Слой-2

Глава девятая

Вторник с утра стал кошмаром. Честно говоря, он думал, что не успеет: договориться с иринкиным начальством о срочном отпуске на неделю; позвонить или заехать в школу и «отпросить» дочь и вписать ее в свой загранпаспорт; испугать, успокоить и уговорить маму семь дней посидеть с Митяем, переехав на это время к ним в квартиру – из маминой было слишком далеко до садика, не справится таскать его по грязи на руках. И еще пропал Лузгин, не появлялся и не отвечал на звонки, а было что передать ему срочное и важное (обзор понравился Юрию Дмитриевичу, он сказал: не зря, не зря). В полдень, кровь из носу, уже машиной на Екатеринбург – самолет вылетает в шесть вечера, надо еще выкупить билеты, а Ирине собраться и упаковаться, она суетилась и нервничала, никакой радости не было, слезы и крик: зачем всё это придумал, что за пожар, нормальные люди никогда и так далее.

Но успели. Кротов сам вел машину до Екатеринбурга, чтобы расслабиться за рулем, переключить внимание на дорогу и выплеснуть на нее накопившийся нервный заряд. Рядом справа сидел Геннадий Аркадьевич, скрашивал езду московским трепом; водитель, Ирина и дочь сидели сзади, он видел их в зеркале обзора: жена ехала как на расстрел, дочь тоже была в некоем шоке – летит за границу!

Смешно сказать, но раньше, на прежней дешевой работе, ему удавалось находить время и деньги для зарубежных поездок, а ныне, как стал директором в банковском филиале, вот уже четыре года никуда не выезжал – деньги были, но не было времени. Еще в позапрошлом году они оформили Ирине загранпаспорт, строили планы, и всё – на потом, на потом. Жена ни разу не бывала дальше Крыма, металась в женской панике: в чем ходить на Кипре, что там носят?..

Шубы и теплые куртки оставили в машине, как советовал Юрий Дмитриевич. Бежали к самолету на ветру, жена замерзла, Кротов прикрывал ее спиной и волок тяжелые сумки и чемоданы в растопыренных руках. Геннадий Аркадьевич опекал дочь Наташку, безмозгло озиравшуюся по сторонам и постоянно спотыкавшуюся на самом ровном месте.

Самолет был не наш – «триста десятый» аэробус авиакомпании «Сайпрус Эйрлайнс», пузатый и просторный. Кроме них, в салоне бизнес-класса не было никого. Маленькие чернявые стюардессы набросились на них втроем, помогали и советовали, непрерывно улыбаясь, одна вполне сносно говорила по-русски. Дочь Наташка сразу бросилась к окну, высматривала что-то в аэропортовских сумерках. Геннадий Аркадьевич деликатно сел в самый задний ряд, тоже у окна, с противоположной стороны. Они с женой устроились посередине, в широких креслах, просторно отстоящих – это вам не «тушка», где колени упираются в спину впереди сидящего.

– Ой как здорово! – сказала Ирина, навертевшись и обмякнув в кресле. – И сколько нам лететь?

– Часа четыре, может, побольше.

– Я согласна, если накормят.

– Еще как покормят, – голосом знатока выдал Кротов, хотя и сам летел впервые в иностранном самолете.

Пошли на взлет, зажглось табло о некурении и погасло через минуту, еще набирали высоту. Запахло дымом – Геннадий Аркадьевич уже курил по-свойски, уткнувшись носом в журнал «Итоги», купленный в аэропорту. Кротов решил присоединиться, но стюардессы уже катили ларцы на колесиках, предлагали напитки. Их обслуживала «русская»; Геннадий Аркадьевич что-то обсуждал с другой стюардессой по-английски. Кротов выбрал виски, заказал для Ирины «дюбоннэ» со льдом, сам достал, осмелев и освоившись, пакетик орехов из средней секции ларца.

– А чаю будет можно? – спросила жена. – Я замерзла.

– Конечно, – улыбнулась «русская». – Пейте ваш аперитив, я принесу, один момент, пожалуйста.

– Ой как вкусно! – пропела Ирина, прихлебнув из стаканчика.

«Ну всё, – подумал Кротов, – теперь будет охать и ахать, чего ни увидит: провинция!».

Дочь Наташка пялилась в заоконную тьму, потягивая сок через пластиковую соломинку. Большая уже, совсем девушка, скоро четырнадцать. Митяй бы сейчас уже носился по салону, лазил везде и всё спрашивал.

– Как ты думаешь, – сказала жена, – мама справится? Мы же никогда не оставляли с ней Митю надолго.

– Справится, – уверенно сказал Кротов, заглушая в себе те же мысли. – Он у нас парень понятливый.

– Я уже скучаю, – сказал жена.

– Ира, не накручивай себя, пожалуйста.

– Прощение, – сказала «русская», появляясь из-за шторочки. – Это вам будет удобно. – Она поставила на откидной столик чашку с чаем и накрыла Ирину мягким ворсистым пледом.

– Ой спасибо! – умилилась жена. – Как здорово! Наташа, ты хочешь согреться?

– Я не замерзла, – сказала дочь, не повернув головы от окна.

– Я так волнуюсь почему-то... – Ирина закуталась в плед и прилегла виском на кротовское плечо. – Всё так неожиданно... Вот прилетим, и выяснится, что я половину забыла дома, самое нужно не взяла...

– Купим там, не расстраивайся, это мелочи, – сказал Кротов и вспомнил о банковском счете, вчерашнем удивительном вечере; он ничего не сказал жене о свалившемся на них богатстве – да, именно богатстве: отныне они не просто хорошо обеспеченные, а богатые люди по русским, и не только русским, меркам. К тому же Кротов чувствовал нутром, что – начало, это всего лишь начало, если он не оступится и не собьется с нового, пусть и не ясного до конца, но обозначившегося курса в жизни.

– Извини, Ириша, я хочу закурить.

– Кури здесь, я не против.

– Я лучше пересяду. А ты подремай.

– Ну вот, только устроилась...

Геннадий Аркадьевич, увидевши вставшего Кротова, кивнул пригласительно на соседнее кресло.

– На Кипре время московское?

– По-моему, да.

– Вы там бывали, Гена?

– Повода не случалось.

– А что так?

– Как вам сказать, Сережа... Это же европейско-азиатская дыра. Бизнес там не делают, разве что деньги в «оффшорах», так в Гибралтаре «оффшорка» покруче. А насчет отдыха... Там тихо и скучно, Сережа. Туда ездят отдыхать немцы, англичане, скандинавы, в основном старики и старухи. Есть, конечно, тусовочный уголок – Айанапа, там дым столбом круглосуточно, но все равно не Флорида, не Канары, не Коста-дель-Соль... Мы будем жить в Лимассоле, для вас там куплен таймшер в «Интервал Интернешнл».

Кротов ни черта не понял, но кивнул одобрительно.

– Жена с дочерью выезжают впервые? О, тогда я вам искренне завидую.

– Это почему же?

– Нет ничего приятнее для настоящего мужчины, чем созерцать своих счастливых женщин. И знать, что это он им всё это подарил. Я прав, Сережа?

– Как всегда. У вас с Юрием Дмитриевичем монополия на правильные мысли. Вы давно дружите?

– Давно. Даже очень. Мы вместе учились.

– И, это... «стажировались» тоже вместе?

– А как же! – Геннадий Аркадьевич поглядел на Кротова с лукавством. – Интересно, да? Так и хочется поспрашивать? Джеймсы Бонды, красотки, пистолеты... Остыньте, Сережа, ничего такого не было. Давайте-ка еще закажем виски: отпуск у вас или нет?

Геннадий Аркадьевич нажал кнопочку на верхней панели и просемафорил пальцами выглянувшей стюардессе.

– Я вот что думаю, – сказал Кротов. – Еще когда в первый раз смотрел «Семнадцать мгновений весны». Ведь Штирлицу, чтобы стать штурмбаннфюрером, надо было здорово пахать на Германию, правда? С чего бы немцы ему погоны и ордена понавесили? То есть кого-то арестовывать, допрашивать, даже пытать, ну, не сам, так присутствовать. В фильме это... за кадром, но вопрос справедливый, согласитесь.

– Никаких «штирлицев» в ту войну у нас не было, поэтому ваш вопрос, Сережа, отпадает сам собой, хотя он чрезвычайно интересен с точки зрения морали и целесообразности. Были разведчики, были антифашисты, но никогда они у Мюллера и Кальтенбруннера не служили, с Гиммлером не общались – так сказать, не того уровня, это кино и литература, в жизни всё гораздо проще.

– А сейчас?

– Сейчас еще проще. Никаких идейных соображений, информация покупается за деньги и у нас, и у них.

– А как же разрядка, конец «холодной войны»?

– Я вам больше скажу, Сережа: никогда еще «црушники» не лезли к нам так нагло, как сегодня. Мы же теперь почти друзья, чего стесняться? Бродят по России с бабками чуть ли не в открытую. Купили, сволочи, прогноз нефтедобычи – секретнейший стратегический документ с раскладками по каждому нашему месторождению – совершенно легально за полторы тысячи долларов!

– Ну а мы-то, мы-то что? Ушами хлопаем?

– Я, Сереженька, уже на пенсии. Наши хватились – нет такого закона, все дозволено. Пейте, Сережа, это «Гленфиддиш», он стоит в Англии бешеных денег.

Кротов попробовал: вкусно, но резко. «Виски с дымком... Какой дымок – самогон чистейший».

– Вы поселитесь с нами?

– Ну зачем же мне вас стеснять. У меня дело, у вас отдых. Дня три, как поселитесь, развлекайтесь смело, в «Интервале» есть русские гиды, возьмите машину, покатайтесь по острову. Там левостороннее движение, как в Англии, но ничего, привыкнете быстро. А в пятницу после обеда будьте, пожалуйста, в номере – поедем в банк, совершим некоторые приятные формальности. Сколько у вас сейчас денег с собой?

– Пять тысяч.

– Ну, до пятницы хватит, – рассмеялся Геннадий Аркадьевич и раскрыл журнал. Кротов посидел еще рядом, выкурив новую сигарету, и вернулся в свое кресло.

– Ты знаешь, где здесь туалет? – шепотом спросила жена.

– Наверно, в хвосте, как обычно.

– Ты меня проводишь? Я что-то теряюсь, как девочка.

– Эх ты, кулёма деревенская, – сказал Кротов с покровительственной улыбкой.

В салоне туристского класса люди сидели теснее, дальние ряды клубились сигаретным дымом. Мужчины уже пили водку, заедая домашней вечной колбасой, кое-где резались в карты на опрокинутых спинках сидений. «Руссо туристо», – подумал Кротов без неприязни. А что? Это раньше русские сидели в загранице как пришибленные, а теперь гуляют почище немчуры, и правильно: знай наших, за всё заплачено своими кровными.

– Ты зайдешь со мной сначала, я не знаю, что там и как нажимать.

– Кулёма.

– Перестань, пожалуйста. Мне это слово не нравится.

Они зашли в кабинку, Кротов огляделся, почитал надписи, повернулся к двери и нажал рукоятку запора.

– Что ты делаешь?..

Такого не было давно. Он путался в тряпках, зажимая губами трепещущий испуганный рот, мял руками и толкался, не зная, как устроиться, пока не рухнул задом на крышку унитаза и затащил жену на колени и ближе.

– Ты с ума сошел, – прошептала Ирина, когда всё кончилось. – Какой вы пылкий, дяденька, я и не подозревала...

– А вы такая гладкая, тетенька, и мягкая внутри. Не хочу вылезать из тебя.

– Ой, сейчас постучит кто-нибудь... И вообще, мне надо, Сережа... Закрой глаза, пожалуйста.

Он вернулся в свой салон с улыбкой молодого хулигана.

Подошла стюардесса, другая, не «русская», щебетала нечто вопросительное; Кротов пытался уловить отрывки знакомых английских слов, мучился непониманием, пока дочь небрежным голосом не соизволила вмешаться.

– Она спрашивает, будем мы обедать сейчас или попозже.

– Давайте сейчас. Честное слово, жрать уже хочется.

– Нау, – мяукнула дочь, и стюардесса всем своим видом изобразила удовлетворение.

Пришла и плюхнулась в кресло жена, пахла свежими духами.

– Сейчас будем есть, – сказала дочь. – А папа будет жрать.

– Как ты выражаешься, Наталья?

– Это его собственное слово.

– Ну, зазналась, – сказал Кротов. – Она, видите ли, общалась со стюардессой по-английски.

– Вот и отлично, – сказала жена с гордостью. – Хоть один человек у нас сможет на Кипре разговаривать с людьми.

– Как два пальца, – сказала дочь, повергнув мамашу в недлительный шок.

Стюардесса принесла и раздала меню.

– Вам помочь, предки?

– Сами справимся, – буркнул обиженный всеми Кротов. Он пробежал глазами красиво напечатанный лаковый лист и понял, что два варианта: мясо с чем-то и рыба с чем-то, какие-то салаты и черт его знает что еще в длинном списке.

– Рыбу или мясо? – спросил он Ирину.

– Давай рыбу! И много!

– Уж сколько дадут...

– Плиз? – пропела стюардесса, сверкая зубами.

– Да, плиз, конечно...

– Если берете рыбу, скажи просто: номер два. – Дочь была невыносима.

– Плиз, номер... намбер ту! – выговорил Кротов; жена закивала старательное и часто, как будто качание головы тоже требовало перевода.

– Оу, йес, файн! – обрадовалась стюардесса и затараторила что-то Наташке. Та выслушала и ответила легко и длинно; жена толкнула локтем Кротова: ты только посмотри, какая умница!..

– Крайнц хагель доннер веттер нох айн маль! – выпалил Кротов; стюардесса нахмурилась и спросила:

– Вас, вас?

– Ну тебя, Сережа! Наташенька, скажи, что папа шутит.

– И пусть еще виски принесет.

– Оу, скотч, йес, файн, – снова обрадовалась стюардесса. – Фиддиш, ригал, джонни зе блэк?

– Фиддиш, – гордо ответствовал Кротов и тоже сказал: – Фаин.

Потом ели, спали, пили и снова ели. Наташка замахала ему от своего окна, он уселся позади и увидел внизу на лунном море темные неправильные пятна каких-то островов.

– Если бы мы сейчас упали, – сказала дочь, – то смогли бы доплыть до них и спастись.

– Дура ты, милая, – сказал Кротов дочери, и она не обиделась: так это было по-доброму сказано.

На пятом часу полета, когда казалось уже, что никогда никуда не прилетим, так и будем жить вечно в этом ставшем домашним салоне, стюардессы в учтивых соседях, болтают с Наташкой, носят ей какие-то проспекты, Ирина дремлет по третьему разу, они с Геннадием перешли на «Чивас Ригал» и безо льда, – вдруг справа выплыли огни, всё больше и больше, обнаружился город в дорожных светящихся лентах, темных букашках автомашин, трассирующей очередью близко возникли яркие посадочные знаки, толчок и качание, аплодисменты в заднем салоне...

– С прибытием на кипрскую землю! Аэропорт Ларнака, – сказал Геннадий Аркадьевич. – Воздух плюс двадцать четыре, море плюс двадцать одни. Поздравляю!

– Я знаю, – сказала дочь. – Объявляли по радио.

В аэропорту Геннадий Аркадьевич увлек их в коридор с надписью «грин» – это Кротов знал: «зеленая» зона, свободная от таможенного досмотра, если тебе нечего декларировать. В зоне прибытия Геннадий Аркадьевну быстро вычислил парня с табличкой в руках – Кротов вначале прочел её как «одиннадцать», но потом догадался, что это две английские буквы, аббревиатура того самого «Интервала», который «Интернешнл».

С трудом, но упихали сумки с чемоданами в багажник «мерседеса», Гена сел спереди, а они сзади рядышком, все втроем, Кротова стиснули в середине: женщинам хотелось у окна.

– Как жаль, что уже ночь, – сказала Ирина. – Вокруг совсем ничего не видно.

– Еще насмотришься, – проворчала дочь, опередив отца дословно. – Это что, горы?.. Самая высокая гора на Кипре – тысяча девятьсот пятьдесят один метр. Туда можно заехать на машине. «Когда и где успела вычитать?» – подивился Кротов. – А север острова захватила Турция в семьдесят четвертом году.

– Это правильно есть, – сказал водитель. Кротов никак не мог избавиться от ощущения, что они едут по встречной полосе и сейчас непременно в кого-нибудь врежутся. – Была война, англичане нас бросили. Немного англичане воевали за нас, как добровольно, мы им ставили памятник как герою. Спасибо русским, нас спасал Громыко. Греки нас тоже бросили. Сами начинали и бежали к себе на Грецию. Они говорили: братья! И бежали на Грецию. Мы простили, но помнили.

– Следите за дорогой, – сказал Геннадий Аркадьевич. – И, если можно, едемте быстрей, уже поздно, нам надо в отель.

– Да, отель, знаю, – сказал водитель и замолчал.

От выпитого виски начиналась нудная изжога. Гена-экстрасенс выудил из сумки пластиковую фляжечку минералки – не постеснялся, забрал в самолете – и протянул через плечо.

– Освежиться не желаете?

– Если не сладкая, то не хочу.

– Тебе и не предлагают, малявка, – сказал Кротов и принялся свинчивать пробку.

Все стекла в машине были опущены, но ветра не ощущалось, точнее, его температуры, как это случается только на юге: был исключительно ровный и плотный нажим упругой воздушной массы, пахнувшей морем и зеленью. Ирина взяла его под руку, прижалась щекой.

– Как хорошо...

Добрались почти в полночь. Кротов полез за бумажником, но Геннадий Аркадьевич сказал, что машина оплачена «Интервалом», а чаевые не приняты: строго по счетчику, запомни на будущее.

Из подъезда на залитое светом крыльцо вышли двое молодых в гостиничной белой униформе. Геннадий Аркадьевич объяснился с ними по-английски, передал какие-то бумаги, сложенные длинной четвертушкой. Один принялся их листать, другой открыл багажник «мерседеса» и выгружал багаж, показывая каждую сумку Ирине; та кивала или старательно мотала головой, и тогда вещь возвращалась в багажник.

– Оформитесь утром, к вам в апартаменты придет после завтрака клерк-переводчик. Сейчас вас проводят, располагайтесь и отдыхайте. Скажите мне, в котором часу намерены завтракать – я передам персоналу.

– Я и сама могу сказать, – как бы в сторону проговорила дочь.

– Сори, мэм, райт ю а, – поклонился ей Геннадий Аркадьевич. Наташка фыркнула и отвернулась.

– Сейчас мне назовут ваш номер: я позвоню вам через полчаса, если не возражаете.

Геннадий Аркадьевич бросил обслуге несколько быстрых фраз, козырнул Кротову и нырнул в машину.

Служители нагрузились поклажей, Кротовы шли налегке. Они обогнули здание офиса и направились за белыми куртками через ворота, лабиринтом садовых дорожек, петлявших меж двухэтажных вычурных коттеджей; пересекали по маленьким мостикам выложенные кафелем каналы с журчащей водой, шли краями подсвеченных снизу бассейнов, где люди в синих комбинезонах сачками на длинных-предлинных ручках собирали с поверхности воды палую листву. И надо всем этим великолепием висело бархатно-черное южное небо без звезд.

– Ноябрь... С ума сойти, – сказала шепотом Ирина.

Возле очередного коттеджа мужчины в белых куртках остановились и обернулись, один приглашающе качнул чемоданом. Наташка первая взлетела на второй этаж по коленчатой лестнице, уже заглядывала внутрь сквозь стеклянную дверь.

За дверью открылся большой холл (как потом выяснилось – гостиная). Мужчины в белом включали свет, по балетному разводили руками, демонстрируя предметы и устройства, открывали и закрывали разные двери. Кротов с женой стояли истуканами посреди комнаты и озирались, потом жена вздохнула и присела, но почему-то на чемодан, а не на стул или в кресло. Наташка же с деловитым видом ходила вслед за «боями», переспрашивала не по-русски, тоже все включала и выключала, открывала и закрывала, пока демонстраторы-носильщики не вручили ей почтительно ключ с огромной пластиковой «грушей» и не откланялись, сверкая зубами на коричневых лицах.

– Предки, у нас не номер, а кайф, – сказала дочь и упала на диван.

– Так, – сурово сказал Кротов. – Теперь я посмотрю. Ну, рассказывай.

Гостиная была размером с их квартиру. В левом углу за стойкой наподобие буфетной располагался полный кухонный набор мебели и оборудования с огромным, выше Кротова, холодильником, куда он не преминул заглянуть и обнаружил коробку пива незнакомой марки «Кео», минеральную воду и соки в коробках. На обеденном столе бугрилось нечто, накрытое салфетками, и Кротов посдергивал белые крахмальные тряпочки одну за другой, обнаружив тарелки с холодным нарезанным мясом, красивыми овощами и фруктами. Наташка взвизгнула и бросилась к столу хватать руками.

В другом углу чернел огромный телевизор, блестела горка со стеклом и посудой, и еще кресла, и диван, и еще один длинный стол темного дерева с тонкими гнутыми стульями, и торшеры в виде склоненных цветов...

– Идем дальше, – сказал Кротов и увлек жену за плечи. – Наташка, не ешь руками!

– Так вкуснее, – сказала дочь, передвигаясь вокруг стола в наклонном положении.

Было три спальни: две небольшие и одна просторная, с огромной квадратной кроватью и отдельным санузлом – право, неловко было именовать этим серым коммунальным словом открывшееся глазу кафельно-фарфоровое великолепие с золотистыми вкраплениями кранов, краников и труб.

– Мы спим здесь, – резюмировал глава семьи. – Наташка здесь. А кому третья?

– Третья для гостей, старичье! – сумела выкрикнуть Наташка набитым вкусностями ртом.

В гостиной за диваном Кротов нашел еще одну неприметную дверь, открыл и заглянул: это общий санузел, еще шикарнее – огромная ванна вмурована в пол, в стенках и дне какие-то лишние дырки: неужто легендарная система «джакузи»?

– Эй, предки, пойдемте есть в патио!

Наташка открыла входную дверь и таскала тарелки на веранду, где стояли стулья и стол из бамбука. «Патио... Хренятио!» – оскорбленно сказал себе Кротов, вытаскивая из холодильника пивную упаковку.

– А вина там нет? – спросила не любившая пиво жена, когда расселись у стола и Кротов откупоривал бутылки.

– Ну ты вообще!.. Тебе этого мало? – широко развел руками Кротов и забрызгал пеной сидевшую справа Наташку.

– Тебе после виски пиво вредно не будет? – ехидно спросила дочь, стряхивая пену с футболки.

Ирина пригубила пиво, потрогала губами блестящую маслину.

– Подумать только: еще вчера, еще сегодня с утра эта грязная Тюмень, эта сырость, этот холод...

– Плохие апартаменты, – сказала дочь. – Отсюда моря не видно. Давайте поедим и сходим к морю!

– Да ты что! – изумилась жена. – Первый час ночи!

– А здесь начало одиннадцатого, еще совсем рано. Мне ребята сказали, – Кротов отметил это «ребята»: «Я тебе покажу ребят!» – что сейчас как раз все развлекаются, поэтому никого и нет, здесь принято только ночевать, а гуляют в ресторанах и в казино, и в ночных клубах почти до утра, а потом спят до обеда. Вот так, – закончила дочь и показала предкам язычок.

– И в самом деле: прошвырнемся к морю?

– Вы идите, а я... Слишком много всего в один день, мне трудно переваривать... Идите, а я всё распакую и разложу. Только недолго, пожалуйста, мне одной тут оставаться как-то... страшновато поначалу.

– Что сказать? Кулёма, – Кротов подмигнул дочери, образуя антииринкин альянс. – Слушай, а ведь мы дорогу не найдем, тут так все запутано...

– Я найду, – сказала дочь. – Здесь все бунгало под номерами, наш семнадцатый, а у ворот – первый.

«Бунгало, патио, джакузи... Охренеть».

С пива его повело, но не очень; был кураж и желание двигаться.

За воротами комплекса Кротов покрутил головой в поисках морского направления. Один конец узкой улицы поднимался наверх, и Кротов решил, что море наверху быть не может, и не ошибся: они с Наташкой не прошли и двух кварталов, как уперлись в оживленное шоссе, за которым был парапет и дальше сплошная чернота; спустились в подземный переход и вышли прямо на берег, обозначенный во тьме рваной белой линией прибоя.

Сидели молча на деревянном пляжном лежаке; Наташка сказала, как штампик поставила:

– Средиземное море... А что на том берегу?

Кротов повспоминал карту – изучал предложенную стюардессой в самолете – и сказал:

– Наверное, Египет. Или Израиль.

– Обалдеть можно, – вздохнула взрослая дочь.

– Здесь можно сесть вечером на корабль, и утром будем в Египте.

– Ой, – закричала Наташка, – давайте сплаваем!

– Ты еще здесь-то не побыла, а уже: спла-а-ваем!

– А мы завтра за день всё посмотрим и поедем, пап.

– Не спеши, – сказал Кротов. – Мы сюда еще вернемся, и не раз. Летом или осенью. А можно и весной, в мае. Нет, в мае у тебя школа... Ладно, потопали к маме.

Ирина возлежала на диване в неизвестном легкомысленном халатике и смотрела телевизор: нехуденькая певица плакала по-гречески под треньканье струнных инструментов. Жена всё разложила, помыла и убрала, и эти привычные хозяйские хлопоты примирили ее с новым временным домом.

– В туалете унитаз неисправен, – сказала Ирина в качестве приветствия. – Вода всё время стоит и не уходит.

Кротов рассмеялся. В отличие от пугающей ванны «джакузи», система иностранных унитазов была ему знакома.

– Успокойся, это сделано специально. Потом поймешь зачем.

– Наташка, спать! – ответила жена.

Кротов взял телевизорный пультик, сказал: «Извини», – и прошелся по кнопкам. Сплошные греки: даже американские старые боевики, и те со смешным переводом, Майкл Дудиков здорово «шпрехал» по-гречески. Кротов вспомнил полу-анекдот про Штирлица на казахском экране: «Салям алейкум, Гитлер-ага!..». Он даванул очередную кнопочку и попал на канал «Евроспорт» – шел футбол, и он сразу узнал полосатую форму «Ювентуса», и закричал: «Ого-го-го!» – и потащил кресло ближе к экрану, а жена сказала: «Всё, это конец. Дочь, мы потеряли папу!..».

Он пришел в спальню довольным и хмельным – допил за футболом всё пиво, глаза слипались. Ирина проснулась от его движений, притиснулась сбоку – тепло и мягко, но как было в самолете – уже не было, хотя тоже было хорошо и по-забытому долго; выветрился сон, он лежал на спине и шептал в потолок Ирине, что в систему курортов компании «Интервал Интернешнл» входит несколько десятков стран и можно меняться: кто-то приедет сюда, в их апартаменты, а они поедут в Италию или Грецию, или даже в Швейцарию, будут кататься на лыжах в горах, или на Багамы, это страшно далеко и экзотично, и так – на всю жизнь, это их собственность, пусть и на две лишь недели в году, но можно доплатить и выкупить целый месяц, можно будет посылать сюда друзей, можно вывезти наших старушенций – твою и мою, пусть увидят под занавес рай на земле...

– Я и забыла, – сказала жена, – звонил Гена, когда вы ушли, оставил свой телефон.

Кротов хотел поругать жену за рассеянность – дома сделал бы это непременно, деловые звонки есть святое, но здесь и сейчас, размякший от близости, пива и южной теплой прохлады, он лишь шевельнулся под простыней и сказал:

– Ну и черт с ним.

Проснулись от Наташкиного стука и голоса: уже принесли завтрак, был девятый час утра по местному времени, совсем не выспались, побаливала голова, Ирина жаловалась тоже: у него похмелье, у нее – переакклиматизация, упало давление. Он поднялся первым и закрылся в санузле, вошел в просторную душевую кабинку, отрегулировал и пустил воду; было привольно стоять на широком полу под резкими крупными струями, это вам не в домашней ванне перетаптываться с опаской поскользнуться и что-нибудь сломать. Потом брился у зеркала – тщательно, на два раза, и даже поприседал немного и помахал руками.

Завтракали в патио; внизу на дорожках, скрытых листьями, звучали шаги и голоса, кто-то шумно плескался в бассейне, долетал детский смех, далекая чужая музыка; утреннее вязкое тепло обволакивало вымытое тело. Ночью сквозь сон Кротов слышал какие-то крики и песни, и вроде по-русски, а может, приснилось родное.

Завтрак был американским: миска с хлопьями, молочник, апельсиновый сок, яичница с беконом, тосты, масло, джем и кофе. Ирина обычно не ела по утрам, не было аппетита, а здесь вдруг «разъелась», Кротов даже сказал: «Будем толстенькими, кулёма?». Знал ведь, что слово не нравится, но так и лезло на язык, вот же гадство в характере.

После завтрака собрались купаться. Пока женщины шептались и трясли купальниками, Кротов позвонил Геннадию Аркадьевичу, извинился за вчерашнюю необязательность, но Гена весело отмёл его пардонности, сказал, что день свободен, купайтесь, гуляйте и вообще отдыхайте, а вечером в девять он заедет и повезет их в таверну на местные песни и танцы.

Долго спорили, где купаться: в бассейне или в море. Ирина была за бассейн, море уже прохладное наверняка, но вчерашний альянс победил и сегодня. Собрались и спустились вниз, снова шли по дорожкам и мостикам. В мелководных каналах и кафельных лужах барахтались загорелые дети, съезжали на попках по горкам, с визгом плюхались в руки загорелых мамаш и папаш, и Кротов пожалел, что не взяли с собой Митю: Ирина хотела, но Кротов сказал, что не даст отдохнуть по-нормальному. Старый и глупый дурак, теперь будет скучать и мучиться.

Навстречу двигалась семья с тремя детьми, судя по возрасту старших и младших – бабушка-дедушка с внуками. Кротов посторонился, пропуская на узкой дорожке, и пузатенький дед в шортах и майке сказал ему:

– Утро доброе.

– Привет, – сказал Кротов. – Наши в городе.

– Здесь половина наших, – сказал дед, пронося свое пузо, и Кротов подумал, что ночью ему не приснилось.

На берегу, едва расположились с лежаками – пришлось поискать свободные, у моря всё было занято, нашли повыше, у деревьев, Наташка сбегала куда-то и приволокла непромокаемые тонкие матрасы, чтобы не лежать на досках: молодец, сориентировалась быстро, – Кротов решил первым опробовать воду и побрел неспешно вниз, стесняясь бледного, рыхлого тела, и у самой воды наткнулся на Горшкалева: тесен мир, особенно на Кипре.

Саша Горшкалев был хорошо знаком Кротову как отец первой в городе биржи недвижимости. Кротов там тоже поучаствовал – правда, без особого успеха. Нынче Горшкалев, по слухам, занялся еще и турбизнесом, что-то придумывал с греками. Кротову попадалась на глаза его реклама в тюменских газетах.

Горшкалев был с женой и детьми, совмещал отдых с делами на Кипре. Кротов бывал пару раз у них в доме, изумлялся горшкалевской системе воспитания: маленький сын и дочь постарше, худые и загорелые, по утрам обливаются холодной водой, ходят на руках и делают десять «мостиков» кряду, говорят не по-нашенски, вслух читают Гумилева – и не знал бы, что Гумилев, но сын объявлял, как на утреннике.

Разговорились о том о сём, тем более что лезть в море не очень-то и хотелось. Горшкалев узнал про кротовский таймшер, сказал, что обдираловка, можно дешевле и лучше, и пляж здесь каменистый, детям не очень удобно, а вообще Кипр для семейного отдыха – то что надо, но в Греции лучше, особенно на западном побережье.

– Как вода? – спросил Кротов.

– Отлично. Но детям всё же лучше в бассейне – там чисто.

Кротов собрался с духом, помахал рукой своим и пошел в море, оступаясь на видных и скрытых пеною камнях. Горшкалевское «отлично» прокатилось мурашками до шеи, но он загнал себя в воду по грудь, задыхаясь в ознобе, нырнул с головой, яростно заработал руками и ногами, и когда вынырнул и замотал головой, убирая с глаз воду и волосы, всё уже было нормально. Горшкалев размеренно плыл впереди, опустив голову в воду, Кротов так не умел и поплыл за ним медленно, разгребая руками от подбородка, потом лег на спину и закрыл глаза. Погруженные уши ловили далекий моторный стук, солнце припекало сквозь веки, проявляя на глазных яблоках смутные пятна и полосы. Он перевернулся шумно на живот и поплыл дальше, к гряде каменного мола, где уже сидел маленький, далекий Горшкалев.

Он взобрался по скользким камням и сел рядом, переводя нестойкое дыхание. Наташка прыгала под деревьями и махала ему полотенцем, жена Ирина смотрела с лежака из-под руки, приподняв голову. «Ты молодец», – сказал себе Кротов. Дочь перестала прыгать и показывала пальцем куда-то вверх и в сторону. Кротов обернулся и посмотрел в небо: высоко над морем летел на парашюте привязанный тросом к мчащемуся катеру какой-то счастливый камикадзе.

– В город сходим? – спросил он Горшкалева.

– Лучше вечером. Сейчас жарко, да и скоро сиеста, всё закроется, это же юг. Кого мы видим! – сказал Горшкалев, адресуясь к подплывающей жене. – Большой успех, но плыла ты неграмотно.

– Он всех всему учит, – сказала Кротову горшкалевская жена Галина, держась рукой за камень и отдувая воду с носа. – Бедные дети, бедная я...

Поплыли назад, Кротов снова отдыхал на полпути, слушал новые подводные звуки. Почти у берега наткнулся на Ирину с Наташкой, вяло двигавшихся на мелководье, схватил жену за руку и повлек на глубину, та упиралась и говорила про акул, Кротов смеялся и тащил всё дальше, пока не увидел: не шутит, действительно боится, лицо растерянное и злое, и тогда отпустил, и вдруг сам почувствовал под животом и ногами бесшумную невидимую неизвестность, и тоже поплыл энергично к берегу, и перевел дыхание, только коснувшись пальцами дна, дальше шел на цыпочках – хватит, наплавался.

Он рассказал про сиесту, но женщины рвались в поход и зрелища; они переоделись в сухое и вышли на прибрежное шоссе, где проезжавшие такси сигналили им и притормаживали. Город был рядом, жили на окраине, но Кротов решил: едем в центр на машине, оттуда вернемся пешком.

– Руссия? – спросил таксист. – Хорошо! Калимера!

В первом попавшемся банке поменяли доллары на кипрские фунты, Кротов дал пятьсот фунтов жене и сказал: «Вам на семечки».

Первый шопинг принес разочарование: очень дорого и выбор не слишком. В магазинах было прохладно, спасибо кондишенам, и разрешали курить, пока женщины рыщут, так что Кротов впервые в жизни сказал жене: «Не торопись, смотри внимательно», – а дома гнал из магазинов чуть ли не пинками, не выносил толкучку и грубую магазинную публику. А тут, когда в трикотажной лавке ему предложили пива, он и вовсе размяк и умилился, сидел под вентилятором и браковал одну кофточку за другой, лишь бы не снова на жару; продавщицы негромко переговаривались с Наташкой, дочь бегала к отцу с обновками и возвращалась. Кротов пил пиво и не соглашался, но тут жена вышла из кабинки в светлом брючном костюме, сидел как влитой, затащить бы в кабинку, как в самолете: что это с тобой, старик? И Кротов сказал, что вот это годится, это берем однозначно, жена покраснела от удовольствия и вертелась перед большим зеркалом; дочь заходила то слева, то справа; продавщица обернулась к Кротову, поцеловала и отдернула от губ сложенные колечком пальчики.

– С тобой всё ясно, – сказал Кротов. – Теперь пошли искать Наташке.

– Чего искать? – Дочь таращила глаза в испуганном восторге.

– Всё, что найдем. Папан гуляет.

В большом супермаркете, обнаруженном сразу за углом, Кротов уселся в баре и пустил женщин на вольный покупочный выпас. Иногда прибегала жена уже с новыми фирменными пакетами в руках, складывала их возле Кротова, говорила: «А тебе когда будем смотреть что-нибудь из мужского?». Кротов хмыкал невнятно, и жена уносилась на эскалаторе вниз или вверх, глядела со ступенек озорно и рассеянно.

Короче, нахапались и пришлось снова брать такси. Тащились с пакетами по своим уже в доску дорожкам и мостикам, Кротова нервировали взгляды отдыхающих: приехала деревня, хватает всё подряд в первый же день, а бабам начихать, ползут счастливые, до вечера будут кривляться у зеркала... Встретился тот же пузатый, брёл один с авоськой, сказал, что за выпивкой, тут рядом магазин, в пять раз дешевле, чем в баре. Кротов просил обождать и погнал своих женщин галопом, бросил пакеты у двери и помчался к пузатому. «Купи мне вина!» – успела крикнуть Ирина.

Пузатый представился как Петр Иваныч и повел Кротова через кусты к другому сокрытому выходу – прямо к дверям «гастронома», через центральный вход кругом и дальше, сам нашел этот путь лишь позавчера. Кротов надумал было приколоться по вискарю, ассортимент был что надо – чувствовалась бывшая английская колония, но Петр Иваныч отсоветовал: дорого, местное бренди куда вкуснее и стоит копейки, притом есть выбор по градусности – от двадцати восьми (это «утреннее», с подмигом пояснил пузатый) до «вечерних» пятидесяти. Кротов выбрал «дневное» – знакомые сорок градусов и бутылку вина «Командарие», опять же читал про него в самолете – сувенирное вино, гордость кипрских виноделов. Купил еще сыра и местный лаваш, запаянный в тонкую пленку.

«Дома», конечно же, разгорался стриптиз, тряпки летали туда и сюда. Кротов сказал: «Пошли вон, бесстыдницы», – и загнал женщин в спальню, а сам уселся с бутылкой у телевизора и врубил «Евроспорт». Показывали гольф, очень длинно и скучно, а бренди и в самом деле было отличным – густым и нерезким, слегка обжигало гортань и мякоть щек. Кротов унюхал, что его тело кисло пахнет морем и потом, поставил на пол бутылку и пошел в душ. Когда вернулся, бодрый и влажный, на экране всё так же махали дурацкими клюшками, и вдруг ему стало невыносимо скучно в этой шикарной комнате, на этом шикарном острове с его шикарным морем и пальмами и прочей чужой ерундой. Было ощущение, что кончился завод, как в будильнике, и всё остановилось, но тут пришли наряженные в новое жена и дочь и стали спрашивать, где они будут сегодня обедать. Дочь сказала, что в «Интервале» полупансион, то есть оплаченные завтрак и ужин, обедать можно где угодно, есть местный ресторан, но это неинтересно: там они будут ужинать каждый вечер, а на обед лучше сходить на набережную, там куча ресторанчиков, рассказали девочки на пляже, все так делают, и не только русские.

– Ну если не только русские... – сказал Кротов и пошел одеваться. Жена советовала шорты – опять же «все так ходят», эти проклятые кипрские «все», но Кротов застыдился мохнатых бледных ног и натянул брюки, как ни ругали его женщины и как ни отговаривали. Сдался в одном: надел плетеные босоножки с белыми носками – до этого шлепал в кроссовках – и белую же кепку-бейсболку от солнца. Ирина вырядилась в купленные шорты, белые в цветах; Наташка щеголяла в джинсовых, обрезанных до крайности, вся задница на виду, паршивица, где так ходить научилась? Еще годика два, и нужен будет глаз да глаз, не принесла бы в подоле...

– Зря мы оставили Митю, – вздохнула Ирина.

– Не трави душу, – буркнул Кротов; он тоже смотрел на чужих детей.

– Надо будет позвонить, как они там?

– Позвоним завтра, завтра седьмое, заодно поздравим бабку с праздником.

– А почему бы не позвонить и сегодня, и завтра?

Кротов задумался: и в самом деле, почему? Денег – море, хоть сутками болтай по международной, но сидит же в печенках вбитая социализмом прижимистость.

На набережной снова встретили Горшкалевых, только шли еще с пляжа – спортсмены ненормальные. Кротов звал их пообедать вместе, Галина сказала: «Мы не обедаем, Александр Сергеевич не разрешает, только фрукты и сок». Горшкалев сказал: «И правильно, кто же ест в такую жару?». Есть и в самом деле не хотелось, но раз уж пошли, куда денешься.

Вся городская обочина прибрежного шоссе была утыкана ресторанчиками, столики под зонтиками и парусиновыми навесами теснились грибной полосой, и не всегда угадывалось, где кончается один ресторанчик и начинается другой. На всякий случай Кротов выбрал место, где имелось меню на русском: деревянные щиты с меловыми надписями стояли прямо на тротуаре, не ошибешься.

Пожилой усатый официант принес «картонку» и поздоровался по-русски, а ведь ни слова не произнесли пока, неужели так видно? Дочь подсказала шпионским голосом, что надо заказывать простую «фиш энд чипе», очень вкусно и недорого, и местные деликатесы в наборе, там должно быть написано: кипрские деликатесы.

– Тоже девочки посоветовали? Или мальчики?

– Посоветовали, а что?

Кротов заказал и то, и другое каждому. Насчет «фиш энд чипе» официант кивнул, а про деликатесы сказал, что одного набора хватит на всех. Кротов засомневался, но усатый подмигнул заговорщицки: хватит и еще останется... Прожив на Кипре всего лишь полдня, Кротов сумел заметить и оценить приятную манеру местных служителей сервиса – ровную, без подобострастия или высокомерия: тебе были рады по-доброму, но никто не плясал и не жульничал вокруг твоего кармана.

Жареная в сухарях рыба была ничуть не хуже позавчерашней «московской» осетрины: и в самом деле, как быстро всё получилось, могли ли думать тогда, Ирина права – фантастика. Усатый убрал моментально опустевшие тарелки, еще раз подмигнул Кротову, и тогда четыре официанта с четырех сторон торжественно атаковали стол и загромоздили его, Кротов пересчитал, шестнадцатью тарелками и блюдами со всякой всячиной. Трое ушли, поклонившись с улыбками юных Хоттабычей, усатый задержался у стола и принялся объяснять, что именно им подали и в какой последовательности это следует употреблять. Кротов прикинул объем предстоящего обжорства и заказал бутылку вина.

– Ну вот, – сказала Ирина, – а ты хотел каждому такое... Умерли бы! Положи мне паштет.

Острое мясо в виноградных листьях, колечки жареного в кляре кальмара, фаршированные бог знает чем вкуснющие баклажаны, огромные креветки в белой пряной заливке, розовый паштет из неведомых компонентов... Ирине паштет понравился больше другого, доедала ложкой прямо из ванночки, а когда усатый пришел убирать стол, спросила: «Из чего?». Усатый сказал: «Из улиток», – Ирина заметно побледнела, допила из бокала вино и попросила мужа быстро налить еще. Наташка давилась едой и смехом, искоса поглядывая на оцепеневшую мамашу.

Когда Ирина перевела дух и робко пожелала кофе, из-за ее спины стали приближаться официанты с новыми тарелками в руках. Очевидно, жена уловила промельк ужаса в мужниных глазах, услышала шаги и всё поняла правильно, схватилась рукой за горло и прошептала:

– Господи, неужели еще?..

Что они ели дальше, Кротов потом не помнил; выкурил подряд две сигареты, уставившись на море против солнца. Очередной камикадзе парил в небесах под скользящим куполом, и Кротов решил, что обязательно попробует, только не после обеда: парашют не выдержит и лопнет, если не лопнет брюхо.

«Дома» они с женой попадали убито на кровать, стонали и отдувались, Кротов поклялся в верности Горшкалеву: никогда больше, только пиво и без всякой закуси. «Только сок», – поправила жена. «Пиво», – сказал упрямо Кротов и перевалился на бок. В комнате было душно, он поискал глазами кондиционер и не нашел его. «Апартаменты, мать твою», – ругнулся он мысленно и тут заметил на стене у потолка черную решетку и переключатель рядом. Кряхтя и охая, слез с кровати, потянулся вверх и крутанул переключатель вправо до упора. Послышалось гудение, он приблизил лицо к решетке и ничего не почувствовал, хотел уже выругаться вслух, когда в лицо ему ударила восхитительная ледяная волна. Через десять минут они влезли под простыни, а еще через десять жена достала из тумбочки теплое одеяло; укрылись оба и заснули тут же.

В семь часов пошли на ужин в ресторан. Перед ужином купались в бассейне, Кротову не понравилось: вода чересчур перегрета, совсем не освежает, а вот в комнате – лютый холод, жена попросила выключить кондишен, и открыла дверь на балкон, впустила внешнюю жару. За ужином почти не ели – так, ковырялись, помнили про обещанную Геннадием Аркадьевичем ночную таверну. Кротов прислушивался к разговорам за соседними столами: прав Петр Иванович – русские оккупировали Кипр; иностранцы угадывались по вечерней одежде, а вот Кротов, болван, послушался Ирину, как назло, и приперся в шортах и пляжных шлепанцах. Урок пригодился, и когда в девять под окнами раздался призывно-бодрый голос Геннадия Аркадьевича: «Эй, Кротовы, вылезайте из норы!» – спустились к нему во всем блеске: Ирина в бархатном синем платье в обтяжку и декольте, Наташка в белом, кисейном, сам Кротов в шелковом черном костюме и белой рубашке со стойкой. Гена тоже был в черном, при виде нисходящих по лестнице Кротовых поднял брови и зацокал языком, кавалерским кренделем подал руку Наташке, Кротов приглашающе поклонился Ирине, и они отправились легким шагом к воротам, где их поджидал наемный лимузин с шофером.

Выехали за город, ветерком пролетели по горному серпантину и въехали с гравийным хрустом на открытую, залитую светом площадку у обрыва, где гремела музыка и между длинными столами и лавками плясали юркие парни и девушки в опереточных нарядах. Далеко внизу карнавально мерцали городские огни, глубокой чернотой угадывалось спящее море.

Их усадили за один из общих деревянных столов без скатерти – Гена с Наташкой напротив, зажгли перед каждым большую свечу, принесли еду и вино, Кротов даже не глянул в тарелки – это было не важно. Ворот рубашки был тесноват, он расстегнул две верхние пуговицы и повертел освобожденной шеей. Приехали еще и сели рядом, уже навеселе, по разговору немцы, здоровые горластые мужчины и женщины с глазами пионерок на параде, принялись подпевать и стучать кулаками по столешнице; посуда прыгала и перемещалась. Потом пошли танцевать хороводом нечто сиртачное, сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, выделывали черт те что ногами; опереточные парни увлекли в беснующийся круг Ирину с Наташкой, дочь вертелась и дрыгалась на все сто, Ирина топталась на месте и виновато смотрела на Кротова поверх скачущих плеч и голов.

– Покурим? – предложил Геннадий Аркадьевич и одним движением корпуса перенес ноги через лавку, сверкнув на мгновение туфлями. К нему подлетела девица в бусах и ярких тряпочках, манила плечами и бедрами, Геннадий Аркадьевич пошлепал хозяйски ее по щеке и пошел к балюстраде у обрыва.

– Как отдыхается?

– Дальше некуда, – сказал Кротов с оттенком благодарности в голосе. – Дамы просто балдеют.

– Не так уж и трудно сделать человека счастливым, хотя бы на несколько дней.

Кусочки пепла от сигарет падали светлячками, ударялись внизу о камни и вспыхивали и гасли.

– В пятницу мы поедем в банк, – сказал Геннадий Аркадьевич. – Нас будут ожидать. Немного о взаиморасчетах, если позволите, Сережа. Как мы уже говорили, пятьсот тысяч – ваши. Суммируем таймшер, сезонные авиабилеты, плату за обслуживание апартаментов на пять лет вперед, – вы уже знаете, это оплачено.

– Знаю, – сказал Кротов не очень уверенно.

– Итого: сто тысяч на круг. Полагаю, вы согласитесь, если эти расходы мы вычтем из вашей доли? Отлично. Остается четыреста тысяч; вам выдадут карточки «Виза» и «Америкэн экспресс». Шестьсот тысяч вы снимете со счета наличными и передадите мне.

– И мне позволят взять такие деньги наличкой?

– Это ваши деньги, Сережа. И это вам не Россия, здесь нет проблем с обналичиванием, клиент для местных банков – царь и бог, как, впрочем, и во всем нормальном мире. Банк предупрежден, вас встретят с цветами и объятиями: вы солидный клиент, даже здесь не у каждого миллион на счету.

– Вопросов нет, – сказал Кротов, пожав плечами.

– И последнее, Сережа: прошу искренне простить меня за бестактность, но дома с деньгами поосторожнее, пожалуйста. «Виза» работает в тюменских банках, но уж вы не усердствуйте, договорились?

– Принято, – сказал Кротов. – Никаких обид, Гена, всё правильно.

– Вы отличный мужик, Сережа. У Юрия Дмитриевича врожденный нюх на отличных мужиков.

– Да ладно вам, Гена. Я сейчас описаюсь от комплиментов.

– Поберегите костюм, – рассмеялся Геннадий. – Не пора ли нам вспомнить о женщинах? Киприоты – народ горячий, а кусты здесь густые и темные...

Последняя фраза Кротову не понравилась, Гена вторгался в запретное, и вообще разговор о деньгах оставил в душе неприятный осадок без видимых внешних причин. Геннадий Аркадьевич рассуждал и делил справедливо, и всё-таки было тоскливое вредное чувство, будто его использовали и незаметно обокрали, хотя ведь четыреста тысяч – в рублях это больше двух миллиардов, плюс таймшер и прочее и, казалось бы, упали с неба, подарок от Юрика, скажи спасибо и заткнись, но было, было: что-то отняли, и не только деньгами, не только...

Вино оказалось удивительно хмельным – к полуночи голова была веселая и ясная, а ноги заплетались, не слушались. Кротов тоже пытался плясать, потом составили русский хор и кричали «Катюшу» и «Подмосковные вечера», дочь Наташка аккомпанировала на чужой гитаре; немцы, вылупив глаза, старательно орали про «високий» и «крютой» и «вьечера». Всем подарили мониста из керамики и морских мелких раковин. Наташка жеманилась с высоким худым парнем в очках, рассказала потом: англичанин, студент, сын богатых родителей, презирает, но деньги берет. В машине Кротов задремал; жена волокла его под руку, у бассейна Кротов вырвался и полез на вышку, но его стащили за штаны; уснул в гостиной на диване, последним усилием воли нашарив на пультике нужную кнопку и отключив телевизор. Утром и не помнил, что смотрел: то ли футбол, то ли регби, бегали по экрану малявочки...

Ирина жаловалась на головную боль, ее подташнивало. Наташка умчалась на пляж и пришла только в четыре часа, жена ругала ее со всхлипами и мазала кремом. Кротов же снял помятый костюм, принял пиво и душ и снова завалился – уже в спальне, и проспал до прихода Наташки, еще раз принял – в обратном порядке – и вспомнил, что сегодня седьмое ноября и вообще они не звонили домой ни разу, как приехали.

Первым делом набрали свой домашний номер. После долгих гудков ответила мать, он поздравил ее с праздником и спросил, как дела. Рвала трубку Наташка, тараторила про заграницу, как здесь всё здорово, это вам не паршивый «совок» – нашла же тему бабке-коммунистке в день Великого Октября, потом Ирина сюсюкала с Митей, обещала подарки и просила слушаться бабушку, вопросительно глядела на Кротова, но он лишь мотал головой отрицательно: знал, что расстроится, услышав вечное митяево, когда звонил из командировок: «Папка, ты где?» – а что ответишь на такое? Бросил папка сына, укатил развлекаться... Ирина пустила слезу, Кротов озлился на жену и даже рявкнул и ушел на веранду, чтобы не разругаться совсем.

– Предки, что предпримем? Скучно с вами, – сказала бессердечная Наташка. До ужина была уйма времени, следовало как-то его скоротать и вообще занять руки и голову, не напиваться же снова-корова.

– Девки, подъем! – скомандовал Кротов. – Едем осматривать остров.

На ближайшей стоянке он выбрал маленький открытый джипочек «самурай» – удовольствие пятнадцать фунтов в час. Дочь просилась порулить, он пресек ее поползновения: сам волновался, левостороннее движение и правый руль держали в напряжении, пока не выехали за город по вчерашнему пути, другого не знал и не рискнул, но успокоился на шоссе и помчался, насвистывая, разгонял до упора слабенький движок. Пугали наглые мотоциклисты, обгоняли впритирку с рычанием, машины же шли как по ниточке на дистанции более чем безопасной.

Дорога рассекала пополам территорию английской военной базы и на всём ее протяжении была огорожена слева и справа металлической сетью. Сменялись чередою офицерские дома, лужайки для гольфа, футбольные поля, загоны для скачек – англичане неплохо освоились на чужой земле, устроив все на свой манер с чисто британской уверенной наглостью. Кротов ехал и злился на англичан, потому что понимал: свою страну такой ухоженной он не увидит никогда.

База кончилась, исчезла сетка, открылись густые заросли банановых плантаций. Кротов сбросил скорость, жена и дочь глядели с изумлением: на каждую банановую гроздь был надет полиэтиленовый мешочек, эдакий микропарник. Наташка загундосила: «Хочу банан, прямо с дерева!». Ирина грозила ей пальцем и делала губами «цыц!».

Шоссе повернуло и приблизилось к морю, возникла бухта с песчаным пляжем и тремя скалами в воде у побережья.

– Я видела, я знаю! – закричала дочь. – Это берег Афродиты, я видела снимок в самолете! Давайте искупаемся, предки!

– Я плавок не взял, – сказал Кротов.

– Я всё взяла, – сказала жена, – сворачивай.

Они оставили машину на верхней стоянке и пошли вниз, утопая в мелком серо-черном песке. Возникла проблема, где переодеться в купальное. На дальнем краю пляжа топорщились кусты, Кротов махнул в ту сторону рукой и скомандовал:

– Девочки налево, мальчики направо!

Издали кусты представлялись густыми, вблизи же просматривались насквозь. Кротов с плавками в руках решил забраться поглубже, но выручил нос, среагировал первым, а потом уж глаза разглядели в траве отметины многолетнего туристского быванья. «Да пошли они все в жопу», выругался Кротов, повернулся к пляжу обозначенной частью тела и принялся стаскивать шорты.

Вода оказалась теплой и мутной – вот тебе и чудо света, песок на пляже покрывал мокрое тело неприятной коркой и никак не желал сохнуть и отваливаться. Туристы толпами плыли и лезли на скалы, оставшиеся снимали их с берега на фото и видео, кто-то кого-то заслонял и ругался; мощная тетка свалилась со скалы на камни, ее тянули по воде, как надувную куклу.

Опять в кусты? Да ну их к черту! Оделись на мокрое и решили возвращаться.

Почти подъехав к городу, – как не заметили раньше? – слева за деревьями увидели старые стены и башни, к ним вело ответвленье дороги. Кротов свернул и поехал туда не советуясь, чувствуя общий интерес. Дочь Наташка быстренько сбегала и всё разузнала: замок маркиза де Маньяка, ужасно древний, можно посмотреть.

– Почему его так называли: де Маньяк? – задумчиво спросила Ирина.

– Всё наоборот, предки, – тоном знатока поведала Наташка. – Это его настоящая фамилия, он был ужасно плохим, женщин мучил и издевался, поэтому всех нехороших дяденек стали потом называть маньяками.

– А маркиза у него называлась де Маньячка? – наивно поинтересовался Кротов и заработал от жены по шее за что, спрашивается? «Бедный маркиз, как я его понимаю...».

Короче, вояж обошелся в шестьдесят фунтов (сто двадцать долларов, семьсот тысяч рублей), к тому же они опоздали на ужин и ели холодное в пустом ресторане.

«Дома» Кротов обнаружил за креслом недопитую вчерашнюю бутылку бренди и вознамерился ее прикончить, жена не возражала, даже сопутствовала «Командарией» (он прихлебнул: очень липко и сладко, истинно бабская выпивка). Дочь отпросилась в клуб на дискотеку. «Здесь есть клуб, как в деревне?» – «Есть, только не как в деревне, а ночной». – «Ночной? Ни в коем случае!» – «Ну мам, он не совсем ночной, он вечерний». – «Тогда почему говоришь, что ночной?» – «Ну он так называется». – «Ах, так все-таки ночной?» – «Ну мам, ну что ты, в самом деле!..».

– Пусть идет, – сказал Кротов. – В одиннадцать чтоб вернулась как штык.

– Как штык – это как?

– Еще вопрос, и останешься дома.

– Папка, ты прелесть, – пропела дочь и добавила уже от дверей на неопасном расстоянии: – Мам, ты тоже баба ничего.

– Вот оно, твое воспитание.

– Девок воспитывать – бабья работа.

– Ну точно: папа и дочь – слово в слово! Что за выражения, Сережа, что за грубость?

Лежали на диване полуголые, за окном качались пальмы, пересекая кронами лучи от фонарей, и жена сказала вполголоса:

– Вот так бы жить и жить... Ты согласен?

– Митяя заберем и останемся тут навечно.

– Как он там, бедненький...

– А давай еще позвоним.

– Ты что, в Тюмени давно уже ночь!

Он прикинул: да, начало первого. Но мысль позвонить кому-нибудь пришлась по сердцу и не отпускала. Хотелось, чтобы на том конце провода много народа услышали и узнали, как ему, Кротову, здесь хорошо и даже отлично отдыхается, и в этом его личная, Сергея Витальевича, сорока пяти лет от роду, заслуга и успех. Он все-таки добился, он прорвался. Полмиллиона за три месяца!

Если так продержаться еще года два или три, он и в самом деле сможет бросить все дела и жить здесь вечно: денег хватит, если не швыряться ими зря. Или вложить в приличное дело; надо посоветоваться с Геной, четыреста кротовских тысяч уже сегодня можно пустить в оборот, пусть работают. «Банкир спит, а деньга идет».

– Давай-ка разбудим Лузгу, – азартно сказал Кротов и на коленях пошел к телефону, левой рукой ухватив за горлышко бутылку.

– Может, не надо? – предположила Ирина, вытягиваясь в рост на освободившемся диване. – Ты меня так хватал в самолете, посмотри, какие синяки остались, стыдно на пляже показаться.

– Есть за что приятно ухватить; гордись, пока не старая, кулёма. – Вспомнилась та московская, пухло-белая банная: вот ее он помял основательно.

Прошли щелчки и пиканье соединения, возник гудок, и трубку сразу сняли: ага, не спят, собаки, водку пьянствуют в честь светлой памяти Октябрьской революции, демократы хреновы, – и какой-то объемный, всегда так с космической связью, голос лузгинской Тамары произнес:

– Вова, это ты?

– Пошел он в задницу, твой распрекрасный Вова, здороваться надо, Тюмень невоспитанная! Это Кротов из Кипра тебя поздравляет... – он посмотрел на часы, – с только что прошедшим праздником. А что, Вовки нет? – Он пусть и не сразу, но врубился. – Квасит где-нибудь, мерзавец? Что молчишь?

– Сережа... Ты где, на Кипре? Почему?

– А где еще? Ирка тоже здесь, и Наташка. Второй день развлекаемся. Скажи Вовяну, чтоб завтра вечером был дома, я перезвоню, лады?

– Вова пропал... Сережа, Вова пропа-а-ал!

– Погоди, мать, – сказал в трубку Кротов и отпил из горлышка. – Что значит «пропал»? – Он прижал микрофон к бедру, чтобы не было слышно, и сообщил жене с подмигом: – Лузгин загулял, Тамарка ревет как белуга... Але, слушаю тебя, слушаю! Перестань реветь и объясни нормально.

– Он как ушел утром во вторник, так и не появлялся, и не звонил.

– Ну запил, мерзавец, это с ним не впервой. Три дня прошло, на четвертый день вылезет, я его организм знаю. Приползет на карачках как миленький.

– Ой, Сережа, что-то случилось, я знаю, я чувствую! Приходили какие-то люди, он должен им деньги, приходят каждый день и звонят, стоят у подъезда, я даже боюсь выходить... Что мне делать, Сережа? Они называют страшные цифры, у него никогда таких денег не было, он взял из дома последние, я сижу без денег, Сережа, мне страшно, ну сделай что-нибудь, я не могу, не могу!..

– Подожди минуту, – сказал Кротов и опустил руку с трубкой на ковер.

– Что, так плохо? – спросила Ирина.

– Хуже некуда, – ответил он и поднял трубку к голове.

– Слушай сюда и успокойся. Возьми бумагу, ручку и записывай. Готова? Значит, так: Юрий Дмитриевич, телефон двадцать шесть–девятнадцать–ноль девять, ты должна знать – это наш с Вовкой рабочий. Позвони ему завтра часов в десять, я сам позвоню раньше, он что-нибудь придумает. Если нет, позвони Бровкину в ОМОН, он Вовку знает, пусть разгонит шпану от твоей квартиры; может, и врут всё про деньги.

– Ой, Сереженька, не врут...

– Откуда знаешь? А раз не знаешь точно – помолчи. И еще: у него есть дружок со студии, оператор, живет один где-то на Минской, знаешь такого? Позвони Валерке Северцеву, сходите туда завтра вдвоем, вдруг он там запивается, уже было – квасил там напропалую, сама знаешь. Тебе ясно? Короче, бросай реветь, еще не вечер. Завтра позвоню, если нет – еще чего-нибудь придумаем, но Вовку найдем однозначно. Поняла?

– Как плохо, что ты уехал, Сережа.

– Как плохо, что ты мужика своего в руках держать не научилась. Что молчишь?

– Ты же знаешь, Сережа, почему у нас нет ребенка.

– При чём здесь ребенок? Ты что? Я разве об этом? Ты что, дура, разве я мог бы такое сказать?.. Вот, блин, бросила трубку. Кошмар, на три дня нельзя оставить!..

– И почему вечно ты? – Ирина лежала на боку, подперев голову ладонью, и смотрела на Кротова с видом жадины-говядины. – Неужели у Володи нет других друзей? У него полгорода знакомых, есть брат...

– Брат давно разбился, что ты городишь, дура.

– О господи, я и не знала.

– Что ты вообще знаешь...

– Но всё равно, это еще не повод, чтобы называть меня дурой.

– Ну извини, сорвалось.

– И кулёмой. Я сколько раз тебя просила: пожалуйста, не называй меня этим деревенским глупым словом, особенно при дочери. Разве это так трудно запомнить, Сережа?

Молодая красивая жена возлежала на диване в не до конца просохшем купальнике, отчего он казался полупрозрачным, и говорила мрачные старушечьи слова.

– Где бумага с Генкиным номером? Здесь же была? Что за привычка всё перекладывать с места на место? Если лежит не твое – не трогай, тыщу раз тебе говорено, кулёма!

– Ты на ней сидишь, скотина, – сказала жена и ушла в Наташкину спальню, шарахнув дверью об косяк.

Геннадий Аркадьевич был в номере, выслушал Кротова со вниманием и сочувствием, сказал: да, есть ранний утренний рейс на Москву и с билетами не проблема, самолеты полупустые, уже не сезон; желание выручить друга похвально, но завтра дела, если Сергей Витальевич помнит об этом.

– Ну а вечером? – спросил Кротов. – Решим дела в банке, и я полечу.

– Если вы опять же помните, Сережа, у нас есть еще одно дело касательно некоего «нефтегаза», не в телефон будь сказано. Так вот, нужные люди прилетают завтра вечером, вашим же рейсом из Екатеринбурга; на субботу и воскресенье намечены очень серьезные встречи, Сергей Витальевич, и вы там не последнее лицо.

– Я всё понимаю, Гена, но там... Там хреново, я ещё не всё рассказал, я чувствую...

– Ваш друг Лузгин – взрослый и серьезный человек. Пора бы ему самому научиться отвечать за свои поступки. Поверьте мне, Сережа, если вы опять выступите в любимой роли всепланетного спасателя, вы только навредите своему другу Лузгину, потому что пройдет время и все повторится. Пусть он попробует хотя бы раз самостоятельно вылезти из дерьма, в которое попал по своей собственной воле. Я прав, не так ли?

– Прав, конечно, Гена, об чём звук, но ты его не знаешь... Да он сам готов помочь кому ни попадя, на этом и горит вечно, этим пользуются...

– Тем более урок необходим. Что там сказано народом про доброту, что хуже воровства?

– Не доброта, а простота, ты путаешь.

– Возможно. Но согласитесь: в моей редакции поговорка приобретает новый, более глубокий смысл.

– Слушай, Гена, мать твою, там человек гибнет, быть может, а ты поговорки редактируешь по телефону! На хрен мне твои поговорки сдались?

– О, чувствую влияние вливания! Солнечное кипрское бренди... Утреннее или вечернее?

– Ген, мне надо лететь.

– Вам нельзя лететь, Сергей Витальевич. Я очень внятно объяснил вам, почему. Если вы улетите – это дорога в один конец, Сережа. Спокойной вам ночи.

– Вот мудак, – сказал Кротов телефону.

– Есть же умные люди на свете, – сказала жена, дефилируя через гостиную в клозет. – Я буду спать у Наташки.

– Зачем? – сказал Кротов. – Есть еще одна спальня, хоть ты вдребезги там обоспись.

Он направился с бутылкой на веранду, постоял и отпил немного, ушел в спальню и рухнул на кровать, потом поднялся и вышел на балкон. Прямо внизу, метрах в двух от балкона, переливался огнями бассейн. Еще вчера он прикидывал: сможет ли допрыгнуть отсюда, со второго этажа, долетит ли всем телом до воды или ударится ногами о мраморный бортик? Кротов прислушался: в бассейне никто не плескался. Тогда он допил два последних глотка, поставил бутылку в угол и полез медведем на поручни балкона, цепляясь руками за хлипкую стойку навеса. С балконного ограждения бассейн показался ему страшно далеким, как другая галактика, ноги дрожали, он с трудом сохранял равновесие. Кротов присел, намереваясь изо всех сил оттолкнуться ногами, чтобы прыгнуть не вниз, а почти горизонтально, тогда уж точно долетит и не заденет бортик. Он вдохнул и выдохнул со стоном, выпустил из левой руки стойку и начал падать, и через секунду пружинисто выбросил тело вперед, позади что-то хрустнуло в последний момент, но он долетел.

Он долетел и ударился о воду животом с мощностью авиабомбы. Когда вынырнул, морщась от боли – не в животе, а ниже, – увидел на противоположном берегу бассейна полуголую парочку, лежавшую друг на друге в шезлонге. Оба в испуге смотрели на Кротова, девица через плечо, и Кротов помахал им рукой из воды, изобразив на лице улыбочный оскал. Шорты сбились ударом, но не слетели совсем, зацепившись за правую ступню. Кротов ушел в воду с головой и принялся там вертеться, расправляя и натаскивая на себя упрямую мягкую тряпку.

Обежав бунгало по периметру, он поднялся наверх нетвердыми ногами, скрюченный болью в паху и гордый от собственной удали: он таки сделал это. Вошел и стал посреди комнаты, вода ручьями текла с шортов на ковер. Жена в ночной рубашке сидела у телефона, кивала в пустоту глубокомысленно. Зажав ладонью микрофон, сказала мужу:

– Немедленно переоденься. Что ты говоришь, Тамарочка?.. Горбатого могила исправит... А что нам остается? Да, терпеть, да... И не расстраивайся, продай что-нибудь. Помнишь, Люська хотела твой серый костюм? Да, хороший, но тебе не идет по фигуре... Сколько? Да больше, больше, пусть не жмётся... Всё образуется, Тамарочка. А Люське позвони буквально завтра...

Кротов посмотрел на себя в ванном зеркале: нижняя часть живота была красной до синего, бедра тоже.

Он вышел голый – напугать жену и помириться.