Слой-2

Глава двенадцатая

Не с кем было поспорить, а жаль: Кротов был уверен, что Слесаренко обязательно вернётся к тому ночному разговору – так оно и вышло.

В Дом Советов Кротов пришел по заданию бородатого в одиннадцатом часу утра и пробыл там почти до конца церемонии, отмечая, кто явился на прощание с Мартынушкиным и как себя при этом чувствовал и вёл. Губернатор не прилетел; говорили, что и жена не появится. Кротову было абсолютно всё равно, появится она или нет, но в душе потеплело, когда по окружавшей постамент толпе пролетел легкий шорох и он увидел, как губернаторша вошла, приблизилась к родственникам, обняла вдову и села рядом.

Он решил перекурить и вообще потихонечку уйти и стал осторожно пробираться к выходу, кивая дальним и пожимая руки близко стоявшим знакомым. У самых дверей маячил грузный насупленный Слесаренко, вертел в пальцах незажжённую сигарету; Кротов поздоровался шепотом и показал зажигалку – покурим вместе? Слесаренко молча кивнул и двинулся следом.

– Как добрались вчера, без приключений? – спросил Кротов, когда закурили на крыльце и отошли в сторону от глаз пялившихся на двери похоронных зевак, заполнивших пространство у крыльца.

– Без вас какие приключения? – сказал Слесаренко. – Без вас у меня обычная жизнь.

– Мимо тюрьмы же ходите. А вдруг побег?

– Нынче не бегают, – усмехнулся Слесаренко. – Нынче за деньги «на побывку» выходят.

– Да ну! – изумился Кротов, хотя и сам слышал такое.

– Дня на три, можно и на неделю.

– И возвращаются?

– Обязательно. Жизнь дороже.

– В каком смысле?

– Если один не вернётся – выход закроют всем остальным. Поэтому зэки знают: сбежишь – рано или поздно найдут и прирежут.

– Откуда знаете?

– Так рядом живу...

– Очень интересно, – сказал Кротов.

– Мне тоже, – Слесаренко поёжился и поправил у ворота старый мохеровый шарф. – Мне тоже интересно, пошутили вы вчера насчет известного дела или правда знаете: кто.

– Кто в Сургуте стрелял?

– Зачем переспрашиваете, Сергей Витальевич? Вы же отлично поняли, о чем я говорю.

– А я всё решаю, Виктор Александрович, что вам ответить, – сказал Кротов. – И пытаюсь понять, какой ответ вас больше устроит. Для вашего спокойствия будет лучше, если я скажу, что пошутил.

Слесаренко стоял к нему боком, глядел с прищуром на густеющую толпу у крыльца. Немолодые мужики в разномастной казацкой форме громко рядились на ступеньках, кто и что понесет и за кем будет следовать. Из дверей стали выносить венки и раздавать их стоящим поблизости женщинам.

– Скажите правду.

– А зачем она вам? – спросил Кротов. – Решили мстить за друга?

– Своего-то нашли?

– Лузгина? Нет еще, не нашли, еще ищем.

– Такие связи, такие возможности...

– А вы не ехидствуйте, – внезапно и искренне обиделся Кротов. – В этом городе человеку пропасть – раз плюнуть. Ночью выяснили: в Парфеново на воров нарвался, сбежал от них неизвестно куда. Допился до чёртиков, сволочь...

– Нехорошо вы о друге...

– Это мой друг, – с вызовом сказал Кротов. – Имею право говорить о нём, что думаю. Ну ладно, мне пора. А вы до конца побудете, служба?

Слесаренко посмотрел на него без выражения. Надо было выбросить окурок, и Кротов принялся искать глазами урну – неловко было мусорить на мраморном крыльце. Эта пауза всё и решила.

– Я хочу встретиться с тем человеком, – сказал Слесаренко куда-то в сторону. – Вы можете это устроить?

– Могу, – ответил Кротов, отступая на шаг. Он хотел было спросить, зачем это нужно думскому начальнику марать себя встречей с бандитом, но посмотрел на него и не стад ничего спрашивать, сказал только со всей возможной убедительностью в голосе:

– Вы понимаете, что это серьезно, что... будут последствия?

– Понимаю.

– Ни черта вы не понимаете, – сказал Кротов, роняя окурок на мрамор. – Позвоните мне после трёх.

– Я позвоню.

Приехав на «точку», он заказал телефонный разговор с Кипром и сидел за столом в ожидании, прислушиваясь к шуму голосов за стеной. Он уже успел полюбить этот старый особняк на Володарского с его скрипучими полами и полутемными большими комнатами; приходя сюда, он как-то сразу успокаивался, словно деревянные стены вытягивали из него отрицательную энергию вечного и тревожного напряжения, которым был насквозь пропитан воздух в помещениях главного офиса в Доме Советов.

Операторша телефонной станции позвонила и сказала, что кипрский указанный номер не отвечает. Он попросил набрать его еще раз и подержать сигнал подольше, но был даже рад, что ему снова не ответили. Он помнил, на каком нерве улетал вчера оттуда, и не ожидал от разговора ничего хорошего. Он был зол на жену, но еще больше зол на Лузгина. Глупостей может наделать каждый, но далее следует или тонуть, или рваться к поверхности, и он полагал, что его старый приятель и друг поумней и покрепче.

Юрий Дмитриевич с утра заперся в своем кабинете, смежном с кротовским, и совещался там в компании с Геннадием Аркадьевичем и командиром срочно прибывшей по вызову группы московских боевиков. Командир прилетел из столицы налегке, сопровождаемый адъютантом; еще трое с оружием добирались от Екатеринбурга на машине; Кротов встретил их на Московском тракте в пять часов утра и сопроводил до квартиры на Немцова, где молчаливые амбалы сразу завалились спать под присмотром адъютанта. Разбуженный их появлением Геннадий Аркадьевич пообнимался с каждым и уступил свою кровать, а сам пил кофе на кухне с Кротовым, пока в начале девятого не появился Юрий Дмитриевич с распоряжениями на день. Амбалам сыграли подъем, бородатый переговаривался с ними вполголоса в дальней комнате; вжикали замки спортивных сумок, стучало, лязгало и щёлкало извлекаемое из сумок оружие. Геннадий Аркадьевич брился в ванной комнате, плеском воды мешая Кротову прислушиваться к долетавшим на кухню из комнаты завораживающим металлическим звукам.

Гена закончил бритье и принёс с собой резкий запах мужского лосьона. Кротов в который уже раз наполнил водой кофейник и спросил:

– Скажи мне, Аркадьич, зачем эта армия? В моём банке есть охрана, вполне надежные ребята. Пошлем на «стрелку» к Андреевым бандитам – обо всем договорятся, я уверен.

– Дело в том, Сережа, – сказал москвич, роясь на полках холодильника, – что твои ребята не станут убивать и умирать никогда и ни за что. И Андрюшины, как ты изволил выразиться, господа бандиты прекрасно это понимают и могут «гонять понты» до бесконечности. Нас это не устраивает. Тебя, по-моему, тоже.

– Мне надо найти Лузгина, на остальное мне плевать.

– А вот здесь ты не прав, Сережа, – покачал головой Геннадий Аркадьевич. – Эти люди совершили ошибку и должны быть наказаны. В противном случае тебе и твоему другу Лузгину до конца жизни придется ходить в бронежилетах.

– Так что же получается? – Кротов даже забыл про кофейник – полилось и зашипело, Геннадий Аркадьевич метнулся к плите. – Получается, война?

– Ни в коем случае. Но следует четко и ясно дать всем понять, что мы настроены серьёзно. Подотрите здесь, Сережа. Терпеть не могу запаха горелого кофе.

– А вот скажи мне, друг Геннадий, – спросил Кротов, орудуя тряпкой, – ты сам давно по живым людям не стрелял?

– Давненько.

– Хочется, да? Хочется нервы пощекотать?

– Ага, – сказал москвич и подмигнул двумя глазами сразу.

– А если тебя самого убьют?

– Исключено. – Геннадий Аркадьевич как бы попробовал слово на вкус. – Абсолютно исключено.

– Поглядим, – сказал Кротов в задумчивости.

– Сплюнь и постучи по дереву, – проворчал Геннадий Аркадьевич. – «Поглядим...». Ты, брат, не в театре. – Кротов так и не понял, всерьез или походя было сказано это последнее.

– Господа офицеры! – из прихожей раздался голос Юрия Дмитриевича. – Труба зовет!

– Уже? – машинально спросил Кротов, поднявшись рывком и чувствуя, как кровь прихлынула к щекам.

– Успокойтесь, Сережа, – сказал Геннадий Аркадьевич. – Мы просто едем «на точку».

Кротов покраснел еще больше и никак не мог решить, то ли ему рассмеяться, то ли выругаться матом, но сдержался и сказал:

– Доиграетесь, дяденьки... – и тут же поймал себя на пакостной мысли: хорошо бы, сегодня подстрелили кого из этих веселых самоуверенных людей; уж он бы посмотрел на остальных, каково им придется...

Его послали в Дом Советов наблюдателем с уговором к часу быть «на точке». Кротов задание выполнил и сейчас скучал в кабинете, от нечего делать скатывая шары из бланкованной бумаги и швыряя их по баскетбольному в мусорную корзину под окном. За этим занятием и застал его Юрий Дмитриевич, ворвавшись в кабинет привычным беспардонным образом.

– Докладывай, – сказал бородатый, падая в кресло напротив.

– А нечего докладывать, – Кротов послал навесом последний бумажный мяч. – Всё пристойно до безобразия, никаких инцидентов и провокаций.

– Вот и славненько. Галина присутствовала?

– Присутствовала.

– А Слесаренко?

– Так точно.

– Вопросы задавал?

– Задавал.

– Ну мужик, ну молодец! – Юрий Дмитриевич прямо светился довольством. – Сто «баксов» мне с брата Геннадия я держал с ним пари, что наш думский приятель не струсит. Достойно похвалы... О чём договорились?

– После трёх позвонит.

– Чудненько... А у нас, между прочим, в гостях парламентер.

– Андрей? – воскликнул Кротов. – Что, нашли Вовку?

– И не нашли, и не Андрей...

– Так какого же чёрта мы с ним разговариваем?

– Вы предлагаете... атаковать из всех стволов?

– Ну почему, – смешался Кротов. – Наоборот... Эти твои амбалы с «пушками»... И зачем вы тянете сюда этого несчастного Слесаренко? На хрена он вам сдался?

– Вам, нам... – пропел бородатый. – Опять вы путаетесь в принадлежности, Сережа. Пора бы определиться – так сказать, психологически. Казалось бы, вы с нами – одна команда, но язык вас нет-нет да и выдаёт... Ну хорошо, идёмте.

– Ты мне не ответил насчёт Слесаренко.

– И не намерен отвечать, – сказал Юрий Дмитриевич. – Пошевели мозгами, это пользительно...

В сизом от сигаретного дыма Юрином кабинете Кротов сразу приметил знакомого ему строительного местного начальника. Тот сидел в кресле в углу, окруженный сидящими на стульях по дуге лицами к нему командиром, адъютантом и Геннадием Аркадьевичем. Увидевши Кротова, парламентер всплеснул руками:

– Слав те господи, хоть один нормальный человек появился. Волки, волки, совсем обложили! – Чернявский засмеялся. Юрий Дмитриевич прошел за свой стол и уселся там с отсутствующим видом. Кротов поискал себе место; москвичи раздвинулись, освобождая пространство на дуге, адъютант подтянул за спинку незанятый стул.

– На чём остановились? – без интереса спросил Юрий Дмитриевич.

– Да всё на том же! – снова всплеснул руками «парламентер». Ему было жарко в тесном кожаном плаще на меху и неудобно сидеть в низком кресле, и Кротов отметил, насколько грамотно создали москвичи это давящее превосходство в расстановке. – Я вас не понимаю, я вас отказываюсь понимать! Ладно, я признаю: наши люди ошиблись, задели кого не надо – готовы компенсировать. Но в деловых вопросах мы ни разу – я подчеркиваю: ни разу – с вами не пересеклись. Никто никому ни на что не наступил, правда?

– Мне наступили, – сказал Кротов. – Мне лично наступили на яйца.

Чернявский посмотрел на него озабоченно.

– В прямом или в переносном смысле?

– В прямом, – сказал Кротов. – Один мудак по имени Степан – знаете такого?

– Степан? – с непонятной радостью в голосе переспросил Чернявский. – Ну так и берите его, я вам давно предлагаю! Хотите сами, хотите – мы его кончим, об чём звук? Нашего за вашего, всё по закону, мы закон уважаем.

– Не пойдёт, – покачал головой Геннадий Аркадьевич.

– Почему не пойдёт? – почти взвизгнул Чернявский.

– Вот и Сережа согласен. Правда, Сережа? Это что за дела, блин, человеку по яйцам...

– Вы нам фуфло не задвигайте, – остановил его Геннадий Аркадьевич. Ваш бедный Степан и без, того уже труп. И не мотайте головой, милейший, насчёт зачистки концов я любого из вас могу поучить. Облажался он в Сургуте? Облажался. Зачем он раскрывал в подъезде свою пасть поганую? И почему не убедился вначале насчет денег?

– Дак обещал же Кулагин!..

– Ну и хрена ли, что обещал! Обещал, да не сделал.

– Это еще не доказано! – вскинулся в кресле Чернявский. – Может, Слесаренко их заныкал куда?

– Не мог он ничего «заныкать», – раздражённо произнес Геннадий Аркадьевич. – Квартиру и подъезд менты обыскали сразу, номер в гостинице тоже, пока наш «объект» горе водкой заливал со своей бывшей пассией. Не было денег, не положил их Кулагин.

– Это правильно, – уныло согласился «парламентер».

– Витьку я знаю как облупленного: если бы он нашёл «баксы» – сдал бы ментам однозначно.

– В аэропорту его обыскивали? – спросил за спиною у Кротова молчавший ранее Юрий Дмитриевич.

– А какой смысл? – сказал Чернявский. – Знали же, что денег нет, значит, и ловить нечего. Да, кстати, дальше-то как поступать будем? Есть информация?

– Да вот Сергей Витальевич постарался: разжёг, можно сказать, живейший интерес. – Кротов обернулся и посмотрел на бородатого. – Проиграли вы пари, брат мой Геннадий...

– Ну, это уже без меня, – облегченно вздохнул Чернявский и потер ладони о штаны. – Встречайтесь, разбирайтесь...

– Юра, выйди на минуту, – сказал Кротов, поднялся и пошел к дверям и уже на пороге расслышал бодрый голос Чернявского:

– Ну что, волчары, я свободен?..

Кротов обернулся и сказал:

– Ну и скотина же ты, Гарик. Рассказать бы Слесаренко, какая ты скотина.

– А он не поверит! – тем же бодрым голосом ответил Чернявский.

– В том-то и беда.

В своем кабинете он встал у окна и принялся смотреть на воскресную тихую улицу. Прошла тетка с авоськами, шлепая по лужам резиновыми сапогами, за ней два подвыпивших, скачками двигавшихся мужика в одинаковых кожаных куртках, потом старик в шинельного вида пальто и твердой шляпе; проехали зеленые обляпанные грязью «жигули» с детской коляской на крыше... Как странно, подумал Кротов, всего лишь несколько метров дистанции – и совершенно другой мир, другая жизнь, не узнают никогда, что происходит рядом с ними в этом доме, за этими окнами.

Ждать пришлось долго, целую сигарету; наконец стукнула дверь и раздался недовольный голос бородатого:

– В чем дело, Сережа? – Юрий Дмитриевич был задумчиво рассеян, вертел в пальцах золотую зажигалку «Ронсон».

– Не нравится мне это, – сказал Кротов, поворачиваясь к нему лицом. – Вы что, решили поразвлечься? Это вам – не краской по портрету, Юра.

В дверь постучали, на пороге нарисовался Гарри Леопольдович, многозначительно кивнул бородатому и перевел взгляд на Кротова.

– Не вздумайте наболтать лишнего Витьке, – строго сказал Чернявский, дёргая усами. – Не ломайте ему жизнь.

Кротов на мгновение онемел от этой безлимитной наглости, и бородатый сказал:

– Дуйте отсюда, Гарик.

– Я вас предупредил, – сказал Чернявский и исчез за дверью.

– Почему вы работаете с таким дерьмом? – спросил Кротов.

– А почему Слесаренко дружит с таким дерьмом? – Юрий Дмитриевич уселся на диван и закинул ногу на ногу. – Он еще не звонил?

– Нет... А дружит потому, что дерьма в нём не видит...

– Всё он видит, батенька, но... Так уж человек устроен.

– Ну а вы?

– Вам не кажется, Сережа, что наше общение приобретает однобокий характер? – Юрий Дмитриевич вскочил, пересек комнату и достал из шкафа бутылку и два больших стакана. – Вы постоянно требуете от меня объяснений, притом в ситуациях, вам заведомо известных и понятных. Что за странная слабость к словам? Умный человек должен стремиться к молчаливому пониманию. Или это некая форма самостраховки? – Бородатый разлил виски по стаканам до половины. – Предлагаю вам попытаться самому ответить на этот вопрос; я вас выслушаю и поправлю, если что не так. Ваше здоровье, батенька.

– Хорошо, – сказал Кротов. – Я попробую.

Он сказал Юрию Дмитриевичу, что Чернявский давно вхож в правительство и вообще «сидит» на деньгах, отпускаемых министерством на строительство социальных объектов в Тюмени. Бородатый кивнул. Тогда он сказал, что сметная стоимость объектов завышается раза в полтора, если не в два, и лишние деньги отмываются и распределяются лично Чернявским. Бородатый снова кивнул и отсалютовал стаканом. Кротов добавил, что Гарри Леопольдович весьма и весьма прибыльно работал по долгам и взаимозачетам и с этого много имеет и раздает кому следует. Бородатый поднял брови. И тогда Кротов сказал, что учредителями оффшорной строительной фирмы с далекого юга, захватившей в последние годы рынок тюменских подрядов, является сам Чернявский со товарищи. И еще он сказал, что теперь понимает, почему с нефтяниками на Кипре они намеревались беседовать отнюдь не про нефтедобычу, и что больница, которую «киприоты» станут возводить на Севере, будет стоить по затратам всего лишь двадцать миллионов долларов, а не тридцать семь, как накручено в смете.

– Браво, – сказал Юрий Дмитриевич.

– И сколько же я получу с тех семнадцати лишних «лимонов»?

– Целое состояние, Сережа.

– Нельзя ли конкретнее?

Бородатый задумался, потом произнес с добродушной улыбкой:

– Проницательность следует поощрять... Но учтите, общая проводка денег будет сделана через ваш банк, так что уж вы постарайтесь, чтобы всё прошло гладенько. И придумайте что-нибудь новенькое, эти бесконечные штрафные санкции уже выглядят подозрительно...

– Минуточку, Юра, я еще не закончил, – остановил его Кротов. – Мы уже настолько сами влезли во все эти дела, что вполне могли бы «кинуть» Чернявского, но вы этого не делаете, хотя вам лично, я вижу, Чернявский по-человечески неприятен. Значит, есть еще что-то?

– Опять качаетесь, Сережа: то «вы», то «мы»... Дело в том, что упомянутый господин Чернявский весьма серьезно включен в процесс грядущей приватизации Тюменской нефтяной компании. А это, учтите, – последний большой нефтяной пирог, который еще не поделён.

– И вы намерены поучаствовать в дележе?

– Мы, мы намерены поучаствовать.

– Рокецкий в этом вопросе – важная фигура?

– Как посмотреть, – качнул стаканом Юрий Дмитриевич. – Сам по себе губернатор почти ничего не решает в нефтяных делах, там завязаны люди покруче, но когда на одной чаше весов лежит тонна и на другой – тонна, то даже маленькая гирька способна нарушить равновесие.

– Узнаю великую теорию баланса, – сказал Кротов. – Слесаренко – тоже гирька? – спросил он и вздрогнул от телефонного звонка.

– Лёгок на поминках, – фыркнул Юрий Дмитриевич. Кротов глянул на часы – половина четвертого, снял трубку и услышал голос Слесаренко.

– Задерживается, будет в пять, – сказал он бородатому, возвращая трубку на место. – Получается, вы знали про Сургут?

– Не всё и не во всех деталях.

– Про подставку с «баксами» знали?

– Информация имелась.

– А про Кулагина?

– Что его будут убирать? Полнейшая неожиданность, как ни печально в этом признаваться. И учтите, Сережа, говорю вам с полной откровенностью: это была не наша операция. И если бы не случай с Лузгиным, мы никогда бы с нею не пересеклись, здесь Гарик прав стопроцентно.

– Но – знали.

– Да, знали.

– Но это же нечестно.

– Эх, Сережа, – почти ласково произнес Юрий Дмитриевич. – Вы, наверное, один из последний людей, еще не забывших, как звучит это слово. – Он смотрел на Кротова без раздражения, но как бы с некоторым печальным разочарованием. – Разве мы виноваты, что у достойного уважения товарища Слесаренко такие друзья, как Гарик с Колюнчиком? Мог бы научиться к пятидесяти годам получше разбираться в людях. – Он повел плечами, словно искренне был удивлен наивным чужим недомыслием. – Повторяю, команда Чернявского действовала на своей территории и никакого ущерба нам не причинила, пока не занялась самодеятельностью с вашим другом Лузгиным.

– Никогда не поверю, – сказал Кротов, – что весь этот сыр-бор вы устроили из-за Вовки. На хрен он вам сдался, честно говоря.

– Не скрою, к вашему другу мы относимся сугубо функционально. Он неглуп, небесталантен, но таких много, и ангажировать другого журналиста этого уровня не стоит ни большого труда, ни больших денег. Но он ваш друг, а с вами лично мы связываем определенные перспективы. И последнее: он работал на нашу организацию, и мы не можем позволить никому безнаказанно покушаться на наших работников. Это дело принципа. Я надеюсь всем сердцем, что ваш друг жив и мы отыщем его, так сказать, неповрежденным... – От таких слов Кротову стало не по себе: он видел, что сделал Юрин соратник Геннадий Аркадьевич прошлой ночью с упрямой обысковской девкой. – А вдруг не найдем? Поэтому мы и требуем компенсации.

– Голову Степана?

– Да кого угодно, пусть решают сами, нам безразлично: обыкновенный зачёт.

– Вы его возьмете заложником или сразу кончите?

– Вы же слышали сами: они не возражают, чтобы сразу.

– А Слесаренко? – спросил Кротов. – Он-то как сюда вписывается?

– Очень просто: не получилось с «баксами» – подставят на Степане. Они беседуют, тут врываются менты... Сладкая парочка!

– Не выйдет, – сказал Кротов. – Я его не сдам.

Юрий Дмитриевич допил виски, пожал плечами и произнес с предельным равнодушием:

– Пожалуйста. Как прикажете. Я уже говорил вам, Сережа: это не наша операция. Но вы его страшно разочаруете.

– Кого? – не понял Кротов.

– Милейшего и добрейшего Виктора Александровича. Он уже, поди, представляет сейчас, как возьмет Степана за горло и скажет суровым голосом: «Ты зачем убил моего друга?». Шекспир да и только... А вообще, батенька, достойно похвалы. Но – скучно и сентиментально. Вы тогда уж, батенька, и родственничка своего пожалейте – он вам кем приходится? Ну пристрелил человека-другого, с кем не бывает... Семья, дети... Дети есть у вашего родственника – я что-то не в курсе? Давайте уже геройствовать до конца...

– Со Степаном разберемся, – сказал Кротов. – А теперь, как говорят в Одессе, слушайте сюда. – Он тронул стакан, но не поднял его со стола. – Я обещал Слесаренко, что он увидится с этим человеком, и он с ним увидится. И никаких ментов – слышите, Юра?

– Вполне отчётливо.

– Даёте слово?

– Что за день сегодня! – сокрушенно произнес бородатый. – И как же далеко ещё до вечера! Кстати, милейший, не сотворите ли вы баньку в порядке ответной любезности?

– До вечера еще дожить надо, – пробормотал Кротов.

– Типун вам на язык, Сережа. – Юрий Дмитриевич допил своё виски и посмотрел на кротовский стакан. – Выпейте и расслабьтесь, уж больно вы на взводе, батенька. Ну, что насчет бани?

– Пошел ты... – сказал Кротов и непонятно чему улыбнулся.

– Скоро все пойдем, – сказал бородатый. – Последний вопрос, если позволите... Неужели вы еще не поняли, Сережа, что после тридцати, а уж тем более после сорока – все откровения в жизни имеют отрицательную полярность?

– Минус на минус – плюс даёт.

– Вы же сами не верите в это... Ладно, пошли к ребятам, а уже потом – по указанному вами популярному русскому адресу. И кумекайте насчет бани, это конкретный заказ...

– Надо Вовку вначале найти, – сказал Кротов.

В кабинете Юрия Дмитриевича их дожидались двое – командир и Геннадий Аркадьевич, адъютант уехал подымать амбалов. Когда Кротов услышал последние новости, прощальный подарок Чернявского, то пожалел о невыпитом виски, до того они были смешные и страшные: оказалось, что его родственник обо всём догадался и забаррикадировался в собственном доме, заявив, что ухлопает каждого, кто к нему сунется.

– Он один в доме? – спросил Юрий Дмитриевич.

– Один, – подтвердил командир. – Семью он куда-то отправил.

– Достойно похвалы...

– Один ствол – не проблема, – сказал Геннадий Аркадьевич.

– Работа для пацанов, – сказал командир. – Шеф, вы нас обижаете.

– Не спешите, брат, – спокойно ответствовал бородатый. – Мы его еще не взяли... Ладно, двинулись. Адрес будет у водителя, подъезжайте туда со Слесаренко, только не слишком спешите.

– Понял, – сказал Кротов.

– И оставьте в сейфе ваш пистолет.

– Никогда.

– Ох уж мне эти большие тюменские мальчики!.. – Юрий Дмитриевич воздел руки к потолку и направился к дверям. Кротов проводил москвичей и вернулся в свой кабинет, где залпом проглотил содержимое стакана и уселся за стол поджидать Слесаренко. Только сейчас он сообразил, что давно уже стемнело и пора бы зажечь свет, но не стал делать этого и сидел в полумраке, пока не появился Слесаренко – большой и запыхавшийся, шел пешком и не сразу отыскал дорогу к особняку на «точке».

– Он здесь? – спросил Слесаренко, озираясь посреди комнаты, словно «он» мог бы прятаться в темном углу.

– Нет, но мы туда поедем. Выпить не хотите?

– Спасибо, не хочу.

– Вы присядьте, Виктор Саныч, время еще есть, – сказал Кротов, протягивая над столом сигареты. – Вас больше следователи не беспокоили?

– А в чём дело? – настороженно спросил Слесаренко и уселся напротив Кротова, как посетитель.

– Да ни в чём. Надо же о чём-то разговаривать.

– Тогда расскажите, откуда вы знаете про этого человека. Как его зовут?

– Степан.

– Редкое имя по-нынешнему. Он кто вообще?

– Мой родственник... Да не смотрите вы так, Виктор Саныч, для меня самого – большой сюрприз. Помните, весной, ну когда бабахнуло в коттедже, я рассказывал: была драка у гаражей, я тогда вроде узнал одного, потом встретились – нет, говорит, это не я, обознался, значит. Я и тогда не поверил, но промолчал, а теперь точно думаю – он это был, Степан, точно он.

– И всё-таки, как вы узнали?

– Долгая история, – сказал Кротов и отвернулся.

– Не сердитесь, Сережа, но получается, что вы тоже каким-то образом связаны с этим... миром?

– Каким-то образом все с этим миром связаны, – сказал Кротов и приказал себе замолчать, потому что ему очень хотелось рассказать про Чернявского, но он уже решил про себя, что не станет этого делать. – Не бойтесь, сам я бандит и убийца не больше вашего, – усмехнулся он и снова приказал себе: остановись. – Вы что, поговорить со Степаном желаете? – Вспомнилась Юрина фраза: похоже, недалек был от истины бородатый.

– Я сам не знаю, зачем мне это надо, – произнес Слесаренко вполголоса. – Но надо, иначе... Мне кажется, я что-то пойму, когда посмотрю на него и поговорю с ним.

– Поймёте про Кулагина?

– Про себя, Сережа, про себя.

– Для этого достаточно подойти к зеркалу.

– Нет, недостаточно. Глаз не видит, не хочет видеть.

И Кротов опять сказал себе: прав был бородатый, черт бы его побрал, инженера, да нет – патологоанатома человеческих душ; вот уж именно: злой гений, так его и перетак.

– В бильярд стукнуться нет желания?

– Что вы тянете, Сережа? – Слесаренко слегка отодвинулся от стола. – Вы не хотите меня взять на эту встречу?

– Да, не хочу. Но я обещал – значит, поедем.

– Тогда поехали. Мне нужно вернуться к семи.

– Удивительный вы человек, Виктор Александрович, – без тени насмешки произнес Кротов. – Идёте на встречу с убийцей и планируете вернуться к семи.

– Перестаньте, – поморщился Слесаренко. – Мы едем или нет?

Было уже совсем темно, когда они выехали на узкую улочку в окрестностях магазина «Маяк», и Кротов увидел юрин «джип» и микроавтобус амбалов, стоящие на грязной обочине без габаритных огней. Кротовский водитель, буксуя и рявкая двигателем, пристроил машину за «джипом», но не вплотную, чтобы не блокировать себе и другим возможность быстрого отъезда.

Кротов и Слесаренко выбрались на дорогу и пошли к «джипу», широко и неловко расставляя ноги на мыльной глине разбитой горбатой дороги. Дверца «джипа» открылась, мелькнула Юрина рука в перчатке. Кротов приблизился первым, опираясь руками о корпус машины, и заглянул внутрь. Юрий Дмитриевич сидел на водительском месте, справа светлел аккуратненькой стрижкой белобрысый нарядный Андрей.

– Как дела? – спросил Кротов, чувствуя спиною приближение Слесаренко.

– Буч Кэссиди и Санданс Кид в одном лице, – криво усмехнулся бородатый. – Андрееву «команду» я отослал, дом фиксируют наши. И ведь не хочет сдаваться, ковбой разнесчастный! Можем штурмануть, но у него гранаты.

– Это правда? – спросил Кротов белобрысого.

– Степан – наш оружейник. У него в подвале весь наш арсенал, кроме носимых стволов.

– Ну, нашли кого!.. – развел руками Кротов.

– Он же металлист, – пояснил белобрысый. –Он же классный рабочий-лекальщик. Этот мужик «пушки» понимает и любит больше баб и водки.

– Он вообще не пьет, – заметил Кротов.

– А я что говорю? – обиженно сказал Андрей. – Ценный был кадр, с ним горя не знали...

– Он в подвале или в комнате?

– Судя по голосу – в комнате, – сказал Юрий Дмитриевич.

– Я пойду поговорю с ним.

– Я тоже, – сказал за кротовской спиной Слесаренко.

– Пистоль оставьте – это приказ, – сказал бородатый.

Кротов вынул «Макарова» из наплечной кобуры-и протянул Юрию Дмитриевичу.

– Только, пожалуйста, без спецназовских фокусов, когда мы будем внутри.

– Ступайте, батенька. Дать вам платочек?

– Это зачем ещё?

– У меня белый – помашете им. Как в кино.

– Идиотизм, – процедил сквозь зубы Слесаренко, и они пошли к калитке в заборе, за которым белел кирпичом аккуратный одноэтажный дом с застеклённой верандой, крытый сверкающим гнутым железом. На углу дома, лицом к ближнему окну, неподвижно стоял один из амбалов, держа в опущенной руке короткоствольный черный автомат.

– Сейчас мы войдем, – громко сказал Кротов. – Велено без фокусов. – Амбал кивнул, не поворачивая головы от окна.

Они поднялись на крыльцо. Кротов перекинулся взглядом со Слесаренко и постучал в дверь кулаком. Пугающе близко за дверью раздался знакомый ворчливый голос:

– Чего колотите-то? Звонка не видите?

– Степан! Это я, Кротов!

– Не ори. Кто с тобой?

– Это Слесаренко Виктор Александрович.

– Ни фига себе гости, – сказал Степан. – Зачем пожаловали?

Я хочу поговорить с вами, – сказал Слесаренко, переступая ногами на поскрипывавшем дереве крыльца.

Ты что, поп? – Голос Степана звучал уже прямо за дверью. – Грехи мне отпускать пришёл? Нам без надобности.

– Давай открывай, – крикнул Кротов. – Может быть, чего придумаем вместе.

– А незаперто! – весело гаркнул Степан. – Толкни дверь – и все прямо к богу! Втроем не так скучно помирать будет.

– Убери свои бомбы, а? – Кротов старался держаться уверенно, но горло уже сводило от страха и напряжения. Слесаренко опустил ему руку на плечо и слегка встряхнул. – Потом снова поставишь, если так хочется. Мы без оружия...

– Пошутил я, входите, – сказал Степан.

Кротов вытянул руку и нажал на темный стёганый дерматин дверной обивки, и, когда дверь поехала без скрипа на хорошо смазанных петлях, у него дрогнули ноги, и Слесаренко тверже взял его за плечо.

– Мы входим! – выкрикнул Кротов, ступая через порог в темноту.

– Топайте прямо в комнату и садитесь на диван, – откуда-то сбоку сказал Степан. – Извините, что без света.

– Я понимаю, – сказал Слесаренко и натолкнулся в сенях на Кротова. Они прошли в глубь дома и сели, как было приказано, на диван, лицом к чернеющему проёму двери; в сенях стукнуло, щелкнул замок. Кротов оглядывал комнату быстро привыкающими к темноте глазами и уже видел, что всё в этом доме устроено по-городскому, с хорошей мебелью и даже картинами – содержание не угадывалось во мраке, но правильные квадраты и прямоугольники темнели на серых стенах заботливо размеренным порядком.

Степан обозначился в черноте двери на миг блеснув белками глаз, оперся рукой о косяк; в другой его руке на уровне колен мерцало что-то тусклым металлическим блеском.

Убери ствол, не понадобится, – сказал Кротов.

– Зачем пожаловали? – Степан оставил кротовскую фразу без внимания.

– Виктор Александрович попросил.

Степан хмыкнул, отступил в темноту, раздался стук переставляемого стула или табуретки.

– Ну говорите, я вас слушаю.

– Я не могу разговаривать с человеком, если не вижу его лица, – сказал Слесаренко. – Перестаньте играть в прятки и включите свет, вас никто не тронет, я вам обещаю. Будьте мужчиной, Степан... Как вас по отчеству?

– Батькович, – донеслось из темноты. – Сидите и не двигайтесь. Встанете с дивана – вас разнесет в клочья.

– Снова шутишь, Стёпа? – спросил Кротов.

– Совсем не шучу.

У Кротова перехватило дыхание.

– Что ты делаешь, Стёпа?

– За жизнь свою борюсь, Сережа.

Вспыхнувший свет на несколько секунд лишил его зрения, и когда Кротов проморгался – поднять руки к глазам не хватило решимости, он словно окаменел на проклятом диване, – то увидел Степана, сидевшего на стуле по ту сторону дверного проёма с пистолетом в правой руке на коленях, стволом в сторону пришедших. Свободной рукой он вытряхивал из пачки сигарету. Был он в черных брюках и черной же плотной рубашке. Кротов посмотрел ему в ноги и спросил:

– А где сапоги твои, Стёпа?

– Сносились, Сережа.

– Ты, значит? Всё-таки ты? Зачем же врал-то? Или струсил?

– Велено было, – равнодушно ответил Степан и схватил зубами сигарету.

– За что вы убили Кулагина? – Задавши вопрос, Слесаренко подался корпусом вперед, диван угрожающе просел и скрипнул, и Кротов сделал инстинктивное движение рукой, будто хотел пригвоздить соседа к месту. Степан сказал с улыбкой:

– Не боись, там контакт надежный. Что, страшновато помирать в расцвете лет?

– Вы слышали вопрос? – слегка повысил голос Слесаренко.

– Вопрос неправильный.

Бросьте юродствовать, Степан, – сказал Слесаренко и скрестил руки на груди, переместив корпус к спинке дивана; Кротов прошептал ему почти не разжимая губ: «Ты можешь сидеть спокойно, твою мать?».

– А я говорю: вопрос неправильный.

– Извольте объяснить.

«Ну, блин, и разговор: как в дворянском собрании», – тоскливо подумал Кротов.

– Я не убийца, – обыденным скучным голосом пояснил Степан. – Я палач. Палач не убивает – он казнит.

– И вы «казнили» Кулагина?

– Да, – сказал Степан.

– Велено было? – Кротов с намеренной издёвкой повторил недавние Степановы слова, но тот лишь кивнул в знак согласия.

– И за что его «казнили»? То есть «приговорили» за что, за какие провинности?

– За дело, – сказал Степан. – Без дела не приговаривают.

– И вам всё равно, кого и за что убивать?

– Совсем не всё равно, – сказал Степан. – Я же вам объяснял, в чем тут разница.

– Кулагин был плохим человеком?

– Да.

– Докажите! – приказал Слесаренко, снова подавшись вперед и положив локти на колени.

Степан прикурил сигарету и убрал зажигалку в карманчик рубашки. Скуластое лицо его с мохнатыми бровями выражало терпеливую скуку.

– Вы же знаете, чем он занимался.

– Ну, в общих чертах, – не слишком уверенно сказал Слесаренко.

– Тогда чего спрашиваете.

– Но он же никого не убивал!

– Лично – нет. Но из-за него постреляли хороших людей.

– Вы можете рассказать об этом подробнее? – попросил Слесаренко, весь как-то обмякнув и сгорбившись. – Мне это важно, поймите.

– Могу, но зачем? Разве это что-то поменяет? Я вам сказал – это правда. Зачем вам слушать лишнее...

– Я уже дал слово, что ничего никому не скажу.

Степан поглядел на него понимающе и произнес с оттенком уважительности в голосе:

– Но ведь и я тоже дал слово.

Слесаренко помолчал немного, разглядывая сплетенные пальцы собственных рук, и сказал:

– Извините, не подумал.

– Слышь, Стёпа, – сказал Кротов, – и тебе эта работа по нутру?

Ответ последовал мгновенно, без колебаний и фальшивых интонаций, и именно эта простота и естественность Степанова ответа заставила Кротова вздрогнуть.

– По нутру.

– Ты и меня бы шлёпнул, если б «было велено»? – спросил Кротов больше по инерции, потому что ответ ему уже не требовался. Степан понял это и промолчал; сидели молча и Кротов с соседом, и в тишине вдруг послышался скрипучий шорох за окном. Степан шевельнул пистолетом и крикнул:

– Эй вы там, без глупостей! Не видите, что ли: люди мирно беседуют.

– Отойдите от окна! – сказал Слесаренко не оборачиваясь. – Вы страшный человек, Степан, но вы и несчастный человек. Зачем вы придумали себе это глупое робингудство?

– Потому что я вас ненавижу, – слегка изменившимся голосом, но всё так же спокойно ответил Степан.

– За что? – Слесаренко немного распустил узел галстука и начал рыться в карманах явно в поисках курева. Кротов достал свой «Бенсон» и ткнул им соседа в предплечье. Почему-то именно в этот момент он решил и поверил, что никакой бомбы в диване под ними нет и быть не могло.

– Вы разрушили всю мою жизнь, – сказал Степан, и Кротов даже поморщился от первой за весь разговор чужой и придуманной фразы. Слесаренко тоже уловил эту фальшивинку в Степановом голосе и произнес чуть-чуть снисходительно:

– Выражайтесь проще, Степан. Вы не на митинге.

– Я на митинги не хожу... Вы разрушили и разграбили Россию, вы пустили по миру народ...

– От кого-то я уже слышал эти речи! – воскликнул Кротов.

– Помолчите, Сергей, – отмахнулся Слесаренко, но было видно: Кротов попал в точку, и соседу это было крайне неприятно. – Оставьте вы народ в покое, Стёпа, расскажите лучше о себе.

Степан уронил сигарету на чистый, натурального дерева, матово блестевший наборный пол и растер её подошвой ботинка.

— Вот эти руки, – показал Степан, пистолет качнулся у лица и снова лёг на колени, – могли делать то, чего не мог делать станок. И я не вру. Моя работа в космосе летала. А потом пришли вы и сказали, что мои руки никому не нужны. И отправили меня в литейку, и то по блату, а так бы и вовсе под сокращение попал. И я вот этими руками, которыми на ощупь пол-микрона брал, не вру, таскал чугунные болванки. Но ведь и там зарплату не платили месяцами. И тогда кореш взял и устроил сторожем на автостоянку. Ну, блин, такая работа квалифицированная! Кореш научил, как начальство нагрёбывать: ставишь машину «чайника» по ту сторону забора, говоришь, что внутри все места раскуплены, а деньги с «чайника» себе в карман. У вас же вся жизнь на воровстве построена. – Степан сверкнул глазами. – Сверху донизу. Друг друга продаёте и нагрёбываете... Да всю страну уже продали американцам, теперь грызётесь между собой как собаки последние!..

– Опять вы обобщаете, – прервал его Слесаренко. – Ну, стоянка, а потом?

– Так стоянка – это почти охрана. Ружье дали старое, ижевское, я его починил, ну, заметили, стали стволы таскать на ремонт и профилактику. Вот так и попал в «бригаду».

– К Андрею?

– Ага.

– Ну а как... этим... стали? – неловко вымолвил Слесаренко, превозмогая нелепость вопроса.

– Об этом говорить не будем, – строго произнес Степан, и Слесаренко кивнул.

– Одинокий, значит, волк, – сказал Кротов, не чувствуя к Степану ни жалости, ни сострадания. – Эдакий, значит, санитар леса... Ты самый обыкновенный бандит, Стёпа, только с философией.

– Зря вы так, – произнес Слесаренко, но Кротов толкнул его локтем и повторил:

– Обыкновенный бандит. Ты эти вот хоромы на какие бабки построил, а? На рабочие, когда на космос вкалывал? Херушки. Дом-то свежий, я вижу, вся обстановка новая, один паркет твой дубовый чего стоит... И стул, на котором ты сидишь, «баксов» на двести тянет, если не больше.

– Да больше, больше, – сказал Степан и усмехнулся.

– Чего смеёшься? Ты же свой дом на крови поставил, а смеёшься. Гляньте, Виктор Александрович, – работа скульптора Шадра: «Пистолете глушителем – орудие пролетариата»...

Степан повертел пистолет в руках, рассматривая его как бы внове, потом наставил его на Кротова и сказал: «Бум!».

– Эй, мужик! – угрожающе крикнул один из амбалов за окном. – Еще раз так сделаешь – словишь пулю.

Степан удивленно поднял мохнатые брови, почесал левой рукой за ухом, вскинул пистолет и опять сказал: «Бум!», подержал его немного на весу и опустил. «Нет, – подумал Кротов, – в этом гадском диване что-то есть, жопой чувствую...».

Долго и молча глядевший в пол Слесаренко поднял голову, и Кротов увидел на его лысине редкие и крупные капли прозрачного пота.

– Вы убивали плохих людей, Степан, и вас можно понять, можно хотя бы постараться понять, если бы не две вещи.

– Какие? – спросил Степан и подмигнул Кротову.

– Вы убивали плохих людей по приказу таких же плохих людей, если не хуже.

– А второе?

– Людей убивать нельзя.

– На войне можно.

– Но вы же не на войне!

– С чего вы взяли? Мы с вами давно уже воюем. Партизанскими, правда, методами, но воюем. И воевать не перестанем.

– Пока – что? – поинтересовался Кротов.

– Пока народ не проснётся и не вернёт себе всё, что у него отобрали.

– Но ведь это гражданская война, – сказал Слесаренко.

– Да не будет никакой гражданской войны! – сердито выговорил Степан. – Вы же плесень, вас смахнуть – только тряпочкой провести. К тому же армия за нас, она стрелять в народ откажется.

– А меня? – спросил Слесаренко. – Меня-то за что? Я ведь не вор.

– Знаю. Но ты – власть, ты воровать разрешаешь. Так что извини, товарищ Слесаренко, ты, может быть, еще похуже господина банкира будешь в нашем понимании.

– Бред какой-то, – вздохнул Слесаренко и вытер лысину ладонью.

– Ну что, поговорили? – спросил Кротов. – Тогда нам пора.

– Если пора – вставайте, – проронил Степан.

– Ты отключи свою херовину вначале.

– А она не отключается! – Степан сказал это Кротову с каким-то детским восторгом.

– Кончай трепаться. Ты же мастер, ты же умный человек... Сам же подохнешь и дом разрушишь... Где семья жить-то будет?

– Откуда пришли – туда и уйдут. А насчет дома ты, банкир, прав оказался. Вот я и подумал: пусть пропадает к чертям собачьим. Зато с музыкой.

– А ты знаешь, Стёпа, что тебя твои же сдали? Что они бы тебя сами шлёпнули рано или поздно? – сказал Кротов и уставился в глаза Степану.

– Да знаю, конечно. – Ничего не было в Степановых глазах.

– И не обидно.

– Почему не обидно? Еще как обидно. Но со своими я бы как-нибудь разобрался. Так вы же десантников навезли... Эй! – крикнул он. – Десант задрипанный! Не замерзли еще, салаги?

В углу комнаты мелодично чирикнул телефонный звонок. Степан покосился туда, потом перевел взгляд на диван.

– Снимите трубку, – попросил Слесаренко.

– Вам надо – вы и снимайте.

– И думать не смей, – сказал Кротов и прижал ладонью слесаренковское толстое колено. – Стёпа, отключай херовину, нам пора уходить.

– Я остаюсь, – совершенно неожиданно для Кротова сказал Слесаренко. – А вы ступайте, Сережа.

– Кончайте, Виксаныч!..

– Идите, идите... А мы еще побеседуем тут со Степаном Батьковичем. Побеседуем?

– Давай вставай, – помахал рукой Степан. – Одному можно, не грохнет. Ладно, иди живи, родственничек, привет семье... Яйца не болят с тех пор? Шучу, однако...

– Вставайте, Сергей Витальевич, – произнес Слесаренко, убирая кротовскую ладонь со своего колена. – И попытайтесь остановить это сумасшествие.

И опять, как тогда на Кипре, когда балансировал на поручнях балкона над бассейном, ноги едва не подвели Кротова, пришлось вставать боком, опираясь рукой о диван, но он сумел выпрямиться и удержать равновесие. Он глянул влево и вниз, на большую лысую голову Слесаренко, и увидел, как голая рябая кожа снова покрывается каплями ото лба к затылку, и понял, что Слесаренко тоже страшно до чертиков; ему сразу стало легче, и он тихонько шлёпнул Слесаренко по затылку и пошел к выходу. В темных сенях из-под ног с диким мявом шарахнулась кошка, и еще ему померещилось, будто кто-то стоит неподвижно за большим старинным шифоньером, но он заставил себя не оборачиваться, дёрнул дерматиновую дверь и зашагал к калитке, остро чувствуя холодную свежесть открытого воздуха, напитанного запахами мокрого дерева и земли. Амбал за углом курил американскую сигарету, Кротов уловил дым вирджинского табака еще на подходе к калитке. Выйдя на улицу, он поскользнулся на глине и чуть не упал, ноги еще плохо слушались. Одна из машин, стоявших поодаль, коротко мигнула фарами, и Кротов побрел в обозначенном направлении, совершенно не представляя себе, что сейчас он будет говорить и делать.

– Спектакль окончен? – спросил его Юрий Дмитриевич, когда Кротов забрался внутрь на заднее сиденье. Андрея в машине не было, его место теперь занимал Геннадий Аркадьевич.

– Он говорит, что заминировал диван.

– Мы всё слышали, – сказал Геннадий. – Уверенности нет. Щупали сканером через стены – радиовзрыватель не обнаруживается, но там фон большой, фонит телефон и телевизор в режиме «стендбай», могли не прочитать сигнала. Но непохоже, непохоже... Правда, если в диване, то может быть и нажимного действия.

– Полюбоваться желаете, Сережа?

Юрий Дмитриевич повернулся к нему и протянул опутанный проводами черный предмет с мерцающим экраном размером в ладонь; Кротов всмотрелся и увидел плечо и затылок Слесаренко и сидящего лицом к нему Степана, криво шевелившего губами. Бородатый вынул из уха и передал Кротову темную каплю на тоненьком проводе.

– Слышимость прекрасная. Этот ваш Степан – интересная личность.

Он вставил «каплю» в ушную раковину и с полу-фразы услышал голос Слесаренко: «...ожет быть, чтобы Гарик, не верю...». Кротов с матом рванул за провод наушник и спросил бородатого:

– Просто так любуетесь или записываете?

– Ну конечно, записываем с двух точечных камер, как и положено, чтобы лица читались.

– Ментам или в сейф?

– По обстоятельствам.

– И всё-таки вы его, гады, поймали, – сказал Кротов.

– А как же, – горделиво ответил Юрий Дмитриевич.

– Да уж, – скромно потупился Геннадий Аркадьевич.

– В доме уже есть кто-то из ваших амбалов?

– А ты что, видел? – встрепенулся Геннадий.

– Показалось на выходе.

– Вот что значит отсутствие практики, – посетовал бородатый. – Ну как, брат мой Геннадий, покажем провинциалам, что такие русские коммандос?

– Плёвое дело, – ответил москвич. – Вы сможете всё это увидеть, Сережа. По нашей команде Степану выстрелят в спину контактным замыкателем на поводке – пятнадцать тысяч вольт, но сила тока небольшая, вырубит на время, ну, будет ожог на точке касания, это не смертельно. Второй наш человек через окно фиксирует Слесаренко, чтобы тот не вскочил по глупости.

– А дальше? – спросил Кротов, слегка обалдев от услышанного.

– А дальше... вскрытие покажет, – рассмеялся Юрий Дмитриевич и вдруг резко поднял руку, склонился низко к экрану теле-монитора. – С ума сойти, что наш начальник вытворяет!

– Дайте, дайте! – почти выкрикнул Кротов и сунулся головой меж передних сидений. Юрий Дмитриевич немного отклонился в сторону, и Кротов обмер, увидев на сером экране, что Слесаренко стоит в полный рост перед Степаном, вытянув руку ладонью вверх, а Степан отмахивается от него пистолетом.

– Вот сука геройская, – раздраженно сказал Геннадий Аркадьевич. – Мог ведь наших ребят положить одним махом.

– Давайте кончать, – Юрий Дмитриевич пихнул монитор в руки Кротову. – Мне уже остокиздело наблюдать душевные страдания тюменских обормотов.

– Э, постойте! – торопливо сказал Кротов, не зная, куда пристроить оказавшийся неожиданно увесистым и теплым монитор. – А вы уверены, что Степа не пальнет в Слесаренко с испугу или от судороги, когда его током ударит?

– Умный мальчик, – похвалил его бородатый. – Вначале мы высадим левое окно, Степан дернется в ту сторону стволом – тут мы его и поджарим. Нет, но каков наш начальник, однако! Вот что значит сибирский характер! В чем дело, Андрюша? – Юрий Дмитриевич нажал кнопку на дверной панели, боковое стекло плавно поехало вниз. Белобрысый молча протянул в окно машины сотовый серый телефон с откинутой крышечкой микрофона.

– Да, – сказал Юрий Дмитриевич. – Повторите... Минуту.

Бородатый опустил руку с телефоном и повернулся лицом к Кротову; на лице бородатого ничего не читалось.

– Анекдот под занавес, – сказал бородатый. – Приходит Чубайс к Черномырдину, а тот сидит угрюмый, мрачный...

– Есть новости? – спросил Кротов.

– Погоди, доскажу. Чубайс спрашивает: «Что случилось, Виктор Степанович?» – «Ты знаешь, Толя, сегодня ночью как по голове ударило: ну не могу, не могу я понять эти наши реформы!..».

– А мне что делать? – подал голос белобрысый за окном машины.

– Заткнись, пожалуйста. Сидит, значит, чуть не плачет. Чубайс ему и говорит: «Успокойтесь, Виктор Степанович, я сейчас вам быстренько всё объясню». – «Эх, Толя, объяснить я и сам могу... Я их понять не могу!..» – закончил бородатый и первым принялся смеяться.

– Что за звонок? – снова спросил его Кротов.

– Звонок? – Юрий Дмитриевич удивленно посмотрел на телефонную трубку. – Ах да... Везёт вам, Сережа.

– А нам не везёт, – разочарованно произнес уже догадавшийся обо всём Геннадий Аркадьевич. – Казус белли отсутствует начисто.

Кротов взял протянутую ему трубку, выслушал сообщение и сказал: «Спасибо». Возвращая телефон, он намеренно рано выпустил его из пальцев и уронил на пол машины между передними сиденьями. Он видел, как дернулась за окном голова белобрысого; Юрий Дмитриевич не удостоил вниманием это мелкое и мстительное кротовское хамство.

– Я сам пойду, – сказал Кротов. – Дайте команду амбалам.

– Сделайте одолжение, – сказал Юрий Дмитриевич.

Кротов снова прошлёпал по жиже до калитки, обошел дежурившего на углу дома стрелка и постучал суставом указательного пальца по стеклу. Он увидел сквозь тюлевые занавески, как вздрогнула спина Слесаренко, и на один ужасный миг ему померещилось худшее, но тут спина качнулась в сторону и выглянул нахмуренный Степан, где-то на уровне слесаренковского плеча, а затем и сам Слесаренко повернулся лицом к окну и принялся высматривать причину стука в заоконной темной тишине.

– Выходите, – крикнул им Кротов. – Он нашёлся.