая скала: хюрс-харс, когда оба славных дрались, трещала высокая отвесная скала: тарс-тарс, так навсегда и осталось — иначе и быть не могло!

Что за силач был этот Хюрелдей Мерген! Он схватил Бёген Сагаан Тоолая и подкинул его к небу, но тот обернулся змеей, обвился вокруг него, а когда он захотел сбросить его в нижний мир, тот превратился в подпорку и лег поперек. А что касается силы, то похоже было, что Хюрелдея вообще не победить. Тут Хюрелдей Мерген крепко прижал Бёген Сагаан Тоолая к своей груди, широкой, как деревянный сундук абдыраа. Но когда он хотел опять свалить его, тот превратился в шест, и с ним ничего было не сделать. Ну как тут было не разогреться мышцам Хюрелдей Мергена!

Когда ж его мышцы разогрелись, они то тут, то там обжигали и опаляли тело Бёген Сагаан Тоолая, и у него уже не было сил победить Хюрелдей Мергена. И когда дело дошло до этого, вспомнил, конечно, Бёген Сагаан Тоолай, что у каждого человека есть свое Небо-Алтай.

— Наступило время, когда Хюрелдей Мерген умертвит своей силой меня, несчастного сироту, ставшего его добычей, — сказал он, оглянулся и восхвалил царство Алтая, взглянул вперед и восхвалил родную землю. Что еще ему оставалось?

И тут собрались черные облака Неба-Алтая — и не иначе как пошел снег с градом. Мышцы Хюрелдей Мергена, обжигавшие мышцы Бёген Сагаан Тоолая, конечно, охладились. И силы и мощь этого родившегося раньше борца уменьшились — могло ли быть иначе? Теперь разгорались мышцы рожденного позже Бёген Сагаан Тоолая — могло ли быть иначе? А милый наш, хоть и родился позже, схватил Хюрелдей Мергена за бедра. Но когда он бросил его вниз, тот повалился поперек, как палка, и все было напрасно. А когда он подбросил его кверху, тот превратился в змею и стал извиваться, и ничего нельзя было с ним сделать.

И когда так случилось, пошел сильный черный град, и боевая сила Хюрелдея уменьшилась — могло ли быть иначе? А мышцы Бёген Сагаан Тоолая разгорелась — эх-эх-эх! А когда дело пошло так, что было ему еще делать, как не свалить Хюрелдея, чтобы он превратился в красного человека нижнего мира? [54] Теперь он победил его и спросил:

— Эй, Хюрелдей Мерген, что мне теперь с тобой делать? Станем ли мы братьями и друзьями?

Когда Бёген Сагаан Тоолай сказал это, тот ответил:

— О горе! Будущим поколениям станут рассказывать историю о том, как я сдался мальчику-сироте Бёген Сагаан Тоолаю! Разве не родился я мужем? И в горе не стану я просить у тебя пощады. С тобой, Бёген Сагаан Тоолай, не стану я никогда брататься!

Выпил Бёген Сагаай Тоолай полную деревянную чашу крови из кончика сердца Хюрелдей Мергена, смолол его в каменной мельнице и засунул в яму глубиной в семь саженей. И ничего ему больше не оставалось, как уйти. Хюрелдея, рожденного мужем, Бёген Сагаан Тоолай покорил.

— О, у Бёген Сагаан Тоолая в стоптанных сапогах, коротком халате, с растрепанной головой я не стану просить пощады!

В ответ на это выпил Бёген Сагаан Тоолай всю кровь из кончика сердца Хюрелдей Мергена, уничтожил его, и вся земля и весь народ Хюрелдея стали его добычей. И ничего ему больше не оставалось, как вернуться домой.

Завладев народом Хюрелдей Мергена, он сказал:

— Где я провел длинную черту, там лежит ваш путь, а где я очертил кружок, сделайте привал на день!

Он поспешил в свою страну и по дороге посадил на коня обоих своих братьев. Приехав в свою землю, они снова сложили свой большой золотой оваа и пустили обильные воды целебного источника.

Чтобы определить место для юрты, они выстрелили вверх. Стрела Бёген Сагаан Тоолая покружилась и упала на правый край их стоянки. И точно там Бёген Сагаан Тоолай поставил свою юрту. Обоим его братьям выпал левый край, там они и соорудили свои юрты. Тут подошел и завоеванный им народ. Приведя в свою землю народы Хюрелдей Мергена, Джае Мангная и Джее Мангная, Бёген Сагаан Тоолай взял себе жену Хюрелдей Мергена и предался спокойной жизни. Его братья взяли жен Джае Мангная и Джее Мангная — как же было теперь трем братьям не зажить счастливо?

Ах, жил себе наш хороший так счастливо, да однажды пришли обе его золовки к своим мужьям:

— Этот Бёген Сагаан Тоолай берет большую долю скота! Лучших людей берет Бёген Сагаан Тоолай! Самое большое счастье достается на долю Бёген Сагаан Тоолая! А мы, бедные, не счастливы, что же это такое? Нельзя ли его сжить со света?

Посоветовавшись друг с другом, его золовки и решили:

— Можно ведь убить Бёген Сагаан Тоолая! Если мы положим конец счастью Бёген Сагаан Тоолая, то сами станем им наслаждаться!

Вот что, стало быть, постоянно злило золовок. Оба его старших брата, хороших, ушли по старой привычке на охоту, и они говорили это за их спинами. А когда оба брата, бедняги, вернулись с охоты, что еще оставалось делать их женам? Они наполнили пиалы и заговорили:

— Этот Бёген Сагаан Тоолай, он берет большую долю скота, ставит лучшую юрту, ест лучшие кушанья! Если он и дальше будет жить так, мы никогда не узнаем счастья. Сживем его со свету, и тогда будем пользоваться всем, — чего он нам не дает!

На эти слова золовок оба его брата отвечали:

— Нет, нам нельзя забывать наше прошлое и погубить нашего младшего, рожденного последним брата. Мы не можем сделать такое с нашим единственным младшим братом, благодаря ему мы нашли свое счастье.

Но золовки не отставали. В один прекрасный день они усадили обоих братьев, налили им арагы и вина, подали им по хадаку и пригнали из стада жеребцов-двухлеток с челками. И сказали:

— Ах, пока мы не убили этого Бёген Сагаан Тоолая, не будет нам счастья! Вот вам в подарок от нас хадак, вот наши жеребцы- двухлетки с челками на лбу. Пользуйтесь всем этим сколько захотите, а его, брата своего, убейте!

Сказали оба брата:

— Нет, вряд ли мы сможем! — На этом в первый раз и кончилось. Но они пришли и на следующий день, подарили хадаки с бурганом, пригнали своих серых коней, пришли к обоим братьям и стали их умолять, — иначе и быть не могло.

«О, до чего же глупые мы парни! Вчера они пришли и принесли хадаки, привели двух жеребцов-двухлеток с челкой на лбу. Сегодня это уже хадаки с бурганом и целый табун пригнанных серых коней. День ото дня все пуще!» — думали они. Но и в этот день братья не отважились и сказали:

— Эх, но мы ведь действительно не можем это сделать!

Возвратившись на третий день, золовки угостили обоих братьев, дали им по хадаку с бурганом, дали каждому по шубе, крытой шелком, пригнали целые стада скота и стали уговаривать:

— Если вы убьете Бёген Сагаан Тоолая сегодня ночью, видели, все эти вещи будут вашими. Пока жив Бёген Сагаан Тоолай, нам вообще не может быть счастья!

А так как подарков становилось с каждым днем все больше, братья дали провести себя и сказали:

— Ну ладно, так тому и быть! — Что им было еще делать! И они сказали:

— Мы не можем убить его. Разве мы сможем сделать это?

— Если вы согласитесь, мы и сами сделаем это, — сказали обе золовки братьям.

— Ну, если так, убивайте Бёген Сагаан Тоолая сами, на это уж мы согласны.

На четвертый день они разливали в юрте Бёген Сагаан Тоолая арагы и кумыс, празднично угощали Бёген Сагаан Тоолая и его супругу, подарили им своих иноходцев и шелковые одежды. Обе золовки притворялись и льстили: «Мой младший брат, моя золовушка!»

Устроили они пир, разливали арагы и вино, произносили застольные здравицы и льстивые речи. Так обманули они Бёген Сагаан Тоолая и опоили его.

Они подождали, пока оба, он и его жена, заснут. Тогда они украли его крепкий черный меч, закаленный кровью шестидесяти мужей, и привязали его поперек двери. Но они не унесли его серебряной палки длиною в шесть саженей — не смогли ее поднять. И сказали они братьям:

— Привяжите железный хёнек к хвосту строптивого необъезженного коня-двухлетка и гоните его с криком в загон. А мы будем кричать: «Ты мертвый иль живой? Разбой! Разбой!» После этого Бёген Сагаан Тоолай вскочит, это уж точно. А в тот момент, когда он выскочит, бедняга, разве не сделает свое дело крепкий черный меч, добрый, закаленный кровью шестидесяти мужей?

Так говорили обе золовки.

И когда он спал глубоким сном, его старшие братья привязали железный хёнек к хвосту строптивой необъезженной лошади и с криками ворвались в загон, перепугав весь скот. Обе его ничтожные золовки стояли уже наготове и закричали:

— Бёген Сагаан Тоолай, ты мертвый или живой? На нас напали, опять явился Хюрелдей Хаан, он грабит, выходи поскорей!

Бёген Сагаан Тоолай, спавший крепким сном, накинул шубу, подбитую мехом дикой лошади, ко, когда он выбегал, его крепкий черный меч, закаленный кровью шестидесяти мужей, отсек ему обе ноги по ягодицы, да так, что они отвалились. Было ясно, что оба его брата и золовки разграбили все вокруг. Пока он полз и скакал на руках, они все взяли и убежали.

Волочась грудью по земле, он пополз опять в свою юрту и схватил серебряную палку длиною в шесть саженей, так как увидал, что его не жеребившаяся три года белая кобылица, которую они захватили, как раз собирается убежать. Своей серебряной палкой длиною а шесть саженей он ударил по всем ее четырем ногам и удержал ее.

Оба его старших брата, алчущие захватить землю несчастного, коварно бросили его одного на покинутой кочевке, а сами снялись с места и откочевали. Ах, что же ему, неподвижному, было делать, как не остаться, страдая от боли, в своей стране. Как был, без ног, подтащил он все-таки белую кобылицу, не жеребившуюся три года. к подножию молодого сандалового дерева. Вернувшись к своей юрте, он увидел, что в очаге есть только одна искорка жару. Он взял эту искорку, разжег с помощью щепочек огонь, раздул его, зажарил кобылу, начиная от хвоста, чтобы как-то поддержать свою жизнь. А сам все думал: «Хоть я и лишался своих ног, но надо же как-то достать их!» Пополз на руках и принес обе свои ноги и положил их рядом с собой. А потом он лежал и кормился жареным мясом нежеребой кобылы. Как знать, сколько прошло дней и ночей. Он опять пришел в себя и увидел, что юркая желтая мышка гложет икру его отрезанной ноги.

«Хоть она и отрезана, но ведь это часть моего тела. Ну как не рассердиться на эту мышь!» — подумал он. Он кинул в мышку одной из лошадиных ног, и она упала с двумя оборванными лапами- иначе и быть не могло.

— Вот так-то! Иди по моим следам, следуй по моему пути! Раз ты грызла мое мясо, как же можно дать тебе спокойно жить, ах ты, несчастная мышь! — сказал он, усевшись у костра.

А в один прекрасный день появилась мышка, держа в пасти обе свои лапки. Приложив их к тому месту, откуда они были оторваны, она стала непрерывно глодать корень какой-то травы. Через три дня — смотри-ка! — обе лапки мыши были опять на месте.

«Оторванные лапки мыши приросли, оттого что она ела эту траву. Может быть, и мне удастся вылечиться таким образом?» — подумал он. Подполз он к корням, оставшимся от мышки, приложил к себе обе ноги и стал есть эти корни. И мясо его срослось, но кости никак не срастались.

«Ах, сколько же мне еще сидеть здесь в печали совсем одному!» — подумал он. Вырвал он деревце мандалаш и, продолжая лечиться, вырезал себе из него шоор и стал играть на нем. И теперь, когда он лечился, играя на своем шооре, ему казалось, что он уже не так одинок. Ему казалось, что он снова в своей семье, — столько радости доставлял ему шоор.

А кости его между тем не срастались, хотя обе ноги приросли. Но когда он пробовал ходить, он не мог сделать ни шагу. Мясо зажило, а кости не заживали. А как поглядеть, тело его было таким же, как прежде. Жил он все время тем, что жарил и ёл мясо кобылицы— а что ему было еще делать? И вдруг загремел голос:

— Пусть не смолкает напев твоего шоора, пусть он не смолкает! Продолжай играть!

Услыхав эти слова, он заиграл песню о коне Балджын Хээре [55],обежавшем вокруг озера Марга:

«Дёёрээ Мёнгюн [56], Дёёрээ Мёнгюн, о, как обежал ты четырехугольное озеро, ах, Дёёрээ Мёнгюн!» — играл он.

— О, как прекрасно звучит этот инструмент! Только пусть он не замолкает, пусть он не замолкает, пусть он не замолкает, я буду передвигаться по нему! — сказал голос.

Услыхав это, Бёген Сагаан Тоолай продолжал, конечно, играть. И вот появилось несчастное существо с высохшими черными глазами. Когда оно приблизилось, Бёген Сагаан Тоолай спросил:

— Ты кто такой?

— Меня зовут Шонанынг Шона Шилви.

— Что случилось с твоими глазами? Как ты попал сюда? — спросил Бёген Сагаан Тоолай.

— Ах, на меня напали и разграбили мою страну. Я пошел и отомстил. А когда я вернулся, оба моих старших брата возжаждали моей добычи. Они налили мне в глаза яда и ослепили меня. Отняв у меня все, они удалились, и тут я узнал, что такое нужда. Я бродил повсюду, нигде не находя себе места. Шел я, шел и вдруг услышал прекрасные звуки и пришел сюда на звуки твоего шоора.

— Увы, мне тоже навредили мои старшие братья. Возжаждав моей добычи, они лишили меня обеих ног и скрылись. Наши судьбы похожи, — сказал он, и стали они жить вместе, слепой и калека.

И вот сидели они однажды утром, жарили мясо кобылы и ели его, и вдруг по лесу с ревом пробежал олень.

— Послушай-ка, что там такое? — спросил Бёген Сагаан Тоолай. И сказал тогда Шонанынг Шона, могучий:

— Когда-то, когда я еще бродил повсюду, я слыхал однажды, что олень ревет не от боли. Я слыхал, что олень ревет перед смертью или перед несчастьем, угрожающим всей стране. Пойдем-ка поглядим!

— Я без ног, как тут поглядишь?

— Тогда я понесу тебя на спине! Ты хорошо мечешь палку?

— То, что я высмотрю глазами, уж не уйдет от меня — благодаря моей палке из сандалового дерева длиною в шесть саженей, — сказал Бёген Сагаан Тоолай. — Мои глаза еще остры. Была не била, возьми меня себе на спину! Пойдем к лесу и поглядим, что там!

Шонанынг Шона Шшгаи посадил Бёген Сагаан Тоолая себе на спину. И они отправились, волоча за собой палку из сандалового дерева длиною в шесть саженей. И увидали они человека без обеих рук, скакавшего по лесу на олене без седла. Сидя верхом на олене, он рвал зубами мясо с его шеи и спины. Ай, ну что же оставалось Бёген Сагаан Тоолаю, доброму герою, как не перебить оленю сандаловой палкой длиною в шесть саженей все четыре ноги? Когда безрукий спешился, они подошли к нему и спросили:

— Эй, ты кто таков?

— Я — Хёдээнинг Гёк Бёге.

— Что ты здесь делаешь?

— То есть как это: «Что ты делаешь?» — это говорите мне, ставшему чужой добычей! Однажды, когда я сам с добычей возвращался домой, мои братья возжаждали ее и отрубили мне обе руки. Они увезли за собой завоеванных мной людей. После того как они откочевали, я сел на спавшего оленя, а так как я был голоден и страдал от жажды, я рвал и ел его мясо.

— Ах, боже мой, как сходны наши судьбы! Собралось нас трое калек! — С этими словами они притащили оленя, разожгли костер из тополя и зажарили его. Так они и беседовали: «Ты кто такой? Кто я такой?» А что ж еще?

И сказал Хёдээнинг Гёк Бёге:

— Я никогда не упускаю того, что мне однажды попалось.

Шонанынг Шона Шилви сказал:

— Я много чего слыхал, так как я из вас самый старший. Слышал я, что в верхнем мире есть принцесса. Она может дать глаза слепому, может дать ноги безногому, может дать руки безрукому. Найдем ли мы волшебное средство, чтобы отправиться за ней туда?

Бёген Сагаан Тоолай ответил:

— Я могу обернуться соколом и полететь, а потом превратиться в иноходца. Этими двумя волшебствами я владею.

И когда он спросил: «Хёдээнинг Гёк Бёге, а у тебя какая волшебная сила?»— тот ответил:

— Я могу превратиться в синего волка и побежать. Если это не нужно, то никаким другим волшебством я не владею.

— Ну, коли так, отправляйся ты, Бёген Сагаан Тоолай! Если ты пригласишь сюда с неба младшую дочь Арыкча Хаана и доставишь ее сюда, мы получим волшебное зелье.

Бёген Сагаан Тоолай превратился в сокола и стал подниматься все выше по золотой лестнице неба. Когда он достиг верхнего мира, у Арыкча Хаана был в самом разгаре большой пир. Такой большой пир! Хороший наш отправился туда, превратился в черного иноходца — им, людям, он вообще не был виден. А там была одна подданная хана — старая женщина с одной-единственной осиротевшей дочерью… Три дня он бегал вокруг иноходью — что было ему еще делать? В черного иноходца превратился Бёген Сагаан Тоолай, а хан издал приказ: «Того, кто поймает нам этого черного иноходца, наградим мы землями и добром!»

Бегал Бёген Сагаан Тоолай иноходью туда-сюда, но не давал поймать себя людям хана. А среди его подданных была та старуха с единственной дочерью. И когда Бёген Сагаан Тоолай хорошенько рассмотрел дочь этой старой женщины, ему показалось, что она-то и есть та принцесса, которая может дать глаза слепому, ноги безногому и руки безрукому. Сколько людей старались окружить его — он им не давался. Прыгал то туда, то сюда и не давался. Но дочери той старой женщины в хадгыыре он дал поймать себя сразу же, как только она подошла к нему.

Когда единственная дочь старой женщины привела к хану черного иноходца, хан увел его и запер в стеклянном доме. В тот день Бёген Сагаан Тоолай был черным иноходцем, но, как только настала ночь, он превратился в сокола и насыпал под себя кучу конских яблок. Все думали, что это настоящий конь, и однажды разрешили младшей принцессе поскакать на нем.

Три дня она гоняла его иноходью по Всем окрестностям, а потом он унес ее, обманув десять тысяч охранявших ее воинов. Дыханием из своей груди напустил он черного тумана, чтобы они заблудились, а потом унес девушку вниз, в нижний мир, — ничего иного и быть не могло.

Десять тысяч воинов Арыкча Хаана искали ее в тумане до полного изнеможения. Но конечно, не смогли найти принцессу. Пока десять тысяч воинов Арыкча Хаана обшаривали верхний мир, Бёген Сагаан Тоолай прибыл уже в нижний мир.

Когда он принес принцессу в нижний мир, то, уж не знаю сколько дней, все трое — безглазый Шонанынг Шона Шилви, безрукий Хёдээнинг Гёк Бёге и безногий Бёген Сагаан Тоолай — не могли отвести глаз от ее красоты. Сидели они и смотрели на нее, а когда пришли в себя, огонь в их очаге погас. Когда они очнулись и хотели раздуть очаг, огня уже не было.

— Ой, теперь есть у нас прекрасная дочь хана, да нет огня! Теперь по нашей вине она умрет! Вот ведь такое несчастье! Что нам делать теперь, принцесса? Откуда взять нам огонь — спрашивали они принцессу, которую привели к себе. И она сказала:

— Эй, вот что я слышала однажды, Вы, несчастные, не можете никуда пойти: у одного из вас нет глаз, у другого — рук, у третьего — ног. Вы такие беспомощные! Но я кое-что слыхала: есть в нижнем мире старуха, которую называют джелбеге. Говорят, что ее огонь вообще никогда не гаснет. Я пойду туда, попрошу у старухи огня и вернусь. Слыхала я, что старуха-джелбеге очень опасна, что она пожирает мир. Очень коварная старуха! Но я уж как-ни- будь проберусь туда и возвращусь! А вы сидите здесь!

С этими словами принцесса ушла, и к тому времени, когда пришла к золотой лестнице неба, она успела все обдумать: «Я пришла к этим калекам и принесла им беду. Если б не я, эти несчастные калеки не упустили бы огонь. Сначала я снова зажгу их очаг, а уж потом вернусь домой!»

Огляделась она вокруг и увидела большое облако дыма, поднимавшееся к самому небу. Пошла она туда и увидела на земле бледную старуху с седой головой, которая спала, лежа на одном своем ухе и прикрывшись другим.

— Бабушка, бабушка! Что случилось? Здоровы ли вы?

— Я здорова, здорова, дитя мое. Ты откуда?

— Ах, дорогая бабушка, я сирота из верхнего мира. Спустившись в нижний мир, упустила свой огонь. Я пришла попросить у моей бабушки огня.

— Ах, милая моя девочка, йе-йе-йе, я не могу улечься, когда встану, и не могу встать, когда улягусь. Возьми там чуточку жара! — сказала она. Принцесса подошла, подставила свой подол и отгребла в сторону золу.

А старуха-джелбеге сказала:

— Уй, милая моя девочка, давай я тебе насыплю жару!

Она проколола подол халата, насыпала в него пепла, а потом жару и отпустила девушку. С жаром в подоле принцесса вернулась к калекам — а что ей еще оставалось? Она пришла, раздула им огонь, приготовила еду и села с ними.

А старуха-джелбеге решила съесть эту принцессу. Дорогу она отыскала по следам пепла, высыпавшегося из ее продырявленного подола. Пришла она туда и решила: «Выпью кровь этих калек и сожру их!» И после того как однажды пришла джелбеге, оказалось, что она полностью высосала кровь той прекрасной, сияющей принцессы. На следующий день с шумом встали все трое — безглазый, безрукий и безногий. А когда настало время готовить еду, они увидели, что принцесса сидит бездыханная и не говорит ни слова.

— Привезли мы себе такую красавицу, а с ней вон что случилось! Нет нам счастья! — сказал Бёген Сагаан Тоолай. А Шонанынг Шона Шилви, безглазый, слепой, сказал:

— Э, однажды я слышал что-то. Говорят, было существо, которое звали джелбеге. Оно вот так выпивало из человека кровь, а потом съедало его самого. Ох, наша принцесса принесла огонь от джелбеге, а теперь джелбеге пришла и высосала из нее кровь! Сегодня она пришла и выпила кровь, а теперь сожрет ее. Если она придет завтра, то съест всех нас! На тот случай, что она сегодня вернется, посадим нашу принцессу в юрте на самое почетное место и покараулим ее! — так он сказал.

— Ну, Хёдээнинг Гёк Бёге, а ты-то что умеешь?

— О, вообще не было еще случая, чтобы я выпустил что-нибудь, что мне попало в руки.

— Ты что, такой сильный? — спросил его Шонанынг Шона Шилви.

— О, если что-нибудь хоть на миг попадет мне, то я уже этого никогда не выпущу! — отвечал он. — Ну а теперь возьмемся за старуху-джелбеге, которая выпила кровь из нашей принцессы, — сказал Хёдээнинг Гёк Беге и уселся на пороге у двери. Шонанынг Шона Шилви сел по другую сторону. Бёген Сагаан Тоолай превратился в сокола и уселся наверху, у дымового круга. В час самого глубокого сна, о мой Гурмусту, явилась старуха, уши которой покрывали чуть ли не весь мир, — а иначе и быть не могло! Едва появилась она в дверном проеме, как тотчас же проглотила принцессу — ведь вчера она уже высосала из нее кровь! В тот момент, когда она уже глотала ее, Хёдээнинг Гёк Бёге ухватил ее за уши и уселся на нее верхом.

— Ну и могучая же ты бабища! Выплюнь ее, выплюнь ее! — закричал Хёдээнинг Гёк Бёге в отчаянии, что не успел помешать ей проглотить принцессу, и схватил ее за оба уха. Шонанынг Шона Шилви уселся ей на зад, а Бёген Сагаан Тоолай обхватил руками ее голову — а что им было еще делать?

— Выплюнь, выплюнь! — повторяли они.

И так и эдак заставляли они ее выплюнуть принцессу, но все было напрасно. И тут они поняли, что принцесса оказалась в мизинце джелбеге. Ведь это соловей сел на дымовой круг и запел: «Мизинец, мизинец!»

— Почему он пел «мизинец»? — удивились они и стали осматривать мизинец джелбеге. Тут-то они и поняли, что принцесса, проглоченная джелбеге, спряталась в мизинце ее ноги. Отрезали они его, освободили принцессу, и она опять была живой и такой же прекрасной и сияющей принцессой, что и прежде.

— Ну если ты на такое способна, то проглоти и Бёген Сагаан Тоолая! — закричали они и заставили ее проглотить его.

А потом она выплюнула его — и появился Бёген Сагаан Тоолай уже с целыми ногами.

Они заставили ее проглотить и Шонаныг Шона Шилви. Но, заставив ее проглотить его, они никак не могли добыть его обратно.

И опять прилетел соловей и запел: «Мизинчик на руке, мизинчик на руке!» — и тут они увидели, что он забрался в маленький палец ее руки. Они отрезали ей мизинец, заглянули в него, и — о чудо! — в него был втиснут Шонанынг Шона Шилви. И вышел оттуда с распрекраснейшими глазами.

Тогда Бёген Сагаан Тоолай и Шонанынг Шона Шилви схватили старуху-джелбеге за уши и заставили ее проглотить их безрукого товарища. И когда она выплюнула его, это был уже человек с настоящими, хорошими руками. Обрадовались они и закричали:

— Как прекрасно иметь руки! Как прекрасно иметь глаза! Как прекрасно иметь ноги!

Теперь наконец все были здоровы по-настоящему! И так как джелбеге излечила их, они отпустили ее восвояси, а сами устроили пир.

И сказала тут дочь Арыкча Хаана:

— Да, теперь вы все выздоровели, и я уже вернула вам свой долг — сделала для вас все, что могла. И вам не надо даже провожать меня домой. Воскурите Алтаю двенадцать жертв! А когда ваш можжевельник сгорит, я возвращусь к себе!

Они сложили большой золотой оваа, воскурили двенадцать жертв, прочли свои молитвы и принесли самые лучшие жертвы — а что им, трем прекрасным богатырям, еще оставалось делать?

Принцесса, милая, оборотилась к небу и полетела снова в верхний мир, в царство Алтая. А трое ее мужчин сидели такие счастливые: у безглазого снова появились глаза, у безногого — ноги, а у безрукого — руки.

— Что будем теперь делать? — стали они думать и рядить.

— Пойдем и объединим вместе три наших владения, которые были разграблены.

И они, все трое, пошли в разных направлениях _:— а как же иначе?

Ах, дорогой мой, к тому времени, как эти трое разошлись в трех направлениях, трем их женам глубоко врезались в плечи веревки, на которых они носили корзины с навозом, а сами корзины натерли до ран их спины. На лопатках трех их лошадей могли наклеваться досыта три сороки, на их бедренных костях можно было повесить по ведру — такие они были истерзанные.

Три храбрых мужа прибыли, чтобы объединить три своих хошууна. И увидели они, что в ямках над глазами их лошадей вывелись птенцы, что меж их лопаток досыта наелись сороки, что на заострившихся бедрах висят ведра — вот в каком виде были их кони! А что было с тремя женами? Их спины натерли до ран корзины с навозом, в их плечи врезались веревки корзин. Они так исхудали, увидели они, что не могли даже встать без посторонней помощи.

Да, и тогда три храбрых мужа привели с трех разных сторон три своих хошууна. Поглаживая головы и Шеи своих лошадей, привезли они трех своих жен — вот как дело было. Три храбрых мужа гладили своих лошадей и гнали их туда, где они могли выпить чистой воды и поесть свежей травы. Они усадили своих жен, и каждый из них сказал:

— Радуйся своему счастью! Исцели свои израненные плечи!

А потом трое мужей сказали:

— Мы отомстим!

Каждый из них привез своих старших братьев и обеих золовок — всего их было двенадцать человек, — и, подвергнув мучениям, они бросили их в безлюдной степи, оставив им еды.

Тот, кому выкололи глаза, выколол глаза обоим своим старшим братьям. Тот, у кого были отрублены руки, отрубил своим старшим братьям руки. А Бёген Сагаан Тоолай, у которого отняли обе ноги, отрубил обоим своим старшим братьям ноги. Они отвезли этих двенадцать человек в безлюдную степь и оставили их там. Они сложили им запас еды и сослали их туда.

А потом они вернулись и пировали семь дней и ночей без передышки и шесть дней и ночей без перерыва.

А когда кончился их великий праздник, они опять пошли в степь навестить братьев; те уже лежали при смерти, погибали: они не нашли еды и ничего не ели. Когда они пришли туда и поглядели, те лежали и произносили свое последнее слово:

— Твоим потомкам я стану злым духом. А самому тебе, раз уж ты здесь, я стану тучей насекомых!

Наверное, потому в наше время стало так много комаров и мух.

6. Зр Агыын

Было у него два старших брата, оба бедняки. Да и у Эр Агьшна не водилось никакого богатства, кроме лошадей, принадлежавших стаду его жеребца Быстрого Гнедого. Но завистливые старшие братья хотели извести младшего брата. И для этого украли они меч Эр Агыына и привязали его поперек дверной рамы в его юрте.

К хвосту Быстрого Гнедого они привязали хёнек, набросали в него камней и погнали жеребца к юрте Эр Агыына. Поднялся дикий шум, тут и они закричали:

— К нам пришла война! Эр Агыын, ты мертвый или живой? Что ж ты лежишь да спишь?

Эр Агыын проснулся и выбежал из юрты, но тотчас же рухнул с обрезанными по бедра ногами.

А его братья уже сгоняли спешно верблюдов и лошадей, навьючивали животных, силой увели жену Эр Агыына, согнали весь народ и двинулись в путь. Но пока люди еще собирались и грузились, жена Эр Агыына волшебством поместила арагы из восьми дажыыров в один дажыыр и превратила мясо девяти баранов в мясо одного барана. И то и другое она положила в корыто, из которого поили Быстрого Гнедого, туда же сунула весточку: «Они похитили меня».

Придя в себя, Эр Агыын нашел все это возле себя. Девяносто дней питался он мясом девяти баранов, восемьдесят дней освежал его арагы из восьми дажыыров. Он сломал тополь, выдул из него сердцевину и вырезал себе шоор. Однажды, когда он сидел и играл на своем шооре. услыхал он голос: «Кто ты, мой добрый помощник, младший брат или мой старший брат? Если ты моложе меня, то будешь мне единственным младшим братом, а если ты старше меня, то будешь мне единственным старшим братом. Пусть не замолкает голос твоего шоора, пусть он не замолкает!» И к нему подошел слепой человек, на ощупь ища дорогу, падая и опять поднимаясь.

Они поздоровались и разговорились, и выяснилось, что и он тоже попавшее в беду создание: два его старших брата ослепили его. Они налили ему в глаза свинца, отняли у него скот и все имущество и бросили его в безлюдной земле. Имя его было Шону Шилби.

Пока они сидели так и Эр Агыын снова играл на своем шооре, опять раздался голос: «Кто ты, мой добрый помощник, младший брат или мой старший брат? Если ты моложе меня, то будь моим

единственным младшим братом; если ты старше меня, то будь моим единственным старшим братом. Пусть не замолкает голос твоего шоора, пусть он не замолкает!»

И к ним приблизился крепко привязанный к спине оленя человек без рук. Эр Агыын ударил своим мечом, олень упал.

— Дар ли это алтайской земли, что лежит подо мной, или это дар неба, что надо мной? — сказал человек, вырывая ртом куски мяса из спины оленя и поедая их.

Когда они разговорились, то оказалось, что и он попал в беду. Его старшие братья отрубили ему руки, привязали его к спине оленя и пустили в безлюдный край. Имя его было Хёдээнинг Гёге Харазы.

Позже к ним прибился еще один бесцельно блуждавший мальчик-сирота, и они заключили братский союз. Сирота заботился о своих братьях, он ловил им маленьких рыбок. Однажды в закинутую им рыболовную сеть попался золотой лебедь. Мальчик не решился убить его и рассказал о нем своим братьям.

Они сказали:

— Мы ведь едва не умираем с голоду! Перережь лебедю глотку и неси его сюда!

Мальчик вернулся. Но когда он хотел перерезать лебедю шею, тот заговорил:

— Сохрани мне жизнь! Я — единственная дочь владыки Неба, — и превратился в красивую девушку. И приняли они дочь владыки Неба в свое содружество, и теперь их в семье стало пятеро.

Трое старших братьев, отдохнув немного и подлечив свои раны, ходили на охоту, младший, как и раньше, ловил сетью мелкую рыбу, а девушка оставалась в юрте и вела хозяйство.

Однажды четыре брата поймали зайца. Они подарили его своей единственной младшей сестре, чтобы та не скучала. Как-то девушка заигралась с зайцем и забыла про огонь. Она очень испугалась, но вспомнила: разве не рассказывают, что у существ, которых называют джелбеге, всегда есть огонь? Она пошла вдоль большой реки, шла, шла и увидала дым, поднимающийся из крытого корой джадыра. Она вошла, а там жила старуха-джелбеге, на одном ухе лежала, а другим прикрывалась.

— Откуда ты, милое дитя? — спросила она, и девушка объяснила, что она вышла из дому, чтобы найти огонь.

Та сказала:

— Поешь немного, а потом возьми огонь и иди!

Она кликнула двух своих злых и уродливых собак — желтую и черную. Установила цинковый котел. Собаки отряхнулись, и в котел посыпалось столькой вшей, что он наполнился до краев. Их джелбеге и зажарила для девушки. Когда девушка поела, джелбеге исколола полу ее халата, насыпала в нее пепла, а сверху положила жару. Девушка побежала домой. Но там, где через проколотую полу халата просыпался, образуя след, пепел, появились на земле ростки молодых ив.

На следующий день, не успели братья отправиться на охоту, к юрте явилась старуха-джелбеге, прискакавшая по следу на пятнистой собаке, и сказала:

— Ну, где твои калеки? Где твой слепой? Несчастная, давай сюда твой мизинец!

Девушка испугалась и протянула ей мизинец. Джелбеге долго сосала его, а потом удалилась. Когда вернулись братья, то в лице девушки не было ни кровинки. И она не отвечала на их расспросы.

На следующий день, только ушли братья, опять появилась джелбеге, сказала те же слова, что и вчера, насосалась из другого пальца девушки и убежала. Вернувшись, братья увидели, что девушка еле жива. Теперь она наконец рассказала, что с ней случилось. Три брата спрятались, чтобы выследить джелбеге, и опять она появилась верхом на пятнистой собаке.

— Где слепой? — закричала она и тотчас проглотила девушку. Но не успела она и глазом моргнуть, как с трех сторон выскочили трое мужчин и схватили джелбеге.

— Если вы пощадите мою жизнь, — закричала джелбеге, — я тебя, безрукого, превращу в человека с обеими руками, тебя, безногого, в человека с ногами, тебя, безглазого, в человека с двумя глазами! Убедитесь сами, что я не лгу!

Ее вырвало, и выскочила единственная дочь небесного владыки — еще более прекрасная и цветущая, чем раньше.

— Как все-таки хорошо быть здоровой, — закричала она и отбежала в сторону.

Теперь они заставили ее проглотить Шону Шилби, и, когда она вернула его, тот воскликнул:

— Ай, как хорошо все-таки иметь два глаза!

От радости он пел и танцевал.

Когда и Хёдээнинг Гёге Харазы был проглочен и выплюнут джелбеге, он крикнул:

— О, чего все-таки стоят две руки!

И своими руками то валил он на землю лиственницу, то выдирал из земли другую и не мог нарадоваться.

Последним они дали ей проглотить Эр Агыына, но она не возвращала его— ни когда они скомандовали: «Готово!», ни когда отодрали ее за уши. Тогда они убили джелбеге и взрезали ей живот. А там уже сидел Эр Агыын с двумя ногами, из кончика его стрелы сыпались искры, а ствол дымился. Натянув лук, он как раз собирался прострелить дыру в животе джелбеге, чтобы выйти наружу.

7. Хевис Сююдюр

Так как рожден он был мужем, он, конечно, отстреливал на пестрой горе целебных источников лучшую дичь. И если отправлялся он на охоту при молодом месяце, то возвращался, когда тот был уже старым. И тогда верхние его седельные ремешки [57] были натянуты до предела под тяжестью добычи, а нижние седельные ремешки обрывались, и добыча падала — могло ли быть иначе!

Кто знает, сколько лет он охотился так, но однажды, когда он вернулся с охоты домой, появился на свет рожденный мужем Хевис Сююдюр.

«Родился у меня младший брат — поддержка в старости, вот когда я наконец вкушу счастья!» — подумал Алдыычы Мерген и устроил праздник — иначе и быть не могло — на семь дней без роздыха. А отпировав шесть дней — ведь большой был пир, поехал он снова на охоту. Ведь к этому он привык сызмала, к этому лежало его сердце, и ничем его было не перебороть.

«Родился Хевис Сююдюр! Наконец и я узнал счастье! Родился мой младший брат! Поохочусь я теперь пять дней, да и вернусь домой» — так думал Алдыычы Мерген, отправляясь на охоту — иначе и быть не могло — на пеструю гору целебных источников. Но сколько ни гонялся за дичью наш герой, рожденный мужем, ничего в этот раз ему не попалось. И туда метал он свою палку, и сюда — ничего. Гнал он горную дичь вниз по склону и кидал в нее своей дубинкой — ничего; гнал он дичь со склонов вверх на гору и метал в нее палку — и снова ничего.

«Ну, значит, пришел мой смертный час», — решил он. И так как в этот день не было ему ни в чем удачи, вернулся он спешно к своему серому коню, владевшему даром провидения. Дыхание, вырывавшееся из груди коня, было словно черный туман; слезы, капавшие из его глаз, градом падали на землю — такой он был грустный!

— Эй, ты, коли хочешь проглотить своего собственного хозяина, сейчас самое время! Что ты видишь впереди? У меня ведь всегда была богатая добыча! Что же случилось на этот раз? — спрашивал он. В конце концов он нагнал осиротевшего детеныша архара, уложил его, а когда галопом прискакал с этой единственной добычей домой, то оказалось, что народ его захватили как добычу и не осталось там ни пылинки, ни соринки — вот что случилось.

«Ну, теперь я погиб», — решил Алдыычы Мерген. И он стал взбираться по золотой лестнице неба. И когда он поглядел оттуда во все стороны — эгей! — на дне одного очага клубилось что-то вроде тонкого дымка. Поскакал он туда во весь опор. А там, оказывается, оставалась его жена, отделившая себе табун длинногривого карего жеребца.

— Что случилось, что тут произошло? — спросил он.

И она ответила:

— Ах, нашу страну с боем покорил Гургулдай Хаан! Два-три дня я с трудом тащила на себе твоего младшего брата Хевис Сююдюра, а потом, завернув его в вату, чтобы не было на нем грязи, и сделав ему соску из березового корня, чтобы не было на нем греха, я спрятала его. А потом я и сама укрылась в горах и отстала от них. На хана по имени Гургулдай Хаан обычный человек и взглянуть не посмеет — такое это опасное существо! Я видела этого хана — от одного его вида, от его дыхания люди разбегаются. Потому-то я и скрылась с помощью хитрости и притворства, и мы остались целы. Теперь нам не жить — ни тебе, ни мне — в нашем почтенном возрасте. Не успел наш младший брат родиться, как нас завоевали. Не будет нам больше счастья!

— Ой-ой, коли так, не отправиться ли мне вслед за ним, чтобы отомстить! Как думаешь? — спросил он.

— Ах, глупости, никто еще не мог победить его, куда уж тебе, милый мой! Разве он не всемогущ? — отвечала она.

— Вот если Хевис Сююдюр умер в своей люльке, если он высох в своей колыбельке и если он не станет сражаться за нас — а ему этого не суметь — тогда нам обоим погибель! — сказала она.

— Ну что ты болтаешь! Маленький слизнячок! Как же ему не высохнуть, как ему выжить? Много же пройдет времени, пока он сможет принести мне счастье! Попробую-ка и пойду я сам! — решил Алдыычы Мерген.

— Вот глупости, ну что ты задаешься! Коли ты такой смелый, то не допустил бы, чтобы мы стали чужой добычей! Почему же мы сами не завладели ими, когда они напали на нас?

Так говорила жена Алдыычы Мергена.

Тем временем Хевис Сююдюр пришел в себя — он словно после смерти снова вернулся к жизни, как бы проснулся ото сна: пришел он, стало быть, в себя — и лежит один-одинешенек в безлюдном месте, вокруг ни пылинки, ни соринки.

— Что бы это значило? — спросил он и вскочил. Поглядел он туда, поглядел сюда, и стало ему ясно: была здесь обширная страна с юртами намного больше обычных, со стадами, в которых скота было поболее, чем обычно. Были здесь раньше большие реки, полные целебной воды, и высокие холмики-оваа, сложенные из золота. А теперь распались их оваа, высохли целебные реки и земля их потеряла все свои краски. И когда Хевис Сююдюр стоял их глядел туда-сюда, увидел он следы коней, больших, чем обычные кони. Здесь побывали люди повыше обычных людей, и они обрезали гривы [58] жеребятам и двухлеткам, украли их и скрылись. Продолжая оглядываться вокруг, увидел он большую синюю подпорку, уходящую прямо в небо.

— Что бы это значило? — спросил он, взобрался наверх по синей подпорке и стал оглядывать местность. И тут он увидел длинную тонкую ниточку дыма, поднимавшегося со дна далекого очага, — вот как!

«Что там за дым?» — подумал он, и когда, клонясь и шатаясь, добрался туда, то увидел в пещере в скалах шестистенную белую юрту. Пошел, поглядел, и оказалось, что это юрта его старшего брата Алдыычы Мергена. Навстречу ему вышла жена брата:

— Так ты пришел — не умер, не сгинул, младший брат мой! — воскликнула она.

Встретив его с почетом, она раздула огонь без дыма и приготовила еду без пара [59], наполнила пиалы и уселась.

— Ну что я за человек? Все время брожу с одного места на другое. А вы что за люди? — спрашивал он.

— Ах, милый мой братец! Когда ты только-только родился и лежал в своей люльке, напал на нас Гургулдай Хаан, разорил нас и уехал. Я оставила тебя, сделав соску из корня березы, чтобы не было на тебе греха, обернув тебя ватой, чтобы не было на тебе грязи. И вот вырос из тебя мужчина и пришел к нам! А теперь ты ведь выполнишь наше желание, правда? Гургулдай Хаан разграбил нашу страну, увез богатую добычу и был таков. А мы укрылись здесь.

— Ха, что вы там сказали, повторите-ка еще раз! — сказал Хевис Сююдюр.

— Когда ты был маленьким, явились люди Гургулдая и завоевали нас. И мы осиротели, брошенные всеми, не стало у нас ни семьи, ни родителей, — рассказывала она.

Тут затрещал его бронзовый лоб: трах, а коренные зубы щелкнули: крак.

— Повтори-ка свой рассказ еще раз, — сказал он и стал внимательно слушать.

— Ну что ты хочешь еще услышать! Мы стали чужой добычей! Гургулдай Хаан ограбил нас и был таков! А мы теперь не знаем, как и жить. Хорошо, что ты стал мужчиной. Давай решим с тобой, что нам делать!

— Коли так, то в этой сумасшедшей стране найду я свое отмщение! В этой ненавистной стране найду я свою ненависть! Можно мне уже отправляться, золовка?

— Ну, конечно, можно, — отвечала она.

И сказал он тогда:

— Здесь ли конь, на котором мне суждено ездить? Здесь ли оружие, которое мне суждено носить?

— Где им еще быть? Не торопись, братец! Раз ты стал мужем и пришел сюда, больше нам и желать нечего. Уж теперь-то мы, ставшие чужой добычей, победим когда бы то ни было! Ах, теперь, когда ты, возмужавший, вернулся к нам, никому уже не удастся покорить нас! — говорила она.

— Здесь ли конь, на котором мне суждено ездить? Здесь ли снаряжение, которое мне суждено носить? — спросил он у своей золовки.

Она отвечала:

— Эх-хе-хе! Нужное тебе снаряжение не в наших руках. Конь, на котором тебе суждено ездить, — рыжевато-буланый жеребенок пестрой кобылы-трехлетки, что спустится вместе с ним по золотой лестнице с неба на берег озера Марга. Если тебе удастся поймать его, когда он спустится и пойдет на водопой, то он и станет тем конем, на котором тебе суждено ездить!

— А как же мне поймать его, золовка?

Она ответила:

— Оборотись золотым клещом и спрячься в кустике джавшана, потом заговори аркан, которым станешь ловить своего коня, — шесть саженей его переднего конца должны быть плетеными, — лежи тихо и жди. Залечь надо на рассвете. Когда солнце поднимется высоко, сойдет к воде пестрая кобылица с рыжевато-буланым жеребенком.

Только он туда прыгнул, залег посредине озера, как тотчас спустилась к воде пестрая кобылица, ведя за собой рыжевато-буланого жеребенка. Напилась воды, а напившись, стала щипать траву. Подбежал рыжевато-буланый жеребенок и трижды обежал вокруг — молодой ведь, не станет скучать! — хотел побежать за матерью, да Хевис Сююдюр успел уже заговорить свой аркан и бросил его — иначе и быть не могло. «Если это скакун, предназначенный мне судьбой, тогда попади, не минуя всех его шести шейных позвонков!»— такими словами заговорил он аркан и бросил его, и он, конечно, охватил шею жеребенка, не минуя всех его шести позвонков.

Жеребенок протащил за собой Хевис Сююдюра по всему нижнему миру, не останавливаясь. Бежал он в горы — горы рушились, бежал он по степям — степи распадались. Горы становились степями, степи становились озерами — могло ли быть иначе? Беднягу Хевис Сююдюра так растрясло, что он лишился чувств. А когда пришел в себя, закричал:

— Уходит моя золотая жизнь! Ломаются мои бедра! Если ты конь, предназначенный мне судьбой, остановись!

И пока он упирался и дергал аркан, конь сказал:

— Если ты хозяин, назначенный мне судьбой, быстро яви мне приметы!

И тогда взял он двенадцать молний-стрел Алтая, свистнул и сотворил перед собой тройную радугу. Потом брызгнул слюной изо рта, и выгнулась на солнце тройная радуга. Тут жеребец остановился и сказал:

— Я думал, ты просто земной враг и разбойник. Потому-то я испугался и убежал.

Его белые, как алюминий, зубы лязгнули, его добрые мысли сверкнули в глазах, он остановился и заржал — тихо и сдержанно.

Теперь, когда оба героя познакомились, Хевис Сююдюр трижды погладил голову Дёнен Хулы, который превратился уже в четырехлетнего рыжевато-буланого жеребца. Дёнен Хула чихнул трижды и не сдвинулся с места. Хевис Сююдюр сделал ему из своего аркана с серебряным плетеным концом длиной в шесть саженей недоуздок, сел на него без седла и поехал — иначе и быть не могло — к старшему брату и золовке.

Подъехал. Вышла золовка из юрты и видит: прискакал Хевис Сююдюр, поймавший Дёнен Хулу.

«Ну, младший наш брат, разве сможет теперь кто-нибудь победить тебя!» — подумала она. И пока она стояла и радовалась, глядя на Хевис Сююдюра, возвратился Алдыычы Мерген с одним из своих табунов.

— Ах, — закричал он, — вернулся твой Гургулдай! Я умираю! Я погибаю! — С криком и визгом бросился он в юрту и забился под кровать.

Тут жена его сказала:

— Ах, да это не Гургулдай! Это твой брат Хевис Сююдюр! Теперь снова вспыхнет твой потухший было огонь и опять оживет твой погибший жизненный дух. Не умирай, не погибай! — И с этими словами она вытащила его.

Потом велела она Алдыычы Мергену сесть на почетное место, сказала: «Сиди!» — и выбежала из юрты, чтобы встретить Хевис Сююдюра.

Она почтительно взяла за повод его коня, перед юртой помогла спешиться младшему брату, привязала его коня к молодому сандаловому дереву так, чтобы на него падала тень старого сандала, и ввела младшего брата в юрту. Потом раздула она огонь без дыма, приготовила еду без пара, наполнила пиалы едой. Тогда Хевис Сююдюр спросил:

— Тот ли это конь, на котором мне суждено ездить?

И она отвечала:

— Да, тот самый, это и есть тот конь, на котором тебе суждено ездить. А сейчас ты получишь снаряжение, которое тебе предназначено.

Первым делом — иначе и быть не могло — накинула она на голову Дёнен Хулы серебряную уздечку, на трензельных кольцах которой с обеих сторон сиял свет солнца и луны.

— А теперь что? — спросил он.

Она сбила из шерсти столько ваты, что на нее могли бы улечься сорок человек, одним махом подняла на коня черное, как наковальня, седло, на котором могли бы одновременно ехать сорок человек. Она пригнала седло к спине коня, широкой, как Алтай. Взяла нагрудный ремень, сплетенный из шестидесяти ремешков и надела на его золотую грудь. Махнула рукой — и появился [60] гравированный нагрудный ремень из меди, и стянула она им грудь коня. Взяла его подхвостник, литой из сплава. Протянула гравированный подхвостник из меди и серебра под его хвостом. Так снарядила она статного его коня. А теперь — иначе и быть не могло — понадобилось снаряжение доблестного мужа.

Скинула она ему прочные и крепкие сапоги с загнутыми вверх носами, сшитые из кожи шестидесяти разных животных, и, когда он натянул их на обе ноги, она дала ему белые штаны богатыря, прочно сшитые из шкур белого архара и отороченные мехом джейрана, и велела ему натянуть их на соколиные колена — иначе и быть не могло. Она подала ему шубу, сшитую из шкур ста диких зверей, подобранных по цвету, и отороченную мехом джейрана, и она пришлась ему как раз по плечам. Скинула ему пояс, сшитый из собранной в складки шкуры трехлетнего архара, и опоясала им его бедра. Скинула она ему шапку с твердым дном, сшитую из собранных в складки шкур шестидесяти разных видов зверей и подбитую лапками семидесяти видов зверей, и подогнала ее по его черноволосой голове. Скинула она ему четырехгранную плетку, свитую и сплетенную из кожи быка-трехлетка, скрученную и связанную из кожи быка-четырехлетка, и накинула ее петлю на его запястье. На шапке его, говорят, был шарик, сплетенный из шестидесяти нитей. Спустила она из этого шарика шестьдесят красиво переплетенных золотых нитей и ими обвила его косу и украсила ему спину меж лопаток. Скинула она ему черный тангутский [61] лук, верх которого был украшен фигурками двух бодающихся горных козлов, и повесила его герою за спину так, что ок как раз уместился меж плеч. Скинула она ему колчан и стрелы, способные повергнуть скверных врагов, и повесила их ему наискосок на грудь — иначе и быть не могло.

Теперь наконец снаряжение славного мужа и коня стало, можно считать, полным. И сказала тогда золовка доброго героя:

— С таким снаряжением да при его-то храбрости ничто уже не сможет одолеть нашего мальчика! — И Хевис Сююдюр одним махом опрокинул поданную ею чашу.

Вскочил Хевис Сююдюр на коня Дёнен Хула и ускакал, чтобы отомстить врагу — а как же иначе? А золовка стояла и глядела ему вслед — ах, мой милый, нет, не победить его обычному человеку! А шарик из шестидесяти нитей казался вдали горой, покрытой лесом. Посмотрела она на его плечи — и показались они ей двумя горными хребтами. Посмотрела на его тело — и было оно как огромная гора.

— Ай, как может кто-нибудь победить такое создание? — сказала она Алдыычы Мергену. — Он отомстит за нас во что бы то ни стало. Ну, старик, уже по тому, как уезжает наш младший брат, видно, что он во что бы то ни стало отомстит и возвратится к нам.

— Ай-яй-яй, он ведь еще малыш, его мясо еще не стало мясом, его кровь еще не стала кровью. Ну разве он из тех, кто мог бы отомстить. Надо бы, наверное, мне! — говорил Алдыычы Мерген.

— Ах, какие у тебя честолюбивые мысли! Если так, почему ж ты давно уже не отомстил? Не надо таких слов! — говорила жена Алдыычы Мергену.

A-а, наш герой, рожденный мужем, был уже, конечно, на пути в ненавистную землю, где он надеялся остудить свою ненависть и отомстить за содеянное ему зло. Месячное расстояние он проезжал за сутки, суточное расстояние он проезжал за полсуток, так он гнал, сокращая расстояние между Алтаем и остальным миром, — а что же ему было еще делать?

Вот едет так наш герой, рожденный мужем, и видит: повалено множество деревьев, и все — с одной горы.

— Что это за дрова? Как же нам здесь проехать, почему здесь обрывается дорога? — спросил он.

— Я слыхал что-то в этом роде о землях двенадцатиглавого мангыса. Говорят, эти деревья пронзают людей, попавших в завал, и те погибают, — отвечал конь Дёнен Хула.

Хевис Сююдюр спросил:

— А что же нам теперь делать?

— Попытаться развалить эту кучу десятью стрелами из твоего колчана, — отвечал конь.

Взял он свой черный тангутский лук и натянул его. Когда он его натянул, лопатки его зашли одна за другую на три пяди, а когда уже со всех десяти его пальцев капала вода, он спустил стрелу. Ну и конечно, он развалил нагромождение стволов.

— Эй, а теперь что нам делать? — спросил он у Дёнен Хулы.

— Теперь быстро садись мне на спину, я перемахну через этот завал, — отвечал конь и в четыре-пять прыжков перескочил через разваленные стрелой стволы — а как же иначе? И лишь кое-где изранил кожу на коленях.

Поехал он дальше и приехал — могло ли быть иначе — к большой, высокой горе.

— Что это еще у тебя за гора? — спросил он коня.

— Это высокая гора мангыса.

— Ну а знаешь ли ты, как ее преодолеть?

— Если приблизиться к этой горе, то она опасна для ног и ступней так же, как напильники и ножи. Мы здесь погибнем и сгнием! Поробуй развалить стрелами и эту гору, — ответил Дёнен Хула.

Снял Хевис Сююдюр свой черный тангутский лук, натянул его, вложил стрелу из колчана, натянул тетиву и выстрелил так, что гора дала трещину от середины до краев, — а как же иначе? Раскололась гора и зияла.

— А теперь быстро садись мне на спину! — сказал Дёнен Хула.

Ну, как было Хевис Сююдюру не вскочить на Дёнен Хулу!

Прыгнул конь в расщелину между половинками расколотой горы, а когда он выпрыгивал из-за горы, ему кое-где опалило кожу на ногах, и она сморщилась — можно себе представить! «Ну и опасное же место! Удастся ли мне в конце концов одержать победу?» — подумал Хевис Сююдюр, — и когда его конь опустился, то — могло ли быть иначе — они оказались прямо на берегу гигантского моря.

— Н-да, как же нам переправиться через это море? — спросил, конечно, Хевис Сююдюр коня Дёнен Хулу.

— Здешнее море очень ядовито! Я слышал, оно разъедает все, что его коснется. Теперь правь мною так, чтобы я взмыл вверх и перескочил бы обратно через гору. А когда мы будем по ту сторону горы, выстрели из лука. Теперь ее яд, раз ты расколол гору стрелой, потерял свою силу, нам он уже не опасен, — сказал конь. — И еще не забудь, когда будешь по ту сторону горы, хорошенько стегни меня, чтобы я взвился повыше. Я постараюсь перескочить через море одним прыжком. Если мы опустимся не на середине — выберемся невредимыми!

И понесся он на Дёнен Хуле галопом назад за расколотую им гору; зубы его застучали: крак, брови его сдвинулись: трах; стеганул он хорошенько своего коня — а что же ему было еще делать! Чуть не перебил он ему бабку, чуть не разорвал ему рот до ушей, уж и стегал он его — ведь иначе бы ничего и не вышло! И когда они наконец оказались опять на берегу моря, у Дёнен Хулы появился нужный разбег, и он перескочил через море. Но пока он несся к дальнему берегу, взмах его ослаб, и он опустился у самой кромки воды — иначе и быть не могло! Коснувшись воды, потерял, конечно, Дёнен Хула половину своего хвоста; одно из его копыт наполовину сгорело, и под слоем рога осталось только красное мясо — могло ли быть иначе?

— О мой Гурмусту! Что за сила в этой воде! — сказал несчастный герой. Он скакал уже месяцы и годы без передышки и совсем обессилел. И, одолев подряд три тяжелых препятствия, он решился спросить Дёнен Хулу:

— Может быть, отдохнем теперь немного, а потом уже поскачем дальше! Какие нас ждут еще препятствия?

И его конь ответил:

— Не будет нам больше никаких препятствий! Теперь мы можем отдохнуть.

— Ну если так, я отдохну немного! — сказал Хевис Сююдюр.

Постелил он себе вместо постели сорокаслойную попону, подложил себе вместо подушки седло, черное, как наковальня, и заснул и отдыхал шесть дней без перерыва, семь суток подряд — могло ли быть иначе?

И пока он так спал семь дней подряд, увидел вдруг его конь на рассвете, что появился наш страшный двенадцатиглавый черный мангыс и, обнюхав все снизу доверху, почуял добычу.

Хевис Сююдюр спал как убитый. Ударил его конь по голове, чтоб разбудить, а весь его мозг и вытек! Ткнул конь его в живот — вывалились все его внутренности, а он так и не проснулся!

А двенадцатиглавый мангыс приближался.

Рванул Дёнен Хула голову вперед и оборвал поводья, рванул голову назад и порвал поводок. Ускакал он большими прыжками за горное седло и, когда остановился и поглядел из-за гор, увидел, что двенадцатиглавый приблизился и приготовился проглотить Хевис Сююдюра. Но тот не влез в его пасть. Он попробовал проглотить его с головы — она вошла только до ушей, а дальше никак. Хотел он проглотить его с туловища — оно тоже не влезало ему в пасть. И, увидев, что ему не проглотить Хевис Сююдюра, он уместил его меж своих двенадцати голов и помчался обратно в свою землю.

Тут опять, плача и причитая, появился из-за горы Дёнен Хула.

— Так вот оно то место, где ему суждено умереть! Ему, одолевшему столько страшных опасностей, пасть теперь, побежденным самым обычным созданием! Настал его смертный час! — причитая так, он бежал за ними, не спуская с обоих глаз, и проследил, как наш двенадцатиглавый мангыс унес его в свои края, как раз к месту своего полуденного отдыха.

А Дёнен Хула все думал: «Но ведь не таков Хевис Сююдюр. Что же он делает!» Он продолжал бежать за ними, плача и причитая, и все приглядывался. И вдруг Хевис Сююдюр проснулся, как будто его вернули к жизни из смерти, — так крепко он спал! — и увидел, где он лежит, и понял, что он стал жертвой двенадцатиглавого мангыса.

И подумал он: «Вот двенадцать голов двенадцатиглавого мангыса, и на средней — черная родинка. Не слыхал ли я как-то, что именно там и спрятан его жизненный дух?»

Взмахнул он своим острым черным мечом, закаленным кровью шестидесяти мужей, над средней из двенадцати голов и отрубил черную родинку — что он мог еще сделать? И мангыс, конечно, тут же рухнул и вытянулся во всю свою длину. А Хевис Сююдюр — могло ли быть иначе? — помчался к своему Дёнен Хуле.

— Так, только что уничтожил я этого мангыса, а теперь быстро смелем его в каменной мельнице, чтобы уже навсегда покончить с ним! — сказал он.

Ну и пришлось, конечно, Хевис Сююдюру скакать дальше. И далеко впереди, там, куда недостает силы зрения обоих глаз, показалась белая юрта-дворец. Войлок ее крыши мог бы покрыть весь мир, а войлок ее стен мог бы покрыть всю землю.

— Что это? — спросил герой у Дёнен Хулы, и тот отвечал:

— Я слыхал, что это юрта матери мангыса. Нет никого опаснее ее! Если нам удастся миновать ее, мы спасены, а если не удастся, мы останемся там навеки!

— А есть ли средство против этого? — спросил он Дёнен Хулу, и тот ответил:

— Это желтая старуха, она постоянно чешет себе живот палкой-кожемялкой [62]. Обмани эту старуху, как-нибудь хитростью вымани у нее эту палку и беги с ней, а я буду в полной готовности дожидаться тебя у входа!

— А как мы туда отправимся?

— Ты обернись лысым, а я прикинусь шатающимся от слабости, запаршивевшим жеребцом-двухлетком с клочьями зимней шерсти, — сказал Дёнен Хула.

Вскочил на него Хевис Сююдюр, и так они добрались туда.

Дёнен Хула, превратившись в жеребца-двухлетка со свалявшимися клочьями зимней шерсти на боках, шатаясь, пасся у юрты. Хевис Сююдюр, оборотившись лысым, вошел в юрту.

Там сидела белая старуха, такая толстая, что на нее невозможно было смотреть, и чесала свой жирный живот палкой-кожемялкой. В юрте ее было полно серебряных подпорок для подвешивания мяса. Видно, здесь собралось и скопилось все, что только можно было назвать маслом и жиром.

— Ну, откуда ты, сын мой? — спросила она.

— Я подданный Борукчу. У него исчезла верблюдица с надорванной ноздрей, и вот я уже три года ищу, да так и не нашел еще. Я погибаю, я так исхудал, что вот-вот умру. Я хочу есть и пить. Вы не видели такой верблюдицы, матушка? — спросил он — а что было ему еще делать?

— Ах ты бедняга! Ну и высокие же у тебя мысли, мой лысый! Я ведь не могу встать, когда лягу, не могу сесть, когда встану, так что уж спрашивать, видела ли я твою верблюдицу! Я, старуха, не могу ни жить, ни умереть. Слыхала я, что уши у лысого длинны, а глаза у него остры. Не знаешь ли ты, не стал ли уже мужчиной Хевис Сююдюр? Вот о чем хотела я спросить тебя! — говорила старуха.

— Ах, бабушка, ну откуда мне это знать, я ведь исхудал и обессилел! Ждать новостей от меня, три года искавшего верблюдицу с надорванной ноздрей, бегавшего повсюду в поисках ее! Да ведь это несусветная глупость, бабушка! Но до меня дошел слух. Однажды я слыхал, будто названный Хевис Сююдюром стал уже мужчиной. Говорили, что он пришел и стрелой разбил широкий завал из бревен. Я слыхал, что ему удалось одолеть отвесную гору, и еще слыхал я, что он перебрался через глубокие воды. И когда ему удалось совершить эти три подвига, явился двенадцатиглавый мангыс и завладел им. Вот что слыхал я, бабушка, — ответил он.

— Дорогой мой мальчик! Да будут благословенны речи твои! Что ты хочешь у меня взять, что хочешь поглядеть? — спросила она.

— Ах, не надо мне еды, не надо мне ничего из вещей, милая бабушка. Очень интересно мне только то, что лежит рядом с тобой, чем ты чешешь все время свой жирный живот, — твоя серебряная палка-кожемялка! Можно ее поглядеть? — отвечал он.

— Милый мой мальчик, это как раз то, до чего я никому не разрешаю дотронуться. Но ты произнес такие благословенные слова — что поделаешь! Погляди-ка на нее издали, да и уходи! — сказала старуха.

И, не двинувшись с места, она покрутила во все стороны серебряной палкой-кожемялкой, которой чесала свой жирный живот, так, что кругом засверкало. И воскликнул тут Хевис Сююдюр:

— О, эта палка-кожемялка моей бабушки! С тех пор как я рожден человеком, ничто меня так не интересовало! Она стоит куда больше, чем верблюдица с надорванной ноздрей! Ах, как прекрасна палка-кожемялка моей бабушки! Ах, бабушка, как она прекрасна!

А она все сидела и вертела кожемялку. Схватил он ее за один конец и выскочил из юрты. Прискакал Дёнен Хула и припал перед самой дверью юрты на колено — а то как же! Хевис Сююдюр вскочил ему на спину, и они умчались!

А старуха с криком и визгом ухватилась за хвост Дёнен Хулы — а то как же! Хвост Дёнен Хулы оборвался и упал на землю. А сам Дёнен Хула взмыл на вершину горы.

— Ах, что за чудесная палка-кожемялка! Ну-ка, испытаем ее волшебную силу! — И как только он ударил ею по отвесной скале, отвесной скалы не стало, она, конечно, развалилась, а палка разлетелась на кусочки — иначе и быть не могло!

— Ой, ну и опасная же это местность! — воскликнул Хевис Сююдюр и вырыл на дороге большую яму, в семьдесят саженей глубиной и выбрал из нее всю землю.

А когда он потом вернулся в юрту, то увидел, что жирная желтая старуха повесилась на своей распорке для подвешивания мяса.

— Отчего же она умерла? — спросил он себя. И, подумав хорошенько, понял, что она умерла как раз в то время, когда он уничтожил ее палку-кожемялку, в которой был ее жизненный дух.

Смолол он ее в каменной мельнице и развеял по ветру, и тут она сказала:

— Я буду опасным врагом твоим потомкам. Я напущу на них мух и оводов. — И сказав это, исчезла.

Поехал он теперь на север и увидел юрту больше всех Юрт, юрту больше всего на свете!

— Что это? — спросил он Дёнен Хулу.

— Это юрта двенадцатиглавого мангыса, — ответил тот.

Он поспешил к ней и вбежал в нее. А там была принцесса. Она раздула огонь без дыма, готовила еду без пара, наполняла пиалы — а то как же? Когда он сел на самом почетном месте, скрестив под собой ноги, она подошла и подала ему самую лучшую еду.

— Я прибыл в царство столь высокого хана и не вправе первым отведать самое лучшее. Сначала я должен капнуть едой в огонь, а уж потом вкусить ее, а то она мне не пойдет на пользу, — сказал он и капнул из поданной ему еды в огонь. Тут вспыхнул и побежал огромный огонь — иначе и быть не могло!

— Что же это ты даешь мне такую еду? — спросил он.

Оказывается, жена двенадцатиглавого мангыса подлила ему яду. Выплеснув все из пиалы, он рассек пополам жену двенадцатиглавого мангыса острым черным мечом, закаленным в крови шестидесяти мужей, — разве могло быть иначе?

Тут выскочил из нее мальчик-недоносок, ему было еще три месяца до рождения, и Хевис Сююдюр обхватил его и прижал к своей груди, огромной, как сундук. Но когда он бросил его оземь, мальчик превратился в подпорку юрты и встал торчком. Когда он подкинул его вверх, чтобы забросить на небо, тот стал змеей, начал извиваться и снова стоял стоймя — да иначе и быть не могло!

— Что за напасть! Неужели мне суждено погибнуть вот так, от комочка слизи, которому не хватает еще трех месяцев до рождения. Ведь сейчас мое время! — воскликнул Хевис Сююдюр. Но когда он прижал его к своей груди, огромной, как сундук, ему рук недостало, чтобы обхватить мальчика. «Швырну-ка я его на семь саженей в нижний мир», — подумал он, но, когда он свалил его на землю, тот превратился в подпорку юрты и устоял.

«И впрямь, безобразная история! Заброшу-ка я его в верхний мир», — подумал он. Но как только он подбросил его вверх, тот превратился в змею и стал извиваться. Комочек слизи, которому недоставало еще трех месяцев до рождения, обвился вокруг Хевис Сююдюра и был опять тут как тут — что ему еще оставалось!

«Искал я кое-кого получше, что это еще за важная фигура!» — и снова бросился на мальчика, которому не хватало трех месяцев до рождения, хватил его об угол, крепко прижал его опять к своей груди, широкой, как сундук. На этот раз он не бросал его ни вверх, ни вниз, просто запихнул его в нижний мир, бросил туда — а что же еще можно было сделать, мои дорогие? Выпил он миску крови из жилы его сердца, вытащил его внутренности и засунул его в яму глубиной в семь саженей, а потом пошел, собрал дров на поклажу десяти тысячам верблюдов, привез на своей лошади поклажу тысячи верблюдов, сложил из этих дров огромный костер и развеял на нем в дым недоноска — а что же было ему еще делать?

— Я стану злым духом твоим потомкам! А для тебя, бродящего здесь, я превращусь в мух и оводов, — вскричал тот и развеялся по воздуху.

Да, мои дорогие, вот так он расправился со страной главного мангыса.

— Ну а теперь что нам делать? — спросил он совета у Дёнен Хулы. И тот ответил:

— Теперь мы отправимся к Гургулдаю, который захватил нас как свою добычу!

И вот, уничтожив царство мангыса, он отправился на север — да иначе и быть не могло! Он ехал верхом. И тут перед ним оказались высочайшая из гор, глубочайшие из вод и густейший из лесов.

— Что это такое? — спросил он Дёнен Хулу. И тот ответил:

— Слыхал я, что такова природа той страны, которая станет тебе добычей! Через эту гору я могу перепрыгнуть. Этот бескрайний лес я могу вырубить. Эти глубокие воды я могу переплыть. Садись мне на спину и держись покрепче. Я перепрыгну через крутую гору! Я проберусь через бескрайний лес! Я пересеку глубокие воды! — сказал Дёнен Хула.

Хевис Сююдюр крепко сидел на коне, крепко держался за его подхвостный ремень, крепко вцепился в его нагрудный ремень. Помолился он, и отправились в путь — а что им еще оставалось?

Преодолели они и бескрайний лес, и крутую гору, перебрались и через глубокие воды.

Эй, и встретилась им белая юрта-дворец — войлок ее крыши мог бы покрыть весь мир, а войлок ее стен мог бы покрыть всю землю, и тогда Хевис Сююдюр спросил:

— Что это?

— Это юрта-дворец большого Гургулдая, — ответил конь.

Привязал герой коня к молодому сандаловому дереву в тени другого сандала, вбежал в юрту и поспешно сел у очага. О горе, тут заговорила жена большого Гургулдая:

— Хевис Сююдюр, бедняга, мясо твое еще не стало мясом, кровь твоя еще не стала кровью. А ты пришел в нашу юрту. Напрасно это! Отступись, пока еще не поздно!

Тут она принялась размахивать кочергой и щипцами для очага, согнала его с места — да иначе и быть не могло.

— И все-таки нечего насмехаться надо мной, юношей, который приехал в гости издалека! — воскликнул он, выбросил ее кочергу и щипцы и затолкал женщину под постель. Потом сел на самом почетном месте, скрестив под собой ноги. А что ему было еще делать?

— Если у тебя есть какая-нибудь еда, неси сюда! — велел он.

После того как он съел тазовую часть серого барана Боракчын

Хаана, она подала ему все лучшее, что у нее было, и отпустила его — что ж поделаешь?

Приехали они — да иначе и быть не могло — в страну среднего Гургулдая. Ах, дорогие, он и на этот раз привязал своего коня к молодому сандаловому дереву в тени старого сандала. Вбежал в юрту и, конечно, опять сел на самом почетном месте.

— О горе! Какое высокомерие, Хевис Сююдюр! Еще не пришло время сидеть тебе, скрестив, под собой ноги, на почетном месте. Если ты такой храбрый, как же могло случиться, что ты стал чужой добычей? Не лучше ли тебе отступиться и возвратиться домой, пока ты еще цел? — Такие веские слова сказала ему жена этого среднего Гургулдая.

— Ой, ай, почему ты насмехаешься надо мною, над тем, кто узнал столько страданий и явился к вам в гости? Подай мне хозяйскую еду, коли она готова. Почему ты оскорбляешь меня, брошенного всеми сироту, пришедшего к тебе в гости? И хоть уже готова еда, которую ты готовишь для своего мужа, ты даже не дала мне отведать лучшего куска. Если еда готова, подай же мне ее, милая старшая сестра, — сказал он.

— Вот горе, что за спесь! Вон! — заорала она, замахала деревянной лопатой для выгребания пепла и щипцами и давай его выталкивать — иначе и быть не могло!

— О, это действительно никуда не годится! Я ведь пришел в гости, а вовсе не для того, чтобы меня отсюда выгоняли, — сказал Хевис Сююдюр и запихнул ее под постель. А потом — что же было ему еще делать? — сел, скрестив под собой ноги, на самом почетном месте.

— А ты и впрямь парень, с которым нельзя не считаться, правда? — сказала женщина, вылезла, распрямилась, угостила его лучшим, что было у нее, и сказала:

— Храбрый богатырь! Иди же туда, куда хочешь, сын мой! — и отпустила его.

Вот едет он, и вдруг его зубы делают: крак, а бронзовый лоб: трах, и очень он разъярился, потому что наконец приехал туда, где ему надо было убивать. И направился он к юрте младшего Гургулдая. По твердой почве пустил он своего коня так, что ноги его уходили в землю по щиколотку, а по мягкой почве так пустил он своего коня, что ноги его уходили в землю по колено, а потом погнал его, и он помчался словно ветер. Поскакал он так, что разгорелось все пространство меж облаков небесных, и ни одна душа человеческая не посмела приблизиться к нему. И возникла вдруг перед ним большая, белая, как дворец, юрта — войлок ее крыши мог бы покрыть весь мир, а войлок ее стен мог бы покрыть весь свет. Доскакав до нее, Дёнен Хула покружил в нерешительности вокруг юрты и совсем смутился. Даже Хевис Сююдюр взволновался и остановился в полной нерешительности, что же ему предпринять. Но через некоторое время он все-таки сказал:

— Раз уж мы здесь, не будем терять присутствия духа! Соберем все свое мужество, бросимся туда!

И, услыхав это, сказал Дёнен Хула:

— Ладно, раз так, привяжи меня покрепче к молодому сандаловому дереву и поставь меня хорошенько в теплую тень старого сандалового дерева.

Хевис Сююдюр подбежал к нему и привязал его трижды к молодому сандаловому дереву в тройной тени старого сандала и подвязал ему назад голову. А потом Хевис Сююдюр откинул войлок над дверью юрты до высоты своих бедер. Опершись о плечи богатыря, сидевшего у самой двери, он прижал голову богатыря, сидевшего в середине, и уселся на самом почетном месте в благородной позе — а что же ему было еще делать?

Жена младшего Гургулдая сказала:

— Один мужчина предан другому. Относитесь друг к другу как друзья!

Сказав эти дружелюбные слова, она разожгла свой огонь без дыма и приготовила еду без пара. Она зажарила мясо серого барана Борукчу Хаана, дала ему от него курдюк и наполнила миски едой. Когда оба славных героя [63] были гостеприимно накормлены, Хевис Сююдюр вышел, чтобы пуститься в путь. Женщина помогла ему сесть на лошадь, поддержав его под руку, и сказала:

v — Один мужчина предан другому. Отнеситесь друг к другу как друзья и возвращайтесь! Не гонитесь слишком за местью!

Она трижды погладила его по голове и продолжала:

— Как раз сегодня он вернется с севера. Я слыхала, что его конь несется прямо над головами всадников — так высок его конь! Когда он возвращается с севера, он выбирает дорогу, вырубленную в отвесной скале. Уж близится время, когда он вернется.

С этими словами жена младшего Гургулдая отпустила Хевис Сююдюра в путь — а что же ей еще оставалось!

Они отправились к дороге, по которой должен был возвратиться младший Гургулдай. Пока они ждали, начался сильный снегопад и пошел град. Стали они думать да гадать, и им показалось, что слышно уже приближение младшего Гургулдая. И почудилось им, что приближается храбрый человек, слюна которого, вытекая изо рта, превращается в град, дыхание которого падает туманом, — человек, который свистит и держит в руках двенадцать молний Алтая. Прислушался Хевис Сююдюр, и показалось ему, что шум слышится с юга; прислушался еще раз, и показалось, что слышится он с севера. Но как бы то ни было, а приближался необычайно сильный герой! Подтянул Хевис Сююдюр еще раз шестидесятислойный нагрудный ремень Дёнен Хулы, вскочил на него и прислушался. Но как ни старался, никак ему уже было не удержаться наверху, он опять спешился и стоял, прислушиваясь, в конце дороги, и тут он понял по шуму, что тот уже довольно близко. Он приближался со свистом, с двенадцатью молниями Алтая в руке, и дыхание, вылетая из его рта, тотчас же превращалось в туман. Капельки слюны, падая с его губ, превращались в градины. И вот он уже совсем близко. Поднялся такой ветер, что обычному человеку было не удержаться на ногах. Крепко держась одной рукой за гриву своего коня, а другой цепляясь за седло, Хевис Сююдюр зорко оглядывал все вокруг. Ха, да вот он, этот превосходный муж! Он не знал, сколько прошло суток с тех пор, как показалась его голова и стал различим его затылок; он не знал, сколько прошло суток с тех пор, как показался его лоб. Ах, и пока он стоял так, в крайнем удивлении, через какое-то время появилась вся верхняя часть тела, и наконец стал виден и весь человек — прекрасный герой — могло ли быть иначе!

У него было молодое красное лицо, способное навести ужас на десять тысяч человек, черная борода, круглая, как дымовой круг, способная запугать шестьдесят человек, а от четырех его зубов-резцов шли радуги. Преградив ему путь, Хевис Сююдюр поздоровался с ним — могло ли быть иначе?

— Досточтимый герой, как твое здоровье?

— Ой, эй, Хевис Сююдюр, ты ли это? Мясо твое еще не стало мясом, кровь твоя еще не стала кровью! А высокомерие! Прямо беда! Ты что, пришел драться со мной? Отойди-ка в сторону да освободи мне дорогу! — ответил, конечно, Гургулдай.

— О, я собираюсь утолить свою ненависть на ненавистной мне земле, обрушить мою месть на эту проклятую землю. Ну что, хватило тебе, когда ты разграбил мою землю? Я пришел сражаться с тобой, и я не уйду. Хочешь испытать свои мужские плечи, нет? Хочешь биться гибким голубым [64], выкованным искусным мастером? Я все равно буду биться с тобой! — сказал Хевис Сююдюр.

— Раз ты явился сюда из упрямства, я стану биться с тобой и так и эдак, — ответил Гургулдай.

— А где мы станем мериться силами? — спросил Хевис Сююдюр.

— Полем битвы будет нам вся земная ширь и вся даль мира!

Эй, тут Хевис Сююдюр вскочил, конечно, на коня Дёнен Хулу, а младший Гургулдай — на своего коня. Так и ехали оба богатыря, улыбались: хюрс-хюрс, задевали друг друга плечом, смеялись: тарс-тарс и тыкали друг друга в бедра — так не терпелось им подраться!

Накойец-то оба приехали в мировую даль и земную ширь. Тут они немного поспорили, а потом накрепко подвязали своих коней Дёнен Хулу и Дёнен Галдара поводьями к седлу так, что они стояли неподвижно, как скала. Связали им ноги так крепко, что они стояли неподвижно, как сундук. Тут оба богатыря стукнули себя по своим соколиным коленям, как и полагается настоящим борцам, и стали драться. Они срывали горы вместе с лесом и били ими друг друга — а что им было еще делать? Рожденный ранее Гургулдай свалил, конечно, однажды Хевис Сююдюра. Но когда рожденный позже Хевис Сююдюр ударил Гургулдая горой, покрытой лесом, тот даже не почувствовал удара. Тогда они схватили по горе в каждую руку и стали драться, прыгая на вершинах гор и хватая друг друга.

Прыгая по заросшим лесом горам, дрались они друг с другом — что ж им еще оставалось? От борьбы этих двух богатырей, родившихся мужами, затрещала бронзовая скала: хюрс-харс, от драки этих двух молодых мужей зазвенела отвесная скала: тарс-турс — а иначе и быть не могло! Они дрались так, что степи стали озерами, а горы — степями. Пока они дрались друг с другом, конь Дёнен Хула испытал Гургулдая и обнаружил, что его жизненный дух спрятан в носу Дёнен Галдара.

И сказал Дёнен Хула:

— Пусть наши хозяева находят удовольствие в борьбе, а мы, два коня, тоже поищем удовольствия, потремся друг о друга!

И он погладил гриву и хвост Дёнен Галдара, но потом — никуда не денешься — сунул ему в нос камышинку. Дёнен Галдару стало щекотно, и он чихнул. И тогда, конечно, выскочил спрятанный в носу жизненный дух Гургулдая. А как только дух его выскочил, младший Гургулдай вмиг оказался побежденным Хевис Сююдюром.

И, победив его, сказал Хевис Сююдюр:

— Ну вот, был бы ты только теперь таким смелым! Ведь это ты пришел когда-то ограбить меня! А теперь, не стал ли ты теперь моей добычей? Коли ты такой храбрый, ешь теперь мое мясо, пей кровь из жилы, в которой сидит мой жизненный дух! — так издеваясь, он уселся на грудь Гургулдая, как на скамеечку, — могло ли быть иначе?

Оба коня стояли, наблюдая все это. Хевис Сююдюр, уж конечно, не выпустил бы никогда из своих рук младшего Гургулдая.

— Вместо того чтобы губить друг друга, не лучше ли было бы обоим храбрецам жить в согласии друг с другом? Тогда бы и мы, два коня, могли бы идти рядом. Разве это невозможно? Мы оба хотим попросить, чтобы оба они были живы! Пойдем вместе! Пусть и оба храбрых богатыря пойдут вместе!

С такими речами подошли Дёнен Хула и Дёнен Галдар с обеих сторон к двум храбрецам и молили их — и лучше они ничего не могли сделать!

Хевис Сююдюр, юноша, сначала жаждавший утолить свою ненависть, сказал:

— С тех пор как я стал человеком, не слыхал я еще таких речей от моего Дёнен Хулы. Его слово — слово справедливое. Согласен ли ты с этим, Гургулдай?

— Я согласен с этим! С тех пор как я стал человеком, мой конь Дёнен Галдар тоже никогда еще такого не говорил. Раз так, что ж поделаешь! Коли уж наши кони пришли, чтоб уговорить нас, станем друг другу братьями! Нашим коням хочется подружиться, как жеребцам-двухлеткам от одной кобылы. А раз так — ладно! Вкусим и мы счастья! — ответил Гургулдай Хевис Сююдюру и добавил: Решай ты! — А что же ему еще оставалось?

И сказал Хевис Сююдюр:

— Я согласен, если согласен и ты — хорошо! Если уж наши жеребцы так умоляли нас, не станем мы больше — ни ты, ни я — покушаться на жизнь друг друга. Ты отважно напал и разграбил меня… Я явился отомстить… А теперь пусть ни в одном из нас не будет ненависти к другому!

— Ладно, если ты того желаешь, так тому и быть! — отвечал другой.

И вскочили оба храбрых богатыря на ноги. Они смеялись: тарс- тарс, шептались друг с другом: тырс-тырс, гладили друг друга по голове, по шее и помирились. И кони их тоже ласкали друг друга. Потом поделили они между собой охотничью добычу, подвязали все к седельным ремешкам и поскакали как два брата в край младшего Гургулдая.

Из дичи младшего Гургулдая Хевис Сююдюр привязал себе то, что висело на его верхнем седельном ремешке, а то, что висело на нижнем седельном ремешке, привязал к своему седлу младший Гургулдай. А потом они отправились радостно в его землю — а как же иначе? Могло ли быть иначе? И вот они уже приближаются, радостно смеясь, к стране младшего Гургулдая.

Жена младшего Гургулдая выскочила из юрты.

— Вот возвращаются друзьями оба наших храбреца, — сказала она. Потом она наставила гору всевозможных блюд, собрала своих людей и приготовила все для праздничного пира — а как же иначе?

Оба богатыря приехали, конечно, друзьями и спешились. Много советников и подданных пришли и бросились на землю, изъявляя свое почтение. Поддерживая под мышки, ввели они обоих побратимов и усадили их рядом на самом почетном месте.

Ай, бог мой Гурмусту, шесть дней без перерыва, семь дней без остановки натягивали шесть джеле и к ним привязывали множество жеребцов, быстрых и подвижных, как рыбки. А потом устроили празднество: выпускали своих борцов биться друг с другом, пускали наперегонки своих быстрых лошадей, так вот и праздновали — можно себе представить!

Ох, дорогие мои, выпускали много десятков тысяч коней — иначе ведь и быть не могло. Дёнен Галдар, конь родившегося ранее младшего Гургулдая, пришел, конечно, первым. Четырехлеток родившегося позже Хевис Сююдюра пришел — иначе ведь и быть не могло — вторым. Иначе и быть не могло, что самый любимый борец Гургулдая занял первое место. А борец Хевис Сююдюра занял второе место. Радостно отпировав у Гургулдая, они решили соединить свои хошууны, забрали с собой людей младшего Гургулдая, и теперь Хевис Сююдюр устроил свой пир для людей Гургулдая. Привели туда людей Хевис Сююдюра и соединили оба хошууна. И опять устроили пир.

— Что же нам теперь делать? — спросил Хевис Сююдюр Гургулдая.

— Теперь праздник наш кончился, кончился пир. Но мы будем всегда счастливы, так как навсегда останемся братьями, — сказал Гургулдай.

8. Паавылдай Баатыр с конем леопардовой масти (Вариант I)

Когда-то, в стародавнее время, жил один старый человек со своей женой в юрте, крытой корой. Кормились они кое-как, тем, что старик приносил с охоты. Когда старику исполнилось шестьдесят лет, а жена его приближалась к пятидесяти, у них наконец родился сын. И они сказали: «Пусть мальчика зовут Паавылдай Баатыр!»

Мальчику не было еще и трех лет, когда однажды отец его не вернулся с охоты, а когда ему исполнилось три года, он спросил как-то у матери:

— Где мой отец? Где мой скакун? Где вещи, которые принадлежат мне по праву?

— Твой отец уже приказал долго жить, сын мой. Коня, на котором тебе надлежит ездить, — трехлетнего жеребца леопардовой масти, сына кобылы в желтых яблоках, — ты найдешь на северо- западе. Будешь ездить на нем!

У мальчика была благородная, красивая мать, у него была черноглазая младшая сестра.

— Достань точно на западе свой золотой аркан и отправляйся в путь, — сказала его мать. Он достал золотой аркан. Подошел к конскому табуну, а там стоит конь леопардовой масти. Заклял он свой золотой аркан и набросил его на шею коня. И рванулся конь, и помчался, превращая горы в ровную степь, превращая равнины в пропасти, и поволок за собой мальчика.

Наконец мальчик крикнул: «Твой господин, которому пристало скакать на тебе, это я!» Он простер полу своего халата и поклонился коню, сложив руки у своего лба. И тут конь тихо заржал и остановился. И тогда он привел домой этого коня и крепко привязал поводья к седлу.

Придя к себе домой, он стал играть с мальчиками в бабки. Иначе и быть не могло — он выиграл. И сказали мальчики: «Ах ты мальчик, который научился всяким смешным пустякам! Ну и что с того, что ты победил нас, если ты не можешь даже найти костей своего отца!»

Мальчик опять спросил у своей матери:

— Где мой отец?

Она отвечала:

— Не знаю. Он ушел на северо-запад и не вернулся.

Говорят, вскоре воры увели кобылу в желтых яблоках, и мальчик отправился на поиски. В поисках кобылы в желтых яблоках он пришел туда, где какой-то человек нанизал все мясо кобылы на один-единственный вертел. Своего коня он привязал коротким недоуздком, а сам лежал себе и спал.

Паавылдай Баатыр закричал:

— Кто ты? Где то место, на котором ты умрешь? Поглядим. Он схватил желто-пятнистый лук и пошел на него.

— Ого, неужто до того уже дошло, что какой-то смуглый малыш вроде тебя, у которого и мясо еще не стало мясом, и кровь не стала кровью, и соки не стали соками, вызывает меня на бой? Я — Хёдээнинг Гёк Бёге, синий боец широкой земли! — крикнул тот ему в ответ.

На это Паавылдай Баатыр сказал:

— Эй, будешь бороться гибким голубым мечом, скованным искусным кузнецом? Или будешь бороться красными руками, данными тебе отцом и матерью?

— Ну ладно, раз уж ты такой парень, что не можешь сладить с собой, давай бороться нашими красными руками!

Так сказал тот и сорвал мясо кобылицы с вертела. Он разом проглотил его, выплевывая толстые кости изо рта, выталкивая тонкие кости из носа.

Боролись два мужа красными руками. Так боролись друг с другом, что гористая местность стала степью, степная — стала озером, что дни превратились в часы, а месяцы — в дни.

Наконец победил Паавылдай Баатыр; он связал противника, бросил его в яму глубиной в семьдесят саженей и прикрыл яму черным камнем величиной с юрту. Потом вернулся домой.

Отдохнул день-два и снова поскакал охотиться и искать кости своего отца.

— Не ходите прямо на запад! — велел он своей матери и младшей сестре, прежде чем уехать.

Зверей, которые были в горах, стрелял он, сгоняя их к реке, зверей, которые были на берегах, стрелял он, загоняя их на горы. И уже собирался было вернуться домой к матери и сестре.

А мать его тем временем говорит:

— Что же это он сделал? Он был такой странный! Давай-ка посмотрим! — И она пошла со своей дочерью на северо-запад. Пришли они к большому красному полю битвы, а там, в яме, вырытой в земле, лежит человек и издает глухие стоны.

— Кто ты такой?

— Я — Хёдээнинг Гёк Бёге!

И когда он добавил: «Я — тот, кто будет отцом безотчей, я — тот, кто будет супругом безмужней» — обе женщины сказали: «Мы тебя вытащим!»

Побежали они к своей юрте, поймали дикого черного жеребца и дикого верблюда Паавылдай Баатыра, чтобы с их помощью отвалить камень. Они обвязали камень веревкой и попробовали черного жеребца. Но силы его не хватило. Тогда они запрягли впереди верблюда. Стали они его понукать, а он закричал и лег, так ничего и не добившись. Они насыпали меж его задних ног раскаленные угли и стали раздувать их мехами, тогда он вскочил на ноги, рванулся и потащил за собой камень. Они принесли Хёдээнинг Гёк Бёге в свою юрту, дали ему целебного зелья и еды и стали его выхаживать.

Через семь дней вернулся сын домой. Они вырыли под кроватью яму и спрятали в ней Хёдээнинг Гёк Бёге. Мать пожевала красную нить, притворилась, что выплюнула кровь, легла и сказала: «У меня-боли в боку, достань мне легкое и сердце синей собаки, той, что живет прямо на север отсюда».

Поскакал Паавылдай Баатыр, поскакал, поскакал. В пути встретилась ему юрта. Мать и ребенок жили в ней — девочка и старуха.

— Пришел мой зять! — воскликнула старуха и стала угощать его.

Он рассказал ей, с какой целью отправился в путь.

Старуха спросила:

— Ах, сын мой, а верно ли, что мать твоя больна? Может быть, она просто проглотила красную нить, спряденную из девяти пучков пряжи?

Эти слова рассердили мальчика, и он, разозлившись, уехал.

— Будешь возвращаться, обязательно остановись у нас, прежде чем отправишься домой, — уговаривала его старуха.

Поскакал юноша в северном направлении. Его конь тихо заржал и остановился помочиться. «К чему бы это?» — подумал юноша, соскочил и испросил у своего коня благословение.

И сказал конь: «Мы приехали к мангысу, который проглотит тебя! Вынимай свои стрелы и лук!» А синяя собака уже широко разинула пасть и собиралась проглотить его. «Закляни синюю собаку и натяни желто-пятнистый лук до упора! Потом скажи: „Попади в верхний из шести ее шейных позвонков“ — и стреляй!» — шепнул ему конь.

Он сделал, как ему было велено, убил собаку и вырвал ее легкое и сердце.

По пути домой он остановился у той юрты. Старуха и ее дочь подменили его добычу: они сунули ему в сумку другое сердце, похожее на сердце синей собаки.

День и ночь, не давая себе отдыха, скакал юноша к матери. Она же тем временем якобы выздоровела.

— О, я опять здорова. Сын мой, вернувшийся таким усталым из дальних стран, возьми, попей мясного отвара!

Она дала ему поесть и сказала:

— «Пусть твой сон будет как можно более глубоким! Пусть твое счастье будет как можно более долгим»! — и прикрыла его.

Когда он заснул глубоким сном, она разбудила Хёдээнинг Гёк Бёге словами:

— Сделаешь ты это наконец?

Он ответил:

— Пока еще нет. Лучше я заберусь в свою яму.

Паавылдай Баатыр ничего этого не заметил. Он отправился на охоту, скакал по родным долинам и был счастлив. Когда он вернулся домой, мать его опять была больна.

— Что мне теперь сделать? — спросил он.

Она отвечала:

— Прямо на севере живет синий бык с рогами, достающими до неба. Говорят, его легкие и сердце очень полезны. Когда твой покойный отец приносил их, я всегда выздоравливала.

Паавылдай Баатыр отправился в путь, сокращая расстояние в месяц пути до расстояния в день и ночь, сокращая расстояние в день и ночь пути до расстояния в час. Скакал он, скакал и наконец приехал к знакомой юрте, стоявшей на пути. Переночевал он у двух женщин и дал отдохнуть своему коню. В ответ на их вопросы он рассказал им, куда едет.

— Ах, не знаю, сын мой, правда или ложь болезнь твоей матери, не проглотила ли она красную нить, спряденную из девяти пучков пряжи? — спросила старуха, и опять юноша рассердился.

— Приезжай к нам обязательно на обратном пути и остановись у нас! — велела она ему.

По дороге конь его вдруг остановился, стал мочиться кровью и тихо заржал.

— Что там такое? — спросил он. — Увидал ты мою смерть или свою смерть?

— Не видишь, что ли, прямо перед собой громады? Это лежит железный синий бык с рогами, достающими до неба!

Перед ними вздымалась синяя гора.

— Да, а что же мне теперь делать? — спросил он своего коня.

Тот ответил:

— Ну, будь что будет! Смотри, чтобы стрела твоя вонзилась прямо в основание его верхнего шейного позвонка. Но попади именно в это место!

Ну что ж, вынул он лук утром и натягивал его до вечера. Да так натягивал, что лопатки его сошлись. Словами «Обязательно попади в верхний шейный позвонок!» заклял он стрелу. Выстрелил, и не знаю уж, как это ему удалось, но синяя гора рухнула. Подошел он к ней, вырвал легкие и сердце быка и сунул их в свой мешок. Скакал он, скакал, а из мешка его капал яд. И от яда ляжки коня пожелтели, кожа на них съежилась и опалилась.

На обратном пути он опять приехал к юрте. И опять его угостили чаем, а девушка вынула тем временем ядовитые легкие и сердце и выкинула их в море. Море в этом месте сразу же высохло. Потом она положила в сумку легкие и сердце другого синего быка. Переночевав, Паавылдай приторочил легкие и сердце к седельному ремешку и продолжил свой путь.

Усталые и измученные, возвратились конь и всадник домой. А мать была свежа и бодра. Она сказала:

— О, сын мой, а я уже опять выздоровела. Я сварю что-нибудь тебе, уставшему от долгого пути.

И Паавылдай съел и выпил все, что она предложила. Привязав своего коня так, чтобы он мог отдохнуть, он велел постелить себе постель и тотчас заснул.

Когда сын заснул глубоким сном, мать разбудила Хёдээнинг Гёк Бёге словами: «Твой враг теперь стал слабее!»

Он поднялся и сел Паавылдай Баатыру на грудь. Паавылдай вскочил в страхе и скинул его. Начали они, бороться друг с другом. Но ни один из них не мог победить другого. Тогда Паавылдай крикнул:

— Подсыпьте под Хёдээнинг Гёк Бёге гороха, а под меня подсыпьте муки!

Но они насыпали горох под Паавылдая, а муку — под того, другого, так что Паавылдай поскользнулся и упал. Все трое вместе кое-как связали его. Они засунули его в уже вырытую яму и заставили дикого черного верблюда прикрыть ее камнем величиной с юрту.

«А теперь быстро обезвредить коня леопардовой масти!»— закричали они и выбежали из юрты. Конь леопардовой масти, закинув голову назад, разорвал узду и поводок, нагнув голову вперед, разорвал поводья, привязанные к седлу, и убежал.

Теперь Хёдээнинг Гёк Бёге взял мать Паавылдая в жены и дал ей имя Аны Мерген. Хара Нюдюн, черноглазую, сделал он своей дочерью, и стали они жить вместе.

Конь леопардовой масти убежал высоко в горы. Несколько дней пил он там чистую воду горных ручьев, щипал свежую горную траву и отдыхал. Набравшись сил, он полетел на небо к старшей сестре Паавылдая, на которой некогда женился сын небесного хана. Конь леопардовой масти приблизился к юрте с левой стороны и, когда наступило время сна, взрыл землю подковами и издал тихое и короткое ржание.

«Так ржал бы леопардовый конь Паавылдая, если бы ему отрезали уши и раздробили кости!» — вскричала старшая сестра, быстро накинула на плечи тон и выбежала из юрты.

— Где ты потерял своего хозяина? — спросила она еще на бегу.

Конь леопардовой масти ответил:

— Они все вместе обошли моего хозяина и бросили его под землю, в яму.

Заплакала старшая сестра. Она дала коню отдохнуть два-три дня, а потом полетела на нем на землю.

Когда они приблизились к месту, где стояла юрта, то увидели там только голую черную землю. Но из-под земли неслись слабые человечьи стоны. Старшая сестра подбежала и крикнула:

— Это пришла я, твоя единственная старшая сестра, которая живет у Гурмусту! — С этими словами она вылила через щель в яму целебное зелье, и к Паавылдаю возвратилась жизнь.

— Дорогие, не стойте так близко от меня! Отойдите на расстояние половины дня пути, я взовьюсь, как страшный черный жеребец! — крикнул он. Так он и сделал, но не хватило ему силы сдвинуть камень.

И тогда он крикнул:

— Ну а теперь отойдите на расстояние целого дня пути. Если я не смогу взвиться, как взвивается дикий черный молодой верблюд, мне вообще не одолеть этот камень.

Взвился он трижды. И тогда черный камень величиной с юрту отлетел на расстояние половины дня пути, и, только когда он упал, старшая сестра отправила коня в обратный путь. Встретились они в этой безлюдной местности и были счастливы. Старшая сестра взяла Паавылдая с собой на небо к Гурмусту. Она привезла его в свою юрту, накормила и дала ему отдохнуть. Ему подавали лучшие кушанья и самые верные целебные зелья, и за семь дней он пришел в себя.

«Ну, теперь-то уж я найду свою землю и своих людей! Отправлюсь-ка я, пожалуй!» — сказал Паавылдай Баатыр. Он дунул легонько на своего коня леопардовой масти, и тот превратился в кремешок, засунул его в свое огниво и был готов отправиться в путь. Старшая сестра спустила его в нижний мир и оставила там. Тут они и попрощались.

— Твой пузырь полон желчи, твои легкие слишком спешат! Ты плохо владеешь собой! Дай мне увидеть мою младшую сестру и мать, не убивай их! — уговаривала его старшая сестра.

Он бежал, бежал и достиг наконец границ земли Хёдээнинг Гёк Бёге. Тут он обернулся лысым мальчиком в жалком тоне из сорочьих шкурок, стал всюду прислушиваться да выведывать. Некоторые из людей говорили ему, что были прежде подданными Паавылдай Мергена. А еще он узнал, что завтра будет свадьба принцессы Хара Нюдюн.

Лысый мальчик сказал:

— Если я пойду завтра на пир, обратят ли они вообще внимание на такого человека, как я?

И еще он спросил:

— Где пастух у Хёдээнинг Гёк Бёге? Хотел бы я хоть раз досыта напиться коровьего молока!

Пастухом был старик, живший в шалаше из коры. Когда Паавылдай пришел к нему, тот пас стада, сидя на необъезженном синем быке.

— Вообще-то я пастух Паавылдай Мергена, — сказал он.

Стало поздно, и Паавылдай заночевал у старика.

— Здесь столько коров и быков, дедушка, дайте мне теленка- двухлетка! Ведь это принадлежит какому-то хану? Кто заметит, что чего-то недостает? — уговаривал он.

И так как от него не было покоя, они закололи теленка-двух- летка и съели его. Но только старик отвел глаза, как лысый заколол быка Хёдээнинг Гёк Бёге и насаживал его уже на вертел. Старика обуял страх, но мальчик его успокоил. Съев все мясо и выпив мясной отвар, он улегся. Ночью старик вдруг проснулся, и ему показалось, что он видит десять раз переплетенную крест-накрест косу Паавылдай Мергена и что рядом с ним лежит и спит сам Паавылдай Баатыр, который мог бы одним пинком ноги разнести убогий корьевой шалаш.

Старик испугался, забрался под свой тон и стал размышлять. А когда через некоторое время опять взглянул туда, он действительно увидел Паавылдая.

Но утром там опять оказался вчерашний лысый в жалком тоне из сорочьих шкурок на плечах. Он спросил, когда начнется праздник, и старик ответил ему и назвал место, где живет хан. Мальчик пошел, старик поглядел ему вслед и увидел удаляющегося Паавылдая. Сидя на коне леопардовой масти, он пустил его рысью.

Когда он приехал, праздник уже начался. Борцы уже кончили борьбу, и как раз пришло время стрелять из лука. Он пошел к месту, где готовились к стрельбе, и спросил, можно ли и ему принять участие. Одни сказали — можно, другие стали смеяться над ним. Так как не оказалось ни одного человека, силы которого хватило бы на то, чтобы натянуть желто-пятнистый лук Паавылдая, стали стрелять из лука Гечилбей Баатыра.

— Велик этот праздник, и игры — на все ханство, можно и мне принять участие? — спросил мальчик в тоне из сорочьих шкурок. Люди смеялись. А он все-таки пошел к Хёдээнинг Гёк Бёге и попросил у него разрешения, сказав при этом:

— Можно ли мне — умоляю вас со сложенными руками — получить благословение?

— О, какой славный, смелый мальчик! Ведь у него лысина, — значит, он мужчина. Дайте ему лук! — был ответ.

Но Паавылдай, уже натягивая лук, сломал его.

И сказал Хёдээнинг Гёк Бёге:

— Что за удивительный лысый мальчик мешает нашим играм! Раз он такой сильный парень, принесите-ка мой черный лук, рассчитанный на силу девяти мужчин!

За один конец держали его трое мужчин, и за другой конец держали трое мужчин — с трудом они внесли его.

— Ну, мой милый, этот уж будет по тебе! — сказал хан, но, как только Паавылдай слегка натянул его, лук разлетелся. Кое-кто рассердился, кое-кто удивился, а хан сказал:

— Раз уж это такой сильный парень, несите-ка сюда желтопятнистый лук Паавылдая!

Теперь лук за один конец держали шесть мужчин и за другой конец — тоже шесть мужчин — целых двенадцать мужчин притащили его.

— Вот это поистине снаряжение настоящего мужчины, не правда ли? — сказал хан.

Паавылдай получил благословение у своего желто-пятнистого лука и нерешительно приблизился к нему. Он натянул лук до предела, обернулся — и перед всеми предстал, крепко держа свой желто-пятнистый лук, Паавылдай Баатыр в прежнем обличье.

— Подставь-ка мне свое уязвимое место! — крикнул он, и не успели и глазом моргнуть, как он разбил стрелой верхний шейный позвонок Хёдээнинг Гёк Бёге.

Тогда к нему подошли с одной стороны его мать, а с другой — младшая сестра и бросились ему на шею. И заплакали они:

— Хороший мой! Как ты опять вернулся к жизни? Откуда ты пришел?

А он только и спросил у своей матери:

— Ну что ж, ты старый человек, что тебе нужно?

Она ответила:

— Мне нужен только острый нож и шило.

И он дал их ей.

И у младшей сестры он спросил:

— Что нужно тебе, ты ведь такая молодая?

— Табун одного жеребца, — отвечала она. И он дал ей табун.

Он убил свою мать лезвиями ножниц. А младшую сестру привязал к хвостам необъезженных молодых кобылиц и пустил их на все четыре стороны. И сделал это Паавылдай, так как забыл слова своей старшей сестры.

Он собрал свой народ, устроил празднество на целый год и зажил в радости. И, сидя на пиру, он вдруг вспомнил: «Прямо на севере живет человек, предназначенный мне судьбою!» Он вышел и отправился на север. Добрался до той юрты, а там была его девушка — дочь Лузут Хаана. Он взял принцессу в жены и привез ее домой. Они отоспали свой длинный — прекрасный сон, отпраздновали свой прекрасный великий пир и жили в счастье и мире в своем ханстве.

9. Паавылдай Мерген с конем леопардовой масти (Вариант II)

В старое время, в давнее время жил, говорят, наш Паавыл Мерген, и был у него конь леопардовой масти.

Рассказывают, что пропала его пестрая кобыла, уже шесть лет как не жеребая. И отправился он на реку Тунгуйлук искать ее.

Прибыв к реке Тунгуйлук, закурил он свой крепчайший желтый табак, сделал одну затяжку, и вся долина Тунгуйлука наполнилась туманом.

Отдышавшись и оглядевшись вокруг, он увидел поднимающуюся вдали струйку тонкого синего дыма. Отправился он туда. А там в тени возлежал за едой Шаралдай Мерген, а на вертеле жарилась пестрая кобыла Паавылдая, уже шесть лет как не жеребая.

— Это что такое? Вставай-ка и пошли! Если ты настоящий мужчина, выбирай: будем ли мы бороться плечами или оружием? — воскликнул Паавыл.

— О мальчик, дорос ли ты до меня? — спросил тот.

Тогда Паавыл Мерген закатал вверх свою куртку, сшитую из шкур семидесяти оленей, закатал штаны, сшитые из шкур шестидесяти оленей, и начал исполнять боевой танец, а ляжки нашего Паавыл Мергена блестели, как вечный снег на вершинах Алтая.

И спросил он:

— Где мы будем бороться?

И другой на это ответил:

— Мы поскачем в желтую степь, куда не прилетит и сорока, в выжженную степь, куда не прилетит и ворона, там мы испробуем нашу мужскую силу.

У реки Харангыты, говорят, было полным-полно черноголовых овец, около Оленгтиг было полным-полно серебристо-серых верблюдов. Около Холааша было полным-полно буланых в яблоках лошадей — такой, говорят, богач был этот Шаралдай.

Когда он с шумом вобрал в себя воздух, камни посыпались с горы в реку, камни из реки взлетали на гору, — такой это был сильный муж.

Превосходнейший из мужей — плечи его были словно вырублены из одного куска! И был тут его серый орел Марчын, его охотничьи псы Гезер и Базар. И так они стали бороться друг с другом — правда!

Так боролись они друг с другом шесть лет без устали, сражались друг с другом семь лет без отдыха, и наш Паавылдай Мерген с конем леопардовой масти уже чуть не падал от усталости. Тут он крикнул, так как у него ведь была благородная белая мать, была ведь младшая сестра Мижид Улаан:

— Эй, сестричка моя! Подсыпь под меня муки, а под Шаралдая — гороху!

Но его младшая сестра Мижид Улаан подсыпала под единственного своего старшего брата гороху, а муку — под Шаралдая. И наш Паавыл упал. Как только это случилось, Шаралдай Мерген завернул Паавыл Мергена в мокрую воловью шкуру и швырнул его в яму глубиной в семьдесят саженей — так рассказывают.

А раньше, прежде чем его отец взял в жены его мать, она ходила к Шаралдай Мергену, но этого наш Паавылдай не знал.

Наш леопардовый рванул головой вперед и разорвал поводья, рванул головой назад и разорвал поводок и умчался к своей горе Сюмбер. Тут он одним махом взлетел наверх к старшей сестре Паавылдая, на которой женился принц Гурмусту Хаана. В полночь он спрятался за ее юртой я заржал — так рассказывают.

Едва услыхала его старшая сестра Паавыла, как воскликнула:

— Ах, пусть у тебя никогда не будет хозяина! Ты что, проглотил своего хозяина?

Набросила она себе на плечи шубу из собольих шкур и, выйдя из юрты, увидала коня леопардовой масти, взмокшего от пота.

Приняла она благословение от его передней ноги, а потом стала его расспрашивать, и конь рассказал обо всем. Тогда она засунула себе за пазуху вороватую черную водяную крысу, села на коня леопардовой масти, промчалась галопом вокруг горы Сюмбер и спустилась вниз. Тут она выпустила свою вороватую крысу. Та упала в яму глубиной в семьдесят саженей, разгрызла воловью шкуру, проделав в ней дыру, и сестра увидела, что Паавылдай уже мертв. Тогда влила она ему в рот животворное зелье, данное ей отцом, и вернула его к жизни.

И закричал наш Паавылдай:

— Отойдите!

Шевельнулся он в первый раз — и земля слегка задрожала, шевельнулся во второй — обвалились скалы и ходуном заходила земля. Шевельнулся он в третий раз — и разорвал воловью шкуру на куски, и освободился от нее.

Старшая сестра хотела увезти его в свою юрту, но он не поехал с ней, а сказал:

— Я разыщу Шаралдая! — А сказав так, сел на своего коня леопардовой масти и пустился в путь.

Поскакал он и приехал к Шаралдаю как раз тогда, когда тот занимался устройством большого праздника. Подул Паавылдай на своего коня леопардовой масти, заклиная его, и превратил его в серого двухлетка в клочьях зимней шерсти. Свою стрелу он превратил в стальную штопальную иглу и воткнул ее в свое огниво, а потом поскакал на этот праздник.

Придя на площадь, где шла стрельба из лука, он разбил все луки, даже желто-крапчатый лук Шаралдая. Шаралдай отругал его и сказал:

— Ну, пес, способный совершить насилие даже над собственной матерью! Если он такой уж сильный парень, принесите-ка чернокрапчатый лук этого Паавылдая!

Принесли черно-крапчатый лук. Паавылдай его все натягивал, натягивал, а стрелы не спускал, тогда Шаралдай сказал ему:

— Что случилось?

И Паавылдай ответил:

— Я боюсь вашего лица!

Тут Шаралдай отвернулся, а Паавылдай прицелился точно в его верхний шейный позвонок, и, как только он выпустил стрелу, разлетелись все шесть шейных позвонков Шаралдая, и он упал, не издав ни звука.

Ну, теперь наконец — а как же иначе! — собрал он своих подданных, и настало время вернуться в свою родную страну. Но прежде чем отправились они в путь, Паавылдай сказал:

— Ив самом деле, я ведь что-то забыл! Мижид Улаан, младшая сестра моя, что ты выберешь? Белая моя благородная матушка, а ты что выберешь?

Сестра его ответила на это:

— Мне дай семь необъезженных кобылиц.

А мать его сказала:

— А мне дай семь белых ножниц!

И тут — а как же иначе! — привязали его сестру к хвостам семерых кобылиц, и они разорвали ее на семь частей. Его мать разрезали семью ножницами и разбросали части ее тела на семь сторон.

А Паавылдай взял своих людей, свой скот, все свое имущество, сказал:

— Где ты моя родная земля?

И отправились они в путь.

10. Гунан Хара Баатыр (Вариант III)

Жил давным-давно герой по имени Гунан Хара Баатыр. И были у него старшая сестра Ак Тевене, младшая сестра Хара Нюдюн и мать. У был у него вороной конь. Стрелял Гунан Хара Баатыр на своей горе Сюмбер самых красных соболей и самых синих бобров.

Однажды, поднявшись на гору Сюмбер поохотиться, он сложил свой белый шелковый платок ценою в сорок кобылиц, протер им оба своих глаза — сначала справа налево, потом слева направо — и стал всматриваться в даль. И тут он увидел, что посреди бескрайней степи движется, направляясь к нему, едва заметный, тонкий, как волосок, столбик пыли.

И подумал он: «Проклятие! Что же это там такое?» Стал он приглядываться к тонкому волоску пыли и, когда он чуть приблизился, различил человека, скакавшего на синем долгогривом коне.

Вскочил Гунан Хара Баатыр на своего коня и галопом спустился с горы Сюмбер. И спросил его тот человек:

— Проклятый! Как зовут тебя и как зовут коня, что под тобой?

— Ого! Я герой Гунан Хара Баатыр на Вороном коне, имеющий старшую сестру Ак Тевене и младшую сестру Хара Нюдюн, — отвечал Гунан Хара Баатыр и, в свою очередь, тоже спросил:

— Проклятый, а ты кто таков? Как зовут коня, что под тобой?

И ответил тот:

— Я герой Хёдёёнюнг Гёк Бугазы на Долгогривом синем коне. Прослышав, что здесь живет Гунан Хара Баатыр, я приехал сюда, чтобы умертвить твое большое тело и поселиться на твоих обширных землях.

Услыхав это, схватил Гунан Хара Баатыр его за плечи, высоко поднял, бросил о землю, да так, что тот ушел в нее на семьдесят саженей, а образовавшуюся дыру заткнул черным камнем величиной с верблюда. Взял он его коня, поднялся на свою гору Сюмбер, насадил Долгогривого коня на длинную палку, зажарил его, съел, а потом вернулся к своей юрте и рассказал обо всем матери и младшей сестре.

— Времена, матушка, стали теперь трудные, законы суровые, не надо бы вам теперь ездить прямо на север, — так он сказал.

Но только Гунан Хара Баатыр уехал на охоту, мать его отправилась прямо на север. И слышит она вдруг: человек кричит, а откуда крик — не знает:

— Я пришел, чтобы стать сироте отцом, а бездетному — сыном. А Гунан Хара Баатыр замучил меня, заткнув меня в яму. Пусть бы уж он убил меня, если хочет убить, а не хочет убить — так выпустил бы!

Услыхав эти крики, пошла мать Гунан Хара Баатыра домой и сказала младшей дочери:

— Быстро, дитя мое, вылови из тысячи лошадей бурую кобылу с клоками прошлогодней шерсти на шкуре и приведи ее сюда, дитя мое!

Когда дочь поймала и привела ей бурую кобылу с клоками прошлогодней шерсти на шкуре, обе они сели на нее и поехали к тому месту. Но им было не под силу сдвинуть с места черный камень величиной с верблюда и выпустить вбитого в землю героя Хёдёёнюнг Гёк Буга. Привели они тогда верблюда Гунан Хара Баатыра, заставили его сдвинуть камень и освободили врага своего Гунан Хара Баатыра.

Освободили Хёдёёнюнг Гёк Бугу, привели к своей юрте и накормили его.

Дали ему поесть, а тут и Гунан Хара Баатыр возвращается. Он охотился и принес богатую добычу — самых синих и красных соболей и бобров. И теперь, после охоты, он возвратился домой.

А вечером того же дня, когда он вернулся с охоты, говорит ему его младшая сестра Хара Нюдюн:

— Старший брат мой, я хотела бы поискать у вас вшей.

И, сделав вид, что ищет у него, она ощупала Гунан Хара Баатыра и проверила, в теле ли он.

На следующий день Гунан Хара Баатыр снова пошел на охоту. Отохотившись, он вернулся вечером к своей юр^е и крикнул:

— Сестрица, выйди и отвяжи седельный ремешок [65] Руки твоего старшего брата закоченели от холода.

Выглянула младшая сестра в дверную щель и сказала:

— Пусть псы жрут твою добычу! Моя мать заболела.

Услыхав это, вытащил Гунан Хара Баатыр дичь, висевшую у него на седельном ремешке, кинул ее на землю и поспешил в юрту. Там лежала его мать, стонала и кричала.

— Матушка, да что это с вами? — спросил он.

Она отвечала:

— Ах, мой мальчик, я лежу здесь совсем больная. Однажды, когда я была так же больна, твой отец вылечил меня, мальчик мой!

— Как же вылечил тебя мой отец? — спросил Гунан Хара Баатыр у матери.

И она ответила:

— Он сразу вылечил меня, как только привез мне молока белой верблюдицы, живущей прямо на северо-запад отсюда, посреди озера.

И сказал Гунан Хара Баатыр:

— Ну, если только в этом дело, привезу я тебе молока!

На следующий день надел Гунан Хара Баатыр на себя все мужское вооружение и отправился в путь. Ехал он, ехал. Ехал под облачным небом, над ветвистыми деревьями и все гнал вскачь своего коня.

Когда прискакал он в земли другого хана, оказалось, что ка- кой-то человек ждет его на дороге, приблизился тот к нему и сказал:

— Наш хан зовет вас к себе, он говорит: пусть придет, выпьет чаю, а потом уж продолжит свой путь.

Рассердился сначала Гунан Хара Баатыр и закричал:

— Будь проклят тот, кто стал помехой на моем пути! Но тут Же подумал: «Будь что будет, пойду, пожалуй, а потом продолжу свой путь».

Прискакал он к юрте этого хана, спешился, вошел, приветствовал всех как положено, выпил чаю и поел. А потом рассказал ему:

— Моя мать больна, и я пустился в путь за молоком белой верблюдицы, что живет в северо-западном направлении.

И сказал хан:

— Ну и прост ты, мой мальчик. Твоя старуха из тех, что прекрасно умеют притворяться. Лучше не езди туда! Сколько молодцов, сколько могучих богатырей не попали туда еще до тебя! Ты ищешь то, чего искать не следует, мой мальчик, возвращайся домой!

Но Гунан Хара Баатыр не согласился с этим:

— Ну, будь что будет, а я привезу ей молока белой верблюдицы!

Покинул Гунан Хара Баатыр эту юрту и поскакал, поскакал, поскакал. Въехал он на вершину большой горы, остановился и стал оглядывать местность вокруг. И вдали, куда уже и взгляд не доставал, различил он большое озеро. А когда он подъехал к берегу озера и взглянул на него, то увидел, что на острове среди моря стоит и ревет белая верблюдица.

Гунан Хара Баатыр был такой герой, что мог семнадцать раз менять свое обличье. Прискакав к берегу озера и увидев на острове белую верблюдицу, он обернулся волком-трехлетком и побежал. Бежал, бежал, оборотился на бегу лисой-трехлеткой и побежал дальше. Потом обернулся трехлетним орлом и полетел через озеро, а подлетев ближе, опустился белым туманом, укротил белую верблюдицу и выдоил из ее вымени молока.

И были у Гунан Хара Баатыра жемчужные четки; девяносто девять жемчужин были разделены на них девятью особенно крупными. Вырвал он одну из крупных жемчужин и подарил ее верблюдице. И сказала она тогда:

— Будем друзьями! Приходи всегда на мой зов, а я всегда приду на твой! — На том они и расстались.

На обратном пути тот хан опять выслал за ним человека и позвал его к себе.

Гунан Хара Баатыр рассердился и сказал:

— Проклятый, неужто ты всегда торчишь помехой на пути человека! — но все-таки снова свернул к аилу хана, приехал, спешился и выпил чаю.

А жена того хана тем временем вылила молоко белой верблюдицы на землю. И прожгло оно в почве дыру глубиной в семьдесят саженей. Надоила ханша молока простой верблюдицы и налила в его дажыыр.

Вскоре уехал Гунан Хара Баатыр. Приехал к своей юрте, вскипятил молоко и дал его выпить матери.

Когда он смотрел, она делала вид, что пьет его, а когда он отворачивался, выливала молоко за пазуху.

А ночью, когда он спал, опять пришла его младшая сестра и стала искать у него вшей. Опять она ощупала его, но Гунан Хара Баатыр был упитанным, будто ничего и не случилось.

Проснувшись наутро, он увидел, что мать его здорова; она была на своем месте и хороша собой, как и прежде.

Гунан Хара Баатыр поехал, как всегда, охотиться на свою гору Сюмбер. Когда же он вечером возвратился домой, мать его снова была больна.

— Что с тобой, матушка? — спросил он, и она отвечала:

— Я опять больна, мой мальчик. Когда я как-то раньше болела так, твой отец достал мне легкое и сердце пары леопардов, живущих прямо на юг от нас, и этим он вылечил меня, сын мой.

На эти слова Гунан Хара Баатыр ответил:

— Всего-то! Ну что ж, я отправлюсь туда и привезу тебе и то и другое.

И на следующий день он опять снарядился в путь.

И опять посреди пути тот хан велел позвать его. «Что этому проклятому от меня надобно? Только ему и дела что задерживать людей на пути!»— подумал он, но все-таки подъехал к его юрте и спешился.

— Ах, сын мой, слишком уж ты прост! Эти леопарды так сильны! Уж сколько героев отправлялись за ними до тебя, да так и пропали. Никто еще не побеждал этих леопардов, мой мальчик! Ох, и трудно будет тебе, если ты все же туда отправишься! Даже если тебе повезет, вряд ли удастся сразу уложить их обоих, очень уж они опасны! — говорил ему хан.

Но Гунан Хара Баатыр продолжал свой путь, скакал да скакал, и вдруг на его пути встала высокая гора. Въехал он на вершину той горы, вынул свой белый шелковый платок ценою в сорок кобылиц, сложил его и протер им оба глаза — сначала справа налево, потом слева направо. И когда стал он вглядываться в даль, увидел он в камышах посреди большой реки четыре огонька.

«Фу ты, — подумалось ему, — что за странные огни?» Но, присмотревшись внимательнее, он понял, что это горят глаза пары леопардов.

Обернулся он тогда волком-трехлетком и побежал, побежал; потом обернулся лисой-трехлеткой и побежал дальше; потом обернулся трехлетней лаской и добежал до них.

Тут он обернулся бледным туманом и напал на них. Взял у них легкое и сердце, оторвал от своих четок с девяноста девятью маленькими и девятью большими жемчужинами еще одну большую жемчужину, дал ее леопардам и поклялся им в дружбе.

— Я всегда приду на ваш зов! И на мой зов всегда приходите! — сказал он и отправился домой.

На обратном пути тот хан снова велел позвать его в гости. И опять он рассердился, но все же спешился у той юрты. Пока он сидел с ним и пил чай, жена того хана подложила ему легкое и сердце простой охотничьей собаки, а легкое и сердце леопардов вынула.

Вернувшись домой, он нарезал их хорошенько на мелкие кусочки и пожарил для своей матери. Мать делала вид, что жует, когда он глядел, когда же он отворачивался, выбрасывала их и старалась потихоньку все спрятать.

Вечером они заснули. И сестра убедилась опять, что Гунан Хара Баатыр ничуть не спал с тела.

А когда они встали утром, мать, как и в первый раз, была совершенно здорова.

Тогда поехал Гунан Хара Баатыр охотиться на свою гору Сюмбер, а вернувшись оттуда, закричал:

— Ах, сестрица, руки и ноги твоего старшего брата закоченели!.Иди развяжи узлы его седельных ремешков!

А она отвечает ему:

— Пусть псы жрут твою добычу! Выкинь ее подальше! Моя мать опять больна.

Вытащил Гунан Хара Баатыр добытую им дичь, бросил ее и бегом в юрту:

— Матушка, что с вами опять случилось?

А она ему отвечает:

— Ах, мой сын! Давешние мои боли были еще ничего. А сегодня я так тяжело больна, мой мальчик! И ты мне обязательно должен достать лекарство, сын мой! Когда ты еще был мал, я болела так же, и твой отец достал мне легкое и сердце девятиглавого чудища Андалвы, что живет прямо на восток отсюда.

— Ну уж эта тварь мне ничуть не страшна, — засмеялся Гунан Хара Баатыр и опять на следующее утро пустился в путь.

И, как всегда, послал за ним тот хан. Гунан Хара Баатыр снова сошел с коня и выпил в его юрте чаю.

— Ах, мой мальчик, твоя мать, как и прежде, опять притворяется. Уж сколько молодцов, рожденных героями, ни отправлялось туда, это черное девятиглавое чудище — Андалва-мангыс — уничтожило их всех, ни одного не пощадило! Нет на свете никого, кто бы равен был по силе девятиглавому черному Андалве! Как худо, что ты идешь туда, мой мальчик! Твоя старуха совсем завралась. Ну и хитра же она! А ты веришь каждому ее слову… Не кончится ли это для тебя бедой? — так уговаривал его хан.

— Да что уж там, как бы то ни было, а я поеду, досточтимый.

— Ну что ж, так тому и быть! Пусть помогут тебе Алтай и Небо! А коли ты победишь девятиглавого черного Андалву, привези мне кожу со лба средней головы этого девятиглавого черного чуди

ща, мой мальчик. И еще я хочу, чтобы ты запомнил: если придется тебе совсем трудно, крикни так, мой мальчик: «Высокий отец, дай мне сверху силу тридцати мужчин и дай мне силу шестидесяти мужчин снизу!»— вот что велел запомнить Гунан Хара Баатыру тот хан.

И поскакал Гунан Хара Баатыр, и конь его летел как ветер, и вдруг на скаку он увидал в широкой степи след коня величиной с отару в тысячу овец.

Когда его конь вступил в этот след, Гунан Хара Баатыр сравнил: копыто его коня было как голая косточка из конской ноги. «Проклятие! Ну и огромные же ноги у коня этого девятиглавого черного чудища Андалвы!» — подумал Гунан Хара Баатыр и очень рассердился. Подстегнул он плеткой своего коня, погнал его вскачь, чтобы показал он полную свою силу. И когда он снова велел ему вступить в тот же след, оказалось, что теперь копыто его коня равно следу.

Поехал он, поехал, попал в другую местность и увидел там девятислойный стеклянный дом. Трижды объехал он вокруг девятислойного стеклянного дома, но так и не смог найти вход в него.

— Как же попадает туда наконец тот Андалва-мангыс, ведь нигде нет входа? — закричал он и наступил в ярости прямо на дом, да так, что он надломился с одной стороны. И там внутри поднялась от пепла своего очага жена черного Андалвы.

— Несчастный, ты что, прибыл, чтобы стать обедом девятиглавого черного Андалвы? Или ты собираешься быть его ужином? — спросила она. Но раз уж Гунан Хара Баатыр приехал, она стала угощать его, как принято.

Обычно девятиглавый черный Андалва, вернувшись с охоты, съедал мясо девяноста баранов и выпивал девяносто дажыыров арагы — лишь тогда он утолял свою жажду и голод. И Гунан Хара Баатыру хозяйка тоже подала мясо девяноста баранов. Маленькие кости он вычихивал из носа, большие — выплевывал изо рта. Вмиг съел он все, да и то не слишком насытил свой голодный желудок. А когда она подала ему девяносто дажыыров арагы, он выпил все, но жажды своей так и не утолил.

А потом он спросил:

— А в каком направлении поехал девятиглавый черный Андалва?

И она ответила:

— Да, пожалуй, ты ему теперь сгодишься! Он поехал прямо на юг.

Поскакал он прямо на юг, скакал, скакал. И на скаку увидел он на краю степи две большие красные полосы, а меж них — большое пламя. Приглядевшись внимательнее, он понял: то, что казалось ему красными полосами, это разинутые от летней жары пасти двух бегущих охотничьих псов. А огонь между ними был не чем иным, как средней, главной головой черного Андалвы.

Поскакал он дальше, но тут к нему подлетели два орла девятиглавого черного Андалвы и выхватили из каждого его плеча по куску мяса величиной с корову. Гунан Хара Баатыр стал отбиваться и с большим трудом убил их.

Проехал он еще немного, и тут на него с обеих сторон набросились два охотничьих пса девятиглавого черного Андалвы и вырвали из его ляжек по куску мяса величиной с корову. Он отбивался изо всех сил и их тоже уложил.

Проехал он еще немного и спешился, чтобы встретить противника, и вот уже девятиглавый черный Андалва с важной усмешкой, оглядев его со стороны, проехал мимо.

— Эй, подъезжай сюда, черный Андалва! — крикнул Гунан Хара Баатыр.

— Подъезжай сам, коли тебе надобно, — ответил тот, а когда Гунан Хара Баатыр подъехал, спросил его девятиглавый черный Андалва:

— Откуда ты взялся, проклятый?

— Я богатырь по имени Гунан Хара Баатыр на Вороном коне, есть у меня старшая сестра Ак Тевене и младшая сестра Хара Нюдюн. Убью я тебя, огромного, и завладею твоим большим ханством, для того я и приехал, — ответил Гунан Хара Баатыр. И поскакали они в желтую степь, где всегда проходили состязания по стрельбе из лука.

Ударил Гунан Хара Баатыр плеткой по лопаткам девятиглавого черного Андалвы. Черный Андалва рассердился и ответил ему тем же. Оба поскакали галопом, на скаку избивая друг друга плетками, так что плечи их покрылись пестрыми синяками.

Посреди желтой степи они спешились, сняли со своих коней седла, связали им ноги, откинули и подвязали им головы. Потом пошли, пританцовывая, друг на друга и начали борьбу.

Прошло три месяца, а они все еще боролись друг с другом, и у обоих еще доставало сил, и силы их были равны.

Тут на небе услыхал об их борьбе Гурмусту Хаан. Велел он зажарить мясо девяноста баранов и наполнить арагы девяносто дажыыров, и молвил он тогда:

— Ладно, теперь я убедился в том, что вы оба очень сильны! Так кончайте же биться и выпейте, что я вам пошлю. Над средним миром разразилась страшная беда! В густом облаке пыли, поднятом вами, не могут найти дороги люди, животные и птицы — вот до чего дошло!

Спустились на землю слуги Гурмусту, передали борющимся эти слова и принесли им мясо девяноста баранов и девяносто дажыыров арагы.

Съели герои мясо девяноста баранов и насытили свои изголодавшиеся желудки, выпили они девяносто дажыыров арагы и утолили свою великую жажду.

Опьянел изрядно Гунан Хара Баатыр и ударил девятиглавого черного Андалву одним из дажыыров. А девятиглавый черный Андалва, как только тот его ударил, вскочил, схватил Гунан Хара Баатыра, и начали они опять бороться, но с Гунан Хара Баатыром Андалва так и не мог справиться.

И тут на обеих руках девятиглавого черного Андалвы выскочило по пяти ножей и на обеих его ногах — тоже по пяти — всего значит, двадцать ножей. А они все боролись и боролись, да так, что затрещали у Гунан Хара Баатыра все кости, и, когда стало ему трудно, вспомнил он слова, что говорил ему тот хан, у которого он всегда гостил по пути. Выпустил он своего противника и закричал:

— Эй, высокий, досточтимый отец! Дайте мне снизу силу шестидесяти мужчин! И дайте мне сверху силу тридцати мужчин, о высокий, досточтимый отец!

Вмиг приплыло к нему небольшое черное облако, заморосило, и мясо его стало бронзовым. Он вскочил, обхватил изо всей силы девятиглавого черного Андалву и бросил на спину.

— Ну, проклятый черный Андалва! Если хочешь оставить завещание, говори, сейчас я тебя убью! — крикнул он.

Тот отвечал:

— Нет у меня никакого завещания, нечего мне сказать тебе Но что бы ни случилось, возьми себе мою жену, только не обращайся с ней плохо! На моей голове, у начала косы, спрятан нож с желтой рукояткой [66]. Ударь меня им в затылок [67], а потом сунь его обратно на место.

Взял он нож и вонзил ему в затылок. Потом стянул кожу со лба на средней голове, вынул его легкое и сердце, а потом рассек мечом жену черного Андалвы пополам, а его людей и скот погнал перед собой и направился в обратный путь.

На обратном пути тот хан снова велел позвать его к себе и сказал ему:

— Сын мой, я рад, что с помощью Алтая и Неба ты уничтожил девятиглавого черного Андалву и вернулся невредимым!

Пока они сидели и беседовали, жена хана вынула легкие и сердце девятиглавого черного Андалвы, выбросила их и положила вместо них легкие и сердце охотничьей собаки.

Вот вернулся Гунан Хара Баатыр домой, разрезал и зажарил то, что считал легкими и сердцем черного Андалвы, для своей матери.

И опять мать делала вид, что ест, когда он глядел, и повыбрасывала все вон, когда он отвернулся.

Когда Гунан Хара Баатыр лег спать, его младшая сестра опять начала искать у него вшей. Ощупав его, она заметила, что старший брат похудел. И когда Гунан Хара Баатыр крепко заснул, его мать и младшая сестра вынесли из юрты все его мужское снаряжение и оружие и сложили все в потайном месте. А потом вытащили Хёдёёнюнг Гёк Бугу, которого они выхаживали под своей постелью. И тот сразу же набросился на спящего богатыря.

Гунан Хара Баатыр испугался, и рука его дрогнула. И от этого Хёдёёнюнг Гёк Буга вылетел в дымовое отверстие и упал на спину перед входом в юрту. Тотчас же он вскочил, вбежал в юрту, и начали они друг с другом бороться. А мать и младшая сестра Гунан Хара Баатыра подсыпали под Гунан Хара Баатыра горох, а под Хёдёёнюнг Гёк Бугу — муку.

И, увидев это, воскликнул Гунан Хара Баатыр:

— О, раз у моей матери и у младшей сестры такие черные замыслы, мне нечего больше делать на этом свете! — и лег на землю. Тут заколол его Хёдёёнюнг Гёк Буга ударом ножа в затылок. Потом забрал людей, скот и вместе с женщинами отправился домой.

Только Вороной конь Гунан Хара Баатыра не дал себя поймать и убежал. И вот поскакал Вороной конь Гунан Хара Баатыра в верхний мир, куда выдали когда-то замуж старшую сестру Гунан Хара Баатыра Ак Тевене. Побежал Вороной к юрте той старшей сестры и заржал. И воскликнула старшая сестра:

— Э, быть тебе всегда без хозяина! Прискакал сюда, а хозяина, что, проглотил? Мой младший брат умер! Пойду-ка я верну его к жизни! — С этими словами вскочила она на Вороного коня и ускакала.

Когда наконец она приехала в земли младшего брата, там не было ни души. Гунан Хара Баатыр — как огромная бронзовая гора — уже наполовину сгнил на страшной жаре. Оба его орла прикрывали его тенью своих крыльев, а две его собаки попеременно бегали, макали в озеро свои хвосты, возвращались и обрызгивали и охлаждали его.

Ак Тевене внимательно оглядела брата, собираясь вернуть его к жизни, и заметила, что недостает одного ребра. Приглядевшись, заметила она под ним дыру, уходящую в землю. Превратилась она тут в червя, вползла в нее, попала в нижний мир. Там она увидела, что след ведет к белой-пребелой юрте. Встала она у юрты и сказала:

— Послушайте, жил на свете мой младший брат, и был он великим героем. Теперь мой славный младший брат мертв. А когда я захотела оживить его, оказалось, что у него не хватает одного ребра. Кто-то его взял и унес. А когда я пошла по следу, он привел меня к вашей юрте. Если ребро здесь, отдайте его мне!

— О, мы слыхали, что прекрасный богатырь по имени Гунан Хара Баатыр умер, и действительно, услыхав об этом, мы принесли сюда его ребро, — ответили люди из юрты и вытащили из девятидонного сундука ребро, завернутое в девятицветный шелковый хадак, и отдали ей. Ак Тевене взяла его, бегом вернулась и, выбравшись из дыры, вставила ребро на место. Тут она стала думать, какие же есть средства оживления, и оказалось, что для этого нужна жена Гунан Хара Баатыра. Но жены у Гунан Хара Баатыра пока еще не было. Правда, в детстве он был сговорен с дочерью того хана, который всегда останавливал его на пути. Вспомнила об этом старшая сестра и привезла дочь хана.

Накрыла дочь хана тело Гунан Хара Баатыра покрывалом из бобровых шкур, села на неоседланного Вороного коня и трижды перепрыгнула через него на коне.

И тут заговорил Гунан Хара Баатыр:

— Ох, и долго же я спал, правда? Фу ты, — зевнул и встал.

Когда он ожил, обратилась к нему старшая сестра:

— Ну вот что я скажу тебе: раз твоя мать и твоя младшая сестра отплатили тебе ненавистью, отомсти и ты им! — Поставила она своему младшему брату и молодой невестке юрту и вернулась к себе.

Прошел месяц. Оборотился Гунан Хара Баатыр бедным парнем в ободранной шубе, на паршивом черном жеребце-двухлетке и вторгся в землю Хёдёёнюнг Гёк Буги. По пути он увидел старика, пасущего стада. Поздоровался с ним:

— Дедушка, а дедушка, живется вам в добре и мире?

— Хорошо, хорошо! А ты откуда, сын мой? — спросил тот.

— Ах, дедушка, дедушка, я ищу навара погуще и чайной заварки покрепче, — отвечал Гунан Хара Баатыр.

— Ну что ж, мой мальчик, отправляйся туда, вниз; там, внизу, стоит покрытый травой джадыр. Это наш дом, сын мой. Иди туда и останься там на ночь, пусть бабушка сварит тебе чай, и напейся чаю! — сказал старик и отправил его к своей юрте.

Пришел он к юрте этого старика, жена его как раз варила чай. Не успел еще чай вскипеть, как к юрте прискакал старик, запыхавшись, едва дыша. Сев около старухи, он сказал:

— Я уже пригнал коров.

Потом он чуть подвинулся к двери, потянув старуху за подол, и тянул ее за собой до тех пор, пока они не оказались оба у самой двери. Тут он подал ей тайный знак и выманил ее из джадыра.

— Ну, старуха, что я видел, удивительно! — сказал он со смехом.

— Что же?

— Да юноша, который сидит там, не наш ли это герой Гунан Хара Баатыр? Ну и удивился же я, когда увидел его! Вот хорошо было бы, если бы это был Гунан Хара Баатыр! Знаешь, есть три приметы. Пусть он сегодня обязательно переночует у нас!

И старуха ответила ему:

— Хорошо!

— Да, теперь налей ему чаю в простую пиалу, — сказал старик. — Если это Гунан Хара Баатыр, он скажет: «Я пью всегда из одного и того же савыла». Это первая примета. А вторая примета: когда он ляжет ночью спать, его грудь будет в юрте, а ноги — снаружи. И еще одна примета: у клыков его Вороного коня — и справа и слева — должно быть по тройной радуге. Если ты все это увидишь, то это и есть три приметы.

Все это старый пастух рассказал своей жене.

Вечером, когда они налили ему чаю в простую пиалу, Гунан Хара Баатыр сказал:

— Ах, дедушка, я бы очень хотел выпить чаю вот из этого черного савыла.

И старуха налила ему чаю в черный савыл.

Тогда они привели священного [68] синего быка Хёдёёнюнг Гёк Буги, содрали с него шкуру, и юноша съел его мясо. Ночью, когда он крепко заснул, они увидели: лежал он, и верхняя часть его туловища была в юрте, а зад — снаружи. И заплакали старики, и засмеялись. Вышел старик из юрты, пошел к паршивому черному двухлетку, посмотрел: у обоих его клыков по тройной радуге. Увидав это, он обрадовался: «Ну, значит, это пришел к нам наш Гунан Хара Баатыр, живой и невредимый!»

А через два-три дня ожидался праздник. Готовили большой праздник по случаю того, что Хёдёёнюнг Гёк Буга убил Гунан Хара Баатыра и сделал его мать своей старшей женой, а сестру — младшей.

Подошел праздник, и начались большие состязания. Гунан'Хара Баатыр, как был все еще в обличье бедного парня, в оборванной и вылинявшей шубе, пошел на этот праздник и сказал хану:

— Эй, старший брат, есть у меня одно желание: хотел бы я принять участие в стрельбе из лука.

А нужно было, говорят, прострелить семьдесят овечьих черепов, которые поместили за семью горными хребтами.

— Ну, коли так, пожалуйста, — стали насмехаться люди над юношей в оборванной, линялой шубе.

Принесли ему лук. Он натянул его так, что тот лопнул. И так он натянул и сломал четыре или пять луков. И сказал тогда Хёдёёнюнг Гёк Буга:

— Ах, проклятый! Если уж он такой умелый парень, принесите ему стрелы и лук этого Гунан Хара Баатыра! Тогда поглядим, на что он способен.

Принесли лук. Бедный парень схватил его и крикнул:

— Клянусь Небом, сила у меня есть! А что это за прекрасный лук? — и натягивал его три дня.

Почему же он натягивал его так долго? Почему не выстрелил в верхний шейный позвонок Хёдёёнюнг Гёк Буги? Это было потому, что он все ждал подходящего момента. Наконец, через три дня, в тот миг, когда Хёдёёнюнг Гёк Буга повернулся, он точно прице-. лился в его верхний шейный позвонок и выстрелил. Выстрелив, он сразу же обернулся Гунан Хара Баатыром и полностью вернул себе свой прежний облик. Заплакали тогда его люди от счастья, а люди врага обратились в бегство.

Да, и тогда он подошел к своей матери:

— Ну, матушка, что вам дать?

— Ах, дай мне кобылу, сын мой.

Тогда его матери крепко связали вместе руки и ноги, привязали ее к хвосту кобылы. Хлестнули кобылу так, что она встала на дыбы и понеслась. Так умерла егб мать.

Тогда он спросил свою младшую сестру:

— Ну а тебе что дать, моя девочка?

И она ответила:

— Дай мне ножницы. — Тогда он тут же, не сходя с места, разрубил свою сестру мечом надвое.

Потом он собрал свой народ и свой скот и вернулся в свою прежнюю страну, и там жил он в мире и блаженстве. Арагы тек из уголков его рта, и жир капал с его пальцев, так счастливо зажил он с тех пор!

11. Шаралдай Мерген с конем в желтых яблоках

жил храбрый богатырь Шаралдай, и не было уже у него ни отца, ни матери. Не богат он был и скотом. А осталась у него одна- единственная младшая сестра, которую он любил, как свет своих очей, как кровь своей груди.

Он ездил охотиться в горы своего всегда готового защитить его Алтая, только и слышалось: хлип-хлоп, только и звучало: динь-дон под копытами его коня в желтых яблоках. Он стрелял зверей горных хребтов, сгоняя их в ущелья. Он стрелял дичь ущелий, загоняя ее на горные хребты. Однажды, когда он вернулся, принеся в седле столько добычи, что конь в желтых яблоках добрался до юрты уже в полном изнеможении, он ел самые вкусные блюда и пил самый крепкий чай. И то и другое приготовила ему младшая сестра. И пока он там сидел, вошел, плача и жалуясь, лысый парень и сказал:

— Я хотел бы стать старшим братом тому, у кого нет старшего брата! Я хотел бы стать младшим братом тому, у кого нет младшего брата!

«Ой, беда, — подумал Шаралдай, рожденный мужем, — ну что за несчастное создание, он чувствует себя, видно, таким одиноким!» И взял его себе в младшие братья.

На следующий день, когда он опять собрался охотиться на своей высокой горе, он посадил лысого с собой на своего коня в желтых яблоках и пустил коня шагом. По дороге этот лысый и спрашивает:

— О брат, где спрятан твой жизненный дух?

— А почему ты спрашиваешь об этом? — ответил ему Шаралдай вопросом на вопрос.

И тот ответил:

— Разве я тоже не мужчина? И нельзя быть уверенным, что не придет однажды время, когда вы мне понадобитесь, как нельзя быть уверенным и в том, что не наступит однажды время, когда и я понадоблюсь вам.

Подумал Шаралдай: «Может быть, это и правда!»— и сказал:

— У меня три жизненных духа: один из них — мой ножичек с желтой рукояткой в подошве моего сапога. Другой — желтая птичка в желтом ящичке, спрятанном в носу моего коня в желтых яблоках. А последний — три сплетенные красные нити на моем пупке.

А у лысого на уме были черные мысли. Назавтра ночью, когда все спали, он встал, оторвал подметку от сапога Шаралдая и разломал ножичек с желтой рукояткой. Он выбрался из юрты и стал дуть в нос коня в желтых яблоках. Конь в желтых яблоках чихнул, так как ему было не выдержать вони, шедшей от лысого, и от этого выскочил из его ноздри желтый ящичек. Лысый поднял крышку, увидел в нем желтую птичку и сразу же ее убил. Потом откинул одеяло на спящем Шаралдае и отрезал три сплетенные нити, которые виднелись у его пупка. Когда настало утро, Шаралдай лежал мертвый, распростертый, как бурый олень Алтая.

Теперь лысый собирался взять в жены девушку Мешгээд Улаан, которая уже с самого рождения была красавицей. Но Мешгээд Улаан убежала и добралась до отвесной скалы. Там она села и стала плакать. И тут к ней подошел белобородый старик — дух-хозяин Алтая [69], утешил ее и дал ей совет. После этого Мешгээд Улаан — иначе и быть не могло — вернулась к лысому и со словами: «Это не я даю тебе пощечину, ее дает тебе Шаралдай, мой брат»— ударила его. Тут сломался его верхний шейный позвонок, и он упал замертво. Тогда девушка подняла своего любимого брата, отнесла его на отвесную скалу и крикнула:

— Не я прошу тебя, а мой брат Шаралдай. Отвесная скала, откройся мне! Я хочу спрятать в тебе моего единственного брата!

И открылась перед ней отвесная скала. Положила она в скалу своего брата и сказала:

— Отвесная моя скала, закройся! Храни хорошенько моего единственного! — И отвесная скала опять закрылась.

Мешгээд Улаан опоясала себя колчаном Шаралдая, вскочила на коня в желтых яблоках и отправилась на поиски девушки, предназначенной ее брату судьбой. Долго она ехала, а когда добралась туда, где жила та девушка, ее отец, хан, как раз устраивал пир, на котором хотел просватать свою дочь, и объявил, что отдаст ее тому, кто выиграет в трех состязаниях.

Уже начались скачки, и не найти было юношу, который захотел бы поскакать на коне в желтых яблоках. Побежала тогда сестра Шаралдая к дочери хана, а та как раз ела густую ячменную кашу, вылепила она из этой ячменной каши фигуру юноши и посадила его на коня в желтых яблоках. Когда пришло время лошадям прийти к цели, милая Мешгээд Улаан вбила стальной крюк в вершину лиственницы и, приговаривая: «Не я ловлю тебя, ловит тебя мой брат Шаралдай», — словила коня. Конь в желтых яблоках пришел первым, когда других коней еще не было и видно, и попался как раз кольцом уздечки на крюк. Мешгээд Улаан крикнула:

— Не я тяну, а тянет мой брат Шаралдай! — и дернула коня назад, но лошадь протащила ее дальше, пропоров семь горных хребтов, проволокла ее через семь степей. И лишь тут конь в желтых яблоках остановился. И задрожал тогда, говорят, весь шар земной.

Когда начались состязания в стрельбе из лука по цели — как же их могло не быть! — сказала Мешгээд Улаан, как и прежде:

— Не я стреляю, стреляет мой брат Шаралдай.

И выпущенная ею стрела пробила ушки семи штопальных игл, разбила всю поклажу для семи верблюдов, а потом еще попала в семь диких баранов, пасшихся за семью ущельями, и уложила их наповал. Наконец наступило время состязаний по борьбе. Обернула она себе грудь попоной и сказала:

— Не я исполняю боевой танец, танцует мой брат Шаралдай.

Стала она прыгать с ноги на ногу, и побледнело лицо у первого богатыря, от страха зашел ум за разум у последнего богатыря, а все остальные попрятались друг за друга. Со всеми билась Мешгээд Улаан и всех их бросила на самые колючие кусты караганы и раздавила о самые острые скалы, так и случилось, что она вышла победительницей всех трех состязаний.

Отправляя дочь в путь, ханы-родители забили белого барана, предводителя овечьего стада, чтобы приготовить на дорогу еды. И когда хан сказал:

— Зять, заостри-ка вертел для кровяной колбасы! — Мешгээд Улаан выскочила из юрты, ухватила молодую лиственницу, стоявшую у опушки леса, сказала:

— Не я тяну, а тянет мой брат Шаралдай, — и вырвала ее с корнями — иначе и быть не могло. А потом дала ее коню в желтых яблоках; тот ухватил ее сразу шестью своими клыками, а когда он снова раскрыл пасть, из нее выпал восьмигранный вертел.

— Хан-отец, вот я вырезала вам вертел, — сказала она и положила его наискосок поперек котла. Тут всеми людьми овладел страх, а несколько богатырей, оставшихся в живых, вместе вытащили вертел из юрты. Мешгээд Улаан велела дочери хана следовать за собой. А сама быстро уехала на полдня раньше. Возвратившись домой, она крикнула:

— Отвесная моя скала! Отворись! Я выну моего единственного!

Тут скала раскрылась. Ее единственный брат лежал там как во сне, не тронутый тленом. Она принесла его к берегу быстрой реки. Потом подвязала коню в желтых яблоках голову назад, так, что он стоял неподвижно, как скала, связала ему передние ноги путами так крепко, что он стоял, как ящик. Потом написала пару строк на ладони брата и ушла.

Когда принцесса, нареченная ему в жены, прибыла туда, Шаралдай лежал мертвый. Она трижды ударила его, потом трижды переступила через тело направо и трижды налево и таким образом оживила его. Шаралдай очнулся и удивился. «Умоюсь-ка я и приободрюсь!»— подумал он. И с этим спустился к реке, но, когда он хотел зачерпнуть воды руками, он заметил такую надпись на своей ладони: «Я сделала все возможное, чтобы оживить тебя. Твоя суженая вернет тебя к жизни. А так как теперь нет места, где я могла бы приклонить свою голову, я превратилась в серого зайца и удалилась на высокую гору, которая защитит меня».

И тут заговорила маленькая черная служанка, которую хан отправил со своей единственной дочерью:

— Кажется, наш молодой муж был очень стройным юношей со светлым лицом. Почему же он вдруг стал таким широкоплечим и темнокожим?

— Муж — это существо, которое может обернуться и три раза на день. Когда он приехал на свою родную землю — Алтай, его лицо, очевидно, приняло свой первоначальный цвет, а тело стало более прекрасным. А как же иначе? — ответила принцесса, не задумываясь.

Шаралдай, дорогой, каждый день отправлялся охотиться на гору, так как очень скучал по своей младшей сестре. Прежде чем возвратиться домой, он всегда оставлял почки и сердце убитой дичи и думал: «Может быть, их найдет моя младшая сестра».

Маленькая черная служанка сразу заметила, что каждый раз не хватает почек и сердца, и снова высказала свое удивление, но дочь хана сказала ей:

— Он, наверное, из тех, кто очень любит почки и сердце. Наверно, он жарит их и ест после охоты, — и не стала и думать об этом.

Наконец Шаралдай с большим трудом отыскал свою младшую сестру, превратившуюся в серого зайца, и попросил ее принять прежний облик. Маленькая черная служанка, которая вечно следила за ним, узнала и об этом. Как только Шаралдай удалился, она подошла к бедной девушке, которую замучили вши, сделала вид, что хочет поискать у нее в голове, а сама налила ей в уши олова. Когда Шаралдай вернулся на следующий день, он обнаружил, что его сестра оглохла на оба уха. Он посадил несчастную в ящик и повесил его на шею дикому барану. Через некоторое время он вернулся на то же место, но, сколько ни искал, найти ее больше так и не смог. Три года искал Шаралдай, и он, и его конь исхудали и совсем обессилели. А он все скакал и скакал, кружа по всему миру, объезжая всю землю.

Однажды приехал он на берег озера, где два маленьких мальчика играли с луком и стрелами. И, глядя на них, он вдруг услыхал, как один из них воскликнул:

— Это не я стрелял, стрелял мой дядя Шаралдай, — и выиграл состязание.

Шаралдай подошел к мальчикам и спросил, кто их родители. И так он узнал, что его младшая сестра вышла замуж и живет здесь с мужем и детьми. Наконец брат и сестра встретились и рассказали друг другу о том, что им пришлось пережить. Один охотник на Алтае, прекрасный юноша, застрелил того дикого барана, и, когда он открыл ящик, в нем оказалась красивая девушка. Олово, которое ей налили в уши, вытекло вместе с гноем.

— Теперь я тебя, дрянь ты эдакая, несчастная черная служанка, изрублю на куски! — вскричал в ярости Шаралдай и ускакал. Но его жена, обладавшая чудесной силой знать наперед, что случится через месяц, уже целый день шла ему навстречу по дороге. Она налила белого молока в золотую пиалу и встретила его с такими словами:

— Обрушь весь твой гнев на меня! Из крови родится кровь, из молока родится молоко! Подумай только: ведь настоящее счастье ваше, брата и сестры, только еще начинается!

Он пораскинул умом — подумал и о том, и об этом — и понял, насколько права его разумная жена. Взял он из ее рук золотую пиалу и выпил молоко.

12. Хара Буурул Дюжюмел

В давние времена жил старец по имени Хара Буурул Дюжюмел. И был у него табун черно-пестрых лошадей, наполнявших весь Алтай. И табун черногривых лошадей, наполнявших весь свет, тоже был его. Старый Ак Сагал был его табунщиком.

Однажды, когда старик Ак Сагал, табунщик, спал, ему приснился сон, что большая война разогнала стадо черногривых коней, наполнявших весь свет, и стадо черно-пестрых коней, наполнявших весь Алтай. И он сказал:

— Мне снилось, мой хан, что пришла большая война и, пока ты пребываешь в полном неведении и празднуешь свои пиры, так что арагы каплет с твоей бороды и жир стекает с уголков твоего рта, она разогнала черногривых коней, наполнявших весь свет, и черно-пестрых коней, наполнявших весь Алтай.

Хара Буурул Дюжюмел сказал:

— Э-э, твой сон — полная бессмыслица. Он ничего не значит, бывает, что такое привидится во сне.

Однажды табунщик заснул и опять увидел тот же сон. Едва проснувшись, он спешно поскакал в табун. Передние животные его табуна пили прозрачнейшую воду и ели свежайшую траву. Средние пили мутную воду. А последние лошади лизали уже жидкую грязь.

В один прекрасный день он согнал всех лошадей вместе. Потом лег, заснул, и опять ему приснилось, что началась большая война и угнаны его черногривые кони, наполнявшие весь свет, и черно-пестрые кони, наполнявшие весь Алтай. «Ах, этот сон все-таки неспроста», — подумал он про себя и быстро поскакал к своему табуну, но воры уже угнали лошадей. Тогда он пошел к Хара Буурул Дюжюмелу и доложил ему обо всем. Хара Буурул Дюжюмел взошел на свою высокую гору, громовым голосом позвал своего коня Хан Шилги, и тот сейчас же примчался к хозяину. Хара Буурул Дюжюмел надел ему на спину гигантское черное седло, на котором могло бы поместиться сорок мужчин, и четырехугольный чепрак, изготовленный из шерсти сорока овец. Затем он схватил свою плетку, сплетенную из кожи сорока яков, и, взнуздав коня Хан Шилги серебряной уздой, изукрашенной нефритом, ускакал.

Хара Буурул Дюжюмел скакал себе да скакал. Он въехал на гору и огляделся вокруг. И увидел он белую юрту-дворец, достававшую до неба. Хоть перед дверью и лежали два пса, Азар и Базар, но, когда Хара Буурул Дюжюмел вихрем пронесся с горы мимо юр- ты-дворца, собаки Азар и Базар не смогли схватить его. Он спешился и спросил женщину:

— Ну, где твой муж?

— Мой муж отправился на охоту на север.

Хара Буурул Дюжюмел сказал женщине:

— Слушай! До полудня завтрашнего дня сними свою юрту и соберись к отъезду! Я приду и увезу тебя со всем твоим скарбом! — И хотел уже было уехать.

Но вернулся с охоты его враг Хюлер Мангнай — Бронзовый лоб; по одну сторону к его седлу было приторочено на ремешке семьдесят оленей, а по другую — шестьдесят оленей.

— Ну что, Хюлер Мангнай?

— Ничего!

— Хорошо же, Хюлер Мангнай, пришло время свести нам счеты. Будем сражаться друг с другом! — сказал Хара Буурул Дюжюмел.

— Ладно! Ты явился сюда сражаться — стреляй первым! — сказал Хюлер Мангнай.

Хара Буурул Дюжюмел стреножил своего коня, чтобы тот стоял неподвижно, как сундук, и прицелился. Он выстрелил Хюлер Ман- гнаю в грудь, но стрела его отскочила, будто он стрелял в скалу, отскочила, будто он стрелял по льду, и сломалась.

— Теперь твой черед! — сказал Хара Буурул Дюжюмел.

Хюлер Мангнай выстрелил, и его стрела тоже отскочила, будто он стрелял в скалу, отскочила, будто он стрелял по льду, и сломалась.

— Ну, тогда будем бороться грудью и плечами, дарованными нам отцом и матерью, — сказал Хара Буурул Дюжюмел, и, после того как они дрались и боролись и снова дрались, опрокинул Хюлер Мангнай Хара Буурул Дюжюмела на высохшую шкуру синего быка так, что она затрещала, протащил его по высохшей шкуре черного быка так, что она загремела, и связал его.

Конь Хан Шилги сразу же ускакал, хотя и был стреножен. Добравшись домой, напился он на своей горе чистейшей родниковой воды и пощипал своих трав.

А между тем жена бедного Хара Буурул Дюжюмела вскоре после его отъезда родила сына.

Когда конь Хан Шилги огляделся, он увидал в дымовом отверстии юрты-дворца Хара Буурул Дюжюмела золотую подпорку [70].

— Эй, что там случилось? Кажется, родился сын, который смог бы заступить место Хара Буурул Дюжюмела?

Kонь Хан Шилги подбежал и увидел в юрте Хара Буурул Дюжюмела его. сына. Прошло всего три дня, как он родился, а мальчик играл уже как трехлетний, бежал вверх и стрелял по птицам, взлетающим вверх, бежал вниз и стрелял по птицам, слетающим вниз. Кто-то из людей Хара Буурул Дюжюмела, отправившись за водой, ударил коня черпаком по заду и крикнул:

— Вот неверная скотина, проглотившая своего хозяина, наконец-то ты вернулся!

Тогда конь схватил мальчика зубами и ускакал в гору.

— Мало того, что он погубил своего хозяина, теперь он сожрет моего единственного сына! — громко причитала мать.

Конь унес ребенка на высокую гору, вырезал красивый четырехугольный кусок луга, положил его себе на седло, усадил мальчика на луг играть с цветами семи разных цветов и рысью отправился с ним в путь. Прошло немного времени, и показалась белая юрта-дворец, которую не скрепляли ни веревки, ни завязки. У юрты мальчик слез с коня. В ней жил старик, руки которого растрескались, а на плечах были следы ярма.

— А ты кто? — спросил мальчик.

— О, меня зовут Хара Буурул Дюжюмел, — ответил старик.

Но тут появился Хюлер Мангнай и сказал сыну Хара Буурул Дюжюмела:

— Ну, первым стреляй ты, раз пришел сражаться!

И когда выстрелил сын Хара Буурул Дюжюмела — ах, мои милые, этого можно было ожидать, — его стрела отскочила, как будто он пустил ее в скалу, отскочила, как будто выстрелил ею в лед, и отлетела.

— Ну, стреляй теперь ты, — сказал мальчик Хюлер Мангнаю.

И когда Хюлер Мангнай выстрелил в грудь этого мальчика, его стрела тоже отлетела, как будто ее пустили в скалу, отскочила, как будто выстрелили ею в лед, и исчезла.

— Ладно, будем бороться грудью и плечами, данными нам отцом и матерью, — сказал сын Хара Буурул Дюжюмела.

Они боролись друг с другом так ожесточенно, что пустыня превратилась в озеро, боролись до того, что горная местность превратилась в равнину, и наконец сын Хара Буурул Дюжюмела свалил противника на землю. Прижав противника коленом, мальчик спросил:

— Где твой жизненный дух?

Хюлер Мангнай ответил:

— В подушке моего седла есть ножик с желтой рукоятью. Если ты разобьешь его, я умру.

Сын Хара Буурул Дюжюмела вынул засунутый в седло нож с желтой рукоятью, и, когда он сломал его, Хюлер Мангнай умер.

Сын Хара Буурул Дюжюмела собрал воедино стадо черногривых лошадей, заполнивших весь свет, и стадо черно-пестрых лошадей, заполнивших весь Алтай, взял к себе на седло своего отца и пустился в обратный путь. Приехав на родную землю, Хара Буурул Дюжюмел устроил пир и сказал:

— Теперь придумаем мальчику имя. Кто не захочет дать мальчику доброго имени, тому я снесу голову с плеч!

Но никто не мог найти мальчику достойного имени — никто из подданных Хара Буурул Дюжюмела, праздновавших по одну сторону юрты, и никто из праздновавших по другую сторону юрты.

— Ну, нашли вы имя?

— Нет! — был ответ.

В это время подошел табунщик, старый Ак Сагал, и сказал:

— Я дам имя твоему сыну!

— Хорошо, дай! — согласился Хара Буурул Дюжюмел.

Тогда этот старый табунщик сказал:

— Пусть его зовут Уйюл Мёнгюн Хадаасын, родившийся со сгустком крови, зажатым в правой руке, появившийся на свет с комком земли в левой руке!

Дав мальчику это имя, он потряс своей правой рукой — и выпал гребень, потряс левой рукой — и выпали ножницы и нож, которыми положено обрезать ребенку первые волосы [71].

После этого праздник продолжался. Это был пир для подданных Хара Буурул Дюжюмела, а табунщика Ак Сагала он посадил рядом с собой. Сам же он умер еще во время праздника. А его сын сохранил за собой имя Уйюл Мёнгюн Хадаасын и правил вместо отца в мире и благополучии.

13. Сулу Балдыр Хаан с конем Эрдине Хюренг

Давным-давно, в те времена, когда возник весь мир в своей красе и совершенстве, с молодыми деревьями в тридцать саженей высотой, с травой осокой в три сажени длиной, жид да был некий хан. Звали его Сулу Балдыр Хаан с конем Эрдине Хюренг — Драгоценным Бурым. И было у хана сто восемь жен и единственная дочь — Ак Тевене. Да… И вот однажды возвратился этот хан с охоты и опять взял себе новую жену. И стало их у него теперь сто девять.

Прошло немного времени, и Сулу Балдыр Хаан отправился прямо на запад охотиться на своей горе Сюмбер. И спешился он у юрты человека пс имени Бёге Буурул. Не было у него с собой ничего, кроме коня, так как он оставил на полпути все свое оружие и снаряжение.

Когда он там остановился, в юрте был лишь молодой богатырь, младший брат Бёге Буурула, Улаан Тевек. Оборотившись волком, он лежал на земле и спал. А тут Улаан Тевек вскочил, схватил Сулу Балдыр Хаана и заорал:

— Ах ты, старый пес, вогнать мне тебя, что ли, в землю или разбить о скалу?

Но появился Бёге Буурул и сказал:

— Брат мой, брат мой, не делай этого! Для такого человека мы найдем что-нибудь другое.

Он привел Сулу Балдыр Хаана в свою юрту и сказал:

— Ну, старый пес, дам-ка я тебе три задачи. Согласен ты их решить?!

— Ах, — ответил хан, — у меня сто девять жен, но нет ни единого сына, который мог бы заступиться за меня! Что мне, старому человеку, остается, только согласиться.

— Ну, коли так, тогда носи в поле халата пепел, пока пола не порвется! Носи на спине дрова, пока веревка не поранит тебе плечи. Носи воду, пока руки твои не потрескаются.

— Ну что ж, раз так, выполню три твои задачи.

А его конь Эрдине Хюренг тем временем убежал, и Бёге Буурул так и не смог догнать его. Когда конь поднялся на гору Сюмбер и оглядел все вокруг, то увидел, что в дымовом отверстии юрты младшей жены Сулу Балдыр Хаана виднеется развилка золотой подпорки [72]. «Добрый знак!»— обрадовался конь Эрдине Хюренг. И подумал: «Что же случилось? Да, наверное же, у младшей жены родился сын! Вот пройдет три дня, и я отправлюсь туда!» Эти три дня конь Эрдине Хюренг провел на горе Сюмбер, беспокойно пританцовывая. А на исходе трех дней он еще до рассвета прискакал туда. И встретил он маленького мальчика, одетого в тон из козлиной шкуры, который стрелял целые косяки птиц, летевших над ним вверх, и птиц, летевших под ним вниз. Конь Эрдине Хюренг схватил мальчика зубами за плечо и унес его на гору Сюмбер.

Закричали тут женщины аила и стали причитать и плакать:

— Мало разве того, что конь сожрал старого Сулу Балдыр Хаана? Теперь он еще прискакал за нашим мальчиком!

Добравшись до своей горы Сюмбер, конь стал кататься по траве джавадай, пока не склеил свое седло с чепраком, потом посадил на себя мальчика и помчался по воздуху под облачным небом, над ветвистыми деревьями. Но маленькому мальчику было не вынести такой скорости — на губах его выступила кровь. Заметив это, конь вызвал дождь, и он охладил и освежил мальчика. И так добрались они до места, где было спрятано оружие Сулу Балдыр Хаана. Вдали виднелась юрта, а возле нее — три человека.

Конь Эрдине Хюренг сказал:

— Твой отец пошел на охоту. Он вошел в юрту человека по имени Бёге Буурул, и младший брат Бёге Буурула напал на него. Человек в халате с изорванной полой, плечи которого изранены, а руки растресканы, и есть твой отец. Другой человек, идущий рядом с твоим отцом, это тот, кого зовут Бёге Буурул, а тот, кто, оборотившись волком, спит, лежа у юрты, — богатырь Улаан Тевек.

Мальчик взял оружие и снаряжение своего отца, и они пришлись ему впору. Он погнал коня Эрдине Хюренга, и в ответ на его громкие крики распустилась перевязь белой юрты-дворца. Они подъехали поближе, и конь Эрдине Хюренг сказал:

— Этого оборотившегося волком богатыря Улаан Тевека тебе придется убить, а двух остальных убивать не надо!

Вскинув плетку, мальчик с криком помчался вперед, но богатырь Улаан Тевек вскочил и вырвал зубами его стрелы и лук.

Сын Сулу Балдыр Хаана повалил на землю старого Бёге Буурула. Тут Сулу Балдыр Хаан спросил мальчика:

— Скажи-ка, мой мальчик, как зовут коня, на котором ты скачешь, из какой ты страны, что делаешь здесь, куда держишь путь?

Конь Эрдине Хюренг ответил за маленького мальчика:

— Когда вас взяли в плен, я помчался на гору Сюмбер. Оглядевшись вокруг, я увидел в дымовом отверстии юрты вашей младшей жены развилку золотой подпорки. Через три дня я поспешил туда и привез вашего сына.

Обрадовался старик, засмеялся и велел заколоть синего быка Бёге Буурула, велел зашить в его шкуру самого Бёге Буурула, а шкуру высушить. Привязал ее потом к хвосту своего синего коня и потащил за собой. Потом он согнал много людей и скота, взял их с собой и отправился домой.

Да, наконец они опять вернулись на родную землю, и мальчик опять принялся за свою любимую игру у юрты: стал стрелять целыми стаями птиц, летевших над ним вверх, и птиц, летевших под ним вниз. Но однажды он сказал советнику Сулу Балдыр Хаана:

— А теперь, дедушка, скажите моему отцу, дедушка, что мне пора отправиться на подвиги!

Советник обещал передать это отцу. Но прошло несколько дней, а мальчик все еще ожидал ответа своего отца и снова сказал старику:

— Дедушка, а дедушка, мне пора отправляться, пойдите к моему отцу и скажите ему об этом!

Советник пошел к хану и сказал:

— Послушайте, ваш сын дважды или даже трижды приходил ко мне и говорил: «Мне пора отправляться». Что прикажете делать?

Хан отвечал:

— Кровь моего сына еще не стала настоящей кровью, его соки еще не стали настоящими соками, пока еще не время.

Через несколько дней мальчик еще раз пошел к советнику хана. Советник передал хану слова мальчика, и тот надолго погрузился в размышления. Наконец он сказал:

— Ну раз так, приведи мне моего сына!

Предстал перед ним мальчик, и хан сказал:

— Ладно, сын мой, отправляйся через три дня! До тех пор мы дадим тебе и твоему коню имена!

И хан велел тотчас же разнести по всей стране такую весть: через три дня мальчику впервые остригут волосы [73], дадут ему имя, и тогда он отправится в далекие края.

Собрался весь народ. Когда начался пир, хан старательно наточил свой меч и сказал:

— Ну, братья, вот все вы и собрались. Теперь дадим имя мальчику. Кто осмелится предложить плохое имя, тому я отрублю голову. Кто найдет хорошее имя, того я награжу!

Люди собрались и сидели с утра до вечера, но не нашлось никого, кто бы осмелился предложить имя сыну хана.

Настал вечер, и кто-то закричал за дверью: «Эй, придержите-ка ваших собак!» Выглянули, а там белобородый, седой старик верхом на синем быке:

— Что с вами, люди? Что за смертная тоска? По. какой это причине у вас такие мрачные лица?

И молвил, выслушав их, старик:

— Ну, коли так, я дам имя твоему сыну.

Никто не стал возражать, и он сказал:

— Пусть твой сын обращает яд в еду и питье! Пусть зовут его Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр на черном рогатом коне! Если он отправится через два дня прямо на запад и дойдет до восточной стены скалы, он найдет там новорожденного маленького черного жеребенка. Да будет он его конем! А что случится потом — про то знает конь!

Вскочил старик на своего синего быка и исчез; никто не знал, куда он уехал и откуда явился.

Через два дня мальчик отправился в путь — прямо на запад. Шел он, шел и увидел у восточной стены огромной скалы новорожденного черного жеребенка. Свой пояс длиной в сорок саженей обвязал он вокруг шеи жеребенка, взял его с собой и отправился дальше. В пути этот жеребенок вырос и стал с лошадь-двухлетку. Прошли они еще немного, и он превратился в сильного коня. Мальчик сел на него верхом. Проехали они немного, и конь вдруг остановился. Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр соскочил, простер перед ним полу халата и спросил:

— Почему ты остановился?

Конь ответил:

— Быстро надрежь мне заднюю ляжку с той стороны, с которой не садятся!

Мальчик ловко надрезал правую заднюю ляжку своего коня, и из нее выпали седло, сбруя и все снаряжение скаковой лошади. Проехали они опять большой отрезок пути, и конь опять остановился.

Мальчик спросил:

— Ну, что ты опять остановился?

И конь сказал:

— Быстро надрежь мне заднюю ляжку с той стороны, с которой садятся!

Когда мальчик надрезал левую ляжку, оттуда посыпалось всевозможное оружие и боевое снаряжение — все, что нужно мужчине. Он надел на себя оружие, и они поехали дальше.

И в третий раз сказал конь:

— Надрежь оба моих уха спереди!

Мальчик послушался, и выросли прямо вверх два рога, и его лошадь превратилась в черного рогатого коня.

Мальчик вернулся в юрту своего отца верхом на рогатом черном коне и в полном вооружении. Две-три ночи провел он в юрте- дворце своего отца, а потом опять сказал:

— Да, отец, пришло мне время отправляться!

— Ну, мой сын, время твое еще не настало, но раз так, что делать! Если ты так уж спешишь, иди и испытай свои силы! Отправляйся и поезжай прямо на юг. В молодости я был там и кое с кем кое о чем говорил. По дороге встретится много врагов. Отправляйся, сын мой, и будь осторожен!

Через три дня пустился Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр со своим рогатым черным конем в путь. Он мчался, он летел под облачным небом и над ветвистыми деревьями. Он скакал и скакал и, достигнув границ земли своего отца, подумал: «Какая у моего отца огромная земля и сколько же у него скота!»

Так скакал Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр и приближался к соседней стране, где правил другой хан. По пути он встретил трех братьев, ожесточенно сражавшихся друг с другом. Закричал Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр что было мочи, и от силы его крика развязались веревки, удерживавшие их юрту, и трех братьев унесло ветром на расстояние половины дня пути. Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр нагнал и плеткой своей измолотил старшего из братьев в порошок, потом повернул своего коня и рассек среднего из братьев пополам, и, опять повернув коня, он рассек пополам последнего из трех братьев. Когда же он проскакал путь длиной в полдня, его догнал один из трех братьев, которого он рассек пополам; он уже снова стал целым и невредимым и сказал:

— Дорогой старший брат, я хотел бы стать вам младшим братом!

Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр отвечал:

— Так тому и быть! Ступай со мной!

В стране чужого хана они узнали, что владыка как раз устраивает большой пир, чтобы отдать свою дочь тому, кто победит в трех состязаниях. Они спешились у юрты-дворца, и Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр так стреножил своего коня, что он стоял неподвижно, как сундук. Он так привязал поводья к седлу, что конь стоял, как скала. Когда он вошел в юрту, там сидели уже семь богатырей, он обменялся с ними приветствиями. Тогда хан спросил:

— А ты, парень, возжаждавший постели своего отца, откуда ты прибыл? Как зовут твоего коня?

— Я — тот, кого зовут Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр с рогатым черным конем, сын Сулу Балдыр Хаана с лошадью Эрдине Хюренг и ста девятью женами, который живет прямо на запад отсюда!

Только теперь они поздоровались друг с другом.

На следующий дёнь начался праздник. Хан объявил:

— Кто победит в трех состязаниях, тот получит мою дочь. Сначала состоится борьба, потом скачки, а затем нужно, чтобы стрела, перелетев через семь горных гребней, прошла сквозь отверстия в тазовых костях семидесяти овец.

В борьбе победил Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр. В скачках первым пришел к цели его рогатый черный конь. И при стрельбе через семь горных гребней сквозь тазовые кости семидесяти овец стрела, пущенная Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыром, перелетела через семь горных- гребней, прошла сквозь отверстия в тазовых костях семидесяти овец, выжгла семь рек и понеслась дальше. Поэтому Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр получил в жены дочь того хана и возвратился к себе домой.

Но тут он увидел полное разорение, от его прекрасной страны не осталось ничего, на чем бы мог отдохнуть глаз. Она простерлась перед ним — выжженная солнцем и пустынная. Поставил он свою юрту и сказал:

— Ах, мерзавец, претендующий на постель своего отца, кто же ты, сделавший моего отца и его владения своей добычей? — и отправился прямо на запад. В пути он услыхал, что Хёдээнинг Гёк Буга напал на его родную землю, угнал его скот и всех людей.

Три месяца он вел войну с Хёдээнинг Гёк Бугой и наконец победил. За это время умер его отец, но мать была еще жива. Вместе с ней отправился Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр домой. Он гнал перед собой свой скот и вел за собой на родную землю свой народ.

С тех пор у него уже не было врагов. Его обширное ханство пребывало в мире и покое, и Уйел Мёнгюн Хадаасын Баатыр тоже жил теперь спокойно и мирно, празднуя со своим народом большой праздник, и тек у них жир по пальцам, и капал арагы у них с бород.

Так он наслаждался тихим, прекрасным счастьем.

14. Бай Назар

В давнее время жил старый человек, и звали его Бай Назар. У старика Бай Назара было восемь сыновей. Восемь сыновей угнали восемьсот его лошадей и были таковы. Когда сыновья угнали восемьсот лошадей и скрылись, старики остались одни умирать с голоду.

Нашли они грудинку темно-каурой кобылы. Сделали из нее себе ужин и обед и только принялись за еду, как родился еще один мальчик. Старик сказал:

— Ну, раз этот мальчик появился на свет, когда мы ели грудинку темно-каурой кобылы, назовем его Эр Тёстюк — Парень-грудинка [74].

Прошло три дня, а мальчик стал уже таким, как трехлеток, через четыре дня он стал как мальчик-четырехлеток. Соорудил он себе лук из камыша и играл, стреляя вверх по птицам взлетающим, стреляя вниз по птицам слетающим.

Однажды он подстрелил крыло рябчику. Погнался он за ним и увидел пожилую женщину, плетущую мешок. Он наступил ей на нитку так, что она оборвалась. Тогда она сказала:

— Ну откуда ты взялся такой, что мог бы совершить насилие даже над собственной матерью! Если уж ты такой ловкий и сильный, взял бы и нашел восьмерых своих братьев! — и побила мальчика. Вернувшись домой, он спросил у родителей:

— Что это за история? Куда' делись восемь моих братьев?

Я найду восьмерых своих братьев!

Отец ответил:

— Ах, мой мальчик, нет у тебя восьмерых старших братьев, все это выдумано, наврано, все это чушь, ничего такого нет и в помине!

Однажды он зашел в юрту той самой женщины, что плела мешок, а ее мальчик захотел взять камышовый лук Эр Тёстюка, и тот крикнул:

— Ты кто такой, что дерешься из-за моего камышового лука, — и щелкнул его. А мальчик сразу же умер. Увидев мертвого мальчика, женщина закричала:

— Ну что ты за вражье отродье, такой может совершить насилие даже над собственной матерью! Если уж ты такой ловкий, источающий яд, если ты ничем не лучше ни черта, ни волка, то почему бы тебе не найти восьмерых своих ушедших братьев и не заставить их вернуться домой?

И она избила мальчика чуть не до смерти. Вернувшись домой, он сказал своим родителям:

— Я найду восьмерых своих братьев!

Они сказали:

— Нет у тебя никаких восьмерых братьев, люди соврали.

Но он сказал:

— Нет, я пойду!

Взял он свой камышовый лук и отправился в путь.

Шел он, шел и пришел в чужую страну, где как раз готовились к большому пиру. «Что здесь происходит?»— подумал он, и, когда он сидел на пиру, прислушиваясь, кто-то сказал:

— Подайте старшему сыну Бай Назара!

Когда на большом блюде внесли мясо и все набросились на него, он подумал: «Ну, теперь, когда я это увидел, я должен во что бы то ни стало найти моих старших братьев. Куда они понесут мясо?

И он увидел, что мясо понесли троим юношам — старшему, второму и третьему сыновьям Бай Назара. Он подошел поближе к ним и уселся. Сел он возле них и сказал:

— Я буду тоже есть это мясо.

Люди сказали:

— Не ешь!

Но он крикнул:

— Ха, я тоже сын Бай Назара, я — младший по имени Эр Тёстюк!

Он познакомился с тремя старшими братьями, поговорил с ними и, не сходя с места, нашел восьмерых своих братьев.

Когда он вместе с ними решил ехать домой, они не могли найти вожака для восьмисот лошадей. Он словил черно-каурую кобылу, связал ей ноги и отхлестал ее: вжик, вжик, вжик, он хотел этим собрать всех лошадей, но не пришла ни одна. И он отпустил чернокаурую кобылу и словил бурую, стал хлестать ее — и собрались все кони.

— Ну, значит, _ она и будет вожаком табуна, — сказал он. И когда он повел бурую кобылицу, двинувшись в путь, лошади одна за другой побежали за ней следом.

Когда они прибыли на родную землю, их родители уже чуть не умирали с голоду. Прибыв в свою страну, они устроили пир, и старик сказал:

— Теперь у меня девять сыновей, и я хочу дать им в жены девять дочерей одного человека! — и отправился на поиски.

Пришел он к большой белой юрте. Вошел и увидел висящие в ряд восемь пар серег.

Увидев, что висит всего восемь пар серег, старик заплакал:

— Ах, как жаль, здесь только восемь пар серег, а у меня девять сыновей. О горе! Было бы их девять!

Услыхал его плач хозяин юрты и сказал:

— Их девять, пожалуйста! — и принес и повесил еще одни серьги. Тут старик сказал:

— Да, их стало девять. Теперь посватаемся!

А тот в ответ:

— Вот одна из них!

И он сосватал для своего младшего сына ту, чьи серьги были повешены последними. И взял он эту девушку.

Один отдал свою дочь по имени Хенджевей, а другой взял ее и собрался в путь. И тут сказал отец девушки Хенджевей:

— Вот что, вам захочется переночевать в месте под названием Хужурлуг Худук, что значит „Соляной колодец“. Но не делайте этого! Проезжайте мимо, не останавливаясь. И устройтесь на ночевку только тогда, когда минуете это место.

Когда они отъехали, старик Бай Назар сказал:

— Хе, я переночую у Соляного колодца.

— Ох, не будем ночевать у Соляного колодца. Мои родители не раз меня предупреждали! Лучше не останавливаться в этом месте!

Бай Назар возразил:

— Что может понимать женщина в том, где надо ночевать! — И они переночевали у Соляного колодца.

На следующий день после того, как они провели там ночь, девушка решила: „Пошлю я кого-нибудь к моему отцу, пошлю-ка. Пусть он даст свою кольчугу для Эр Тёстюка. Пусть даст свою белую верблюдицу для поклажи Эр Тёстюка, пусть даст своего Серо-голубого коня — хвост торчком, чтобы Эр Тёстюк скакал на нем“.

И послала она одного человека. Отец дал свою кольчугу.

— Серо-голубой конь — хвост торчком — первый среди моих коней, — сказал он и не дал его.

— Моя белая верблюдица — первая среди моих верблюдов, — сказал он и не дал ее.

Девушка обиделась и сказала:

— Я ведь послала сказать тебе, что Эр Тёстюку нужно скакать, я ведь послала сказать тебе, что Эр Тёстюку нужно везти поклажу! Что же мне делать, когда ты дал не все, что нужно!

Она сидела и плакала, и, когда ее отец узнал об этом, послал он Эр Тёстюку коня и верблюдицу.

Вечером привязали белую верблюдицу, а утром, когда встали, увидели, что ее нет на месте. Так она и пропала. Бай Назар пустился в путь на поиски пропавшей белой верблюдицы.

Подъехав к Соляному колодцу, он увидел, что около него лежит белая верблюдица, а рядом джелбеге — лежит на одном ухе, а другим ухом прикрывается. Он крикнул:

— Бабушка! Бабушка! Вставайте и приведите мне этого верблюда!

Она ответила:

— Нет, нет! Если я встану, мне уже не сесть, сынок, а когда я сяду, мне уж не встать. Слезай с коня и сам бери верблюда!

Когда он спешился и хотел взять верблюда, джелбеге схватила старика и сказала:

— Я тебя съем!

Он крикнул:

— Ах, не ешьте меня! Не ешьте меня! У меня есть восемь сыновей, я дам их!

— Не хочу твоих восьмерых сыновей!

— У меня есть еще восемьсот лошадей, я дам их тебе!

— Не хочу восьмисот твоих лошадей!

— Ну, коли так, у меня есть еще девятый сын — Эр Тёстюк, я дам тебе его!

Она спросила:

— А как ты мне его дашь?

Старик ответил:

— У меня его треугольный напильник, которым он точит свои стрелы. Я оставлю его здесь. Когда он придет за ним, съешьте его.

Она согласилась, отдала ему белую верблюдицу и отпустила его.

Вернувшись с белой верблюдицей, он увидел, что девушка Хенджевей избивает Эр Герзенга.

— Ты уже не человек земли, ты человек того света!

Когда Эр Тёстюк спросил, что случилось, она отвечала:

— Твой отец продал тебя старухе-джелбеге, и теперь джелбеге съест тебя! Если ты думаешь, что я лгу, спроси своего отца, где твой треугольный напильник!

Он спросил:

— Отец, где мой треугольный напильник?

— Твой треугольный напильник остался у Соляного колодца, мой сын, пойди за ним!

— Коли это так, на чем мне поехать? — спросил Эр Тёстюк, и отец ответил:

— Скачи на шестиногом коне, а на смену возьми восьминогого коня!

Он взял двух коней и уже хотел ускакать, как девушка Хенджевей сказала:

— Возьми кольчугу, которую дал тебе мой отец, и надень ее! Возьми Серо-голубого коня — хвост торчком, которого дал тебе мой отец, и поезжай на нем. Твой восьминогий конь не выдержит восьми лет, твой шестиногий конь не выдержит шести лет. И еще: если Эр Тёстюк на своем Серо-голубом коне — хвост торчком вернется целым и невредимым, пусть тогда белая верблюдица родит верблюжонка-самца. Если Эр Тёстюк вернется целым и невредимым, пусть этот кушак сам, не развязанный, упадет!

И с этими словами она опоясалась шелком длиною в несколько метров. Сказав эти слова, она уложила белую верблюдицу и велела ее привязать.

Эр Тёстюк пустился в путь. И когда он был в пути, конь его заговорил:

— Ну вот, когда мы приедем в джелбеге, скажи: „Бабушка, бабушка, что это за семь детей позади тебя?“ Когда джелбеге оглянется, я быстро лягу, а ты постарайся схватить свой напильник.

Когда они приблизились к ней, лошадь пригнулась, а Эр Тёстюк сказал:

— Бабушка, бабушка, что за семь детей за тобой? Что с ними?

Джелбеге оглянулась, а юноша, не сходя с коня, схватил свой напильник. И они умчались. Джелбеге испугалась, что они улизнут, и размахнулась своей железной палкой-кожемялкой [75], но лошадь не дала перебить себе ноги. Тогда она привязала к палке-кожемялке камень величиной с корову и принялась колотить им.

Они мчались, мчались, мчались, не давая ей догнать себя, они опустились под землю, и, сойдя под землю, сказал Серо-голубой конь — хвост торчком:

— Да, теперь мы — ты, Эр Тёстюк, живущий на земле, и я — сошли под землю. Как нам теперь снова выйти? Тут есть дворец змея Боббук Хаана, пойдем туда! Я подожду здесь, а ты войди во дворец. Когда ты войдешь, змея в черных пятнах вползет тебе за пазуху и выползет из рукава, а змея в желтых пятнах вползет тебе в штанину и выползет из-за пазухи. Не пугайся! Постарайся вынести это! Иди безо всякого страха и садись на почетное место! Если ты испугаешься, мы оба не сможем больше попасть отсюда на землю!

И вот они уже приблизились к юрте этого змеиного хана. Эр Тёстюк вошел. Появилась змея в черных пятнах, вползла ему за пазуху и выползла из рукава. Змея в желтых пятнах вползла ему в рот и выползла через нос, вползла ему за пазуху и выползла из штанины. Так вот случилось. А когда он, не обращая на нее внимания и не выказывая ни малейшего страха, вошел и сел на почетное место, змея в черных пятнах превратилась в хана, а змея в желтых пятнах — в ханшу.

— Ну, Эр Тёстюк, живущий на земле, зачем ты спустился под землю? — спросили они.

И на их вопрос, почему он, Эр Тёстюк, живущий на земле, спустился под землю, он ответил:

— Причина моего прихода такова: я хочу посватать за сына змеиного хана Боббук Хаана дочь Темир Хаана — Железного хана. Для того я и явился.

— Ну, это хорошо, приводи ее!

И змеиный хан отпустил его.

Выйдя, он направился к своему коню, и, проехав немного, они увидели человека, ловившего и сразу же отпускавшего диких лошадей. Поймает и отпустит.

— Эй, что это ты все время делаешь? — спросили они.

Тот сказал:

— Я слыхал, что Эр Тёстюк, живущий на земле, спустился под землю. Вот я и сижу здесь, так как хотел бы пойти вместе с ним.

— Да, но в каком деле ты мастер, чтобы идти вместе со мной?

На этот вопрос, в каком деле он мастер, чем он может быть полезен, если пойдет вместе с Эр Тёстюком, тот человек отвечал:

— Я столь ловкий человек, что ловлю даже птицу на лету. Ни один быстрый зверь не догонит меня, любого я могу поймать!

— Ну, тогда пойдем! — сказал Эр Тёстюк, и они пошли, взяв его с собой.

Потом пришли они на место, где увидели человека, который прикладывал к земле ухо и слушал, потом прикладывал другое ухо к земле и снова слушал. Сидел человек, который слушал землю. Эр Тёстюк спросил:

— Эй, что это ты делаешь?

И тот ответил:

— Пронесся слух, что Эр Тёстюк, живущий на земле, спустился под землю. И я сижу' здесь, так как хотел бы пойти вместе с ним.

— А в каком деле ты мастер, что хочешь пойти вместе со мной?

И тот ответил на этот вопрос:

— Я — столь чуткий человек, что слышу все, о чем говорят, где бы то ни было на белом свете.

— Ну, если так, будь моим товарищем, идем! — сказал он, они взяли его с собой и пошли, пошли…

И увидели они человека, который целиком глотал мясо быка и сразу же выпускал его сзади, проглотит целиком и сразу же выпустит.

— Что это ты там все время делаешь?

— Говорят, земной Эр Тёстюк спустился под землю. Я сижу здесь, хотел бы стать его товарищем.

— Ну а в каком деле ты мастер, чтобы стать мне товарищем?

Тот ответил:

— О, я такой огромный человек-великан, что ничто не может насытить меня. Съев мясо целого быка, я сразу же выпускаю его сзади — вот что я умею.

— Ну, коли так, пошли с нами! — сказал Эр Тёстюк и взял его в товарищи.

И опять двинулись они дальше и увидели в пути человека, который сидел у моря, выпивал его целиком и снова выливал.

— Что это ты тут делаешь?

— О, слыхал я, что Эр Тёстюк, живущий на земле, спустился под землю, и нот я сижу, так как хотел бы стать его товарищем.

— А в каком деле ты мастер, чтобы стать моим товарищем?

А тот на это:

— Я выпиваю все море, так что оно все высохнет, а потом выливаю опять целое море — вот какие большие у меня способности!

— Ну, коли так, будь моим товарищем, — сказал Эр Тёстюк, взял его с собой, и они отправились в путь.

Шли они, шли и пришли туда, где какой-то силач поднимал гору и переставлял ее на другое место. Да, и сказали они этому могучему богатырю:

— Что это ты делаешь?

— О, говорят, что Эр Тёстюк, живущий на земле, спустился под землю. И я пришел сюда, так как хочу идти с ним вместе!

— Да, но если ты хочешь стать моим товарищем, в каком же ты деле мастер, покажи!

— Ну, если я здесь поднимаю гору, то создаю гору на другом месте, где подниму гору, а где поставлю — вот в чем я великий мастер!

— Ну, коли так, хорошо, пойдем с нами!

И пошли они все вместе, и после долгих скитаний пришли они к тому Темир Хаану.

Когда пришли они к Темир Хаану, там как раз в разгаре был большой пир, и люди другого хана сватались к его дочери, устроив состязание.

— Ну, и я тоже буду участвовать в состязаниях, и мы выиграем! — сказал Эр Тёстюк.

Они подошли и начали состязаться. Первым в состязаниях выступил спутник Эр Тёстюка, который умел ловить диких лошадей. На место скачки он пустил своего Серо-голубого коня — хвост торчком. На бегу сказал ему Серо-голубой конь — хвост торчком:

— Слушай, ко времени моего возвращения натяни три ряда железной проволоки, если я смогу задержаться у этого тройного препятствия, я остановлюсь. Если я побегу дальше, не остановившись, мы никогда не сможем выбраться из преисподней.

Коней пустили наперегонки, и они побежали сначала к старту. И когда Голубой конь — хвост торчком покрыл расстояние в три года, он повернул обратно. И когда он вернулся, были натянуты три ряда железной проволоки — первые два лопнули, а у третьего Голубой конь — хвост торчком остановился.

— Ну как, выиграно состязание? — спросил Эр Тёстюк,

— Ну да, ты выиграл, — был ответ.

— А что будет теперь?

— Теперь устроим борьбу!

Когда сказали, что будет борьба, Эр Тёстюк послал бороться своего силача. И тот, кто поднимал гору и переставлял ее на другое место, уложил всех борцов.

— Ну что, победил я в этом состязании? — спросил он.

— Ну да, так.

— А теперь что будем делать?

Хан сказал:

— Теперь сварим очень много мяса. Тому, кто съест все это мясо без остатка, я отдам мою дочь.

Стали варить много-премного мяса, и, когда оно было готово, человек, который съедал мясо целого быка, все съел.

— Ну, выиграл я это состязание?

— Ну да, так.

— А теперь что?

— Мой чугунный казан свалился в океан, когда мы проезжали мимо. Я отдам свою дочь тому, кто вернет мне его, — сказал Темир Хаан.

Тут сел Эр Тёстюк на своего Голубого коня — хвост торчком и взял с собой человека, выпивающего море. И, приехав на берег того моря, он крепко привязал своего Голубого коня — хвост торчком и попросил своего спутника выпить море. Трижды тот вобрал в себя море и вылил его в другом месте. Когда он вобрал его в себя и вылил в первый раз, оно обмелело у берега на палец; когда он вобрал его в себя и вылил во второй раз, море обмелело на два пальца; когда он вобрал его и вылил в третий раз, оно обмелело на три пальца — море уменьшилось, но совсем не высохло, таким оно и осталось.

— Что же теперь делать?

— Я нырну! Если поднимется вся свернувшаяся черная кровь, сидите вместе и плачьте. Если поднимется пенистая-пенистая бесцветная кровь, сидите и радуйтесь! — сказал Голубой конь — хвост торчком и вбежал в море.

Эр Тёстюк и человек, выпивающий море, сидели у берега моря и смотрели, и, увидав, как поднялась пенистая-пенистая кровь, стали они радоваться. Но когда поднялась вся свернувшаяся черная кровь, они сидели и вместе плакали. Это случилось, когда Голубой конь — хвост торчком схватил своими резцами чугунный казан и сломал один зуб, и тут поднялась свернувшаяся кровь. Тогда он привязал этот казан к своему хвосту и выплыл. Потом привезли они казан хану, а после того как они привезли его к Темир Хаану, Эр Тёстюк спросил:

— Ну, Темир Хаан, выиграл я состязание?

— Ты выиграл!

— Ну и что же?

На это Темир Хаан сказал:

— Нужно убить этих шестерых, нужно запереть их в этом доме и сжечь.

Чтобы сжечь их, разожгли большой костер и направили его на дом. Тогда человек, перемещающий горы, взял дом, свалил его, и все вышли наружу.

— Ну, выиграли мы это состязание?

— Ну да, так.

— Да, теперь нужно взять их ядом, им шестерым нужно теперь дать яд! — сказал Темир Хаан. — Принесите им, этим шестерым, отравленное мясо! А неотравленное принесите нашим подданным!

Но человек, слышавший все, что говорится на земле, услыхал это, и, когда принесли мясо, они сами взяли порции, предназначенные для подданных хана. А отравленное мясо, которое принесли им, передали они подданным Темир Хаана, и тогда очень многие из них умерли.

— Ну что, выиграли мы состязание?

— Да, так!

Взяли они тогда дочь Темир Хаана. Пошли и привели ее к змеиному хану Боббуку. Боббук Хаан сказал:

— Ну хорошо, прекрасно! Теперь мы дадим тебе девушку Хюнкээ. И дадим тебе пять человек. Идите наверх, на землю!

И отпустили их. Эр Тёстюк взял девушку и пятерых мужчин, и они отправились в путь.

Но так как путь на землю был очень далеким, все пять человек умерли. Осталась только девушка Хюнкээ.

Взял он девушку Хюнкээ к себе на коня, на Голубого коня — хвост торчком, и ехали они, ехали, пока не подъехали к большому черному дереву. Приехав под дерево, они улеглись спать, но тут — о лама! — разразился сильный дождь, пошел град. И что-то плакало и кричало — это были птенцы, они пищали, пищали и кричали, не вылупившись еще из яиц.

„Что это еще?“— подумали они и, подняв глаза на дерево, увидали, что вверх по лиственнице ползет змея в желтых пятнах. И пока она так ползла себе и ползла, они поняли, что это та самая змея, которая всегда пожирает птенцов птицы Хан Гэрди. Тут Эр Тёстюк выстрелил из своего камышового лука в верхний из шести шейных позвонков змеи, и она упала замертво на землю. А птенцы защебетали от радости и остались на месте целыми и невредимыми.

Когда забрезжило утро, опять пошел снег с градом. И прилетела большая черная птица, прилетела и опустилась на вершину лиственницы. Ее птенцы были живы.

— Что это за три предмета лежат там на земле, под деревом? — спросила она своих детей. — Лошадь и два человека — что с ними? Это люди, которых я съем!

— О, это тот, кто спас нам жизнь! Не ешь их, не ешь их! — умоляли птенцы свою мать.

— Коли так, то я пойду и встречусь с ними, — сказала она.

Спустившись к подножию лиственницы, она спросила:

— Что вы за люди?

— Ох, я — Эр Тёстюк, живущий на земле и спустившийся в подземный мир. Мы возвращаемся и не можем никак выбраться, — ответил он. — Мы уничтожили тварь, которая из года в год пожирает твоих детей, твой выводок. Вон там, видела? — И они показали на змею.

— Ну, раз так, что же мне сделать? Погляжу, не смогу ли я помочь вам выбраться из подземного мира. Там, где вам нужно выйти из земли, старуха-джелбеге, живущая у Соляного колодца, родила сына Шойунг Гулака — Чугунное ухо. Этот мальчик Шой- унг Гулак сидит у отверстия в земле и ждет. Он сказал: „Когда выйдет Эр Тёстюк? Я убью его, когда бы он ни вышел!“

Ну, что тут было делать? Та птица, добрая, взяла Эр Тёстюка вместе с Голубым конем — хвост торчком и девушкой Хюнкээ на свои крылья, доставила их к отверстию в земле и сказала:

— Ну вот, если ты попадешь в беду, если ты даже попадешь в царство ада и окажешься в беде, сожги тогда это мое перо!»

Сказав так, птица вырвала одно свое перо, дала ему, а потом Хан Гэрди улетела опять под землю.

Тут уж Шойунг Гулак схватил Эр Тёстюка и сделал девушку Хюнкээ своей женой. Он поймал Эр Тёстюка, вырыл яму глубиной в семьдесят саженей и засунул его туда.

Однажды Шойунг Гулак сел на Голубого коня — хвост торчком и поехал на охоту. Когда он пошел охотиться, он оставил лошадь на воле, спутав ей только передние ноги, но она сразу же убежала. Он снова и снова связывал ей и две ноги, и три, но она все равно рвала путы.

На другом месте Шойунг Гулак связал Голубому коню — хвост торчком передние ноги своим поясом, так как больше у него ничего подходящего не было, а в кушак были спрятаны камни от огнива. Как только он ушел, Голубой конь — хвост торчком взял эти путы, побежал к яме и спустил кушак в яму. Он упал вниз к Эр Тёстюку, тот взял его, выбил огонь и поджег перо. Хан Гэрди сразу же узнала об этом и прилетела. У птицы Хан Гэрди были крылья длиной в семьдесят метров. Она сунула одно крыло длиной в семьдесят метров в яму и вытащила Эр Тёстюка.

А потом собралась улетать.

— Теперь спасай себя сам! Я уж больше ничего не могу сделать. У меня нет больше никакого способа помочь тебе, — сказала она и улетела.

Тогда Эр Тёстюк пришел к девушке Хюнкээ и спросил:

— Куда пошел Шойунг Гулак?

— Шойунг Гулак пошел на охоту.

— Что случилось с Голубым конем — хвост торчком?

— На нем поехал Шойунг Гулак.

— Ну, коли так…

От Шойунг Гулака у девушки Хюнкээ был ребенок. Ребенок лежал в люльке.

— Я вырою яму под этим ребенком в люльке и лягу туда. Когда приедет Шойунг Гулак, царапай ночью ребенка и щипли его, пока он не заплачет! — сказал Эр Тёстюк. — Когда Шойунг Гулак спросит: «Почему мальчик плачет?»— ты отвечай: «Мальчик плачет: „Ах, я сын Эр Тёстюка. Я не сын Шойунг Гулака. Если бы я был сыном Шойунг Гулака, он спрятал бы свой жизненный дух около меня“. Вот что хочет сказать мальчик»— так нужно тебе сказать.

Эр Тёстюк вырыл яму в земле под люлькой, лег в нее и стал слушать. А девушка Хюнкээ, как он велел, довела младенца до слез. Эр Тёстюк лежал себе, полеживал, а Шойунг Гулак спросил:

— Эй, почему мальчик плачет?

И на этот вопрос, почему мальчик плачет, она ответила:

— Этот мальчик плачет: «Я сын Эр Тёстюка, и, так как я сын Эр Тёстюка, Шойунг Гулак не хранит у меня свой жизненный дух.

Если бы я был сыном Шойунг Гулака, он бы хранил свой жизненный дух рядом со мной!»— вот что он хочет сказать! — сказала она.

Тогда Шойунг Гулак выгнал девушку Хюнкээ из юрты и шепотом сказал мальчику на ухо:

— Ах, мой мальчик, ты — мой сын. Но мой жизненный дух не может быть вблизи тебя. Мой жизненный дух находится у семидесяти оленей, у Соляного колодца. Среди семидесяти оленей есть один рыже-бурый, и в рыже-буром сундучке внутри рыже-бурого оленя, мой мальчик, там и находится мой жизненный дух. И поэтому я не могу хранить его около тебя.

Эр Герзенг, который лежал под полом и слушал, понял все-все.

— И теперь, когда Эр Герзенг — Эр Тёстюк все узнал, он пошел к Соляному колодцу. Пошел он к Соляному колодцу, вырыл себе яму в земле и лежал там себе, полеживал. Когда пришли к водопою семьдесят оленей, они насторожились. Они учуяли запах парня и испугались, перепугались. Ах, ему ничего другого не оставалось, как крикнуть:

— Подождите! Остановитесь, семьдесят моих оленей! За что вы меня обижаете? Не убегайте от меня! Я убил Эр Герзенга, скакал на его лошади и надел его одежду. Поэтому, конечно, остался на мне его запах, семьдесят моих оленей.

Услыхав это, семьдесят оленей вернулись и стали пить воду.

«Шойунг Гулак говорил о рыже-буром олене с закинутыми назад рогами!»— вспомнил он о том, что услыхал. Навел свой лук из камыша и тут увидел в самом конце оленьего стада рыже-бурого оленя. Он выстрелил в рыже-бурого оленя и из него выпал рыжебурый сундучок. Схватил Эр Тёстюк выпавший рыже-бурый сундучок, открыл его, заглянул в него и увидел там девять птенчиков. Одного из них он оставил, а остальных восьмерых убил, свернув им шеи.

— Я хочу встретиться с Шойунг Гулаком, пока он еще жив, — сказал он, сунул птичку себе за пазуху и ушел. Вернувшись, он спросил Хюнкээ:

— Как Шойунг Гулак?

Она ответила:

— Он пока еще жив.

— Ну что, разве не повезло мне, ах ты мерзавец! А теперь что с тобой? Как с твоей болтовней: «Я тебя съем, я тебя проглочу!»?

При этих словах Шойунг Гулак вскочил, и они стали бороться. Они боролись так, что превратили пустыню в богатую водой землю, а богатую водой землю превратили в море, так они боролись, что горы превратили в пустыни.

И дело обернулось так, что Шойунг Гулак был уже близок к тому, чтобы убить Эр Герзенга, но тот крикнул:

— Хюнкээ, Хюнкээ! Иди сюда скорей! Вынь у меня из-за пазухи рыже-бурый сундучок, открой его и, если найдешь там что-нибудь живое, убей поскорей!

Подбежала Хюнкээ, вытащила рыже-бурый сундучок, который был за пазухой у Эр Герзенга, открыла его и, взглянув туда, увидела, что там снова было девять оживших птенцов. И только когда она убила всех девятерых птенцов, свернув им шей, Шойунг Гулак умер.

Да, а что же случилось потом? Тот мальчик, грудной младенец Шойунг Гулака, сказал:

— Ты убил моего отца Шойунг Гулака! Когда-нибудь я убью тебя!

В ответ на эти слова грудного младенца из люльки привязал его Эр-Тёстюк к черному камню и бросил в царство бездны глубиной в семьдесят саженей.

Потом посадил девушку Хюнкээ на своего коня, и поскакали они, поскакали…

Когда он прибыл в свою страну, белая верблюдица произвела на свет верблюжонка-самца. Когда девушка Хенджевей побежала к белой верблюдице, красный шелковый кушак развязался и упал.

— О, дела Эр Герзенга идут хорошо, и он уже возвращается!

Когда Хенджевей, девушка, ставшая уже седой старухой, остановилась, она снова превратилась в пятнадцатилетнюю девушку. Эр Герзенг, подъехавший как раз на своем сером двухлетке, в которого в этот миг превратилась его пятилетняя лошадь, Эр Герзенг, тоже ставший за это время белоголовым старцем, превратился в пятнадцатилетнего юношу, и теперь они были наконец навсегда вместе и устроили пир.

15. Паавылдай Мерген с конем леопардовой масти

Паавылдай Мерген с конем леопардовой масти был единственным сыном одного человека, хана.

Было там две юрты, и случилось так, что в одной женщина родила девочку, а в другой женщина родила мальчика. В обеих юртах одновременно родились два ребенка. Поменяли пеленки — да, обменялись пеленками. И так они породнились, стали свойственниками. Чтобы когда-нибудь потом отдать юноше девушку, они поменялись пеленками.

Мальчик стал мужчиной. И девушка выросла. Теперь она жила далеко. И тут стали говорить:

— Э, гляди-ка, плечи мальчика уже превратились в плечи мужчины! Нужно послать парня к его девушке. Пусть он привезет ту невесту, пошлем-ка его!

Спросил он тогда своего отца:

— На какой лошади мне поехать, отец?

— О, возьми для поездки ту лошадь, которая посмотрит на тебя, когда ты подойдешь к табуну, — ответил он.

Взглянув на табун, он увидел, что там стоит пятнистая лошадь-двухлетка и смотрит на него. Паавылдай Мррген с конем леопардовой масти вскочил на пятнистую лошадь, надел на спину колчан со стрелами и пустился в путь — поскакал и уехал.

Скакал он так и скакал. И вдруг конь леопардовой масти остановился и лег.

— Ну, что тебе стало известно, мой конь? — спросил юноша и связал ему передние ноги, чтобы он стоял неподвижно, как сундук. — Что тебе известно, мой конь? — спросил он, заклиная его.

— Видишь, что виднеется там вдали? Две скалы ударяются друг о друга, все время ударяются друг о друга. Меж этих двух скал нельзя пройти.

Но это было еще не так страшно. Нашелся выход. Паавылдай Мерген вложил стрелу и натянул лук, потом прицелился и выстрелом отделил эти скалы друг от друга. А потом галопом проскакал меж них. Ну вот, проскакал он там.

Но когда он быстрым галопом скакал из одной земли в другую, конь его опять остановился и лег. И когда он так остановился, Паавылдай спросил:

— Ну, мой конь, что ты там увидел, что узнал?

— Видишь там что-то большое и гладкое? Это гигантская змея, которая издали высасывает из человека кровь, высасывает ее на расстоянии человеческого взгляда.

— Ну, это ничего! — Он вложил стрелу и натянул лук. Он так натянул его, что кровь закапала из кончиков его пальцев, и, когда он выстрелил, своей стрелой он рассек ей голову надвое. И галопом пронесся мимо. И когда он ехал уже по другой земле, там как раз был в разгаре большой праздник: еще один ханский сын захотел взять в жены дочь великого тестя Паавылдая.

Были устроены состязания. У нашего хорошего была только одна лошадь — Паавылдай Мерген приехал за этой девушкой один- одинешенек на своем леопардовом коне.

Ааа, а теперь были состязания, борьба. Когда Паавылдай боролся, он бросил своего соперника на землю. А когда он его победил, в следующем состязании должен был выиграть тот, кто прострелит насквозь ушкй девяноста штопальных игл, воткнутых вот таким образом [76]. Выстрелил Паавылдай, и его стрела прошла скозь ушки девяноста штопальных игл. Потом принесли шкуры девяноста быков и поставили эти затвердевшие шкуры девяноста быков — кто прострелит их, будет победителем. Он все их прострелил.

А теперь оставались еще лошади. Пока Паавылдай выигрывал все состязания. А тут должны были бежать кони. Но у него не было мальчика, которого он мог бы послать на скачки. И он пошел к своей будущей жене.

— Что же делать? У меня нет мальчика, которого я мог бы послать на скачки. И нельзя поскакать мне самому.

Тогда она вырвала из своих волос один-единственный волос, закляла его и сделала из него мальчика. И он послал его на скачки. Этому мальчику она сказала:

— Послушай, на ночном привале спать нельзя! Не спите! Не спите ни в коем случае!

Потом он ускакал и, приехав на ночевку, заснул. Заснул не только мальчик, заснул и конь, а когда он проснулся и огляделся — ах ты голубое небо! — он проспал целых три дня, и лошади хана уже снялись с места и ускакали. Они спали три дня!

Он побежал к мальчику и заржал вот так [77], но тот не проснулся. И даже когда он ударил его — хоть бы что. Мальчик был мертв! Тогда конь помчался к Гурмусту-хану.

— Моего господина убили, что мне теперь делать! — сказал он.

Когда он обратился к Гурмусту-хану, тот дал ему целебную воду.

— Вот тебе вечная целебная вода. Если ты пойдешь туда и вольешь ее ему в рот, он оживет. Беги себе дальше по воздуху.

Влил конь в мальчика эту вечную целебную воду, и мальчик снова ожил.

— По воздуху! — сказал он.

А лошади, участвовавшие в скачках, бежали уже три дня. И когда они помчались по воздуху, стало видно, что последней скачет шулмусиха, она выжидала момент, чтобы причинить мальчику вред, когда он появится. А тот пролетел над ней, как самолет, и, когда они перегнали всех и опять спустились вниз, мальчик первым пришел к цели.

И заговорили тут: «Ах, проклятие! Мы-то думали, что волшебная сила во всаднике, а она вовсе не в хозяине, а в этом несчастном пятнистом двухлетке. Вся беда, оказывается, от этого двухлетнего пятнистого!»— так говорили все.

Он победил, его пятнистый конь. Промчавшись по стольким царствам, по двум ханствам, пришел к цели пятнистый конь. Пришел он победителем.

Тогда тесть стал отделять имущество для аила дочери — скот и людей. После того как отделил он половину скота и половину людей, их отправили в путь.

И сказал тогда Паавылдай хозяйке своей юрты:

— Двигайтесь дальше и переночуйте там, где я начертил круг, и следуйте дальше по отмеченным мной местам! Я же поскачу вперед в свою страну, все подготовлю и сообщу новость моему народу! — Так сказал он и уехал в свою страну.

Приехал он в свою страну и увидел, что после его отъезда все покинули стоянку. Голубой дым, поднимавшийся некогда из дымового отверстия отцовской юрты, улетел, и в пролете открытой двери хорошо был виден обгоревший угол ящика для кирпичиков чая.

«Что же это такое?»— подумал он и быстренько вытащил его, а под ним было письмо. В нем говорилось: «О, нас как свою добычу увело прямо на север какое-то существо. Как ты теперь найдешь нас? Если ты еще жив, знай, оно схватило нас и ушло прямо на север, ушло со своей добычей».

Тогда Паавылдай Мерген с конем леопардовой масти оставил на видном месте такое письмо: «Я отправился прямо на север. Здесь было какое-то существо и все захватило как свою добычу. Похоже на то, что это был мангыс. Оставайтесь здесь, на этом месте!»

Потом он начертил на земле знак и написал: «Оставайся здесь и будь властительницей земли и людей!»

Затем Паавылдай пустился в путь — вслед за людьми своего отца. Он отправился к мангысу.

Прибыл он туда, а там этот хан-мангыс сделал его отца ничтожнейшим из батраков и разграбил всю его страну — вот так-то!

Постой-ка, а где же теперь был этот хан? Этот мангыс был существом с девятью головами. Девятиглавым был он! Это был мангыс, у которого вместо одной головы было девять!

Когда Паавылдай приблизился к его юрте, привязал лошадь и прислонил к ней вот так [78] свой колчан, юрта мангыса зашаталась — только из-за тяжести лука в колчане.

— Ах, проклятие! Юрта эдакого девятиглавого мангыса и не может выдержать даже лука! Каков же он сам! — воскликнул Паавылдай и воткнул в землю одну-единственную стрелу из своего колчана и на ее зазубрину, на зазубрину своей стрелы, повесил свой лук и вошел в юрту.

Когда он вошел туда, в юрте сидел кто-то из его людей:

— Эй, да это и впрямь Паавылдай, откуда ты взялся? Нас сделал своей добычей этот девятиглавый мангыс, который явился к нам однажды. Видишь, он сделал меня своей женою! — Вот какой это был человек из его страны!

— Куда же он отправился?

— Ах, он опять поехал туда на поиски добычи.

— А когда он вернется и как он вернется — верхом?

— Да нет, он прилетит по воздуху. Когда он рассердится, небо гремит и проливается дождь. Ну а когда он приходит обычным способом, он является в своем собственном обличье. А так как он узнал тебя, он придет теперь при грохочущем небе и напустит дождь!

— Ой, что же мне теперь делать?

— Если ты будешь здесь, он тебя убьет, он сожрет тебя!

Он вырыл яму под ее кроватью и залег в нее. Схватив свои стрелы, он был теперь и впрямь могучим!

Ой, под грохот неба примчалось нечто большое, сопящее и фыркающее! И вошло в юрту, принюхиваясь.

— Кто тут есть? Следы этого коня ведут сюда! А где же он сам?

А этот Паавылдай с конем леопардовой масти заклинанием превратил лошадь в кремень своего огнива, и она была теперь при нем.

И когда мангыс продолжал спрашивать: «Чем это здесь пахнет?»— Паавылдай Мерген выбрался из своего укрытия и вышел.

Они боролись и боролись друг с другом. Они сражались так, что горные хребты превращали в степи, степи превращали в горные хребты, а горы превращали в реки — так боролись они друг с другом, и с большим трудом Паавылдай Мерген убил его. А все потому, что конь его сказал:

— На его средней голове есть черная родинка. Именно там его уязвимое место, там его смерть!

И он победил его и убил.

А жена мангыса должна была вскоре родить. В утробе ее был ребенок, которому не хватало еще трех месяцев до того, как родиться. Он убил эту женщину, а мальчика того вытащил из ее чрева. И тот, волоча за собой пуповину, сразу же начал сражаться с ним — мальчик, которому не хватало еще трех месяцев до рождения! И когда он боролся, дело дошло до того, что мальчик повалил и прижал Паавылдая Мергена к земле и хотел было убить его.

— О, не допусти этого! Бей прямо по черной родинке на его лбу! Там его уязвимое место! — крикнул Паавылдай, не сдаваясь. Тут конь леопардовой масти рванул свою привязь, оборвал повод и одним из своих копыт разрубил пополам черную родинку сына мангыса.

И тогда тот воскликнул:

— О, несчастные, о, эта проклятая лошадь леопардовой масти! Если бы не она, я бы победил! Его одного уж я победил бы. Я умираю, так как мне недостает трех месяцев!

После всего этого Паавылдай вернул свой народ вместе с народом мангыса к себе на родную землю, и стало там тогда три ханства, и зажил он теперь счастливо, дитя мое!

Ну, вот и все, дитя мое, вот и вся моя сказка.

16. Зачин сказки

17. Хан Тёгюсвек

Ааалаяниий! В давнее, давно ушедшее время жил бег Хан Тёгюсвек. И были у этого Хан Тёгюсвека богатырь Тайваган Улаан Баатыр, ни разу не побежденный Красный боец, и знатная жена Тойлу Гоо, Сияющая, как зеркало, — вот какой это был бег!

В уже немолодые годы пришлось ему взять себе еще одну жену. Однажды среди ночи на то место, где девять раз перекрещиваются жерди дымового круга его юрты [79], сел и закаркал ворон. Он кричал два-три дня подряд, и бег подумал: «Что бы это значило?»— и взял Птичью книгу, есть такая Птичья сутра [80], взял он ее, заглянул, а там говорилось: «Этому мужчине следует теперь жениться».

И, решив поехать на поиски жены, задумался Хан Тёгюсвек: как бы уехать так, чтобы этого не заметили ни в аиле, ни во всех его владениях? И все думал он: «Где же она, та земля, откуда я должен привезти себе супругу? Где же страна, куда мне надо поехать?» А был этот Тёгюсвек человеком, который едет всегда прямо на север.

«Теперь люди узнают об этом», — подумал он. А если бы люди это узнали, они не дали бы Хан Тёгюсвеку уехать. Хан Тёгюсвек был такой человек, что умел сам волшебством вызывать своих коней — Большого соколино-серого со звездой на лбу и Малого соколино-серого со звездой. По вечерам он подзывал этих соколино-серых коней со звездами, подвязывал языки им обоим — Большому и Малому — и отпускал их на волю. Этих коней невозможно было привязать у всех на виду и невозможно было привязать их тайно, поэтому он и подвязывал им языки и отпускал их на волю. Несколько дней и ночей паслись они на воле. А потом он привел одного из своих коней и осмотрел его, и оказалось, что конь в хорошей форме — он достаточно поголодал, живот его втянулся.

«Как же мне выбраться вместе с конем?»— думал он. Чтобы не разбудить своих людей, он потихоньку взял свое седло и чепрак и прокрался из юрты тайно от своей семьи.

Выехал Хан Тёгюсвек на своем Большом соколино-сером коне со звездой на лбу, ведя на поводе Малого, со словами: «Ну, где же твой север?»

Скакал и скакал себе Хан Тёгюсвек. Как только супруга Хан Тёгюсвека Тойлу Гоо встала утром, она закричала:

— Нет Хан Тёгюсвека! Куда же он делся?

Стала она расспрашивать и тех людей, и этих — никто не видел нашего Хан Тёгюсвека. Да, этот Хан Тёгюсвек исчез. Что же теперь делать?

Одному слуге, находившемуся в юрте, — а звали его Джээрен Джилбирти — сказала жена Хан Тёгюсвека, супруга его Тойлу Гоо:

— Приведи мне богатыря Тайвзган Улаана! Скажи, что я велела ему прийти ко мне!

С такими словами послала она, значит, своего слугу Джээрена Джилбирти. А потом Джээрен Джилбирти вернулся и привел богатыря Тайваган Улаана. Тот пришел. И она рассказала богатырю:

— Вот, так-то и так-то, сегодня ночью исчез твой старший брат. Я даже не представляю себе, куда он мог деться. Нигде его нет, и никто его не видел. Я искала его повсюду и не нашла. Выследи-ка его, своего Хан Тёгюсвека!

Стал он разыскивать его след, и с какого-то места след его вел прямо на север, здесь нашел он и отпечатки копыт обоих его коней.

— Хорошо, — сказал он, — по этому следу мы и отправимся!

Оба, супруга нашего Хан Тёгюсвека Тойлу Гоо и его богатырь

Тайваган Улаан, отправились по следу за ним вдогонку.

Приехали они в незнакомую местность, огляделись и увидели, что вдали, посреди степи, скачет Хан Тёгюсвек, и вьется за ним тонкая, как нить, полоска пыли.

Помчались они галопом вслед за ним, желая догнать Хан Тёгюсвека. Оглянулся Хан Тёгюсвек и увидал догоняющих его богатыря Тайваган Улаана и свою супругу.

«О, это никуда не годится! То, что я задумал, теперь мне не удастся!»— думал Хан Тёгюсвек и злился, злился в глубине души.

«Да, недаром говорится: когда жена гонится за мужем, то задуманное ему не удастся. Ну хотя бы богатырь Тайваган Улаан был один!»— думал Хан Тёгюсвек и продолжал сердиться. И когда его супруга стала к нему приближаться, он выхватил свой меч, которым, уезжая, опоясал себя, и стал точить его о девятислойную подметку своего сапога. А потом в гневе воскликнул Хан Тёгюсвек:

— Я разрублю ее вместе с лошадью!

Богатырь же Тайваган Улаан скакал рядом с женой брата, своей золовкой, — он знал, что тот нападет на нее.

Вот Хан Тёгюсвек приблизился и взмахнул мечом, но только он хотел нанести ей удар по голове, как богатырь Тайваган Улаан подставил свою распростертую ладонь, и наш Хан Тёгюсвек, старый человек, не только не смог рассечь свою жену, но чуть не сломал себе плечо — словно по камню ударил он. Он нападал еще три раза, и только после этих трех попыток удалось богатырю Тайваган Улаану утихомирить своего старшего брата Хан Тёгюсвека.

— Ну, хватит тебе сердиться! Пусть перейдет на нас твой гнев! Куда это ты отправился? Что ты там узнал? Что ты там увидел? — говорил герой Тайваган Улаан Хан Тсгюсвеку.

А Хан Тёгюсвек отвечал на это:

— Теперь мое намерение не осуществится! Если уж нельзя было иначе, почему ты не поехал один, почему явился вместе с моей супругой? — так говорил Тайваган Улаану Хан Тёгюсвек.

— Если нужно уехать, то, конечно, следует уехать! И все же разве нельзя было уехать, предупредив нас? Мы не знали, живы вы или умерли, ничего не знали, куда вы пропали!

Поговорили они, и Хан Тёгюсвек рассказал ему все о карканье ворона и О том, что в назначенный срок он должен был отправиться в путь.

— Вот каковы мои дела. Я должен взять еще одну супругу, там, впереди, страна, которая мне суждена, — говорил он. — Меня посетил вестник — ворон.

И, сказав это, Хан Тёгюсвек ускакал.

А супруга его вместе с богатырем Тайваган Улааном вернулись домой.

— Стань теперь хозяином нашей страны! Я вернусь только через столько-то месяцев и столько-то лет! — сказал Хан Тёгюсвек и ускакал.

Ехал он, ехал и, когда приехал на берег большой реки, увидал, что по долине, в изгибе реки, петляя, бегает черная лиса. И подумал он: «Ну, погоди, эту черную лису я застрелю! Красивая лиса, из нее получится прекрасный обшлаг на рукав!»

Хан Тёгюсвек вытащил из колчана стрелу и бросился за лисой. Потом он прицелился в эту лису стрелой, вложенной в лук, и выстрелил. Когда он выстрелил, лиса исчезла, и стрела ударилась о землю, подняв столб пыли. А лиса пропала. Не было ни убитой лисы, ни убегавшей.

«Ого! Куда же делась эта лиса? — думал он, глядя то туда, то сюда. — Исчезла! Вот оно что! Это — знамение того, что задуманное мне не удастся, так как жена погналась за мной! Даже лиса моя, которую я хотел застрелить, исчезла!»— сказал себе Хан Тёгюсвек. Он накинул петлю кнутовища на стрелу, торчащую из земли, и вытащил ее — стрела была из тех, какие называют «закаленными стрелами». Постучав «закаленной стрелой» о луку своего седла, он заткнул ее за пояс и поехал дальше. Раньше под седловиной был зазор — так называемый гонгу. Хан Тёгюсвек скакал себе и скакал, а под ним раздавались какие-то звуки, будто рядом С ним кто-то вскрикивал. Удивился он. Прислушался: что-то кричало прямо под ним. Он нагнулся и заглянул под свое седло в гонгу и увидел, что туда забралась тощая черная лиса, она лежала там и глядела прямо на него.

«Ну уж на этот раз я буду более ловким и не промахнусь!»— подумал про себя старик, спрыгнул с коня и крепко прижал лису. Но только он подумал: «Сейчас убью ее!»— как лиса сказала:

— О, я та, кто владеет даром предсказания будущего! Я очень мудрый оракул! Эй, ты, не убивай меня! — так она сказала.

— А не врешь? — спросил Хан Тёгюсвек.

— Не вру!

Тут он разговорился с лисой и спросил ее:

— А как ты предсказываешь будущее?

Она отвечала:

— Я предсказываю будущее, лежа на семислойном чепраке, держа во рту конец колчана в черных пятнах.

— Ах, так… Да ты насмехаешься надо мной! Сейчас я убью тебя!

А лиса скользнула от него, впилась зубами в нижний край колчана, вытащила одну из стрел, начала постукивать ею то с одной Стороны, то с другой, и тетива лука стала издавать свистящие звуки. Услыхав это, старик соскочил с коня, снял и отбросил седло и подстелил лисе свой семислойный чепрак. Постукивая стрелою, лиса при помощи лука узнавала будущее. Потом она затихла. И тогда Хан Тёгюсвек спросил ее:

— Ну, что скажешь, лиса, удастся ли мне задуманное?

Та сказала:

— Удастся! Трижды ты умрешь и трижды оживешь, и всякий раз власть будет принадлежать тебе!

И, высказав ему таким образом свое предсказание, лиса добавила:

— У тебя появится двенадцать братьев. Придет время, и все двенадцать братьев, двенадцать богатырей, соберутся вместе — ах вы! И что бы ни случилось, власть всегда будет твоя! Ты трижды умрешь и трижды снова оживешь!

Потом он договорился со своей лисой о сроке, так как она сказала:

— Я отправлюсь вместе с тобой!

И сказал наш Хан Тёгюсвек:

— В такой-то день такого-то месяца в такое-то время я заеду за тобой.

И, договорившись о времени, он ускакал. Скакал он, скакал и вдруг увидел поднимающийся вдали дым. «Ну, этот дым тоже принесет мне несчастье! Опять я встречу кого-нибудь! Надо как-то изловчиться и проехать никем не замеченным!»— подумал Хан Тёгюсвек и двинулся дальше. Но — куда там! — его уже заметили. На высокой горе Сюмбер какой-то человек воскурил жертву и спустился бегом, чтобы дождаться на дороге нашего Хан Тёгюсвека. Когда он приблизился, Хан Тёгюсвек тут же спросил, как его зовут и откуда он держит путь.

— Откуда ты и что ты за человек? Ты убьешь меня. Ты стал помехой на моем пути. Быстро говори, что ты там хочешь сказать? — так спросил он его.

— О Хан Тёгюсвек, я жду тебя с тех самых пор, как услыхал, что ты отправился в путь, — отвечал тот.

Это был лама по имени Баахын Будуяасын, тот самый лама на желтой-прежелтой лошади, который обычно воскурял двенадцать жертв Алтаю. И он тоже хотел отправиться вместе с нашим Хан Тёгюсвеком. Хан Тёгюсвек и с ним договорился о месте и времени, сказав:

— Вот пройдет столько-то дней и столько-то месяцев, и я вернусь, — побратался с ним и ускакал.

Да, скакал он, скакал и видит: какой-то человек поднимает гору и ставит ее на другую, поднимает гору и ставит ее вместо другой горы, и так все время — поднимает и переставляет горы. «И этот тоже станет помехой на моем пути!»— подумал он, подъехав поближе. Увидев нашего Хан Тёгюсвека, человек, переставлявший горы, помчался к нему со всех ног — иначе ведь и быть не могло! Подбежав к нему, бросился он перед нашим Хан Тёгюсвеком на землю и сказал:

— С тех пор как я услыхал, что Хан Тёгюсвек покинул свою страну, я жду вас здесь, на дороге.

Наш Хан Тёгюсвек поинтересовался именем этого человека:

— Как тебя зовут? Где твоя земля?

— Зовут меня Даг Саламнаар — Взвешиватель Гор, — отвечал тот. Пока он поднимал гору и нес ее к другой, он, наверное, проверял, какая из них легкая, а какая тяжелее. — Зовут меня Взвешиватель гор, — сказал он.

Ну а потом Хан Тёгюсвек снова ускакал, опять назначив ему срок.

Скакал он, скакал и приехал в такое место, где увидел человека, который выпивал озеро и снова выливал его, выпивал озеро и выливал озеро. Увидев нашего Хан Тёгюсвека, он тоже подошел, стал ждать его на дороге и сказал:

— С тех пор как я услыхал, что вы покинули свою страну, я жду вас здесь, на дороге, чтобы стать нам братьями, — так говорил этот молодой человек.

— Ну а как тебя зовут? — спросил Хан Тёгюсвек.

— Ах, меня зовут Хёл Пактаар Гёндервей — Глотатель озер Гёндервей.

Они тоже побратались, и, договорившись с ним о сроке, Хан Тёгюсвек уехал.

Скакал Хан Тёгюсвек, скакал и заметил вдали что-то, что он принял сначала за густые заросли караганы, а когда въехал на высокую гору и поглядел с нее, увидел неподалеку белый-пребелый холм. Когда же он поехал дальше — то, что виделось ему зарослями караганы, оказалось людьми, юртами и скотом, а то, что он принял за большую белую гору, было, оказывается, большой белой ханской юртой. Так как он уже приближался к ханской юрте, он постарался придать себе грозный вид, волосы его стали дыбом, проткнув шапку, словно иглы.

Въехал теперь Хан Тёгюсвек на стоянку того хана, огляделся и увидал у юрты хана около тридцати-сорока коней, привязанных у коновязи рядами. Оглядел он их хорошенько и понял, что все это кони богатырей, собравшихся в юрте. Доскакав точно до середины конских рядов, он спешился, подвязал, откинув назад, головы своих коней — Большого соколино-серого со звездой и Малого соколино-серого со звездой — и привязал их к старому сандаловому дереву так, чтобы их осеняла тень молодого сандала. Подойдя к двери ханской юрты, он оглянулся и убедился в том, что оба его коня — Большой соколино-серый со звездой и Малый соколино-серый со звездой — чуть ли не на целый метр длиннее и чуть ли не на полметра выше коней других богатырей. Тогда он открыл дверь юрты и вошел.

Вошел он и увидал, что в юрте полно богатырей. Хан Тёгюсвек стал пробираться, перешагивая через плечи тех, кто был мал ростом, через колени тех, кто был ростом велик, и до щиколотки погружаясь ногами в мягкую землю пола. И только он собрался сесть выше всех богатырей и пониже бега, как бег пододвинул ему стоявший рядом с ним трон о восьми ножках. Ну, раз уж пододвинул, Хан Тёгюсвек уселся на него.

И тогда наш Хан Тёгюсвек спросил хана о его здоровье, назвав его отцом:

— Как живете — в мире и благополучии? — И спросил о здоровье его жены, назвав ее своей матерью, и поздоровался с ними так, как это положено зятю.

Выслушав его приветствия, хан спросил:

— Откуда ты едешь? Где та цель, к которой ты стремишься? Каковы твои намерения? Где твоя земля? Как тебя зовут? Как зовут коня, на котором ты приехал?

— Я — Хан Тёгюсвек с двумя конями, которых зовут Большой соколино-серый со звездой и Малый соколино-серый со звездой, и с богатырем Тайваган Улааном, владеющий миллионами религий и десятками тысяч бурганов, — сказал он. — Если у хана есть что-нибудь особо твердое, я ему это переломлю, если у него есть необъезженные кони, я ему их объезжу — вот чего мне хочется.

И когда он это сказал, один из богатырей стал бранить его:

— Ты что думаешь, нет никого, кто объездил бы коней хана, кто переломил бы для него твердое?

Потом стал бранить его богатырь, сидевший пониже того, и оба они ругали его попеременно. Когда же Хан Тёгюсвек, рассердившись, тоже стал отвечать им руганью, изо рта его вылетало пламя, так что взлетел вверх нижний край войлочной крыши ханской юрты. Услыхав, что говорил наш Хан Тёгюсвек, и увидав, как он выглядит, многие богатыри бежали, охваченные страхом. Остались сидеть только пять-шесть человек, повторявших один за другим: «Хоть ты и богатырь, но ведь и я тоже богатырь!»

Когда все богатыри заспорили друг с другом, хан-хозяин сказал:

— Ах, юноши, одно хочу я вам сказать: если вы не победите ловкостью, то и силой не сумеете победить. Давайте-ка устроим состязания! Устроим скачки и состязания борцов.

— Вот и хорошо! — решили все и принялись скакать на лошадях и выставлять своих борцов.

Прежде чем отвязать своих коней, Хан Тёгюсвек спросил:

— Откуда начинают бега?

Кто-то сказал: «Начинают с середины пути». А другой сказал: «Мы начнем бега оттуда, где сходятся небо с землей». А место, где сходятся земля и небо, не близко. И поскакали они туда, чтобы начать состязания с того места, где сходятся небо и земля.

Тут Хан Тёгюсвек пошел готовить своих лошадей к бегам, а слуги хана к тому времени повскакали на коней и умчались. Оказалось, что остались только кони нашего Хан Тёгюсвека и не найти уже ни одного мальчика-наездника. Хан Тёгюсвек побежал туда, побежал сюда, и тут как раз из юрты дочери хана выскочил маленький мальчик и сказал:

— Я тот, кто поскачет на коне моего старшего зятя!

Ну, дал он этому мальчику два мешка песка, чтобы повесить их по бокам коня, повел его за собой и собрался уж было приготовить к скачкам Большого соколино-серого со звездой. Но тут его Малый соколино-серый со звездой сказал: «Поскачу я!» И стали спорить его кони между собой, и вышло так, что скакать выпало Малому. Навьючил он тогда на бока Малого два мешка с песком. Потом заткнул за пояс за спиной у своего мальчика-ездока множество сухих и мокрых прутьев и отпустил его со словами: «Слушай, когда ты поскачешь от того места, где сходятся небо и земля, и придет время, когда на ушах твоего коня выступит пот, перережь завязки обоих мешков с песком и сбрось их, так вот!»

Научил он этому мальчика и дал ему ножичек с желтой рукоятью.

Мальчик ехал, ехал. Конь его вовсе не бежал, шел медленно. Он стегал его мокрым прутом, пока не осталась от него одна сердцевина, и стегал его сухим прутом, пока от него не отпала кора, — только тогда конь поскакал.

Наконец он увидал вдали слуг на лошадях и постепенно догнал их. А когда догнал, увидал, что они, эти слуги, на ходу глотают хойтпак из дажыыров. А у мальчика нашего хорошего не было с собой никакой еды.

Тогда один из слуг налил хойтпак в пиалу и крикнул:

— Эй, мальчик, хочешь пить?

— Хочу!

— Коли так, выпей этот хойтпак! — сказала одна служанка и протянула ему пиалу с хойтпаком. Но только мальчик поднес ее ко рту, как лошадь встряхнулась изо всех сил — и пиала вылетела из его рук, описав большую дугу. Мальчик посмотрел на то место, куда упала пиала, и увидал, что хойтпак проел в земле большую дыру. Этот хойтпак был ядом! И тогда служанки стали колотить лошадь мальчика по голове, приговаривая: «Пусть вороны и сороки выклюют твои глаза!»— и умчались галопом, да так, что их длинные груди, закинутые за спину, хлопали. А он опять скакал и скакал. И опять этот мальчик догнал слуг. Слуги остановились и ждали его. И слуги эти его спросили:

— Эй, мальчик, хочешь есть?

— Да, я уже проголодался! — отвечал он.

Тогда один слуга вынул из кожаного мешка большой ломоть сушеного творога [81] и дал его мальчику. Мальчик принял этот кусок творога и только хотел надкусить его, как лошадь опять встряхнулась изо всех сил, так что кусок сушеного творога отлетел далеко в сторону. Отлетев и упав на землю, этот кусок сухого творога тоже проел в ней дыру. Да, и опять те слуги разразились руганью и проклятиями и опять умчались с шумом и хлопаньем.

Мальчик этот опять скакал, скакал, и, когда он через какое- то время догнал их, все слуги лежали и спали. Мальчик подъехал, откинул и подвязал голову своему коню и тоже улегся. Но конь его стоял, не сводя с мальчика глаз: «Я должен во что бы то ни стало уберечь мальчика! Эти враги обязательно захотят навредить ему!»

Вдруг конь заметил, что слуги собираются отправиться в путь. А мальчик продолжал спать. Конь подумал: «Ну, пусть поспит еще немного, пусть слуги отъедут. Эти злыдни опять станут вредить мальчику и опять захотят как-нибудь извести его!»

А мальчик все не поднимался. Тогда конь изо всех сил дернул головой назад и оборвал свой повод, дернул головой вперед и оборвал узду, подбежал к мальчику и увидал, что те давно уже убили его, налив ему в уши яду, и теперь мальчик лежал бездыханный.

— Ах, какая неприятная история! Большой соколино-серый со звездой сказал ведь: «Поскачу я!» А я спорил с ним и побежал вместо него.

Да, поглядел он тогда вверх, почихал и позевал и стал бить копытами так, что обнажилось переплетение корней земли, затопал так, что вывернуло все внутренности этого мальчика, вызвал с неба сильный дождь, и он выполоскал яд из внутренностей мальчика — и так вернул его к жизни.

Оживив мальчика, конь сказал ему так:

— Ну и спишь же ты, мальчик! Слуги уже давно уехали, ну- ка, садись живей!

Мальчик, хороший наш, подбежал и уже собирался было вскочить на своего коня, когда тот сказал ему:

— Эй, скачи и отломи от тех вон вечных снегов кусок льда с коленную чашечку и сунь его в свою суму!

Мальчик отправился в указанное место, отломил от вечного снега кусочек льда, сунул его в свою суму и поскакал дальше. Конь его скакал во весь опор.

Но мальчик, милый наш, не обрезал еще мешков с песком — он забыл об этом. И тут вдруг конь его остановился:

— А теперь погляди в эту черную степь, мальчик. Там ли еще слуги, ускакавшие утром, или их нет там, видно ли хоть что- нибудь?

И он действительно обнаружил слуг: посреди черной степи двигалось что-то вроде мошек и комаров. Увидев их, он наконец бросился им вдогонку; снявшись с места, он все скакал вперед, и конь его сказал на скаку:

— Обрежь-ка теперь веревки обоих мешков с песком!

Обрезал он веревки обоих мешков и сбросил их, и помчался его конь, помчался. Только сейчас конь поскакал по-настоящему, да так, что мальчику было этого не выдержать.

Когда он чуть не падал вперед, конь удерживал его своей благословенной гривой, а когда он чуть не падал назад, подпирал его корнем своего хвоста. А когда мальчику было уже не выдержать, конь волшебством превратил его в клеща и посадил в свою гриву. И тогда конь понесся… И когда приблизились они настолько, что слуги могли уже увидать коня, он, оборотившись птицей, взмыл к облакам. Но и меж облаков увидели его слуги. Один из них взглянул вверх и сказал:

— Ха, конь того нашего врага тоже ведь враг; гляди, он над нами, в облаках!

Один из слуг свернул свой аркан длиной в семьдесят саженей и забросил его, когда Малый соколино-серый со звездой пролетал прямо над ними. И аркан захлестнул шею коня и сбросил его на землю. Но конь исчез из петли, как дым, и умчался. Мчался он, мчался, а давешние богатыри уже поджидали его — и хан тут был, и все остальные богатыри.

— Это пыль от копыт моего коня!

— Нет, от копыт моего коня пыль! — кричали они все и спорили.

Но Хан Тёгюсвек увидел, что пыль эта — от копыт его коня, и приготовился, забив стальной крюк в вершину дерева. И в тот момент, когда конь мчался мимо него он продел крючок через оба трензельных кольца и удержал коня. Удержав его крючком, он упал наземь, и конь так потащил его за собой, что он землю взрыл. Конь пробежал полдневный путь, прежде чем Хан Тёгюсве- ку удалось кое-как ухватить его за морду. Все богатыри это видели, и им казалось, что земля дрожит, когда он повернул коня и поскакал к ним. И только когда осталась лишь треть времени, необходимого Малому соколино-серому со звездой для отдыха, начали постепенно подъезжать кони других богатырей.

— Ну, кто выиграл бега?

— Ах, Хан Тёгюсвек, ты выиграл их! — сказали все.

— А теперь что будет?

— Теперь будет состязание по стрельбе. Мы сложим в кучу столько дров, сколько смогут доставить девять верблюдов, насадим на пики девять штопальных игл и сквозь их ушкй рассечем девять черных камней величиной с быка каждый, — сказали ему.

Когда все было установлено, спросили:

— Кто будет стрелять первым?

— Стрелять будет Хан Тёгюсвек!

— Нет, — сказали, — это не годится! Будет стрелять самолично наш хан!

Когда выстрелил хан, он высек огонь, и все заполыхало, но, когда его стрела достигла самого последнего черного камня величиной с быка, она застряла в нем, не расколов его.

— Ну, кто стреляет теперь?

— Теперь стреляет Хан Тёгюсвек!

Выстрелил Хан Тёгюсвек — и все камни расколол.

Был там у него еще холм — назывался он Серым холмом переговоров. Когда он высек пламя на склоне этого холма — стал он и тут победителем. И так как Хан Тёгюсвек везде высек огонь и выиграл и это состязание, должны были состояться еще и состязания по борьбе. В то время, когда борцы боролись друг с другом, поваливший своего противника должен был обязательно убить побежденного — таков был обычай. И теперь спросили:

— Кто будет бороться?

— С Хан Тёгюсвеком сразится борец хана.

У хана был борец, которого называли Вонючим черным мангысом. Доставили тут этого борца, Вонючего черного мангыса, и выпустили его против Хан Тёгюсвека.

Хан Тёгюсвек и раньше уже бывал на состязаниях по борьбе во многих местах и встречал многих таких борцов. Подумалось ему: «Смрад от Вонючего черного мангыса поражает в самое сердце». И тогда откусил он две пуговицы от своего воротника и заткнул ими себе ноздри. «Но все-таки он — борец хана», — подумал Хан Тёгюсвек и боролся с ним сначала чести ради три дня, а потом вколотил его в землю, вырвал его легкие и сердце и бросил их на дымовой круг юрты хана.

— Развари, хан, сердце своего старого быка и съешь его! — крикнул он.

Тогда тот привел еще одного из своих вонючих черных борцов, и этого его вонючего черного борца Хан Тёгюсвек тоже убил. А за ним на борьбу вышел младший борец хана. «Это самый молодой борец хана. Ну, ничего не поделаешь!»— подумал Хан Тёгюсвек и чести ради сражался с ним три дня, а потом убил и этого борца хана. И еще там был борец по имени Темир Терек — Железный тополь, сын Неба. Хан Тёгюсвек начал бороться с ним. Три дня исполняли они танец орла [82], и не узнать было, кто же из двух добрых богатырей настоящий борец. Потом вдруг схватили они по заросшему лесом холму и стали бить ими друг друга, касаясь при этом друг друга кончиками пальцев. Боролись друг с другом оба храбреца, и в пыли, которую они подняли столбом, птица, сидевшая на яйцах, потеряла из виду свои яйца, кобыла, ведшая за собой жеребенка, потеряла из виду жеребенка — так отчаянно они боролись! А равнины, на которых они бились, превратились в котловины, через которые и коню было не перепрыгнуть.

Хан Тёгюсвек выиграл все состязания, и уже провозгласили: «Победил Хан Тёгюсвек!»— да тут Хан Тёгюсвеку опять пришлось заткнуть за пояс полу своего халата, так как против него остался еще один борец. А если спросят, кто был этот борец, — был им борец по имени Эр Дунгсай, который не может умереть, так как нет у него нити жизни [83], который растет, не зная возраста. Схватил он для начала Эр Дунгсая, а потом бросил его на землю. И тот превратился в ничто.

— Ах ты страшилище, неужто ты враг, с которым так легко было справиться? — крикнул Хан Тёгюсвек, не ожидавший такого от своего противника, но только он, сложив руки за спиной, собрался было уйти, появился с улыбкой прежний Эр Дунгсай и схватил Хан Тёгюсвека за полу халата. И во второй раз он уничтожил его. А когда он опять собрался уходить, Эр Дунгсай снова взялся за него и сказал:

— Я — Эр Дунгсай, о котором говорят, что он не может умереть, так как нет у него нити жизни, который растет, не зная возраста, — вот кто я таков!

Только теперь начал бороться Эр Дунгсай по-настоящему. Он и Хан Тёгюсвек стоили друг друга как борцы, и постепенно стало ясно, что Эр Дунгсай ни за что не даст нашему Хан Тёгюсвеку победить себя. И, увидав это, прибежали вместе оба его коня — Большой соколино-серый со звездой и Малый соколино-серый со звездой.

— Отдай нам Эр Дунгсая! Не убивай пока Эр Дунгсая! — просили Хан Тёгюсвека оба его коня.

И так как кони просили его, Хан Тёгюсвек выпустил своего противника, а так как он его выпустил, Эр Дунгсай упал животом на землю и сказал:

— Когда сражаются мужчины, один из них падает, а другой выигрывает. Все равно убей меня! Кончай! — и не стал подниматься. Он был оскорблен и, оскорбленный, захотел остаться на земле.

И вот теперь оба хана доставили сюда своих певцов и велели им петь, доставили своих довшууристов и велели им играть на довшуypax. Хан Тёгюсвек и великий хан, оба, пришли, и, когда оба они были здесь, Хан Тёгюсвеку удалось уговорить Эр Дунгсая подняться с земли. Уговаривая Эр Дунгсая встать, Хан Тёгюсвек сказал ему вот так:

— Эх, ты что, называешь принцессой Айвакай дочь этого хана дуны — Ай Хаана? Вот у Хана солнца — Хюн Хаана есть дочь, Принцесса Хюмюждей. Я ее достану для тебя! — И только он это сказал, как Эр Дунгсай встал, улыбаясь и смеясь, и подошел к нему:

— Это что, правда?

— Правда!

И тут же, не сходя с места, оба — он и Эр Дунгсай — побратались. Потом они пошли вдвоем к юрте-дворцу дочери того хана и вошли в нее. Оба, став братьями, легли там отдохнуть. Они пили и ели там, разжигая огонь без дыма, варя пищу без пара [84].

Однажды, когда они наслаждались вот так, прибежал к ним со всех ног слуга и сказал: «Хан зовет! — он ведь теперь тесть нашего Хан Тёгюсвека. — Хан зовет вас!»

— Раз говорят «Приди!», значит, это что-то хорошее, а вот когда говорят «Уйди!», значит это что-то плохое, стало быть, пойдем! — сказал Хан Тёгюсвек, и они пошагали к юрте тестя. Как только они вошли, хан, подозвав их к себе, сказал:

— Ну вот, сын мой. Ведь недаром говорится:

Приведи к нам Синего быка, того, что живет прямо на север отсюда, — наши коровы стали все яловыми! — так сказал хан.

Хан Тёгюсвек вышел из юрты, собираясь отправиться в путь. Он уже хотел было ускакать, но молодая супруга спросила его:

— Ну, что изволил приказать ваш хан?

И он ответил:

— Ах, он сказал: «Прямо на север отсюда есть Синий бык. Приведи мне его — мои коровы все яловые!»— вот что он мне сказал.

Супруга Хан Тёгюсвека сказала на это:

— Отец наш из таких: коли есть хороший человек, то он отсылает его и находит способ его уничтожить. Там, где земля смыкается с небом, действительно есть бык, которого зовут Синим быком, он стоит над входом в нижний мир. Но говорят, что он чует человека на расстоянии в год, что он распознает и ожидает его на расстоянии в месяц. И говорят, что все богатыри, которые туда отправились, погибли вместе и по отдельности в его пасти! Неужели вы отправитесь туда, несмотря на все это? Решайте сами!

— Пристало ли бояться смерти тому, кто родился? Я еду! — сказал Хан Тёгюсвек и приготовился уж было уйти. Но призадумался над тем, что же делать ему со своей супругой-ханшей — взять ее с собой он не мог, да и оставить тоже не мог, так как подумал: «Ведь здесь Эр Дунгсай, который только что хотел взять ее в жены!» И он увез свою жену в сумерках, когда люди уже улеглись спать, высверлил в скале дыру и спрятал ее там. Птицы уже разлетелись по своим гнездам на ночь, так что действительно никто не мог этого увидеть, и, устроив все наилучшим образом, он ускакал.

Скакал Хан Тёгюсвек прямо на север. Скакал он, скакал, все приближаясь к Синему быку. А когда он уже совсем приблизился к Синему быку, оборотился он тут же, на месте, превратившись в змею, потом в волка, и так, превращаясь в разных животных, он добежал до цели, оборотился золотым клещом и забрался в шерсть на крупе Синего быка. И, сидя там, он с помощью волшебства вложил в пасть быка тройной недоуздок из четок и тогда опять принял свой первоначальный вид. И велел он своему Большому соколино-серому со звездой тащить быка на веревке, но взревел тут бык:

— Если ты тот, кто хочет убить меня, — убей! Если ты тот, кто хочет мне добра, — сделай мне добро! Я умираю! Мне дыхание сперло! — так мычал бык.

И когда он замычал так, сказал Хан Тёгюсвек:

— Я хотел взглянуть на вас, для того я и явился. Я не убью вас!

И они поговорили.

— Хан велел мне сделать то-то и то-то. Он, стало быть, послал меня к вам. «Мои коровы остаются яловыми»— сказал он.

Так разговаривал Хан Тёгюсвек с Синим быком. И на это Синий бык отвечал ему:

— Ну, отведи меня туда и крепко привяжи меня посреди его загона для скота.

Поскакал тогда Хан Тёгюсвек, поскакал и потянул за собой быка. Возвратившись, он привел его в ханский загон для скота, вогнал в землю одну из своих стрел и крепко привязал его к ней. Потом пошел в юрту хана.

А пока он был в пути, тот Эр Дунгсай все искал и искал его супругу-ханшу. Он спрашивал и птиц летучих, и людей, но не нашлось никого, кто бы видел ее. А был он человеком, способным к превращениям, этот Эр Дунгсай. И когда Хан Тёгюсвек проходил мимо, он обыскал его вплоть до голенищ сапог, но так ничего и не нашел. А потом вечером, когда все люди опять улеглись в свои постели, когда птицы расселись на ночь по своим гнездам и веткам, достал наш герой свою жену из скалы.

А тем временем Синий бык все ревел посреди загона для скота. И при каждом его мычании хан и ханша не могли найти себе места, где бы можно было им обоим укрыться.

Однажды хан опять послал к Хан Тёгюсвеку своего слугу; тот сказал, что хан приказал нашему Хан Тёгюсвеку явиться. Пошел к ним Хан Тёгюсвек, а в их юрте была такая невыносимая вонь! Поглядел он, а они, оказывается, отправляли в юрте все свои надобности, так как из страха перед Синим быком боялись выйти из юрты.

— Боже мой, дорогой наш мальчик! — закричали они. — Дай ему все, что хочешь, и пусть этот Синий бык убирается!

Он вышел, дал своему Синему быку сожрать ровно половину подданных хана, а потом отпустил его. Синий бык с ревом понесся прямо на север.

А на следующее утро встал Хан Тёгюсвек и обратился к своей жене:

— Теперь пойди к своим родителям, навести их. Разве не говорятся:

— Да, наш сказал, что мы теперь уйдем. Он сказал: «Иди к отцу и матери, навести их, а потом приходи!»

— Хорошо, ведь так и полагается, чтобы он вернулся, дитя мое! Хочешь взять что-нибудь из вещей? Хочешь взять что-нибудь из скота? — так сказал хан своей дочери.

— Ах, если мне что-нибудь понадобится, разве не моими будут вещи нашего Хан Тёгюсвека? А если я захочу держать скот, то есть ведь у него скот. А если уж хотите что-нибудь дать — что, если мне взять красную накидку моего отца? Что, если мне взять плетку моей матери с рукоятью из тамариска? Когда я отправлюсь в дальний путь, я могла бы укрыться накидкой от дождя. Когда я буду в пути, я могла бы держать плетку в руках.

Так попросила она накидку отца и плетку матери. Но они ответили:

— Ах, дитя мое, ну как же так? Это невозможно! Ведь мы, старые люди, пропадем тогда сами от дождя!

На это дочь сказала:

— Раз так, я не возьму ничего! — и вышла вон. Тут мать вернула ее и дала ей, одним глазом смеясь, а другим глазом плача, ту накидку вместе со своей плеткой. Дочь взяла все это и ушла.

На следующее утро Хан Тёгюсвек отправился в путь. Когда он поехал, за ним тронулся весь народ хана. Оглянулся хан Тёгюсвек, а за ним бегут, оба плача, хан и его жена, она — с медной поварешкой в руке, он — с укрюком. На месте осталась только юрта- Дворец хана — большая и круглая. А все остальное двигалось за ним.

«Ах, дочь моя, махни нам разок рукой!» — с этими словами бежали за ними оба — хан и его жена. Когда их дочь оглянулась и махнула разок рукой, часть людей остановилась. Но хан снова побежал им вслед, повторяя все те же слова, что и раньше: «Махни же нам рукой, дитя мое!»

Но на этот раз дочь не оглянулась. Когда оглянулся Хан Тёгюсвек, он увидел, что его народ с трудом следует за ним, толпа была слишком тесной и малоподвижной, слишком плотной для такого Долгого пути. И он сказал так:

— Ну, махни-ка одной рукой!

И когда он сказал так, жена его махнула одной рукой, и часть людей осталась.

Оглянулся опять Хан Тёгюсвек и увидел, что теперь за ним следует как раз столько людей, сколько нужно. Взял он тогда своих людей и поскакал, поскакал.

Проскакав какое-то время и прибыв на определенное место, сказал он своей жене:

— Да, теперь я поскачу вперед. А ты вели своему народу кочевать и Эр Дунгсаю вели тоже кочевать.

И оставил Хан Тёгюсвек своего младшего брата Эр Дунгсая, а сам двинулся в путь. Скакал он, скакал. Приехав на новое место, Хан Тёгюсвек расположился на ночь. И когда он спал, человек по имени Албын Джоданг, всегда стреляющий из-за шестидесяти горных хребтов, прострелил шесть его шейных позвонков и убил нашего Хан Тёгюсвека на том самом месте, где он улегся на ночь. И сказал тогда Большой соколино-серый со звездой Малому:

— Отправляйся теперь к ханше Тойлу Гоо! А я останусь здесь охранять его раны, чтобы уберечь их от червей, которых могут занести мухи!

С этими словами Большой соколино-серый со звездой встал над ним и стоял так, не сходя с места. Он обмахивал его своим хвостом, не давая мухам сесть на него и этим мешая червям съесть его.

— А еще где-то там живет Баахын Будуяасын, проезжай мимо, но ни в коем случае не показывайся ему, да! — сказал Большой соколино-серый конь со звездой своему Малому, не так ли?

Малый соколино-серый конь со звездой мчался, мчался, но — ничего не поделаешь — наступил день.

Проскакал он вблизи ламы Баахын Будуяасына, а лама Баахын Будуяасын был тот самый лама, который выходит, как только на земле становится светло, чтобы воскурить тринадцать жертв Алтаю.

Возжег он тринадцать курильниц и только хотел оглянуться, как мимо промчался Малый соколино-серый конь со звездой. Тут вскочил Баахын Будуяасын на Благородного желтого коня и погнался за ним. Догнав его, он поймал концом плети повод Малого соколино-серого коня со звездой, а потом сказал:

— Эй, ты! Где ты погубил моего старшего брата Хан Тёгюсвека?

Он ударил его раз плетью по голове и поехал за ним. Конь рассказал ему:

— Человек по имени Албын Джоданг, всегда стреляющий из-за шестидесяти горных хребтов, застрелил его. И Большой соколино-серый со звездой сказал мне: «Отправляйся к ханше Тойлу Гоо!»

— Да что там, туда ехать не надо, я сам отправлюсь к нему! — сказал лама Баахын Будуяасын и поскакал, поскакал. Приехали они туда и увидали, что Большой соколино-серый со звездой стоит над Хан Тёгюсвеком и охраняет его от мух и оводов. Тут подошел лама Баахын Будуяасын, отер ему кровь, приставил голову нашего Хан Тёгюсвека к телу, и, совершив обряд очищения, возжег он Алтаю тринадцать курильниц, а затем стал повторять свои священные тексты и наконец вернул нашему Хан Тёгюсвеку жизнь.

— Ах, как прекрасно я выспался, — сказал наш Хан Тёгюсвек, стал потирать себе лицо и голову и встал. Оживив Хан Тёгюсвека, лама сразу же сказал ему:

— Так-то и так-то, человек по имени Албын Джоданг, всегда стреляющий^-из-за шестидесяти горных хребтов, убил тебя.

И тогда они снова отправились в путь. Хан Тёгюсвек и Баахын Будуяасын вдвоем поскакали вперед и приехали в земли хана. Но, приехав туда, они увидели, что там все пусто: народ его давным-давно покинул эти земли. Травы земные были высотой до верхушек деревьев.

«Вот тебе и на! Ведь нет на свете никого, кто мог бы завладеть моей землей как добычей! Ведь нет на свете никого, кто мог бы победить богатыря Тайваган Улаана!» — думал Хан Тёгюсвек, придя на место, где стояла его юрта, и сел он там, глубоко задумавшись.

Когда Баахын Будуяасын подъехал к месту, где раньше стояла его юрта, и огляделся, он увидел, что там — вверх и вниз, вверх и вниз — летает клочок бумаги. Он пошел за ним и увидел, что бумага привязана к волосу и что-то на ней написано. Но когда Хан Тёгюсвек взял бумагу, то он прочел, что — ах — уже давным-давно Андалва, которого звали Девятиглавым Андалвой казахов, завладел его народом.

«Не преследуй нас! Живи здесь, на своей земле, в своей стране» — такое письмо написала ему ханша Тойлу Гоо. «Из девяти дажыыров арагы я сделала один дажыыр крепчайшего арагы. Я закопала его и мясо целого барана, — было там еще написано, — вырыла под очагом яму и все там спрятала»

Отрыли они тогда ее арагы в том месте и вытащили его: они ели оставленное ею мясо и пили ее арагы, и опьянели оба брата. А опьянев, братья сказали:

— Эй, куда это подевался хороший наш? Как бы то ни было, а он всегда будет наш! — И они стали хохотать, ударяя себя по коленкам.

— Будет и у нас еще радость! — В таком настроении были оба брата.

А тут как раз прибыл отставший от него в пути народ.

«Девятиглавый Андалва ограбил нас. Как он выдохнет — замерзают лепешки коровьего помета, как вдохнет — лепешки коровьего помета рассыпаются в прах» — так писала ему Тойлу Гоо.

А народ его был уже здесь, и он велел ему располагаться на ночь, потом отослал Эр Дунгсая, наказав ему:

— Пусть соберутся все двенадцать братьев, доставь всех сюда!

Из двенадцати братьев прибыли одиннадцать — вот все они и собрались. Чтобы вернуть свой народ, они отправились по следам Девятиглавого Андалвы.

Скакали они без остановки, и, оглядев все вокруг в подзорную трубу с вершины горы Сюме Дулда, Хан Тёгюсвек увидал, что в пустынной степи Тайваган Улаан уже вступил в бой с Девятиглавым Андалвой казахов. Его конь и он сам израненные шлепали по крови, и теперь герой как раз сражался с Андалвой, пробив себе путь от конца огромного войска до его начала и от начала до конца.

«Ну, ничего, пожалуй, не выйдет, если мы все поскачем туда, Где сейчас Тайваган Улаан, он ведь уничтожит нас. Как же решить все это добром? — размышлял Хан Тёгюсвек. — Да ведь есть же Эр Дунгсай, не имеющий нити жизни, тот, кто растет, не зная возраста, вот кого нужно послать к нему!»— думал он.

Эр Дунгсай полетел туда серым соколом и, оборотившись крохотной черноголовой птичкой, зашептал на ухо богатырю Тайваган Улаану:

— Это я, твой старший брат Хан Тёгюсвек! Будь так добр, поднимись на эту большую гору Сюмбер и встреться со мной, — так говорил он.

Уловив это своим ухом, Тайваган Улаан поехал не спеша вверх. А тем временем Хан Тёгюсвек распорядился:

— Теперь вы все спрячьтесь, я один встречу его. Понимаете, если он всех нас увидит, он, как человек, который уже долго был на войне и потому стал кровожадным, перерубит нас всех.

При приближении Тайваган Улаана Хан Тёгюсве^ велел всем своим братьям спрятаться в траве, а сам поехал навстречу ему. Он встретил своего младшего брата и объяснился с ним:

— Я поехал в такую-то страну и привез из такой-то страны такого-то человека. — И братья там поговорили.

— У меня теперь столько братьев, нас теперь двенадцать, — сказал Хан Тёгюсвек. — Мы собрались теперь все двенадцать вместе.

Потом он всех их ему показал, и они все сошлись и поговорили друг с другом.

Сперва лама Баахын Будуяасын произвел очищение и омовение Тайваган Улаана, а потом все отправились на ту битву. А когда они туда отправились, лама Баахын Будуяасын сказал:

— Я не из тех, кто пойдет с вами на эту битву: мое дело только воскурять тринадцать жертв Алтаю, — и остался.

Двинулись они длинной вереницей на битву, и тут из-за холмов появился голый человек. Под мышкой у него был какой-то красный шарообразный предмет, и он косил им всех людей. Только Тайваган Улаан, один из всех, остался на ногах.

— О ужас! С вами, оказывается, так просто справиться — вскричал богатырь Тайваган Улаан, не тронувшись с места. И как только он оглянулся, земля задрожала, и из нее выскочил Эр Дунгсай. И сказал тут Эр Дунгсай:

— Он уничтожил всех, — и снова отправился к своему ламе Баахын Будуяасыну. А его лама Баахын Будуяасын сказал:

— Постарайтесь принести мне всех их, этих мертвых!

Тогда они принесли их всех к своему ламе Баахын Будуяасыну, и тот снова воскурил тринадцать своих жертв Алтаю. И он — а был он как раз человеком, который занимался тем, что оживлял людей, другого дела он и не знал! — оживил всех этих богатырей.

И тут заговорил Глотатель озер Гёндервей:

— Я тот, кому суждено победить этого врага. Дайте мне пожелтевший старый войлок!

Он взял много старого войлока, заткнул им себе рот и зад, проглотил целое озеро и отправился в путь. Ехал Гёндервей впереди войска, а тот человек опять вышел вперед и взял под мышку свой красный шарик. Выпустил Гёндервей на него разом озеро — устроил настоящий потоп. И когда он устроил потоп, выяснилось, что то был борец Девятиглавого Андалвы по имени Найын Тийринг, боец, родившийся из красного огня.

Теперь, стало быть, все воины казахов до единого были перебиты. И тогда решили: «Убьем самого Девятиглавого Андалву, а где лее он может быть?» Поиски привели их к его юрте, Девятиглавый Андалва лежал в ней и спал. И пока он лежал и спал, наши герои напали каждый на одну из его голов в том месте, где они разветвлялись.

А у Девятиглавого Андалвы были две супруги-ханши, и обеим им сунул он в очаг по большому ножу-скребку и сказал:

— Когда придут Хан Тёгюсвек и Тайваган Улаан, разбудите меня, а для этого кольните меня этими скребками туда, где начинаются девять моих шей!

А тут пришли богатыри, и каждый из них ударил по этому месту, но не смогли они отрезать ни одной головы.

Обе жены-ханши улыбались, смеялись, но и не думали пускать в ход скребки.

Нанеся еще немало ударов, герои вышли разочарованные и снова пустились в путь. И, только поднявшись на высокую гору, они внимательно огляделись вокруг, и Баахын Будуяасын увидел, что жизненного духа Девятиглавого Андалвы там вовсе и не было и что лежало там лишь его пустое тело. А его жизненный дух, оказывается, простирался рекой, раскинувшей девять рукавов. И сказал Баахын Будуяасын:

— Пусть Тайваган Улаан Баатыр сам разрушит одним выстрелом то место, где река разветвляется на девять рукавов.

И тогда стрелой с наконечником величиной с лопату выстрелил Тайваган Улаан Баатыр прямо туда, где разветвлялись девять рек, и разделил их. Взглянув туда, он увидел, что с этого места реки выбежала короткохвостая черная собака. Он стал преследовать ее, а когда нагнал, собака ушла в глубь земли. Проникнув в землю, она превратилась в переплетение корней земли и широко раскинулась. Когда же Тайваган Улаан уже вот-вот готов был поймать ее, она прыгнула в море. Когда она прыгнула в море, Глотатель озер Гёндервей снова заткнул себе рот и зад и выпил море. Враг остался на дне, превратившись в мелких рыбок. Они стали убивать этих рыбок, и одна из них сказала:

— Пусть про тебя забудут, а обо мне пусть вспоминают! — и, сказав так, исчезла.

Покончив с этим, Тайваган Улаан пошел проверить: Девятиглавый Андалва действительно был мертв. Они завладели его народом, велели ему следовать за собой и привели его в свои земли. Тут ханша Тойлу Гоо сказала бойцу нашего Хан Тёгюсвека:

— Переруби-ка пополам эту младшую супругу Девятиглавого Андалвы вместе с ее лошадью! Он возродился в ее чреве и явится снова! И в конце концов он не даст вам жить! — так она сказала.

Подождал Тайваган Улаан медленно подъезжавшую к нему ханшу Девятиглавого Андалвы и разрубил ее пополам вместе с конем. И из чрева супруги Девятиглавого Андалвы выскочил мальчик вместе со своей пуповиной и начал сражаться с героем Тайваган Улааном, волоча за собой пуповину. Сражаясь друг с другом, попеременно побеждая друг друга, они оказались равны по силе и умению, и поэтому мальчик сказал:

— Если бы моя мать выносила меня положенное число дней и месяцев, разве я не проглотил бы тебя, эй, ты, сгусток крови! Разве я не проглотил бы тебя, комок грязи? Но не полны мои дни и месяцы! — И растекся он черной водой.

Эр Дунгсай тем временем все злился, и с каждым днем все пуще. А Хан Тёгюсвек был такой человек, что ничего этого не замечал. Когда в один прекрасный день ханша Тойлу Гоо, от рождения наделенная двадцатью пятью дарами предвидения, поглядела на Эр Дунгсая, тот все злился: выходя, глядел себе на каблуки, входя, глядел себе на носки. И, понаблюдав за Эр Дунгсаем некоторое время, поняла она, что тот собирается разрушить господство нашего Хан Тёгюсвека. Он взбунтовался, сказав:

— Теперь я разрушу его господство: он обманул меня!

Эр Дунгсай ведь стал когда-то младшим братом нашего Хан Тёгюсвека. Но Хан Тёгюсвек об этом забыл: он же был старым человеком, только и делал, что попивал себе арагы!

Когда же его супруга, ханша, по своей природе распознававшая суть вещей, понаблюдала за ним подольше, ей открылась новая сущность Эр Дунгсая. Ну и сказала она однажды Хан Тёгюсвеку об этой сущности Эр Дунгсая.

— Э, с чего этот ваш Эр Дунгсай всегда такой злой? Входя, глядит на носки сапог, выходя, глядит на каблуки; скажите-ка, что это значит, что с этим Эр Дунгсаем?

— Ой, я ведь совсем забыл! Когда Эр Дунгсай сражался за принцессу Хюн Хаана, Хана солнца, Хюмющдей, я ведь обещал добыть ему принцессу Джее Хаана, Медного хана, Джесбекей. Он имеет полное право сердиться. Я пью арагы, стал стар и вот совсем забыл про это. Позовите Тайваган Улаана! — сказал Хан Тегюсвек и отослал жену.

Услыхал это Эр Дунгсай — и что же? Тайваган Улаан Баатыр был тем, кто на краю ханства, иными словами, на границе охранял свой собственный участок земли, и йот к этому-то герою послал Хан Тёгюсвек Эр Дунгсая.

«Правда это? Или обман»? — думал Эр Дунгсай, летя туда на своем Черном коне с белой звездой во лбу.

Когда он приехал, Тайваган Улаан Баатыр спросил:

— Ну, ты зачем приехал?

— О, наш старший брат Хан Тёгюсвек зовет вас. Он сказал, чтобы вы приехали.

— Н-да, ведь не было никакой причины звать меня, почему же он зовет меня, этот Хан Тёгюсвек? Я все-таки возьму с собой мое оружие! — сказал Тайваган Улаан Баатыр и, взяв свое оружие, с которым он обычно отправлялся на войну, сел на своего Темногнедого коня с обрубком хвоста и приехал в сопровождении Эр Дунгсая к юрте нашего Хан Тёгюсвека.

Когда они прибыли, вышла супруга нашего Хан Тёгюсвека л привязала лошадей прибывших богатырей на отдых к старому сандаловому дереву, так чтобы они были в тени молодого сандала. Потом она открыла дверь и впустила в свою юрту Тайваган улаан Баатыра. Она разожгла для него огонь без дыма и сварила ему еду без пара. И сказал тогда богатырю Тайваган Улаану Хан Тёгюсвек:

— Ну вот, Тайваган Улаан Баатыр, причина, по которой я позвал тебя, такова: когда я поехал к принцессе Хюн Хаана Хюмюшдей и когда все герои бились за нее, тогда я сказал Эр Дунгсаю, что добуду для него принцессу Джее Хаана Джесбекей, и этим убедил его, вашего младшего брата, сдаться. А потом я об этом забыл. Это сказала ваша золовка, она мне об этом напомнила, — сказал он. — Ну, поезжай и возьми с собой твоего младшего брата. Поезжай помочь Эр Дунгсаю и возвращайся, — вот что сказал Хан Тёгюсвек. — А я пока останусь главой и хозяином твоего народа.

Тайваган Улаан Баатыр взял с собой Эр Дунгсая и снарядился в путь. Тайваган Улаан Баатыр велел своему младшему брату следовать за ним и поскакал точно на северо-восток. Скакали они, скакали, заранее условившись с Хан Тёгюсвеком о месяце, договорившись с ним о дне.

Приехали они в ту местность, где стоял большой белый храм. Эр Дунгсай был человеком, не много еще повидавшим на своем веку, поэтому он спросил о нем своего старшего брата Тайваган Улаан Баатыра:

— Что это за белый храм, а, старший брат?

И тогда Тайваган Улаан Баатыр рассказал ему:

— Ах, это вот что: в старое время, когда Хан Тёгюсвек был еще молодым и красивым и сражался с богатырями, он сжигал кости своих побежденных врагов, перемалывал их и построил из них этот храм. Это, стало быть, кости славных богатырей, — так сказал он.

И этот Эр Дунгсай, отважный парень, так ударил плеткой своего Вороного коня с белой звездой на лбу, что разрубил ему мясо на ляжке до кости, и крикнул Старшему брату:

— Эй, брат, а нам хоть приведется пережить такое? — и погнал своего коня.

Увидев это, подумал Тайваган Улаан Баатыр: «Ну и яростный паренек!» — и поскакал дальше, довольный и гордый своим младшим братом.

Ехали они, ехали. И приехали в другую местность, а там текла широкая река крови.

— До чего же красная вода, прямо как кровь! Что это за вода, скажите, старший братец? — спросил Эр Дунгсай.

— О, это кровь добрых мужей, наш старший брат Тёгюсвек отвел ее сюда, проведя канаву рукояткой своей плетки, еще тогда, в старое время, когда он сражался с добрыми и славными мужами, — так ответил ему тот.

Тут Эр Дунгсай опять сказал своему старшему брату:

— Эй, вы, а нам-то хоть приведется пережить такое? — хлестнул своего коня и погнал его прочь.

Да, ехали они так, ехали и подъехали к стране того хана. А там было два охотничьих пса Джее Хаана — Узер и Гозар. Прислушался хан и слышит лай обоих псов. И сказал хан, отправляя своих слуг:

— Э, что это псы так лают? Поглядите-ка!

Один слуга вышел, вернулся и рассказал.

— Кажется, и впрямь явились сваты, — сказал он. — Сначала псы убегают с радостным лаем, а потом, лая, возвращаются во всю прыть.

Прошло немного времени, и слуги доложили:

— Вдали появились два человека.

Тут Тайваган Улаан поднял волосы на своем затылке дыбом, так что они, как иглы, прокололи дно его шапки и вылезли из нее, придал себе устрашающий вид и выехал вперед. Он подъехал, сошел с коня там, где рядами были привязаны кони всех богатырей. Подъехал Тайваган Улаан Баатыр точно к середине ряда коней всех героев, слез и сказал тогда своему младшему брату:

— Ты, стало быть, зять, а я — сват. Я сяду на почетном месте, а ты напротив очага, хорошо?

И, сказав это Эр Дунгсаю, объяснив ему свое намерение, он вошел в юрту. Но, оглянувшись в дверях юрты, не обнаружил своего младшего брата, того Эр Дунгсая. А когда поглядел, то увидел, что тот помчался к лошадям, чтобы сравнить коня своего старшего брата — Темно-гнедого с обрубком хвоста — с лошадьми всех других богатырей. Потом он приблизился к своему старшему брату и крикнул:

— О старший брат, этот конь — Темно-гнедой с обрубком хвоста — вообще сверхъестественное создание, это — сокровище. Он на полметра выше и на метр длиннее всех лошадей этих богатырей! — Стало быть, он забыл те слова, которые ему были сказаны.

Ну вот, вошли они. А войдя, увидели, что юрта была полна собравшихся в ней богатырей. И направился Тайваган Улаан к месту рядом с местом хана, утопая в твердой почве до щиколотки, а в мягкой — до колен, а хан пододвинул ему свой трон на восьми ножках, Тайваган Улаан Баатыру-то! Тут спросил он его о здоровье его отца, спросил о здоровье матери и родных. И когда усаживались они, приветствуя друг друга, спросил его хан:

— Ну, по какой же надобности ты отправился в путь? Какую цель ты преследуешь! Как твое имя? — обо всем этом расспросил он богатыря Тайваган Улаана.

И сказал ему тот о своем происхождении:

— Я — богатырь, которого зовут Тайваган Улаан Баатыр, старший брат которого — благородный, великий Тёгюсвек. А вот там сидит Эр Дунгсай, мой младший брат, который не умирает, так как нет у него нити жизни, тот, кто растет, не зная возраста, — так сказал он.

— Если хану нужно сломать что-нибудь твердое, мы ему это сломаем! Если у него есть необъезженные кони, мы объездим их для него! Для того мы и явились! — сказал богатырь Тайваган Улаан.

Рядом с Тайваган Улаан Баатыром сидел еще один богатырь, и он сказал:

— Ты что, воображаешь, что, кроме тебя, нет другого доброго мужа, кто мог бы сломать для хана то, что у него есть твердого, объездить для него его необъезженных лошадей? — И начал этот

богатырь браниться. Тут уж и Тайваган Улаан Баатыр рассердился л стал ругаться, да так, что взметнулся нижний край войлочной крыши, так, что изо рта его выбивалось пламя. И все богатыри разбежались, осталось только три богатыря.

— Коли ты богатырь, то я-то уж и подавно! — крикнул Тайваган Улаан Баатыр. Но так как богатыри начали ссориться и ругаться, хан сказал:

— Ну, парни, силой вам уж никак не получить нашу дочь, получите ее только ловкостью и мастерством в состязаниях, — и велел им прекратить ссору.

Тогда они стали готовить своих коней к состязанию — с этим сразу же согласились все.

— Откуда пустят лошадей? — спросил он, и ему ответили:

— Их пустят с того места, где сходятся земля и небо.

А еще должны были устроить состязания в борьбе.

— Кто из вас выиграет эти состязания, тот и возьмет мою дочь, — сказал хан. — Я сам присужу награду этому человеку.

Когда должны были начаться конные состязания, выпустили коней. И когда их выпустили, конь богатыря Тайваган Улаана задержался, а кони остальных богатырей ускакали со своими всадниками. А Тайваган Улаан все не мог найти наездника для своего коня — Буро-гнедого с обрубком хвоста — и уже стал вырезать фигуру всадника, но тут пробрался вперед Эр Дунгсай:

— Давай, я пущу Вороного с белой звездой на лбу. Я сам сяду на него, сам поскачу.

— А нет, это не годится! На свете ведь больше того, что человек еще не изведал, чем того, что он уже успел изведать! — сказал его старший брат Тайваган Баатыр. — Будь что будет, а я пошлю на скачки Буро-гнедого с обрубком хвоста, — сказал он.

Но никак не найти было мальчика-наездника для коня богатыря Тайваган Улаана. И тут из юрты-дворца дочери того хана выбежал мальчик, крича:

— Я — тот, кто поскачет на коне моего свояка!

И когда он уж сидел на коне, наш богатырь дал маленькому мальчику наставление, навьючил на бока коня по мешку, засунул за пояс мальчика у него за спиной множество мокрых и сухих прутьев и сказал:

— Когда из ушей твоего коня выступит пот, перережь веревки на мешках и сбрось их.

С этими словами он сунул ему в голенище свой ножичек с желтой рукоятью и пустил его.

Скакал мальчик, скакал. А слуги уже давным-давно скрылись из глаз. «Хан как будто назвал лошадью то, на чем я еду, но, может быть, я еду на быке?» — думал мальчик и лупил мокрыми и сухими прутьями до тех пор, пока от них не оставалась одна сердцевина.

И вдруг посреди степи его конь заговорил:

— Эй, остановись, мой мальчик! Есть ли там что-нибудь посреди этой голой степи? Посмотри-ка хорошенько! — так сказал конь тому мальчику. Вгляделся туда мальчик пристально и увидал в голой степи какой-то рой, что-то вроде тучи комаров.

— Посреди голой степи виднеется что-то черное, словно туча комаров, — сказал он.

— Да, это они! — ответил конь, и мальчик снова поскакал. Скакал он, скакал. Приблизился он к ним. Когда юноша приблизился и слуги увидали его, они остановились. Подошли они к мальчику, и их старые бабы поспешно сбросили свой дорзук с хойтпаком.

— Пить хочешь? — спросила одна из старух, и он ответил:

— Хочу пить, бабушка!

Тогда одна из них вытащила свою пиалу и налила в нее хойтпака до краев. Мальчик взял хойтпак и уже хотел залпом выпить его, как его конь встряхнулся с силой, и пиала вылетела, описав большую дугу, из его руки. А мальчик проводил глазами упавшую гшалу и увидел, что хойтпак проел в земле дыру.

— Да выклюют ему глаза вороны и сороки! — так кляли и ругали коня слуги, и, ударив его хорошенько по голове, они унеслись галопом, да так, что груди тех служанок хлопали.

Теперь мальчик, бедняга, понесся галопом и опять поскакал им вслед, но конь его не мог догнать их. Расстояние между ними никак не сокращалось, и он не понимал, в чем здесь дело, может быть, его конь скачет медленно. Скакал он, скакал и наконец догнал слуг. Те ехали, откусывая на ходу от больших ломтей сушеного творога.

— Эй, мальчик, хочешь есть? — спросила одна служанка, и он ответил:

— Да, я уже проголодался, бабушка!

Она вытащила из кожаного мешка большой кусок сушеного творога и протянула ему. Но в тот миг, когда мальчик взял его и хотел было уже откусить от него кусок, лошадь его сильно встряхнулась, и кусок сушеного творога вылетел, описав большую дугу. И, опять обругав и прокляв коня, слуги снова унеслись с шумом и хлопаньем.

Мальчик догнал их, когда слуги, уже добравшись до места, где сливаются земля и небо, подвязали головы своих коней и спали, закрыв головы своими лавшаками. И, подвязав голову своего коня, мальчик тоже заснул. Конь не сводил с него глаз, так как считал: «Вот теперь эти враги наверняка причинят вред мальчику или убьют его». И, не сводя с него глаз, он охранял его. После долгого бдения он заметил, что слуги стали собираться в путь. «Ну, погоди- ка, пусть только уберутся! А то эти злыдни могли бы навредить нашему мальчику. Пусть мальчик поспит еще немного», — думал конь и ждал, ждал.

Ха, но ведь уже прошло время, когда мальчику пора было бы вставать. Конь с силой откинул голову назад и оборвал свой повод, с силой рванул голову вперед и порвал свою узду, подбежал к нему и увидел, что они давно уже влили в рот мальчику яд и убили его. Мальчик лежал уже весь позеленевший.

Конь чихнул по-человечьи, фыркнул по-лошадиному, так уперся в землю, что обнажилось переплетение корней земли, и, взглянув вверх, обмахнул своей челкой облака Гурмусту, да так, что они пролились, обрушив на тело юноши целебный ледяной град, вымывший из него яд, и так он оживил мальчика. А оживив мальчика, он сказал:

— Да, мой мальчик, крепко же ты спишь! А слуги давным-давно уехали. Быстро садись на меня!

И только собрался мальчик вскочить на него, как его Темно-гнедой с обрубком хвоста сказал:

— Эй, мой мальчик, скачи и отколи себе вон от того вечного снега кусок льда размером с коленную чашечку и сунь его в свою суму!

Мальчик бросился туда, отколол лед, сунул его в свою суму, сел и поскакал, поскакал.

В пути конь его сказал:

— А теперь, мой мальчик, погляди туда, на середину этой голой степи! Видишь ли там слуг хана, уехавших уже давным-давно, в назначенное им время, или, может быть, видны хотя бы их очертания?

Мальчик спешился, отер глаза от слез и, когда взглянул попристальней, увидел что-то вроде тучи комаров.

— Эй, среди этой голой степи можно различить что-то вроде тучи комаров, — сказал он.

— Садись скорей на меня! — сказал конь, и тот вскочил на него. — Срезай мешки и сбрасывай их, мой мальчик, — сказал еще конь, потому что этот мальчик совсем забыл о том, что велел ему сделать старший брат. Срезав мешки, мальчик поскакал, поскакал. А уж конь его мчался!

Он мчался так, что мальчику этого было не выдержать. Маленький мальчик не мог вынести такой быстрой скачки. Когда ему грозила опасность упасть вперед, конь поддерживал его своей длинной гривой, а когда он всей тяжестью перемещался назад и ему грозила опасность упасть, конь подпирал его корнем своего хвоста — вот как приходилось коню скакать! Он скакал, и из его гривы несся голос птицы дженг, а из хвоста его несся голос лебедя.

И так помчался он, что мальчику опять было не вынести такой скачки, и тогда конь превратил мальчика в золотого клеща и прочно прикрепил его к волосам своей священной гривы. И, укрепив его там, он помчался, помчался. А потом в местности, где вражеские слуги могли уже увидеть его, он волшебством заполонил все небо облаками и полетел среди облаков.

Он летел и с высоты своего полета увидал в одном месте слуг, действительно слуг, очень враждебно настроенных.

— Да уж, конь под этим вражиной — настоящий враг! Вот там, видите? Он над вами, конь богатыря Тайваган Улаана! — крикнул один из них, свернул свой канат из четок длиной в семьдесят саженей и набросил на него как аркан. Когда он бросил свой аркан, тот попал на шею коня, летевшего в облаках. Но, упав на землю, конь выскользнул из петли, будто быстро рассеявшийся дым. Выскользнув, он помчался теперь по земле. Хан и богатыри, пустившие своих коней задолго до него, говорили:

— Вот бежит мой конь! Это пыль от моего коня! — И каждый приготовился изловить его.

Один Тайваган Улаан Баатыр не сказал ни слова. Он узнал своего коня по тому, как тот вздымал пыль, и, когда сам он появился, герой приготовился, вогнал в конец своего укрюка стальной крюк и, подняв заднюю полу, засунул его за пояс, подняв переднюю полу, заткнул его за пояс.

Конь его как ни в чем не бывало летел мимо! Но Тайваган Улаан крючком попал в оба его трензельных кольца. Встретив препятствие, пойманный на крюк конь протащил его за собой на расстояние, равное половине дня пути, и только тогда смог он повернуть своего коня. Казалось, повернулись вместе с ним благородные Алтай и Небо, и все богатыри глазели на них.

И привел тогда Тайваган Улаан Баатыр своего коня и поставил его, высоко подвязав ему голову, и, когда прошло времени в два раза больше, чем нужно коню, чтобы отдохнуть после скачек, только тогда стали постепенно приходить кони других героев. И тогда наш герой спросил:

— Ну что, хан, выиграл я это состязание?

— Конечно, ты выиграл! Но теперь будут еще два состязания, — ответил тот.

— Какие же будут теперь состязания?

И на это хан сказал так:

— Мы будем стрелять через три верблюжьи поклажи дров в три черных камня размером каждый с быка, и сквозь ушки трех штопальных игл мы будем стрелять через отверстия в тазовых костях трех лис.

Насадили они тогда на шесты тазовые кости трех лис, воткнули три штопальных иглы, привязали три верблюжьи поклажи дров и сложили их в кучу, положили там три камня величиной с быка, а потом богатыри приготовились стрелять.

— А кто же будет стрелять первым?

— О, — сказали, — стрелять будет богатырь нашего Хан Тёгюсвека Тайваган Улаан, у которого чуть ли не миллион религий, чуть ли не десяток тысяч бурганов.

— Ну нет, этому не бывать! Богатырь Тайваган Улаан не может стрелять первым! Мы этого не допустим, ведь здесь сам хан, нет, этому не бывать! — сказали другие.

Ну, раз первым должен был стрелять хан, попросили его стрелять самолично. Выстрелил сам хан и попал сквозь ушки трех штопальных игл, выстрелил так, что загорелись три верблюжьи поклажи дров, выстрелил сквозь отверстия в тазовых костях трех лис, разбил два из трех черных камней размером с быка, но в третьем его стрела застряла.

— Ну, кто будет стрелять теперь?

— Теперь будет стрелять богатырь Тайваган Улаан!

Тайваган Улаан Баатыр так насек свою стрелу, как никогда еще ни одной не насекал, и натянул тетиву. Он натянул тетиву так, что из кончиков его пальцев тридцать дней подряд, девяносто дней без конца капала густая черная кровь и хрящевые края его лопаток на четыре пальца зашли один за другой.

— Вот теперь я натянул достаточно! — сказал богатырь Тайваган Улаан. И тогда молвил его младший брат Эр Дунгсай:

— Я — тот, кто поймает стрелу моего старшего брата, я не дам ей упасть на землю! — вскочил на своего Вороного коня с белой звездой на лбу и приготовился. Тут Тайваган Улаан Баатыр спустил свою стрелу. Спустив ее, он разорвал ушки трех штопальных игл и поджег три верблюжьи поклажи дров. Попал он и в отверстия тазовых костей трех лис, и, расколов еще три черных камня размером с быка, стрела его полетела к подножию Серого холма согласия [85]. Но тут, не касаясь земли, прискакал Эр Дунгсай и, свесившись с коня, поймал ее. Не свалив коня Тайваган Улаан Баатыра, прискакал Эр Дунгсай.

— Ну, хан, выиграл я оба состязания? — спросил он.

— Ну да, конечно! А теперь будут сражаться друг с другом борцы.

Сказали:

— Будет бороться богатырь Тайваган Улаан!

Тайваган Улаан Баатыр, приготовившись, подумал: «Ведь еще никто и никогда не смог выдержать вони, идущей от борцов из ханского рода». Поэтому он откусил обе пуговицы со своего ворота и засунул их себе в ноздри, потом Тайваган Улаан Баатыр оделся и приготовился.

А тем временем от юрты-дворца хана — по четыре человека справа и слева — гнали вперед мечами и копьями черного вонючего борца хана. Помня, что это старый борец хана, герой сначала только из уважения, для виду боролся с ним два-три дня, а потом раздавил его на плоской скале, вырвал у него легкие и сердце и крикнул:

— Развари сердце своего старого быка, хан, и съешь его! — И с этими словами он швырнул его вверх, туда, где перекрещиваются девять раз перекладины дымового круга, — вот что сделал богатырь Тайваган Улаан.

А тем временем в качестве среднего борца хана появился вонючий черный мангыс, но и этого вонючего черного мангыса он вбил, уничтожив его, в землю.

— Развари сердце своего среднего быка, хан, и съешь его! — крикнул он и швырнул его на девятикратное скрещение перекладин дымового круга.

Теперь пришло время бороться с Тайваган Улаан Баатыром сыну Неба — богатырю по имени Бай Терек — Богатый тополь; это был один из трех упоминавшихся богатырей. Бай Терек приблизился, исполняя танец орла, и оба славных богатыря прыгали орлами друг около друга тридцать дней без перерыва, девяносто дней без конца и все-таки не могли по-настоящему распознать, кто же из них истинный борец. Потом схватили они по холму, поросшему лесом, и бились ими, касаясь друг друга кончиками пальцев, и бились друг с другом так, что образовалась котловина, через которую и коню было не перескочить. Когда оба добрых мужа стали бороться, птица, сидевшая на яйцах, не могла увидеть своих яиц, кобыла, ведшая за собой жеребенка, не могла увидеть жеребенка — вот сколько было поднято пыли! Внимательно наблюдал наш богатырь за сыном Неба Бай Тереком и понял, что причина его непобедимости в том, что это был человек, силы которого никогда не иссякали.

Сражаясь с ним, богатырь Тайваган Улаан все пытался уразуметь: что же это за человек, и оказалось, что это человек из стали. «А что, если ударить его о край скалы, — думал он, — оттеснить его туда, сломать и скинуть стальное его тело?»

И стал он теснить его к скале то туда, то сюда и, оттеснив его к огромной каменной глыбе, высоко поднял и швырнул его о скалу. Вот тогда этот борец Бай Терек рухнул и разбился.

«Да, и этот был из славных мужей!»— подумал Тайваган Улаан, прочел по нем молитву и проделал ему отверстие в сальнике — над внутренностями. Потом окутал тканью его лицо, и так, охранив его тело приличествующим образом, борец Тайваган Улаан удалился.

Но теперь явился средний сын Неба, человек по имени Темир Терек — Железный тополь. Ведь было два небесных героя. И теперь он боролся с Темир Тереком и думал: «Наверное, этот тоже создан из стали?» Он стал теснить его, загнал на скалу и тоже переломил.

«И он добрый герой!»— подумал наш герой, сжег его кости, смолол их и сказал:

— Пусть увидят это грядущие поколения!

Потом построил храм и удалился.

Но оставался еще один борец. Против этого последнего борца выпустил Тайваган Улаан сражаться своего младшего брата Эр Дунгсая. У Эр Дунгсая, бедного, не было даже подходящей одежды, на нем была только обветшалая шуба. И все-таки он прибежал, подняв и заткнув за пояс заднюю полу своей обветшалой шубы, подняв и заткнув за пояс ее переднюю полу.

Явился и богатырь, сын Албын Джоданга, имевший обыкновение стрелять из-за шестидесяти горных хребтов, вышел, исполняя танец орла, на ту площадь в одежде с несметным множеством пуговиц, такой, в какую обычно одевают покойников.

Когда он выступил вперед, Эр Дунгсай крикнул:

— Ах ты избалованный, заласканный, ну-ка, быстро сюда! — И помчался на него без удержу. Но что это? Только схватил тот Эр Дунгсая, как уже и уложил его! Увидал это Тайваган Улаан Баатыр и разъярился:

— Ах ты дерьмо! Тебя, оказывается, так просто победить! Какой позор! Боже мой! — Так закричал его старший брат Тайваган Улаан Баатыр.

А Эр Дунгсай тем временем с улыбкой, со смехом вскочил снова на ноги, подбежал и стал бороться. Трижды умирал он и становился с каждым днем все лучше, становился со дня на день сильнее, и всё боролись и боролись они друг с другом. И тут из десяти пальцев рук Эр Дунгсая выскочило десять ножей с желтыми рукоятками, из двадцати пальцев его рук и ног выскочило двадцать ножей с желтыми рукоятками, так что стоило ему схватить врага, как ножи отделяли мясо врага от костей, а стоило ему наступить на него, как десять ножей на пальцах его ног отрубали мясо врага от костей.

Так он свалил борца на этом месте и, отделяя его мясо от костей, убил его.

— Ну как, хан, выиграли мы три состязания? — спросил он.

— Да, да, так оно и есть! — отвечал тот.

Тогда направились оба брата друг за другом к юрте принцессы Джее Хаана Джесбекей и вошли в нее. Она разожгла для них огонь без дыма, сварила еду без пара, тут они выспались и отдохнули, оба брата. Они бросали свои золотые карты и играли в свои серебряные шахматы.

И вот однажды хан велел сказать, чтобы явился его зять Тайваган Улаан Баатыр. Позвал он его и сказал:

— Теперь ты мой зять. Разве не говорят:

Мои коровы давно уже остаются яловыми. Разве не говорят, что на севере живет Синий бык. Нельзя ли доставить мне его сюда?

— О, конечно, можно! — сказал Тайваган Улаан Баатыр, вышел и поскакал на коне к этому быку.

Скакал он, скакал, и, когда добрался до того места, где бык мог его почуять, превратился он в огненного змея. А когда добрался до места, где бык мог увидеть его, превратился в золотого клеща и, добравшись до быка, спрятался в шерсти на его крупе. А там уж взнуздал он его девятирядным недоуздком длиной в девяносто саженей, сплетенным из четок, и повел быка за собой. А когда он его повел, бык ревел, ему не хватало дыхания, он был уже еле жив.

— Если ты тот, кто убьет меня, то убей! Если ты тот, кто сотворит мне благо, сотвори мне благо! Мне уже нечем дышать! — молил его бык.

— Бог мой, я пришел вовсе не убить вас, и я пришел не сотворить вам благо. Я — тот, кто пришел взглянуть на вас, — сказал он быку. И тут он открыл быку свое намерение, и тогда они поклялись друг другу золотой клятвой, призвали оба на свое темя Бурган Очира и поклялись друг другу стать друзьями.

— Коли так, приведи меня на середину загона для ханского скота и крепко привяжи там, — сказал бык.

Тайваган Улаан Баатыр возвратился, ведя быка, привязал его посередине загона для ханского скота, а сам пошел в юрту своего младшего брата.

А бык ревел с такой силой, что хан и ханша лишились рассудка, так как им не найти было места, куда бы спрятаться от рева.

Через трое суток хан велел позвать к себе богатыря Тайваган Улаана, послал за ним бегом своих слуг. Пришел туда Тайваган Улаан Баатыр, а они, оказывается, отправляли в юрте все свои надобности, оба этих старика, и вонь в ней стояла невообразимая.

— А теперь, дорогой зять, дай своему быку все, что хочешь ему дать, но потом отошли его! Пусть уйдет от нас.

— А что, коровы ваши уже стали стельными, произошло ли это? — спросил он.

— Ах, мой сын, не можешь ли ты сам разузнать, удалось это или нет? — сказал хан.

Тогда он вышел, снял со своего быка недоуздок и отпустил его. И взревел тот, взревел, проглотив треть людей, а потом повернул на север и помчался туда огромными прыжками.

Однажды Эр Дунгсай сказал:

— Ну, дитя мое, пойди в юрту своих родителей, а потом возвращайся. Наш народ воинственный, наша страна далеко. Разве не говорят:

Пришло нам время уехать, и мы поскачем!

Девушка пошла в юрту своих родителей и сказала:

— Ну вот, отец и матушка, мы решили уехать. «Иди к своим родителям, навести их и возвращайся», — сказал он мне, наш-то. И я пришла навестить вас.

— Это хорошо, дитя мое, ведь правду говорят:

Он поступает правильно, что хочет уехать. Что возьмешь ты с собой из вещей? Что возьмешь из скота, дитя мое? — спросили старики.

— Если что-нибудь понадобится, то ведь никак нельзя сказать, что мне не хватит вещей Эр Дунгсая. А одеться — для того есть его платье, что касается скота — нельзя сказать, чтобы его скота было недостаточно. А если уж хотите дать мне что-нибудь, то я взяла бы плетку матушки с рукояткой из тамариска, я взяла бы красную накидку моего отца — я могла бы накинуть ее от дождя, — сказала она.

— Не-е-е-т! Это вещи, с которыми мы не можем расстаться, дитя мое! Если мы с ними расстанемся, мы погибнем, дитя мое, — ответили старики и ничего ей не дали.

Раз они так сказали, девушка выбежала из их юрты. Но когда она выбежала, старики снова позвали дочь, и теперь — полуплача, полусмеясь — мать дала ей плетку с рукояткой из тамариска, отец дал ей свою красную накидку, а потом они отпустили ее.

На следующее утро они снялись с места. Богатырь Тайваган Улаан отправил в путь новую юрту и ехал, ехал следом за ней. Но когда он оглянулся, то увидел, что за ним едет весь народ хана. И так как весь народ уехал, на месте осталась только одна юрта- дворец хана, большая и круглая. А хан с укрюком и старуха с медной поварешкой в руках бежали за своей дочерью, крича и заклиная:

— Ах, дочь моя, дочь моя, махни хоть раз рукой!

Когда их дочь махнула раз рукой, часть народа отстала. И опять побежали за ней старики, крича ей вслед:

— Махни еще раз другой рукой!

Тут Тайваган Улаан Баатыр оглянулся и увидел, что толпа, следовавшая за ним, слишком тесна и малоподвижна для такого далекого путешествия. Поэтому он сказал Эр Дунгсаю:

— Скажи своей невесте, чтобы она махнула им разок рукой.

И тот сказал:

— Ну-ка, махни хорошенько рукой!

И когда она махнула рукой, то народ с легкой поклажей стал отставать и остановился. А оба брата — Тайваган Улаан Баатыр и Эр Дунгсай — все скакали вместе и скакали.

Когда они добрались примерно до середины пути, настало время сделать привал на ночь. Они переночевали, а когда встали на следующее утро, увидели: жена Эр Дунгсая, которую они добыли, исчезла.

— Куда же она подевалась?

Выезжай и ищи по всей стране — ничего не найти! Расспрашивай людей — ничего не узнать!

Эр Дунгсай был человеком, способным к превращениям. Превратился он, значит, в птицу и стал летать вокруг. Искал он в своей собственной стране — не найти ее! Три-четыре дня подряд искали оба, Эр Дунгсай и Тайваган Улаан Баатыр, и не нашли ее, эту невесту.

— Куда же она подевалась? Для того, кто пережил все это вместе с нами, мы правдивы, а для того, кто не пережил этого, мы лгуны, — сказали они, и оба, Тайваган Улаан Баатыр с Эр Дунгсаем, сели и заплакали. Но делать было нечего. Эр Дунгсай и Тайваган Улаан Баатыр велели своему народу продолжать путь и поскакали вперед. Поскакали они, и, приблизившись к землям хана и к его аилу, оба брата, один возле другого, медленно направились к юрте нашего Хан Тёгюсвека:

— Для того, кто пережил все это вместе с нами, мы правдивы, а для того, кто это не пережил, мы лгуны. Мы увезли принцессу как положено. Но посреди пути, там, где мы сделали привал на ночь, она исчезла. И нет места, где она могла бы быть, нет места, куда она могла бы уйти.

И тогда Заговорила Тойлу Гоо — это была ханша, которая от рождения была одарена двадцатью пятью дарами предвидения:

— Ах, скажите, пожалуйста, куда она денется! Вы сказали: «Куда пропала принцесса Джее Хаана Джесбекей?» Найдется она, — так сказала супруга хана Тойлу Гоо.

— Если хватит вам сил, то я вам скажу, ладно, — так она, кажется, сказала. — Под землей есть еще один враждебный нам богатырь по имени Хортан Шар Могай — Ядовитый желтый змей, который имеет привычку глотать все подряд. Этот Хортан Шар Могай появился из нижнего мира, проглотил ее и удалился. Он ушел на дно моря, там и лежит. — Не так ли она сказала?

Ночью, уложив свой народ отдыхать, сошлись вместе все двенадцать братьев, а если спросят, кто созвал их, то был это Эр Дунгсай, он собрал всех, облетев их серым соколом размером с быка, и все они отправились на поиски дочери хана — супруги Эр Дунгсая.

Поскакали они и, поглядев в подзорную трубу с вершины большой горы Сюмбер, увидели они, что посреди моря лежит на дне Хортан Шар Могай, превратившись в монету с дыркой посередине. Тайваган Улаан Баатыр сказал Хан Тёгюсвеку:

— Конец моей стрелы с насечкой трижды всплывет и трижды утонет, приготовьтесь, вы должны будете накинуть на него аркан.

Потом он стал натягивать лук — три дня без передышки, девять дней без остановки, и, когда из концов его пальцев начала капать черная кровь и хрящи его лопаток на ширину четырех пальцев зашли один за другой, сказал Тайваган Улаан Баатыр:

— Ну, теперь я натянул достаточно!

Хан Тёгюсвек стоял наготове. Тайваган Улаан выпустил свою стрелу, и они стали следить за ней. Море заходило волнами, всплыл в первый раз конец стрелы, но не поймалась стрела на аркан и снова погрузилась в воду. Поднявшись во второй раз, она снова утонула, когда Хан Тёгюсвек еще только хотел забросить аркан. Но в третий раз — только стал ее конец высовываться, как Хан Тёгюсвек мигом закинул аркан, и он трижды охватил раздвоенный конец стрелы.

Потянул он, не сходя с коня, аркан, сплетенный из четок, а двенадцать богатырей были уж тут как тут. Конец стрелы с насечкой всплывал и пропадал, всплывал и пропадал. Когда он остановился, двенадцать братьев, не сходя с коней, помогли вытащить стрелу, а когда они ее вытащили, за ней вытянулось и все море. Что же оставалось еще Хортан Шар Могаю — пришлось и ему вылезти из моря. Вытащили они Хортан Шар Могая, взрезали ему брюхо и распластали его мясо; когда они взрезали Хортан Шар Могаю брюхо, то из него полезли вниз люди элётские и полезли вверх люди тувинские. Но, даже убив чудовище, они не нашли ханши.

Тут уселись двенадцать братьев и давай все вместе плакать.

— Ее не найти, — сказали они.

— Да, плохо дело, — сказали они.

Тут прилетела крохотная черноголовая птичка и защебетала, кружа над ними в воздухе. Эр Дунгсай, понимавший язык птиц, сказал:

— Она кричит: «Мизинец, мизинец!». — к чему бы это, а?

Когда он сказал это, кто-то спросил:

— А вы надрезали мизинец этого вашего врага?

И тогда они побежали туда и стали разглядывать искромсанное мясо, а когда поглядели они попристальней, то увидели, что мизинчик — тако-о-о-й маленький [86] — остался неразрезанным. Взрезали его, а в нем сидела ханша — еще в два раза красивее, чем раньше!

И так как они наконец нашли ее, обрадовались двенадцать братьев и поскакали назад. Все двенадцать в ряд — бок о бок — вернулись они домой.