ГЛАВА 19

Первый заряд на Мэдисон-сквер взорвался в восемь сорок три на верхнем ярусе сектора «Б» спортивной арены «Гарден». Это произошло во время матча между хоккейны­ми командами «Рейнджеров» и «Пингвинов», в первом периоде матча. Счет еще не открылся, и была лишь одна не­значительная травма: нападающий «Пингвинов» столк­нулся с подопечным из соперников, и защитника «Рейндже­ров» унесли с поля с обильным кровотечением из носа и изо рта. Нью-йоркская полиция начала действовать сразу, как только сканеры выявили наличие взрывных устройств в помещении арены. Игра была остановлена. Масса поли­цейских и служащих сумела вывести из «Гардена» почти двадцать процентов зрителей в более или менее организо­ванном порядке. Получили незначительные ранения толь­ко пять копов и двенадцать штатских, всего четверо были арестованы за агрессивное поведение.

Станцию подземки «Пенсильвания» под «Гарденом» закрыли и освободили от людей насколько возможно бы­стро. Поезда пустили через нее без остановки. Правда, даже самые оптимистичные служащие не ожидали, что удастся выставить со станции абсолютно всех попрошаек и бездомных, которые укрывались там от холода. Но были приложены все усилия, чтобы очистить от них каждый за­куток.

Когда это первое устройство взорвалось, разнеся по сторонам рваные куски стали, дерева и фрагменты тела ка­кого-то пьянчужки, потягивавшего свое пойло на верхнем ярусе трибун, зрители осознали нешуточность ситуации. Публика в панике хлынула к выходам, и приехавшей на место происшествия Еве показалось, что старое здание выблевывало людей. Ни секунды не задумываясь, она ри­нулась против течения толпы.

– Что вы делаете? – стараясь перекричать вопли и вой сирены, попытался остановить ее Макнаб. – Вам нельзя туда, Даллас! Бога ради!

Но она кулаками и плечом уже прокладывала себе путь сквозь встречный напор беспорядочной массы обезумев­ших от страха болельщиков. Пару раз ей досталось так, что зазвенело в ушах. Она свернула к ближайшей секции сидя­чих мест и стала перескакивать через ряды, устремляясь наверх. Там уже находилась аварийная бригада, боровшая­ся с остатками пламени. Несколько срезанных взрывом сидений тлели в дыму.

– Мэллой! – крикнула Ева в свой коммуникатор. – Энн Мэллой, где ты находишься?

В наушнике послышалось пощелкивание электростати­ческих разрядов, сквозь которые, как икота, прорывались отдельные слова:

– Три разряжены… Сканеры обнаружили десять…

– Где ты находишься? – повторила Ева.

– Бригады рассредоточены…

– Черт побери, Энн, где ты находишься? Я здесь абсолютно беспомощна!

«Беспомощна», – повторила Ева уже про себя, глядя, как люди продираются к выходу чуть ли не по головам друг друга. Она увидела, как толпа выдавила из себя мальчика, словно кусок мыла из мокрых рук. Он упал лицом на лед, и Ева поняла, что его сейчас раздавят.

Она перегнулась через перила, схватила мальчика за во­ротник и втащила к себе, подальше от обезумевшей люд­ской массы.

– …до пяти, – послышался в наушнике на сей раз бо­лее чисто голос Энн. – Нам здесь везет. Что там с эвакуа­цией?

– Не могу сказать. Тут настоящий зверинец. На гла­зок – около пятидесяти процентов уже выбрались. Может, больше. У меня нет связи с бригадой на «Пенсильвании». Где ты находишься?

Ева провела ладонью по лицу и увидела на ней кровь.

– Гони оттуда людей! Я внизу, на выходе из «Пенсильвании». Продвигаюсь ко второму сектору, – ответила Энн.

– У меня здесь раненый ребенок.

Ева взглянула на мальчика. Он был бледным, как лист бумаги, на лбу торчала огромная шишка. Но он дышал.

– Я вытащу его отсюда и вернусь, – сказала она Энн.

– Уноси его, Даллас. Часы тикают.

Ева поднялась, но поскользнулась и неловко схватилась за перила. Тем не менее она продолжала разговаривать с Энн:

– Выводи оттуда своих людей, Мэллой! Если всех пас­сажиров эвакуировали, прекращайте работу и сейчас же уходите!

– Обезвредили шесть. Осталось еще четыре. Мы вы­нуждены остаться, Даллас. Опаздываем. Чистим «Пенсиль­ванию» и «Гарден».

Ева посадила мальчика к себе на плечо, как это делали пожарные, и пошла по ступенькам.

– Энн, уводи людей! Сбереги жизни. Черт с ней, с соб­ственностью…

Она пробиралась между сиденьями, пиная пакеты и пу­стые банки из-под пива.

– Семь обезврежено. Осталось три, – снова послы­шался голос Энн.

– Бога ради, Энн! Уноси отсюда ноги!

– Хороший совет, – услышала она за спиной.

Проморгавшись от пота, застилавшего ей глаза, Ева обернулась и увидела Рорка, который стал снимать ребен­ка с ее плеча.

– Рорк, выноси его, а я пойду к Мэллой.

– Какого черта ты пойдешь… – начал он и осекся.

Пол содрогнулся. Рорк увидел, как позади них стена на­чала давать трещину, и успел схватить Еву за руку. Они спрыгнули с платформы яруса и побежали к дверям, где полицейские в штурмовом снаряжении проталкивали на выход оставшихся зрителей. Ева скорее почувствовала взрыв мгновенным сжатием барабанных перепонок, чем услышала его. Удар упругого обжигающего воздуха слегка подбросил ее вверх, голова пошла кругом от грохота и жара. Основная взрывная волна буквально вытолкнула их в дверь, и за ними рухнуло с грохотом что-то огромное и горячее.

Теперь важнее всего было выжить. Схватившись за ру­ки, они поднялись на ноги и вслепую двинулись вперед под дождем из обломков камней, стекла и металла. В воз­духе стояли крики людей, гул и скрип ломающихся кон­струкций. Еве пришлось через что-то переступить. Это оказалось тело человека, придавленное обломком бетона.

Ева чувствовала, что не может дышать: легкие жгло, в горле першило от дыма. Сверху сыпались мелкие, сверкав­шие, как алмазы, осколки стекла. Когда видимость стала лучше, она увидела сотни перепуганных лиц, горы дымящихся развалин и несчетное множество тел. Затем в лицо ударил сильный холодный ветер, и Ева поняла, что они спасены.

– Ты не пострадал? Тебя не задело? – прокричала она Рорку, забыв, что держит его за руку.

– Нет, – ответил Рорк, и Ева увидела, что он каким-то образом все это время удерживал потерявшего сознание мальчика у себя на плече. – А как ты?

– Нет, мне кажется, нет… Отнеси ребенка к медикам.

Пытаясь отдышаться, она остановилась. С внешней стороны казалось, что здание было мало повреждено, хотя из огромного рваного пролома валил дым. Прилегающие улицы были усыпаны обуглившимися обломками, но «Гарден» стоял.

– Найдены были все заряды, кроме двух, – сказала Ева Рорку и подумала о находившейся внизу станции подзем­ки – о поездах, пассажирах, торговцах. – Мне нужно вер­нуться. Следи за ситуацией.

Рорк крепко держал ее за руку. Посмотрев на «Гарден», он сказал:

– Ева, тебе незачем возвращаться туда.

Она тряхнула рукой:

– Там наши люди. Отнеси ребенка к медикам, Рорк. Он сильно ударился при падении.

– Ева… – начал было Рорк, но, увидев выражение лица своей жены, отпустил ее руку. – Буду ждать тебя.

Ева пошла обратно к зданию, обходя очажки пламени и дымящиеся кучки обломков. На улице уже резвились ма­родеры, добивавшие остатки стекол в окнах. Она схватила за рукав полицейского в форме, но он стряхнул ее руку и сказал, чтобы она шла своей дорогой. Когда Ева достала значок, полицейский побледнел и вытаращил глаза.

– Извините, лейтенант! Толпа распоясалась…

– Соедините два подразделения и остановите мароде­ров. Начните идти обратно по периметру и выставьте за­щитные сенсоры. А вы, – позвала она другого полисме­на, – очистите район для бригад «Скорой помощи», чтобы они смогли заняться ранеными. И начинайте записывать имена.

Так ей и пришлось по пути раздавать указания и налаживать рутинную работу разных бригад и подразделений. Когда она подошла к зданию, то поняла, что Рорк был прав: ей незачем было возвращаться.

На земле, обхватив голову руками, сидел человек в куртке с желтой люминесцентной полосой – отличием «взрывно­го отдела».

– Офицер, где ваш лейтенант?

Он поднял голову, и Ева увидела на его глазах слезы.

– Там их было слишком много, слишком много, и по­всюду…

Ева почувствовала, что у нее перехватило дыхание, а сердце глухо стукнуло. Но раскисать было нельзя.

– Где лейтенант Мэллой?

– Когда мы дошли до оставшихся двух зарядов, она ве­лела нам уйти. Оставила только двоих. Всего двоих. А нам велела уйти. Они взяли один заряд. Я слышал в наушни­ках, как Снайдер объявил об этом, а лейтенант приказыва­ла и им уйти. И последний заряд накрыл их. Проклятый последний!

Он опустил голову и всхлипнул, как ребенок.

– Даллас! – подбежал запыхавшийся Фини. – Про­клятье! Когда я сюда добрался, то уже не мог подойти ближе чем на полквартала. По коммуникатору ни черта не было слышно.

Но он хорошо слышал через маячок биение ее сердца, и это помогло ему не потерять голову. Разглядывая здание, Фини положил руку Еве на плечо.

– Матерь Божья!

– Энн. Там была Энн…

Фини обнял Еву, и она начала рассказывать каким-то странно ровным голосом:

– Я была одной из последних, кому удалось выбраться. Мы слышали друг друга уже почти совсем отчетливо. Я приказала ей уходить. Бросить все и уходить. Но она не послушалась…

– Она должна была выполнить свою работу.

– Нам нужно разыскать ее. Может быть, еще удаст­ся… – Произнося это, Ева уже знала, что наверняка именно Энн была над устройством в тот момент, когда оно взорва­лось. – Нам нужно посмотреть. Мы должны убедиться…

– Я позабочусь об этом. Тебе необходимо показаться медикам, Даллас.

– У меня нет ничего страшного. Ерунда, – почти ма­шинально ответила Ева и, глубоко вздохнув, попросила: – Мне нужен ее адрес.

– Мы сделаем все необходимое, и я пойду с тобой.

Она отвернулась и рассеянно посмотрела вокруг. Тол­пы людей, искореженные автомобили… Ева представила себе, что внизу, на станции подземки, все может оказаться еще хуже. Невообразимо хуже…

Она чувствовала, как внутри у нее нарастает гнев, ярост­ный гнев. Все это произошло из-за денег и из-за фанатика, для которого человеческие жизни – ничто. Но этот чело­век за все поплатится!


Только через час она вернулась к Рорку. Он помогал ме­дикам заносить раненых в фургоны.

– С мальчиком все в порядке? – спросила его Ева.

– Теперь в порядке. Мы нашли его отца. Человек был в ужасе.

Рорк подошел ближе и вытер грязное пятно с ее щеки. Потом сообщил ей то, что узнал, находясь на площади:

– Говорят, что потери не слишком тяжелые. В основ­ном это погибшие в давке. Большинство успели покинуть стадион. Если бы им удалось осуществить весь план взры­вов, жертвы могли бы исчисляться тысячами. Сейчас же их меньше четырехсот.

– Я не могу так подсчитывать жизни, Рорк.

– Иногда это единственное, что можно сделать…

– Сегодня я потеряла подругу.

– Знаю. – Он взял в ладони ее лицо. – Мне очень жаль, Ева.

Она продолжала смотреть невидящим взором куда-то в ночь.

– У нее был муж и двое детей. И она была беременной.

– О боже!

Рорк привлек ее к себе, но Ева покачала головой и от­ступила.

– Не могу. Я так расклеюсь, а мне нельзя. Мне нужно поехать к ней домой и все рассказать семье.

– Я поеду с тобой.

– Нет, Рорк. Это дело копов. Поедем я и Фини. Не знаю, когда я сегодня вернусь.

– Я пока побуду здесь. Требуются дополнительные руки.

Она кивнула и собралась идти.

– Ева!

– Да?

– Приходи домой. Ты в этом нуждаешься.

– Да-да, приду.

Она пошла разыскивать Фини, понимая, что нельзя подготовиться к тому, чтобы сообщить весть, которая кру­шила людские судьбы.

Рорк поработал с ранеными еще два часа. Он беспре­станно посылал людей за кофе, горячим супом и другими необходимыми вещами, которые можно было приобрести за деньги. Но в эту ночь, как никогда ясно, он чувствовал, что деньги – пыль в сравнении с человеческой жизнью.

Когда тела увозили в уже переполненный морг, Рорк думал о Еве и о том, что ей приходилось сталкиваться с за­ботами о покойниках каждый день. Этот запах, казалось, навсегда въелся в кожу, но он знал, что к утру приедет домой, встанет под душ – и все пройдет.

Он посмотрел на здание, глядевшее теперь на город пу­стыми глазницами. Все эти раны были поправимы. Ка­мень, металл, стекло – все это можно было восстановить со временем, были бы деньги.

А Еве предстояло позаботиться о мертвых…


Ева поехала домой, когда на улице стояла влажная и промозглая предрассветная стужа. Кругом сияли реклам­ные щиты: купи – и будешь счастлив, посмотри – и по­щекочешь себе нервы, приходи – и будешь поражен… Нью-Йорк не собирался угомониться.

Пар валил от передвижных сосисочных грилей, из вы­ходящих на улицу вентиляционных вытяжек, из автобуса, который скрипнул тормозами, чтобы забрать собравшуюся после работы в ночную смену кучку служащих ближайших заведений. По тротуару, пошатываясь, брел пьяненький, вертя бутылкой с пойлом, как дубинкой. Стайка подрост­ков скидывалась на горячие сосиски: чем ниже температу­ра воздуха, тем выше цена.

Свободное предпринимательство…

Ева заехала на кромку тротуара, выключила двигатель и положила голову на баранку. Она была страшно измотана, почти на пределе сил, но в голове ее продолжали прокру­чиваться события этой ужасной ночи.

Она приехала в маленький опрятный домик в Уэстчестере, и ей пришлось произнести роковые слова, которые не всякий в силах перенести. Она сказала мужчине, что его жена погибла. К счастью, она не услышала плач детей, ко­торым уже было не суждено дождаться возвращения мамы домой, – дети уже спали.

Потом она приехала в Центральное, составила отчеты и, как было печально заведено, освободила от вещей шкаф­чик Энн.

И после всего этого она могла вот так запросто ехать по городу, видеть огни, людей, уличную суету и ощущать себя при этом… живой! Но здесь было ее место – с его грязью, драмами, броской внешней стороной и омерзительностью того, что за ней скрывалось. Место, нервные импульсы ко­торого ей приходилось каждый день пропускать через себя…

– Леди! – донесся голос снаружи, и в стекло дверцы постучала костяшка грязного пальца. – Леди, не хотите ли купить цветочек?

Ева посмотрела на лицо, приблизившееся вплотную к стеклу. Это было нечто дряхлое и осоловелое, не знавшее мыла уже лет десять.

Ева опустила стекло.

– Я что, выгляжу так, будто хочу купить цветок?

– Леди, остался последний цветочек! – Старик улыб­нулся беззубым ртом и протянул ей жалкое, потрепанное подобие цветка, который, судя по всему, должен был изо­бражать розу. – Смотрите, какой красивый. Пять баксов всего.

– Пять?! Побойся бога!

Ева стала отмахиваться от него и уже хотела поднять стекло, но тут вдруг обнаружила, что ее рука уже залезла в карман в поисках денег.

– У меня нашлось четыре.

– Хорошо! Годится, леди.

Он схватил протянутую ему мелочь, сунул в окно цве­ток и заковылял прочь.

– До первой винной лавки, – пробормотала Ева и тро­нула машину с места, не закрывая окно – старик успел со­вершенно дурно надышать в машину.

Она подъехала к дому с цветком на коленях и, проезжая через ворота, увидела, что для нее был везде оставлен свет. После всего пережитого за день этот трогательный знак внимания, сознание того, что тебя ждали, оказались почти непереносимыми. Появилась новая проблема – не дать себе расплакаться.

Она вошла тихо. Как обычно, бросила куртку на стойку перил и стала подниматься по ступенькам. Как обычно, почувствовала привычные мягкие и тонкие запахи этого дома. Как обычно, ощутила под рукой до блеска отполиро­ванные деревянные перила. Все было как обычно.

И Ева вдруг подумала, что это тоже ее место. Потому что здесь ее ждал муж, Рорк.

Он был в халате и смотрел телевизор. Шел репортаж Надин Ферст о взрыве на Мэдисон-сквер. У Надин, нахо­дившейся на месте происшествия, было бледное лицо, и в голосе сквозили нотки ярости. Ева вдруг почувствовала себя неловко и спрятала за спину цветок.

– Ты поспал?

– Немножко.

Он не подошел к ней. Ему показалось, что она выглядит как чересчур сильно натянутая струна, которая может по­рваться при малейшем прикосновении. Ее глаза, оттенен­ные синими кругами, были почти закрыты.

– Ева, тебе нужно отдохнуть.

Она попыталась улыбнуться:

– Не могу. Повязана. Скоро нужно ехать обратно.

Рорк подошел к ней, но не дотронулся.

– Ты доведешь себя.

– Рорк, я в порядке. Правда. Какое-то время я была не в себе, но сейчас все нормально. Когда все закончится, я, может быть, сломаюсь, но сейчас я в порядке. Мне нужно поговорить с тобой.

– Хорошо.

Она обошла его, пряча цветок, и встала у окна, за кото­рым сквозь ночную мглу пробивались первые солнечные лучи.

– Не знаю, с чего начать. В эти последние два дня все было так паршиво…

– Нелегко было рассказать семье Мэллой?

– Нелегко было подойти к дому. Обычно семьи сразу все понимают, когда видят нас в дверях. Они ведь живут с этим изо дня в день. Они понимают, когда видят тебя, но отказываются воспринимать. Это видно по лицам – пони­мание и отвержение. Некоторые просто стоят молча. Дру­гие пытаются тебя остановить – начинают что-то гово­рить, ходят по дому, трогая вещи. Словно если ты ничего не скажешь, значит, на самом деле ничего не произошло.

– Но потом ты все-таки говоришь, и человек вынужден сдаться перед страшной действительностью, – договорил за нее Рорк.

Ева обернулась к нему:

– Я знаю, что ты тоже всегда с этим живешь. Рорк, про­сти, я сожалею насчет утреннего. Я…

Он подошел к ней и прикоснулся к ее щеке:

– Ты уже сказала об этом. Ничего страшного. Это все пустяки.

– Это не пустяки. Я исправлюсь, хорошо?

– Хорошо. Почему ты не хочешь сесть?

– Не могу. У меня все это проворачивается в голове снова и снова…

Только тут он заметил у нее в руке цветок.

– О боже! Это что такое?

– Мне кажется, это очень больная, мутантная роза. Я купила ее для тебя.

Видеть Рорка удивленным было такой редкостью, что Ева чуть не рассмеялась. Он поднял глаза, и ей показалось, что в них мелькнуло какое-то совсем новое чувство, кото­рое она не смогла бы определить.

– Ты принесла мне цветок…

– Я подумала, что так заведено – после ссоры цветы, примирение…

Он осторожно взял цветок за стебель. Лепестки от холода потемнели и свернулись, Еве показалось, что их цвет на­поминает желтовато-синий оттенок заживающего синяка.

– Страшно убого, да?

Он запустил пальцы в ее волосы.

– Нет. Это… Просто не знаю, что сказать.

– Если она пахнет так же, как воняло от старика, кото­рый продал ее мне, можешь продезинфицировать ее.

– Ну вот, ты все испортила, – сказал он мягко и поце­ловал ее.

Ева немного отступила назад, чтобы не броситься к не­му в объятия.

– Я всегда все порчу. Вот и сегодня утром… Я знаю, ты сердишься, но ведь я делаю это не нарочно! Иногда мне кажется, что копы вообще должны жить одни. Не знаю, с кем их сравнить, разве что со священниками. Они не должны тащить за собой в дом грех и скорбь.

– У меня хватает своего греха и своей скорби. Пару раз это выплеснулось на тебя.

– А я все выплескиваю на тебя постоянно! И я ведь знала, что тебя это обидит…

– Действительно, обидело. Такие вещи меня ранят, Ева.

– Я не хотела этого!

Про себя она подумала, что даже не знала, что способна на такое. И это уже была проблема. Ее проблема.

– Рорк, я не умею подбирать слова, как ты. Скорее, у меня их просто нет. Нет таких слов, какие ты говоришь мне или – я вижу – хочешь сказать. И… у меня просто за­мирает сердце.

– Думаешь, тебя любить легко?

– Нет, не думаю. Я считаю, что это вообще невозмож­но. – Она увидела, что в его глазах промелькнул опасный блеск, и заторопилась: – Не сердись, дай мне договорить.

Рорк отложил в сторону цветок.

– Тогда говори толком. Мне все чертовски надоело, и я устал оправдываться в своих чувствах перед женщиной, которая ими владеет.

– Понимаешь, на работе я всегда собранная, всегда знаю, чего хочу и что нужно делать. А с тобой… Мне не удается быть спокойной, сохранять душевное равнове­сие, – сказала Ева и внутренне смешалась еще больше. Ей не хотелось признаваться вслух, говорить это человеку, ко­торый нарушал ее равновесие часто и без труда. – Только я его приобретаю, удерживаюсь в нем какое-то время и на­чинаю соображать, кто есть я, кто есть мы, как при взгляде на тебя снова начинаю спотыкаться. И я не могу вздох­нуть, потому что чувства во мне начинают бурлить и схва­тывают за горло. Не знаю, что с этим поделать, как с этим бороться. В такие моменты я думаю: «Я замужем за ним. Замужем почти год. Но все равно, когда он входит в ком­нату, у меня замирает сердце».

Ева перевела дыхание.

– Рорк, ты – лучшее, что у меня когда-либо было. В моей жизни больше всего значишь ты. Я люблю тебя так, что это даже пугает меня. Мне кажется, что, будь у меня выбор, я ничего не изменила бы. Итак… можешь теперь дать волю обиде. Я договорила.

– Для разгула моей обиды ты оставила маловато про­странства.

Ева вдруг почувствовала, что напряжение ее начинает спадать, и, когда Рорк шагнул к ней, она даже улыбнулась. Он скользнул руками по ее плечам, по спине.

– Ева, у меня тоже нет выбора. И он мне не нужен.

– Мы не поссоримся, Рорк?

– Думаю, нет, не поссоримся.

Не отрывая взгляда от его глаз, Ева потянула за пояс его халата.

– Ты знаешь, я ехала сейчас по городу и вдруг поняла, что я жива… – Она распахнула на нем халат и прикосну­лась губами к его плечу. – И сейчас я тебе это покажу!


…Она откатилась от него и встала.

– Мне нужно шевелиться. Если до начала рабочего дня останется какое-то время, я вздремну у себя в кабинете в Центральном. – Свой халат она не нашла, взяла халат Рорка и улыбнулась ему. – Правда, мне нужно ехать. Не хочу, чтобы Зака заперли в участке так же, как поначалу. Но мне придется подержать его какое-то время под охра­ной.

– Так пришли его сюда, – пожал плечами Рорк.

– Точно! И как я сама не додумалась? Ведь если я возь­му одну из твоих машин, то смогу оставить свою колымагу здесь. Пусть поработает над ней, будет чем заняться.

Рорк внезапно посмотрел ей в глаза пристальным взглядом.

– Как ты считаешь, насколько велик у тебя шанс сегод­ня опять влипнуть в какой-нибудь случай с развалинами или взрывами?

– Никто не может знать.

– Бери любую машину, кроме ЗХ-2000. Я ездил на ней всего один раз.

Она отпустила какой-то комментарий насчет мужчин и их игрушек, но Рорк чувствовал себя таким расслабив­шимся и помягчавшим, что пропустил колкость мимо ушей.

Загрузка...