Слой-2

Глава вторая

На свою «малую родину» Слесаренко прилетел в субботу.

Стыдно сказать, но Виктор Александрович вот уже лет десять не бывал в Сургуте – служебной надобности не случалось, как, впрочем, и личных мотивов, если не считать растущей ностальгии по местам зрелой молодости. «Лучшие годы – здесь», – думал Слесаренко, когда его везли из аэропорта в город; он несолидно вертел головой, отыскивая взглядом знакомые приметы, и развалившийся рядом на заднем сиденье московский корреспондент спросил с неприятной интимностью:

– Душа горит, а сердце плачет?

Строчки банального шлягера остудили Виктора Александровича, и он признался сам себе, что многого уже не узнает, город очень изменился за эти десять лет и словно отдалился от него. Другие дома, другие люди...

Московский корреспондент Ефремов встретился ему в утреннем тюменском аэропорту. Вернее, встретился провожавший Ефремова местный журналист Лузгин. Оба «писателя» были явно с похмелья, пили пиво из банок прямо в очереди на регистрацию, перешучивались неестественно бодрыми голосами. Слесаренко стоял немного впереди и, однажды заметив их, уже не оборачивался, но это не спасло: Лузгин его узнал, подошел сам и притащил с собой москвича; знакомил, объяснял и просил помочь Ефремову устроиться в Сургуте и встретиться с нужными людьми. В полупустом самолете они, уже как знакомые, сидели рядом, Ефремов мешал слесаренковской дреме столичными байками, а теперь ехал с ним в гостиницу на «Волге» городской администрации.

И раньше, на партийной работе, и нынче, в должности заместителя председателя Тюменской городской Думы, Виктор Александрович довольно часто общался с московскими приезжими и отмечал их вязкую, настойчивую вежливость: ужасно скромные, сплошные извинения, но ты уже опутан и словно в услужении у них.

Человек на переднем сиденье, встретивший Слесаренко в сургутском аэропорту (представился, но имя-отчество как-то сразу вылетело из головы, Виктор Александрович помнил только, что какой-то референт), полуобернулся и сказал:

– Мы вас поселим в «Венеции». Не бывали там, Виктор Александрович? Лучшая наша гостиница.

– Спасибо за заботу, – ответил Слесаренко.

По рассказам бывавших в Сургуте командированных он знал, что такое «Венеция»: обыкновенный панельный дом, отделанный изнутри итальянскими материалами и жутко дорогой. Без лишней мнительности Виктор Александрович отметил, что ни в привычном «Нефтянике», ни в «теремках» на берегу реки его решили не селить, хотя по рангу и былой сургутской биографии он рассчитывал на уют и доверительность «теремка» – двухэтажного деревянного коттеджа с забором, охраной и вышколенной прислугой, где обычно размещали гостей высшего ранга. «Ничего, потерпим», – решил Слесаренко.

Куда больше «Венеции» его расстроил и насторожил неожиданный улет в Москву сургутского мэра Сидорова – давнего знакомого, если не друга; в четверг Виктор Александрович созвонился с ним и сказал, что в субботу прилетит, Сидоров был радушен, обещал встретить и вдруг улетел в пятницу вечером, не позвонив и не объяснившись.

– Да, кстати, Виктор Александрович, – сказал референт и протянул через плечо записку. – Как устроитесь, позвоните Кулагину, вот его телефон, вы ведь хорошо знакомы, не так ли?

– С Кулагиным? – переспросил Слесаренко, удивленно глядя на записку с цифрами. – А разве Николай в Сургуте? Он же в Когалыме, если я не ошибаюсь...

– Был в Когалыме, сейчас вернулся. Очень хотел вас видеть, когда узнал, что вы прилетаете.

– Ещё бы! – весело сказал Слесаренко.

Николай Кулагин по прозвищу Колюнчик был лучшим другом и вечным «адъютантом» Виктора Александровича во времена их совместной строительной молодости. Двигаясь вверх по ступенькам служебной лестницы – от прораба в начальники строительного управления, – Слесаренко тащил Колюнчика за собой, потому что был без него как без рук. Выбить и закрыть, найти и уладить, напоить и дать разгону – все это делал Кулагин, ограждая друга начальника от неизбежной рутинной «чернухи». Дела в управлении шли хорошо; Виктора Александровича «двинули» вначале на местную партработу, потом «забрали в область». Когда решался вопрос о том, кто заменит Слесаренко в кресле начальника стройуправления, все вокруг полагали, что он порекомендует Кулагина, но Виктор Александрович назвал другую фамилию, и Колюнчик не обиделся, остался в «адъютантах», но с новым начальником не сработался и вскоре уехал в Когалым, где и вовсе на годы выпал из поля слесаренковского зрения. Легкое чувство вины перед брошенным другом некоторое время беспокоило Виктора Александровича, но объективно он поступил правильно – Колюнчик никогда бы не потянул работу «первого», есть такие люди: всегда сбоку и чуть-чуть позади, а потому предстоящей встрече с Кулагиным Виктор Александрович был искренне рад и уже ожидал её с лёгкой душою и некоторым даже нетерпением.

Когда подъехали к гостинице, человек на переднем сиденье сказал:

– Ну что же, с возвращением вас в родные пенаты, Виктор Александрович. Располагайтесь, отдыхайте... Ждем вас в администрации в четырнадцать тридцать. Да, и не вздумайте обедать – все предусмотрено. Машина будет у крыльца в четырнадцать пятнадцать. Завтраком вас покормят сразу после размещения.

– Вот это сервис, – отметился репликой сопутствующий Ефремов; референт даже не глянул на него, вышел из машины и открыл дверцу Виктору Александровичу.

В гостинице их поселили на разных этажах, и тем не менее «писатель» тут же позвонил Слесаренко в номер, приглашал на завтрак – уже знал, где накрыто и что бесплатно, все за счет хозяев, но Виктор Александрович от завтрака отказался, чем огорчил корреспондента до крайности: тот явно опасался, что Слесаренко исчезнет втихую и бросит его одного в незнакомом городе. «Вот ведь навязался», – угрюмо подумал Виктор Александрович и полез в карман за бумажкой с кулагинским номером.

– Нача-а-альник! – заорал Колюнчик на том конце провода. – С приездом, начальник! Ты где?

– В «Венеции», – ответил Слесаренко. – А ты где?

– На бороде, – захихикал в трубку Кулагин. – Давай руки в ноги и дуй ко мне.

– Куда дуть-то? – Виктору Александровичу показалось, что Колюнчик с утра навеселе, такое с ним бывало и раньше, Слесаренко смотрел на это сквозь пальцы. А вот сейчас не понравилось, задело.

– Во начальник! – уже в голос рассмеялся Кулагин. – Ты что, адрес своей квартиры забыл?

Виктор Александрович легонько шлепнул себя трубкой по лбу. И в самом деле, как он мог запамятовать, что оставил свою квартиру Колюнчику, когда переезжал на работу в Тюмень. Сделать это было непросто, на квартиру уже нацелился кое-кто из высоких людей, однако Слесаренко не сдался, ходил три дня по кабинетам и пробил-таки ордер Кулагину, вроде как бы прощальный подарок от друга начальника за все кулагинские подвиги.

– Слушай, Коля, – извинительно забормотал Виктор Александрович, – я без колес, а идти пешком далеко. Может, машину подошлешь? – И вдруг подумал: «А есть ли вообще у Колюнчика машина? И кто он сейчас в Сургуте?». Спрашивать об этом было неудобно, но Колюнчик, как в старые добрые времена, выручил начальника из неловкости, коротко сказав в трубку:

– Ладно, сиди в номере. Сейчас сам приеду.

Машиною здесь было минут десять-пятнадцать езды.

Виктор Александрович выпил воды из крана – белесоватая, невкусная, надо будет прикупить минералки, – стоял у окна и смотрел с высоты этажа на серый осенний, предзимний уже Сургут, какой-то неродной уже и холодный; в самолете все представлялось не так – теплее и волнительнее. И он подумал, что, как ни отстраивай северные города, – есть в них неистребимый налет отчуждения, привкус явной временности людского в них пребывания. Ну кончится нефть, а что дальше? Вот в какой-нибудь Рязани люди веками жили и будут жить, пусть бедно и скучно, без северных денег и северной страшной работы, но будут жить и дальше, а здесь – ничего неизвестно. Ведь пропал же со всех политических и географических карт воспетый некогда прессой комсомольско-молодежный город Светлый в приямальской газовой тундре, словно и не было его, даже в проекте, нигде и никогда.

Телефонный звонок оторвал его от окна и невеселых мыслей. Слесаренко решил было, что это опять звонит надоедливый москвич, и не хотел снимать трубку, но звонки не прекращались. Он в сердцах шагнул к аппарату. Звонила дежурная по гостинице: Виктора Александровича ожидали у стойки портье.

Все такой же невысокий и поджарый, смуглый и черноволосый, ничуть не постаревший за десять с лишним лет бывший лучший слесаренковский друг Коля Кулагин – в хорошем деловом костюме, при галстуке, не по-субботнему – поднялся с кожаного диванчика в холле и произнес, протягивая руку:

– С приездом, Виктор Александрович.

«Ага, вот так», – сказал про себя Слесаренко и ответил в тон, пожал поданную ладонь, но не удержался и приобнял левой рукой Колюнчика за плечо.

– Ключи оставьте, пожалуйста, – вежливо пропела девица за стойкой. Сто двадцать долларов в сутки, а все равно «совок» – один туалет на три комнаты в общем коридоре, «квартирная» схема.

– Надолго в Сургут? – спросил Кулагин, когда спустились по ступенькам и шли к машине.

– Дня на три. Да ну тебя к черту, Коля! Ты что, по службе меня встречаешь?

Кулагин легко рассмеялся и сказал, вставляя ключ в дверной замок:

– А ты, Витя, к нам просто в гости прикатил. Садись, поехали.

Слесаренко плохо разбирался в иностранных машинах. Эта была какая-то приплюснутая, разлапистая, вся в зализанных углах, изнутри непривычно просторная даже для Виктора Александровича с его нескромными телесными габаритами.

– Как тебе мой «сарай»? – поинтересовался Колюнчик, выруливая на дорогу. – У тебя, я слышал, девятьсотсороковая «вольвуха»?

«Откуда знает?» – удивился Слесаренко и тут же догадался: ничего странного, та партия бартерных «вольво» прошла через Сургут, концы не спрячешь от любопытных, а Колюнчик всегда был страшно любопытным, но не во вред Виктору Александровичу, а на пользу ему и делу.

– Как Вера, как дети?

– В порядке, – ответил Слесаренко. – Слушай, а ты-то хоть женился наконец?

– Не-а, – весело сказал Колюнчик.

Неженатость Кулагина была тогда главным препятствием в получении им освобождавшейся слесаренковской двухкомнатной квартиры. Колюнчик писал объяснительные про приезжающую мать и грядущее бракосочетание с обозначенной в тексте девицей, а жил он тогда в обычной общаге, хоть и был уже заместителем начальника стройуправления. Виктор Александрович с приятностью вспоминал те времена, когда личная бытовая скромность была не в тягость большинству начальников и ценилась большинством рабочих. Конечно, случалось и барство, но не стяжательное, а какое-то промотательное: взять катер, набить патронами, девками и водкой, куролесить на реке со стрельбой без добычи, посадить катер на мель и дергать вертолетом, рискуя утопить обе машины и покалечить людей... Бог знает почему, но все обходилось. И не было тайных квартир, купленных на чужое имя, не было толстой «зелени» в заначках и бриллиантов, закопанных на даче, не было этих прущих в глаза иномарок, «Волга» – предел мечтаний... Жизнь была непростой и работа тяжелой, но на душе было легче, потому что ты знал, что будет с тобой завтра и послезавтра, и через много лет – тоже знал, а сегодня нет.

– Как называется? – спросил он.

– Что?

– Да твой этот «сарай».

– «Краун Виктория». Фордовская модель.

Они подъехали к бывшему слесаренковскому дому, и Виктор Александрович узнал его сразу, только окрестности изменились, заполнились чужими деталями. Подъезд изнутри постарел, обшарпался, и почтовый ящик был тот же, слева от двери, а сама дверь была новая, железная, под дерматином.

Кулагин открыл дверь, полязгав большими ключами, и отстранился, пропуская друга вперед.

«Вот тут мы и жили»... Слесаренко пересек короткую прихожую и заглянул в «большую комнату», как называла ее жена Вера, и сразу увидел невысокий гэдээровский сервант, который они с женой оставили (подарили) Колюнчику вместе с четырьмя табуретками и самодельным кухонным гарнитуром, когда перебирались в Тюмень. «Ну зачем нам этот хлам тащить с собой?» – говорила Вера. Она стояла в центре комнаты, платье на просвет от окна, а он сидел на чемодане у стены и курил «Родопи», друг Колюнчик командовал грузчиками, таскавшими коробки и узлы в стоявший у подъезда контейнер на грузовике. Было легко, солнечно и ветрено, в кухне на столе их ждала теплая бутылка (холодильник уже загрузили) прощальной водки под беляши из соседней кулинарии. Впереди была другая жизнь.

– Раздевайся, – сказал Кулагин. – Пойдем кофе пить. Обувь не снимай, не надо.

Пристроив на вешалке кожаную теплую куртку, шарф и шапку, Виктор Александрович пошел за Колюнчиком в кухню, ожидая увидеть и действительно увидел свой самопальный гарнитур вдоль крашено-беленой стены.

– Что, удивлен? – спросил Кулагин, перехватив слесаренковский растерянный взгляд. – Не квартира, а музей памяти давних времен. Садись, Витюша.

Колюнчик открыл дверцу огромного холодильника, начал рыться на полупустых полках, и Виктор Александрович ещё раз огляделся и понял, что Кулагин здесь не живет, а если и живет, то редко, как в гостинице.

– Все правильно, – сказал Николай, трогая ладонью щеку электрочайника. – Я здесь бываю месяц-два в году. Коньячку выпьешь?

– Спасибо, Коля, рановато. А где же ты живешь сейчас?

– Живу в Москве, здесь бываю наездами по работе. Такие дела, Витюша.

– И где работаешь?

– В системе «ЛУКойла».

– Ого, – поднял брови Слесаренко. «Ну как же, все правильно: Когалым. Колюнчик тогда уехал в Когалым...».

– Большой начальник?

– Кому как, – усмехнулся Кулагин. – По московским меркам очень даже «кому как». Тебе кофе или чай?

– Лучше чай. Брюхо что-то...

Колюнчик достал коробочку пакетного «Липтона», разлил в чашки кипяток, ткнул в центр стола тарелку с готовыми бутербродами, уселся напротив, подпер ладонью левой руки подбородок и спросил с наклеенной улыбкой:

– Ну те-с, зачем пожаловали, сударь вы мой? Агитировать приехали? Тогда давайте агитируйте. Давно, знаете ли, нас тут никто никуда и ни во что не агитировал.

– Ты откуда узнал, что я приезжаю? Сказали?

– Сказали.

– И в гостиницу послали, да? Как лучшего друга, да?

– Ну почему... Я сам вызвался. И ты знаешь, особых конкурентов не было.

– Программа, значит, тоже на тебе?

– Какая программа? Прошено занять тебя до обеда, сильно не кормить и вернуть в гостиницу в два часа. Дальше тобой будет мэрия заниматься. Ну а вечером – по обстоятельствам. Клуб «Русская пирамида» знаешь, слышал о нем? Будут приглашать – соглашайся, очень любопытное местечко, – Кулагин сунул в рот половинку бутерброда. – Аыты оолам уастью.

– Чего-чего?

Колюнчик прожевал, глотнул и внятно произнес:

– Бандиты пополам со властью. Крайне интересно.

– Ну а ты там кто? – спросил Виктор Александрович, понемногу раздражаясь ситуацией.

– Я – гость, – сказал Кулагин. – Когда пускают.

– А с какой стороны гость-то? Судя по машине, с бандитской?

– Да ну тебя, Витя, – отмахнулся Колюнчик и снова забил рот бутербродом.

– М-да, – сказал Слесаренко и тоже взял бутерброд. – Похоже, мне здесь не очень рады. Вот и Сидоров смылся по-быстрому...

– Про Сидорова не знаю, там высокие дела, улетели вдвоем с Богдановым...

– И Богданов улетел? – Слесаренко положил недоеденный бутерброд на тарелку. – С кем же я встречаться буду? Какого хрена вообще мне тут делать?

– Да найдем чем заняться, Витя! Отчет составим – не подкопаются. Тебе же не начальники, тебе простые избиратели нужны. Вот как я, например. Да не боись ты, все организуем.

– Не сомневаюсь, – сказал Слесаренко. – Только зря вы меня за дурака держите, братцы.

– Это не мы, – замотал головой Кулагин. – Это не мы тебя за дурака держим. Понял, на что намекаю?

– Ты давай договаривай, договаривай...

– Ну тебя на фиг, Витя! Сидим тут, чаи гоняем, сто лет не виделись, а говорим о какой-то херне, никому не нужной... Чего надулся-то? А? Брось, брось!.. Ну-ка, закрой глаза. Давай-давай, закрой, тебе говорю! Закрыл? Так. А теперь вдохни и выдохни. Сделал? А теперь слушай, что я тебе скажу... Здравствуй, Витя!

Слесаренко ещё раз вдохнул и выдохнул, открыл глаза и улыбнулся.

– Здравствуй, Коля. Извини...

– Да ладно...

Они стали пить чай, Виктор Александрович больше спрашивал, а Колюнчик рассказывал с явным удовольствием, как разругался со слесаренковским «наследником», закрыл квартиру и уехал в Когалым – так, наудачу, но там было много сургутских и его пристроили, и он опять, что называется, «пошел», сдружился с местным нефтяным начальством и в конце концов попал в концерн «ЛУКойл» – самую первую и самую мощную ныне нефтяную компанию в России.

– С Алекперовым я был не очень, а вот со Шмидтом, его замом, дружили крепко. – Колюнчик допил чай и курил теперь нечто длинное и черное. – Потом Алекперов уехал в Москву, Шмидт стал «генералом», а этот хитрый еврей Вайншток, ну, зам его по быту, давай нас со Шмидтом стравливать. А Витя Шмидт, твой тезка, человек доверчивый, вот как и ты был. Короче, потом и Шмидт в Москву ушел, в компанию, остался «генералом» Вайншток. Я думал, сожрет с потрохами, а нет, нормально. Потом Шмидт и меня в Москву вытащил. Кстати, знаешь, с чего «ЛУКойл»-то начинался? Э, не знаешь... Сейчас расскажу.

И Колюнчик рассказал, как жил в когалымской гостинице, а соседний трехкомнатный номер занимали два московских молодых парня, впоследствии выяснилось – преподаватели академии имени Дзержинского, и у них регулярно бывали Шмидт и первый секретарь горкома партии Гмызин. Колюнчик был принеси-подай, «как и при тебе, Витя, без обид, все правильно»; пока было тепло, выезжали за город, к озеру на шашлыки. От души выпивали и шептались про какую-то компанию, а сегодня один из тех ученых гэбэшников – вице-президент «ЛУКойла», Серега Гмызин – в Салехарде, у Неёлова, а он, Колюнчик, – тоже при системе.

– Так чем ты занимаешься в «ЛУКойле»? – спросил Слесаренко, уловив паузу в рассказе. Кулагин поводил над столом руками.

– В двух словах не объяснишь: «ЛУКойл», старик, это целое государство. Конечно, не такое, как «Газпром», но все-таки. И я в этом государстве навроде посла. Если где возникает проблема, приезжаю я и стараюсь все разрешить ко взаимному удовольствию. Если у меня не получается – приезжают другие.

– И у них получается.

– Получается. А так как у них получается всегда и все об этом знают, то и у меня обычно получается с первого раза. Такая вот работа, друг Витя. А у тебя как?

– Примерно так же. Только вот этих «других» у меня за спиной, увы, нет.

– Тогда не получится, – сказал Колюнчик.

– Получится. В родном Сургуте, я полагаю, Рокецкий выиграет. Я мог бы вообще сюда не приезжать.

– А вот это правильно. Ешь бутерброды, там компоненты натуральные, не отравишься.

«Все-все знает, – подумал Слесаренко. – Ну бог с ним, даже лучше».

Доверенным лицом Рокецкого, кандидата в областные губернаторы, Виктор Александрович стал по причине своей сургутской родословной. Рокецкий тоже был строителем в Сургуте, потом председателем местного горисполкома; так же, как и Слесаренко, «ушел в область» и в девяносто третьем году был назначен по указу президента главой Тюменской областной администрации. По сведениям, доходившим к Виктору Александровичу, бывшего «хозяина» в Сургуте не забыли, относились к нему с уважением и симпатией, да и нынешний сургутский мэр Сидоров считался наследником и чуть ли не «сыном» Рокецкого. Так что Слесаренко искренне не сомневался в сургутском успехе Рокецкого на предстоящих в декабре губернаторских выборах. И поехал сюда по формальной обязанности: встретиться с людьми, поагитировать, а затем доложить «обстановку» на заседании выборного штаба.

Виктор Александрович не был близко знаком с Рокецким, если не считать совместных сидений на разного рода мероприятиях. Стать доверенным лицом ему предложил тюменский мэр в присущей последнему манере вежливой просьбы-приказа. Слесаренко не стал отнекиваться, потому что знал: мэр поддерживает Рокецкого, да и сам он среди всех претендентов на губернаторский пост не видел другой реальной кандидатуры, а потому согласился сразу, без особых раздумий, и его включили в список доверенных лиц.

Немножко задело Виктора Александровича, что кандидат всего лишь раз встретился со своими «доверенными» и вел себя на этой встрече слишком официально, выступал как на собрании с отчетом, тогда как «лица» ожидали разговора без дистанции – не получилось. Слесаренко в числе многих не был даже узнан и назван, и не то чтобы обиделся на «хозяина», но ушел с этой встречи с легким холодком в душе. Позже, разбираясь в ситуации и в себе самом, он понял, что несправедливо ожидал начальственной близости как аванса-благодарности: лично он, Виктор Александрович Слесаренко, в своем выборе руководствовался головой, а не сердцем и был не вправе ждать в ответ иного. К тому же сам Рокецкий как человек не был ему симпатичен. Куда больше вот так, по-мужицки, ему нравился бывший тюменский мэр Райков, тоже выдвинувший свою кандидатуру в губернаторы, но Слесаренко не видел за ним особых шансов: за пределами города мало кто знал о Райкове, тогда как Рокецкий – плохо ли, хорошо ли – был известен всем или почти всем, и его не требовалось «раскручивать» с нуля.

«Головой, но не сердцем». Как только Виктор Александрович сформулировал это и честно признал, обид никаких уже не осталось. И он не возражал и не упирался, когда ему велено было лететь в Сургут на выходные не лучшие дни для организованной агитработы. Он созвонился и полетел. И даже московское исчезновение мэра Сидорова вместе с нефтяным «генералом» Богдановым – ключевыми в Сургуте фигурами – его не слишком обеспокоило. Куда больше заинтриговало Виктора Александровича это уж очень «случайное» появление старого друга Колюнчика.

– А это правда, что у «ЛУКойла» есть свои бандиты?

– Неправда, – сказал Колюнчик. – Мы не бандиты. Да, кстати, знаешь анекдот? Девушка ночью идет через кладбище, дрожит от страха. Тут мужчина, опрятно одетый, вежливый: «Вас проводить?». Идут под руку, девушка дрожит. Мужчина спрашивает: «Чего вы боитесь?» – «Покойников боюсь!..» – «Странно... И чего нас бояться?..». Ты хоть посмейся для проформы, Витя. Уж больно ты серьезен.

– Ты сюда специально ради меня прилетел, или так совпало?

Кулагин закурил новую сигарету и двинул пачку по столу:

– На, попробуй. Классное курево.

Виктор Александрович взял пачку в руки, повертел ее, прочел написанное латинскими буквами русское слово «Собрание».

– Да нет, начальник, не специально. Я здесь уже неделю, – сказал Кулагин.

– Но тебя попросили...

– Я уже сказал: да, попросили, ну и что такого? Я бы все равно тебя нашел, если бы узнал, что ты в Сургуте. Сколько лет ведь, а? Чего раньше-то не появлялся?

– Повода не было, Коля.

– Да ну, чихня. Захотел бы – нашел повод. Ты же начальник, Витюша.

– Начальник, да не очень... Как тут наши, много осталось, встречаешь кого?

– Сам увидишь, – интригующе подмигнул Колюнчик.

Собираясь в Сургут, Виктор Александрович хотел было позвонить в родное строительное управление, договориться о встрече, но застеснялся: подумают ещё, что приехал давить былым авторитетом, а раньше-то не объявлялся и не звонил ни разу. Это была правда – не звонил поначалу из ревности, а потом уже стало все равно, отболело-забылось.

– Что значит «сам»? – удивился Слесаренко.

– В десять часов в управлении сбор ветеранов. Тебя ждут.

– В десять? Ждут? Так поехали!

– Не суетись, ещё полчаса, успеем. Кофе подлить? Или коньячку для храбрости?

– Это ты организовал, Коля?

– Ну почему я? Ты же сам просил мэрию составить программу, вот и решили, что тебе будет полезно и приятно. Чего заволновался-то?

– Да как-то неожиданно... А кто будет?

– Сказано же: не суетись, увидишь... Помнишь Таню Холманскую, не забыл ещё, а?

Слесаренко вздрогнул и почувствовал, что краснеет. Колюнчик глянул на него быстро и весело и отвел глаза на холодильник.

«Боже ты мой...».

Много-много лет назад Танечка Холманская служила в управлении секретарем комитета комсомола. Был у Виктора Александровича с ней глупый неосторожный роман, никаких чувств, всё ниже пояса. Как-то в субботу поехали на катере рыбачить с девками, ночью вернулись в город, встали на якоре посреди реки, перепились в мат и заснули, катер сорвало с якоря и потащило течением, и когда в пять утра Слесаренко выбрался из душного кубрика на палубу подышать и покурить, то увидел, что их пригнало точно к пристани, метров пять между досками и бортом, а на пристани, на пустом тарном ящике сидит жена Вера и смотрит на него. «Ты что здесь делаешь?» – заорал Слесаренко. «Рыбу жду», – ответила жена. Он распинал и разбудил всех. Капитан дергал якорь и заруливал к пристани по швартовому. Танечку спрятали в моторном отсеке. Жена взошла на борт, спустилась в кубрик. Похмелялись оставшейся водкой, делили рыбу, купленную вечером за четвертной с проходившего мимо рыбацкого плашкоута. Слесаренко потом думал: зачем прятали? Две другие девки сидели рядом, хихикали и пялились на жену, могла ведь подумать на любую, результат тот же. Хотя что обидно: в тот раз ничего ведь и не было – тесно, шумно, много спиртного и комаров снаружи. Захмелев от выпитой Сызрани водки и совсем забыв про закрытую в солярной духоте Танечку, Слесаренко блатовал компанию плыть на острова, жарить шашлык из нельмы, но жена сказала: «Витя, пойдем домой!» – и он пошел, запихав в авоську четыре метровых «хвоста». Помнил как сейчас: солнце, песок дороги, прохладный ветер в спину от реки, жена идет рядом, ведет его под руку, рыбьи тяжести в авоське чиркают носами по песку. Про Танечку наплыло только дома, когда брился в ванной и смотрел себе в морду на зеркале. А дальше все продолжилось, ненадолго и без осложнений, и кончилось как-то само собой. Потом он уехал.

Танечка и тогда была крепенькой, а теперь стала просто толстой. Виктор Александрович сразу приметил ее в первом ряду, когда приехали с Кулагиным в стройуправление и вошли в «красный уголок». Люди ему похлопали и смотрели по-доброму. Слесаренко, улыбаясь и кивая по сторонам, уселся за старый, родной стол под кумачом, окинул взглядом стены: те же панели под дерево, стенды с обязательствами, только пустые; постаревшие знакомые лица. Танечкины глаза влажноватые, лысина главбуха, две лауреатки-бригадирши все так же рядом, мужик из ПТО – фамилии не вспомнить, все кляузы писал, – каменщик Горбенко и ещё человек пятнадцать.

По дороге Кулагин сказал ему, что никого из нового начальства не будет, только старые кадры. «Встретитесь по-домашнему, поговорите по душам... Ты же этого хотел?».

– У-у, а постарели-то как все! – сказал веселым голосом Виктор Александрович, и «кадры» засмеялись, заскрипели креслами, и Танечка тоже улыбнулась.

– Чё так долго пропадали? – гаркнул с дальних рядов каменщик Горбенко. – Али не тянет в родные-то места? Далека Тюмень-то от Северов...

– Э, дорогие мои, настоящие-то Севера – они там, повыше, за Салехардом, – попытался отшутиться Слесаренко, – а вы, так сказать, на полдороге. Вот в Когалыме, говорят, арбузы растут, а он посевернее вас будет. Растут арбузы в Когалыме, Николай Петрович?

Сидящий рядом Кулагин хмыкнул. Виктор Александрович посмотрел в зал и почувствовал, что взял не ту тональность, что первыми же фразами неумно отделил этих людей от себя нынешнего, уже не местного, не сургутского, и ему будет совсем непросто говорить этим людям заготовленное к произнесению. «А может, и не надо, – с внезапным облегчением решил Слесаренко. – Повспоминаем старое и разойдемся», – а вслух сказал:

– Ну и как вы тут живете без меня?

Лауреатки-бригадирши переглянулись и с умилением уставились опять на бог весть откуда снизошедшего «отца родного». Танечка смотрела на Колюнчика, Кулагин разглядывал ногти.

– Живем, как в Польше, – громыхнул Горбенко. – Тот пан, у кого больше. В смысле акций, ха-ха.

– Порядка не стало, – сказал лысый главбух.

Бригадирши снова переглянулись, потом одна из них выдала небабьим хриплым басом:

– При вас-то веселее было, Виктор Саныч.

– Ты, Ерёмина, когда горло вылечишь? – сурово спросил «отец родной». – Так все матом на ветру и ругаешься? Угробишь ведь голос насовсем.

– Да уже гробить нечего, – отмахнулась Ерёмина и зарделась от удовольствия.

– Можно мне? – в задних рядах встал с поднятой рукой кляузный мужик из ПТО.

– Глохни, Рябов, – сказал каменщик Горбенко.

«Точно, Рябов! Константин, как его... Ага!».

– Слушаю вас, Константин Михайлович.

– Спасибо, Виктор Александрович. – Рябов опустил руку и взялся ладонями за спинку переднего кресла.

«Сейчас наклонит голову, уставится в окно и начнет нести ахинею. И никогда ведь в глаза не смотрит, паршивец... Ну вот, так и есть».

– Тут нам давеча сказали, товарищ Слесаренко, что вы приехали агитировать нас за Рокецкого. Так?

– Ну так. А что дальше? Что вас волнует, Константин Михайлович?

– А нас, товарищ Слесаренко, как раз наоборот, ничего не волнует в смысле этих выборов. У нас уже выборы прошли, у нас уже свой губернатор есть – Филипенко.

– Все правильно, – согласился Виктор Александрович. – Выбрали, и на здоровье. Теперь ещё бы областного губернатора надо выбрать, и порядок.

– Кому надо-то? – спросил Рябов и впервые посмотрел в глаза Виктору Александровичу. – Вам надо, вы и выбирайте. Нас это не касается. Какая нам польза от этих выборов? Да никакой.

– Минуточку, минуточку! – Слесаренко слегка погрозил оратору указательным пальцем. – Это как вас понимать прикажете? Вы что, уже себя тюменцем не считаете? То есть области для вас уже не существует? Ну, знаете ли, так и до Чечни докатиться можно.

– А при чем здесь Чечня? – строго спросил Рябов.

– Да ладно тебе выступать! – грозно развернувшись в кресле, сказала бригадирша Ерёмина. – Чё ты пристал к человеку? Те чё, на выборы трудно сходить лишний раз?

– Гноби Рябого! – провозгласил Горбенко, и все засмеялись.

– Нет, правда, – сказала бригадирша, обернувшись уже к президиуму, – вы его не слушайте, Виктор Саныч. Надо пойти – значит, все пойдем, какой вопрос. Надо же понимать насчет единства области, я правильно говорю?

Говорила она все правильно, но Слесаренко был не так глуп, чтобы не понять: говорилось это для него и ради него, в память доброго к нему отношения. Но вместо благодарности Ерёминой он испытал чувство несправедливой обиды и нарастающую жажду спора – без поддавков, без жалости к сопернику и самому себе.

– Вы правы, Ерёмина, но и Рябов по-своему прав, – сказал он ко всеобщему, и рябовскому тоже, удивлению и замешательству. – Давайте разберемся...

В течение получаса – его никто не прерывал, не купировал репликами – Виктор Александрович рассказывал публике об исторически сложившейся единой области, едином народно-хозяйственном механизме; вспомнил первые годы освоения нефти и газа, когда юг области отдал северу лучшие силы и кадры, заплатив за это опустевшими деревнями и застоем «южной» экономики; говорил людям о грядущей их пенсии, о возможности и готовности Тюмени принять и расселить северян в южной зоне, дать кров и занятие, детям и внукам – учебу в местных вузах, старикам – лечение и уход в тюменских клиниках и профилакториях; напомнил об опасности превращения Ямала в откупную вотчину Газпрома, а Ханты-Мансийского округа – в удельные княжества нефтяных «генералов», о грабительской политике Москвы, которой на руку внутриобластной сепаратизм, вспомнил народную байку про веник и прутья... Не удержался и сказал, что, с точки зрения простого работяги, Ханты-Мансийск – столица округа – к Сургуту не ближе Тюмени, и это было встречено с пониманием, люди угрюмо кивали и переглядывались, а все остальное, что сказал Слесаренко, ушло без эха в стены, и только Танечка Холманская смотрела на него, как в телевизор, да бригадирши умилялись лицами – какой у них умный «отец родной», как высоко залетел...

– Ну ладно, – сказал Слесаренко, – это я вам говорил, а теперь хочу вас послушать. Вы-то сами что про все это думаете?

Почуяв шевеление склочника Рябова, каменщик Горбенко показал ему костистый кулак и встал сам. Рябов скривился и уставился в окно.

– Виктор Саныч, вы наше хозяйство знаете, чего рассказывать. Так вот, подрядов серьезных нет, сидим на мелочевке. Когда под нефтяниками были, ещё ничего, а тут, это, когда акционировались, значит, пошла херовина. Денег нет, одни налоги. Те дома, что ещё при вас построили, с тех пор не ремонтировались. Вы в подъезды зайдите, гляньте...

– Срам сплошной, – подала голос вторая бригадирша. – Не чинят, не убирают. Детский сад закрыли, говорят, денег нет содержать, там теперь какие-то крутые...

– Ну не весь садик, одно крыло, – вставил реплику незнакомый мужик в углу.

– Ага! Зато территорию ополовинили, детям играть негде!

– Дайте досказать, – попросил Горбенко, и шум перепалки стих. «Не растерял мужик авторитета», – подумал Виктор Александрович. – Город наше жилье на баланс не берет, у них самих денег нет. «Социалку», значит, тоже. А как спросишь, куда деньги деваются, ответ один: область грабит и Москва.

– Это неправда, – быстро сказал Слесаренко. – Насчет Москвы согласен, а про область – неправда.

– Как неправда? – возмутился Горбенко и нехорошо посмотрел на гостя. – Ну как неправда? Область с нас эту, ну, плату за недра дерёт? Дерёт.

– Роялти, – сказал Рябов.

– Да хоть в ...ети! Тюмень же сама ничего не бурит, не качает. Ну давайте ещё и Омску платить, Свердловску, кому там ещё, кто рядом? А? Люди это не понимают. Кто не работает, тот не ест.

Горбенко замолчал, глянул на Виктора Александровича с неким извинением.

– Вот вы говорили про выборы. А вы скажите, чем этот ваш губернатор нам... польза какая? Он нам работу даст, денег даст? Не-а. Бандитов из детсада выгонит? Квартиру даст? Не-а. То-то... А всякая политика, вы уж простите за грубое выражение, нам давно по херу, Виктор Александрович. Эти все депутаты, кандидаты, сэры-мэры... Мы же вас знаем, – вдруг улыбнулся Горбенко. – Вы же умный, хороший мужик, Виктор Саныч. Неужели вы сами не понимаете, что вся эта херистика ничего народу не дает, только хуже и хуже! Одни наворовались, теперь другие лезут... Да не буду я за них голосовать! Вот по мне бы, – Горбенко прижал руку к сердцу, – лучше партия вернулась. Коммунисты – они хоть не воры были.

– Зато быстро ворами стали, – снова вклинился незнакомый мужик в углу. – Ты посмотри на наших деловых-то: сплошь из старого начальства. Бандиты, которые при них шестерками бегают, – это новые, молодые, а крутят-то всем...

– Номенклатура, – сказал Рябов. – Партбилеты по сейфам рядом с долларами лежат.

– А ты видел? – спросил Горбенко.

– Есть и нормальные, – сказал мужик в углу.

Виктор Александрович склонил голову и шепнул в ухо Кулагину: «Это кто такой?». Колюнчик ответил уголком рта: «Муж Холманской. Теперь здесь работает».

«Муж Холманской...». Слесаренко и раньше, тогда ещё, знал, что у Танечки есть муж, служит где-то по профсоюзной линии, но никогда его не видел и как бы не принимал в расчет, словно мужа и не было, только слово такое и штамп в паспорте; никаких препятствий и заразных осложнений – крутить любовь с замужней женщиной считалось безопасным с медицинской точки зрения, это вам не шалашовка общежитская. «Грязь-то какая в башку лезет...».

Слесаренко тряхнул головой и понял, что потерял нить разговора. Клубок мотался как хотел, люди орали друг на друга и махали руками. Кулагин постучал ногтем по циферблату часов: пора заканчивать. Виктор Александрович и сам понимал, что пора. «Бесполезно все это...».

Толстая Танечка так и просидела молча и не подошла, когда прощались-обнимались на улице возле кулагинской машины. Слесаренко был ей за это благодарен, потому что ни к чему, не нужно, одна неловкость. Зато протиснулся насупленный Горбенко, забормотал сердито-извинительное, вполголоса и на «ты», как они были раньше начальник и лучший каменщик.

– Сам ты как, Саныч? Со стройкой совсем завязал?

– Ну почему совсем? Я как раз в Думе вопросы строительства курирую. Так что всё родное...

– Тогда ладно, – как бы успокоился Горбенко. – Ты, это, лишнего в голову не бери. Надо так надо, поговорим с народом. Когда выборы-то?

– Как это когда? – изумился Виктор Александрович.

– В декабре уже выборы. А вы что, не знаете?

– Откуда знать-то? Все же молчат.

– А газеты, а телевидение?

– Местная пресса выборы замалчивает, – раздался за спиной голос Кулагина, – а областная просто не доходит.

– Информационная блокада, – сказал многознающий склочник Рябов. – Так и доложите там, наверху.

– Вы вообще за кого, Константин Михайлович? – обратился к нему Слесаренко, и люди слегка расступились от Рябова. – Москву ругаете, Тюмень ругаете, а теперь и местных поносите. Не пойму я вас, Рябов. Вы что, на весь мир обозлились?

– А чего на него злиться? – Рябов поправил на голове лысоватую шапку. – Всему миру до меня, Рябова, никакого дела нет, жив я или помер – никакого. Вот и я так же! Сегодня вы приехали, одно говорили. Завтра другой приедет...

– Да приезжали уже, – махнул рукой Горбенко. – Ну такого, бля, наворотили! Ну все вокруг сволочи...

– А чё? Так и есть, – сказал Рябов.

– ...Кроме него, значит. Ты хоть не врешь, Саныч, и за то спасибо. А то ведь эти рожи агитаторские, ну бля, уже видеть не могу. Одна задача: мозги нам задурить и смыться.

– Ты не совсем прав, Горбенко, – покачал головой Виктор Александрович. – Будь по-твоему, власть вообще не нужна.

– Да я не о тебе, чего ты!..

– И я не о себе, Горбенко. Хотя, впрочем... – Слесаренко полез в карман за сигаретами, Кулагин демонстративно поглядел на часы. – Погоди, успеем... Вот у тебя, Горбенко, в доме свет горит, вода идет, батареи греют, да? Ты что же думаешь, это всё вот так вот само собой? Ведь чтобы всё так было, с утра до вечера крутиться приходится! Трубы старые, за газ платить нечем, цены на хлеб надо удерживать, старикам пенсии платить... Ты хоть представляешь себе, что это за работа?

– Это не работа, – сказал Горбенко. – Это бардак. Все должно быть совсем по-другому.

– Как по-другому? Как? Объясни!

– По-другому, начальник... Ладно, не расстраивайся.

– Да пошел ты!.. – улыбнулся Виктор Александрович и обнял Горбенко за плечи. Тот похлопал его по спине и сказал:

– Всё путем, начальник. Всё путем... Бывай. А этот что, снова с тобой? – Горбенко ткнул пальцем в Кулагина, и Виктор Александрович растерялся вдруг и не знал, что ответить.

– Поехали, – сказал Кулагин. – Всем привет, работнички.

Снова обнимались у машины, женщины измусолили Виктору Александровичу обе щеки. На людях не решился, но когда отъехали, Слесаренко достал платок и утерся. Колюнчик глядел на него иронически, дымил зажатой в зубах черной сигаретой, и Виктор Александрович с удивлением, а потом с неожиданным злорадством отметил, что с Кулагиным никто не попрощался. «Не любят Колюнчика? А раньше любили? Вот ведь штука: не знал, не задавался таким вопросом...».

– Ты что, с коллективом поссорился, когда уходил? – спросил Слесаренко.

– С чего ты взял?

– Да люди к тебе как-то...

– Люди... – процедил сквозь зубы и дым Кулагин. – Люди любят добрых начальников. А злых надсмотрщиков они не любят, Витя. Ничего, я не в обиде.

С нарастающим стыдом Виктор Александрович осознал, что никогда не придавал значения и даже не думал о том, кем выглядел в глазах работников его верный адъютант и цепной пес Колюнчик. И как бы заслоняясь от этой нехорошей мысли, Слесаренко поднял левую ладонь и похлопал ею Кулагина по плечу.

– А вообще, спасибо тебе, Коля, за эту встречу. Сам бы я постеснялся, а сейчас очень рад, что людей повидал. Все-таки хороший у нас с тобой был коллектив, а, Колюнчик?

Кулагин повел плечом – то ли отвечая на дружеский жест, то ли освобождаясь от него.

– Что, не согласен? Вон Горбенко, какой мужик, а? На таких земля держится...

– Это точно, – кивнул Кулагин, не поворачивая головы. – В управлении сейчас около двухсот пенсионеров, на общем собрании ещё года четыре назад решили им доплачивать от управления вторую пенсию.

– Здорово! Молодцы, не забывают ветеранов. Вот если бы все организации так...

– Погоди, доскажу, – прервал его Колюнчик. – Нынче весной на годовом собрании акционеров – я, кстати, тоже акционер, остался, не выгнали, – ну, денег мало, стали урезать расходы. И знаешь, что придумали? Из двухсот человек пенсионеров было где-то пятнадцать-двадцать таких, не строительных: бывшие уборщицы, воспитательницы, вахтеры там, ещё кто-то из торговли, по-моему. Так вот, решили с них вторую пенсию снять как с не работавших на профильном производстве. И что ты думаешь? Проголосовали почти единогласно. И твой Горбенко тоже.

– Не может быть! – сказал Виктор Александрович. – Ты что-то путаешь, Коля.

– Ничего я не путаю, я же там был. И после голосования сказал родному коллективу, что я о нем думаю. Ты бы видел, Витюша, как две старухи-уборщицы плакали, как просили, чтобы их не выбрасывали... И что смешно? Если эту «экономию» на всех разделить – двадцать три тысячи в месяц на каждого члена коллектива добавки получалось. Бутылка водки дороже, я считал. И ведь проголосовали, сволочи.

– Не может быть, – повторил Слесаренко.

– Я тебе сейчас ещё добавлю, – углом рта усмехнулся Кулагин. – Пенсионеры тоже были на собрании. И те, остальные, которые профильные, больше всех орали, чтоб вычистить лишних.

– Это бред какой-то...

– Это жизнь, Витюша, – Кулагин щелчком отправил черный окурок в окно. – Тетки-то эти, уборщицы, были в зале, видел их? Или в лицо не помнишь?

– Стыдно, Коля, но не помню.

– Не бери в голову, – сказал Колюнчик. – Ты тут не при чем.

Снисходительное всепрощенчество Колюнчика по отношению к бывшему другу-начальнику напомнило Виктору Александровичу схожую реплику каменщика Горбенко. У того, правда, был несколько иной подтекст: добродушно-презрительная жалость работяги к хорошему деловому мужику, зачем-то сменившему настоящую работу на никому не нужную и вообще вредную для простого народа «политику». Виктор Александрович даже поежился, вспомнив свою нелепую попытку объяснить каменщику суть его, Слесаренко, новых задач и обязанностей. «Это не работа. Это бардак. Все должно быть совсем по-другому...». Виктор Александрович и сам понимал, что по большому счету многое в его работе должно было и строиться, и делаться по-другому, и не раз пытался поступать и думать именно так, по-другому, но у него мало что получалось, совсем как в знаменитой фразе Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Слесаренко опять и опять дивился противоречивости людского мыслеустройства: он всегда честно признавался сам себе в ошибках и неудачах, но не терпел и обижался, когда ему об этом говорили другие.

– Что с людьми делается... – Виктор Александрович покрутился на сиденье, выуживая из тесного кармана сигареты.

– Мы сажаем яйца в землю, – произнес Кулагин, - и надеемся, что из них вырастут цыплята.

– Сам придумал? – спросил Виктор Александрович.

– Нет, в одной книжке вычитал. Хорошая мысль. Как раз про наше время: все через жопу делается.

– Ну у тебя-то, похоже, все делается нормально.

– Тоже по-разному. Но не жалуюсь. По крайней мере, на скуку не жалуюсь.

– Я тоже, – сказал Слесаренко.

За время его неприсутствия Сургут разросся и сросся: стоявшие ранее островками микрорайоны строителей, нефтяников, энергетиков теперь сблизились и сомкнулись в один большой город. Виктор Александрович наблюдал и оценивал его из машины, и ему нравилось, что город получился просторный, не тесный, много воздуха, есть перспектива. Было приятно, что вся эта махина начиналась с него, и немного жаль, что без него завершалась. И он уже не чувствовал себя здесь хозяином – так, приезжим дальним родственником. Вот и квартира была уже не его, даже при старой знакомой мебели. И коллектив был тоже не его. «При мне с пенсионерами так по-скотски не поступили бы», – подумал Виктор Александрович, и эта мысль была ему уютна.

Подъехали к гостинице. Кулагин дал ему номер телефона в машине, Виктор Александрович записал его на пачке сигарет, Колюнчик глянул косо: «Потеряешь ведь!». Сговорились, что Слесаренко позвонит, как только раскрутится с делами в мэрии.

Когда Виктор Александрович брал ключи от номера у дежурной, за спиной раздался голос журналиста Ефремова:

– Ну и куда же вы пропали, уважаемый?

Они вместе вошли в лифт, Виктор Александрович нажал кнопку своего этажа. Ефремов ничего нажимать не стал, что не очень обрадовало Слесаренко: «Вот ведь приклеился...». Ефремов непрерывно щебетал свои восторги по Сургуту: подумать только, какой городище сбахали за тридцать лет, глазам бы не поверил!.. «У, штучка столичная!.. Не знают страны москвичи». Вспомнилось, как в середине семидесятых к ним в управление приехали финские строители по обмену опытом – с керосинками, сухим пайком на месяц и арктическими палатками с химподогревом. Над ними смеялись: да, зима, но в город же ехали, или не знали? Финны смущались: да, читали, видели фото, но думали, что «пропаганда советской прессы»... Весь этот скарб пригодился лишь однажды, когда перед улетом вывозили гостей «на природу», на берег незамерзающего грэсовского водохранилища, где всласть попили русской водки в финских палатках под безвкусные разогретые концентраты.

Воспоминание было столь приятным, что Слесаренко не удержался и начал рассказывать эту историю Ефремову. Лифт доехал и раскрылся, а история ещё не кончилась, и вот так, на хвосте этой байки, похохатывая и изумляясь, Ефремов и вошел вслед за хозяином в слесаренковский номер. Поистине, язык мой – враг мой.

– Из администрации звонили, что приедут за вами в два пятнадцать, как договаривались, – сказал Ефремов, оглядывая комнату.

– Кому, вам звонили? – осторожно спросил Виктор Александрович.

– Нет, звонили дежурной, я был в холле, она ко мне и обратилась – видела же, что вместе приехали.

«Ну все, теперь не отклеится», – с раздражением подумал Слесаренко, и Ефремов спросил:

– Захватите меня с собой в мэрию?

– Конечно, о чем вопрос, – сказал Виктор Александрович и прошел в ванную комнату. Поглядел в зеркале, не запачкался ли от полудневной носки воротник рубашки, и решил, что сойдет, свежую наденет вечером.

– Вы отсюда куда, Виктор Саныч? – крикнул из комнаты Ефремов.

– В каком смысле? – громко ответил Слесаренко. Звук срезонировал от близких стен и ударил в уши.

– Обратно в Тюмень или дальше по Северу?

– Обратно.

– Жаль! Я думал, у вас выборный вояж, могли бы вместе, все веселее!..

– Ещё бы! – сказал Виктор Александрович с непроизвольно двусмысленной интонацией.

Ефремов замолк, но нельзя же было вечно торчать в ванной. «Не почистить ли зубы сызнова?». Слесаренко махнул на зеркало рукой и вернулся в комнату, где спасительно затрещал телефон.

По приезде в мэрию Ефремов отстал и затерялся в коридорах. Всё тот же референт сдал Виктора Александровича встречной улыбчивой женщине в сером деловом костюме, та провела его в приемную, а затем в комнату для совещаний – бывший зал бюро горкома, хорошо знакомый Слесаренко в отличие от ожидавших его там людей. Ему улыбались радушно и вежливо (больше вежливо, чем радушно), казенно любопытствовали о здоровье и службе, при каждом удобном случае слегка подергивали за слесаренковские сургутские корни: держат ещё, не ослабли? Виктор Александрович, и загодя знавший всю ритуальную условность своей миссии, легко вошел в предложенную тональность разговора. Он удовлетворенно кивал, когда ему говорили, что Леонида Юлиановича здесь помнят и любят и нет никаких сомнений в его предстоящей победе, ибо где же ещё, если не в родном его городе, а потому не следует, наверное, излишне форсировать предвыборную агитацию – можно добиться обратного эффекта, пережим всегда вреден, а пока все идет как надо: с помещениями, с доверенными лицами, транспортом и связью нет проблем, да и откуда могли бы возникнуть проблемы, коли выборные дела мужа в Сургуте взяла в свои руки жена губернатора, уважаемая Галина Андреевна: ее здесь тоже помнят и уважают – великих организационных способностей женщина, коня на скаку и так далее. Почти полтора часа подряд, под минералку и кофе, а потом с легким ужасом: господи, обед же стынет, как можно мучить гостя голодом, там и продолжим к обоюдному удовольствию. Прошу сюда, а теперь сюда. Ах, помните, как мило, ну конечно же, наш человек, ведь это он сам строил, подумать только, как время летит. Коньяк или водочки, ну конечно, позвольте мне на правах хозяина приветствовать нашего гостя на его родной земле, аплодисменты, можно подавать. Не самое удачное время, трудно собрать людей, но вы не волнуйтесь, всё под контролем, когда намерены отбыть, зачем так рано, выспитесь и отдохнете. Как поживает Вера Леонтьевна, мы же вместе, жаль, что не помните. «Русская пирамида» – прекрасный клуб, как скажете, с удовольствием и всегда, были очень рады, вот телефон, пожалуйста.

Виктор Александрович позвонил Кулагину в машину.

Ответил чужой голос, он даже растерялся, потом понял – это шофер. Колюнчик говорил, что в прицеле вечерней попойки высвистит штатного водилу-телохранителя.

У дверей «греческого» обеденного зала знакомый уже референт придержал Слесаренко за локоть, протянул пластиковую папочку.

– Александр Леонидович перед отъездом просили вам передать.

Слесаренко глянул на бумагу сквозь прозрачную обложку: договор о долевом финансировании Тюменского нефтегазового университета, подпись сургутского мэра и печать, сумма полная, даже не верилось. Одна эта бумага уже оправдывала сургутский вояж Виктора Александровича как тюменского городского начальника. Мэр Сидоров долго не подписывал договор, а вот теперь подписал. Это успех. Деньги вузу нужны дозарезу. И тем не менее как человек, привыкший к внутренней ясности и откровенности, Слесаренко понимал и признавал, что перед ним – отступная, некая деловая форма извинения и легальный откуп за демонстративное, как теперь уразумел Виктор Александрович, неучастие мэра в сегодняшнем разговоре о выборах областного губернатора.

– Спасибо, – сказал Слесаренко. – Передайте Александру Леонидовичу мою признательность и благодарность.

На улице начинало моросить. Толстозадая машина Кулагина стояла у крыльца, хозяин в кожаном пальто и шляпе сидел на пассажирском сиденье, курил в полуоткрытое окно. Со стороны водителя вышел крупный мужчина средних лет в такой же куртке с подстежкой, как у Слесаренко, обошел машину с носа и открыл правую заднюю дверцу. Виктор Александрович нырнул в салон.

– Наговорились? – спросил Кулагин вполоборота.

– Да уж, – ответил Слесаренко голосом Кисы Воробьянинова.

– Ко мне домой, – дал указание водителю Колюнчик, и Виктор Александрович сразу унюхал исходящий от Кулагина густой и резкий запах коньяка. – В «Пирамиду» приглашали?

– Было дело.

– Отказался? Зря-а... Попозже завалимся, покажу тебе местный бомонд. Я вообще-то полагал, на вечер они тебя сами закрутят до упора. Честно говоря, не думал даже, что ты позвонишь. Но рад, Витюша, искренне рад... Ну-ка, Саша, газани!

Неожиданная сила вдруг вдавила Слесаренко в мягкую спинку сиденья, затылок приклеило к подголовнику, и вот так, с полу-откинутой назад головой, он смотрел расфокусированным взором, как мельтешил и убыстрялся пейзаж за стеклами.

– Хорош, – засмеялся Колюнчик, и Виктора Александровича отпустило. – Как тебе машина, а? Зверь, а не машина. А ну стой, тормози!

Теперь Виктора Александровича вышвырнуло вперед, носом и лбом в переднее сиденье.

– Какого черта? – спросил он. – Что за фокусы, Коля?

Машина встала. Водитель сидел молча, глядя вперед сквозь ветровое огромное стекло, редко шлепали «дворники», стирая мелкий дождь.

– Зря я тебя выдернул, – сказал Кулагин. – Доберешься отсюда?

Водитель посмотрел по сторонам и кивнул.

– Тогда давай, мы сами справимся. Завтра свободен, вечером позвоню. Бывай!

Водитель ещё раз кивнул, надел шапку и вышел под дождь из машины.

– Садись, поехали, – сказал Колюнчик, и Виктор Александрович догадался, что предлагает ему Кулагин.

– Да ну тебя, Коля. Зачем всё это? Я же выпивши. Цирк какой-то...

– Давай, не мнись. Прокатишься, машину оценишь. У, зверюга! – Он хлопнул ладонью по рулю. – Я вообще пьяный, мне совсем нельзя, так что давай, начальник, погнали!

– Кончай выпендриваться, Коля, – сказал Слесаренко. – Бери руль и поехали!

Колюнчик как-то рывком развернулся на сиденье, весело глянул на Слесаренко.

– Ты можешь сделать другу приятное? Ну сядь, ну прокатись, тут же совсем рядом, я покажу, а?

– Да черт с тобой! – сказал Виктор Александрович и стал искать ручку на двери.

Он тронулся с места и даже не заглох. Коробка-автомат, две педали вместо привычных трех, очень легкий в поворотах руль, хороший обзор, и все равно Слесаренко взмок и изнервничался, пока под лоцманство Колюнчика не доехал до бывшего собственного дома. Он затормозил на дорожке напротив подъезда, Колюнчик левой рукой перехлопнул рычаг скоростей на «нейтралку», что-то дернул, – похоже, стояночный тормоз, – и радостно сказал:

– Во! А ты боялся!

Дождь как-то разом озверел и набросился. Захлопнув дверцу, Слесаренко легко нагнал Кулагина на полпути к подъезду. Колюнчик шел подчеркнуто прямо и слегка подпрыгивая при ходьбе – знакомый признак изрядного взвода.

– Щас тебе будет сюрприз, – сказал Колюнчик и открыл подъездную дверь.

Они уже прошли второй темный тамбур и поднимались на ощупь по лестнице, когда за спиной Слесаренко дважды сверкнуло и грохнуло, шляпа и ещё что-то полетели с кулагинской головы, сам Колюнчик сказал «ы» и упал лицом на ступеньки. Ни черта ещё не понимая в происходящем, Виктор Александрович сделал шаг вперед, оступился и больно стукнулся коленом. Когда хотел встать и елозил ладонями по холодным, липким ступеням, в спину ему ткнулось твердое, и голос за спиной произнес:

– Не суетись. Сиди монахом.

Он замер раскорякой, шапка сползала ему на нос, но было невозможно сделать движение рукой, чтобы остановить эту мокрую шерсть. Хлопнула дверь, затем вторая. «Почему монахом?» – спросил себя Виктор Александрович, и тут шапка упала.