1


Закончив пасхальный ужин, состоявший из ветчины, горошка и картофельного пюре, Чарлз Беллемаре по прозвищу Ковбой стрельнул двадцатку у сестры, отправился в один дом в Вердуне, где можно было разжиться наркотой, и исчез.

Дом уже давно был выставлен на продажу, и летом наконец-то нашлись покупатели. Зимой новые владельцы обратили внимание на плохую работу каминной вытяжки. В понедельник седьмого февраля хозяин открыл дымоход и просунул вверх ручной скребок. В поддон для золы свалилась иссохшая человеческая нога.

Хозяин вызвал полицию. Полицейские позвонили пожарным и в отдел по расследованию убийств. Следователь связался с судебным экспертом Пеллетьером.

Не прошло и часа с момента обнаружения человеческих останков, как Пеллетьер и два коронера стояли на лужайке возле дома. Сказать, что обстановка была неспокойной, все равно что заявить, будто «день Д» выдался маленько нервным. Взбешенный отец. Бьющаяся в истерике мать. Взволнованные дети. Застывшие соседи. Смущенные пожарные.

Доктор Жан Пеллетьер был главным из пяти патологоанатомов Центральной уголовной и судебно-медицинской лаборатории Квебека. Плохие зубы и неправильный прикус стали причиной того, что он не выносил абсолютно всех, кто осмеливался потратить его драгоценное время. Пеллетьер только заглянул внутрь и приказал разломать трубу.

Наружную стенку дымохода разрушили, извлекли оттуда зловонный труп и отвезли в лабораторию.

На следующий день Пеллетьер изучил останки и размашисто написал в заключении: «Ossements».

Кости.

И вот тут появляюсь я, доктор Темперанс Бреннан, судебный антрополог Северной Каролины и Квебека. Что я здесь делаю? Это длинная история, начавшаяся с момента учреждения программы по обмену между моим университетом и университетом Макгилла. Через год, когда программа была прекращена, я отправилась на юг, но продолжала консультировать лабораторию в Монреале. Прошло десять лет. Я по-прежнему мотаюсь взад-вперед и давно уже побила все рекорды по количеству дальних перелетов.

Когда я в очередной раз приехала в феврале в Монреаль, требование Пеллетьера о проведении антропологической экспертизы лежало на моем столе.

Среда, 16 февраля. Кости, извлеченные из дымохода, собраны в целый скелет и готовы к исследованию. Несмотря на то, что жертва явно не являлась сторонником регулярного посещения врачей (за исключением, пожалуй, дантиста), все-таки можно было предположить, что это именно Чарлз Беллемаре. Возраст, пол, раса, примерный вес, а еще хирургические штифты в правой малой и большой берцовой костях — все указывало на то, что передо мной давно пропавший Ковбой.

Следов других травм, кроме трещины черепной коробки как следствия незапланированного пикирования в дымоход, я не обнаружила.

От размышлений о том, зачем человек полез на крышу и как свалился в трубу, меня оторвал телефонный звонок.

— Похоже, мне нужна ваша помощь.

Темперанс. Только Пьер Ламанш называл меня полным именем, делая ударение на последнем слоге. Ламанш самолично взялся вскрывать очередной труп, и я заподозрила, что мы имеем дело с очень сильно разложившимся телом.

— Давно лежал?

— Oui. — Босс выдержал паузу. — Имеются и другие осложняющие факторы.

— Осложняющие факторы? О чем вы?

— Кошки. О Господи!

— Уже иду.

Сохранив отчет о вскрытии Беллемаре на компьютере, я покинула лабораторию, миновала стеклянную дверь, отделяющую судебно-медицинский отдел от остального этажа, свернула в соседний коридор и вызвала лифт. Конечная остановка лифта — морг — находилась под двумя охраняемыми этажами лаборатории и офисом коронера.

Спустившись на нижний этаж, я еще раз обдумала то, что узнала на утреннем совещании персонала.

Авраам Феррис, пятидесятишестилетний ортодоксальный еврей, пропал неделю назад. Тело Ферриса нашли вчерашней ночью в кладовке на верхнем этаже здания, где он работал. Никаких следов взлома. Никаких признаков борьбы. Работники сказали, что он вел себя странно. На первый взгляд причина смерти — самоубийство, выстрел из пистолета. Однако семья покойного была категорически против суицида как объяснения случившегося.

Коронер приказал произвести вскрытие. Родственники Ферриса и раввин были против. Переговоры временами сменялись откровенной руганью, но компромисса все же удалось достичь.

А еще над трупом потрудились кошки.

От лифта я свернула налево, проследовала прямиком к моргу и около входной двери того крыла, где проводятся вскрытия, услышала звуки, доносящиеся из комнаты ожидания — жалкого маленького помещения, предназначенного для тех, кого вызвали опознать тело.

Сдавленные женские рыдания.

Я вообразила холодный закуток с искусственными растениями, пластмассовыми стульчиками, предусмотрительно занавешенным окном — и почувствовала неловкость. В лаборатории мы не производим обычных вскрытий. Никаких конечных стадий болезней. Никакого панкреатического рака. В нашем списке — убийства, суицид, несчастные случаи. В общей комнате сидели те, кто не мог ничего этого предвидеть и предугадать. Их горе меня не трогало.

Потянув на себя дверь, выкрашенную синей краской, я пошла дальше по узкому коридору — мимо компьютеров, штативов для сушки и нержавеющих металлических каталок, к следующей синей двери с табличкой «Аутопсия». Перед четвертой дверью сделала глубокий вдох и вошла.

Кроме скелетов, мне приходилось иметь дело со сгоревшими, мумифицированными, изуродованными и разложившимися останками. Моя работа заключается в восстановлении личности, стертой фактом смерти. С тех самых пор, как в комнату номер четыре провели специальную вентиляцию, я в основном использовала ее. Сегодня же утром система едва справлялась с запахом разложения.

Некоторые вскрытия производятся только патологоанатомом. На другие приходит разный персонал. Несмотря на ужасный запах, аутопсия Авраама Ферриса проводилась публично.

Ламанш. Его ассистент по аутопсии, Лиза. Фотограф из полиции. Двое каких-то в форме. Незнакомый детектив из уголовной полиции Квебека. Высокий парень, веснушчатый и бледный.

И еще один квебекский детектив, которого я знаю очень хорошо. Эндрю Райан. Рост — шесть футов два дюйма. Седые волосы. Холодные голубые глаза.

Мы кивнули друг другу. Детектив Райан. Антрополог Бреннан.

Несмотря на большое количество специалистов, четверо присутствующих образовали у ног трупа сплошную стену недоверия.

Все — мужчины. Двоим за пятьдесят, еще двое, похоже, стараются скрыть свои шесть десятков. Темные волосы. Очки. Бороды. Черные костюмы. Кипы.

Стена уставилась на меня. Восемь рук сцеплены за четырьмя неподвижными спинами.

Ламанш опустил маску и представил меня группе бородатых наблюдателей.

— При вскрытии тела мистера Ферриса необходимо присутствие антрополога.

Озадаченные взгляды.

— Доктор Бреннан должна провести анализ скелета, — сказал Ламанш по-английски. — Она осведомлена о ваших пожеланиях.

Я не имела ни малейшего представления о каких-то пожеланиях, кроме просьбы бережно собрать всю кровь и ткани.

— Очень сожалею о вашей потере, — произнесла я, прижимая папку с отчетом к груди.

Четыре угрюмых кивка.

Труп лежал на центральном столе на полиэтиленовой простыне. Кроме того, простыни были расстелены вокруг стола и на полу. На каталке — пустые коробки, банки, пузырьки.

Тело было раздето и вымыто, но ни одного разреза пока не сделали. На стойке валялись два сплющенных пакета. Я предположила, что Ламанш уже закончил внешний осмотр, включая тест на порох.

Восемь глаз проследили за моим приближением к умершему. Четвертый наблюдатель теперь сложил руки в замок спереди.

Не верилось, что Авраам Феррис умер на прошлой неделе. Можно было подумать, будто это случилось еще во времена президентства Клинтона. Глаза почернели, язык бордовый, кожа фиолетовая и в зеленых пятнах. Внутренности рыхлые, мошонка раздулась до размеров волейбольного мяча.

Я вопросительно посмотрела на Райана.

— Температура в кладовой была установлена на девяносто два, — сказал он.

— Почему так жарко?

— Мы думаем, один из котов задел термостат, — пожал плечами детектив.

Я быстренько подсчитала. Девяносто два по Фаренгейту — это примерно тридцать пять по Цельсию. Без сомнения, Феррис установил мировой рекорд по скорости разложения.

Но жара — всего лишь одна из проблем посмертного существования данного джентльмена. В голодные времена живые существа готовы на все. Они питаются. Они выживают. Этот всеобщий инстинкт управляет стадными животными, хищниками, караванами переселенцев и футбольными командами.

Даже Винни Пух и Пятачок готовы слопать друг друга.

Авраам Феррис сделал ошибку, пытаясь бороться за жизнь с тремя сиамскими кошками.

Да, «Фрискиса» ему следовало заготовить побольше.

Я обошла стол.

Левая височная и теменная кости Ферриса странно расходились. Хотя я не могла видеть затылка, было очевидно, что сзади по голове ему нанесли сильный удар.

Натянув перчатки, я двумя пальцами ощупала череп. Кость промялась, как глина. Только кожа головы удерживала развернутые части вместе.

Я опустила голову ниже и изучила лицо.

Сложно было даже представить, как Феррис выглядел при жизни. Левая щека размокла, в воспаленной кровавой каше виднелись обломки молочного цвета.

Несмотря на разбухание и мраморность, с правой стороны лицо Ферриса осталось совершенно нетронутым.

Видимо, жара и гнилостный запах помешали кошкам поработать как следует над этой частью трупа.

Я поняла, почему Ламанш нуждался во мне.

— На левом виске имелась открытая рана?

— Oui. И еще одна — на затылке. Разложение и вздутие сделали невозможным установить траекторию полета пули.

— Мне понадобится полный рентгеновский анализ черепа, — сказала я Лизе.

— Направление?

— Под всеми углами обзора. И еще нужен сам череп.

— Невозможно, — оживился четвертый наблюдатель. — У нас имеется соглашение.

Ламанш поднял руку, затянутую в перчатку:

— Я уполномочен установить истину в этом деле! Вы дали слово, что не станете чинить препятствий.

Серо-желтые лица мужчин покрылись розовым румянцем.

— За исключением крайней необходимости, — добавил Ламанш.

Четвертый присутствующий повернулся к мужчине слева. Тот задрал подбородок. Ламанш повернулся ко мне:

— Доктор Бреннан, вы будете продолжать исследование черепа и уцелевших костей прямо здесь.

— Простите, доктор Ламанш…

— Если это невозможно, просто составьте протокол.

Ненавижу, когда мне диктуют, как надо работать. Терпеть не могу, когда нет информации и не используются оптимальные условия.

Впрочем, я очень люблю и уважаю Пьера Ламанша. Он лучший патологоанатом, которого я когда-либо знала.

Я покосилась на босса. Тот незаметно кивнул. Тогда я перевела взгляд на лица, склонившиеся над Авраамом Феррисом. В каждом отражалась вековая борьба веры против прагматизма. Тело как храм. Тело как каналы и нервные узлы, как моча и желчь.

— Конечно, — пробормотала я. — Позовите, когда будете готовы к снятию скальпа.

Я посмотрела на Райана. Он подмигнул — как любовник, а не как полицейский.

Неизвестная женщина все еще плакала, когда я покидала отделение аутопсии. Спутник — или спутники — вели себя тихо.

Не хочу сострадать кому-либо лично.

Я часто была свидетелем несчастья. Снова и снова присутствовала при лобовых столкновениях оставшихся в живых с их изменившейся реальностью. Еда, которой не с кем поделиться. Разговоры, которые уже никогда не состоятся. Книги, которые некому почитать вслух.

Я видела боль, но не предлагала помочь. Я — аутсайдер, посторонний. Человек, чье болезненное любопытство удовлетворяется созерцанием пострадавших в аварии, на пожаре, в перестрелке. Я — воющая сирена, или натягиваемая желтая лента, или молния на мешке для трупа.

Я ничего не могу поделать. И ненавижу свою беспомощность.

Проклиная себя за трусость, я свернула в комнату ожидания.

Две женщины сидели рядом. Одна — помоложе, я бы дала ей от тридцати до пятидесяти. Бледная кожа, густые брови, темные кудрявые волосы, собранные на затылке. Одета в черную юбку и длинный черный свитер с высоким воротником, закрывающим подбородок.

Женщина постарше была так морщиниста, что напомнила мне кукол из высушенных яблок, которых мастерят в горах Каролины. Одета в длинное черно-пурпурное платье. На месте трех верхних пуговиц — скрученные нитки.

Я кашлянула.

Бабушка-яблоко подняла взгляд. Слезы блестели в миллионе морщинок.

— Миссис Феррис?..

Грубоватые пальцы теребили носовой платок.

— Темперанс Бреннан. Я ассистирую на вскрытии мистера Ферриса.

Голова старушки свалилась вправо, отчего немного сбился парик.

— Пожалуйста, примите мои соболезнования. Знаю вам сейчас очень нелегко.

Молодая женщина подняла на меня завораживающие лиловые глаза:

— Правда?..

Хороший вопрос.

Смерть трудно представить. Я знаю это. Мое понимание не может быть полным. И об этом я тоже знаю.

Мой брат скончался от лейкемии в трехлетнем возрасте. Бабушка умерла, прожив долгую жизнь, более девяноста лет. Каждый раз смерть оставляла глубокий след в душе.

Кевин — просто ребенок из прошлого. О бабушке я вспоминаю еще реже. Я любила своих родных. Они любили меня.

Но моя жизнь вращалась не вокруг них, к тому же смерти не были случайными.

Как люди справляются с внезапной смертью мужа, жены, ребенка?

Не хочу об этом думать.

Молодая женщина сказала раздраженно:

— Перестаньте притворяться! Вы и понятия не имеете о боли, которую мы чувствуем.

Неуместное замечание, подумала я. Соболезнования есть соболезнования, какими бы они ни были.

— Конечно, нет, — произнесла я, переводя взгляд с одной женщины на другую. Это было довольно дерзко с моей стороны. Родственницы молчали. — Я очень сожалею.

Повисла пауза. Мне показалось, что женщины не собираются мне отвечать.

— Я Мириам Феррис. Авраам — мой муж, точнее, был им.

Мириам хотела было протянуть мне руку, но застыла в нерешительности.

— Дора — мать Авраама.

Дрожащая рука опустилась на колено Доры.

— Я поняла, что наше присутствие при вскрытии не допускается. Мы ничего не можем поделать. — Голос Мириам звучал хрипло и печально. — Это все так.

Молодая женщина замолкла, продолжая смотреть на меня.

Не придумав чего-нибудь утешительного, бодрящего или просто успокаивающего, я использовала стандартную фразу:

— Разделяю вашу боль от потери любимого человека.

Правая щека Доры судорожно дернулась. Ее плечи опустились, голова поникла.

Я подошла, присела перед ней на корточки и положила свои руки на ее.

— Почему Авраам? — задыхаясь, произнесла она. — Почему мой единственный сын? Матери не должны хоронить своих детей.

Мириам проговорила что-то на иврите или на идише.

— Как может Бог допустить подобное?..

Невестка снова сделала ей какое-то замечание.

Дора поглядела в мою сторону.

— Почему он не забрал меня? Я старая. Я готова.

Ее морщинистые губы дрожали.

— На эти вопросы нет ответов, мэм. — Мой собственный голос тоже стал хриплым.

Слеза капнула с подбородка Доры на мой большой палец. Я опустила глаза на маленькое мокрое пятнышко. И сглотнула.

— Могу я предложить вам чай, миссис Феррис?..

— Было бы неплохо, — ответила Мириам. — Спасибо.

Я сжала руку Доры. Хрупкие кости и сухая кожа. Остро чувствуя собственную беспомощность, встала и протянула Мириам визитку.

— Буду наверху следующие несколько часов. Если что-нибудь понадобится, звоните, не стесняйтесь.

Выходя из комнаты ожидания, я заметила одного из бородатых наблюдателей в другом конце коридора. Он не дал мне пройти, преградив дорогу.

— Это было очень любезно с вашей стороны.

Бородач обладал довольно своеобразным дребезжащим голосом, как у Кении Роджерса, исполняющего «Люсиль».

— Одна женщина потеряла сына. Другая — мужа. Я видел вас там. Несомненно, вы умеете проявлять сострадание. Вы человек чести.

Человек чести?..

Мужчина полез в карман, вытащил оттуда конверт и протянул мне:

— Вот здесь — причина смерти Авраама Ферриса.


Загрузка...