Слово о полку Игореве

Глава VIII СУДЬБА СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX–XX вв

Теперь предстоит рассмотреть последнюю страницу истории Слова о полку Игореве — его судьбу в исторической и литературоведческой науке XIX–XX вв.[Подробный критико-библиографический очерк изучения Слова до 1955 г. см. в кн.: Головенченко Ф. М. 1) Слово о полку Игореве: Историко-литературный и библиографический очерк. М., 1955; 2) Слово о полку Игореве. М., 1963. Библиографию см. в кн.: Слово о полку Игореве: Библиографический указатель / Под ред. С. К. Шамбинаго. М., 1940; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве»: Библиография изданий, переводов и исследований. М.; Л., 1940; Дмитриев Л. А. Слово о полку Игореве: Библиография изданий, переводов и исследований 1938–1954. М.; Л., 1955; Попов П. Н. Дополнения к библиографии работ о Слове о полку Игореве за 1938–1954 гг. //ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 706–716. {Cooper H. R. Jr. The Igor Tale. An annotated Bibliography of 20th century non-soviet scholarschip on the Slovo o polku Igoreve. London, 1978; Купер Г.-Р. Изучение «Слова о полку Игореве» в Северной Америке до конца 1983 г.//Слово. Сб.-1988. С. 429–433; Дробленкова Н. Ф., Зарембо Л. И., Пелешенко Ю. В., Соколова Л. В. «Слово о полку Игореве»: Библиография работ на русском, украинском и белорусском языках. 1968–1987. Л., 1990. См. также: Творогов О. В. Библиографии и библиографические обзоры «Слова»//Энциклопедия. Т. 1. С. 111–116. Библиографические сведения можно почерпнуть также из «Энциклопедии „Слова о полку Игореве“» (СПб., 1995) и книги М. Г. Булахова: «Слово о полку Игореве» в литературе, искусстве, науке: Краткий энциклопедический словарь. Минск, 1985.}] Если говорить точнее, то нас будет интересовать только вопрос о том, как трудами многих поколений ученых подготавливались условия для выявления источников и определения времени и автора этого замечательного произведения.

Сомнения в подлинности и древности Слова о полку Игореве появились еще до публикации этого памятника. Их, в частности, высказывал А. Л. Шлецер. Правда, сразу же после издания Песни об Игоревом походе он их отбросил.[ «Что это творение в поэтической прозе есть древнее и даже подлинное, теперь я более не сомневаюсь». Шлецер А. Л. Нестор. СПб., 1809. 4. 1. С. 884. См. также: {Schlözer A.} Göttingische Anzeigen von gelehrten Sachen. 1801. St. 203. S. 2028–2030 (ср.: Schlözer A. Nestor. 1801. Bd 2. S. 277).]

Глубоко поэтичные строки Слова сразу же обратили на себя внимание крупнейших писателей и поэтов начала XIX в., а образ Бояна сделался уже тогда символом древнего поэта-сказителя. К нему обращались H. М. Карамзин, Г. Р. Державин, М. М. Херасков, Н. А. Львов, В. Г. Нарежный, В. В. Капнист. Патриотическое звучание Слова о полку Игореве привлекло к себе внимание великого писателя-революционера А. Н. Радищева. Но вот в научной литературе настораживает и отсутствие откликов на издание, и сравнительно длительное молчание специалистов.

Первая большая работа о Слове о полку Игореве была написана в 1805 г известным поклонником старинного русского языка А. С. Шишковым (1754–1841), старавшимся на примере этого памятника доказать, что «язык наш процветал издревле».[Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1826. Ч. 7. С. 37. Впервые Шишков обратился к Слову еще в 1804 г. (Альтшуллер М. Г. «Слово о полку Игореве» в кругу «Беседы любителей русского слова»//ТОДРЛ. Л., 1971. Т. 26. С. 110).] Заметим, что именно А. С. Шишкову принадлежит первая публикация и перевод на русский язык поддельной «Краледворской рукописи» Ганки, имитированной под древнечешский эпос.[Кораблев В. И. Вячеслав Ганка и его «Краледворская рукопись»//Известия АН СССР. Отделение обществ, наук. 1932. № 6. С. 528–529.]

Однако уже в этот период раздавались голоса видных исследователей, сомневавшихся в подлинности Слова о полку Игореве. В 1806 г. вышел первый перевод Слова на польский язык, выполненный Ц. Годебским (1765–1809). Годебский еще в 1804 г. автором Слова считал А. И. Мусина-Пушкина.[Godebski С. Wyprawa Igora przeciw połowcom, poema A. I. Mussin-Puszkina // Godebski C. Dzieła wierszem i proza. Warszawa, 1821. Cz. 2. S. 308–370. См. также: Szolson M. O pierwszym przekładzie «Słowa o wyprawie Igora» na jeżyk Polski //Kwartalnik Institutu Polsko-Radzieckiego. 1956. N 3–4. S. 68–76; Шолъсоп М. О первом переводе «Слова о полку Игореве» на польский язык //ТОДРЛ. М.; Л., 1956. Т. 12. С. 71–78. {См. также: Федотова М. А. Годебский Циприан//Энциклопедия. Т. 1. С. 33–34.}] Он писал, что Мусин-Пушкин, «действительно, объявил, что он был только переводчиком рукописи с древнего (языка)… но поскольку многие сомневаются в этом источнике… осмеливаемся ее счесть за произведение подложное или по меньшей мере переработанное при его подновлении».[Godebski С. Zabawy przyiemne i pożyteczne. Warszawa, 1806. T. 5. S. 71.]

В 1812 г., сравнивая слог Русской Правды со Словом о полку Игореве, М. Т. Каченовский сделал оговорку: «ежели песнь сия в самом деле есть остаток отдаленной древности».[Каченовский М. Т. Взгляд на успехи российского витийства в первой половине истекшего столетия //Труды ОЛРС. М., 1812. Ч. 1. С. 20.]

Все это только отголоски полемики, которая велась вокруг Слова длительное время. Во всяком случае в 1815 г., говоря о Песни о походе Игоря, П. М. Строев писал, что «долго оспаривали ее подлинность».[Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. М., 1815. С. 10.] Так было положено начало спору о времени составления Слова о полку Игореве.

В мае 1812 г. П. Ф. Калайдович, брат известного исследователя древнерусских памятников К. Ф. Калайдовича, представил в Общество любителей российской словесности при Московском университете письменный вопрос: «На каком языке писана Песнь о полку Игоря…», в котором, в частности, он писал: «Сия песнь, говорю, скоро после своего появления произвела сомнение в ученых людях: они не могли уверить себя, что поэма сия принадлежит XII веку».[Текст вопроса опубликован: Труды ОЛРС. М., 1812. Ч. 4. С. 159, 177–181. См. также: Калайдович П. Задача для решения//Вестник Европы. М., 1812. № 10. С. 136–141. Об авторстве см.: Козлов В. П. К. Ф. Калайдович как исследователь «Слова о полку Игореве» // Материалы XXVI научной студенческой конференции Тартуского университета: Литературоведение — Лингвистика. Тарту, 1971. С. 7—10. [К. Ф. Калайдович опубликовал ответ на этот вопрос: Неизвестный {Калайдович К Ф.] Опыт решения вопроса, на каком языке написана Песнь о полку Игоря: на древнем ли славянском, существовавшем в России до перевода книг Священного писания, или на каком-нибудь областном наречии?//Труды ОЛРС. М., 1818. Ч. 11. С. 1—32.}] Считая, что поэзия у всех народов предшествовала учености, П. Ф. Калайдович как бы спрашивал, «почему же нам не верить, взявши в пример Гомера и Оссиана, что гений, подобно северному сиянию, является во мраке ночи».[Калайдович // Задача для решения.]

Первое сведение о том, что рукопись Песни о полку Игореве погибла в пожаре 1812 г., сообщил в печати П. М. Строев в 1815 г.[ «Список, с коего она напечатана, хранившийся в библиотеке графа А. И. Мусина-Пушкина, в 1812 году сгорел» (Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. С. 10). Тогда Строев еще не сомневался в подлинности Слова, как, впрочем, датировал XIV в. и бардинский список Слова, приобретенный А. Ф. Малиновским. {Ср.: Козлов В. Г1. Кружок А. И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». М., 1988. С. 68–69.}] Это сведение восходит к графу. Ведь в том же году А. Ф. Малиновский заметил о рукописи Слова, что «при нашествии на Москву неприятеля она сгорела».[Дмитриев. История первого издания. С. 155.] Впрочем, сам А. И. Мусин-Пушкин в автобиографии 1813 г. предпочел ограничиться общей фразой о гибели всего драгоценного собрания рукописей. Это же повторил и К. Ф. Калайдович в биографии графа.

В июле 1812 г. К. Ф. Калайдович поступил в ополчение, в котором находился год (до увольнения 23 июля 1813 г.). Сразу же по возвращении в Москву он приступает к работе над русскими древностями. Уже в конце этого года К. Ф. Калайдович начал свою упорную борьбу с той стеной молчания, которой окружил А. И. Мусин-Пушкин историю приобретения рукописи Слова. Еще 31 октября К. Ф. Калайдович обратился с письмом к графу, в котором просил сообщить ему, «какие рукописи и древние вещи… сохранились в Вашей деревне».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. М., 1862. С. 95. Дата этого письма (31 октября) содержится в ответе К. Ф. Калайдовича от 8 ноября 1813 г.] 8 ноября А. И. Мусин-Пушкин ответил ему.[ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278.] Получив этот ответ 19 ноября, К. Ф. Калайдович на следующий день написал графу новое письмо. В нем он задавал Мусину-Пушкину уже несколько вопросов, касающихся непосредственно Слова о полку Игореве: «Я желал бы знать, — писал он, — о всех подробностях несравненной Песни Игоревой, т. е. на чем, как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского?».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 96. Дата письма К. Ф. Калайдовича устанавливается по ответному письму А. И. Мусина-Пушкина Бантышу-Каменскому от 20 декабря 1813 г.] Одновременно Калайдович сообщал адресату, что полученную от него автобиографию он «осмелился предварительно напечатать в Вестнике Европы».[Речь идет о публикации: Калайдович К. Ф. Записки для биографии е. с. графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Вестник Европы. 1813. Ноябрь. 4. 72, № 21–22. С. 76–89.] В письме интересна ссылка на Малиновского, который, очевидно, не мог прояснить Калайдовичу обстоятельства обнаружения Слова. Только 20 декабря 1813 г. граф написал Калайдовичу письмо, в котором сообщил, что Слово приобрел его комиссионер у впавшего в нужду архимандрита Иоиля.[Калайдович К. Ф. Биографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Записки и труды ОИДР. М., 1824. 4. 2. С. 35–36.] Увы, сведения были неполными, сбивчивыми и сопровождались просьбой не разглашать их (поэтому Калайдович даже после смерти графа издал его письмо только в извлечениях).[ «На вопросы ваши объяснения при сем прилагаю, вследствие желания вашего. Хотя назвал Вам участвовавших в издании Песни о Полку Игореве, но как не знаю, будет ли то согласовано с их волею, а потому и прошу оставить сие между нами. Ежели же дадут названные согласие, тогда делайте, что вам угодно…» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278). Рукопись текста «ответов» (изданных Калайдовичем) не сохранилась. Письма А. И. Мусина-Пушкина к К. Ф. Калайдовичу впервые исследованы Ф. Я. Приймой в его докладе, прочитанном в Пушкинском Доме в мае 1963 г. См.: Ю. К. [Бегунов]. В секторе древнерусской литературы//РЛ. 1963. № 3. С. 231–232. [О Калайдовиче см. также: Творогов О. В. Калайдович Константин Федорович // Энциклопедия. Т. 3. C.5–6]

Несколько слов следует сказать об автобиографии А. И. Мусина-Пушкина. В ней граф подробно перечисляет все свои заслуги в собирании и издании российских древностей. Он рассказывает о приобретении им бумаг Крекшина, среди которых якобы были найдены Лаврентьевская летопись и «Книга Большому чертежу». Не забыл он перечислить ценные дары, полученные им от Екатерины, Державина и некоторых церковных деятелей (в том числе греческое Евангелие IX в., литовский статут 1588 г.). Наконец, перечислил Мусин-Пушкин и покупки рукописей из собраний А. Барсова и Елагина. И только об одной уникальной рукописи А. И. Мусин-Пушкин сохранял полное молчание — о Слове о полку Игореве.[Оно упомянуто лишь в перечне изданных графом книг.]

Чем же вызвано такое ледяное безмолвие как раз тогда, когда вокруг этого памятника разгорелись жаркие споры? Может быть, граф не хотел признаваться в том, что он незаконно приобрел ее из числа рукописей, присланных в Синод по указу 1791 г.? Но ведь сообщил же он ложные сведения о Лаврентьевской летописи и «Книге Большому чертежу». Почему же он не мог сказать что-либо подобное о Слове о полку Игореве? В конце концов, он мог просто сказать о находке этого памятника, не говоря о том, как он был обнаружен. Но Мусин-Пушкин молчал. Значит, дело было в самом памятнике, а не в способе его приобретения. Не будучи уверенным, что загадка Слова о полку Игореве сохранится вечно, А. И. Мусин-Пушкин счел за благо вовсе промолчать об этом памятнике с тем, чтобы не давать повода своим «недоброжелателям» дискредитировать его «доброе имя» как ученого и собирателя древностей, обвинив его в подлоге.

А. И. Мусин-Пушкин был крайне недоволен появлением в печати его автобиографии. В письме от 1 декабря 1813 г. Д. Н. Бантышу-Каменскому он писал, что читатель, «не знающий меня коротко или кто из неблагонамеренных легко почтет меня лжецом или хвастуном».[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 414.] И действительно, уже 5 декабря книгопродавец В. С. Сопиков в письме Калайдовичу уличал графа в заведомой лжи.[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 415–416. Об этом см. главу VII.] Отношения Мусина-Пушкина с Калайдовичем испортились. На первую попытку молодого историка выяснить правду о Слове А. И. Мусин-Пушкин в письме от 8 ноября не ответил ни слова.

23 декабря 1813 г. Калайдович снова обращается к А. И. Мусину-Пушкину, извиняясь за свою «дерзость», т. е. за публикацию его автобиографии. Из этого письма видно, что Д. Н. Бантыш-Каменский показал Калайдовичу гневное послание Мусина-Пушкина,[Калайдович просил «не винить» Д. Н. Бантыша-Каменского и как бы отвечал на доводы графа: «Читателям благонамеренным она (т. е. автобиография. —Л. 3.) принесет услаждение» (Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97). Дата Бессонова (13 декабря) неверна. Правильную дату (23 декабря) см. в письме А. И. Мусина-Пушкина от 18 января 1814 г.] и Калайдович теперь стремился успокоить подозрительного графа, рассыпаясь ему в комплиментах, а вместе с тем опять повторял свои вопросы: «Кто верит словам завистников, дерзающих говорить вместе, что Песнь Игорева подделана? Кто мог с такими глубокими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем роде, не видя настоящей ему основы? Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о Песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пиесах с нею вместе помещенных, и для сего-то я утруждаю вас покорнейшею моею просьбою. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Д. Н. Б.-Каменским, H. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским — назовите, которых вы знаете, и положить для утверждения в Архив Коллегии Иностранных дел». Далее Калайдович сообщал, что «время, от коего зависит скрывать и открывать, явит нам неоспоримые доказательства ее (т. е. Песни. — А. 3.) достоверности, подобно одному, недавно мной найденному в Апостоле».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97.] На это письмо А. И. Мусин-Пушкин не ответил.

В письме от 1 января 1814 г. Калайдович (31 декабря он получил письмо графа от 20 декабря) снова писал: «Последнего письма моего, в. с., получить еще не изволили, в котором я просил наименовать особ, видевших подлинник Песни Игоревой, для утверждения сей драгоценности».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 99.] Но большего узнать от графа Калайдовичу не удалось. А. И. Мусин-Пушкин в ответном письме от 18 января 1814 г. благодарил его за находку Апостола, но от торжественного «акта», который бы свидетельствовал о подлинности Слова, уклонился.[Он писал: «О надписи, найденной Вами в Апостоле, замечание Ваше нахожу весьма справедливым. Предлагаемое Вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним, прошу оное оставить». Он прибавлял также: «Прошу оставить ответы мои между нами» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278).] В этой связи B. П. Адрианова-Перетц пишет: «Каким же в таком случае искусным притворщиком был Мусин-Пушкин, если он сумел так сдержанно-спокойно ответить К. Ф. Калайдовичу на его сообщение 1813 года о „надписи“, найденной им на Апостоле 1307 г.». В. П. Адрианова-Перетц удивляется, как мог Мусин-Пушкин, если он использовал в Слове цитату из Апостола, «не воспользоваться сообщением Калайдовича и не поднять шум о его находке».[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века//РЛ. 1965. № 2. С. 150.] Я не буду сейчас определять, какой степенью лицемерия и притворства обладал один из наиболее удачливых царедворцев конца XVIII в. А. И. Мусин-Пушкин. Важнее другое. В обстановке, когда уже раздавались голоса, утверждавшие, что Слово — позднейший памятник, А. И. Мусин-Пушкин скорее должен был не поднимать «шума» из-за Апостола, так как он-то сам прекрасно знал, в каком отношении находилась приписка Домида к тексту Слова. «Шум» мог обернуться против самого издателя Игоревой песни.

Последнее письмо графа К. Ф. Калайдовичу написано было 30 марта 1814 г. и содержало только «благодарность за почтенное письмо ваше и сообщение мне биографии в Бозе покоящегося почтеннейшего моего друга».[ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278.]

В то же самое время голоса сторонников позднего происхождения Слова стали звучать все громче и громче. К их числу принадлежал митрополит Евгений (Болховитинов), один из крупнейших знатоков русских древностей,[См. также: Дмитриев Л. А. Болховитинов Евфимий Алексеевич//Энциклопедия. Т. 1. C. 136–139.] проявлявший интерес и к французской рационалистической литературе (он, в частности, составил биографию Вольтера). Евгений в письме К. Ф. Калайдовичу от 18 января 1814 г. высказал предположение, что «Игорева песнь» могла «сочинена быть в XV веке, когда воображение и дух россиян уже ободрился от успехов над татарами». Евгений обратил внимание на странное выражение «старыми словесы», которыми ведет свой рассказ автор Слова: «Не значит ли это, что он силился написать старинным прежних времен слогом, а не современным себе. Следовательно, он не современник событий. Много у нас русских песен, писанных натуральным старинным слогом о временах даже Владимировых. Кто же отнесет их к тем временам?».[Полевой. Любопытные замечания. С. 18.]

Д. С. Лихачев вслед за А. В. Соловьевым считает, что Евгений «сомневался в древности „Слова“…а затем отказался от своих сомнений».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 136. Ср.: Соловьев. Восемь заметок. С. 383–385. Замечания А. Мазона на последнюю из названных статей см. в кн.: Quelques donnees historiques sur le Slovo d’Igor’ et Tmutorokan’ par M. I. Uspenskij par Andre Mazon et Michel Laran. Paris, 1965. P. 134–139.] Оба исследователя ссылались на письмо Евгения Анастасевичу от 11 ноября 1814 г. В нем Евгений писал, что вся найденная Тимковским Песнь («Сказание о Мамаевом побоище») «расположена совершенно по Игоревой, которую без сомнения сочнитель имел перед глазами».[Письма митрополита Евгения к В. Г. Анастасевичу//Древняя и новая Россия. 1880. Октябрь. C. 359. Подлинники см.: ЛОИИ, ф. Лихачева, № 136/4.] Но из этого письма отнюдь не следует, что Евгений датировал Слово XII в. В следующем 1815 г. в примечаниях к рукописным тетрадям Державина он повторил свое мнение о Слове как о памятнике XIV–XV вв.[ «Может быть Песнь Игорева писана не в XII веке, а гораздо позже, и например, в XIV или XV-м, когда уже воскрес унылый от татарского порабощения гений Русский. По крайней мере так заключить можно из первых слов певца Игорева» (Державин Г. Р. Соч. СПб., 1872. Т. 7. С. 624).]

Глубоко интересуясь Словом о полку Игореве, Евгений в конце 1814 г. написал письмо известному исследователю древнерусской письменности В. Г. Анастасевичу. Последний ответил ему обширным письмом, из которого сохранилась, к сожалению, лишь «выписка», не позволяющая полностью судить о взглядах самого Анастасевича.[Принадлежность «выписки» перу В. Г. Анастасевича установил Ф. Я. Прийма (см.: Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли первой трети XIX века// Слово-1950. С. 296–303).] Что это так, видно из письма к нему Евгения от 20 декабря 1814 г.: «Искренно благодарю Вас за замечания Ваши на песнь Игореву. Я давно сходно с Вами думал, что первая строка сей песни доказывает не древность ее, а подделку под древность. Карамзин и другие москвичи также относят ее к концу XIV или к половине XV века. Толкованиям Вашим многих слов сей песни я верю».[Письма митрополита Евгения к В. Г. Анастасевичу. С. 363. К сожалению, при передаче текста письма Евгения Ф. Я. Прийма без отточия опустил две фразы: «Я давно… XV века» (Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли»… С. 302) и тем самым представил взгляды Евгения и Анастасевича не такими, какими они были на самом деле. Получалось, в частности, что Евгений был сторонником древности Слова о полку Игореве.] Итак, Анастасевич, считая Слово древним памятником, относил его к XIV–XV вв. Но в письме Евгения есть и еще одна загадка — это мнение Карамзина. В 1816 г. Карамзин писал совершенно определенно: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке».[Карамзин H. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1, т. 3. Стб. 131.] Почему же Евгений считал, что Карамзин «и другие москвичи» датировали слово XIV–XV вв.? То ли он имел в виду мнение этого историка о времени рукописи, содержавшей Игореву песнь (но в письме определенно говорится о самой Песни), то ли Карамзин свою первоначальную точку зрения изменил при издании третьего тома «Истории». Евгений сравнивал Слово о полку Игореве с «Оссианом», подлинность которого он отрицал: «Все выражения и ход песни ни мало не похож ни на римские, ни на греческие поэмы, но на оссиановские хвастливые увеличивания, хотя в подлинности оссиановских песен, изданных Макферсоном, ныне уже разуверены».[Замечания Евгения Болховитинова на рассуждение о лирической поэзии см.: Державин Г. Р. Соч. Т. 7. С. 629.] В другом месте он писал: «по анахронизму в Песне Игоревой об иконе Пирогощей надобно заключить, что Песнь сия не история, а исторический вымысел позднейшего времени».[Письмо Евгения В. Г. Анастасевичу от 28 февраля 1828 г.: ЦГАДА, ф. 1367 (Болховитинов), ед. хр. 1, л. 24 об. Сообщено E. М. Добрушкиным.]

Взгляды Евгения на Слово не оставались застывшими, а постепенно развивались. Так, выход в свет книги Я. Пожарского, в которой отмечена близость языка Слова к польскому,[Пожарский Я. Слово о полку Игоря Святославича. СПб., 1819.] укрепил его уверенность в позднем происхождении Песни. В 1828 г. о Слове предполагал написать особое «Рассмотрение» B. М. Перевощиков.[В. М. Перевощиков известен как автор книги: Роспись книгам и рукописям имп. Российской Академии. СПб., 1840.] В этой связи в письме от 12 сентября 1828 г. Евгений ему замечал: «Вы пишете Рассмотрение о поеме Полку Игореве, после многих уже писавших! Но уверены ли Вы, что оно XII века, как кричат другие. А я полагаю, что оно литовско-русское сочинение позднего уже века, ибо в ней много польских слов, из польского только языка требующих изъяснения».[ЦГАЛИ, ф. 46, Бартенева, on. IV, ед. хр. 2, л. 71. На письма Евгения В. М. Перевощикову наше внимание обратил Е. Б. Бешенковский, которому автор выражает самую искреннюю благодарность.] В письме от 27 января 1829 г. Евгений разъяснял эту свою мысль: «Я твердо стою в том, что она (Песнь. —А. 3.) не XII века». Он, в частности, ссылался на мнение тех, кто видел рукопись Игоревой песни и датировал сборник XVI в. К тому же «если бы Песнь писана была в XII веке, — прибавлял Евгений, — то язык был бы похож на Несторов, в коем нет похожих слов. А русский язык стал мешаться с польским уже после покорения Киева Литве (1320 г.) и потом Польше (1569 г.). До того же времени русский язык, в Литве употреблявшийся, мало имеет польских слов, как видно из грамот литовских. А Пожарский из польского языка лучше растолковал многие места сей поемы, которых не понимали русские толковники. Сочинитель Песни с самого начала говорит: „начати старыми словесы трудных повестей“, следовательно, не современным себе слогом, и в этом он подделывался, но зашел в польщизну. Имя Бояна — не русское, а задунайское. Stritteri. Memor. popul. 2. pag. 526 et 527. Были Бояны и у татар. См. Летописец Львова, 1792, часть III, стр. 431 и часть V, стр. 153, 189.

Вы упираете на слово сего времени, а я разумею того времени, которое сочинитель описывает. Вот Вам мое мнение. А Вы думайте, как хотите».[ЦГАЛИ, ф. 46, on. IV, ед. хр. 46, л. 72 об. — 73.] Трудно сказать, какое впечатление произвело на В. М. Перевощикова письмо Евгения. Во всяком случае свое «Рассмотрение» он не издал и, возможно, даже не закончил.

Так или иначе, но замечания такого видного знатока российских древностей, каким был Евгений Болховитинов, заставляли с осторожностью подходить к датировке Слова.[В другом месте он писал, что Слово имеет «на себе признаки древности, хотя и не слишком отдаленной» (Евгений. О славяно-русских лириках//Москвитянин. 1842. № 1. Материалы. С. 165). В статье «Игорев песнопевец» Евгений, повторяя наблюдения о выражении «старые словесы», дает принятую точку зрения на время, когда было написано Слово, прибавляя к ней свое особое мнение: «Одни, — писал он, — приурочивают певца к XII в…но иные относят сие сочинение к последующим векам» (Евгений. Биографии российских писателей//Сын отечества. 1821. Ч. 21. № 21. С. 35). См. также замечания Евгения на полях его экземпляра издания Слова 1800 г. (Маслов С. И. Киевские экземпляры «Слова о полку Игореве» в издании А. И. Мусина-Пушкина // ТОДРЛ. М.; Л., 1954. Т. 10. С. 251–253).]

В 1814 г. ряд критических соображений о древности Слова Калайдовичу высказал любитель древнерусской письменности С. П. Румянцев. Братья Румянцевы, как известно, были затронуты рационалистическими веяниями XVIII в., а Сергею Петровичу принадлежал проект Закона о вольных хлебопашцах.[Годнев Д. Г. «Слово о полку Игореве» в литературной критике первой половины XIX века // Учен. зап. Куйбышевского гос. пед. ин-та. Куйбышев, 1942. Вып. 6. С. 111. Подробнее о С. П. Румянцеве см.: Крестова Л. В. С. П. Румянцев писатель и публицист (1755–1838)//Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. М.; Л., 1964. С. 91—128. О проекте С. П. Румянцева см.: Предте-ченский А. В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX века. М.; Л., 1957. С. 169–174.] 14 января 1814 г. К. Ф. Калайдович записал в дневнике: «Румянцев не верит Песни Игоревой, почитая ее подложною, основываясь на том, что в ней встречается имя Солтаново, появившееся незадолго пред XII веком, название народа венедици и местоимение которое, неприличное будто бы тому времени». 25 февраля Калайдович заметил, что Румянцев ссылается на то, что Игорь не мог в 1185 г. молиться Пирогоще, так как она еще в 1160 г. была перенесена из Киева во Владимир.[Записки важныя и мелочныя К. Ф. Калайдовича // Летописи русской литературы и древности. М., 1861. Т. 3. Отд. 2. С. 82, 97, Полевой. Любопытные замечания. С. 18–19. Замечания по поводу слов «жемчуг», «салтан» и «Пирогоща» сделаны С. П. Румянцевым и на полях своего экземпляра Слова (Барсов. Слово. Т. 1. С. 38–39). А. Мазон (Mazon. Le Slovo. P. 6) и Д. С. Лихачев (Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 21, 47) ошибочно называют среди «скептиков» Н. П. Румянцева вместо С. П. Румянцева.] Впрочем, тут же Калайдович приводил мнение H. М. Карамзина доказавшего, что во Владимир перенесена была другая икона. В соображениях С. П. Румянцева перемежались тонкие наблюдения (о салтане, венедицах) с явными ошибками.

В свой дневник 1814 г. Калайдович вносил не только скептические замечания С. П. Румянцева, но и доводы в защиту подлинности Слова, высказывавшиеся H. М. Карамзиным, сведения о находке Тимковским Сказания о Мамаевом побоище с чтениями, созвучными Слову. Раздражение Мусиным-Пушкиным у него не проходило.[Так, 28 февраля 1814 г. он писал А. А. Головину, что «гр<аф> П<ушкин> и другие подобные, беззаконно стяжавшие свои ученые сокровища, предали их на жертву пламени» (Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 41).] Появились и некоторые дополнительные тревожные данные о сборнике со Словом. Так, типографщик Селивановский сообщил Калайдовичу, что рукопись была писана белорусской скорописью конца XVII–XVIII в.[Полевой. Любопытные замечания. С. 19.] Его мнение Калайдович и предпочел в конце концов всем другим. В этом позднее П. П. Вяземский даже усматривал «враждебное отношение» Калайдовича к памятнику. «Голословное заподазривание, выраженное Калайдовичем, — писал он, — есть положительное обвинение Мусина-Пушкина, Малиновского, Бантыш-Каменского и Ермолаева в заведомом обмане, а Карамзина — в укрывательстве обмана».[Вяземский П. П. Слово о полку Игореве. Исследование о вариантах. СПб., 1877. С. 3.] До самого конца 1814 г. Калайдович обращался к видным специалистам за разъяснениями интересовавших его вопросов, касающихся Слова о полку Игореве. Так, 1 декабря 1814 г. В. Г. Анастасевич, отвечая ему, писал, что на Слово «надобно смотреть… как на древнюю рукопись».[Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли… С. 296.]

В 1818 г. Калайдович выпустил в свет интересную статью о языке Слова. Автор писал: «Слога Песни Игоревой тщетно мы будем отыскивать в известных языках славянских. Но где же он таится? Неужели нет следов?…Они находятся и едва ли не все в языке Святого Писания, а более в языке летописей, грамот и других исторических памятников». Автор Слова, по мнению Калайдовича, жил на территории «нынешней Малороссии», а его наречие из всех славянских «более подходит к языку польскому».[Неизвестный [Калайдович К. Ф.\. Опыт решения вопроса… С. 7, 31–32.] Наконец, в 1824 г. Калайдович издал биографический очерк А. И. Мусина-Пушкина, содержавший в извлечениях письмо графа от 20 декабря 1813 г. и сведения о псковском Апостоле 1307 г. Несмотря на то что Калайдовичу не удалось до конца решить загадку Слова, ему исследователи обязаны многим. Если б не его настойчивость, возможно, и сейчас нам ничего не было бы известно об Иоиле как о владельце рукописи.

Первые опыты изучения Слова о полку Игореве выявили серьезные разногласия по вопросу о происхождении памятника, и в первую очередь его языковых особенностей. Так, А. С. Шишков старался доказать, «что язык наш процветал издревле» и в древности был даже выразительнее, чем в более позднее время.[Шишков A. С. 1) Примечания на древнее сочинение, называемое Ироическая песнь о походе на половцев или Слово о полку Игореве // Сочинения и переводы, изданные Российской Академией. СПб., 1805. 4. 1, кн. 8. С. 23—234; 2) Некоторые замечания на книгу, вновь изданную под названием «Слово о полку Игоря Святославича»…//Русский инвалид. 1819. № 157–161.]

Являясь ведущим теоретиком «архаистов» старшего поколения, Шишков обосновывал своеобразную теорию русского литературного языка. Среди трех видов словесности (по М. В. Ломоносову, «штилей») он наибольшее значение придавал «высокому штилю», которым написаны «священные книги», а также «среднему штилю» или языку «народных стихотворений».[Подробнее см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 27–28.] В работе о Слове Шишков фактически отождествлял язык Игоревой песни с церковнославянским.

Зато Н. Ф. Грамматин в небольшом «Рассуждении» доказывал, что Слово написано было светским человеком на языке, отличном от языка церковных книг.[Граииатин Н. Ф. Рассуждение о древней русской словесности. М., 1809. С. 8—16. {См. также: Творогов О. В. Грамматин Николай Федорович//Энциклопедия. Т. 2. С. 55–56.}] Вместе с тем появился ряд работ, в которых доказывалось, что язык Слова близок к живому украинскому (В. Г. Анастасевич,[Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли… С. 298.] М. Максимович[В рецензии на книгу А. Ф. Вельтмана Максимович писал, что «из письменного церковного и природного южнорусского языка составился живой поэтический язык певца Игоря» (Молва. 1833. № 24. С. 94). Ср.: Максимович М. А. Песнь о полку Игореве//ЖМНП. 1837. № 1. С. 50.]). Видный украинский ученый М. А. Максимович[См. также: Творогов О. В. Максимович Михаил Александрович//Энциклопедия. Т. 3. С. 203–207.] упорно отстаивал представление о народности Слова и обосновывал тезис о том, что это произведение — «драгоценный памятник южнорусской поэзии XII века, имеющий поэтическое однородство с думами и песнями казацкими».[Максимович М. 1) Украинские народные песни. М., 1834. Кн. 2. С. 68; 2) Филологические письма к М. П. Погодину//Русская беседа. 1856. Ч. 3. С. 99, 105, 109, 112—ИЗ, 122, 135.] Вопрос заключался только в том, когда сложились эти думы и являлось ли Слово их предшественником или само испытало влияние украинской поэзии позднего времени. Наиболее обстоятельная работа М. Максимовича о Слове появилась еще в 1836 г. — это его лекция, прочитанная в Киевском университете.[Максимович М. Песнь о полку Игореве//ЖМНП. 1836. № 4. С. 1—22; № 6. С. 439–470; 1837. № 1. С. 29–58.] И здесь М. Максимович говорил о двух языковых стихиях в памятнике: книжной и народной, подходя к пониманию самой сущности языкового строя Слова.[См. также: Максимович М. Сборник украинских песен. Киев, 1849. С. 2 и след. Подробнее см.: Данилов В. В. М. А. Максимович в работе над «Словом о полку Игореве»//Слово. Сб.-1950. С. 283–293.] Некоторые ученые обращали внимание на черты польского языка в Слове (К. Калайдович,[Неизвестный {Калайдович К Ф.}. Опыт решения вопроса… С. 31–32.] Я. Пожарский). Последний сравнивал язык Слова и с чешским (только что была обнаружена Краледворская рукопись, в которой, как позднее выяснилось, были использованы мотивы Слова). По А. Глаголеву, «обыкновенно полагали, что сия песнь сочинена в нынешней Малороссии, на языке славяно-русском, отличном от того, который существовал в России до перевода Священного Писания, и что ее наречие… более подходит к языку польскому, нежели к прочим славянским».[Глаголев А. Умозрительные и опытные основания словесности. СПб., 1834. Ч. 4. С. 13.] A. X. Востоков считал, что слово написано на церковнославянском языке, который когда-то был сербским наречием.[Востоков A. X. Рассуждение о славянском языке//Труды ОЛРС. М., 1820. Ч. 17. С. 8, 53. {См также: Булахов М. Г. Востоков Александр Христофорович//Энциклопедия. Т. 1. С. 241–242.}]

Во всех этих соображениях имелись отдельные правдоподобные наблюдения: в Слове действительно обнаруживаются элементы как церковнославянского, так и живых великорусского, украинского и польского языков. Такое смешение языков было одной из серьезных причин, вызвавшей скептическое отношение к древности Слова о полку Игореве. И когда А. Ф. Вельтман писал, что Слово написано «на соединении всех наречий славянских, очищенных высоким чувством поэта»,[Песнь ополчению Игоря Святославича, князя Новгород-Северского / Переведено с древнего русского языка А. Вельтманом. М., 1833. С. III–IV.] это не могло содействовать признанию древности происхождения памятника.

Д. С. Лихачев недавно писал, что «первые скептики не предполагали что «Слово» было подделкой или стилизацией XVIII в., а просто относили его создание ко времени самой рукописи, то есть приблизительно к XV веку».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 135–136.] Как мы могли убедиться, дело было не так «просто». К XV в. относил создание Слова только один Евгений, тогда как А. Л. Шлецер (до издания текста «Ироической песни»), К. Годебский, С. П. Румянцев, а также, вероятно, и М. Т. Каченовский или прямо считали Слово подделкой, или склонялись к этому.

Новая волна критики древности происхождения Слова относится к 30-40-м гг. XIX в. Она была тесно связана с так называемой скептической школой, во главе которой находился М. Т. Каченовский (1778–1842).[См. также: Дмитриева Р. П. Каченовский Михаил Трофимович//Энциклопедия. Т. 3. С. 29–31.] Развивая взгляды Нибура, Каченовский и его последователи представляли новое буржуазное направление в историографии. Они стремились освободить историческую науку от морализирующих сентенций и художественных вымыслов, очистить истинные факты от легендарных. Каченовский исходил из представления о том, что Русь в XI–XII вв. переживала так называемый баснословный период, от которого не сохранилось в первоначальном виде достоверных источников.[Каченовский М. Т. О баснословном времени в Российской истории//Учен. зап. Московского университета. М., 1833. 4. 1. С. 273–298.] «Неверие в официальную науку, — пишет А. В. Предтеченский, — заставляло Каченовского все настойчивее требовать критического отношения к источникам, лежавшим в основе концепции официальной историографии».[Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Т. 1. С. 335.]

В литературе о Слове о полку Игореве давно укоренились ошибочные представления о школе Каченовского. Так, В. В. Данилов характеризовал «скептиков» как представителей «консервативных воззрений и официального николаевского уклада, которые должны были отвергать „Слово“ уже потому, что оно, безусловно, революционизировало представления о древней Руси своим страстным отношением к политическим событиям».[Данилов В. В. М. А. Максимович в работе над «Словом о полку Игореве». С. 292.] Для М. Т. Каченовского, по мнению Д. С. Лихачева, «главным основанием в его сомнениях служили общие, априорные (в основе своей обывательские) представления о низком уровне русской культуры XI–XIII вв.».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 18; ср. у Ф. М. Головенченко: «Природа скептицизма заключалась… прежде всего в невежестве и в реакционном отношении к той народной основе, которая характеризует содержание древней поэмы» (Головепченко Ф. М. Слово о полку Игореве… 1955. С. 377).] Но «скептицизм» Каченовского не «основывался на обывательских представлениях о прямолинейности прогресса», а являлся порождением определенного уровня исторической науки, источниковедения и объяснялся влиянием на него общих представлений Нибура о древности. Подход Каченовского к древнерусским памятникам напоминал первое критическое выступление С. Джонсона о древности песен Оссиана. Скептически относясь «к кельтскому эпосу», Джонсон исходил при этом не столько из научного анализа поэмы Макферсона, сколько из тезиса о варварстве кельтов, которые-де уже поэтому не могли создать высокохудожественное произведение. И если дальнейшее развитие источниковедения опрокинуло сомнения М. Т. Каченовского в достоверности Русской Правды, то значительно сложнее оказалось дело со Словом о полку Игореве.

Уже 31 мая 1818 г. на собрании отделения словесных наук Московского университета, происходившем в присутствии профессоров А. Ф. Мерзлякова, М. Т. Каченовского и других, поставлена была задача выяснить, действительно ли «Песнь о походе Игоревом» написана была в XII в., «или она, как некоторые думают, есть плод времен позднейших, потому особливо, что она есть единственная в своем роде, являющаяся на языке древлеславянском в помянутом столетии, и что не означено, кем, когда и где написана, кроме некоторых других обстоятельств, подающих повод к возражению».[Центральный государственный исторический архив в Москве, ф. 418, оп. 477, ед. хр. 6. С этим интересным сведением автора познакомил Е. Б. Бешенковский.]

Уже в 1830 г. ученик Каченовского С. М. Строев писал: «Песнь о полку Игореве XII столетия открывает нам какой-то особенный век наших трубадуров, миннезингеров, современных чужеземным! Жаль только, что завистливое время утаило от нас имена, житие и подвиги всех других песнопевцев, а еще более жаль, что драгоценная Песнь о полку Игореве дошла до нас написанною новым почерком, лет пятьсот спустя после кончины своего автора».[Строев С. Литературные привязки//Вестник Европы. 1830. № 19–20. С. 288–289.] Виднейший русский археограф П. М. Строев в 1834 г. называл Слово «проблемой русской словесности XII века».[Строев П. М. Указатель материалов отечественной истории, литературы и проч. //ЖМНП. 1834. № 7. С. 155. Ранее он считал, что Слово писано прозой в XII–XIII вв. (Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. С. 10–11).] В этих пассажах нет еще сомнения в подлинности Слова, но вопрос действительно требовал разрешения.

В том же году появились в печати работы студента Московского университета И. Беликова и проф. И. И. Давыдова о Слове. В статье Беликова были изложены и соображения его учителя М. Т. Каченовского, сомневавшегося в древности Слова. Каченовский находил в Слове черты украинского («чи ли») и польского («свычая и обычая») языков, новейшего «великороссийского» просторечия («давечя»). Он считал, что именно Слово повторяет текст приписки к псковскому Апостолу, а не наоборот. Наряду с верными замечаниями Каченовский допускал и ряд ошибок. Он производил Велеса от св. Власия, считал фразу «хощу… копие приломити… съ вами» чисто рыцарской, тура — бараном, а «оксамиты» редкостью даже в XIII в.[Беликов И. Некоторые исследования Слова о полку Игореве//Учен. зап. Московского университета. 1834. Ч. 5. № 8. С. 457–458. {См. также: Творогов О. В. Беликов Иван//Энциклопедия. Т. 1. С. 97.}]

В записи И. Е. Бецкого сохранился курс истории славянских языков и литератур, читанный М. Т. Каченовским в Московском университете в 1838 г.[ГПБ, О.XVII, № 292/2. Новый шифр: ф. И, И. Е. Бецкий, № 2. Сообщено Е. Б. Бешенковским.] Здесь взгляды М. Т. Каченовского изложены более широко. Каченовский обращает внимание на то, что Слово якобы написано было в конце XII в. и было неизвестно свыше шести столетий. Находилось оно в сборнике, который «не очень древен», ибо в нем находился хронограф, а он — сочинение «позднейших времен». Каченовский задает слушателям вопрос: могла ли на Руси в то далекое время «процветать поэзия». При том «песнь эта, изобилующая красотами, не могла быть отдельным явлением в литературном мире… А Песнь о полку Игореве одна, — как с неба упала… Вот эти обстоятельства заставляют нас думать, что Слово о полку Игореве есть произведение позднейших времен». Далее Каченовский касается языка Слова. Песнь, по его мнению, была написана на «южнорусском». Сам сочинитель «был грамотей» и знал «церковнославянский», наконец, лектор обращает внимание на отдельные выражения и слова. Он говорит, «какими это старыми словесы» написана Песня? Полонизмами Каченовский считал ряд оборотов Слова, в том числе «на ниче обратиша» и др. В языке Слова он видел «самую затейливую смесь».

Исследование И. Беликова,[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 2. С. 295–308; № 3. С. 449–760.] пожалуй, самое обстоятельное из выступлений представителей школы Каченовского. Беликов прежде всего задает вопрос: «Каким образом творение прямо от ХII-го века перешло к XIX-му?…Отчего такое мертвое молчание о нем во всех наших письменных памятниках?». Это по его мнению, совершенно «несообразно с ходом повести». Непонятно, почему автор Слова хотел начать рассказ от Владимира, а ведет его об Игоре.[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 3. С. 300.] Логика произведения «слаба», «многие места в Слове не вяжутся между собою». В Слове нельзя не заметить «смешения христианских понятий с языческими». Вообще произведение «не может дать нам ясного понятия ни о духе того времени, ни о жизни Руси в XII веке». Беликов недоумевает, почему «Траян мог быть так знаком и важен для сочинителя». Сравнение половцев с леопардами кажется ему «несообразным с местностью поэмы». Беликов считает, что «пиитического достоинства у поэмы нашей отнять нельзя». Если велико углубление автора Слова в природу, то «незаметно обращение поэзии внутрь сердца человеческого». Переходя к филологической критике произведения, Беликов пишет: «Слог песни Игоревой далек от выражения, какое видим мы в нашей древней вивлиофике, он ниже и грубее слога наших древних монашеских писаний, а выше и чище слога иных грамот, нам сдается, что он больше подходит к слогу наших сказок». А сказки, по его мнению, «не могут быть отнесены к столь глубокой древности, к какой относят Слово о полку Игореве».[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 3. С. 308.]

Язык Слова Беликов считал по преимуществу церковнославянским. К анахронизмам он относил слова аксамиты, болван, салтан. Отзывались «чем-то новым, мягким, более близким к нашему языку, нежели к тяжеловесному языку XII века», по его мнению, и слова: сабля, телега, кровать тесова, дорога, нынешний, давеча. Загадочным казалось Беликову смешение в Слове «разных языков и наречий». Так, он обращает внимание на элементы «южных наречий» (болонье, яруга и др.), польского языка (зегзица), сербского (стрикусы), татарского (харалужный). И это при том, что в языке автора «вся основа принадлежит языку великороссийскому». Поэтому Беликов спрашивает: «К какой стране Руси принадлежал автор и для какой провинции писал он такою смесью из многих наречий и языков? Это величайшая загадка для критика Слова». Далее, Беликов характеризует «смесь древнего произношения с новым» в Слове, такую же смесь в грамматике памятника и т. п. Фраза «на ниче ся годины обратиша», по его мнению, «отзывается польшизною», форма «мужаймося» — малороссийская и т. п. Все эти наблюдения Беликов считал только предварительными. «Мы, — писал он, — хотели только показать мнение наше, каким образом должно разбирать» Слово. Сам Беликов считал, что Слово было первоначально песней или сказкой, которую нашел какой-то грамотей XVI в. Именно этот книжник и решил записать его «старыми словесы», для чего он использовал «по неведению» слова из польского и сербского языков. Возможно, именно он вставил в текст отступления о княжеских междоусобиях. Грамотей XVI в. мог и просто перевести какую-ни-будь записку, составленную в XII в. норманном или греком. Несмотря на то что И. Беликов допускал явные ошибки и выдвигал сомнительные гипотезы, вряд ли будет справедливо сказать, что он, «в сущности, в своей статье ничего, кроме собственного невежества, не продемонстрировал».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 22.]

В 1834 г. в полемику о Слове вступил издатель журнала «Библиотека для чтения» О. И. Сенковский (1800–1853).[См.: Буланин Д. М. Сенковский Осип (Юлиан) Иванович//Энциклопедия. Т. 4. С. 284 286.] Рецензируя книгу А. Глаголева «Умозрительные и опытные основания словесности», он выразил сожаление, что автор не подверг анализу Слово, «которое слишком опрометчиво причислено им к источникам русского языка». Сенковский полагал, что «над Словом о полку Игоря носится в нашем уме сильное подозрение в мистификации, оно крепко пахнет Оссианом, его фразы словно выкроены по Макферсоновым, его обороты и выражения большею частью принадлежат к слогу XVIII века, многие прилагательные — к новейшей польской поэзии». Сенковский сопоставлял эпитет «вещий» с латинским vates, указывал на выражения «серебряные струи», «жемчужная душа в хоробром теле», «золотые слова, смешенные слезами» и другие, которые «совершенно неизвестны средним векам» и «явно заимствованы из нового поэтического языка европейцев». Систематическое повторение наречий «уже», «тут», междометия «о!» напоминали Сенковскому «уроки Цицерона и Квинтилиана». В Слове «есть даже галлицизмы, — писал он, — например, кричать телеги полунощныя: тут и глагол и прилагательное не старее нас летами». Да и само открытие Слова «в эпоху энтузиазма, возбужденного Оссианом, и, что еще важнее, совершенное отсутствие всяких других списков уже должны были привести осторожного критика в сомнение, если б даже не находилось других следов подлога в самом произведении, впрочем, довольно искусно подделанном».[Сенковский О. [Рец. на кн. А. Глаголева. Умозрительные и опытные основания словесности]// Библиотека для чтения. 1834. Т. 4, кн. 6. Критика. С. 5–7. Горячий защитник «высокого штиля» в русской литературе, декабрист В. К. Кюхельбекер возражал против утверждений Сенковского, изложенных в упомянутой выше рецензии (Кюхельбекер В. К Дневник. Изд-во «Прибой», 1929. С. 219–220).]

В том же 1834 г. на рецензию Сенковского и статью Беликова появился ответ, написанный С. Руссовым.[Руссов С. О подлинности древнего русского стихотворения, известного под названием «Слово о полку Игореве». СПб., 1834. {См. также: Творогов О. В. Руссов Степан Васильевич//Энциклопедия. Т. 4. С. 245–246.}] Небольшая книжечка Руссова состояла из трех глав. Сдобренная изрядной долей антипольских выпадов, работа Руссова не представляла никакого научного интереса. В первой главе содержалась крайне поверхностная критика Сенковского. Чего, например, стоили сентенции о том, что «язык русских грамотеев от ХИ-го до XVIII века не потерпел важной перемены». А так как автор Слова был гений и обгонял свое время, то именно поэтому, считает Руссов, его язык и показался Сенковскому принадлежащим XVIII в. Не отрицая наличия «галлицизмов» в Слове, Руссов объяснял их тем, что «Русь и Франки обитали в древние времена где-нибудь в соседстве». Подобными же рассуждениями пестрит и вторая глава, содержащая «ответ» Беликову. Здесь, в частности, «старые словесы» автор пытается объяснить смешением еще в IX в. языка варягов с языком новгородских славян. Наконец, в третьей главе было высказано несколько соображений о трудности подделки старинных русских памятников.

В рецензии на книжку Руссова С. М. Строев (Скромненко) подверг уничтожающей критике писания этого автора. Он заметил, что опровержения Руссова столь ненаучны, что не заслуживают ни малейшего внимания. Вместе с тем С. Строев не считал справедливым и мнение Сенковского о том, что Слово — подделка XVIII в.[ «Бесспорно, мнение г. Сенковского, будто Слово о полку Игоря есть подделка XVIII века, несправедливо, а возражения против древности этого Слова большею частию слабы и не заслуживают особенного внимания, но опровержения г-на Руссова столь ничтожны, что не могут устоять даже против самой снисходительной критики» (Скромненко С. [Рец. на книгу С. Руссова] // Северная пчела. 1834. № 294. С. 1269–1272).]

Проф. И. И. Давыдов (1794–1863) с 1831 г. занимал кафедру русской словесности в Московском университете. Человек очень широкой эрудиции (знаток философии, латинской филологии и словесности, математики и физики), он принадлежал к числу поклонников Каченовского. Однако по своим путаным философским взглядам Давыдов был идеалист, а по политическим — реакционер. Слова о полку Игореве Давыдов касался в лекции «Составные начала и направление древней отечественной словесности». Он считал, что эта Песнь еще «ожидает критического разбора, который бы утвердил за нею право древности». Основные замечания Давыдова касаются языка Слова, который, представляя собою «смесь древнего и среднего языка из разных наречий, не подкрепляет мнения о глубокой его древности». Далее Давыдов замечает, что «если встречается сочинение, о котором не говорят писатели следующих веков, то оно почитается сомнительным». Невероятно, продолжает он, «чтобы поэма, сохранявшаяся с двенадцатого века, не была часто переписываема и не дошла до нас в нескольких рукописях». Давыдов также говорит о том, что в Слове перепутаны формы прилагательных и причастий, как древние, так и более поздние (например, «неготовами дорогами», но «старыми словесы» и т. п.). «Сочинение, написанное на неправильном смешении разных наречий, — писал Давыдов, — притом из разных времен, дает право сомневаться в его достоверности». В конце концов Давыдов замечает: «Будем ожидать филологического разбора оной (т. е. Слова. — А. 3.)».[Давыдов И. Составные начала и направление древней отечественной словесности//Учен. зап. Московского университета. М., 1834. 4. 3. С. 296–302.]

Замечания И. Давыдова хотя и касались только языка Слова, но заслуживали внимания. Чтобы как-то уменьшить впечатление, которое производил Давыдов на слушателей, товарищ министра просвещения С. С. Уваров 27 сентября 1832 г. привел на его лекции Пушкина. Как позднее вспоминал И. А. Гончаров, обращаясь к студентам и указывая на профессора Давыдова, Уваров произнес: «Вот вам теория искусства… а вот и самое искусство», — прибавил он, указывая на Пушкина. Он, добавляет Гончаров, «эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную».[Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1954. Т. 7. С. 207.] По окончании лекции завязался горячий спор между Каченовским и Пушкиным о подлинности Слова о полку Игореве.[Подробнее см.: Цявловский М. А. Пушкин и «Слово о полку Игореве» I/ Цявловский А/. А. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 213–215.] Давыдов в разговоре заметил, «что ему подано весьма замечательное исследование, и указал на Бодянского, который, увлеченный Каченовским, доказывал тогда подложность Слова».[Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым. М., 1925. С. 49.] Работа О. М. Бодянского (в 1831–1834 гг. он учился в университете), к сожалению, не сохранилась. «Я, — писал О. М. Бодянский М. А. Максимовичу 12 декабря 1870 г., — как и вам то известно, именно перед тем незадолго состряпал было несколько своих замечаний на плохое слово Калайдовича о Слове о полку Игореве. Разумеется, то были увлечения с моей стороны духом того времени и ученьем равина нашего (речь идет о Каченовском. — А. 3.). Кое-что, впрочем, в сей стряпне сказалось недурно, но только относительно недурно».[Данилов В. О. М. Бодянський i його листування з М. О. Максимовичем // Украïна. 1927. № 6. С. 97.] В 1843 г. вышел перевод книги П. Шафарика «Славянское народописание», выполненный Бодянским. Здесь Слово датируется концом XIV в.[Шафарик П. Славянское народописание. М., 1843. С. 16.] В чешском подлиннике время его написания отнесено к концу XII в.[Жданов И. Н. Литература Слова о полку Игореве//Соч. СПб., 1904. Т. 1. С. 392.] Если в издании 1843 г. не опечатка, то перед нами датировка Слова, которой придерживался Бодянский.

В 1837 г. дважды возвращался к теме Слова о полку Игореве О. Сенковский. В рецензии на книгу Мармье «Путешествие по Исландии» он заметил, что Слово можно было бы признать «настоящею скандинавскою сагою, если б только оно не носило на себе явных следов новейшего подражания и не обличало сербской или карпатской руки человека, который изучал латинскую литературу».[Сенковский О. Путешествие по Исландии господина Мармие//Библиотека для чтения. 1837. Т. 24. С. 149.] Поверхностный характер подобных «рассуждений» лишал их какого-либо научного значения. Касаясь издания Слова Максимовичем, Сенковский оговаривается, что он не видит «ни одного русского филолога, окинув взором всех, в том числе и себя, который был бы в состоянии сказать «наверное, на каком языке писана эта песнь и какого столетия она произведение». С сарказмом он говорил о том, что хорошо бы с просьбой о переводе Слова обратиться «к тому карпато-россу или сербу, как из всего видно, хорошему латинщику, который сочинил это Слово».[Сенковский О. {Рец. на кн.: «Песнь о полку Игореве». Изд. М. Максимовичем} // Библиотека для чтения. 1837. Т. 24. Литературная летопись. С. 36.]

В отзыве на перевод Слова, сделанный Д. Минаевым, Сенковский в 1846 г. не преминул мимоходом оценить Слово как «грубое и темное».[Сенковский О. {Рец. на кн. «Слово о полку Игореве». Перевод Д. Минаева} // Библиотека для чтения. 1846. Т. 79. С. 28–32.] Через год Сенковскому снова представился повод вспомнить Слово о полку Игореве. В отзыве на перевод так называемой Краледворской рукописи он недвусмысленно заявил, что эта рукопись является подделкой в духе Оссиана. Как известно, подлог Ганки был окончательно установлен много времени спустя. Сенковский писал, что «в древней и новейшей литературе бывали эпохи так называемых открытий, то есть просто подлогов, подделок под старину». После появления песен Оссиана «открылось у нас неизвестно как „Слово о полку Игореве“, в Богемии открылась вдруг знаменитая „Краледворская рукопись“».[Сенковский О. {Рец. на кн. «Краледворская рукопись». Перевод Н. Берг} // Библиотека для чтения. 1847. Т. 84. Литературная летопись. С. 2.]

Последнее выступление Сенковского о Слове было наиболее развернутым. Речь идет о его рецензии 1854 г. на перевод Слова, сделанный Н. Гербелем. Основной тезис, который стремится доказать Сенковский, сводится к следующему. Автор Слова «был человек, напитанный Горацием, Виргилием и Цицероном, думал по-латыни и писал на славяно-русском школьном, риторическом наречии выражениями, оборотами и формулами латинской поэзии времен Империи… В крайнем случае, он подражал польской поэзии шестнадцатого и семнадцатого века, которая была верным ее сколком. Или, точнее, он пользовался тою и другою, явственно будучи знаком с обеими как нельзя лучше. Это бросается в глаза почти при каждой строчке».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь, князь Северский. СПб., 1854}//Библиотека для чтения. СПб., 1854. Т. 124. Литературная смесь. С. 3.] Доказательство этого тезиса Сенковский начинает с того общего положения, что «каждый век человечества и каждый возраст обществ имеют свои формы для идей, свой слог, свой способ рассуждения». Средневековый русский писатель не мог ввести в свой рассказ языческих божеств и назвать Бояна «внуком Велеса», т. е. Аполлона. Не мог он так зло и забавно насмехаться «над каким-то прежним поэтом». Мысль о том, что можно писать и без «старых словес», могла появиться тоже уже после Возрождения. Влияние латинской образованности Сенковский видел в выражении «трудных повестей (difficilium fabularum), «песнь» (латинское cantus, польское piesn) в значении поэтического творения вообще. Сенковский удивлялся, почему «бессвязность слов и мыслей», обнаруживающаяся в Слове, расценивается обычно как показатель «древности творения», «как будто древность или эпичность освобождают кого-либо или что-либо от логики».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь, князь Северский. СПб., 1854}//Библиотека для чтения. СПб., 1854. Т. 124. Литературная смесь. С. 8.] Глагол «растекашется» он выводил из украинского и польского («поет с жаром»). Слово, по его мнению, — «очень хорошее в своем роде произведение питомца Львовской академии из русских или питомца Киевской академии из галичан на тему, заданную по части риторики и пиитики, и я не могу никак понять, чтобы оно было древнее времен Петра Великого. Гораздо скорее отнес бы я его к началу царствования Станислава Августа в Польше, то есть к той эпохе, когда страсть к славянской мифологии… была сильно возбуждена в той стороне». В подкрепление этой мысли Сенковский приводит ряд слов, которые он считал украинизмами или полонизмами, «не совсем искусно переделанными на русский лад». В их числе «повиты» в смысле рождены «жалость» в смысле желание, «буй» в смысле великий, «конец поля» и др. Не все этимологические наблюдения Сенковского удачны,[См. критические замечания, высказанные Р. О. Якобсоном по поводу некоторых этимологических наблюдений Сенковского (La Geste. P. 235 и след.).] но направление его поисков было очень интересным. В сочинителе Слова он видел «ритора с большим дарованием… у него много огня, много души, порой даже много красноречия. Он горячий патриот, пламенно любит старую Русь, но говорит об ее делах уже… как судья отдаленный».[Сенковский О. {Рец. на кн. Н. Гербель. Игорь…}. С. 19.] Автор воспитан «в семинарии или духовной академии: об историческом предмете он берется написать не сочинение светского покроя, но слово и дает труду своему форму слова». Любопытно предположение Сенковского о том, что в распоряжении автора Слова мог быть какой-нибудь сборник творений Бояна или сказок о Трояне. Мы теперь знаем, что действительно автор Слова держал перед собою Задонщину, где упоминался Боян.

Сомневался в древности Слова и один из исследователей русской литературы XVIII в., ученик Каченовского Н. Стрекалов. Он писал: «К XII веку относят известное „Слово о полку Игореве“, рукопись которого найдена лишь в конце прошлого столетия. К сожалению, древность и этого произведения спорный предмет. Язык неизвестного Поэта не чист, испещрен словами разных наречий; формы смешанные; но слог блестящий и поразительный. Главное же достоинство Поэмы— превосходная поэтическая живопись».[Стрекалов Н. Очерк русской словесности XVIII столетия. М., 1837. С. 22–23.]

В 1840 г. в рецензии на книгу М. Максимовича «История древней русской словесности» М. Н. Катков, тогда либерал-западник, позднее крайний реакционер, упрекал автора за пристрастие к Слову, которое «никак нельзя принять за действительный и достоверный памятник. Одно только трудно придумать, кто мог решиться на подделку и написать такую нелепицу без всякой цели». Такая, пишет он, «уродливость в языке…такая бессвязица — ни одного слова живого». Вместе с тем Катков считал, что «утверждать решительно, что это с умыслом составленная подделка, — невозможно. Мы не имеем причины думать, что это Слово возникло, действительно, около того времени, к которому оно обыкновенно относится, но что мы не имеем его в истинном виде». Ибо дошедший экземпляр «представляет нам первоначальное Слово не только в искаженном виде, но и совершенно переделанным так, что от первоначального осталось несколько следов, только отдельные клочки».[{Катков М.} {Рец. на кн. М. Максимович. История древней русской словесности} // Отечественные записки. 1840. Т. 9. С. 71–72.]

В работе, написанной еще в 1830 г. и переведенной на русский язык в 1846 г., В. А. Мацеевский относил возникновение Слова к XIV в. Песнь, полагал он, «написана польско-русским наречием и, без сомнения, явилась тогда, как влияние Польши на Русь более и более начинало обнаруживаться».[Мацеевский В. А. Очерки истории письменности и просвещения славянских народов до XIV в.//ЧОИДР. 1846. № 2. С. 27; ср.: Maciejowski W. A. Pamiętniki o piśmiennictwie i prawodawstwie słowian. Petersburg, 1839. S. 51–54.] Сейчас уже нет надобности доказывать ошибочность представления о польском влиянии на Русь XIV в.

Мацеевский был не единственным польским ученым, который сближал Слово с памятниками польской литературы. В 1836 г. Л. Лукашевич писал, что Слово написано на польско-русском наречии где-то около Киева между 1185–1200 гг.[Łukaszewicz L. Rys dziejów piśmennictwa Polskiego. 1836. S. 6.] Сходные соображения высказывал М. Вишневский, датировавший Слово XII–XIII вв.,[Wiszniewski M. Historya literatury polskiej. Kraków, 1840. T. 1. S. 224.] и, наконец, К. Войцицкий, считавший автора поляком, жившим в окрестностях Киева.[Wójcicki К. Historya literatury polskiej. Warszawa, 1845. T. 1. S. 208–209. Еще в 1833 г. Белов-ский назвал автора «певцом нашей земли»: Bielowski A. Wyprawa Igora na połowców. Lwów, 1833.] Последнюю попытку объяснить наличие следов польского языка в Слове предпринял О. Гонсиоровский. Он считал, что памятник был написан на смеси «древневеликорусского с вятичско-польским».[Гонсиоровский О. Заметки о Слове о полку Игореве//ЖМНП. 1834. № 2. С. 208–209, 251–288.] Как мы видим, исследователи уже давно обратили внимание на элементы польской лексики в Слове, но верно объяснить их не могли, ибо неизвестен был ни автор этого памятника, ни время его написания. К тому же в работах В. Мацеевского, А. Ведовского, К. Войцицкого и Л. Лукашевича слышатся отзвуки националистических представлений польской буржуазно-дворянской науки XIX в.

Уже давно исследователи подметили отдельные черты белорусского языка в Слове о полку Игореве. В 1850 г. писатель В. Сырокомля (Кондратович) высказал мнение, что Слово было написано на белорусском наречии.[Kondratowiecz L. Dzieje literatury w Polsce. 1850–1851. T. 1; Кондратович П. История польской литературы. М., 1860. T. 1. С. 68–70.] П. А. Бессонов также считал, что «явно белорусские элементы» составляют в Слове «третью часть»,[Бессонов П. А. Белорусские песни. М., 1871. С. LVII.] а «творец Слова о полку Игореве — уроженец, выходец или даже житель белорусского края».[Бессонов П. А. Белорусские песни. М., 1871. С. LXIII..]

Языковые особенности Слова вызывали сильные сомнения у идеолога раннего славянофильства К. С. Аксакова. В своей книге о Ломоносове Аксаков отстаивал тезис о том, что в Древней Руси, несмотря на господство церковнославянского языка в памятниках духовной литературы, в произведениях народной литературы живой русский язык все же проявлялся, хотя подчас еще в виде ошибок «против языка церковнославянского». Но «именно этой-то жизни языка не видим мы в Слове о полку Игореве; мы видим в нем какую-то холодность, безучастие слога к жизни языка». К. С. Аксаков считал, что «Слово о полку Игореве не может быть отнесено к народным памятникам языка; церковнославянские формы глаголов встречаются с первого разу и продолжаются во всю песнь».[Аксаков К. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка. М., 1846. С. 151–152.] И мы действительно знаем теперь, что Слово написано «старыми словесами», что означало, в частности, широкое привлечение древней лексики и церковнославянских морфологических форм, о которых писал К. С. Аксаков.

Второе замечание К. С. Аксакова также было весьма существенно. «Ни по содержанию, — писал он, — ни также по языку не может быть оно отнесено к сочинениям, собственно на церковнославянском языке писанным… Язык был в периоде борьбы и волнения, и этой борьбы и волнения не видим мы в Слове о полку Игореве». Церковнославянский и русский элементы, по мнению К. С. Аксакова, присутствовали в памятнике, «но холодно, без участия друг к другу». Отсюда он делал вывод, что «язык этого Слова был составной, не живой язык того времени, которого условие, жизнь и движение обнаруживалось тогда ошибками». К. С. Аксаков готов был поэтому «усомниться в современности» памятника, но отказывается от этого, так как в нем якобы есть подробности, говорящие о его современности описанным событиям. Но раз так, продолжал он, то «сочинитель не был русским, природным, по крайней мере. Самое употребление языка это доказывает; найдя у нас два элемента речи, сочинитель воспользовался и тем и другим» как бы механически. К. С. Аксаков обращает внимание и на отсутствие в содержании Слова «элемента религиозного», и на причудливость («кудреватость») образов, якобы не соответствующих ни русскому характеру, ни русской народной поэзии.[Аксаков К. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка. М., 1846. С. 155–156.] Автором Слова К. С. Аксаков склонен был считать какого-либо заезжего грека. В целом же в его рассуждениях интересны наблюдения о сложности языкового строя памятника, которые фактически приводили к выводу о позднем происхождении Слова о полку Игореве.

Таким образом, в 30—40-х гг. были высказаны разнообразные доводы в пользу позднего происхождения Слова. Большинство из них касалось языка памятника. Далеко не все наблюдения сейчас можно назвать серьезными, что объясняется уровнем науки того времени. Р. Якобсон пишет, что у сторонников недавнего происхождения Слова в подкрепление их выводов не было «ничего, кроме каких-то кулуарных разговоров, нескольких неясных суждений в печати, смутной ссылки студента Беликова на аргументы Каченовского, которые сам профессор никогда не соблаговолил опубликовать, и, наконец, двух или трех шутовских бесед Сенковского», — их аргументы якобы «не обнаруживают ничего, кроме глубокого невежества в языке и древнерусской литературе».[La Geste. P. 35 и след.]

Однако так просто уйти от разбора очень интересного направления в русской историографии первой половины XIX в. нельзя. В условиях господства шовинистических представлений казенной науки николаевской эпохи традиции «скептического» направления в буржуазной историографии не получили сколько-нибудь серьезного продолжения, а отдельные интересные наблюдения по вопросам, связанным со Словом о полку Игореве, так и не переросли рамки подчас прозорливых догадок.

С конца 20-х гг. XIX в. обращает свои взоры к Слову о полку Игореве как замечательному произведению русской письменности А. С. Пушкин. В 1830 г. он писал: «За нами темная степь и на ней возвышается единственный памятник: „Песнь о полку Игореве“».[Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 226.] В 1834 г., глубоко верно оценивая народные истоки Слова, А. С. Пушкин замечал, что «несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и „Слово о полку Игореве“ возвышается уединенным памятников в пустыне нашей древней словесности».[Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 307.] Обладая гениальной поэтической интуицией, Пушкин выделял Слово из произведений древнерусской письменности, которую он сравнивал с «пустыней». Подавляющее большинство блистательных памятников Древней Руси известно было уже в первой трети XIX в., но все они действительно резко отличаются от Слова.

Отстаивая подлинность Слова о полку Игореве, Пушкин писал: «Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта?». И сам отвечал на этот вопрос, говоря, что ни Карамзин, ни Державин, ни прочие поэты не могли бы написать это замечательное произведение.[Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 501.] И Пушкин был прав: те писатели, которые ему были известны, этого сделать не могли.

В те же самые годы, когда А. С. Пушкин занимался изучением Слова о полку Игореве, он переводил на русский язык песни из сборника «Гузла», вышедшего в Париже в 1827 г. Эти вольные переводы вошли в цикл «Песни западных славян», изданный Пушкиным в 1835 г. Долгое время он не делал различий между народными песнями и стилизацией П. Мериме. Друг Пушкина С. А. Соболевский сообщил ему о настоящем авторе «Гузла». Но «Пушкин, — писал позднее Соболевский, — решительно поддался мистификации Merimee, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить П<ушкина> в истине пересказанного мною ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь».[См.: Масанов Ю. В мире псевдонимов, анонимов и литературных подделок. М., 1963. С. 136–138.]

В 1841 г. великий русский критик В. Г. Белинский дал яркую характеристику Слову о полку Игореве как произведению народного творчества. Не сомневаясь в том, что перед нами памятник XII в., Белинский считал, что «певца „Слова“ так же нельзя равнять с Гомером, как пастуха, играющего на рожке, нельзя равнять с Моцартом и Бетховеном. Но тем не менее это — прекрасный благоухающий цветок славянской народной поэзии». «Темные места» произведения Белинский справедливо относил за счет переписчика, а не автора. Самый памятник, по его мнению, «носит на себе отпечаток поэтического и человеческого духа Южной Руси». Видя в Слове простое и наивное повествование, Белинский считал, что в Слове «нет никакой глубокой идеи». Оно «не только не идет ни в какое сравнение с „Илиадою“, но даже и с поэмами средних веков вроде „Артура и рыцарей Круглого стола“».[Белинский В.Г. Русская народная поэзия//Отечественные записки. 1841. № 11. Критика. С. 5—18; см. также: Белинский В. Г.Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 5. С. 332–349. Подробнее см.: Ольшанский О. Е.В. Г. Белинский и «Слово о полку Игореве» // Наукові записки Словянського державного педагогічного Інститута. Т. 2. Серия Історико-філологічна. Вып. 2. Слов’янськ, 1957. С. 118–140.]

В 50-х гг. прошлого века Словом о полку Игореве заинтересовался гениальный основоположник научного социализма Карл Маркс. «Суть поэмы, — писал К. Маркс, — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ». По его мнению, «вся песнь носит христианско-героический характер». Наука тогда не располагала точными данными о времени, когда было написано это выдающееся поэтическое произведение. Но тем не менее Маркс сумел показать, что этот памятник относится к таким же образцам «славянской народной поэзии», как и «чешский героический эпос».[Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 29. С. 19.] Только позднее стало известно, что в создании этого эпоса принимал участие чешский патриот Вацлав Ганка (1818 г.), использовавший для своих эпических стихотворений и Слово о полку Игореве.

Одним из самых серьезных аргументов против древности Слова, выдвинутых сторонниками позднего происхождения этого памятника, было отсутствие его отзвуков в древнерусской литературе. Однако в 1852 г. был издан список Ундольского, а в 1858 г. — Кирилло-Белозерский список Задонщины, содержавшие много мест, близких к Слову о полку Игореве.[Еще в 1838 г. Снегирев издал Сказание о Мамаевом побоище (Печатного извода), указав на черты близости его со Словом, но они были не столь явственны, как в Задонщине.] Это надолго похоронило все сомнения в древности Слова: тезис о том, что автор Задонщины конца XIV–XV в. использовал в своем сочинении Слово, стал аксиомой, не требовавшей каких-либо доказательств. Допустить обратное соотношение памятников долгое время никто не решался. Да и откуда позднейший составитель мог познакомиться с неоткрытым еще памятником русской литературы XIV–XV вв.? Несколько ранее нанесен был и другой удар по построениям критиков Слова. В обстоятельном издании Слова о полку Игореве, выполненном Д. Дубенским, содержался подробный комментарий, в котором приведено было много древнерусских терминов, перекликающихся с памятником.[Дубенский Д. Слово о плъку Игореве. М., 1844. {См. также: Творогов О. В. Дубенский Дмитрий Никитич//Энциклопедия. Т. 2. С. 141–144.}] Но одновременно с этим Дубенский охотно ссылался и на тексты, опубликованные Ганкой, в подлинности которых он не сомневался. Наконец, посвящение книги Дубенского графу С. С. Уварову красноречиво говорило о направленности издания, долженствовавшего покончить с построениями «скептиков».

60—80-е годы XIX в. ознаменованы крупными достижениями в области изучения Слова о полку Игореве. Все виднейшие знатоки древнерусской литературы обращались к этому памятнику, обогащая науку новыми наблюдениями. Так, Ф. И. Буслаев (1819–1897)[См.: Буланин Д. М. Буслаев Федор Иванович//Энциклопедия. Т. 1. С. 167–170.] много сделал для изучения мифологии Слова[Буслаев Ф. И. 1) Сербская сказка о царе Трояне//Москвитянин. 1842. № И. Критика. С. 203–205; 2) О влиянии христианства на славянский язык. М., 1848. С. 25–76; 3) Русская народная годовщина//Архив историко-юридических сведений. 1850. Кн. I. Отд. IV. С. 38, 43.] и его связи с народной поэзией.[Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М., 1844. 4. 1. С. 267, ср. его рец. на кн. Д. Дубенского: Москвитянин. 1845. № 1. Критика. С. 29–40.] Вслед за М. Максимовичем Буслаев показал близость Слова к украинским песням, но более подчеркивал его родство с русским эпосом. Мифологию Буслаев считал важнейшей стихией Слова.[Буслаев Ф. И. Об эпических выражениях украинской поэзии//Москвитянин. 1850. 4. 5. № 18. С. 19–36.] Мифологический взгляд на Слово был обобщен Буслаевым в ряде работ, вышедших в 50-60-х гг. XIX в.[Буслаев Ф. И. 1) Русская поэзия XI и начала XII века//Летописи русской литературы и древности. М., 1859. Т. 1. С. 3—31; 2) Лекции, читанные цесаревичу Николаю Александровичу (1859–1860)//Старина и новизна. 1904. Кн. 8. С. 324–328, 361–367; 3) Исторические очерки русской словесности. СПб., 1861. Т. 1; 4) Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков. М., 1861. С. 598–602; 5) Русский богатырский эпос//Русский вестник. 1862. № 3. С. 26–28; № 9. С. 52—100; № 10. С. 556; 6) Отзыв о сочинении В. В. Стасова. Происхождение русских былин// Отчет о 12-м присуждении наград гр. Уварова. СПб., 1870. С. 26, 34, 67–68, 75–76, 78–79, 82.]

Велики заслуги в изучении Слова Н. С. Тихонравова. Он выпустил превосходное для своего времени издание этого памятника.[Тихонравов Н. С. Слово о полку Игореве. М., 1866; 2-е изд. М., 1868. {См. также: Творогов О. В. Тихонравов Николай Саввич//Энциклопедия. Т. 5. С. 117–120.}] Путем тонкого языкового и палеографического сопоставления мусин-пушкинской публикации и Екатерининской копии Слова[Ее издал в 1864 г. П. Пекарский (Пекарский П. «Слово о полку Игореве» по списку, найденному между бумагами императрицы Екатерины II //Записки имп. Академии наук. СПб., 1864. Т. 5, приложение № 2).] Н. С. Тихонравов установил, что рукопись Слова не могла датироваться временем ранее конца XVI в. Находясь в первый период своего творчества под влиянием мифологической школы, Тихонравов продолжал наблюдения Буслаева о связи Слова с народным творчеством.[См.: Тихонравов Н. С. Отреченные книги древней России//Соч. М., 1898. Т. 1. С. 178–179.] Позднее в курсе лекций он вводил Слово, которое, по его представлению, было воинской повестью, в круг таких произведений, как Девгениево деяние, сказания Ипатьевской летописи, повести о Куликовской битве и др.[В архиве Н. С. Тихонравова сохранился словарь по Слову о полку Игореве (до буквы «с» включительно), составленный по материалам древнерусских повестей и летописей (ГБЛ, ф. 298, папка I).] В курсе древней русской литературы 1882/83 г. Н. С. Тихонравов уделяет большое внимание палеографическим соображениям о рукописи Слова, датирует ее временем не ранее конца XVI — начала XVII в.,[Тихонравов Н. С. История древней русской литературы. 1882/83 акад. год. С. 33–48 (хранится в ГПБ, шифр 37, 24.1, 15).] а также «разбору памятника», точнее, толкованию отдельных слов и выражений.[Тихонравов Н. С. История древней русской литературы. 1882/83 акад. год. С. 48–75.(хранится в ГПБ, шифр 37, 24.1, 15).] Н. С. Тихонравов собирался написать большую книгу о Слове. В. О. Ключевский писал по этому поводу А. Н. Пыпину в 1897 г.: «Н. С. {Тихонравов} говорил при мне о своем намерении написать большое сочинение о Слове о полку Игореве в двух частях, из которых одна будет посвящена разбору языка памятника».[Архив АН СССР (Ленинградское отделение), ф. 621, ед. хр. 394.] Этому намерению не суждено было сбыться.

Однако сохранился в литографии небольшой курс о Слове, который прочитал Н. С. Тихонравов в 1879/80 г. Этот курс состоял из 11 лекций. Первые 7 посвящены были установлению времени списка Слова и рукописи, его содержавшей. Последние 4 давали разбор текста Слова с начала до фразы «неготовами дорогами побегоша».[Казанский городской архив, ф. 10, д. 987 (лекции Н. С. Тихонравова. Разбор Слова о полку Игореве. 1879/80 г. 48 с.).]

Являясь представителем сравнительно-исторической школы, Вс. Миллер (1848–1913)[См.: Руди Т. Р. Миллер Всеволод Федорович//Энциклопедия. Т. 3. С. 249–252.] всячески подчеркивает зависимость Слова о полку Игореве от произведений переводной византийско-болгарской литературы, в первую очередь от Девгениева деяния.[Миллер Вс. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877.] Автор Слова, по его мнению, книжный человек по преимуществу. Выступая против мифологической школы, Миллер считал, что автор Слова — «христианин, не признающий богов и упоминающий имена их с таким же намерением, как поэты XVIII-ro века говорили об Аполлоне, Диане, Парнасе, Пегасе и т. п.».[Миллер Вс. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877. C. 71.] Упоминания языческих богов служат автору Слова в качестве украшений, «и заключать отсюда о язычестве автора было бы так же произвольно, как если бы кто-нибудь утверждал, что Державин верил в бога Леля, который упоминается в его песнях».[Миллер Вс. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877. C. 10.] Хотел этого или не хотел В. Миллер, но он вынужден был пояснить упоминание в Слове языческих богов литературными явлениями XVIII в.

Теория заимствования Миллера встретила критику в печати,[Возражал против сближения Слова с Девгениевым деянием А. Н. Веселовский (Веселовский А. Н. Новый взгляд на Слово о полку Игореве//ЖМНП. 1877. Август. С. 267–306); см. также. Миллер О. Ф. Еще о взгляде В. Ф. Миллера на Слово о полку Игореве//Там же. Сентябрь. С. 37–61.] да и мнение о чисто книжном происхождении Слова разделялось отнюдь не всеми.

Определенный интерес представляла работа А. И. Смирнова.[Смирнов А. О «Слове о полку Игореве». Вып. 1. Литература Слова со времени открытия его До 1876 г. Воронеж, 1877; Вып. 2. Пересмотр некоторых вопросов. Воронеж, 1879.] Ее первый выпуск состоял из обзора литературы о Слове до 1876 г. Во втором помещены некоторые соображения о «темных местах» Слова, сравнение (довольно поверхностное) памятника с Задонщиной и Сказанием о Мамаевом побоище, а также параллели к Слову из произведений русского фольклора.

Князь П. П. Вяземский (1820–1888),[См.: Творогов О. В. Вяземский Павел Петрович//Энциклопедия. Т. 1. С. 267–269.] председатель Общества любителей древней письменности, принадлежал к числу самых высших чиновников консервативного толка (с 1859 г. он попечитель Казанского округа, с 1862 г. представитель цензурного комитета и т. п.). Будучи связан близкими родственными отношениями с графом А. И. Мусиным-Пушкиным, Вяземский проявлял живой интерес к Слову о полку Игореве. Объемистую книгу он посвятил доказательству тезиса о преобладающем влиянии на Слово античной письменности и учений гностиков.[Вяземский П. П. Замечания на Слово о плъку Игореве//Временник ОИДР. 1851. Кн. 11. C. I–XX, I—66; 1853. Кн. 17. С. 1—54. Расширенное издание под тем же названием: СПб., 1875.] Игру в ненаучные сопоставления Вяземского типа «Боян — Гомер» резко критиковал Н. Г. Чернышевский, который считал, что его труд фактически ничего не может дать исследователю.[Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949. Т. 2. С. 329.] Не более плодотворной оказалась и другая работа Вяземского о «вариантах» Слова о полку Игореве.[Вяземский П. П. Слово о полку Игореве. Исследование о вариантах. СПб., 1877.] После публикации Екатерининского списка палеографические рассуждения о Мусин-пушкинской рукописи стали непременной частью всех обобщающих разысканий о Слове. Вяземский приводил массу сведений о палеографических особенностях рукописей XIII–XIV вв. Он стремился доказать правильность сведений Мусина-Пушкина о древности его списка (конец XIV — начало XV в.).

Постепенно Слово о полку Игореве начинало занимать все более значительное место в курсах истории древнерусской литературы. Так, о Слове много говорил О. Ф. Миллер в курсах, прочитанных в 1879/80 г. и в 1884/85 г. в Петербургском университете.[Казанский городской архив, ф. 10, д. 976. С. 140 и след.] Миллер подробно излагал историю публикаций и изучения Слова, приводя доводы в пользу подлинности памятника.[См.: Руди Т. Р. Миллер Орест Федорович//Энциклопедия. Т. 3. С. 252–254.]

Обстоятельное исследование Слову о полку Игореве посвятил А. А. Потебня (первое издание его вышло в 1877–1878 гг., второе посмертно в 1914 г.). В своем труде автор поставил вопрос о том, что «список, дошедший до нас в изд. 1800 г., ведет свое начало от черновой рукописи, писанной автором или с его слов, снабженный приписками на полях, заметками для памяти, поправками, вводившими переписчика (быть может конца XIII или самого начала XIV в.) в недоумение относительно того, куда их поместить». Кроме того, вероятно, «в текст внесены глоссы одного или более чем одного переписчика».[Потебня. Слово. С. 3.] Тезис А. А. Потебни о близости дошедшего до нас списка Слова к авторскому тексту весьма плодотворен. Очень удачно также определен ряд позднейших вставок в Игореву песнь. Наконец, А. А. Потебня тонко подметил несомненную близость Слова к украинскому фольклору.

Оставаясь сторонником древнего происхождения Слова, А. А. Потебня вместе с тем считал, что этот памятник представлял собою «счастливое исключение» в литературе Древней Руси, ибо «свободному творчеству нет места в среде, где мысль связана обязательными верованиями, скована догматами и запутана религиозными страхами».[Овсяпико-Куликовский Д. Н. Воспоминания. Пб., 1923. С. 185.] Но от мысли об «исключительности» положения Игоревой песни в древнерусской литературе до вывода о принадлежности памятника к литературе более позднего времени расстояние не столь уж непреодолимое.

Итоги изучения Слова о полку Игореве в конце XIX в. были подведены в фундаментальном трехтомном исследовании Е. В. Барсова. Особенный интерес представлял его третий том, содержавший комментированный словарь к Слову (к сожалению, доведенный лишь до буквы «М»).[Барсов. Слово. Т. 1–3. Черновые материалы к монографии и к словарю см. в фонде Е. В. Барсова (ГИМ, отд. письменных источников, ф. 450, д. 57–61).] Автор исследования — видный собиратель древних рукописей, любитель, не получивший серьезной филологической подготовки. Общественно-политические взгляды Барсова были архиреакционные (кстати, и труд был посвящен мракобесу К. П. Победоносцеву). Слово для него — прежде всего памятник, построенный «на нравственной христианской основе».[Барсов. Слово. Т. 1. С. 133.] Все это сказалось на всем его труде. В нем не видно самостоятельной творческой мысли, систематического и всестороннего рассмотрения памятника.

Большое внимание в книге Е. В. Барсова уделено палеографическим наблюдениям. При этом автор датировал мусин-пушкинскую рукопись Слова XVI в., а не XIV–XV вв. Большинство «темных мест» Слова автор старался объяснить путем палеографической критики текста. Обстоятелен был и вводный критикобиблиографический очерк литературы по Слову. Общие же представления Е. В. Барсова о Слове были навеяны Н. С. Тихонравовым и В. Ф. Миллером. Для него Слово — воинская повесть, порожденная княжеско-дружинной средой. Отвергая близость к Девгениеву деянию, Е. В. Барсов старался найти в нем другие параллели с древнерусскими переводными произведениями, в частности с повестью Иосифа Флавия о падении Иерусалима. В предисловии к своей книге Е. В. Барсов сообщил, что он предполагает поместить в приложении к ней обнаруженные им бумаги А. Ф. Малиновского, долгое время работавшего над Словом о полку Игореве. Однако осуществить своего намерения он не сумел — книга не была им доведена до конца. Благодаря любезности В. В. Сорокина мне стали известны отпечатанные листы приложений, хранящиеся в библиотеке Московского университета. Особенно интересно VI приложение, содержащее «Летописное сказание о походе Игоря по списку Ярославского архиерейского дома».[Барсов. Слово. Приложения. С. 51–54.] Это — выписка из Никоновской летописи.[ПСРЛ. Т. 10. С. 12–13.] К сожалению, когда и кем была сделана выписка из рукописи Ярославского архиерейского дома (Спасо-Ярославского монастыря), остается неясным.

И все же, несмотря на появление нескольких капитальных исследований по Слову о полку Игореве, ясно было, что многие вопросы происхождения памятника ждут своего разрешения.

Выступая в прениях по докладу о Слове Д. И. Багалея, видный украинский историк И. А. Линниченко говорил, что оно «могло быть написано и не очевидцем изображенных в нем событий».[Слово о полку Игореве как литературный памятник Северской земли // Чтения в историческом обществе Нестора летописца. Киев, 1888. Кн. 2. С. 161.] Сомнения в древности Игоревой песни оставались. Так, историк русской литературы П. О. Морозов писал, что Слово «и до сих пор еще во многих отношениях остается загадочным». Оно не подходит к общему складу древнерусской литературы. П. О. Морозов спрашивал: «Кто был автор „Слова“ — язычник или христианин? Если язычник, то — допуская, что он был современником Игорева похода, — как мог он оставаться в язычестве в конце XII века, среди христиан, которым византийские проповеди вовсе не внушали веротерпимости? Если же христианин, то — как мог он до такой степени проникнуться мировоззрением языческим — „поганским“, греховным, душепагубным, по понятиям того времени?.. Какие книжные люди могли им (Словом. — А. 3.) интересоваться и переписывать в продолжение трех или четырех веков этот плод языческого вдохновения, звучащего столь резким диссонансом среди общего, поразительно однообразного хора древнерусской письменности?.. Все эти и многие другие загадки, заданные русской науке „Словом о полку Игореве“ — этим сфинксом, который так внезапно явился в библиотеке гр. Мусина-Пушкина и так же внезапно исчез из нее, оставив свой след только в печатной книге, — еще ждут своего Эдипа».[Морозов П. О. Славянские литературы//Всеобщая история литературы. СПб., 1885. Вып. 16. С. 742–745.]

Переводчик и знаток Слова А. Н. Майков передавал свой разговор с «одним приятелем», сомневавшимся в древности памятника. Этим «приятелем» был известный русский писатель И. А. Гончаров, присутствовавший в свое время в Московском университете на диспуте между А. С. Пушкиным и М. Т. Каченовским («Он и теперь еще, — добавлял А. Н. Майков, — кажется, более на стороне профессора»).[Майков А. Н. Слово о полку Игореве//Полн. собр. соч. СПб., 1893. Т. 2. С. 505. {См. также: Дмитриев Л. А. Майков Аполлон Николаевич//Энциклопедия. Т. 3. С. 198–202.}] Гончаров считал обособленное положение этого памятника в древнерусской литературе важнейшим аргументом против его подлинности: «Против подлинности Слова говорит один аргумент посильнее всех доказательств защитников. Это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси». «Вот, — прибавлял от себя А. Н. Майков, — одно из очень старых возражений, на которое до сих пор не ответила критика».[ «Слово о полку Игореве» в переводе А. Н. Майкова//Заря. 1870. С. 83; ср.: Майков А. Н. Стихотворения. 3-е изд. СПб., 1872. Ч. 3. С. 165–168. Позднее А. Н. Майков излагал этот разговор в несколько измененной редакции: «Что бы там ни толковали филологи о его подлинности, все-таки против них есть аргумент посильнее всех их доказательств: это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси. Ну, судите сами: с какой стати на поле, засеянном пшеницей, вдруг вырос бы розан» (Майков А. Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 467).]

A. H. Майков приводил доводы, которые должны были отвести этот аргумент Он сравнивал Слово с былинами и вместе с тем считал, что оно возникло в высших сферах общества и является единственным памятником существовавшей в Древней Руси полуязыческой литературы.

Видный славист В. И. Григорович также склонялся к тому, чтобы считать Слово подделкой, и сопоставлял памятник с Краледворской рукописью. В курсе «Чешская литература» (50—60-е гг.), касаясь наличия поздних слов в рукописи Ганки, он писал: «Чтобы сочинить их в позднейшее время, надо было перечитать все древнее, что было возможно, и употребить кстати — да так кажется и сделано, как в нашей Песне о полку Игореве все слова смешаны — и церковные и польские и простонародные».[ГБЛ, ф. 86, папка 2, № 33, л. 14 об. Перу В. И. Григоровича принадлежит неизданный доклад о значении слова «толковины» в летописях и Слове о полку Игореве (Труды III Археологического съезда в России. Киев, 1878. Т. 1. С. 52–53).]

Сторонником позднего происхождения Слова был немецкий историк культуры М. Каррьер, который писал: «В описании „Слова“ нет никакой наглядности, никакой живой обрисовки характеров, очевидно, что тут говорится не о пережитом, а о произвольно сочиненном, с трудом следите вы за неясным, перескакивающим с одного на другое рассказчиком… На мой взгляд, это несомненно — подражание макферсоновскому Оссиану. Со стороны языка Боденштедт подтверждает мысль мою замечанием, что тут перемешаны выражения и слова разных наречий и разных веков».[Каррьер М. Искусство в связи с общим развитием культуры. М., 1874. Т. 3. С. 267–268; Carriere М. Die Zukunft im Zusammenhang der Entwicklung und die Ideal den Mensche. 1868. Bd 3. S. 29.]

Конец XIX — начало XX века можно назвать кризисным периодом в историографии Слова. В нем обнаружились явные тупики, в которые зашло изучение этого памятника. Е. В. Петухов даже писал: «Кажется, нельзя ожидать безусловно новых шагов в этом изучении без каких-либо важных фактических находок».[Петухов E. В. Русская литература. Исторический обзор главнейших литературных явлений древнего и нового периода. Древний период. Юрьев, 1912. С. 50.] Фактически в это время не появилось ни одного обстоятельного труда по Слову (если исключить интересную, хотя и спорную книгу Ф. Е. Корша по ритмике памятника).[Корш Ф. Е. Слово о полку Игореве. СПб., 1909. В скобках можно заметить, что именно Ф. Е. Корш выступил с защитой подлинности окончания пушкинской «Русалки», подложность которого была вскоре установлена (Виноградов В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 273 и далее).] Интерес представляли только разыскания по частным вопросам, в том числе полемика Ф. Е. Корша и П. М. Мелиоранского о турецких элементах в языке памятника.[Мелиоранский П. Турецкие элементы в языке Слова о полку Игореве//И О РЯС. 1902. Кн. 2. С. 273–302; Корш Ф. Е. Турецкие элементы в языке Слова о полку Игореве (Заметки к исследованию П. Мелиоранского)//Там же. 1903. Кн. 4. С. 1—58; Мелиоранский П. М. Вторая статья о турецких элементах в языке Слова о полку Игореве//Там же. 1905. Кн. 2. С. 66–92; Корш Ф. Е. По поводу второй статьи проф. П. Мелиоранского о турецких элементах в языке «Слова о полку Игореве» //Там же. 1906. Кн. 1. С. 259–315.]

Все чаще стали появляться статьи, содержащие взаимоисключающие выводы, но опиравшиеся на данные памятника. Так, одни исследователи доказывали, что Слово — памятник устно-поэтического творчества (Ф. Е. Корш сближал его с былинами, Ю. Тиховский, С. Козленицкая — с думами), другие (А. С. Орлов и др.) продолжали рассматривать его в кругу воинских повестей. Н. Каринский находил в мусин-пушкинской рукописи черты псковской фонетики,[Каринский H. М. Мусин-Пушкинская рукопись «Слова о полку Игореве» как памятник псковской письменности XV–XVI вв.//ЖМНП. 1916. Декабрь. С. 199–214.] но его выводы не были поддержаны другими исследователями, и т. п.

Исходя из тезиса о древности Слова о полку Игореве, А. Н. Пыпин считал многое в нем еще не объясненным. Слово, писал он, «до сих пор остается загадочным не только по тем пунктам, какие неясны по испорченности текста, но и по всему его характеру. Нелегко представить, каким образом книжный человек конца XII века, после двухсот лет христианства… мог с таким обилием расточать языческие образы, прилагая их к Русской земле, княжескому роду и к самой песне, нелегко определить и литературную формацию памятника, для которого не сбереглось ни антецедента, ни предания».[Пыпин А. Н. История русской литературы. 2-е изд. СПб., 1902. Т. 1. С. 178; ср. 1-е изд.: СПб., 1898. С. 123–126.]

Сомнение в древнем происхождении Слова высказывал и Л. Н. Толстой. В феврале 1905 г. в разговоре с отъезжавшим за границу X. Н. Абрикосовым Толстой с горечью говорил о том, что русские мало знают о древних славянских народах. «Все, что знаю о них, — продолжал он, — это по „Краледворской рукописи“, которая, как оказалось, подложная. Но я так и думал с самого начала: так же, как и „О полку Игореве“. Это сочинено на гомеровский, эпический лад. Мне не нравятся и „Нибелунги“, они не поэтичны. Старорусские же былины очень люблю: „Добрыня“, „Садко“, „Микула Селянинович“, „Илья Муромец“».[У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. М., 1979. Кн. 1. С. 161. Н. К. Гудзий приводит это суждение Л. Н. Толстого «как очень показательный факт, лишний раз свидетельствующий об отсутствии у Толстого чувства истории» (Гудзий Н. Толстой о русской литературе//Эстетика Льва Толстого. М., 1929. С. 191). Говорить об отсутствии «чувства истории» у автора бессмертной эпопеи «Война и мир» вряд ли справедливо.] Тонкое чутье великого художника позволило Льву Толстому безошибочно почувствовать позднейшее происхождение Слова и поставить его в один ряд с Краледворской рукописью.

Примерно через 50 лет другой русский писателъ, тонкий знаток древнерусской литературы А. М. Ремизов снова высказал сомнения в древности Слова, обращая внимание вслед за Пушкиным и Гончаровым на одинокость Слова среди памятников киевской литературы. Он говорил: «Среди памятников древней русской литературы Слово стоит одиноко и по своему ладу и по искусному строению. Ничего подобного не было в „болгарских“ веках русской литературы. Если Слово 12-го века, как могло случиться, чтобы такой пытливый к слову первый непревзойденный „летрист“, с которого пошло „словоплетение“, Епифаний Премудрый (14 в.), не наткнулся в богатом ростовском книгохранилище на список Слова1?…А что мне еще на раздуму: запев Слова — упоминание безличного баяна (в полууставе с маленькой буквы) „сказителя“, принимаемого обычно за собственное имя, и церковнославянские формы, такие как „словесы“ или „рокотаху“, нарушая строй повести, звучат для моего уха фальшиво. И не было ли Слово только фрагменты, организованные потом (16 в.)? Говорю о своих сомнениях, я не ученый».[Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 35–36. В 1944 г. А. Ремизов писал А. Ма-зону: «Ваша мысль мне, ведь, по душе. „Слово“ очень картинно, но песни я не слышу, а это один из признаков, что оно составлено (сочинено), а не из души вышедшее — пусть даже нескладное — то, что называется поэзия, живой ключ. А потом русский Олимп, о котором русский народ ничего не знает… Мне чуется, что „Слово“ разделяет судьбу Тмутараканскаго камня» (Quelques donnees histori-ques sur le Slovo d’ Igor’ et Tmutorokan’ par M. I. Uspenskij (1866–1942). Traduction francaise et texte pusse avec pieces complementaires et appendice par A. Mazon et M. Laran. Paris, 1965. P. 153).]

Разбирая Житие протопопа Аввакума, А. М. Ремизов писал: «Вслушиваясь в Житие, я почувствовал, какая это книга. Склад ее речи был мне, как столповой распев Московского Успенского собора, как перелеты кремлевского красного звона. А потом уж я оценил и как меру „русского стиля“ наперекор модернизированным былинам и билибинской „подделке“, невылазно-книжному „Слову о полку Игореве“, гугнящим, наряженным в лапти „гуслярам“ и тому крикливому, и не без хвастовства, „истинно-русскому“, от чего мне было всегда неловко и хотелось заговорить по-немецки».[Ремизов А. Подстриженными глазами. Париж, 1951. С. 129–130. Подробнее об отношении Ремизова к памятникам древнерусской литературы см.: Лурье Я. С. А. М. Ремизов и древнерусский «Стефанит и Ихнилат»//РЛ. 1966. № 4. С. 176–180.]

В неоконченной повести «Веселые братья» (около 1918 г.) Н. С. Гумилев приводит следующий рассказ Евменида: «Возьмем к примеру „Слово о полку Игореве“: кто его сочинил, певец древний? Оно-то и правда, что певец, да только не древний, а Семен Салазкин, сын купеческий, что всего полтораста лет тому назад жил. Мальчиком он убежал из дому, да так и жил, под крышу не заходя… И все песни пел, такие забавные да унылые, сам придумывал… Встретили его братья. Зря, говорят, болтаешься, к делу тебя приставить надо. Приставили к нему человека, чтобы он ходил за ним, летописи старые ему читал, да что он сочиняет записывал. Через год „Слово“ и готово. Длиннее оно должно было быть, да только Сеню медведь задавил, на спор с одним топором пошел против зверя. Переписали наши-то уставом, да и всучили через разных людей господину Бобрищеву-Пушкину, а там история известная».[Гумилев Н. С. Собр. соч.: В 4 т. Вашингтон, 1968. Т. 4. С. 133.] Любопытно, что этот эпизод написан Гумилевым тогда, когда еще споры о Слове не вспыхнули с новой силой.

Одним из переводчиков и исследователей Краледворской рукописи был видный французский славист Луи Леже. После того как чешские ученые неоспоримо доказали, что этот памятник составлен В. Ганкой, а не является записью древнечешского эпоса, Леже поставил под вопрос и древность Слова о полку Игореве. Памятник, по его мнению, «не заслуживает ни малейшего доверия».[Леже Л. Славянская мифология//Филологические записки. 1907. Вып. 5–6. С. 101; ср. отдельный оттиск: Воронеж, 1908. С. 101.] Настороженное отношение вызывала у него мифология Слова о полку Игореве. Леже, в частности, считал, что название русского народа внуком Даждьбога «недопустимо в устах христианина». Оно «служит веским доказательством недостоверности если не всего памятника, то, по крайней мере, некоторых отдельных черт».[Леже Л. Славянская мифология//Филологические записки. 1907. Вып. 5–6. Там же. С. 105, ср. с. 191. Мифология Слова о полку Игореве вызывала сомнения и у В. Мансикки: «Мы принадлежим к тем, — писал он, — которые относятся к мифологии Слова с явным скепсисом» (Mansikka V. Die Religion der Ostslawen. Helsinki, 1922. Bd 1. S. 281).] Свои сомнения в древности Слова о полку Игореве Леже высказывал еще в 1890 г. Именно Леже впервые предложил «перевернуть гипотезу и задать вопрос, не вдохновлялся ли певец Игоря Задонщиной».[Leger L. 1) Russes et slaves. Etudes politiques et litteraires. Paris, 1890. P. 93–94; 2) Le dit de la bataille l’Igor II Leger L. La litterature russe. Paris, 1899. P. 21–28; 3) Histoire de la littćrature russe. Paris, 1907. P. 12. {См. также: Дмитриева H. Л. Леже Луи//Энциклопедия. Т. 3. С. 137–138.}] К памятникам XVIII в. относил Слово о полку Игореве и польский ученый Ф. Конечный.[Koneczny F. Dzieje Rosyi. Warszawa, 1917. T. 1. S. 460.]

Видные знатоки древней русской литературы В. М. Истрин, Д. И. Абрамович, Н. К. Никольский специально изучением Слова о полку Игореве не занимались.

Раздел о Слове в «Очерке истории древнерусской литературы» В. М. Истрина не носит самостоятельного характера: он близок к соответствующим главам курса М. Н. Сперанского, к исследованию В. Миллера и др. Основной вывод В. М. Истрина сводился к тому, что «поэтическое творчество автора не народное, но вполне книжное». Слово о полку Игореве — «памятник книжного происхождения». Наибольшее влияние на автора, по его мнению, оказала «История Иудейской войны» Иосифа Флавия. Есть в Слове стилистические совпадения и с произведениями Кирилла Туровского. Новые условия жизни Руси XIII в., а также трудность понимания текста были, по мнению В. М. Истрина, причинами, помешавшими широкому распространению Слова.[Истрин В. М. 1) Очерк истории древнерусской литературы. Пг., 1922. С. 183–198; 2) Лекции по истории древнерусской литературы, читанные в 1908/9 г. Литография.]

Большой интерес для специалистов представляют работы о Слове о полку Игореве М. Н. Сперанского.[Подробнее см.: Бычкова М. E. М. Н. Сперанский в работе над «Словом о полку Игореве» (рукопись).] Их значительная часть остается еще не изданной.[О рукописях М. Н. Сперанского см. в кн.: Сперанский М. Н. Рукописные сборники XVIII в. М., 1963. С. 250–254.] Этого выдающегося исследователя древнерусской литературы в первую очередь занимала история изучения Слова.[Отрывок из большой работы на эту тему опубликован совсем недавно: Сперанский М. Н. Из истории изучения «Слова о полку Игореве» в Московском университете//И ОЛЯ. 1955. Т. 14, вып. 3. С. 288–294.] Подвергнув тщательному анализу так называемые бумаги Малиновского, он показывал их значение для истории первого издания Слова, но не для палеографической критики памятника.[Сперанский М. Н. Первое издание «Слова о полку Игореве» и бумаги А. Ф. Малиновского// Слово о полку Игореве. М., 1920. С. 1—24.]

Не меньшее внимание он уделял и самому характеру первого издания, его тиражу, описанию сохранившихся экземпляров. В одной из неопубликованных работ он подробно разбирает переводы XVIII в. Слова о полку Игореве и показывает их текстологическое соотношение.

М. Н. Сперанский много сделал для исследования сборника, содержавшего Слово. Так, он вслед за Е. В. Барсовым утверждал, что в его составе был хронограф редакции 1617 г. Его интересовали также списки Девгениева деяния и Сказания об Индийском царстве из Мусин-Пушкинского сборника. В целом же сборник он датировал неопределенно XVI–XVII вв. В монографии о Девгение-вом деяния М. Н. Сперанский сравнивал лексику этого памятника с произведениями, близкими к нему по содержанию, времени и принадлежности к определенному кругу русской письменности. Среди них он рассматривал «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия, Ипатьевскую летопись и Слово о полку Игореве.[Сперанский М. Н. Девгениево деяние//Сб. ОРЯС. Пг., 1922. Т. 99, № 7. С. 59 и след.] В отличие от Вс. Миллера, Сперанский не решался говорить о влиянии Девгениева деяния на Слово. Но установленная им близость между памятниками очень показательна.

Свежими были суждения М. Н. Сперанского о Задонщине. Он считал, что «в XVII в. в Задонщине возникает стремление дополнить отрывками из Слова».[ЦГАЛИ, ф. Сперанского, on. I, ед. хр. 270, л. 6–6 об. См.: Бычкова М. E. М. Н. Сперанский в работе…] Тем самым список XV в. Задонщины (К-Б), по Сперанскому, отражал более первоначальную редакцию этого памятника, не знавшую тех отрывков из Слова, которые попали в XVII в. (списки XVI в. Задонщины Сперанскому еще не были известны).

К сожалению, работа по исследованию самого текста Слова, начатая М. Н. Сперанским, не была завершена и осталась лишь в черновых набросках. Сперанский как бы подошел к решению загадки Слова о полку Игореве. Традиционное представление об этом памятнике, которое он разделял, не дало ему возможности решить эту загадку.

В курсе истории древней русской литературы М. Н. Сперанский Слову о полку Игореве посвящал последний раздел. Он представляет интерес как краткий итоговый очерк истории изучения этого памятника. Сам же М. Н. Сперанский вслед за Н. С. Тихонравовым и другими считал Слово написанным кем-то из современников похода 1185 г., принадлежавшим к кругу княжеской дружины.

Стиль произведения, по его мнению, — «все же книжный, но обильно пропитанный приемами народного поэтического творчества».[Сперанский М. H. 1) История древней русской литературы. М., 1921. С. 362 (1-е изд. М., 1914); 2) История русской литературы. Киевский период. М., 1920. Литография. С. 350–376.]

Несколько раз обращался к темам, связанным со Словом, А. И. Соболевский. Его этюды о Слове носили главным образом этимологический характер. Так, он развивал мысль о связи «канины» с рекой Канин,[Соболевский А. И. 1) На канину//Русский филологический вестник. 1885. Т. 14, № 4. С. 295–296; 2) Заметки о двух местах «Слова о полку Игореве» // Чтения в историческом обществе Нестора летописца. 1888. Кн. 2. Отд. 1. С. 253.] писал о происхождении слов Велес,[Соболевский А. И. 1) Волос и Власий//Русский филологический вестник. 1886. Т. 16. С. 185–187; 2) Материалы и исследования в области славянской филологии и археологии. XV. Заметки о собственных именах//Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. С. 250–252.] Даждьбог, Хоре, Пирогоща, кощей,[Соболевский А. И. Материалы и исследования… С. 247, 250–252, 256.] босый волк, паперси,[Соболевский А. И. К Слову о полку Игореве//И по РЯС. 1929. Т. 2, кн. 2. С. 174–186.] Тьмутаракань, шельбиры.[Соболевский А. И. Русско-скифские этюды//ИОРЯС. 1923. Т. 26. С. 11, 38–39.] Видя несогласованности в тексте Слова, А. И. Соболевский предлагал произвести перестановку в начале текста[Соболевский А. И. 1) Заметки о двух местах… С. 264; 2) Материалы и заметки по древнерусской литературе. XVIII. К Слову о полку Игореве//ИОРЯС. 1916. Т. 21, кн. 2. С. 210–213.] и считал, что конец к Слову приписан позднее основной части.[Соболевский А. И. К Слову о полку Игореве//И по РЯС. 1929. Т. 2, кн. 1. С. 174–186.]

Как и В. М. Истрин, А. И. Соболевский пытался объяснить, почему Слово дошло до нас только в одном экземпляре. Слово, по его мнению, было предназначено для произнесения вслух, а не для записи. В XV–XVI вв. его содержание было уже неясно, и оно попало в сборник по инерции, когда списывалось все, что попадалось.[Соболевский А. И. Несколько мыслей о древней русской литературе // ИОРЯС. 1903. Т. 7, кн. 2. С. 152–153.] В сборнике со Словом, однако, помещено не «что попало», а сочинения, хорошо известные в древнерусской литературе. Таким образом, А. И. Соболевский видел ряд трудностей в общепринятой трактовке Слова, но убедительного решения их так и не смог предложить.[См. также: Тарланов 3. К. Соболевский Алексей Иванович//Энциклопедия. Т. 5. С. 15, 17]

Близок к традиционной точке зрения на Слово был и историк украинской литературы В. И. Резанов. Так, в лекции о Слове, прочитанной в 1914 г., он считал автором Слова дружинника князя Святослава. Одновременно он считал, что «изобразительные средства автора Слова те же, какими до нашего времени пользуется наша устная народная словесность». Поскольку автор Слова — человек книжный, «в его произведении встречаются некоторые искусственные приемы старого русского писателя, воспитанного в византийской, южнославянской и успевшей к тому времени русской школе XI–XII вв.».[Филиал Черниговского обл. архива в Нежине, ф. В. И. Резанова (ф. 397), on. 1, ед. хр. 107, л. 6, 9. Приношу глубокую благодарность И. Д. Бойко, ознакомившему меня с этими материалами.]

Гениальный русский ученый А. А. Шахматов, не занимаясь специально исследованием Слова о полку Игореве, почувствовал несоответствие этого памятника всему строю древнерусской письменности. В своем классическом труде «Разыскания о древнейших русских летописных сводах» А. А. Шахматов фактически не счел возможным ссылаться на Слово о полку Игореве, хотя случаев для этого ему представлялось более чем достаточно. Еще в статье о «Мстиславе Лютом», подписанной А. А. Шахматовым в октябре 1907 г., автор писал, что «Песня об усобице первых князей, сыновей Святослава, была, вероятно, известна творцу Слова о полку Игореве» (Шахматов имел в виду трудный текст Слова о Бояне, песнотворце «Ольгова коганя»).[Шахматов А. А. Мстислав Лютый в русской поэзии // Сб. Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1909. Т. 18. С. 90.] Однако в «Разысканиях…» (подписаны A. A. Шахматовым в октябре 1908 г.), где сюжет о Мстиславе Лютом значительно расширен за счет привлечения Длугоша и других мотивов, сопоставление со Словом о полку Игореве и былинами было снято. Только однажды Шахматов в примечании заметил, что «об единоборстве Мстислава с Редедей вспоминает и певец Слова о полку Игореве, это, думаю, свидетельствует о знакомстве его с тем или иным летописным сводом, включившим соответствующий рассказ в свой состав».[Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 425.] Так А. А. Шахматов предугадал решение труднейшего из вопросов, связанных с источниками Слова о полку Игореве!

Наиболее обстоятельный труд А. А. Шахматова по русскому языку — «Очерк древнейшего периода истории русского языка» как бы завершал его работы в этой области.[Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пг., 1915.] И здесь о Слове о полку Игореве упоминаний нет, хотя оснований для этого было много.[Не упомянуто Слово и в кн.: Шахматов А. А. Курс истории русского языка. 2-е изд… СПб., 1910–1911. Читан в 1908/9 уч. году. 4. 1–2 (Литография).] Например, А. А. Шахматов объясняет появление слова «цвилити» и ссылается на памятники XIII–XVI вв., но Слова не упоминает.[Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода… С. 105, 106.] Он приводит не один десяток примеров из памятников XI–XIV вв., содержавших суффикс «ян» (в том числе и слово «багряну»), а о выражении «багряная стлъпа» в Слове не говорит.[Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода… С. 117–118.] Нет Слова и в разделе, посвященном доказательству существования глухих гласных (ъ и ь) в древнерусском языке XI и XII вв. Хотя, казалось бы, этот памятник давал для этого материал (даже если считать, что он сохранился в позднем списке).[Здесь автор упоминает Слово вскользь только в связи с термином «толковины». Там же. С. 203–216.]

Словом, среди многих сотен примеров из источников XI–XVII вв., фольклорных памятников и живых наречий мы не нашли ни одного, взятого А. А. Шахматовым из Слова о полку Игореве. Нет никаких следов использования Слова о полку Игореве как памятника древнего языка и в труде А. А. Шахматова, посвященном образованию русских племен и наречий, хотя в него включены явления истории языка до XV в.[Шахматов А. А. Введение в курс истории русского языка. 4. 1. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916. С. 98–99.]

Правда, в незавершенном разделе «Историческая морфология» «Курса истории русского языка», читанного в 1910/11 г., А. А. Шахматов не раз ссылается на морфологические формы, встречающиеся в Слове о полку Игореве.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957.] Изданы лекции посмертно по их литографическому воспроизведению. Текст их для печатного издания автором не обработан. Это обстоятельство заставляет с крайней осмотрительностью подходить к материалам данного раздела курса.

Слово о полку Игореве А. А. Шахматов помещает среди древнерусских памятников, но, как правило, в конце этого отдела[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 45, 46, 53, 57, 75, 76, 96, 99, 117, 243, 251.] или после источников XIII–XVI вв.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 94, 106, 227, 229, 235, 242, 252, 263, 336, 341, 345.] По некоторым формам он не выделял Слово из южнорусских памятников XII–XVI вв.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 259–260.] Мало того, А. А. Шахматов обычно, ссылаясь на источники, указывает их дату. Этого нет только для летописей (разновременных по своему составу) и для Слова о полку Игореве. Очевидно, время составления Слова не было для него ясным.

А. А. Шахматов привлекает данные Слова в тех случаях, когда речь идет о явлениях, которые могут быть подкреплены примерами из живого русского и других славянских языков.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 46, 54, 57, 75, 91, 94.] Он приводит также формы, заимствованные в Слове из церковнославянского языка («на небесѣ»).[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 295, ср. с. 140.] Наряду с этим А. А. Шахматов отмечал наличие в Слове черт не древнерусского, а уже великорусского языка.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. C. 341. Замена окончания — ое на — ой (с. 345) («трупиа себѣ дѣляче»).] Он указывал на языковые явления, известные памятникам XV в. («два солнца»),[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. C. 211.] на черты родства русского и белорусского языков («унили голоси»),[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. C. 232.] на совпадение форм с польским языком,[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. C. 77.] наконец, вообще на неясные формы Слова.[Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. С. 253 («Плачеть Путивлю городу на заборолѣ»). А. А. Шахматов сравнивал с более верным «въ Путивлѣ на забралѣ». Неясна была Шахматову и форма «погасоша вечеру зари».] Таким образом, А. А. Шахматов, воздерживаясь от точной датировки Слова и дошедшего до нас его списка, относил языковые явления, обнаруживающиеся в памятнике, к разным историческим эпохам. Слова о полку Игореве А. А. Шахматов преимущественно касался не в трудах по темам, являвшимся предметом его специальных занятий, а в откликах на чужие работы (С. К. Шамбинаго, Е. Ф. Корша, В. Ф. Миллера). При этом его суждения о Игоревой песни отличались осторожностью и неопределенностью. Так, А. А. Шахматов обычно не указывал точную дату памятника.[Только один раз, еще в ранний период творчества, он вскользь сослался на традиционную дату памятника: «Связь с Тмутараканью не была забыта северскими князьями еще в конце XII века (Слово о полку Игореве)»: Шахматов А. А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей//ЖМНП. 1899. Апрель. С. 333.] В обстоятельном разборе книги С. К. Шамбинаго А. А. Шахматов как бы вскользь замечал о Задонщине, что ее «поэтическая форма, как давно уже указано исследователями, заимствована из Слова о полку Игореве».[Шахматов. Отзыв. С. 181.] Не развивая эту тему, А. А. Шахматов предпочел сослаться на господствовавшее в его время мнение.[В поздней работе А. А. Шахматов писал в сноске: «Нахожу вслед за другими исследователями вполне вероятным, что историческая песня готских дев, упоминаемая в Слове о полку Игореве (в XII в. еще не исчезли крымские готы), относилась к этому (Шахматов говорит о нем выше. А. 3.) эпизоду борьбы Винитара с антами» (Шахматов А. А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. С. 10). И в данном случае Шахматов подчеркивает, что он ссылается на мнение других исследователей, к которым он присоединяется.]

Итак, автор Задонщины имел «единственным источником поэтического вдохновения Слово о полку Игореве».[Шахматов. Отзыв. С. 183.] Из Поведания Софония Сказание о Мамаевом побоище «черпает… ряд поэтических картин, восходящих к Слову о п. Игореве».[Шахматов. Отзыв. С. 190.] «И быть может, — осторожно добавляет А. А. Шахматов, — составитель Слова о Мамаевом побоище своими прямыми заимствованиями из Слова о п. Игореве подал составителю Поведания мысль обратиться к Игоревой песне для полной переработки сюжета на основании источника, уже послужившего делу воплощения его в письменный образ».[Шахматов. Отзыв. С. 190–191.] Касался Слова А. А. Шахматов и в отзыве на сочинение студента В. А. Аносова «Церковнославянские элементы в языке великорусских былин». В нем, по мнению А. А. Шахматова, было «ценно то, что автор сумел сказать об отношении языка Слова о п. Игореве к языку былинному: он доказал близость, однородность „неполногласия“ Слова к „неполногласию“ былин путем сравнения распространенных и в Слове и в былинах „неполногласных“ слов». Далее Шахматов отмечал, что сопоставление этих «неполногласных» привело автора к выводу, «что былины могут быть возведены к тому же творческому источнику, откуда вышло и Слово, причем этим источником была книжно-образованная среда, языком которой был далекий от народного язык, насыщенный церковнославянским влиянием».[Отчет о состоянии и деятельности СПб. Университета за 1912 год. СПб., 1913. С. 212–213.] А. А. Шахматова, как мы видим, привлекла мысль о книжно-образованной среде, породившей Слово, и о ее языке, насыщенном церковнославянским влиянием. Времени создания Слова Шахматов в отзыве не касался. А. А. Шахматов считал, что выводы B. Ф. Миллера о Слове «едва ли кого-нибудь удовлетворили… сравнение Слова о полку Игореве с византийской поэмой X века о Дигенисе Акритисе и мысль о влиянии и подражании творца Слова этой поэме должны быть отвергнуты». Значение работы В. Ф. Миллера Шахматов видел не в ответе «на главные вопросы, до сих пор возбуждаемые Словом о полку Игореве», а в самой постановке этих вопросов. Однако выводы В. Миллера и среди них утверждение, что «Слово— произведение книжное», по мнению А. А. Шахматова, недостаточно оценены учеными. Особенно важным представлялось ему наблюдение В. Миллера о значении Болгарии для древнекиевской литературы. «Исходя из этого положения, — продолжал А. А. Шахматов, — автор и подходил к утверждению, что образцами для творца „Слова о полку Игореве“ служили византийские произведения, воспринявшие болгарскую окраску. Мы думаем, что В. Ф. Миллер прав». По В. Ф. Миллеру, былины складывались в среде профессиональных певцов. А «Слово о полку Игореве, столь близкое по своему характеру к нашим былинам, к возникшему в Киевской Руси дружинному эпосу, он признавал произведением книжным и искусственным, отразившим на себе сложные культурные влияния соседей». Если так, то и «высокоталантливого автора „Слова“ так естественно причислить к среде этих профессиональных певцов».[Шахматов А. А. Всеволод Федорович Миллер. Некролог // Известия Академии наук. VI серия. 1914. № 2. С. 75–76.]

Итак, мы видим, что сочувствие у Шахматова вызывала мысль Миллера о книжном происхождении Слова о полку Игореве и связь его с болгаро-византийским культурным влиянием.[Об этом см.: Виноградов В. В. А. А. Шахматов как исследователь истории русского литературного языка//Вестник Академии наук СССР. 1964. № 10. С. 118; ср.: Гудзий Н. К. А. А. Шахматов о «Слове о полку Игореве» // ИОЛ Я. 1965. Т. 24, вып. 1. С. 3–6.] А. А. Шахматов выступал с «принципиальными возражениями» против былинной теории происхождения ритмики Слова, которую развивал Ф. Е. Корш. Обращаясь к Слову, А. А. Шахматов писал, что «перед нами книжная обработка поэмы, и эта обработка должна была заслонить и исказить весьма многое в том возможном ее первообразе, который представлял собой сопровождавшуюся напевом былину». По мнению А. А. Шахматова, анализу ритмики сохранившегося текста Слова «должно бы предшествовать выделение ее несомненно сильно пострадавшего текста из письменной ее передачи, к тому же в дошедшем до нас списке несомненно испорченной, благодаря переписке». Однако Ф. Е. Корш «не предпослал» своему исследованию «всесторонней критики текста».[Шахматов А. А. Федор Евгеньевич Корш//Известия Академии наук. VI серия. 1915. № 4. C. 386.]

В данном случае, как мы видим, А. А. Шахматов допускал устное происхождение Слова о полку Игореве, но всячески подчеркивал необходимость критического изучения текста, сильно попорченного его письменной передачей.

Акад. В. В. Виноградов так резюмировал выводы А. А. Шахматова: «Следовательно, „Слово о полку Игореве“ в том виде, в каком оно известно нам, это собственно литературно-книжное произведение XV — начала XVI в., сохранившее, однако, в своей словесной художественной структуре некоторые следы связи с киевским дружинным эпосом». Поэтому, по мнению В. В. Виноградова, необходимо разграничивать, с одной стороны, проблему реконструкции первоначальной дружинной поэмы о полку Игореве и с другой — исследование Слова как литературно-книжного произведения XV–XVI вв. «Эти две задачи, — продолжает В. В. Виноградов, — у нас не разграничиваются. Это видно хотя бы по таким с точки зрения концепции А. А. Шахматова историческим неосмысленным заглавиям наших сборников „Слово о полку Игореве как подлинный памятник русской литературы конца XII в.“ и т. п.».[Виноградов В. В. История русского литературного языка в изображении акад. А. А. Шахматова//Filolośki pregled. 1964. N 3–4. S. 77.]

После победы Великой Октябрьской социалистической революции интерес к Слову о полку Игореве неизмеримо возрос. Уже в 20—30-е гг. появляются на эту тему серьезные обобщающие труды, специальные исследования и научно-популярные работы.

Много сделал для изучения Слова о полку Игореве А. С. Орлов, автор интересной книги и нескольких статей на эту тему.[Орлов. Слово. См. также: Берков П. Н. Библиографический указатель научных печатных трудов акад. А. С. Орлова и литература о нем//ТОДРЛ. М.; Л., 1947. Т. 5. С. 5—14. Материалы работ А. С. Орлова по Слову о полку Игореве (в том числе стенограмма доклада «Гипотеза об участии западнорусской стихии в Слове о полку Игореве») см.: Архив АН СССР (Ленинградское отделение), ф. 763, д. № 14–20, 62, 99, 152.] Примыкая в целом к построениям Н. С. Тихонравова и М. Н. Сперанского, А. С. Орлов тонко подметил близость Слова о полку Игореве к Ипатьевской летописи и западнорусские языковые черты в нем. На этом основании он сделал вывод о галицком происхождении самого Слова.

Исключительный интерес представляют исследования по Слову о полку Игореве В. Н. Перетца, являющиеся необходимым руководством для всякого, который хотел бы серьезно заниматься изучением этого памятника. Комментированное издание Слова, выполненное В. Н. Перетцем, принадлежит к числу наиболее обстоятельных.[Перетц. Слово.] Громадной заслугой В. Н. Перетца является вывод о народном происхождении значительной части эпитетов памятника, имеющих параллели в русской, украинской и белорусской устной традиции.[Перетц В. H. 1) К изучению «Слова о полку Игореве». Л., 1926; 2) Адшуканні і нагляданні ў белорускай народнай творчасці. 1. «Слова аб паходзе Ігаравым» і беларуская песенная традыцыя// Записки аддзелу гуманітарных навук Інстит. беларусск. культуры. Кн. 2. Працы клясы філелегіі. Менск, 1928. Т. I. С. 247–253.]

В. Н. Перетц показал также близость многих образов Слова к библейским. Он даже писал, что автор Слова «творил в пределах стиля, данного определенной литературной традицией, притом традицией, коренящейся в библейской письменности».[Перетц В. H. 1) «Слово о полку Игореве» и древнеславянский перевод библейских книг // ИпоРЯС. 1930. Т. 3, кн. 1. С. 289–309; 2) К изучению «Слова о полку Игореве». Л., 1926; 3) «Слово о полку Игореве» и исторические библейские книги // Сб. в честь академика Алексея Ивановича Соболевского. Л., 1928. С. 10–14.] Наблюдение В. Н. Перетца (одностороннее до крайности) в то же время снова ставило под сомнение «языческое» происхождение мифологии памятника.

Много разносторонних и ярких исследований посвятил Слову о полку Игореве один из виднейших специалистов по истории древнерусской литературы Н. К. Гудзий.[См.: Хронологический список трудов академика Академии наук УССР Николая Каллинико-вича Гудзия //ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 326–341. [См. также: Дмитриев Л. А. Гудзий Николай Каллиникович // Энциклопедия. Т. 2. С. 68–73.)] Обстоятельны начатые им еще в 1914 г. критико-библиографические разыскания, интересны наблюдения над работой А. С. Пушкина над Словом, убедительны выводы по истории первого издания Слова, соображения о принципах перевода и комментария к памятнику и др. Согласно представлениям Н. К. Гудзия, Слово написано дружинником киевского князя Святослава, вышедшим из Черниговской земли.[Гудзий Н. К. История древней русской литературы. 5-е изд. М., 1953. С. 123.]

Очень много сделали для комментирования отдельных «темных мест» Слова B. Ф. Ржига[См.: Хронологический список трудов Вячеслава Федоровича Ржиги//ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 686–692, а также его комментарии в издании: «Слово о полку Игореве». М., 1961, и статью: Автор «Слова о полку Игореве» и его время //АЕ за 1961 г. М., 1962. С. 3—17. {См. также: Творогов О. В. Ржига Вячеслав Федорович//Энциклопедия Т. 4. С. 212–214.}] и Д. В. Айналов.[См.: Айналов Д. В. 1) Дв1 замггки до «Слова о полку Игореве»//Зап. 1стор. i филол. секцн Укр. наук, товар, в Кшш. 1918. Кн. 17. С. 92–97; 2) Сон Святослава в Слове о полку Игореве»// ИпоРЯС. 1928. Т. 1, кн. 2. С. 477–482; 3) Замечания к тексту Слова о полку Игореве//Сб. статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934. С. 175–189; 4) Замечания к тексту Слова о полку Игореве//ТОДРЛ. М.; Л., 1935. Т. 2. С. 81–94; 5) Замечания к тексту «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1936. Т. 3. С. 21–25; 6) Заметки к тексту «Слова о полку Игореве»// ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 151–158. {См. также: Творогов О. В. Айналов Дмитрий Власьевич// Энциклопедия. Т. 1. С. 43–44.}]

Одним из крупных достижений советской исторической науки явилось обоснование тезиса о народной основе Слова о полку Игореве.[Уже в 1923 г. М. А. Яковлев показал наличие связи Слова с былинами и в композиции произведения, и в его образах (Яковлев М. А. «Слово о полку Игореве» и былинный эпос. М., 1923).] Особый интерес в этой связи представляет большое исследование А. И. Никифорова.[Никифоров. Слово. О диссертации А. И. Никифорова, см.: Головенченко Ф. М. Слово о полку Игореве… 1955. С. 372–377. Текст диссертации и материалы к ней см.: Архив АН СССР (Ленинградское отделение), ф. 747, on. 1, д. № 79–85.] Автор собрал огромный материал, почерпнутый из сокровищницы русского, украинского и белорусского фольклора. А. И. Никифоров выдвинул тезис о том, что Слово — произведение устно-поэтического творчества. Ритмику,[См.: Никифоров А. И. Проблемы ритмики «Слова о полку Игореве»//Учен. зап. Ленинградского гос. пед. ин-та им. М. Н. Покровского. Л., 1940. Т. 4. С. 214–250.] эпитеты, лексику и образы Слова А. И. Никифоров выводил из русских былин и украинских дум. Несмотря на явную односторонность исследования А. И. Никифорова, оно наносило серьезный удар по сторонникам «дружинного» или чисто «книжного» происхождения Слова.

Успехи в изучении Слова о полку Игореве привели к новым попыткам пересмотра вопросов об его источниках и о времени его составления. Так, уже А. И. Лященко установил, что автор Слова пользовался сведениями о походе Игоря 1185 г. из Ипатьевской летописи.[Лященко А. И. Этюды о «Слове о полку Игореве»//ИОРЯС. 1926. Т. 31. С. 137–158. Рукописи работ А. И. Лященко по Слову о полку Игореве, в том числе наброски статьи о поэтическом стиле Слова, см.: Архив АН СССР (Ленинградское отделение), ф. 156, д. № 30.] Пытаясь выйти из затруднительного несоответствия содержания Слова и обстановки 1185–1187 гг., Н. Грунский пришел к выводу, что «автор Слова не мог быть современником Игоря».[Грунський M. Κ. 1) Питання про автора «Слова о полку Ігоревім»//Ювілейный збірник на пошану акад. Д. Й. Багалія. Київ, 1927. С. 439–446; 2) Слово о полку Ігоревім. Харьков, 1931. С. 10–14. В 1939 г. Грунский вернулся к традиционной точке зрения на время появления Слова («Слово про Игорів похід». Київ, 1939. C. 7).] Он обращал внимание на отсутствие в памятнике свидетельств о близости к описанным в Слове событиям, на несоответствие историческим фактам идиллической характеристики киевского князя Святослава и на ошибки, допущенные автором Слова в описании последовательности событий княжения Всеслава.

Несколько возражений Грунекому сделал В. Н. Перетц. Но он не опроверг его наблюдений, а очень тонко подметил, что в XIII в. вряд ли столь незначительный эпизод, как неудачный поход северского князька, мог бы обратить на себя внимание писателя.[Перетц В. 3 приводу статті проф. Грунського//Записки Історично-філологічного відділу УАН. Київ, 1928. Кн. 19. С. 351–352.] Это совершенно справедливо. И вместе с тем если в Слове обнаруживаются поздние черты, а памятник не мог быть составлен в XIII в., то нужно было обратиться к векам не столь отдаленным от времени издания Слова о полку Игореве, чтобы выяснить, когда же возникло это произведение.

В 20-х гг. нашего века с защитой тезиса о появлении Слова в XVIII в. выступил профессор М. И. Успенский (1886–1942). Перу М. И. Успенского принадлежит ряд работ по древнерусскому и византийскому искусству, краеведению и народному образованию.[Успенские М. и В. Заметки о древнерусском иконописании. СПб., 1901; Лицевой месяцеслов греческого императора Василия II. Сентябрь. СПб., 1902; Октябрь. СПб., 1903. {См. также: Дмитриев Л. А. Успенский Михаил Иванович//Энциклопедия. Т. 5. С. 151–152.}] Его исследование «Происхождение „Слова о полку Игореве“ и Тмутараканскаго камня» (1925 г.) не было завершено и в основной части издано только недавно.[ИРЛИ, ф. Успенского, д. № 38. Издано А. Мазоном и М. Лараном: Quelques donnees histo-riques sur le Slovo d’Igor et Tmutorokan’ par M. I. Uspenskij (1866–1942). Paris, 1965. Об издании см.: Лихачев Д. С. В поисках единомышленников//ВЛ. 1966. № 5. С. 158–166; Дмитриев Л. «Новая» работа о «Слове о полку Игореве»//РЛ. 1966. № 2. С. 238–246.] Автор предполагал, что оба памятника, т. е. Слово о полку Игореве и надписи на Тмутараканском камне, были созданы А. И. Мусиным-Пушкиным в обоснование своей гипотезы о Тмутараканском княжестве, располагавшемся когда-то на берегах Керченского пролива. Источниками Слова М. И. Успенский считал «Историю» В. Н. Татищева, летописи, Задонщину и Сказание о Мамаевом побоище. К сожалению, исследование ограничилось главным образом историографическим обзором и отдельные очень интересные наблюдения автора содержатся только в виде набросков.[Впрочем, братья М. И. Успенского Александр и Дмитрий писали 28 января 1931 г. B. Д. Бончу-Бруевичу, что Михаилом Ивановичем «приготовлен капитальный труд о Слове о полку Игореве, устанавливающий совершенно новый оригинальный взгляд на этот любопытный памятник» (ГБЛ, ф. 369, картон 356, ед. хр. 7). Поэтому не исключено, что окончательный текст работы М. И. Успенского до нас просто не дошел]

В 20-е гг. М. И. Успенский, очевидно, был не одинок в своем «скептическом» отношении к Слову. Писатель И. С. Рахилло рассказывает о встрече С. Есенина с каким-то «профессором истории». Профессор этот «старался доказать, что „Слово о полку“ — произведение не оригинальное, что история похода князя Игоря Святославича в старинных летописях — Лаврентьевской и Ипатьевской — изложена гораздо последовательнее и исторически точнее».[Воспоминание о Сергее Есенине. М., 1965. С. 380. Впервые в кн.: Рахилло И. С. Московские встречи. М., 1961.]

В конце 1930-х гг. с серией статей, посвященных Слову о полку Игореве, выступил видный французский славист профессор А. Мазон, высказывавший еще и ранее сомнение в древности этого памятника.[См.: Mazon А. 1) Les bylines russes // Revue des cours et conferences (30 mars 1932). Paris, 1932. P. 691; ср.: RES. 1923. T. 3, fase. 3–4. P. 308; 1925. T. 5, fase. 1–4. Chronique. P. 124; 2) Le Slovo d’Igor //RES. 1938. T. 18, fase. 1–4. P. 5—40, 163–213; 1939. T. 19, fase. 1–4. P. 52–86, 242–288.] Работы профессора А. Мазона (его книга 1940 г. и ряд последующих статей[Mazon A. 1) Le Slovo d’Igor (IV). Paris, 1940. 182 p.; 2) Le Slovo d’Igor (V–VI)//RES. 1944. T. 21. P. 5—45; 3) L’Auteur probable du Poeme d’Igor//Comptes rendus des seances l’Academie des Inscriptions et des Belles Letters, annee 1944, 2-me trimestre. P. 213–220; 4) La Campagne d’Outre — Don de 1380//Journal des savants. 1948. Janvier — Juin. P. 15–25; 5) Le Slovo d’Igor//The Slavonic and East European Review. 1949. Vol. 27, N 69. P. 515–535; 6) Тъмутораканьскый блъванъ // RES. 1961. Т. 39. P. 138.]) содержали следующие основные выводы: Слово о полку Игореве — памятник, составленный по материалам той версии Задонщины, которая является более поздней, чем Кирилло-Белозерский список. Поэтому Слово — памятник позднейшего происхождения. Его автором A. Мазон склонен был назвать А. И. Мусина-Пушкина, а позднее H. Н. Бантыша-Каменского. Источниками Слова А. Мазон также считал рассказ о походе князя Игоря Святославича, содержавшийся в «Истории» В. Н. Татищева, мотивы русского фольклора и переводы Оссиана. В языке Слова исследователь находил галлицизмы и даже американизмы, а в образах — черты литературы XVIII в.[Д. С. Лихачев в 1964 г. писал, что «в последнее время А. Мазон считает автором „Слова“ первого владельца его рукописи архимандрита Иоиля Быковского» (Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 138). Однако такой точки зрения А. Мазон печатно не высказывал. Д. С. Лихачев считал, что «об этом он определенно дает понять» в заметке о «Тъмутораканьском блъване». Здесь, однако, мы читаем: «первый владелец рукописи архимандрит Иоиль (Иван Быковский) не мог избежать того, чтобы подобно Сенковскому в „блъванъ“ вложить смысл польского bałwan (волна)» (Mazon А. Тъмутораканьскый блъванъ. Р. 138). Ничего об авторстве Иоиля здесь, следовательно, нет. {Статья А. Мазона: Ivan Bykovskij, Io'il l’archimandrite et l’auteuer de «La Verite ou extraits de notes sur la Verite»//RES. 1965. Т. 44. P. 59–88 — появилась год спустя после статьи Д. С. Лихачева.}]

Наблюдения А. Мазона поддержали некоторые лингвисты и историки литературы (Б. Унбегаун, М. Горлин, А. Вайян, М. Арнаудов, Ю. Кжижановский).[Gorlin М. Salamon et Ptolemee // RES. 1938. Т. 18; Unbegaun В. Les Rusici (Rusici) du Slovo d’lgor // RŚS. 1938. T. 18, fasc. 1–2. P. 79–80; Vaillant A. 1) Les rćcits de Kulikovo // RES. 1961. T. 39. P. 59–89; 2) Les chants epiques des slaves du Sud//Revue des cours et conferences. Paris, 1932. N 5. 15 Fevrier. P. 435; 3) Za Solomonom carem // Прилози за кн>ижевност, je3HK, HCTopHjy и фолклор. Београд, 1960. Св. 3–4. Р. 272–274; 4) Ярославна рано плачет//RES. 1949. Т. 25. Р. 106–108; Krzyżanowski J. 1) Byliny. Wilno, 1934. S. 6; 2) Baltoslavica. Wilno, 1936. Т. 2. S. 109; Арнаудов М. Достоверна или подправена поема // Българска мисъл. 1939. Кн. 5–6. С. 283–297. Р. Кисаки датирует Слово XVI–XVIII вв. на основании употребления терминов «Русь» и «Русская земля» в широком смысле, противоречащем значению этих названий, которое они имели в XII в.: Kisaki R. 1) Some remanks on the term «Russkaja Zemlya»//The historical Review of Kagoshima University. 1956. Vol. 4 (на япон. яз); 2) On the Word «Rus» in «the Tale of the Raid of Igor» //The Shirin. 1960. Vol. 43. N 5. P. 60–79; Кисаки P. К вопросу о фальсификации «Слова о полку Игореве» — ответ на статью К. Накамура // Изучение истории СССР. 1961. Т. 2. С. 46–49 (на япон. яз.).] И. Свенцицкий считал, что Слово могло возникнуть в XV в. в связи с интересом к «половецкой теме», обнаруживаемой в летописях и других литературных произведениях того времени. Отредактировано Слово было в конце XVIII в. на основе летописей и других памятников древнерусской литературы. Редактор же рассыпал по тексту памятника «старые словеса» и многочисленные цветистые эпитеты в духе литературы барокко.[Свенціцкий І. Русь і половці в староукраїнському писменстві. Львів, 1939. С. 36–60; ср.: Zbirka odgovora na pitanja. Medunarodni kongres slavista. Beograd, 1939. S. 136. П. Б. Струве в письме к А. Мазону от 22 ноября 1942 г. считал, что Слово — произведение книжное и не современное описанным в нем событиям. Основанное на Задонщине, оно было плодом «южнорусского возрождения» и возникло в XVI–XVII вв. (Quelques donnees historiques… P. 141–143). Сторонником «промежуточной точки зрения» (между XII и XVIII вв.) заявил себя Г. П. Струве, (см. его предисловие в кн.: Guäzy N. К. History of Early Russian Literature. New York, 1949. P. IX, XI).] Впрочем, И. Свенцицкий предложил только новый подход к проблеме Слова о полку Игореве, не дав систематического исследования памятника. Постановка проф. А. Мазоном вопроса о времени составления Слова о полку Игореве имела большое научное значение.[См. обзоры полемики по вопросу о Слове: Menac Antica. Oko autentićnosti «Slova o pólku Igoreve»//Zbomik Radova. Sveneiliste u Zagrebu. Filozofski Fakultet. Zagreb, 1954. S. 145–155; Dostal A. Dispute de l’autenticite du Slovo d’lgor dans la science occidentale//Byzantinoslavica. 1949. Roć. 10. Seś. 2. S. 275–284.] «История древнерусского языка, а также историческая стилистика древнерусского литературнохудожественного творчества, — писал В. В. Виноградов, — подверглась бы коренным преобразованиям и получила бы совершенно иную направленность, если бы был историко-филологически оправдан тезис профессора А. Мазона (и его немногочисленных сторонников) о поддельности „Слова о полку Игореве“».[Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 259.] Однако большинство исследователей решительно отвергло построения А. Мазона.[Уже в 1939–1940 гг. со статьями, направленными против концепции А. Мазона, выступили П. Н. Милюков (Милюков П. Н. Ересь профессора Мазона//Последние новости. 1939. Май. № 6632; Июнь. № 6640) и Е. Ляцкий (Ляцкий Е. Неудачный поход на «Слово о полку Игореве»//Slavia. 1939. Roć. 17. Seś. 1–2. S. 110–127; 1940. Roć. 17. Seś. 3. S. 374–411).]

Еще в 1941 г. за рубежом вышел сборник статей, содержавший критику взглядов А. Мазона. В нем принимали участие видные русские слависты И. Н. Голенищев-Кутузов, А. В. Исаченко, А. В. Соловьев[Заметки к «Слову о полку Игореве». Белград, 1941. Вып. 2.] и др. Вслед за этим обстоятельную работу на ту же тему выпустил Н. К. Гудзий.[Гудзий Н. К. Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве» в исследовании проф. А. Мазона//Учен. зап. МГУ. М., 1946. Вып. 110. С. 153–187.] Критику представлений Мазона на взаимоотношение Слова о полку и Задонщины содержала работа B. П. Адриановой-Перетц.[Адрианова-Перетц В. П. (Опыт реконструкции). С. 205 и след.]

В 1948 г. в США в свет вышло новое издание Слова о полку Игореве со статьями и комментарием Р. Якобсона, Г. Вернадского и М. Шефтеля.[La Geste.] Большая статья Р. Якобсона, подвергавшая разбору аргументации А. Мазона, была воспринята многими европейскими и американскими учеными как завершение векового спора о времени создания Песни об Игоревом походе. В 15 газетных и журнальных рецензиях, появившихся в США, и почти во всех 20 европейских отзывах также признавалась полная неосновательность гипотезы А. Мазона.[Перечни этих рецензий дважды с завидной осведомленностью приводил сам Р. О. Якобсон. См.: Russian Epic Studies. Philadelphia, 1949. P. 220–223; Якобсон P. О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 113.] Наиболее выразительные оценки итогов полемики приведены были самим Р. О. Якобсоном в одной из последующих статей.[Jakobson R. The Puzzles of the Igor’ Tale on the 150-th Anniversary of its first Edition //Speculum. 1952. Vol. 27. N 1. P. 48–50. Перевод извлечений из этого перечня см. также в книге: Головенчен-ко Ф. М. Слово о полку Игореве… 1955. С. 472–473.] Его конечный вывод сводился к следующему: «Вопреки отчаянным усилиям ученого (речь шла об А. Мазоне. — А. 3), неминуемо приходится кончать констатацией того, что, с одной стороны, Слово не содержит ни одной черты, которая показалась бы неубедительной (или, по крайней мере, подозрительной) для произведения, составленного в XII в. и скопированного в XVI в., а с другой стороны, этот памятник являет большое количество черт, которых невозможно ожидать в тексте более позднего происхождения, и особенно тех, которые не мог знать эрудит XVIII в.».[La Geste. P. 358–359.] Этот же тезис звучал и в зарубежных отзывах на работу Р. О. Якобсона. Так, А. Стендер-Петерсен писал, что «подлинность сказания об Игоре установлена неоспоримо».[Stender-Petersen A. The Igor Tale //Word. New York, 1948. Vol. 4. P. 154.] М. Фасмер говорил, что «взгляд Мазона, утверждающий поддельность этой древней русской поэмы, не имеет для меня никакой убедительности».[Zeitschrift für Slavische Philologie. 1948. Bd 20. S. 465.] По Д. Чижевскому, «недавнее сомнение» в отношении Слова оказалось «только результатом грубого научного заблуждения».[Tschizeuskij D. Geschichte der altrussischen Literatur im H., 12. und 13. Jahrhundert. Frankfurt am Main, 1948. S. 330.] «Само собою очевидный характер подлинности» Слова отмечал П. Л. Гарвин.[Garvin P. {Рец. на La Geste} //Language. 1948. Vol. 24. N 3. P. 322.] Подводя итоги изучения Слова, К. Менгес считал, что «этим замечательным памятником ранней светской русской литературы» выдержано «последнее испытание подлинности».[Journal of the American Oriental Society. 1949. P. 43.] Е. Тартак отмечал «тщетность»,[The Russian Review. 1949. Vol. 8. P. 232.] а Р. Нахтигаль — «абсолютную необоснованность»[Slavisticna Revja. 1949. T. 3. S. 232.] критических доводов А. Мазона. С грубой бранью на А. Мазона обрушился С. Лесной (Парамонов), автор невежественной книги о Слове.[Лесной C. Слово о полку Игореве. Париж, 1951. Вып. 2. С. 157–184. О книге Лесного см.: Шарлемань Н. В. Сергей Парамонов о «Слове о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. 16. C. 611–616.] С. Урбанчик отмечал, что теперь «трудно отстаивать скептические сомнения» по отношению к Слову.[Kuźnica. 1948. Roć. 4. S. 7.] По Я. Малкиелю, даже можно говорить о «бесспорной очевидности „древности Слова“ с лингвистической, исторической и литературной точки зрения».[Malkiel J., Malkiel М. R. L., de. El Cantor de la huesta de Igor//Sun. Buenos-Aires. 1949. N 176. P. 43.] Для католического историка Ф. Дворника Слово о полку Игореве — «шедевр древнерусской поэзии»,[Catholic Historical Review. 1949. Vol. 35. P. 467.] причем именно проф. Р. Якобсон «окончательно доказал, что оно было создано в Киевский период, вскоре после несчастной экспедиции Игоря против половцев».[Dvornik F. The Slaves. Their Early History and Civilization. Boston, 1956. P. 238.] По мнению Л. Тесниера, «все критические доводы Мазона отвергнуты один за другим».[Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris. 1948. T. 24. N 2. P. 145.] Для Г. Пейра также ясно, что «все его аргументы и сомнения развеяны в прах».[La Republique Francaise. New York, 1949. T. 5. P. 369.] Историк клерикальной общественной мысли Г. Федотов даже писал, что «его (Мазона.—А. 3.) построение разрушено до основания, и приходится удивляться, с какими средствами оно было предпринято».[Новый журнал. 1949. Т. 20. C. 302.] Ему вторил А. Гроника, говоривший, что «каждый пункт его (Мазона. — А. 3.) концепции оказывался настолько необоснованным, что читатель, естественно, спрашивает себя, нужна ли была столь сильная атака (защита древности Слова. — А. 3.) против столь слабого врага».[Comparative Literature. 1949. Vol. 1. P. 81.] По А. Лорду, в работе Р. Якобсона содержится «детальное и блестящее опровержение теории Мазона». Поэтому утверждение о псевдоклассицизме, преромантизме и откликах оссианической литературы существует «только в воображении французского ученого, и представление о Слове возможно только на фоне литературной традиции средневекового Киева».[Journal of American Folklore. 1949. Vol. 42. N 244. P. 203.] Таким образом, «сенсационное утверждение французского ученого может быть окончательно отброшено» (Р. Уеллек).[Moderne Language Notes. 1948. Vol. 43. P. 502.]

Можно было бы привести и другие отклики на полемику о Слове, но и они лишь подтвердят конечный вывод Р. О. Якобсона, что в отношении древности Слова сомнения были отвергнуты «всеми филологами и литературоведами мира, касавшимися недавней дискуссии, исключая А. Вайяна».[Jakobson R. The Puzzles… P. 49.] Для этого были известные основания. Прежде всего, заблуждением А. Мазона был общий подход к Слову о полку Игореве как к простой стилизации, имевшей целью подлог, а не как к своеобразному и в художественном отношении яркому произведению литературы своего времени. А. Мазон не раскрыл богатства идейного содержания памятника, который входит в круг произведений передовой разночинной литературы XVIII в. Явно несовершенной была и методика источниковедческого анализа в работе А. Мазона. Н. К. Гудзием, Р. О. Якобсоном и другими указывалось, что А. Мазоном не было объяснено, почему в Кирилло-Белозерском списке обнаруживаются следы близости со Словом о полку Игореве. Н. К. Гудзий обратил внимание также на мотивы, роднящие Слово со Сказанием о Мамаевом побоище.[Гудзий. По поводу ревизии. С. 91–93.]

Далее, Р. О. Якобсоном и Д. С. Лихачевым отмечалось, что Слово не могло восходить к рассказу В. Н. Татищева, ибо оно сохраняет черты близости с Ипатьевской летописью и не обнаруживает столь явственного сходства с «Историей Российской».[Jakobson R. L’authenticite du Slovo // La Geste du Prince Igor. P. 308–309; Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 63–66.] Совершенно справедлив был упрек А. Мазону в том, что он не смог достаточно убедительно объяснить сходство Слова с припиской к псковскому Апостолу 1307 г. Ссылка на то, что перед нами «общее место», не могла удовлетворить, ибо ни одного примера сходных чтений с псковским Апостолом А. Мазон не привел.[La Geste. P. 344; Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 26.] Н. К. Гудзием было также доказано, что ни Мусин-Пушкин, ни Бантыш-Каменский не могли быть авторами Слова, ибо издатели не всегда понимали текст памятника при его публикации и составлении примечаний.[Гудзий. По поводу ревизии. С. 117 и след.] Ю. М. Лотман установил, что Слово о полку Игореве резко отличается от подделок конца XVIII — начала XIX в. и от литературных явлений XVIII в. представленных книгами М. Попова, М. Чулкова и других певцов славянских древностей.[Лотман. «Слово» и литературная традиция. С. 330–405.] Невозможно было представить себе и то, чтобы «фальсификатор» скопировал весь текст огромного сборника.[Дылевский H. М. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным//Слово. Сб.-1962. С. 205–216.] Востоковеды находили в ориента-лизмах Слова следы половецкого языка, который, конечно, не мог быть известен автору XVIII в. Лексический и морфологический анализ памятника показывал древность многих его слов и отчасти грамматического строя. Наконец, не понятен был и факт существования так называемых темных мест в Слове. Вряд ли «фальсификатор» мог стремиться к затемнению своего памятника.

Работы А. Мазона при всех их серьезных недостатках содержали все же обстоятельную попытку аргументации тезиса о позднем происхождении Слова о полку Игореве. Они сыграли заметную роль в возбуждении интереса к вопросам источниковедческого анализа Слова, к изучению языкового строя и других первоочередных вопросов истории текста этого выдающегося памятника русской литературы.[В полемическом запале О. Сулейменов писал: «Ответы защитников (подлинности Слова. — А. 3.) составили не один том, где на все лады повторяется главный аргумент в пользу подлинности — убежденность в подлинности» (Сулейменов О. Аз и я. Алма-Ата, 1975. С. 14), но доля истины в этом утверждении есть: исследователи чаще исходили из тезиса о древности Слова, чем доказывали его.] Славистика всегда будет отдавать должное трудам А. Мазона, неутомимого исследователя русской литературы.

Этого отнюдь нельзя сказать о стремлении некоторых авторов (Г. Пашкевич и др.)[Paszkiewicz Н. The Origin of Russia. London, 1954. P. 336–353. Ср. также: Skerst H. von. Ursprung Russlands. Stuttgart, 1961. S. 209–211. Критику взглядов Г. Пашкевича см.: Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 74–77.] как бы «мимоходом» решить эту серьезную проблему. Поверхностные рассуждения в работах подобного рода, как правило, сдобрены изрядной дозой антисоветских выпадов и фактически стоят вне науки. Великая Отечественная война задержала на несколько лет полемику советских ученых с гипотезой A. Мазона. Первые обстоятельные критические разборы работ этого французского слависта принадлежали А. С. Орлову[Орлов. Слово. С. 209–213.] и Н. К. Гудзию.[Гудзий Н. К. Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве»… С. 153–187.] Вопрос о соотношении Задонщины и Слова о полку Игореве стал предметом исследования B. П. Адриановой-Перетц[Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Ігоревім» і «Задонщина» // Радянське літературознавство. 1947. № 7–8. C. 135–186 и др.] и В. Ф. Ржиги.[Ржига В. Ф. Слово Софония-рязанца о Куликовской битве («Задонщина») // Учен. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. 1947. Т. 43.] С 1948 г. тон полемики стал резче. Так, краткое упоминание о Мазоне и его последователях в статье В. Д. Кузьминой[Кузьмина В. Д. «Слово о полку Игореве» как памятник мировой литературы//Слово. Сб.- 1947. С. 7—42.] вызвало отповедь некого Вас. Куриленкова, призвавшего «изобличать самую суть» теорий А. Мазона. Автор возмущался тем, что Кузьмина «пытается „полемизировать“ с мазонами и их теориями с плохо понятых позиций научности».[Куриленков Вас. На объективистских позициях // Известия. 1948. 11 янв.] М. Н. Тихомиров тогда же писал: «Неизвестно, сколько сребреников было отсчитано г-ну Мазону немецкими властями за эту книгу, выпущенную в годы национального траура Франции».[Тихомиров М. Н. Письмо в редакцию//ВИ. 1948. № 3. С. 159.]

В редакционной статье «Литературной газеты» излагалось обсуждение доклада Ф. Головенченко на заседании ученого совета Института мировой литературы АН СССР. В ней, в частности, давалась характеристика Мазона как «клеветника, пытавшегося доказать, что русский народ не был в состоянии создать „Слово о полку Игореве“».[Литературная газета. 1949. 19 марта. № 23.] Позднее Ф. Головенчеко писал, что Мазон «посредством фальсификации попытался отвергнуть величие нашей древней поэмы», и о том, что «советские ученые с глубоким негодованием разоблачили гнусную клевету буржуазных космополитов» (или «безродных скептиков-космополитов»).[Головенченко Ф. М. Слово о полку Игореве… 1955. С. 269.] Давал отпор «новейшим измышлениям о Слове А. Мазона» и В. В. Данилов.[Данилов В. В. М. А. Максимович в работе над «Словом о полку Игореве». С. 292.]

Позднее Д. С. Лихачев писал: «Во времена культа личности Сталина, когда научные дискуссии сплошь да рядом превращались в проработки, а научные аргументы подменялись политическими обвинениями, не было возможности не только выступать тем, кто сомневался в подлинности „Слова“, но и тем, кто хотел защитить его от сомнений некоторых западных исследователей. Защитники „Слова“ не могли привести развернутую аргументацию, так как не имели возможности подробно изложить доводы своих противников. Да многим исследователям и не хотелось выходить за пределы научной объективности».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 132.] Все это верно только отчасти. В конце 40—начале 50-х гг. появлялись обстоятельные работы, в которых велась серьезная полемика с А. Мазоном (кроме названных выше см. другие работы Н. К. Гудзия и В. П. Адриановой-Перетц).[Адрианова-Перетц. (Опыт реконструкции). С. 205–217; Гудзий Н. К. Невероятные догадки проф. А. Мазона о вероятном авторе «Слова о полку Игореве»//И ОЛЯ. 1950. Т. 9, вып. 6. С. 492–498.]

Но дело заключалось в том, что ряд литературоведов не придавал сколько-нибудь серьезного значения трудам А. Мазона. Даже в предисловии к изданному в 1962 г. под редакцией Д. С. Лихачева сборнику статей, посвященных критике концепции А. Мазона, говорилось, что Слово «не нуждается в защите перед лицом специалистов», а поэтому сборник адресуется прежде всего широким кругам «читателей, особенно за границей».[От редактора // Слово. Сб.-1962. С. 4.]

И в то же время послевоенные годы отмечены появлением крупных исследований Слова о полку Игореве. Всеобщим признанием пользуются труды советских литературоведов (В. П. Адриановой-Перетц, М. П. Алексеева, Н. К. Гудзия, Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева и др.), языковедов (Л. А. Булаховского, С. П. Обнорского и др.), историков (Б. А. Рыбакова, М. Н. Тихомирова и др.), много сделавших для понимания различных сторон этого замечательного памятника русской литературы.

Разнообразны исследования Слова о полку Игореве, проведенные учеными славянских стран (Б. Ангеловым, С. Вольманом, А. Досталем, H. М. Дылев-ским, А. Зайончковским, А. Обрембской-Яблоньской и многими другими).[Ангелов Б. Ст. «Слово о полку Игореве» в България (Библиографска справка) // Известия за 1960–1961 г. на Народна библиотека «Васил Коларов» и Библиотека на Софийския Държавен университет. София, 1963. Т. 2 (8). С. 244–251; Дуйчев И. С. Обзор болгарских работ 1945–1958 гг. по изучению древнерусской литературы и русско-болгарских литературных связей XI–XVII вв. //ТОДРЛ. М; Л., 1960. Т. 16. С. 589–603; Витковский В. Работы польских ученых по древнерусской филологии за 1945–1955 гг.//ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 615–626; Прохазкова Е. Библиография чехословацких работ по древнерусской литературе за 1945–1955 гг.//Там же. С. 627–628.] За последнее время резко возрос интерес к Слову и в других странах (работы А. В. Соловьева, Р. О. Якобсона и др.).[La Geste; «Слово о полку Игореве» в переводах конца восемнадцатого века». Leiden, 1954; Соловьев. Политический кругозор. С. 71—103; Menges К. Н. The Oriental Elements in the Vocabulary of the Oldest Russian Epos, the «Igor’ Tale»//Supplement to Word. New York, 1951. Vol. 7; Besharov J. Imagery of the Igor’ Tale in the Light of Byzantinoslavic Poetic Theory. Leiden, 1956.]

Фундаментально изданы переводы XVIII в. Слова о полку Игореве, обследованы сохранившиеся экземпляры издания 1800 г., изучена сама история публикации этого произведения (Н. К. Гудзием, Л. А. Дмитриевым, Д. С. Лихачевым,

A. В. Позднеевым и др.).[Дмитриев. 1) История первого издания; 2) История открытия рукописи. С. 406–429; Гудзий Н. К. Судьбы печатного текста «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 31–52; Лихачев Д. С. История подготовки к печати текста «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. // ТОДРЛ. М.; Л. 1956. Т. 13. С. 66–89; Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., 1976.] Среди разнообразных исследований по Слову можно отметить ряд превосходных публикаций памятника, содержащих воспроизведение издания 1800 г., научные реконструкции текста, переводы на современный язык и обстоятельные комментарии.[Слово о полку Игореве/Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950; Слово о полку Игореве: Поэтические переводы и переложения / Под ред. В. Ржиги, В. Кузьминой, В. Стеллецкого. М., 1961.] Всесторонне рассматривались языковые, лексические и морфологические особенности памятника (в трудах С. П. Обнорского, Л. А. Булаховского, Л. П. Якубинского, С. И. Коткова, Н. А. Мещерского,

B. Л. Виноградовой и др.).[Обнорский. Очерки; Булаховский Л. А. 1) «Слово о полку Игореве» как памятник древнерусского языка//Слово. Сб.-1950. С. 130–163; 2) О первоначальном тексте; 3) Заметки к спорным местам «Слова о полку Игореве»//Радянське лпгературознавство. 1958. № 18. С. 48–56; Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953. С. 320–327, 349–350; Котков С. И. 1) «Слово о полку Игореве» (Заметки к тексту). М., 1958; 2) Из курско-орловских параллелей к лексике «Слова о полку Игореве»//Учен. зап. Орловского гос. пед. института. 1954. Т. 19. Кафедра русского языка. Вып. 4. C. 3—23; Виноградова В. Л. 1) Лексическая вторичность «Задонщины» сравнительно со «Словом о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1956. Т. 12. С. 20–27; 2) «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» по некоторым данным морфологии//Слово. Сб.-1962. С. 255–275 и др.] В настоящее время близок к завершению обстоятельный словарь-справочник к Слову о полку Игореве.[Словарь-справочник «Слова о полку Игореве»/Составитель В. Л. Виноградова. М.; Л., 1965–1978. Вып. 1–5. {Вып. 6 вышел в свет в 1984 г.}] Большой фразеологический материал к памятнику содержится в книге В. П. Адриановой-Перетц.[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники.] Интересные наблюдения об ориентализмах Игоревой песни сделаны В. А. Гордлевским, Л. Н. Гумилевым, О. Сулейменовым и В. Ф. Ржигой.[Малов С. Е. Тюркизмы в языке «Слова о полку Игореве»//И ОЛЯ. 1946. Т. 5, вып. 2. С. 129–139; Гордлевский В. А. Что такое «босый волк» //ИОЛ Я. 1947. Т. 4, вып. 4. С. 317–337; Ржига В. Ф. Восток в «Слове о полку Игореве»//«Слово о полку Игореве». М., 1947. С. 169–189; Сулейменов О. Аз и я. Алма-Ата, 1975; Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970. С. 305–345.] Фауну и флору в Слове изучал Н. В. Шарлемань.[Шарлемань Н. В. 1) Из реального комментария к «Слову о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1948. Т. 6. С. 111–124; 2) Природа в «Слове о полку Игореве» // Слово. Сб.-1950. С. 212–217 и др.] Вопросы военного искусства и вооружения по материалам Слова явились предметом занятий видных специалистов в этой области — В. Г. Федорова,[Федоров В. Г. 1) Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла. М., 1956; 2) Военные вопросы «Слова о полку Игореве». М., 1951.] А. В. Арциховского[Арциховский А. В. Русское оружие X–XIII вв. //Доклады и сообщения исторического факультета МГУ. М., 1946. Вып. 4. С. 3—17.] и др.

Как историко-географический источник Слово изучали Б. А. Рыбаков, К. В. Кудряшов, М. Н. Тихомиров.[Кудряшов К В. «Слово о полку Игореве» в историко-географическом освещении // «Слово о полку Игореве». М., 1947. С. 43–94 и др.; Рыбаков Б. А. Дон и Донец в «Слове о полку Игореве»// Научные доклады высшей школы. Исторические науки. 1958. № 1. С. 5—11; Тихомиров. Русская культура. С. 70–79.] Работами Б. А. Рыбакова продвинулось исследование содержания Слова в сопоставлении с летописями XII–XIII вв. и исторической действительностью того времени.[Рыбаков. 1) «Слово» и современники; 2) Русские летописцы.] В. П. Адрианова-Перетц обратила внимание на народные корни Слова в его образном строе.[Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и устная народная поэзия // Слово. Сб.-1950. С. 291–319.]

В различных аспектах истории культуры Древней Руси изучает Игореву песнь Д. С. Лихачев.[Лихачев. «Слово» и культура.] И. П. Еремин показал Слово о полку Игореве как памятник ораторского искусства.[Еремин И. П. 1) «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Киевской Руси//Слово. Сб.-1950. С. 93—129; 2) Жанровая природа «Слова о полку Игореве» //Еремин И. П. Литература Древней Руси: (Этюды и характеристики). М.; Л., 1966. С. 144–163.] Много сделано для раскрытия богатства идейного содержания Слова Д. С. Лихачевым, И. У. Будовницем и Л. В. Черепниным, показаны патриотические идеи автора, его сочувствие «ратаям» (т. е. крестьянству), его острая критика княжеских распрей.[Лихачев. 1) Исторический и политический кругозор; 2) Слово-1955; Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М., 1960. С. 216–231; Черепнин Л. В. «Слово о полку Игореве» как памятник русской публицистики XII в. 1950. Автор представил мне возможность ознакомиться с рукописью этого интересного исследования.] Весьма значителен был вклад, сделанный советскими писателями, занимавшимися проблемами художественного перевода Слова (В. И. Стеллецким, А. К. Юговым и др.). Много новых страниц в изучении Слова о полку Игореве учеными раскрылось благодаря тонким и разносторонним исследованиям М. П. Алексеева, П. Н. Беркова, Д. С. Бабкина и ф. Я. Приймы.[Алексеев М. П. П. И. Прейс в работах над «Словом о полку Игореве»//Доклады и сообщения филологического института ЛГУ. Л., 1951. Вып. 3. С. 221–254; Берков П. Н. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. М.; Л., 1947. Т. 5. С. 129–138; Бабкин Д. С. «Слово о полку Игореве» в переводе В. В. Капниста // Слово. Сб.-1950. С. 320–399; Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли первой трети XIX в. //Там же. С. 294–319 и др. {См. также: Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в русском историко-литературном процессе первой грети XIX века. Л., 1980.}]

Оставалась нерешенной лишь одна группа вопросов о Слове — когда, где и кем было написано это произведение. Суждений в литературе на эту тему высказывалось много, но большинство из них имело негативную силу, т. е. сильно было критикой предшествующих точек зрения.[Обзор предлагавшихся атрибуций Слова и их оценка, а также ценные методологические указания по проблеме см.: Дмитриев Л. А. 1) К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве»//РЛ. 1986. № 4. С. 3—24; 2) Автор «Слова»//Энциклопедия. Т. 1. С. 24–36.] Автором считали то дружинника киевского князя (Н. К. Гудзий, С. Е. Малов), то выходца из Галиции (А. С. Орлов), то сл<овутн>ого певца Митусу (Е. В. Водовозов, А. Югов), то киевского придворного поэта-музыканта (В. Ф. Ржига), то сына новгородского тысяцкого Мирослава (И. М. Кудрявцев), то киевского боярина Петра Бориславича (Б. А. Рыбаков), то черниговского тысяцкого Рагуила (В. Г. Федоров) или даже князя Святослава Рыльского (А. Домнин).[Домнин А. Матушка-Русь. Пермь, 1960.] Гораздо реалистичнее постановка вопроса Д. С. Лихачевым, который пишет: «Где бы ни было создано „Слово“ — в Киеве, в Чернигове, в Галиче, в Полоцке или в Новгороде-Северском — оно не воплотило в себе никаких областных черт».[Лихачев. Слово-1955. С. 144.] Это глубоко верно, именно отсутствие «областных черт» в Слове делает невозможным появление этого памятника в период феодальной раздробленности.

На развитие исторической науки и литературоведения тормозящее влияние оказал культ личности Сталина. В этот период всякие попытки отрицать древнее происхождение Слова о полку Игореве считались кощунственным надругательством над русской культурой и наглядным проявлением буржуазного космополитизма. Впрочем, и тогда отдельные ученые не склонны были разделять традиционный взгляд на Слово. Сомневался в достоверности этого памятника видный историк академик Р. Ю. Виппер (1859–1954), в последние годы жизни упорно занимавшийся источниковедческими сюжетами (критикой евангельских текстов). Живо интересовался Виппер и русской историей феодального периода. Незадолго до смерти он устроил собеседование со специалистами по древнерусской литературе по вопросу о времени составления Слова о полку Игореве. На встрече присутствовали В. Д. Кузьмина, И. М. Кудрявцев, В. Ф. Ржига и другие ученые. В ходе трехчасовой дискуссии Р. Ю. Виппер прямо сказал, что изложенные доводы в пользу древности Слова о полку Игореве его не удовлетворили.

Как нам сообщил А. Э. Бертельс, член-корр. АН СССР, Э. Бертельс около 1950 г. готовил доклад на тему об ориентализмах Слова о полку Игореве. Он пришел к выводу, что все попытки истолковать тюркизмы Слова из одного ка-кого-либо тюркского языка или тюркской фонетики явно безнадежны. Поэтому Э. Бертельс считал, что «ориентализмы» Слова или искажены до неузнаваемости, или появились под пером фальсификатора.

Исторические решения XX и XXII съездов КПСС привели к коренному перелому в изучении важнейших проблем отечественной истории и литературы. Снова был поставлен на повестку дня вопрос о времени создания Слова о полку Игореве. В 1962 г. вышел в свет сборник статей, как бы подводящий итоги критики взглядов проф. А. Мазона.[ «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.; Л., 1962; ср. также: Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 132–160.] Вместе с тем постепенно становится ясным, что на старых путях изучение Слова не может продолжаться. Это сознают и сторонники древнего происхождения памятника. Так, во время обсуждения проекта Словаря-комментария к Слову о полку Игореве, состоявшегося в ноябре 1960 г., И. П. Еремин и Л. А. Дмитриев заметили, что «дальнейшее изучение „Слова“ ввиду исчерпанности пока известных материалов зашло в тупик».[Салмина М. А. Обсуждение проекта «Словаря-комментария „Слова о полку Игореве“» // ТОДРЛ. М., Л., 1962. Т. 18. С. 594.] Одновременно все отчетливее раздаются голоса тех исследователей, которые возражают против традиционной датировки Слова.[О том, что обращение к князю Роману Мстиславичу не могло быть написано ранее начала XIII в., писал Η. Ф. Котляр (Котляр М. Ф. Чи міг Роман Мстиславич ходити на половців раніше 1187 p.//Український історичний журнал. 1965. № 1. С. 117–120).] Так, уже Д. Н. Альшиц показал невозможность датировки Слова временем ранее XIII в. в связи с явными откликами в нем на походы 90-х гг. XII — начала XIII в.[Сборник ответов на вопросы по литературоведению. М., 1958. С. 37–41. Краткое изложение доклада Д. Н. Альшица в Институте истории АН СССР от 18 апреля 1956 г. см.: Головенченко Ф. М. Слово о полку Игореве. 1963. С. 88–89.]

Впрочем, позитивные взгляды Д. Н. Альшица (Слово как памятник первой половины XIII в.) не подкреплены в достаточной степени конкретными соображениями.[В последнее время к этой точке зрения примкнул В. В. Мавродин, считающий, что «есть основание связывать время появления „Слова…“ с обстановкой, сложившейся на Руси после битвы на Калке». Это основание В. В. Мавродин видит в том, что призыв к единству в Слове соответствовал обстановке, непосредственно предшествовавшей нашествию Батыя на русские земли (Мавродин В. В. К. Маркс о Киевской Руси//Вестник ЛГУ. 1968. № 8. Сер. истории, языка и литературы. Вып. 2. С. 9).]

27 июня 1965 г. на кафедре древних языков МГУ С. С. Кононович сделала сообщение о времени создания и авторе Слова о полку Игореве.[Рукописный текст тезисов сообщения находится на кафедре древних языков МГУ.] С. С. Кононович пришла к выводу, что Слово о полку Игореве не подделка, но и не подлинник XII в. Оно представляет собою стилизацию XVII в., сделанную «старыми словесы», т. е. языком XII в. Памятник, по ее мнению, был составлен в 1677 г. в среде киево-могилянских ученых. Его автором С. С. Кононович считает известного писателя и церковного деятеля Дмитрия Саввича Туптало (Димитрия Ростовского). Слово о полку Игореве, как думает С. С. Кононович, являлось как бы призывом к Дорошенко покинуть Москву, стать во главе донцов и взять Азов (который тогда якобы отождествляли с древней Тмутараканью). А. И. Мусин-Пушкин, судя по рассказу Селивановского, обнаружил подлинник Слова руки Дмитрия Туптало.

По одним тезисам трудно судить о всей аргументации С. С. Кононович. Но уже в тезисах привлекает попытка рассмотреть Слово о полку Игореве как художественное произведение позднего времени. Верно подмечена принадлежность автора к кругу церковных литераторов, вышедших из Киевской духовной академии, его связь с Ярославлем.

Однако тезисы С. С. Кононович не дают еще оснований согласиться с ее датировкой Слова: по своим жанровым и стилистическим особенностям оно входит в круг литературных явлений второй половины XVIII в. Сведение Селивановского о почерке, близком к почерку Димитрия Ростовского, относится не к Слову о полку Игореве, а к хронографу. Песнь об Игореве походе, как можно судить по свидетельству H. М. Карамзина, А. И. Мусина-Пушкина, А. И. Ермолаева, была написана почерком, близким к полууставу XV в.

Во время майской дискуссии 1964 г. И. Н. Голенищев-Кутузов говорил, что Слово «могло возникнуть и в XIII и даже в XIV вв. на основании еще уцелевших преданий, летописей, песен… В XIV–XV вв. плетение словес и прочие украшательства распространились и на Русь из пределов болгарских и сербских… Следует обратиться к изучению стилистики XIII–XIV вв. Тогда непривычные топо-сы, метафоры, метонимические сравнения, эпитеты, повторы и т. д. в „Слове“ (восходящие, как общее европейское достояние, к греко-латинской риторической системе IV–V вв. нового времени) перестанут нас смущать и тревожить».[АН СССР. Отделение истории. Стенограмма обсуждения работы А. А. Зимина 5 мая 1964 г. Утреннее заседание. С. 33–34; см. также: Golenistschew-Kutusow /. Das «Igorlied» und seine Probleme// Sowjet Literatur. 1965. N 3. S. 148.]

15 октября 1964 г. на заседании Географического общества АН СССР (Ленинград) Л. Н. Гумилев прочел обстоятельный доклад на тему «Тюрко-монголы и автор Слова о полку Игореве».[См.: Гумилев Л. H. I) Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»//Доклады Отделения этнографии Географического общества СССР. Л., 1966. Вып. 2. С. 55–80 (в расширенном виде: Gumilev L. N. Les Mongols du XIIIе siecle et le Slovo o polku Igoreve//Cahiers du Monde Russe et Sovie-tique. Paris — Sorbonne, 1966. Vol. 7, N 1. P. 37–57); 2) Несторианство и Древняя Русь//Доклады Отделения этнографии Географического общества СССР. Л., 1967. Вып. 5. С. 5—24; 3) Поиски вымышленного царства. М., 1970. С. 305–345.] В этом докладе сделана попытка датировать памятник 50-ми гг. XIII в. и объяснить его создание сложной обстановкой русско-монгольских отношений. По мысли автора, Слово представляло собою произведение, возникшее в южнорусской среде и содержавшее призыв к борьбе с татаро-монгольскими поработителями. Анализ терминов «хинове», «харалужный» и некоторых других привел Л. Н. Гумилева к выводу, что Слово не могло быть написано ранее вторжения татаро-монгол, ибо эти термины дошли до нас в монгольской огласовке. Продолжая наблюдения, сделанные Д. Н. Альшицем, Л. Н. Гумилев, однако, считает, что Слово не могло быть написано в начале XIII в. (до 1236 г.), ибо автор не мог предугадать возможность нашествия татаро-монгол на Русь, а половцы находились в союзе с русскими. По мнению Л. Н. Гумилева, Слово не могло появиться и во второй половине XIII в., ибо упоминание в нем о сборе половцами (татарами) подворной подати («по бѣлѣ отъ двора») невозможно после того, как в 1261 г. было ликвидировано взимание подворной дани татарскими откупщиками. Слово, по мнению Л. Н. Гумилева, могло быть написано в 1249–1252 гг., т. е. незадолго до нашествия на Русь полчищ Неврюя.

4—6 мая 1964 г. в Отделении истории АН СССР состоялось обсуждение первого (ротапринтного) варианта настоящей работы.[Обсуждение одной концепции (составители О. В. Творогов и В. А. Кучкин). {См. также: К истории спора о подлинности «Слова о полку Игореве»: Из переписки академика Д. С. Лихачева (Публикация Л. В. Соколовой)//РЛ. 1994. № 3. С. 213–245.}] Позднее в печати появились отклики на эту работу и отдельные статьи автора.[См.: «Слово» и памятники; Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»?; 2) Черты подражательности «Задонщины»; Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV в.//РЛ. 1965. № 2. С. 149–153; Кузьмина В. Д. Мог ли архимандрит Иоиль написать «Слово о полку Игореве»? // ИОЛ Я. 1966. Т. 25, вып. 3. С. 197–207; Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли; Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу; Likhachev D. S. The authenticity of the «Slovo o polku Igoreve»: a Brief Survey of the Arguments//Oxford Slavonic Papers. 1967. Vol. 13. P. 33 46; Кузьмин. Ипатьевская летопись. {Перечень работ А. А. Зимина, опубликованных в 1966–1980 гг., см.: РЛ. 1994. № 3. С. 244. См. также: Александр Александрович Зимин: Биобиблиографический указатель. М., 2000.}] Разбор их дается в тексте настоящей книги.[Краткий очерк истории вопроса в 1963–1969 гг. см. в статье: Fennell J. The Recent Controversy in the Soviet Union over the Authenticity of the Slovo // Russia: Essays in History and Literature / Ed. by Luman H. Legters. Leiden, 1972. P. 1 —17.] В печати не раз говорилось и о необходимости издать полный текст публикуемой ныне монографии.[Говоря о судьбе ротапринтного варианта книги, О. Сулейменов писал, что «трудно соглашаться с методами подобных обсуждений» (Сулейменов О. Аз и я. С. 16).]

В ходе изложенного выше исследования мы пришли к выводу, что Слово о полку Игореве было написано в конце XVIII в. и представляло собою не подделку, а оригинальное литературное произведение на древнерусские темы, которое позднее выдал за «Ироическую песнь» XII в. А. И. Мусин-Пушкин. Почему же потребовалось столь долгое время, чтобы распутать узел, завязанный владельцем рукописи Слова о полку Игореве? Причин для этого несколько. Прежде всего Слово о полку Игореве — произведение, резко выделяющееся из всех других памятников поэтического искусства XVIII в. Автор этого произведения обладал тонким историческим чутьем, разнообразными познаниями, умением точно и художественно убедительно использовать лексический материал и историческую канву древних памятников. Слово о полку Игореве — не подделка и не компиляция, а высокохудожественный поэтический шедевр, показывающий удивительное понимание и горячую любовь автора к памятникам древнерусской литературы. Глубоко народные корни творчества автора также создавали впечатление о древности языкового строя Слова о полку Игореве. Уверенность исследователей в архаичности этого произведения укрепляла его церковнославянская морфология. Да и наличие особенностей русского, белорусского, украинского и польского языков могло дать некоторые основания для оценки Слова как произведения эпохи, когда лишь начинали складываться особенности восточнославянских языков. Вставки из исторических источников, сделанные А. И. Мусиным-Пушкиным, находка Тмутараканского камня, псковского Апостола 1307 г. и Задонщины, казалось, стали неоспоримыми доказательствами древности Слова, а гибель рукописи памятника поставила исследователей перед почти неразрешимыми проблемами.

И все же кропотливый и самоотверженный труд многих поколений ученых сделал свое дело. Решение вековой загадки стало возможным только на основе подъема литературоведения, филологии и исторической науки, прежде всего в Советском Союзе. Только марксистское понимание идеологических явлений в истории России феодального периода дает надежную опору для изучения памятников литературы и общественной мысли. Все попытки решить вопрос о времени и обстоятельствах появления Слова о полку Игореве в трудах А. Мазона и его последователей оказались безуспешны именно потому, что они опирались на идеалистические представления о Слове как о простой стилизации, а не о литературном произведении определенной идеологической направленности. Сравнительное изучение общественной мысли и литературы XII и XVIII вв. позволяет правильно соотнести их с особенностями идейного содержания и художественной формы Слова. Но этого мало. Только после трудов А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова, создавших новую методику изучения летописей, стало возможным выяснить взаимоотношения Слова о полку Игореве и Ипатьевской летописи. Лишь текстологические работы С. К. Шамбинаго, А. А. Шахматова, В. П. Адриановой-Перетц, М. Н. Тихомирова, В. Ф. Ржиги, Л. А. Дмитриева, а также А. Мазона и Я. Фрчека позволили выяснить соотношение Слова о полку Игореве с Задонщиной и Сказанием о Мамаевом побоище. Только в результате глубоких исследований востоковедов (В. А. Гордлевского, А. Зайончковского, К. Менгеса) удалось разрешить загадки, связанные с ориентализмами Слова. Без трудов В. Н. Перетца, А. И. Никифорова и В. П. Адриановой-Перетц невозможно было бы понять фольклорные основы Слова о полку Игореве, а без исследований В. Н. Перетца, И. П. Еремина, Д. С. Лихачева, а также А. В. Соловьева вскрыть его связи с другими древнерусскими произведениями ораторского искусства, воинскими повестями, библейской письменностью. Тончайшие наблюдения Л. А. Булаховского, С. П. Обнорского, С. И. Коткова, Л. П. Якубинского, В. Л. Виноградовой, H. М. Дылевского и отдельные выводы Р. О. Якобсона дали огромный материал по изучению лексики и морфологии Слова.

Работа по раскрытию идейного содержания Слова о полку Игореве, проделанная отчасти Д. С. Лихачевым и Л. В. Черепниным, еще только начинается. Предстоит много сделать и в плане исследования Слова как памятника литературы и общественной мысли XVIII в. и всесторонне изучить биографию и творчество его предполагаемого создателя — Ивана Быковского (что было начато В. В. Лукьяновым и Ф. Я. Приймой).

С болью в сердце мы расстаемся с укоренившимся представлением о Слове о полку Игореве как о памятнике древнерусской письменности XII в. Но ни одна даже самая привлекательная легенда не может быть красивее действительности. Яркий свет Слова о полку Игореве как бы затемнял сияние немеркнущих звезд древнерусской литературы, внося необъяснимый диссонанс в представление о путях ее развития. Отныне Повесть временных лет и русские былины, Слово о законе и благодати и Моление Даниила Заточника, Поучение Владимира Мономаха и Киево-Печерский патерик неизмеримо вырастут в своем значении для понимания смысла и хода литературного процесса Древней Руси.

Вместе с тем исследование вопроса приводит нас к гипотезе о том, что Слово о полку Игореве написано в конце XVIII в. Великий советский поэт Владимир Маяковский, обращаясь к Пушкину, говорил: «Я люблю вас, но живого, а не мумию». То же самое можно сказать и об авторе Слова о полку Игореве. Он предстает перед нами не хрестоматийным полудружинником-полупевцом, а полнокровным сыном века Просвещения, пламенным патриотом, выразителем демократических настроений в русской литературе.

Д. С. Лихачев недавно писал, что «в XII веке „Слово“ было произведением огромной идейной силы… В XVIII веке это произведение оказалось бы литературной безделушкой».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 133.] Нет, не «безделушкой» становится Слово о полку Игореве, когда мы изучаем глубокий идейный смысл и своеобразную литературную форму в тесной связи с идейной борьбой и литературным процессом в России конца XVIII в.

Интерес к древнерусской истории и мифологии, героической поэзии, фольклору в той же мере присущи и Слову, и русской литературе XVIII в., как демократическая направленность и патриотическое звучание Слова отвечали новым явлениям этой литературы. Наконец, и трагедийный замысел этой книжной былины, и приемы стилизации, использованные автором, также свойственны литературе конца XVIII в.

Связь Слова о полку Игореве с древнерусской литературной традицией делает его лебединой песнью старорусской письменности, а глубокие народные корни и передовые идеи Слова ставят его в начало целого ряда замечательных поэтических произведений о русском народе и его далеком прошлом.

Еще до появления в печати Слово сравнивали с песнями Оссиана. И в этом сравнении был глубокий смысл. «В истории литературы, — как пишет исследовательница поэзии русского оссианизма Р. Иезуитова, — „поэмы Оссиана“ оставили глубокий и яркий след, явились одной из ранних попыток создания произведения в национальном стиле, с широким использованием фольклора». Именно фольк-лоризм сделал эти поэмы «значительным художественным открытием и определил то влияние, которое они оказали на многих известных писателей и поэтов».[Иезуитова Р. Поэзия русского оссианизма//PЛ. 1965. № 3. С. 53–54.]

Значение Слова о полку Игореве в литературном процессе было сходным.

«Песнь о вещем Олеге» и «Полтава» А. С. Пушкина, «Песня про купца Калашникова» и «Бородино» М. Ю. Лермонтова, исторические песни Л. А. Мея и героические баллады А. К. Толстого продолжили традицию автора Песни о походе Игоря. Слово о полку Игореве — драгоценный памятник литературы и передовой общественной мысли конца XVIII в., яркое свидетельство общности культурных традиций братских русского, украинского и белорусского народов. По силе своего эмоционального воздействия и поэтического мастерства оно может быть сравнимо только с горными вершинами русской литературы всех времен, поэтому оно всегда будет волновать сердца читателей всего мира и привлекать к себе пытливые взоры исследователей.