Служу Советскому Союзу 4

Глава 4

Тридцать первого декабря у нас с друзьями есть традиция – мы всегда ходим в баню…

Блин, вот как проснулся, так эта мысль и пришла первой. Никогда не любил этот фильм, а вот почему-то вспомнился он мне в понедельник тридцать первого декабря семьдесят третьего года.

Вспомнился и Женя Лукашин, и Надя Шевелёва. Не любил я этот фильм потому, что чувствовал всю фальшивость истории. Ну не мог в моём понимании рохля Женя вдруг ни с того, ни с сего превратиться в человека, способного на поступок. И чтобы начать активно бороться за человека, которого полюбил с первого взгляда? В тридцать шесть лет? Серьёзно? И учительница, которая несколько лет встречалась с серьёзным человеком и уже готовилась к замужеству, вдруг влюбилась в «алкоголика из Москвы»?

Да это вообще бред полнейший. И вся эта история наполнена фальшью до предела, начиная с фальшивого участия друзей и заканчивая чужими голосами озвучки. Гимном звучит только слом морального устоя – бухай и будет тебе счастье. Кривая вывезет…

Вот только какая кривая, ведь оба «влюбленных» героя ни хрена не знают друг о друге. Вдруг Лукашин никогда не опускает стульчак и громко пердит, сидя на диване с пивом в руках, а Надя храпит, как бензопила «Дружба»?

Эльдар Рязанов вообще был тем ещё провокатором – любил закладывать бомбы замедленного действия под устои общества. Взять хотя бы Деточкина и его посыл: «Человек может воровать, если будет часть сворованного отдавать на благотворительность». Или «Зигзаг удачи». В этом фильме показано как деньги выявляют истинную сущность человека, смысл таков – человек порочен, и только притворяется хорошим, а подвергни ты его испытанию, и никто этого испытания не пройдет, в фильме посыпались все, и все из-за денег.

А ведь человек вовсе не таков, каким его показывал Рязанов. Миллионы не бухали, не ходили налево, не предавали своих жен, да вот только разве их интересно было показывать? Ведь гораздо интереснее было показать, как «тепленькая пошла».

Гораздо интереснее было протолкнуть одну главную мысль – бухай! Когда у тебя встреча с друзьями – бухай! Когда у тебя счастье от скорой женитьбы – бухай! Когда у тебя горе от того, что невесту уводит какой-то полупьяный полупокер – бухай! Бухай и всё наладится!

Ведь оставшийся без денег и всего остального Лукашин не пошел в милицию, как это сделал бы каждый нормальный советский гражданин. Нет, зачем показывать адекватный алгоритм и учить зрителя – как можно поступить в похожей ситуации, когда можно извратить и сделать всё не так?

Почему я так взъелся на фильм, который выйдет только через два года? Почему я ворчу на пропаганду алкоголизма? Ведь и в моём времени подобного говна хватало, и когда запретили показывать курение по ящику, то в сериале «Интерны» каждая серия начала выходить с бухлом на первом плане. Да-да, под улыбочки и смехуёчки навязывалась мысль, что от стакана ничего не будет. А ещё потому, что результат подобной пропаганды лежал сейчас у меня на кухне на раскладушке и давал храпака так, что стекло в кухонном ящике позвякивало в такт.

Андрюха всё-таки решил сделаться посмелее и усугубил своё опьянение, хлебнув чистого спирта из фляжки знакомого в туалете. О чём только думал? Конечно же в тепле танцев его развезло в слюни. Мне пришлось утаскивать друга на горбу, чтобы доброхоты из дружинников не заставили Курышева встречать утро в вытрезвителе.

Кое-как поймал такси и еле-еле уговорил таксиста взять на борт «слегка подвыпившего студента». Да-да, как в старом анекдоте: «Молодой взъерошенный человек засовывает голову в дверь аудитории: – Профессор, вы примете зачёт у слегка подвыпившего студента? Профессор хмуро: – Ну могу принять. Молодой человек оборачивается и кричит назад: – Всё нормально, я договорился! Заносите!»

В такси пришлось держать голову однокурсника в холоде, высунув на улицу, чтобы не блеванул в салоне. За это Андрюха отблагодарил меня получасовым вызовом Ихтиандра в туалете. Ихтиандр не вылез, зато чуть протрезвевший однокурсник перестал рваться уехать к Веронике и тихо уснул на раскладушке в кухне.

После справления нужды, душа и чистки бивней я замутил завтрак. Яичница с поджаристой колбасой – что может быть лучше для желудка вечноголодного студента? Да чтобы колбаса была именно поджарена с двух сторон, чтобы потом её можно было ножичком порезать и отправить похрустывающую в рот.

После моего налета на кухню и шкворчания яичницы Андрюха не смог остаться в стороне. Он распахнул глаза, а я широко улыбнулся:

– Вставай, вечно молодой, вечно пьяный! Сейчас завтракать будем!

Свежего хлеба в это время уже было не достать – люди занимали очередь в булочную чуть ли не с ночи. Конечно, никому не хотелось остаться в Новогоднюю ночь без черного хлеба, без которого селедочка с луком не так хорошо заходит. Но у меня было полбуханки вчерашнего, которая после помещения на двадцать секунд в разогретую духовку выглядела свежее свежего.

– Ох, что же было вчера... – простонал Андрюха, картинно положив ладонь на лоб.

– Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей! Только помню, что стены с обоями. Помню, Клавка была и подруга при ней, целовался на кухне с обоими, – пропел я голосом Высоцкого.

– Издеваешься? Да? Вот так вот над другом изгаляешься, – страдальчески проговорил Андрей, принимая горизонтальное положение и стараясь лишний раз не крутить шеей.

– Да как же над тобой не издеваться? Ты полночи мне нервы трепал, так дай хоть сейчас душу отвести. Знаешь, у меня раньше знакомый был, так у него жена – умница. Она никогда не пилила загулявшего мужа за пьянки, укладывала его спокойно спать, а вот наутро... В общем, такую ему головомойку устраивала, что он и не рад был вчерашнему. А ещё всё падало на больную голову и горящие трубы... Так и добилась того, что в страхе перед предстоящими промываниями мозга, он отказался от водки насовсем.

– Да? Это какие-такие у тебя друзья?

– Ну, в прошлой жизни, – ухмыльнулся я и добавил. – До университетской.

В это время раздалось щелканье замка в прихожей. Я невольно насторожился. Скрипнула дверь.

– Свои! – раздался голос Зинчукова. – Ваша дядя пришла, литр кефира принесла!

Я выдохнул и только тут заметил, что неосознанно сжимаю в ладони нож. Когда только успел схватить? Андрюха недоумённо смотрел на меня.

– Хлеб порезать нужно, – пояснил я свои пляски с ножом и добавил громче: – Андрюх, ты вставай, а то разлёгся тут, как барин.

Спецом погромче заявил, чтобы Зинчуков понял – я не один. Поэтому ему лучше включить легенду про дядю и племянника. Эта легенда уже неплохо сработала на дотошных соседках, должна она сработать и на похмельном друге.

В это время прихожая наполнилась звуками просыпающегося в берлоге медведя. То раздевался Зинчуков. Конечно, переигрывал отчаянно, стараясь показать себя неуклюжим и неловким. Всё-таки он великовозрастный дядя, а не просто так, хрен с горы. То, что этот "хрен с горы" мог бесшумно пробежаться по снежному насту и даже не спугнуть прикорнувшего под кустом зайца, Андрюхе лучше не знать.

– Привет! Что у вас тут? – Зинчуков завалился в кухню, краснощёкий с улицы, сверкающий белозубой голливудской улыбкой.

– Дядя Тёма, это мой друг и однокурсник Андрей Курышев, – показал я на лохматого Андрюху, который в скором порядке пытался собрать раскладушку, комкая и сворачивая в трубу матрац с покрывалом и подушкой. – Это дядя Тёма, то есть Артём Григорьевич.

Андрюха в смущении то пытался вновь бороться с постельными принадлежностями, то протягивал руку в качестве приветствия, то ерошил волосы. В семейных трусах по колено и майке Андрюха выглядел забавно. Совсем как персонаж из "Крокодила" который неожиданно проснулся и вышел покурить на лестничную площадку.

– Отставить суету! – скомандовал Зинчуков. – Давай поручкаемся, а потом всё остальное! – пожав руку Андрюще, он протянул мне две авоськи с покупками, завернутыми в коричневую бумагу. – Пельмяш, тут колбаса, сыр, майонез, овощи и горошек. Всё это пойдёт на стол в качестве праздничного ужина. Шампанское и лимонад оставил в машине, так что тебе нужно сделать заход.

– Так это одеваться нужно, – хмыкнул я.

– Как раз к этому времени чайник закипит. У меня там ещё печенье "Юбилейное" и шоколад. Так что давай, не отлынивай. А я пока твоему другу "похмелятор" замучу.

– Не надо, – попытался было проблеять Андрюха. – Я сам как-нибудь.

– Надо, Федя, надо! – голосом Шурика из всем известного фильма ответил Зинчуков.

Вот у Гайдая всегда была насмешка над пьяницами, а вовсе не выказывание их героями. Взять хотя бы "великолепную троицу" – Труса, Балбеса и Бывалого... Так у них в каждом фильме идет какой-нибудь провал. И пусть не всегда по вине зеленого змия, но зачастую его присутствие было. И пропаганда шла как раз другая, в отличие от пропаганды Рязанова.

Пока я одевался, то слышал, как Зинчуков объяснял Курышеву рецепт "похмелятора":

– На самом деле всё просто. Берешь литровую кружку. Наполняешь до половины теплой водой. Туда идет одна ложка пищевой соды, потом две ложки уксуса. Видишь, пузырьки пошли? Это уксус гасит соду. А теперь ещё ложку сахара бухнуть, чтобы не так противно было. Вот тебе и весь "похмелятор". Конечно, лучше было бы рассолом, но откуда у студента рассол? Пей-пей, чего рожу кривишь?

Я ухмыльнулся, представляя сморщенное Андрюхино лицо. Да уж, не надо было вчера пить. Эта мысль меня всегда посещала, когда в своём времени просыпался после бурных посиделок. Но это всё в прошлом. Сейчас я не выпиваю как раньше до "военной" нормы – упал, значит, хватит. Сейчас на меня алкоголь не оказывает прошлого влияния. Могу выпить два литра водки, а потом ещё по канату пройти и не пошатнуться.

Как мы выяснили с Зинчуковым и Вягилевым, у меня очень активно вырабатывался фермент с причудливым названием алкогольдегидрогеназа. А уже эта штука расщепляла этанол, превращая его в ацетальдегид — яд и канцероген. Тот, в свою очередь, довольно быстро превращался в уксус и в итоге разлагался на воду и углекислый газ. То есть набухался, потом в туалет сходил, вылил и выпердел всё, что скопилось и переработалось, а дальше снова трезвый. Только напрасный расход продукта, получается.

Я вышел на улицу и поёжился. По утреннему Ленинграду спешили люди. Кто-то торопился в магазин, чтобы докупить продукты к праздничному столу, кто-то мчался с выпученными глазами, чтобы успеть купить подарки родным и близким.

Причину, по которой Зинчуков меня послал в круглофарый "Москвич-408", я увидел на заднем сидении, рядом с ещё одной авоськой. Из-под полосатого коврика высовывались корешки бумажных папок.

Зинчуков оставил за мной решение – поднимать документы или нет в квартиру. Он решил на всякий случай их не брать, вот и отправил меня, чтобы я сам занес их домой. Так как я за собой никакой слежки не чувствовал, то мог спокойно поднять папки наверх. Можно было бы оставить и в машине, но вряд ли сейчас Андрюхе есть дело до каких-то документов, что я спрячу в комнате.

Уже потом, когда спровадим нашего молодого гостя, будет время разобраться с тем, что привез Зинчуков. Когда поднялся наверх, то со стороны кухни раздавалось весёлое позвякивание.

Мда, не только за папками меня отправил Зинчуков. Он ещё напомнил о том, что в большой семье клювом не щелкают. Он с совершенно независимым видом трескал мою порцию яичницы и колбасу. Даже не поблагодарил, когда я положил авоську с бутылками в углу.

Я взглянул на бледного Андрюху:

– Ты как? Полегчало?

– Ага, более-менее, если хочешь, то ешь мою порцию, – он подвинул тарелку ко мне. – Я чаем обойдусь, в меня ничего пока не лезет.

– А могу я съесть эту порцию, – отозвался Зинчуков, но я был проворнее.

Перехватив движение руки, я выхватил тарелку в последний момент.

– Не, ну если хочешь, то тоже угощайся. Яичница – бомба, честно говоря, – проговорил Зинчуков так, словно сам стоял у плиты.

– А вот угощусь, ведь даже по внешнему виду чувствуется рука мастера, – хмыкнул я в ответ.

Так, с шутками-прибаутками-подколками-подковырками прошел наш завтрак. После завтрака Андрей засобирался домой. Вроде как дома по шапке получит потому, что не явился. Так что надо быть как штык.

Мы проводили гостя, Зинчуков сказал дежурное "рад знакомству" и после мы остались одни.

– Твой друг рассказал, что тебя едва не повязали на наркоторговле? Неужели ты занялся этим самым?

– Да нет, это меня пытались подставить, – хмыкнул я в ответ. – Вот только тот, кто пытался подставить, сам и влип в этот мёд.

– И как же это произошло?

Я рассказал про случай с Женькой-барыгой и как поставил его на путь истинный. Заодно про подлость Гребенщикова поведал. Слегка приукрасил свою роль во всей этой постановке, вроде как "коршуном бросился на испуганного Борьку и втихаря подкинул ему наркоту". Зинчуков покивал одобрительно.

– То, что ты наказал засранца – это правильно. Нечего мстить тому, кто невиновен. А вот то, что барыгу отпустил, это плохо – надо было у него про папашу распросить.

– Про главнюка? Так я спросил. Женька обозначил его как Гогу Рябого. И что самое интересное... Этот самый Гога ходит то ли под Черешенским, то ли под Вишневским.

– А вот это уже интереснее. Надо бы к этому самому Гоге наведаться и узнать – под каким-таким зонтиком он лазит. И какие семейства снабжает.

– Семейства?

– Ну да, семейства... Советские наркоманы живут семьями. Не в плане муж-жена, ячейка общества. Семьи у них состоят из любого количества разновозрастных наркоманов обоих полов. Главой семьи всегда были Достоевские — те, кто "соломенную шляпу" носили. „Шляпа“ на древненаркоманском означает маковую соломку. Семейные наркомы из своей среды выбирают наиболее физически сильных, финансово ответственных и „морально стойких“ лиц, определяя их в заготовители-доставатели сырья, или "Достоевские". Они ездят на юга, где не столько чего-то там покупают, сколько просто пакостят на дачках, вырывая маки под корень. Правда, бабушек подчистую не обижают — вырывают ровно две третьих от посаженного, чтоб бабушка на следующий год снова посадила. Хм... Коммунизм ждем, официально считается, что в СССР наркомании быть не может в силу социалистических условий. Вот милиция и смотрят на таких „дачников“ сквозь пальцы — лишь бы в домики не вламывались. Ну а ночь напряженной работы дает от одного до десяти чемоданов сырья в зависимости от района...

– Да уж, веселуха... – я посмотрел на то, что принес Зинчуков. – Кстати, а меня на Новый год в гости пригласили. Так что...

– Нет-нет-нет и не уговаривай, я с тобой никуда не пойду, – притворно замахал руками Артём Григорьевич.

– Да я в общем-то и не собирался уговаривать, – хмыкнул я в ответ. – Просто говорю, что придется тебе одному праздновать. Сильно не напивайся.

– Пффф, нашел дурачка. Да чтобы я один праздновал? Не, ни в жисть! Я на Дворцовую площадь пойду, там кого-нибудь отыщу. К какой-нибудь компании подобьюсь. За меня не волнуйся. Да и не люблю я эти все домашние посидушки. Смущаюсь я там, ведь ни в носу не поковыряться, ни носок с дыркой надеть. Сидишь себе, как на иголках, и смотришь, чего бы хренового не сделать, чтобы впечатления не испортить.

– Ну спасибо, теперь только об этом и буду думать, – буркнул я в ответ.

– Кушайте и не обляпайтесь! – после этого Зинчуков кивнул на комнату: – Пойдём, посмотрим, что товарищ майор в клювике притащил.

А "в клювике" товарищ майор притащил пять папок. Каждая из них имела в заглавии фамилии, а также инициалы. Шелепин А. Н., Семичастный В. Е., Брежнев Л. И., Андропов Ю. В. И самая тонкая папочка была озаглавлена Горбачев М. С.