След крови

Глава пятнадцатая

Мадлен лежала в кровати, подоткнув под себя одеяло. В углу на мольберте стояла наполовину законченная картина. Тринадцатилетний курносый Кении Карлайл-младший одним прорисованным глазом осуждающе смотрел на Мадлен, а второй глаз был пока лишь наброском без зрачка. Она терпеть не могла надменного маленького сопляка, но его мать уже заплатила половину гонорара, поэтому портрет надо закончить.

Ее вниманием завладела улица. Стеклянные двери были открыты, и в комнату врывались джунгли, изобилующие зеленью, звуками, запахами, движением. Шестипалый кот Титчи неподвижно восседал на краю пруда, свято веря, что в любой момент ему может подвернуться одна из черепашек. В каждом напряженном мускуле его маленького тельца сквозило стоическое упорство. Большую часть дня он проводил у пруда, не теряя надежды, что одно из этих маленьких существ покинет островок посреди водоема и окажется в пределах досягаемости его проворных лап. Хотя Мадлен прекрасно знала: кот растеряется и не будет знать, что делать, если одна из черепашек клюнет его в морду.

Пора было вставать, но Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой. При воспоминании о прощании с Микаэлой все внутри сжималось, превращаясь в черную пустоту. Почти такими же мучительными были мысли о том, что мама в психиатрической лечебнице. Росария совершенно обезумела, это было очевидно. Темные стороны жизни матери, которые открылись Мадлен в доме в Бате, стали для нее настоящим кошмаром. Сколько уже времени мама была больна? Сколько Микаэле пришлось страдать от неразберихи и хаоса, которые просто кричали о себе из грязных углов? А разбитая и поломанная мебель, а знаки на стенах… На алтаре в кухне лежали разложившиеся изуродованные трупики мелких животных. Повсюду горки пепла — следы небольших костров, разложенных прямо на полу (слава богу, полы в доме кафельные). Мама запросто могла сжечь дом и погибнуть вместе с девочкой. Потрясение от увиденного в доме сыграло свою роль в решении Мадлен согласиться с предложением Форбуша и его коллег. Они воспользовались тем, что Мадлен испытывала чувство вины, они взывали к чувству стыда за ее семью и упирали на то, что из нее не получилась настоящая мать.

Да и дочерью она была не лучшей: оставила мать в клинике, а сама вернулась домой. Вероятно, мама нуждалась в ней, но Мадлен не могла справиться со свалившейся на нее ответственностью и к тому же чувствовала, что и ее ждет безумие, если она останется в Бате. Да и что она могла сделать? До мамы было не достучаться — ее до потери сознания накололи лекарствами. Мадлен решила разузнать, можно ли забрать ее в Ки-Уэст. Если там найдется заведение, принимающее подобных пациентов — в чем Мадлен сомневалась, — Невилл оплатил бы лечение.

Она в Ки-Уэсте лишь неделю, а еще столько нужно сделать! Заработать денег, например на Кении Карлайле-младшем. На постели лежали фотографии Микаэлы, пара снимков мамы и ни одного — Невилла. Его Мадлен отрезала маникюрными ножницами. Она понимала, что следует спрятать фотографии подальше, — они лишь продлевают мучения. Скоро она так и сделает, потом встанет и будет жить дальше. Через день-другой. Она снова задремала, когда вдруг услышала ужасный грохот.

— Открой эту чертову дверь! — кричала Джина и била кулаками по деревянным панелям. — Я буду стучать, пока ты, черт возьми, не откроешь!

Мадлен поморщилась. Она совсем забыла, что они договаривались сегодня утром встретиться в баре на Сауг-бич. Там барменом работал кубинец, на которого Джина положила глаз. Он когда-то выступал с известной испанской труппой танцоров фламенко, и у него было тело, за которое не жалко и умереть. Но главным его достоинством было умение смешивать ультракрепкие коктейли «Маргарита».

Стук в дверь не стихал. Едва ли Джина догадывалась, что Мадлен нет дома, что она заперлась в студии.

— Мадлен, не будь дурой, выходи. Открой эту чертову дверь!

— Вот блин! — Мадлен вскочила с кровати и выбежала на улицу. — Джина, прекрати немедленно! Из-за тебя я заработаю дурную славу.

— Какую? Монашки-затворницы? — не осталась в долгу Джина и прошла во двор.

— Нет, славу вертихвостки, друзья которой не чураются крепкого словца.

— Когда это ты в последний раз вертела хвостом? — Джина взглянула на взъерошенную Мадлен и нахмурилась. — И когда в последний раз переодевалась?

— Ладно тебе. — Мадлен устало поплелась в студию. — Сейчас все сделаю.

Она натянула поверх лифчика и трусиков старое ситцевое платье. В окно она увидела, как Джина плюхнулась на качели, висевшие у пруда, и принялась разглядывать ногти на ногах. Подруга немного прибавила в весе с тех пор, как они расстались в Мексике, но в ней проглядывала страстная сексуальность, присущая полноватым женщинам с наплевательским отношением к окружающим — все трын-трава! — которая притягивала мужиков как магнитом.

— У тебя есть выпить? — крикнула она.

— Джина, заткнись! — выбежала из дома Мадлен.

Джина стояла на коленях возле пруда.

— Что это? Черепахи?

— Да.

Джина встала и посмотрела на подругу, как на больную.

— Господи, а приличнее ты ничего не могла надеть? Ты носила это платье, когда тебе было лет десять-одиннадцать. Еще я его помню!

— Извини, что не пришла утром. Совершенно вылетело из головы.

Джина дипломатично пожала плечами.

— Тебе есть у кого учиться, я сама такая. Как же ты похудела!

Мадлен через черный ход вошла в кухню. Джина — за ней. В холодильнике нашлись только пиво, мюсли из геркулеса с изюмом и орехами, несколько подгнивших фруктов.

Джина спросила:

— Так пойдем или нет? — Она схватила бутылку пива и стала искать, чем ее открыть. — Зайдем в новый бар, где подают морепродукты. Как там он называется? «Дары моря».

— Ой, нет. Может, в другой раз?

Джина глотнула пива и посмотрела на подругу.

— Послушай, сестренка. Может, поживешь немного у нас? Мама сама предложила. Она с радостью примет тебя. Не знаю, что с тобою происходит, но мне это не нравится. Я и сама бы недельку повалялась в кровати, но ты… Ну же, Мэд. Возьми себе в руки!

— Приходи завтра. В шесть я буду готова, и мы пообедаем в «Дарах моря». Я угощаю. В качестве компенсации за сегодняшнее утро.

Когда Джина вихрем унеслась, оставив после себя крепкий аромат духов и едва различимый запах пота, Мадлен принялась бродить по полупустым комнатам. Несмотря на любовь к родному дому, она не могла забыть, что он принадлежит Невиллу. Маме не положена даже часть, уж об этом он позаботился. Наряду с остальными чувствами, раздирающими ее изнутри, Мадлен ощущала жгучую обиду на отца. Он показал свое истинное лицо, и она не была уверена, что сможет когда-нибудь его простить. Сама мысль о том, что она зависит от Невилла, приводила Мадлен в ярость. Она жила здесь уже четыре года, а все счета оплачивал отец. Этому нужно положить конец! Она решила, что если хочет забыть прошлое, начать жизнь с чистого листа — надо подыскать другое жилье. Она не собирается быть в приживалках, ни за что!

Спустя полчаса Мадлен уже катила на велосипеде. Она видела несколько объявлений «Сдается дом» то ли на улице Уотсон, то ли на Гриннел (точно она не помнила, но ничего, найдет). Проколесив больше часа по улицам, она бросила эту затею. Даже в переулках жилье не сдавали. Приближался туристический сезон, с сожалением поняла она. Найти жилье будет ох как непросто!

Солнце уже садилось за горизонт, и Мадлен решила проехаться до Мэллори-сквер, пропустить стаканчик, посмотреть на фокусников и послушать уличных музыкантов. Может, встретит кого-нибудь из знакомых. В Ки-Уэсте все местные жители знали друг друга; кто-нибудь наверняка слышал, что где-то сдается дом. Но ее мысли. витали далеко, и это стало понятно, когда на Итон-стрит она повернула направо, а не налево. Черт! Да ладно, может, завтра. Устав от вечерней жары, она лениво крутила педали в сторону Палм-авеню, к морю. Свернула на Эйзенхауэр-драйв, остановилась у ряда плавучих домов на пристани Гэрри сон-Байт. Она еще с детства любила эти домики, похожие на кукольные. Прислонив велосипед к перилам, Мадлен ступила на пристань. Ах, если бы… Это уж точно были самые необыкновенные из самых причудливых домов на острове — разноцветные, удивительной формы, возведенные прямо на баржах. Каждый следующий еще эксцентричнее и сумасброднее предыдущего. Баржи, пришвартованные бок о бок, тихонько покачивались на волнах. Молодая женщина развешивала белье на шатком балкончике, старик поливал растущую в кадке на корме внушительную пальму… Чуть дальше, на барже, где стоял небольшой двухэтажный домик из бирюзовой гальки, маленькая собачка на цепи свирепо облаивала прохожих.

— Эй, малышка! — протянула к ней руку Мадлен. Разъяренная собачонка готова была броситься в воду и вцепиться в протянутую руку. — Успокойся, дорогая.

От ее слов собака совсем взбесилась.

В круглом окошке мелькнуло чье-то лицо — видно, хозяева решили выяснить, что происходит.

— Господи боже! — донеслось из домика.

Она сняла очки и стала всматриваться в это лицо. Несмотря на то что прошло больше шести лет, Мадлен ни секунды не сомневалась, кому оно принадлежит.

— Форрест? — беззвучно выдохнула она.

В тот же момент крюк, который удерживал цепь, вырвало из стены. В воздух поднялось облако мелкой соломенной пыли…

Мадлен открыла глаза и первое, что увидела, как и каждое утро, — фотографию Форреста на прикроватном столике. Он сидел в шезлонге на палубе своего плавучего дома, на коленях — собака. Это была собака соседей, но, как и большинство детей и животных, это грязное чудовище как магнитом тянуло к Форресту. Собака считала его дом своей территорией, которую нужно рьяно охранять.

Муж повернулся лицом к ветру, его белокурые волосы развевались, глаза чуть прищурены — слишком яркое солнце. Его полуобнаженное мускулистое тело, загорелое и обветренное, казалось на удивление красивым несмотря на худобу. Мадлен боготворила своего мужа. Ее первые впечатления, несмотря на юный возраст, с годами не потускнели. Форрест был прекрасным другом и любовником, и на него просто приятно было смотреть.

Внезапно у Мадлен так защемило в груди, что она протянула руку и перевернула снимок лицом вниз. Сколько раз за минувшие годы ей приходилось с усилием брать себя в руки, беспощадно напоминая себе, что он умер? Исчезла каждая его частичка: тело съели обитатели моря, кости разложились. Исчезла, как и необоснованная надежда на то, что Рэчел — ее дочь. Упорное нежелание примириться со смертью мужа было симптомом невротического состояния, от которого ей давно уже следовало излечиться. Любому пациенту со сходными симптомами она бы посоветовала изменить свою жизнь, встряхнуться. Может быть, настало время спрятать эту фотографию — как символическое осознание того, что Форреста больше нет? Если не принимать во внимание Гордона, как она сможет встретить и полюбить другого мужчину? Она оценивала мужчин через некую призму, в которой всё достоинства Форреста виделись в ярком свете, подобно миллиону мерцающих звезд.

Гордон! Сквозь пелену похмелья и недосыпания она внезапно вспомнила, что произошло вчера ночью, вспомнила, что случилось на римских раскопках, вспомнила свое путешествие домой на такси. Вспомнила, как долго стояла под горячим душем, чтобы смыть с себя даже его запах (а заодно и отвращение к себе самой). О чем она думала, когда занималась сексом без презерватива с сексуально одержимым? Хотя на Гордона это было совершенно не похоже. Чтобы он забыл надеть презерватив? Да никогда! Мадлен чрезвычайно разозлило его «галантное» обхождение во время их так называемого занятия любовью. Его пьяное признание в любви закончилось банальным перепихоном. Что ж, она уже не ребенок, кроме себя винить некого. Она хотела этого так же, как и он. Они действовали под влиянием обычной похоти, без лишних слов и обещаний — так иногда случается, когда ты пьян и теряешь осторожность.

В голове вспыхнул еще один образ: фигура человека в темноте, который явно преследовал их от Милсом-стрит до самого заброшенного дома. Когда она вышла одна на улицу, он мог бы вырвать у нее сумочку и убежать — никто бы его не догнал. Но когда шанс с Мадлен был упущен, мужчина, по-видимому, решил, что Гордон станет более легкой добычей. О боже!

Она потянулась к телефонной трубке и набрала номер: телефон Гордона до сих пор всплывал в памяти. Никто не брал трубку. После шестого гудка включился автоответчик.

— Гордон! — Она старалась говорить как можно суше. — Звоню, чтобы проверить, что все в порядке. Возле места раскопок вчера ночью отирался подозрительный тип. Можешь как-то дать знать или прислать сообщение, что с тобой все в порядке? — Она поколебалась. — В ближайшие несколько дней я буду очень занята, поэтому не смогу с тобой поговорить. Приятного отдыха!

Она допила кофе и выглянула через окно в сад. От смога, который частенько затягивал город, даже воздух казался грязным. В этом климате ее пальмы казались неуместными. Она тосковала по родине, по своему острову. Внезапно ее охватило желание все бросить, распродать вещи и вернуться. Наколоть Росарию снотворным, посадить в самолет до Майами и найти место для сумасшедших кубинцев, где поклоняются оришам, слушают самбу и румбу, где слышна только испанская речь.

При мысли о доме она протянула руку и поставила фотографию Форреста на место. Зачем лишать себя удовольствия от его компании?

Она всматривалась в мириады крошечных мангровых островков.

— Господи, Форрест, я надеюсь, ты знаешь дорогу. А если мы сядем на мель? Пройдут недели, прежде чем нас найдут. Мы умрем от обезвоживания, и наши кости склюют грифы.

— Знаю, мэм, — ответил Форрест. — Хитрые твари эти грифы.

— Her, серьезно…

— Следует оттачивать свое мастерство в искусстве навигации, дорогая. — Они огибали один из островов на небольшой лодке. — Уже по цвету узнаешь отмели. Там вода коричневая и грязная. А лазурная и синяя между ними — это протоки. Следует держаться в протоках. Все просто, как дважды два.

— Да, логично, — согласилась Мадлен.

— Видишь тех длинноногих болотных птиц? — спросил он, задержав взгляд на ногах Мадлен. — Они указывают, куда подплывать не следует, — там слишком мелко.

Она засмеялась.

— Ладно, ладно.

Она встала у него за спиной и обняла за талию. У него была загорелая мускулистая спина, выцветшие на солнце волосы отрасли. Она потерлась лбом о его спину. Она никак не могла им надышаться!

Форрест протянул руку и положил ее Мадлен на бедро.

— А если мы, потеряв бдительность, сядем на мель, ты выскочишь из лодки и будешь толкать.

— Вот, значит, как, Ромео?

Они лавировали между двумя островками и, к невероятной досаде Форреста, таки сели на мель. Однако с тем, чтобы толкать лодку, можно было повременить. Место было великолепным: два крошечных островка, сплошь покрытых сочной растительностью, где обитало множество пронзительно кричащих птиц. Форрест установил зонт, а Мадлен организовала пикник. Они лениво ели в тишине, устроившись на уютных сиденьях лодки, которую арендовали в гавани Ки-Уэста. Форрест копил деньги, чтобы купить еще одно рыболовное судно, а его отец выставил на продажу мотель «Домик дельфина» и собирался выйти на пенсию. Он говорил, что половину от вырученной суммы отдаст Форресту на покупку нового судна, а оставшихся денег ему хватит до конца жизни.

Внезапно Форрест повернулся к Мадлен.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Мадлен удивленно подняла брови, потом засмеялась.

— Не слишком ли мы торопимся? Мне ведь только двадцать один.

Мадлен сочла его слова брошенным вскользь доказательством того, что он не просто хочет с ней переспать. Но, глядя на Форреста, она поняла: его предложение руки и сердца не импульсивный, а хорошо продуманный, взвешенный и очень серьезный шаг. Она поежилась, раздосадованная своим неромантичным ответом. По липу Форреста было заметно, насколько он разочарован и обескуражен. Должно быть, сделать предложение было непросто.

— Можно подумать? — быстро добавила она и после короткой паузы продолжила: — Только если мы будем жить на твоей барже. И мне не придется менять фамилию и привычки.

Он обнял ее и крепко поцеловал.

— Это значит «да»?

— «Да». — Она кивнула, широко улыбаясь. — Только на этих условиях.

— Я подарю тебе на свадьбу плавучий дом.

— Боже! Не стоит заходить так далеко. А баржа на самом деле твоя?

— Баржу оставила мне мама. Раньше она принадлежала ее отцу. Как ты уже, наверное, поняла, за нее много не получишь.

Оба были ошеломлены внезапной переменой в своих отношениях. Они обнялись и прилегли на сиденье. Мадлен почувствовала, как начали дрожать руки, а сердце учащенно забилось. Не стоило так поспешно соглашаться! Они вместе всего месяц, и она ждала подходящего момента, чтобы рассказать ему все. Она так и не решилась открыть правду — после всего, что с ней произошло, было так приятно чувствовать, что тебя любят. Но теперь пути назад нет.

— Я должна тебе кое-что сказать, Форрест.

Он повернул голову и пристально взглянул на Мадлен.

— Ты уже замужем?

Она высвободилась из его объятий.

— Ты помнишь тот день в саду дома, за которым ты присматривал… вскоре после нашей первой встречи?

— Такое разве забудешь! — серьезно ответил он. — Мне и вправду жаль, что я повел себя так. Я просто обезумел, когда понял, что мы…

— Нет, — прервала она. — Дело не в этом. Ты был абсолютно прав, когда разозлился, но, понимаешь… Я забеременела.

— Забеременела?

Он недоуменно уставился на нее.

— У нас была дочь, Форрест.

Она почувствовала, как по щекам потекли слезы.

— У нас была дочь… — ошарашенно повторил он, приподнимаясь на локте и вглядываясь в лицо Мадлен. — Ты шутишь?

Она покачала головой, не открывая глаз.

— А почему ты говоришь о ней «была»?

Мадлен разрыдалась. Она не собиралась плакать, но слезы уже нельзя было унять.

— Я отдала ее на удочерение… всего за две недели до того, как встретила тебя в плавучем квартале.

Он схватил ее за плечи и заставил посмотреть в глаза.

— Но, Мадлен, дорогая… зачем ты это сделала? Почему мне ничего не сказала?

Лицо его посерело, глаза расширились от ужаса.

— Я хотела тебе сказать. Я писала тебе письма, когда ты был в Индии. Ездила к твоему отцу в Ки-Ларго три года назад. Я думала рассказать ему о нашей дочери, но когда он сообщил, что у тебя есть невеста, что ты не хочешь читать мои письма… Он сказал, чтобы я оставила тебя в покое… Он был очень вежлив, но я поняла намек. Он рассказал мне о том, как ты был расстроен после нашего расставания.

Прошла минута. Тишину нарушали только пение птиц и всхлипывания Мадлен. Форрест потряс ее за плечи.

— Мадлен, перестань плакать. Нужно поговорить. Ты должна рассказать мне, почему отдала дочь.

Она попыталась справиться с рыданиями. Как ему объяснить, почему она так поступила? Разве он поймет?

— Моя мать взяла дело в свои руки и стала с самого рождения присматривать за малышкой. Думаю, такое положение вещей было неизбежным. Мне было всего шестнадцать, у меня случилась послеродовая депрессия, а она так хотела второго ребенка! Мы много ссорились из-за малышки, и наконец я не выдержала. В Англии я чувствовала себя инопланетянкой и очень скучала по дому. Поэтому я решила вернуться, оставив Микаэлу на попечение родителей, и начать жизнь заново. В конце концов отец встретил другую женщину, а у мамы не выдержали нервы. Я путешествовала с Джиной по Мексике… Я и понятия не имела, что происходит. Микаэлу отдали приемным родителям. Оказалось, что мать страдает шизофренией, а отец просто решил умыть руки. — Мадлен попыталась взглянуть Форресту в глаза, но не смогла. — Как только правда выплыла наружу, я тут же полетела в Бат, но чиновники из попечительского совета не позволили мне увидеть Микки. Я понимаю, девочке необходима была спокойная обстановка… Одному богу известно, что ей пришлось пережить! Пара, которая оформила над ней опеку, подала документы на удочерение. Я растерялась. Микаэла была по-настоящему счастлива с новыми родителями, а я чувствовала, что уже давно отказалась от собственной дочери. Я подписала необходимые бумаги, потому что решила, что просто обязана это сделать. Микаэле нужна настоящая семья…

Форрест сжал ее плечи.

— Уже поздно? Поздно вернуть ее?

Мадлен снова расплакалась, он обнял ее.

— Если бы я только знал…

— Поздно, Форрест. Слишком поздно.