Слава, любовь и скандалы

33

— Мадам Дальма, как приятно вас видеть. — Мадам Виолетта, старшая продавщица в салоне Ив Сен-Лорана, была слишком хорошо вышколена, чтобы удивиться ее появлению. Мадам Виолетта усадила Надин на одно из самых удобных мест перед подиумом и спросила:

— Вас интересует что-то конкретное, мадам?

— Мне нужен новый гардероб, совершенно новый, — равнодушно ответила Надин. — Я так долго одевалась только у Альбена, что мне стало скучно от его предсказуемости.

— Но мадам великолепно одета. Хотя я согласна с вами. Перемены всегда поднимают настроение. Месье Сен-Лоран будет огорчен, когда узнает, что его не было в городе, когда вы приходили.

Надин взяла традиционный золотой карандашик и блокнот, чтобы записать номера понравившихся моделей и потом примерить их. Ей было так странно сидеть среди клиенток, ожидающих показа новой коллекции. Но это возбуждало. Надин всегда заранее знакомилась с моделями Жана Франсуа Альбена, поэтому, когда она наконец начинала их носить, у нее возникало впечатление, что это давно приобретенные вещи.

Сен-Лоран был лучшим дизайнером в мире, но до вчерашнего дня Надин не могла бы признаться в этом даже самой себе. Сегодня она была свободна. Она сбросила тиранию хнычущего, нервного инфанта Жана Франсуа и могла наконец забыть о его вечных истериках. На этот раз она могла потратить столько, сколько захочет. После вчерашнего разговора с Альбеном Надин намеревалась выбросить все, что она носила раньше. Все, к чему Альбен имел отношение. Их встреча прошла мирно. Они обменялись всего лишь несколькими словами. Надин зашла в кабинет к Жану Франсуа и без обиняков объявила, что отныне ему придется обходиться без нее.

— Понятно, — ответил модельер без всякого выражения. Вероятно, он был ошарашен.

— Вы должны понять, Жан Франсуа, что теперь… — Надин долго отрабатывала этот многозначительный жест. Она как будто говорила: у меня нет больше времени на ваши глупые выходки, вам придется биться в одиночку, и ваша мелкая жизнь разлетится вдребезги, потому Что я не намерена впредь решать ваши проблемы за вас.

— Я все понимаю, Надин. Что ж, все, что ни делается, все к лучшему. Простите меня, но в примерочной сейчас принцесса Грейс, и я обещал, что подойду к ней. Я увижу вас сегодня у нее на ужине? Нет? Ах да, конечно, вы же еще в трауре. Тогда до скорого, да? — Он сухо поцеловал ее в щеку, словно клюнул, как целовал всех, и заторопился прочь, что-то напевая себе под нос. Альбен на ходу приказал секретарше принести кофе в примерочную и остановился только затем, чтобы приласкать своих афганских борзых, лежавших у входа в его кабинет.

— Ах, мои красавицы, вы самые прекрасные создания из всех, созданных богом, да, мои детки, да, — проворковал Жан Франсуа и скрылся за углом.

«Отличная игра», — решила Надин. Он бы мог одурачить кого угодно. Но она-то знала, что нанесла ему серьезный удар, за которым определенно последует одна из тяжелейших депрессий. Но если бы Надин так хорошо не знала Альбена, она бы решила, что ее слова… рассмешили его. Неужели такое возможно? Разумеется, нет, одернула она себя и принялась неодобрительно рассматривать женщин, сидевших вокруг нее.

Сейчас не время заказывать новые платья. Эти женщины из провинции или иностранки, и им просто приятно находиться здесь. Надин не нравилось это общество, но не носить же и дальше вещи от Альбена. Все-таки что могло так развеселить Жана Франсуа?

Если она попросит мадам Виолетту, то ее заказ выполнят в рекордные сроки. Надин записывала в блокноте номера моделей, стараясь не вспоминать разговор со своим адвокатом мэтром Жиро, состоявшийся этим утром. Она отправилась к нему, пытаясь убедить в необходимости и дальше расследовать жизнь этой сучки, матери Фов. Но, узнав о свидетельстве профессора Даниэля из Авиньона, мэтр Жиро сказал, что ее дело закрыто. Надин пошла к другим адвокатам, но все заявили ей в один голос: она должна смириться. Ничто не помешает Фов получить 25 процентов от состояния, как и предполагал Мистраль. Надин придется довольствоваться 75 процентами, объявили ей, как будто это изменит тот факт, что ее обокрали!

Как типично для ее адвоката повернуть все так, чтобы даже в случае проигрыша за ним осталось последнее слово, думала Надин. Она сказала ему, что он проявил преступную некомпетентность. И этот Жиро имел наглость возразить, что с самого начала уговаривал ее не оспаривать завещания. При воспоминании об этом вопиющем поведении карандаш Надин переломился пополам, так сильно она на него нажала. Мадам Виолетта, стоявшая в глубине салона и наблюдавшая за клиентками, немедленно принесла ей другой.

На подиуме появились манекенщицы в брючных костюмах, напоминающих мужские, с той особой утрированной ноткой, свойственной Сен-Лорану, которая никак не удавалась Альбену. Это в ее стиле, решила Надин. Именно то, что ей нравится. Она перевернула страницу.

Женщины, сидевшие с ней рядом, смотрели на колонки номеров в ее блокноте с неприкрытой завистью. Надин могла бы расхохотаться им в лицо. Каково это, приходить сюда и знать, что можешь позволить себе только одну вещь? Даже представить невозможно… Заглядываешь в шкаф, а там всего один костюм от дизайнера? Это все равно что сидеть на хлебе и воде 365 дней и есть нормально только раз в году. Зачем они вообще приходят? Надин отмечала номера жадно, со знанием дела. Ей не терпелось уйти в примерочную и увидеть себя в этих нарядах.

Ах, черт, и почему этот глупый мэтр Жиро не сказал ей, что текст завещания опубликуют? Почему он не предупредил, что репортеры помчатся в Экс и прочтут копию, хранящуюся там? Неужели этот тошнотворный самоуверенный слизняк, считающий себя мужчиной, не предвидел того, что последнюю волю ее отца переведут на все иностранные языки и опубликуют во всех столицах?

Во всяком случае, так ей сказал Филипп. Но мнение Филиппа ее больше не интересовало. Она выкинула его из дома в тот самый день, когда завещание Мистраля появилось на страницах «Монд» и «Фигаро». Велела выметаться сию же секунду. Забавно было наблюдать, с какой скоростью ее супруг собирал чемоданы. Он даже не пытался протестовать.

Надин решила, что Филипп догадывался о таком исходе и заранее собрался с духом. Мужчина с его опытом не мог не понимать, что, как только его жена получит деньги, она немедленно избавится от него. Вероятно, он готовился к этому дню еще со смерти Мистраля. Надин должна признать, что Филипп хорошо соображает, когда дело касается денег.

В любом случае, с облегчением вздохнула Надин, ей больше не придется оплачивать его счета, разбираться с его долгами и прислушиваться к его мнению. Для нее имеет значение только мнение ее друзей. Они поймут, что Мистраль впал в маразм, был болен, сошел с ума. А все остальные ничтожные существа, населяющие мир, едва прочитав новости в газетах, сразу же о них забыли. Месье Филипп Дальма считает, что она вылила себе на голову ведро с помоями? Ради бога! Типичная точка зрения для бонвивана на склоне лет и без гроша в кармане. Как он объяснит тот факт, что ни одна живая душа не заговорила с ней о завещании?

Разумеется, существует одно-единственное объяснение. Никто не упоминает последнюю волю Мистраля в разговорах с ней, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Вчера она встретила случайно Элен и Пегги у магазина «Гермес», и ни та, ни другая ничего ей не сказали о завещании. Правда, они не выразили ей соболезнований, приличествующих случаю. Они вели себя так, словно в ее жизни вообще ничего не произошло с того времени, когда они виделись в последний раз. Пожалуй, они были немного бесцеремонны.

Иногда даже самым воспитанным людям непросто говорить о смерти. Ведь именно поэтому соболезнования выражают письменно, а не по телефону, верно? Элен и Пегги. Нет, они не насмехались над ней. Если бы отец одной из них оставил подобное завещание безумца, у Надин хватило бы такта и стиля пошутить над этим, но она бы сделала это вслух, в лицо, чтобы пострадавшая сторона поняла, какие это пустяки, никоим образом не отражающие настоящего положения дел. Надин достала крошечный носовой платок и промокнула лоб. В салоне Сен-Лорана слишком жарко.

Вот они, короткие платья для коктейля. Она всегда любила эти произведения кутюрье, эту бравурность фламенко. Ей никогда не нравились наряды от Альбена с их классической, приглушенной сексуальностью. Он всегда во всем чересчур старался, этот Альбен.

Надин рассматривала модные туалеты, ее привычный взгляд впитывал каждую деталь, и при этом она не переставала гадать, как же выглядят картины из серии «Кавальон». Старик просто пошутил. Отказал ей в праве жить в том доме, где она и не собиралась жить; не позволил ей владеть портретами трех поколений шлюх, как будто они значат больше, чем все его остальные картины. Кавальон? Торговый город, никакого интереса не представляет.

Ее любопытство не настолько велико, чтобы ехать в Фелис и присутствовать там при снятии печатей с мастерской. Ее будет представлять Этьен Делаж, ее дилер. Он получит достаточно комиссионных, так что пусть едет в «Турелло» и остается там сколько потребуется. Пусть присмотрит за налоговыми инспекторами, пока они будут совершать свое черное дело.

Когда вышла первая манекенщица в вечернем платье, которое Надин просто обязана была купить, у нее кончились листки в блокноте, где она делала записи. Она подняла голову, чтобы позвать мадам Виолетту и попросить еще один, и увидела, что старшая продавщица шепчется с другими, прикрывая рот рукой. Все три женщины открыто глазели на Надин. Когда их взгляды встретились, продавщицы тут же отвернулись, но на их лицах она увидела то же выражение, которое уже видела на лицах Жана Франсуа, Пегги, Элен. Они над ней смеялись! Смеялись над ней!

Надин встала и пошла по проходу, наступая на ноги сидящих женщин. Она шла все быстрее и быстрее, пока не оказалась у выхода из демонстрационного зала.

— Мадам Дальма? Что-то случилось? Могу я помочь вам? — прошептала мадам Виолетта, поймавшая Надин уже у самых дверей.

— Здесь невыносимая духота. Я не могу сидеть несколько часов без кондиционера в такой теплый день.

— Ах, мадам Дальма, вы абсолютно правы. Я сожалею. Месье Сен-Лоран будет очень расстроен. Если вы позволите мне, мадам, я возьму ваш блокнот. Когда вы вернетесь, уверяю вас, кондиционер будет работать и все выбранные вами модели будут ждать вас в самой просторной примерочной.

— Я не увидела ничего, что бы мне понравилось.

— Ничего? — эхом повторила мадам Виолетта, не веря своим ушам.

— Ни единой вещи. Коллекция меня разочаровала. Я могу одеваться только у Альбена.

«Фов Люнель столь же упряма, что и ее отец», — сказал себе Адриан Авигдор, беседуя с ней в библиотеке своего дома.

— Я по-прежнему намерена сразу отправиться в Нью-Йорк, — повторила Фов. Она говорила мягко, потому что Адриан ей очень нравился, но настойчиво, не желая обсуждать свое решение.

— Разумеется, вы туда вернетесь. Но вы должны дождаться, когда откроют мастерскую вашего отца. Вы обязаны увидеть картины, которые он вам оставил.

— Вы не можете просто принять тот факт, что мне ничего от него не нужно? — взмолилась Фов. — Я отказываюсь от них. Я уже попросила мэтра Перрена заняться всем вместо меня, и он согласился.

— Я доверяю Жану во всем, но кое-что ни одно доверенное лицо сделать вместо вас не может. Вы не вправе даже просить об этом.

— Но я нужна в Нью-Йорке. — Фов постаралась найти еще один аргумент. — Вы не вполне понимаете ситуацию, милейший месье Авигдор. Представьте сотни красивых девушек и три тысячи потенциальных клиентов, жаждущих получить их в свое распоряжение. Как я могу их бросить?

— Вы продаете красивых девушек?

— Я думаю, вы знаете, чем я занимаюсь, — Фов рассмеялась его шутке.

— Но мне известно и то, что в агентстве есть кому работать в ваше отсутствие. Моя старая знакомая Маги вряд ли настолько поддалась действию времени. Я уверен, что она со всем отлично справится.

Фов смотрела на него и не спешила с ответом. Авигдор выглядел, как фермер, доящий корову, почти уснувшую на солнце, но ей никак не удавалось убедить его в своей правоте. Почему Адриан Авигдор упорно заставляет ее остаться? Она испытывала к нему слишком большую благодарность, чтобы просто игнорировать его желание, но он совершенно не поддавался на ее уговоры.

— Но зачем мне ехать? — снова заговорила Фов, собрав волю в кулак. — Что я буду делать с «Турелло»? У меня короткий отпуск, и я не всегда буду проводить его в Провансе. А что происходит с пустующими домами? Пожары, прорвавшиеся трубы, отвалившаяся черепица на крыше. Мне придется сдавать дом или платить слугам, которые будут там жить постоянно. Все это слишком сложно. Разумеется, я продам поместье.

— В завещании вашего отца ясно сказано, что вы можете поступить, как пожелаете.

— И что же тогда? — спросила Фов.

— Я все равно считаю, что вы должны хотя бы взглянуть на ваше наследство, на серию «Кавальон». Это ваш долг.

— Месье Авигдор, — ей некуда было больше отступать, — мы можем продолжать эту дискуссию до бесконечности. Но ради чего? Я знаю, как вел себя мой отец во время войны.

— Вот как. — Авигдору удалось скрыть свое удивление.

— Мне известно, что и для вас это не тайна, как и для многих других. Не спорьте, не надо. Просто скажите мне, вы все еще полагаете, что у меня есть «долг» по отношению к нему?

— Да, — твердо сказал Авигдор.

— Но почему? Как вы можете?

— Что бы ни совершил Жюльен Мистраль, вы не можете отрицать, что он любил вашу мать и она любила его. И он очень любил вас. Это абсолютно ясно из его завещания. Серию «Кавальон» Мистраль написал для вас, Фов, и из-за вас. Вы не можете повернуться к этому спиной.

— Значит, вы простили его?

— Да, я простил.

— Почему? — Фов подалась к нему.

— Возможно, потому, что он был гением. Я знаю, что это не оправдание, но это объяснение. Мой отец часто повторял мне слова из книги Иова. Если я не ошибаюсь, там сказано: «Великие люди не всегда мудры». Они также не всегда добры и смелы. Но дело не только в этом. Я прощаю его потому, что Мистраль был человеком, и я человек, всего лишь человек. Я ему не судья.

Авигдор как раз произносил последнее слово, когда в комнату вошел Эрик. Он остановился на пороге. Фов слушала Авигдора-старшего, но смотрела на Эрика.

— Возможно, вы и правы, но я не хочу ничего из прошлого.

— Я прошу только об одном визите, Фов, — настаивал Авигдор. — А потом вы можете поступить, как вам вздумается.

— Я думаю, что вам обоим придется удовольствоваться боевой ничьей, — заявил Эрик.

Адриан Авигдор с любопытством посмотрел на густо покрасневшую до корней волос Фов, неохотно кивнувшую в знак согласия. Почему это его сын говорит о какой-то ничьей, когда он, Адриан Авигдор выиграл? Он ни минуты не сомневался в своей победе. Адриан Авигдор не привык проигрывать дамам.

Несколько дней спустя, когда пошла уже вторая неделя октября, три оценщика, назначенные Министерством по налогам, наконец собрались приехать в «Турелло». Правительству пришлось ждать, чтобы самые известные эксперты Франции смогли оценить наследие Мистраля, потому что его состояние должно было стать слишком внушительным источником дохода для государства, чтобы доверить его оценку кому-нибудь одному.

По мере того, как Фов с Эриком и его родителями подъезжала все ближе к Фелису, ее беспокойство нарастало. Ей оказалось трудно принять тот факт, что ее все-таки убедили приехать еще раз в тот дом, две комнаты которого она любила больше всего на свете: мастерскую отца и свою спальню в башне. С шестнадцати лет Фов пыталась забыть о «Турелло».

После рассказа Кейт она испытала ужас, разрывающую сердце боль и безнадежную печаль за тех неизвестных, кому ее отец отказал в приюте. Ее охватил жгучий стыд. И вот теперь все эти эмоции, едва не лишившие ее рассудка много лет назад, снова нахлынули на Фов. Она ощущала их тем острее, чем ближе они подъезжали к Фелису. Ей казалось, что холод пробирает ее до костей. Напряжение и волнение заставляли ее прочувствовать каждый позвонок, словно больной зуб.

Чувства Фов были обострены до предела. Краски окружающего пейзажа казались такими яркими, что даже солнечные очки не смягчали их. Голоса Эрика и его родителей пронзительно отдавались в ушах, их жесты почему-то стали слишком порывистыми. Все вокруг приобретало очертания галлюцинации, которая становилась все более невыносимой. Машина медленно ползла в гору, пробиралась между высокими дубами, и наконец за кипарисами показались стены «Турелло».

Эрик остановил автомобиль на лужайке, заросшей чертополохом и луговыми травами, высохшими за лето. Фов медленно, неохотно вылезла из машины. Запах жимолости ударил ей в ноздри. Ей удалось так много забыть. Ей удалось забыть, что стены скрывала жимолость. Ей удалось забыть, что она никогда не могла сделать достаточно глубокий вдох и впитать в себя эту сладость. В этом благоухании сохранилось воспоминание о счастье.

— Судя по всему, оценщики уже приехали и ждут нас, — сказал Адриан Авигдор, пытаясь заставить Фов сделать шаг вперед. Она стояла напряженная и, как ему показалось, охваченная страхом. Ему и самому было не по себе. Он не бывал здесь с лета 1942 года, когда Марта Полиссон отказалась впустить его. Тогда Авигдор обернулся, уходя, и увидел в окне мастерской своего друга Жюльена Мистраля, безучастно смотревшего ему вслед.

— Идем. — Эрик бесцеремонно взял Фов за руку. Он буквально втащил ее во двор.

Пятеро мужчин курили, о чем-то беседуя у дверей. Одним из них был Этьен Делаж, дилер Мистраля, представлявший Надин Дальма. Трех оценщиков сопровождал инспектор налогового департамента из Авиньона. Каждый назвал себя и пожал руку Фов, Эрику и его родителям.

— Кто откроет нам дверь? — поинтересовался один из экспертов, высокий и элегантный парижанин с бородкой.

— У меня есть ключ, — ответил Делаж.

Налоговый инспектор из Авиньона снял печати с двери мастерской Мистраля.

— Мадемуазель? — обратился он к Фов, кивком указывая на дверь. Она лишь покачала головой.

Но все отступили в сторону, и Фов пришлось первой переступить порог, как того требовали приличия. Она расправила плечи, сделала несколько решительных шагов и остановилась как вкопанная. Тот шок, который она испытала, вдохнув знакомый аромат жимолости, оказался ерундой, незначительной мелочью по сравнению с тем, как подействовала на нее такая привычная и любимая ею смесь запахов, царившая там, где ее отец работал почти пятьдесят лет. Фов едва не закричала, столкнувшись со своим прошлым.

Фов на мгновение закрыла глаза, испуганная воспоминаниями. Наконец она все же подняла голову и оглядела мастерскую.

Но что это? Откуда эта симфония сияющих красок? Что это за полотна, пронизанные светом и жизнью? Или ей только показалось, что радость творчества расправила сильные крылья и готова взлететь? Где источник этого ритма, наполняющего воздух, подобно рокоту далекого грома?

В мастерской не было ничего, кроме нескольких больших полотен, превосходивших по размеру прежние картины Мистраля. Картины висели в строгом, продуманном, тщательно выверенном порядке. Единственными признаками присутствия художника стали старенькая стремянка в углу, его рабочий стол и старый мольберт с чистым холстом.

Фов едва могла дышать, глядя на последние работы своего отца, удивленная, испуганная, очарованная полетом его фантазии, устремившейся к ней. Вот львы, газели и голуби на ярком фоне полевых цветов и зеленых яблонь. А рядом, на другой картине, изобилие снопов пшеницы и ржи, зрелые гранаты, финики, виноград, оливки и фиги. Мистраль не поскупился на роскошь зелени и золота, свойственную разгару лета. Пальмовые ветви и мирт возносились над процессией, идущей под красной луной.

Поющие птицы… Роза Шарона… Кедры Ливана… Что все это значило?

На дальней стене висела самая большая картина. Вся роскошь остальных полотен меркла перед этим гигантским творением гения, где свет исходил из семисвечника. Монументальная менора излучала сияние славы тысячелетней веры на фоне триумфального красного цвета. Фов не находила слов, ее сердце бешено стучало. Она была охвачена благоговением.

За ее спиной раздался голос Эрика, прочитавшего вслух слова, которые Мистраль написал у основания меноры большими четкими буквами:

— «Вечный свет. Синагога в Кавальоне. 1774 год…»

— Он ездил в Кавальон! — воскликнула Фов.

— Вот что такое серия «Кавальон», — негромко, почтительно произнес Эрик.

Эксперты, налоговый инспектор, Делаж, Авигдоры ходили по студии, забыв обо всем на свете, громко восклицали, переговаривались, что-то бормотали себе под нос, пораженные гением Мистраля.

Фов не обернулась к ним. Она смотрела на семисвечник, символизирующий священный сосуд, стоявший на алтаре в пустыне и в двух храмах Иерусалима. Наконец она повернулась к Эрику и взяла его за руку. Они вместе двинулись по студии и остановились перед первой из огромных картин.

Две высоких свечи в начищенных подсвечниках, хлеб и серебряный кубок с вином на белоснежной скатерти. Простые скромные формы страстно говорили о благодарности создателю за дары, ниспосланные человеку. Картина излучала покой, радость, веселую торжественность, и Фов склонила голову, начиная понимать.

— «Суббота», — прочитал подпись бородатый эксперт из Парижа, переводя на французский с иврита.

Фов рванулась к следующим полотнам и поняла, что три картины, привлекшие ее внимание с самого начала, отец намеренно повесил отдельно от других. Она отступила назад, чтобы видеть их все сразу.

Рядом с ней встал Адриан Авигдор и начал читать надписи на иврите. Он вспомнил буквы, которые учил когда-то. Как выяснилось, они никогда не уходили из его памяти.

— «Песах», — сказал он громко, глядя на первую картину.

— Праздник исхода, — добавил эксперт из Парижа. — В память о выходе из Египта. Мистраль использовал символы «Песни песней».

— «Шавуот». — Авигдор повернулся ко второй картине. И снова последовало объяснение парижанина:

— Праздник первых плодов, когда в храм приносят первые снопы и плоды, в память о том дне, когда на горе Синай Господь дал Моисею Тору.

— «Суккот», — прочитал Авигдор третью надпись и замолчал.

— Праздник собирания плодов или праздник скиний, — вновь разъяснил эксперт. — Скинии, или шатры сделаны из веток и соломы в память о скитаниях по пустыне. В них следует ночевать под открытым небом в течение семи дней.

Фов покачнулась. Стены расступились, краски вспыхнули ярче, она услышала пение звезд и смех пальмовых ветвей, ее подхватили крылья ветра. Что-то в самой глубине ее души раскрылось навстречу этой музыке, и Фов поняла: Жюльен Мистраль сумел преодолеть преграду времени и оказаться в древнем Иерусалиме. Кисть язычника преобразилась, и он потратил последние силы на то, чтобы воспеть народ, поклонявшийся невидимому богу и славящий его до сих пор.

Фов закрыла глаза и прислонилась к Эрику.

— С тобой все в порядке? — встревожился он.

— Давай выйдем на минутку… Остальные картины я посмотрю позже.

У самых дверей к ним подошел Адриан Авигдор и вопросительно посмотрел на Фов. Он все понял по ее глазам. Авигдор удовлетворенно вздохнул и отошел в сторону. Фов уже прошла мимо мольберта Мистраля, но вдруг вернулась к нему. Ее внимание привлек листок бумаги, засунутый в щель деревянной рамы. На нем знакомым почерком отца была написана всего одна строчка. Листок пожелтел, чернила потускнели, но все же он держался на мольберте, как флаг с девизом.

— Услышь, о Израиль, господь наш бог, бог един, — вслух прочитала она. — Только это.

— Разве этого не достаточно?