Смерть композитора. Хроника подлинного расследования

«(…) за отсутствием события преступления»

Что далее? Собственно, в рамках расследования Гнатива у нас остались всего 2 документа, на которые следовало бы обратить внимание. Первый — это посмертная психиатрическая экспертиза, которую следователь не мог не назначить. Полный текст этого важного документа приведён в виде фотокопии в «Приложении 7» к этой книге. Сделано это для того, чтобы устранить любые подозрения, связанные с его выборочным цитированием. Все, не испытывающие доверие к автору, могут самостоятельно погрузиться в осмысление полного текста этого немаловажного документа.

Следователь вынес на рассмотрение экспертизы следующие вопросы: «1. Имелись ли у Ивасюка В. М. в 1977 г [т. е. во время его госпитализации в ЛОПБ — прим. А.Р.] признаки психического заболевания, какого именно, каково его происхождение? 2. Можно ли считать, что Ивасюк В. М. после проведенного лечения был полностью излечен от этого заболевания? Могло ли это заболевание повториться и в какой форме (…)? 3. Характерна ли или возможна ли для данного заболевания навязчивая идея покончить жизнь самоубийством? 4. (…) каково было психическое состояние здоровья Ивасюка В. М. на момент смерти и не явилась ли смерть Ивасюка В. М. результатом реализации навязчивой идеи самоубийства (…)? 5. Если у Ивасюка В. М. психического заболевания на момент смерти не имелось, то как можно, с учётом имеющихся материалов, оценивать состояние его психики на момент смерти (…)?»

Под постановлением о назначении экспертизы можно видеть расписку заведующей судебным отделением Львовской областной психиатрической больницы М.П.Тростяной: «Дело по факту смерти гр. Ивасюка В. М. получила. Зав. суд. отд. (Подпись) 9/VII-79 г» При этом сам акт посмертной судебно-психиатрической экспертизы датирован 16 июня 1979 г. Налицо опечатка машинистки, на самом деле экспертиза была представлена 16 июля и это не подлежит сомнению, поскольку в её тексте есть ссылка на допрос Ростислава Вишатицкого, который, как мы знаем, имел место 11 июля 1979 г.

Итак, что мы видим в содержательной части документа? Эксперты значительно изменили оценку психического статуса Ивасюка по сравнению с данными истории болезни 1977 г, диагностировав у него циклотимию.

Ростислав Вишатицкий был допрошен «11 липня 1979 г», что означает — 11 июля. Согласитесь, в тексте экспертизы невозможно сослаться на документ, который будет написан через 25 дней. Но ляпы с датами в уголовных делах советской эпохи встречаются не то, чтобы часто, а систематически. В этом отношении, кстати, документы Гнатива выглядят на удивление аккуратными. Опечатка в дате судебно-психиатрической экспертизы, пожалуй, единственная такого рода ошибка в данном уголовном деле, притом, допущенная отнюдь не следователем.

Важно понимать, что сейчас термин «циклотимия» обозначает не совсем то, что в последней трети XX-го столетия. Сегодня — это расстройство, временный сбой психических реакций, а изначально по мнению психиатра Карла Кальбаума, впервые описавшего эту болезнь в XIX столетии, данное отклонение рассматривалось как разновидность маниакально-депрессивной болезни без выраженной и хорошо распознаваемой клинической картины «мании». Т. е. депрессия есть, а выраженной мании как бы и нет, вместо неё — приподнятое настроение, повышенный тонус, бодрость, оптимизм, прилив сил. Важное свойство циклотимии — более 40 % больных себя больными не признают и всячески скрывают депрессивную фазу от окружающих, считая, что её слабостью характера. Находясь в условно-маниакальной фазе они никогда к врачу не обращаются, полагая, что это состояние нормально, так и должно быть, в схожем состоянии живут все окружающие. Смена фаз — т. е. переход от маниакальной к депрессивной — вызывает резкое снижение настроения и самооценки, возникновение чувства вины, сложности при принятии решений, нарушение сна, заметное снижение и даже полное исчезновение полового влечения, в этот период начинают продуцироваться идеи саморазрушения. Очень большой процент страдающих циклотимией — 40 % — 45 % и даже более — предпринимают попытки самоубийств, которые в случае неудачи пытаются скрыть и выдать за несчастные случаи, неблагоприятные стечения обстоятельств, ошибки и т. п. Именно такую циклотимию имели в виду члены комиссии, выставляя в своей посмертной экспертизе диагноз Владимиру Ивасюку.

Процитируем самую значимую часть заключения: «Анализ архивной истории болезни Львовской областной психиатрической больницы на Ивасюка В. М. за 1977 год и катамнестическая оценка его поведения и деятельности в последующие 2 года до смерти, дают основание считать, что Ивасюк В. М. страдал психическим заболеванием в форме циклотимии. Заболевание в тот период проявлялось подавленным настроением, двигательной заторможенностью, замедленностью интеллектуальных процессов, упадком работоспособности, упорной бессонницей, суицидальными мыслями, что усугублялось рядом реактивных наслоений /исключение из консерватории, тревога за снизившуюся продуктивность в работе, неудовлетворенность собой/. В процессе лечения депрессивное состояние сменилось гипо-маниакальным, настроение стало повышенным, жизнерадостным, он стал энергичным, деятельным, активным, не испытывал прежней усталости, стал работать над новыми песнями и более серьёзными произведениями. Отмеченная смена синдромов, свойственная для фазности течения циклотимии, подтверждает наличие этого заболевания у Ивасюка В. М.»

Продолжим цитирование:» (…) после проведенного лечения у него наступило заметное улучшение, которое было расценено окружающими, как психическое выздоровление. Депрессивная фаза в последующем у Ивасюка В. М. повторилась в более выраженной степени, чему способствовал ряд психотравмирующих моментов. Однако в связи с диссимуляцией [сокрытием — прим. А.Р.] своего состояния и суицидальных намерений, его поведение внешне носило формально упорядоченный характер и поэтому заболевание своевременно не было распознано. 3. В клинической картине депрессивной фазы циклотимии могут иметь место болезненные идеи о самоубийстве и попытки покончить с собой. 4. Как видно из представленных материалов дела, незадолго до самоубийства у Ивасюка В. М. вновь стало ухудшаться его психическое состояние, что внешне проявлялось малозаметными признаками и не обращало на себя внимания окружающих, и не вызывало настороженности близких, а именно: фон настроения был пониженным, он стал неразговорчив, несколько сторонился общения с окружающими, ни с кем своими переживаниями не делился, снизилась продуктивность в учёбе и творческой деятельности, возникла академическая задолженность в консерватории, трудность в написании сложных произведений. Вышеотмеченная скрытая болезненная симптоматика усугубилась рядом психотравмирующих моментов, особенно вестью о том, что его кандидатура не была включена [в список кандидатур] для получения премии Островского. Всё это привело к реализации болезненных мыслей о самоубийстве, которые и раньше звучали в его болезненной симптоматике. Таким образом Ивасюк В. М. совершил самоубийство, находясь в болезненном состоянии психической деятельности, в депрессивной фазе циклотимии.»

Честно говоря, такого рода экспертизы, проведенные посмертно, т. е. без непосредственного обследования больного, всегда рождают… как бы это помягче сказать?… ощущение неудобства и даже неловкости. Ну, в самом деле, экспертиза эта выглядит так: врачи, которые видели Ивасюка живым и общались с ним на протяжении многих недель, болезнь не увидели, а вы, такие замечательные специалисты и сплошь эксперты, всю эту заковыристую симптоматику рассмотрели! Причём, в тех самых документах, которые подготовили в своё время первые врачи, те самые, что болезни не нашли! То есть, какое-то лукавство в этом вычитывании довольно лаконичных и весьма косноязычных бумаг присутствует.

Автор понимает, что можно очень интересную симптоматику находить, скажем, в текстах Достоевского или Гоголя и поэтому, когда психиатр Чиж ставил по их текстам свои знаменитые диагнозы, это выглядело достоверно и объяснимо. А когда из топорной канцелярщины уголовного дела начинают вытаскивать какие-то глубокие, скрытые подтексты — сие напоминает извлечение стада кроликов из шляпы фокусника, понимаете?

Ещё раз уточню, речь сейчас ведётся не именно об этой экспертизе, а вообще о посмертных судебно-психиатрических экспертизах. Вывод о том, что психоэмоциональное состояние Ивасюка имело фазность, довольно очевиден и неоспорим. Строго говоря, у всех людей можно такую фазность найти… Интересно, что умудрились бы отыскать члены комиссии, если бы им приказали обследовать следователя Гнатива!

Поэтому посмертное выявление такой серьёзной болезни — а циклотимия в 1979 г, повторим, являлась серьёзной психиатрической болезнью! — рождает определенное подозрение в заказном характере экспертизы. Однако, против такого подозрения, есть 2 серьёзных возражения, которые убеждают в том, что рассматриваемая нами судебно-психиатрическая экспертиза адекватна и беспристрастна. Прежде всего, следует не упускать из вида то обстоятельство, что Ивасюк сам имел диплом врача и был, по-видимому, врачом неплохим. Во всяком случае, учился на «отлично» и в аспирантуру поступил. И как врач, он сам мог вполне объективно оценивать своё состояние. Да, он не был психиатром, не имел соответствующего клинического опыта, но для первичной диагностики ему этого и не требовалось. Он сам мог понять, что с ним что-то глубоко не в порядке, и будучи человеком умным и высоко организованным, принять меры к тому, чтобы скрыть тревожную симптоматику от окружающих. Это очень важный момент, который не следует упускать из вида при оценке его поведения.

Но есть и другой. Львов — город маленький, даром, что областной центр, все друг друга знают, людей примечательных, известных, знаменитых на всю Украину там не то, чтобы мало, а вообще наперечёт. А Ивасюк во второй половине 1970-х был не просто знаменит на всю Украину — его знал весь Советский Союз! Да и во всех странах СЭВ его тоже знали, не забываем, что его песни исполнялись на многочисленных международных конкурсах и фестивалях. Второго Ивасюка во Львове тогда не было, да и потом он не появился… И неудивительно, что когда всеобщий любимец весной 1977 г попал в психиатрическую больницу, врачи от чистого сердца постарались ему помочь. Такое желание выглядит вполне объяснимым не только силой однажды данной «клятвы Гиппократа», но и искренним движением души. Однако врачи-психиатры не могли не понимать, что выявление сколько-нибудь серьёзного профильного заболевания поставит на творческой судьбе талантливого композитора крест. Он просто отовсюду исчезнет — не будет ни конкурсов, ни творческих поездок, ни фестивалей, ни ТВ-трансляций, ни новых песен — ничего не будет.

В условиях Советского Союза психиатрический диагноз — это приговор, равносильный расстрелу и профессиональной смерти, человека с таким диагнозом даже в больницу работать не возьмут, в лучшем случае — на завод ЖБИ бетон замешивать. Могут ещё помочь дорожным рабочим устроиться, гравий лопатами разбрасывать. И понимая это, врачи ЛОПБ, даже увидев соответствующую симптоматику, могли закрыть на неё глаза и фатальный диагноз не поставить. Больше того, автор должен признаться, что на месте лечащего врача сам поступил бы именно так. Да, это было бы должностное преступление, но принимать на душу грех и ломать жизнь молодому талантливому человеку, я бы не стал. Пригласил бы его к себе, объяснил бы всю тяжесть его положения, сколь оно опасно и чем чревато, рассказал бы как надлежит организовать свою жизнь, но после этого пообещал бы, что в документах опасных следов оставлено не будет и с этой стороны бояться ему нечего. Никому бы никогда ни единым словом об этом разговоре не обмолвился, но именно так и поступил бы.

Потому что талантливые люди подобны золотым самородкам — они редки и ценны, их надо беречь! Нет никаких данных о том, что именно так и повели себя врачи ЛОПБ, но внутренняя убежденность подсказывает, что подобный вариант развития событий в 1977 г более чем вероятен. Врачи предпочли не заметить болезнь, предрешавшую «социальную смерть» композитора, и тем подарили ему 2 года активной творческой жизни. Тем более, что заболевание Ивасюка никакой опасности для окружающих не представляло, оно было опасно лишь для самого композитора.

Владимир Ивасюк.

Это пожалуй всё, что хотелось бы сказать о посмертной судебно-психиатрической экспертизе. На следующий день после получения этого акта — 17 июля 1979 г — замрайонного прокурора Гнатив оформил и подшил «Постановление о прекращении уголовного дела». По-видимому, основная часть документа была подготовлена ранее и по получении текста судебно-психиатрической экспертизы в него были внесены лишь последние дополнения.

Процитируем самую существенную часть «Постановления…»:» (…) Ивасюк В. М. совершил самоубийство, находясь в болезненном состоянии психической деятельности, в депрессивной фазе циклотимии. В результате анализа собранных по делу доказательств, следует прийти к выводу, что творческий спад, который особенно болезненно переживал Ивасюк Владимир в связи с продолжающейся развиваться психической болезнью /циклотимией/, наличие незначительных жизненных невзгод, из которых он не мог найти правильного выхода, явились причиной самоповешения Ивасюка В. М. На основании изложенного (…) постановил: уголовное дело по факту смерти Ивасюка Владимира Михайловича дальнейшим производством прекратить за отсутствием события преступления. (выделено автором — А.Р.)»

Через день — 19 июля 1979 г — в местной газете «Ленiнська молодь» появилась статья, посвященная расследованию смерти Владимира Ивасюка. Пересказывать содержание этого многословного, но пустопорожнего сочинения вряд ли нужно, поскольку автор статьи знал о расследовании намного меньше того, что знают прочитавшие эту книгу. Статья эта упомянута здесь сугубо в целях расширения читательского кругозора, если хотите, для «коллекции» — это одна из очень немногих публикаций о смерти композитора в советской прессе тех лет. Так что, пусть будет…

Заканчивая обзор расследования, проведенного в мае-июле следователем Гнативом, нельзя не отметить его полноту и даже дотошность. Следователем был опрошен широкий круг свидетелей, назначены необходимые и целесообразные экспертизы, их результаты оказались в целом ясны и с точки зрения следствия логичны.

Статья в газете «Ленiнська молодь» в номере от 19 июля 1979 г, посвященная смерти Владимира Ивасюка.

С точки зрения оформления дела следует отметить аккуратность и грамотность его ведения, наличие у следователя высокой канцелярской культуры. Поверьте, на фоне документации той поры оно выглядит очень достойно, выше среднего уровня.

По содержательной части расследования автор позволит себе обратить внимание на некоторые недоработки или, скажем иначе, детали, не получившие ответа в следственных материалах.

А именно:

1) Следователь почему-то не заинтересовался следами травмирования, описанными в акте СМЭ трупа. Речь идёт об 11 поверхностных ссадинах на предплечьях обеих рук и левой голени. Можно понять, почему эти травмы не заинтересовали судмедэксперта — тот понимал, что видит старые следы — но непонятно, почему следователь Гнатив обошёл молчанием природу этих повреждений при допросе эксперта. На данное обстоятельство уже указывалось ранее.

2) Также следователь не заинтересовался наличием двух следов лигаруты (сдавления) на тыльной стороне шеи покойного. Об этом также было написано в своём месте, в принципе, характер повешения — стоя на ногах — позволяет логично объяснить появление двух следов сдвигом петли при подгибании ног. Но эти детали должен был разъяснить судмедэксперт, а не Ракитин! Налицо невнимание следователя…

3) В деле нет метеосводки. А она нужна, поскольку речь идёт о растянутых во времени событиях, ведь между исчезновением Ивасюка и обнаружением тела прошло более 3 недель! Хорошо бы понимать, какова была погода в те дни, шли ли дожди (на ногах трупа мацерация!), выпадал ли снег. В этом вопросе очевидна неполнота следственного материала.

4) Следователь не сделал вывод о наличии довольно значительного интервала времени между уходом Ивасюка из дома и повешением. В своём месте мы делали прикидки на сей счёт и видели, что интервал этот хотя и не может быть определен точно, но должен быть весьма велик (более суток). Гнатив должен был задаться целью выяснить чем именно Ивасюк занимался в это время и где его провёл. В «Постановлении о прекращении уголовного дела» надлежало как-то на эту тему высказаться, продемонстрировать хотя бы понимание того, что такая задача перед следствием стояла… Но нет, Гнатив обошёл этот вопрос стороной и не факт, что он вообще понял существование данной проблемы. Между тем, такой хронометраж был бы очень желателен, принимая во внимание, что разные свидетели, никак между собой не связанные, заявляли будто видели Ивасюка в разных местах уже после его исчезновения.

5) Никакого интереса следователь не проявил к опустошению портфеля Ивасюка. Между тем, в нём нечто лежало и это «нечто» потом исчезло. Исчезновение этого «нечто», как представляется автору, является хорошим косвенным доводом в пользу того, что имело место именно самоубийство композитора, и Гнатив мог бы использовать данное обстоятельство для подкрепления основной версии расследования. Этого он, однако, не сделал и вообще интереса к пустому портфелю не выказал, из чего можно заключить, что данная улика не натолкнула следователя на какие-то серьёзные размышления. Ничего фатального в подобном невнимании нет, на окончательный вывод данная деталь никак не влияла, но для полноты картины, конечно же, хотелось бы видеть хотя бы попытку следователя разобраться в этом вопросе.

6) Не очень убедительно выглядит выяснение следствием материального положения Ивасюка. Не совсем понятно отсутствие интереса следствия к этому вопросу, поскольку изучение материально-денежного аспекта жизни потерпевшего в рамках данного расследования должно было стать одним из приоритетных. Баланс остатков на сберкнижках необходим, но очевидно недостаточен! Гнатив должен был изучить движение средств на счетах Ивасюка, тем более, что как выяснило следствие, Владимир пользовался аккредитивами (фактически безналичным перечислением денег между различными отделениями Сбербанка). По мнению автора, у Ивасюка в середине дня 24 апреля в карманах лежали не 4 рубля, более того, автор имеет сильное подозрение, что уже после ухода из дома в 13 часов того дня тот обращался в отделение Сбербанка и снимал какую-то сумму. И вполне возможно, что делал это не во Львове. Вопросы, связанные с финансовой стороной жизни композитора, требовали всестороннего и тщательного анализа, в который Гнатив углубляться не стал, очевидно, посчитав детали такого рода избыточными.

Примерно так выглядят огрехи следствия в первом приближении. Автор не считает, что их устранение радикально повлияло бы на результат анализа произошедшей трагедии или неожиданным образом перевернуло бы общую оценку случившегося в Брюховичском лесу, но подобная работа представлялось бы полезной. Этого однако не случилось и 17 июля 1979 г следователь Гнатив закончил расследование, уложившись в отведенный Законом 2-месячный срок.

Но как мы увидим из дальнейшего, это был отнюдь не конец истории.